Глава 8. Неудобный союз
В то же время персидская революция следовала своим бурным курсом. В день подписания англо-русского договора Амин ос-Солтан был застрелен тебризским фанатиком Аббасом-агой, членом террористического политического клуба (энджомена). В прессе открыто высказывались угрозы жизни самого шаха:
Шах и его сторонники не собирались договариваться с меджлисом, и русский посланник Н.Г. Гартвиг поощрял их в пренебрежительном отношении к конституции. Воспитанный в атмосфере Азиатского департамента Министерства иностранных дел и преданный его империалистическим традициям, Гартвиг был одним из тех, кто во время подписания соглашения считал, что его страну лишают зрелого фрукта, готового упасть прямо в руки. Он решил, что единственный путь сохранить достижения русской дипломатии последних лет – это любыми методами добиваться сохранения на троне Мохаммада Али-шаха, который еще в роли валиада в Тебризе показал себя вполне сговорчивым.
Тиран падет под тяжестью грехов;
Ладья пропала; Пешку не сдержать;
Слона, Коня мы привлечем к задаче;
Премьер убит – и Королю уж мат.
Русский посланник считал необходимым использовать для подавления революции силу; однако в тот момент Извольский стремился не раздражать британцев, в чьей поддержке нуждался на Балканах. Персидскую революцию обсуждали в ноябре 1907 г. на особом совещании. Извольский выступил против мер, «эквивалентных установлению протектората» над Персией, и призвал к решению «на базе соглашения с Англией». Это вызвало недовольство военных, уверявших, что совместные с Британией действия особенно нежелательны, поскольку, утвердившись с нашей помощью на берегах Персидского залива, она готова уничтожить остатки нашего влияния в Персии и навсегда перекрыть нам путь к Персидскому заливу. Военные отказались рассматривать идею совместного англорусского «умиротворения» Персии, тогда как Извольский при поддержке Столыпина и Коковцова не хотел предпринимать односторонних военных действий с риском разорвать соглашение с Англией. Решено было воздержаться от открытой интервенции.
По поводу скрытой интервенции ничего сказано не было, и Гартвиг активно уговаривал шаха избавиться от парламента, конституции, свободной прессы и прочих демократических атрибутов, которые он и шах горячо ненавидели. Несколько недель кабинет министров возглавлял мягкий либерал Абол Касем-хан Насер ол-Молк, выпускник Оксфорда, числивший среди своих друзей сэра Э. Грея (своего однокурсника), лорда Керзона (с которым он обычно дебатировал в оксфордском колледже Баллиол), Спринг-Райса и других ведущих деятелей политических и дипломатических кругов Англии. 14 декабря Насер ол-Молк ушел в отставку. На следующее утро он уже оказался в тюрьме с тяжелой цепью на шее, и только личная дружба с видными англичанами спасла его от мести шаха. Вмешалось британское дипломатическое представительство, и Насеру ол-Молку разрешено было покинуть страну и уехать в Европу. Тем временем улицы заполнились толпами людей, выступающих против меджлиса, который обвинили в том, что это сборище бабистов и неверных. Была вызвана казачья бригада, но отнюдь не для того, чтобы положить конец этим демонстрациям. Шах использовал ее для запугивания меджлиса и его сторонников.
Если бы войска двинулись, чтобы занять мечеть Сепах-салара рядом со зданием парламента и временно закрытое здание парламента, на стороне шаха была бы полная победа. Вместо этого он созвал министров, ушедших в отставку, для переговоров; всем стало ясно, что шах не уверен в своей силе и ищет компромисса… Настроение совершенно переменилось: сторонники конституционного режима, видя, что баланс сил склоняется в их сторону, подняли головы, а шах и его окружение начали терять боевой дух.
То, что симпатии Гартвига полностью принадлежали шаху, видно из его депеш, которые российское правительство сочло возможным опубликовать. Он был разочарован тем, что шах не нанес окончательного удара по меджлису, когда имел такую возможность.
Силы шаха таяли, не оставляя ему никаких возможностей, кроме переговоров с меджлисом. По приказам из Санкт-Петербурга и Лондона вмешались русское и британское дипломатические представительства. 20 декабря шах принял посланников, которые посоветовали ему договориться с меджлисом. Он поблагодарил их, пообещал добиться умиротворения, но сказал, что считает необходимым убрать из меджлиса некоторых членов, принимавших участие в деятельности политических клубов. Все же благоприятный момент был упущен. Меджлис получал подкрепления, его силы росли, в то время как силы шаха таяли.
22 декабря Гартвиг и Ч. Марлинг, британский поверенный в делах, сделали шаху дополнительное представление, посоветовав ему твердо придерживаться конституции, которую он поклялся защищать. Шах обещал последовать их предложениям; но, проиграв сражение националистам, Мохаммад Али тем не менее считал, что может выиграть войну. В тот самый день, когда Гартвиг и Марлинг призывали шаха сотрудничать с меджлисом, русский посланник получил от Извольского телеграмму с поручением проинформировать шаха, что, уважая нерушимость и целостность Персии, правительство России будет содействовать всеми доступными средствами личной безопасности Мохаммада Али и его семьи.
Сдержанность Гартвига на публике была результатом позиции, принятой его правительством под воздействием настойчивости сэра Э. Грея, проповедовавшего невмешательство. Грей писал графу Бенкендорфу, что Персию следует оставить в покое, чтобы она сама выработала для себя форму правления. Он стремился сотрудничать с Россией именно в невмешательстве, которое персы оценили бы по достоинству. Он писал Бенкендорфу: «В этом случае персы будут смотреть на нас обоих с уверенностью, вместо того чтобы пытаться интриговать еще с кем-то против нас». Отношения между шахом и меджлисом не улучшались, но некоторое ослабление напряжения было все же достигнуто. Гартвиг сказал Марлингу, что действовал как миротворец, обсуждая вопросы с лидерами националистов и убеждая в то же время шаха проявить добрую волю.
А. Николсон в Санкт-Петербурге излучал оптимизм. В своем ежегодном отчете Э. Грею (за 1907 г.) он указывал, что Россия оставила свою агрессивную политику и желает «сконцентрировать усилия на упрочении своего положения в северной части Персии… Тревоги о том, не попытается ли Россия получить базу в Заливе, оказались безосновательными». Николсон неохотно признает существование в отношениях с Россией некоторых сложностей, но в его глазах эти сложности лишь подчеркивали добрую волю Извольского и тех из военных, кто присоединился к нему и отказался разрешить продвижение русских войск к персидским границам.
Николсон отзывался о местных русских чиновниках в Персии как об источнике проблем. Самым беспокойным из них был Иван Федорович Похитонов, генеральный консул в Тебризе. День за днем он направлял послания Гартвигу и непосредственно в Санкт-Петербург (он имел привилегию действовать по своему усмотрению в обход посланника), описывая мнимые бесчинства революционеров и возникающую анархию. В январе 1908 г. он пожаловался, что из-за партийных разногласий базар в Тебризе был закрыт двенадцать дней. Похитонов опасался, что русские сборщики дорожных пошлин на шоссе Тебриз– Джульфа оставят свою работу. «Россия, – телеграфировал он в Санкт-Петербург, – как сторона, наиболее заинтересованная в шоссейных дорогах, несет значительные потери». Похитонов призывал направить казаков для охраны шоссе. «Все иностранцы открыто выражают свое удивление нашим кажущимся безразличием к своим интересам».
Рьяный консул не получил казаков, однако Извольский поручил Гартвигу привлечь внимание Персии к беспорядкам в Азербайджане. Послание министра было составлено в самых решительных выражениях: «Будьте так добры… призвать самое серьезное внимание шахских министров к тому факту, что их бездеятельность может вызвать последствия, равно нежелательные как для России, так и для Персии, и может вынудить нас принять все меры, какие могут показаться нам необходимыми, для защиты наших подданных и интересов».
Но недовольный Похитонов направляет новый запрос. Может ли он получить разрешение договориться с мэром Меренда, маленького городка в Азербайджане, об охране шоссе? Мэр располагает некоторым количеством всадников, которых можно нанять. Извольский согласился, что такой способ набора охраны может оказаться дешевле и не привести к проблемам в отношениях с Британией. Он запросил мнение Гартвига, который ответил, что у него нет возражений. Итак, консул мог набрать на персидской земле собственную частную «армию».
В высших правительственных и придворных сферах ходили разговоры о восстановлении позиции России в Азии. Наместник Кавказа граф И.И. Воронцов-Дашков писал царю: «Наше влияние на Востоке возле Кавказа, в Персии и Малой Азии, было поколеблено; но мы восстановим его, и с большой лихвой, когда Россия наберется сил».
С июля 1908 г. по март 1910 г. правительство провело более десяти особых совещаний по персидскому вопросу. Кавказский наместник выступал за интервенцию. Коковцов, бывший до этого на стороне Извольского, с течением времени становился сторонником вмешательства. Извольский продолжал убеждать: «Такие меры, как отправка наших войск в Персию, на которую английское общественное мнение и, как следствие, кабинет министров будут реагировать определенным образом, должны предприниматься с особой осторожностью, дабы не разрушить доброе взаимопонимание, существующее между двумя державами».
Создается впечатление, что царь склонялся к агрессивным односторонним действиям, тогда как Столыпин выступал за сотрудничество с британцами.
Соглашение с Англией предотвратило крупномасштабную интервенцию против конституционных властей Тегерана, но не исключило локальных военных действий вдоль российско-персидской границы. Когда 13 апреля 1908 г. русский офицер Двоеглазов в сопровождении нескольких солдат перешел на персидскую территорию и был убит кочевниками-шахсаванами, русские раздули инцидент до громадных размеров. Гартвиг представил персидскому министру иностранных дел протест, в котором утверждалось, что это шахсаваны пересекли границу и убили Двоеглазова на русской территории. 16 мая Извольский сообщил Гартвигу, что трое племенных вождей в районе Астары, где произошла перестрелка, получили от русских требование заплатить компенсацию и предупреждение, что в случае, если бандитизм не прекратится, наши подразделения сожгут деревни всех, кто принимал участие в грабеже или укрывал бандитов, и беспощадно накажут виновных.
Из Батума британский консул Стивенс докладывал, что русские войска вошли в Персию с приказом сжигать деревни на пути экспедиции: «В соответствии с этим несколько деревень в радиусе 12 верст от границы сровняли с землей, и, выполнив так задачу экспедиции, генерал Снарский и его отряд в настоящее время отходят на российскую территорию».
Перед выводом войск в Россию генерал Снарский предъявил губернатору Азербайджана ультиматум. Он объявил, что послан царским наместником для взыскания компенсации. Губернатору давалось шесть дней для выплаты сумм, назначенных русским приграничным судом. Губернатор должен был также дать обязательство выплатить компенсации семьям Двоеглазова и остальных в размере, который должно было определить российское правительство; заплатить за разрушения, возникшие в результате оккупации российской территории возле форта Дыманский; оплатить издержки карательной экспедиции. Снарский предупредил: «В случае опоздания с ответом или отрицательного ответа, хотя бы по одному пункту, я буду считать себя вправе пересечь границу и искать компенсации по всем перечисленным вопросам силой оружия».
Персидское правительство склонилось перед этим ультиматумом. Министр иностранных дел пожаловался Гартвигу, что Персия не в состоянии сразу собрать требуемые суммы, и просил добавить их к ее долгосрочным долгам. Дело было закрыто, но неприязнь к России среди персидских конституционалистов усилилась. Гартвиг признался Ч. Марлингу, что русская версия смерти Двоеглазова неверна, инцидент произошел на персидской стороне границы, которую этот несчастный офицер пересек с несколькими своими людьми в погоне за сбежавшей лошадью. Марлинг писал: «Из отчетов персидских чиновников об инциденте становится ясно, что со стороны русских солдат имели место серьезнейшие эксцессы в качестве мести за смерть у Беласвара русского офицера, который незаконно пересек границу. Это подтверждается многочисленными независимыми свидетельствами. То, что Россия потребовала компенсацию за ущерб (незначительный по сравнению с убийствами и разрушениями, причиненными персам русскими войсками), вызвало здесь сильное раздражение».
Солсбери или Лансдаун, хотя бы на словах, выразили бы персидскому правительству поддержку в подобном случае. Грей предпочел проигнорировать его. Когда сэр Ч. Гардинг в июне встретился с Извольским в Ревеле, он даже не упомянул этот инцидент; Извольский сам сказал, что обеспокоен положением дел на персидско-русской границе: может оказаться необходимым получить с кочевых племен компенсацию за совершенные ими убийства. Как следует из присутствия его инициалов на полях всех депеш из Батума, Тегерана и Санкт-Петербурга, имеющих отношение к инциденту с Двоеглазовым, Ч. Гардингу были известны все факты. И все же он одобрил действия русских: «Я ответил, что мы не хотим вмешиваться в это дело, так как с момента заключения нашего договора мы уверены в намерениях России в отношении Персии; но мы надеемся, что будет найдено удовлетворительное решение этой проблемы».
Ревельская встреча между королем Эдуардом VII и царем Николаем II явилась еще одним шагом к более тесному англо-русскому союзу. Визит короля в Россию вызвал сильные протесты значительной части британского общества. Члены парламента от радикальной и лейбористской партий рассматривали визит как неоправданный, потому что имело место растущее недовольство общества автократическими методами царя и связанная с этим симпатия к революционному движению. В статье, опубликованной в газете «Лейбор лидер» в конце мая, Р. Мак-Доналд описывал царя как «обычного убийцу» и высказывал мнение, что королю, как главе государства, гордящегося своей конституционной свободой, негоже якшаться с запятнанным кровью деспотом. В палате общин прошли дебаты, на которых парламентарии-лейбористы К. Харди, Дж. О'Грэди и либерал А. Понсонби выступали против визита, а Грей защищал его. При голосовании было получено 225 голосов за и 59 против визита. Министерство иностранных дел получило множество писем от частных лиц и трудовых коллективов с возражениями против предполагаемого визита.
Имея твердое большинство в палате лордов, правительство могло позволить себе не обращать внимания на общественное мнение. Король и королева совершили путешествие и были приняты царем на его яхте «Штандарт». Эдуарда сопровождали Ч. Гардинг и Николсон, Николая – Столыпин и Извольский. Последний несколько раз подолгу разговаривал с Гардингом, который указал, что Британия испытывает глубокое недоверие по отношению к Германии из-за ее военно-морского вооружения.
Гардинг говорил: «Через семь-восемь лет может возникнуть критическая ситуация, в которой Россия, будучи сильной в Европе, может стать арбитром и приобрести большее влияние на установление мира во всем мире, чем на любой Гаагской конференции. По этой причине абсолютно необходимо, чтобы Англия и Россия поддерживали дружеские отношения, которые существуют между Англией и Францией».
Ревельская встреча не принесла конкретных результатов, но помогла утвердить в умах русских государственных деятелей впечатление, что Британия высоко ценит свою дружбу с Россией. Извольский строил планы по пересмотру статуса проливов и новому рассмотрению балканских вопросов, для чего ему была необходимо поддержка Британии или, по крайней мере, нейтралитет. Поэтому он был доволен этой встречей. Но через десять дней после того, как два монарха расстались, третий монарх подверг их сотрудничество серьезному испытанию.
Мохаммад Али-шах так и не достиг удовлетворительных отношений с меджлисом. В его представлении все сторонники конституции по определению были предателями. С этим было согласно значительное число его подданных, но не из любви к нему, а по убеждению, что сопротивление шаху никогда не может быть законным. Гартвиг активно пользовался деспотическими представлениями шаха. «В промежутке между попыткой государственного переворота и разрушением здания меджлиса в июне, – докладывало о Гартвиге британское дипломатическое представительство, – его мысли и усилия были направлены не на попытки достичь примирения между сувереном и ассамблеей, а только на усиление сил, от которых зависит трон его величества».
Ближайшим сторонником Гартвига и соавтором его планов свержения конституционного правительства был полковник Владимир Платонович Ляхов, командир казачьей бригады. Под два метра ростом, в свои тридцать девять лет он казался молодым человеком. Он носил красивую темную форму, двигался легко и грациозно, что придавало его облику исключительность. У него были глубоко посаженные голубые мягкие глаза и сильный подбородок. Он обладал также железной волей и был абсолютно предан самовластию. Таким запомнили Ляхова в Тегеране современники.
Ляхов и Гартвиг советовали шаху отменить конституцию, распустить меджлис и, избегая давления европейских держав, вернуться к прежней абсолютной форме правления.
Шах готов был принять русский совет, соответствовавший его собственным взглядам и склонностям. 3 июня 1908 г. Мохаммад Али оставил Тегеран и встал лагерем у Баге-шаха, большого сада на окраине города. Оттуда он потребовал, чтобы пресса и популярные ораторы перестали нападать на него. Меджлис ответил шаху требованием изгнать близкого друга шаха Амира Бахадора Джанга, русского наставника Шапшаля и еще четырех реакционеров. Поскольку ни одна сторона не хотела сдаться или пойти на компромисс, сила казалась единственным выходом из тупика.
Вдохновленный русскими советчиками, шах потребовал, чтобы меджлис исключил из своего состава и изгнал восемь депутатов, которых он находил особенно несносными, включая популярных ораторов Малека ол-Мота-каллемина и сейида Джамаля эд-Дина Исфахани. В течение нескольких последующих дней, пока продолжались бесплодные переговоры, шах проводил смотры войск и готовился к пробе сил.
22 июня он назначил полковника Ляхова военным губернатором Тегерана. Были введены законы военного времени, в городе начала концентрироваться казачья бригада. 23 июня бригада под командованием Ляхова окружила меджлис. Вспыхнула яростная схватка. Ляхов, твердо веривший в «терапевтическую ценность» кровопускания, приказал подвезти артиллерию. Началась стрельба по Бахарестану (зданию меджлиса) и прилегающей мечети Сепахсалар. Оборона националистов пала после того, как было убито несколько сотен человек. Оставшуюся часть дня шахские войска грабили частные дома и арестовывали националистов десятками. На следующее утро оратор Малек ол-Мотакаллемин и редактор националистической газеты мирза Джахангир-хан были удавлены. Сейид Джамаль эд-Дин бежал из города, но был пойман и предан смерти.
В «момент триумфа» Гартвигу сообщили, что некоторые конституционалисты нашли убежище в британской дипломатической миссии. Гартвиг не собирался допускать, чтобы старый обычай «баста» (убежища) мешал выполнению его планов. Чтобы не позволить сотням людей бежать за защитой к англичанам, он приказал Ляхову окружить британскую миссию казаками. Это был беспрецедентно наглый шаг. Англичане были поражены наглостью казачьего полковника, но не могли не проникнуться уважением к решительности и целеустремленности этого человека.
Английский резидент в Тегеране писал: «Единственный русский, поведение которого вызывает у меня какое-то уважение, – это Ляхов. Он просто идет вперед, не заботясь о том, кто и что думает или говорит. Он не делает из этого секрета; он делает все во славу России и ради того, что ему представляется естественным следствием, – ради унижения Англии. Он совершил государственный переворот; он решил, что его работу не должен испортить «баст» в британской миссии; он намеренно оскорбил миссию тем, что расставил вокруг нее множество казаков, не думая о последствиях; он приказал своим казакам пройти по городу и сообщить, что, если «баст» продолжится, миссию обстреляют из пушек; он сделал все, чтобы заставить нас наесться грязи, утвердить мнение, что его правительство не обратит внимания на его экстраординарные действия».
Англичане понимали, что Ляхов действует не по собственной инициативе. Блокада парка дипломатической миссии казаками, чтобы персы не могли войти туда, – дело серьезное. Приказ отдал Гартвиг, увидевший, что тридцать или сорок националистов нашли убежище в британской миссии, и опасавшийся, что за ними могут последовать и другие, помешав ему завершить дело убийства революции. Из окруженной миссии докладывали в Лондон: «Месье де Гартвиг сорвал свое раздражение препятствиями, возникшими на пути исполнения его плана восстановления шаха в качестве абсолютного монарха, на дипломатической миссии его величества».
Гартвиг открыто обвинил британского поверенного в делах Ч. Марлинга в поддержке националистов против шаха, использовав оскорбительные выражения. В течение нескольких дней царило такое напряжение, что в опасности оказались не только отношения между двумя дипломатическими миссиями, но и сам англо-русский договор. В Лондоне заявили протест по поводу действий Гартвига. Обвинения Гартвига о вмешательстве Марлинга на стороне националистов были отвергнуты как абсурдные: меньше всего хотелось бы иметь в миссии множество беженцев, но отказать не всегда возможно. Было указано, что осложнения такого рода могут иметь катастрофические последствия.
В своем кругу русские признавали роль Гартвига в государственном перевороте 23 июня и его ответственность за размещение казаков вокруг британского дипломатического представительства. По мнению Бенкендорфа, проблема заключалась в том, что Гартвиг и Марлинг по-разному интерпретировали термин «невмешательство». Марлинг ускорил кризис тем, что ничего не делал; Гартвиг, делавший слишком много, пришел к тому же результату. Он организовал и вдохновил сторонников шаха, а с Марлингом обращался так, будто тот был ниже чином или даже подчиненным Гартвига. Поведение Гартвига было настолько наглым, что даже французский посол в Лондоне Камбон счел необходимым обсудить его с Бенкендорфом.
Британское давление стало необычайно сильным. Полностью погруженный в балканские проблемы, Извольский не замечал, как рушится англо-русское соглашение. Все же Гартвигу было приказано убрать оцепление от британской дипломатической миссии, но для англичан он стал персоной нон грата. Король Эдуард VII откровенно сказал Бенкендорфу, что в Тегеране необходимы новые посланники. Поскольку Спринг-Райс уже успел покинуть Персию, это следовало понять как требование отозвать Гартвига. Бенкендорф согласился.
Извольский и Бенкендорф считали, что хорошим посланником в Тегеране может стать С.А. Поклевский-Козелл, советник посольства в Лондоне. Бенкендорф отзывался о нем как об умном и энергичном человеке, хорошо знающем свое дело. Более того, в глазах англичан он был выше всяких подозрений.
Станислав Альфонсович Поклевский-Козелл, богатый польский аристократ, был хорошим другом Извольского, под началом которого служил в русской дипломатической миссии в Токио перед началом Японской войны. Витте приписывал «злым языкам» слух о том, что Поклевский помогает Извольскому деньгами. За несколько лет, проведенных в Лондоне, Поклевский сумел стать популярным в английском обществе. Подобно Бенкендорфу и Извольскому, он высказывал умеренно либеральные взгляды и выступал за англо-российскую дружбу; фактически, он был посредником на ранних стадиях переговоров, приведших к заключению договора 31 августа 1907 г.
Извольский проявлял стремление к поддержанию сотрудничества двух держав в Персии: сам Николай II вскоре передал сэру А. Николсону послание, в котором вновь высказывал свое желание сохранить англо-российское согласие. Но избавиться от Гартвига оказалось значительно сложнее, чем убедить Николая «вновь высказать свое желание» англо-русской дружбы. Мадам Гартвиг, «леди великой силы духа», была близка к великокняжеским кругам Санкт-Петербурга. У Гартвига были могущественные друзья, чем и объясняется его независимость от Извольского и пренебрежение его инструкциями.
Ничто не может продемонстрировать лучше исключительную силу Гартвига, чем инцидент с казаками вокруг британской дипломатической миссии; то, как позже он действовал вразрез с политикой Извольского. Хотя в Тегеране было известно, что офицеры казачьей бригады подчинялись приказам Гартвига, но отвечать за свои действия пришлось Ляхову. В рапорте своему военному начальству на Кавказе он утверждал, что 18 июня 1908 г. посланник вызвал его в русское дипломатическое представительство и сказал, что англичане догадались о готовящемся перевороте и намереваются предоставить убежище недовольным, чтобы ослабить эффективность наших действий. Необходимо было принять меры, чтобы предотвратить «баст» во всех иностранных представительствах, но Гартвиг посоветовал Ляхову предпринять против британского представительства более строгие меры, чем против остальных.
Гартвиг оставался на своем посту еще несколько месяцев, продолжая вести двойную игру: на публике он сотрудничал с англичанами, втайне убеждал шаха расширять контрреволюционные меры. Посланника беспокоила роль, которую играли в персидских политических делах кавказские революционеры. После роспуска меджлиса 23 июня 1908 г. националисты Тебриза отказались признать Мохаммада Али своим законным правителем. Власть шахского губернатора рухнула, националистические политические общества (энджомены) взяли власть и приготовились оборонять город против армии шаха. Националисты обратились также к социал-демократам Кавказа за помощью в борьбе против деспотизма. Областной комитет социал-демократической партии решил набрать некоторое количество опытных революционеров и бывших солдат и направить их в Персию, вооружив пистолетами и гранатами. Вскоре в Тебризе появились десятки грузинских социал-демократов. Дашнакцутюн (Армянская революционная федерация) не сразу присоединилась к националистам. Ей приходилось принимать во внимание возможную реакцию, направленную против армянского населения в других персидских городах. По мере усиления борьбы в Тебризе дашнаки постепенно отказывались от своего нейтралитета. Наконец, в октябре 1908 г. они тоже приняли участие в обороне Тебриза и внесли огромный вклад в ее успех. Гартвиг регулярно докладывал о деятельности кавказцев в Санкт-Петербург.
Несмотря на то что Ляхов и его казаки прочно удерживали Тегеран под властью шаха, значительные области страны переходили в руки националистов. Мохаммад Али так и не смог распространить свою власть на Тебриз. Националисты под предводительством дашнака Ефрем-хана Давидянца взяли Решт, главный город Гиляна. В центре и на юго-западе Персии бахтиары и другие племена кочевников проявляли беспокойство, в любой момент мог произойти взрыв.
Британцы были убеждены, что единственным способом сохранить порядок было заставить шаха соблюдать основные законы и созвать меджлис. А. Николсон убеждал русских не терять времени, предлагал вместе провести встречу с шахом. Заместитель министра иностранных дел Н.В. Чарыков ответил, что он рекомендует Гартвигу сделать это совместно с Марлингом.
Готовность российского Министерства иностранных дел сотрудничать в сдерживании Мохаммада Али-шаха и, соответственно, Гартвига была вызвана необходимостью британской поддержки в сложной и запутанной балканской игре. В начале 1908 г. министр иностранных дел Австро-Венгрии граф А. Эренталь объявил о намерении построить железную дорогу из Боснии через Санджак на Салоники. Извольский полагал нужным проводить на Балканах более активную политику. Он хотел добиться для русских военных кораблей права прохода через проливы. Отношения с Японией улучшились, на Дальнем Востоке установился прочный мир. Но ситуация на Ближнем Востоке требовала энергичных действий, чтобы не лишиться плодов усилий не одной сотни лет, не лишиться роли великой державы.
Поддерживал Извольского только начальник Генерального штаба Палицын. Заместитель военного министра генерал Поливанов и военно-морской министр Диков утверждали, что вооруженные силы России не готовы участвовать в войне. Министр финансов Коковцов горячо возражал против любых рискованных действий, Столыпин высказал такое же мнение. Премьер-министр считал авантюрную внешнюю политику несвоевременной: «Через несколько лет, когда мы добьемся полного спокойствия дома, Россия снова начнет говорить на своем языке». Спустя неделю Совет государственной обороны категорически отверг любую политику, способную вовлечь Россию в войну на Балканах. Для достижения своих амбициозных целей Извольский вынужден был полагаться только на дипломатию. Без доброй воли и поддержки Британии было не обойтись. Извольский готов был пожертвовать Мохаммадом Али-ханом ради свободы русского судоходства в проливах.
В сентябре 1908 г., когда Николсон предложил Британии и России совместно рекомендовать шаху придерживаться конституции и вновь созвать меджлис, Извольский направлялся в Австро-Венгрию для переговоров с Эренталем. В июле в Турции вспыхнула революция. И Австро-Венгрия, и Россия хотели воспользоваться падением Абдула Гамида, но Извольский стремился хотя бы некоторое время избегать любых осложнений.
Результатом встречи Извольского с Эренталем в Бухлау явилось устное соглашение о том, что Австро-Венгрия аннексирует Боснию и Герцеговину, уведомив предварительно Россию о своих намерениях. Взамен Австро-Венгрия займет благожелательную позицию, если Россия сочтет необходимым предпринять шаги, чтобы добиться свободного прохода для русских военных судов через Дарданеллы. Затем Извольский посетил Германию, Италию и Францию. На железнодорожной станции под Парижем он прочел в газетах, что Австро-Венгрия планирует аннексию Боснии и Герцеговины. 6 октября в Вене было официально объявлено об аннексии, о которой Извольского не предупредили.
В Лондоне его ждало горькое разочарование. Грей отказался поддержать планы России по пересмотру статуса проливов. В самом деле, трудно было бы объяснить английской общественности, почему Британия должна поддержать Россию против Турции в тот самый момент, когда там свергнут кровавый султан и установлено революционное правительство.
В течение нескольких следующих месяцев Австро-Венгрия, Сербия, Россия и Германия держали Европу на грани войны. 22 марта 1909 г. германский посол в Санкт-Петербурге граф Ф. Пурталес потребовал, чтобы Россия признала аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией. Извольскому было ясно, что Россия либо должна принять этот факт, либо начинать войну с Австро-Венгрией и Германией в защиту Сербии. Россия подчинилась германскому ультиматуму.
В напряженные месяцы с октября 1908-го по апрель 1909 г. Россия не всегда уделяла внимание Персии, временами действуя вместе с британцами в поддержании неустойчивого равновесия между шахом и националистами. В ноябре Гартвиг наконец покинул Тегеран, хотя жена его осталась и продолжала оказывать на двор значительное влияние. Русскому поверенному в делах Саблину стало известно, что шах намеревается опубликовать манифест с выражением своего намерения не восстанавливать меджлис, который противоречит религии и взглядам народа. Российское и британское представительства одновременно призвали шаха вспомнить обещания, которые он дал Британии и России. В тот же день, несколько позже манифест был опубликован. Он был адресован муджахидам Тегерана, которых шах заверял в том, что будет защищать ислам и законы Пророка: «Теперь, когда вы доказали, что учреждение меджлиса противоречит исламу, и объявили меджлис «харам» (запрещенным), и муджахиды в провинциях пришли к такому же решению, мы отказываемся от нашего намерения, и меджлис упраздняется».
Посланники России и Британии нанесли визит шаху. Он встретил их жалобами на опасность нового созыва меджлиса, утверждал, что духовенство против меджлиса и персидский народ не готов к этому. Дипломаты предложили ввести более жесткий избирательный закон, который мог бы предотвратить избрание несведущих депутатов. Шах высказал заинтересованность и обещал назначить консультативный совет для разработки нового избирательного закона. «Согласно моему убеждению, – телеграфировал Саблин, – разделяемому британским посланником, на этот раз не существует основы для принятия мер по давлению на шаха».
Обращаясь к событиям 1908 г., сэр А. Николсон характеризует политику России как политику возврата к европейским делам: «Если бы результаты войны с Японией были иными, возможно, Россия в большой степени потеряла бы интерес к вопросам, волнующим Юго-Восточную Европу, и попыталась бы создать для себя обширную азиатскую империю. Японская война совершенно рассеяла эти мечты».
Поражение и революция вынудили Россию к реорганизации системы правления, армии, военно-морского флота и административной системы. Россия пришла к необходимости ликвидировать оставшиеся вопросы в отношениях с Японией и прийти к соглашению с Великобританией, великим соседом России в Азии. После достижения этого, по мнению Николсона, русское правительство «может восстановить положение России в Европе и вернуться, возможно отрезвев, на прежнее поле политических интересов и политической деятельности, которое они оставили, преследуя мираж азиатского господства».
Возвращаясь к Персии, Николсон указывает, что Россия очень встревожена связью между лидером тебризских националистов Саттар-ханом и младотурками и опасается образования в Азербайджане независимой республики. Поведение русского правительства доказывает, что его опасения серьезны, но Николсон хвалит Россию за терпение и выдержку, позволяющие ей не принимать активных мер вмешательства. Русское правительство действует в полном соответствии с духом взаимопонимания с Британией.
Николсон отмечает: «Неизбежно, что по некоторым пунктам их взгляды могут значительно отличаться от взглядов правительства ее величества, но я считаю, что они всегда выказывают готовность идти навстречу пожеланиям Великобритании. Англо-русский договор, по крайней мере в отношении Персии, принес более благоприятные результаты, чем могли ожидать самые большие оптимисты».
Таким образом, деятельность Гартвига и Ляхова в Тегеране, нанесшая британской миссии в Персии большой ущерб, оказалась без оценки.
Отъезд Гартвига снизил напряжение между русской и британской дипломатическими миссиями. Новый британский посланник сэр Дж. Баркли положительно относился к соглашению 1907 г. Русский поверенный в делах Саблин был не так силен, чтобы проводить независимую политику, и следовал линии Извольского. Доверительные отношения двух миссий позволили им весной 1909 г. прийти к соглашению по Тебризу.
Главный город персидского Азербайджана поднялся против шаха в тот день, когда узнал о государственном перевороте в Тегеране и роспуске меджлиса. Мохаммад Али был твердо намерен подавить сопротивление. Он сконцентрировал вокруг Тебриза крупные силы под командованием жестокого реакционера Эйна од-Дойлы и беспринципного Сепахдара, богатого землевладельца из Гиляна. Блокада города замкнулась 3 февраля. Следующие три месяца Тебриз был отрезан от остальной страны и источников снабжения.
Под командованием лидеров национал-революционных сил Саттар-хана и Бакер-хана было менее двух тысяч человек, тогда как силы шаха, состоявшие из четырех сотен дисциплинированных казаков и подразделений регулярных войск, насчитывали до шести тысяч. Но основные силы состояли не из солдат, а из диких кочевников, кровожадных бандитов, которые с незапамятных времен, грабя деревни и путников, славились жестокостью, а не храбростью. Они охотились за добычей с минимальным риском. Заморить Тебриз голодом, а затем разграбить его – эта ослепительная перспектива удерживала их в лагере.
Призвать кочевые орды для покорения города, чтобы убивать и грабить горожан, – жестокость действий шаха была понятна любому тегеранцу, исфаханцу или ширазцу. Шах предал веру в него; теперь в глазах миллионов своих подданных он выглядел зачинателем анархии, предавшим священную обязанность правителя и защитника своего народа.
Тебриз голодал. Саттар-хан пытался прорваться через кольцо шахских войск и кочевых орд, но его сил не хватило. Сражаться насмерть готовы были только горстка националистов и кавказские революционеры. Исполняющий обязанности русского консула А. Миллер обратился к своему правительству с просьбой прислать русские войска для защиты иностранной общины и с целью открыть дорогу на Тебриз, чтобы можно было завозить продовольствие. Иностранцам не грозило насилие, но голод представлял для любого человека реальную угрозу. Баркли и Саблин решили просить шаха о шестидневном перемирии, чтобы можно было за это время снабдить население продовольствием.
Извольский поручил Саблину передать шаху «в категорической форме», что действия его войск подвергают опасности мирное население и иностранные консульства в Тебризе. Саблин должен был также обратить «самое серьезное внимание» шаха на необходимость немедленно отдать Эйну од-Дойлы приказание разрешить ввоз в город продовольствия. Извольский писал: «В то же время предупредите шаха, что, если командующий шахскими войсками не выполнит немедленно этого требования, мы будем вынуждены сразу же принять решительные меры для открытия с помощью вооруженной силы дороги для транспортировки пищи и для защиты иностранных подданных и учреждений в Тебризе, причем вся ответственность за последствия падет на Эйна од-Дойлы».
Россия дала шаху двадцать четыре часа на принятие решения, но решительный тон саблинского демарша убедил Мохаммада Али дать согласие в тот же день. Он телеграфировал Эйну од-Дойлы приказ о предоставлении перемирия и разрешение провезти в Тебриз определенное количество продовольствия. Не зная еще о согласии шаха, русское правительство поручило кавказскому наместнику направить форсированным маршем достаточный отряд для защиты русских и иностранных учреждений и подданных. Еще до того, как войска пересекли границу, Санкт-Петербург получил уведомление о том, что его требования выполнены. Наместник получил указания держать экспедиционный корпус в готовности на случай необходимости.
В то же время надменный губернатор Азербайджана Эйн од-Дойлы в своем лагере под Тебризом утверждал, что не получил никакого приказа о снятии блокады. Сражение продолжалось, несмотря на совместные представления, сделанные русским и британским консулами А. Миллером и А. Вратиславом. Миллер сразу отправил запрос о присылке русских войск, чтобы открыть дорогу Джульфа– Тебриз. 22 апреля войска получили приказ выступить, и Извольский отправил своим представителям в Лондоне, Берлине, Париже и других столицах телеграмму, объясняющую мотивы вооруженного вмешательства России.
Тебриз был в агонии. Люди ели траву. Многие умерли от голода, и на каждой улице валялись жуткие трупы, почти обнаженные, в которых едва можно было узнать человеческие тела. Еще несколько дней, и националисты были бы вынуждены сдаться Эйну од-Дойлы, открыть ворота диким кочевникам бандита Рахим-хана. Шах умолял Россию остановить войска. Извольский ответил, что теперь, когда они уже выступили, их не остановишь. Но обещал, что войска не войдут в Тебриз, если к моменту их подхода к окраинам города шах, верный своему обещанию, объявит перемирие и снимет блокаду.
29 апреля сто двадцать казаков, шестьдесят пять стрелков и двадцать четыре пулеметчика с двумя пулеметами вышли к мосту Аджи-Чай под Тебризом. Поскольку шах блокаду не снял, Миллер приказал отряду войти в город. Вслед за солдатами двигались фургоны с продовольствием. Английский корреспондент А. Мур, принимавший участие в обороне Тебриза, признал, что приход русских спас город: «Их вступление в город стало прямой причиной открытия дорог, роспуска армий шаха, провозглашения конституции и назначения правительства конституционалистов. Оно спасло Тебриз от сдачи, которую иначе невозможно было оттянуть даже на три дня, и помогло спасти конституционное движение».
Мур преувеличил значение прихода русских. Тебриз был освобожден 29 апреля. Неделей раньше отряды националистов из Решта заняли Казвин и двинулись на Тегеран. С юга подошли настроенные антишахски кочевники-бахтиары под началом Самсама ос-Салтане и Сардара Ас'ада. Именно эти силы со временем свергли Мохаммада Али, тогда как присутствие русских в Тебризе нейтрализовало этот город, исключив его националистов из революционной борьбы. Но прибытие русских войск спасло Тебриз и его защитников-националистов. Хотя русские солдаты быстро настроили против себя население, встретившее их с распростертыми объятиями, тебризцам все же повезло, что они не были завоеваны головорезами Рахим-хана.
Вмешательство России казалось парадоксальным, ведь оно послужило на пользу националистам и во вред Мохаммаду Али. Опубликованные русские документы практически не объясняют этих действий России. Создается впечатление, что направление войск было мотивировано страхом за судьбу персонала консульства и других русских подданных в Тебризе. 17 апреля энджомен (совет) Тебриза, управлявший городом, встретился с консулами Миллером и Вратиславом и сообщил им, что запасы зерна почти истощились; огромное большинство населения из более чем двухсот тысяч душ голодают. В любой момент может начаться бунт и разграбление богатых домов, в которых люди надеются найти еду. 18 и 19 апреля голодные толпы запрудили улицы, начались разговоры о нападении на иностранцев. Российские подданные были в состоянии паники, толпились в консульстве и соседних зданиях. Консульство, которое охраняли тридцать казаков с двумя пулеметами, могло бы выдержать нападение толпы, но Миллер, возможно, вспомнил участь Грибоедова и решил не рисковать. Стоило вмешаться двум консулам, и уже через несколько дней русские войска сняли осаду города.
Прибытие в Тебриз русских войск положило там конец боевым действиям. Банды роялистов, разочарованные тем, что не удалось войти в город и пограбить в свое удовольствие, рассеялись. В остальной части страны революционная активность усиливалась.
Мохаммаду Али-шаху не удалось после государственного переворота консолидировать свои силы. Самой крупной из его проблем была финансовая. В 1906 г. персидское правительство начало переговоры о предоставлении нового займа, но вмешалась революция. Меджлис раз за разом отказывался занимать деньги за границей. В октябре 1908 г. британский поверенный в делах докладывал из Тегерана: «Казна пуста… налоги платятся с величайшей нерегулярностью». К февралю 1908 г. меджлис осознал необходимость займа, но теперь Россия предпочла ссужать деньги шаху, а не правительству. 7 октября 1907 г. советник российского посольства в Лондоне Поклевский-Козелл предложил сэру Ч. Гардингу, чтобы Британия и Россия предоставили шаху личный заем, но Британия отказалась участвовать в любом займе, если он не будет сделан открыто и не будет признан персидским правительством. Гардинг считал, что заем, предоставленный непосредственно шаху без одобрения меджлиса, мог бы привести к его смещению или убийству.
В апреле 1908 г. только что назначенный французский финансовый советник Бизо официально заявил, что Персия исчерпала свои ресурсы. В результате переворота 23 июня не имеющее ни гроша конституционное правительство сменил обанкротившийся деспотизм. Через две недели после переворота шах попросил о займе. Британцы ответили, что до тех пор, пока конституция не действует, они не могут одолжить денег Персии на том двойном основании, что в случае воскрешения конституции меджлис может признать заем недействительным, а при единоличном правлении шаха нельзя быть уверенными, что деньги будут употреблены во благо страны.
Русские нажимали на британцев, убеждая дать шаху денег, но Марлинг из Тегерана советовал «не только не помогать шаху, но делать его положение как можно более сложным – так, чтобы отрезать все источники доходов, кроме того, правительству его величества следует решительно потребовать выплаты просроченных процентов по займу 1903–1904 гг.». Русские предупреждали, что, если шаху не помочь, он падет. В Санкт-Петербурге Гардинг оказал воздействие на Николсона, сказав ему, что если довести шаха до отчаяния, то он займет денег у Германии, дав ей основания для вмешательства в персидские дела.
Британское правительство поставило Марлинга в известность, что готово вместе с Россией ссудить шаху денег, но на определенных условиях: «Заем не должен быть употреблен на подавление конституции; напротив, он должен быть предоставлен в такой форме, чтобы служить рычагом для ее поддержки». Николсону сообщили, что одним из условий предоставления займа должно быть восстановление конституции. Русским британские условия не понравились. Гартвиг и Извольский, новый персидский посланник в Санкт-Петербурге Исхак-хан и специальный представитель шаха Ала ол-Молк убеждали Николсона, что деньги следует дать немедленно под обещание того, что шаги для восстановления конституции будут предприняты позже.
Всю зиму и весну 1909 г. продолжались бесплодные переговоры. Денег Мохаммад Али не получил, зато советов ему дали множество. 8 апреля Извольский и Николсон пришли к соглашению, что русское и британское правительства совместно рекомендуют шаху: 1) немедленно сместить реакционных премьер-министра Мошира ос-Салтане и его друга Амира Бахадора Джанга; 2) восстановить конституцию; 3) назначить кабинет, составив его из достойных людей, выбранных из списка кандидатов, предоставленного двумя дипломатическими представительствами; 4) объявить амнистию своим противникам; 5) назначить дату выборов и нового созыва меджлиса. Как только шах примет все пять условий, Россия готова предоставить ему заем в 2,5 миллиона франков. Британия предоставит такую же сумму после получения санкции нового меджлиса.
Условия, согласованные двумя державами, были представлены шаху, которому напомнили, что он неоднократно нарушал свои обещания и принимал дурные советы. Он мог бы примириться со своим народом и служить на благо страны, но вместо этого персидские земли охватил хаос. Две державы заявили, что, если шах не примет предложенную программу, они воздержатся от дальнейшего участия, и персидский монарх не сможет рассчитывать на какую-либо поддержку от них или от их представителей. У шаха не было выбора, он подчинился. Русские войска в Азербайджане пересекли границу. Отряды националистов двигались на столицу с севера, а с юга приближались кочевники-бахтиары. Шах просил, чтобы в случае серьезных беспорядков, во время которых может пострадать он и его семья, две державы гарантировали ему безопасность. Баркли и Саблин ответили, «что наилучшей письменной гарантией шаху является меморандум, переданный нами 9 апреля.
Несколько дней Мохаммад Али-шах был в нерешительности. Он удалил из правительства Мошира ос-Салтане и назначил на его место своего дядю Камран-мирзу Найеба ос-Салтане, но одновременно уволил фаворита русских Са'да од-Дойлы и отказался назначить протеже англичан Насера ол-Молка. Две дипломатические миссии, действовавшие в необычайном согласии, заявили протест против назначения Найеба ос-Салтане. Исполняющий обязанности министра иностранных дел Н.В. Чарыков настаивал из Санкт-Петербурга на восстановлении в должности Са'да од-Дойлы и назначении Насера ол-Молка.
4 мая 1909 г. шах капитулировал. 5 мая он издал указ, назначающий дату выборов в меджлис. 10 мая еще один указ полностью восстановил конституцию. «Англо-русские представления возымели эффект, – телеграфировал Саблин. – Кабинет, предложенный двумя миссиями, с Насером ол-Молком во главе и Са'дом од-Дойлы в качестве министра иностранных дел производит серьезное впечатление». Новый министр иностранных дел обратился к двум дипломатическим представительствам с письмом об устных гарантиях шаху. «Поскольку документа об этом не существует и его величество не помнит содержание этих гарантий, – писал Са'д од-Дойлы, – имею честь просить вас направить мне их письменный текст, подписанный вами».
Британцам не слишком хотелось давать письменные обещания, все же письмо Са'ду од-Дойлы было подготовлено и подписано Баркли и Саблиным. Гарантии предоставлялись с некоторыми условиями: «В той степени, в какой Ваше Величество будет добросовестно выполнять долг конституционного монарха, вы будете иметь поддержку и добрую волю Англии и России, и оба эти государства, в случае нужды и по вашей просьбе, предоставят вашей персоне защиту. Оба представителя убеждены, что наилучшей гарантией от опасности, которую имеет в виду Ваше величество, было бы восстановление конституционного режима и добросовестное участие в его повседневной работе».
Письменных гарантий оказалось недостаточно. В конце мая Россия предоставила Мохаммад Али-шаху заем в 2,5 миллиона франков под 6 процентов годовых. Но и денег тоже было недостаточно. Националисты Решта под предводительством Ефрем-хана, турецкого армянина с большим революционным опытом, взяли Казвин. Номинальный глава рештского контингента Мохаммад Вали-хан Сепахдар не был сторонником конституции. До весны 1909 г. он верно служил Мохаммаду Али. Он даже участвовал в неудачной осаде Тебриза; но личная ссора с невыносимым Эйном од-Дойлы заставила его уехать в свои обширные владения в Гиляне. Там националисты угрозами вынудили его присоединиться к ним. В Казвине русский консул Овсеенко безуспешно пытался убедить Сепахдара отказаться от похода на Тегеран. Но Сепахдар был не в состоянии остановить движение колонн, номинальным командующим которых он являлся. Кавказские революционеры, и социал-демократы, и дашнаки, без колебаний расстреляли бы его за предательство. 29 июня моджахеддины («священные воины» – название, данное членам революционных боевых отрядов) начали наступление на Енге-Эмам на дороге Казвин – Тегеран. Одновременно вооруженные отряды бахтиарской конницы двигались на столицу с юга.
Черчилль и Романовский, представлявшие две дипломатические миссии, предупредили как фадайянов («жертвующих собой» – еще одно название революционных бойцов), так и лидеров бахтиаров, что единственным средством избежать иностранной интервенции явлется немедленное восстановление порядка. Вооруженные демонстрации – это неоправданные мятежи, ведущие лишь к осложнению и без того критической ситуации. Саблин в телеграмме предложил следующие аргументы для восставших: «Ни Россия, ни Англия не угрожают своими советами независимости Персии, они руководствуются исключительно чувством дружбы к своему соседу. Шах восстановил конституцию и подтвердил либеральные избирательные законы. Правительство, которое нельзя упрекнуть в том, что оно вынашивает реакционные планы, подходит к реформам с помощью прочной законодательной базы. Те, кому дорога Персия, должны терпеливо и спокойно ждать нового созыва меджлиса».
Шах был в отчаянии. Баркли и Саблин неоднократно уверяли его, что восстановление конституции сразу же покончит с восстанием и излечит страну. Мохаммад Али упрекал дипломатов: «Я сделал все, что вы мне сказали. Вы видите результаты. Страна в полной анархии, мне открыто угрожают. Теперь я взываю к вашей дружбе».
Баркли и Саблин ответили незадачливому монарху: «Десять месяцев мы убеждали Ваше Величество вернуть стране конституцию. Восемь месяцев вы не обращали внимания на наши советы. Тем временем ваши противники… усилились и вооружились. Оба дипломатических представительства сделали все возможное, чтобы предотвратить этот кризис».
Аудиенция у шаха произвела и на Баркли, и на Саблина тяжелое впечатление. Последний чувствовал себя особенно неловко, поскольку именно из-за русского дипломатического представительства в самом начале обострились отношения шаха с меджлисом. Саблин, конечно, знал, какие советы давал шаху перед своим отъездом Гартвиг. Дело зашло уже слишком далеко, и самое большее, что мог сделать Извольский для верного друга России Мохаммада Али, это дать поручение Бенкендорфу обсудить с Э. Греем вопрос о предоставлении шаху убежища в одной из миссий.
Россия была не против интервенции. Ее войска стояли уже в Тебризе. Особое совещание министерства 3 июля решило, что вторжение в Тегеран фадайянов и бахтиаров может подвергнуть опасности русских жителей и учреждения. Правительство России считало себя морально обязанным защитить их. Извольский писал Бенкендорфу: «Совещание приняло решение немедленно послать отряд, состоящий из одного казачьего полка, одного пехотного батальона и одной батареи, из Баку в Энзели. Этот отряд должен продвинуться не дальше Казвина, обеспечивая сообщение между этим пунктом и Каспийским морем. Дальнейшее продвижение подразделений этого отряда будет зависеть от курса событий и будет иметь место только по команде нашей дипломатической миссии в Тегеране».
Через несколько дней русские войска начали прибывать в Казвин.
Силы гилянских националистов и бахтиаров объединились под Тегераном. После нескольких столкновений они сумели обойти верные шаху войска и 13 июля вошли в столицу. Шах укрылся в летней резиденции русской миссии в нескольких милях к северу от города. Русский поверенный в делах Саблин в депеше так описывает этот эпизод: «Шахская свита прибыла в Зарганде в 8 часов утра. Сам шах с детьми прибыл получасом позже. У меня недостанет красноречия, чтобы описать печальный момент, когда шах, бледный и похудевший, въехал верхом в сад миссии. Я и члены миссии приветствовали его величество, казаки конвоя отдали честь. Шах по-русски сказал страже «Здорово». С видимым волнением шах пожал мне руку и вошел в дом посланника».
К охранявшему шаха эскадрону казаков вскоре присоединились сипаи из британской миссии. Были подняты русский и британский флаги. В течение ночи, пока «покой его величества охраняли казак и сипай», в безопасную русскую миссию из Тегерана в Зарганде были перевезены его сокровища. С драгоценностями и деньгами прибыли слуги шаха, его вассалы и верное войско численностью около пяти сотен человек.
16 июля Мохаммад Али был формально низложен, а шахом провозглашен его двенадцатилетний сын Ахмад-мирза. 18 июля маленький толстый мальчик оставил убежище в русской миссии и под охраной казаков и сипаев уехал в Тегеран, чтобы дать клятву на верность конституции.
Став победителями, конституционалисты начали сводить старые счеты. 30 июля прошли широкомасштабные аресты сторонников Мохаммада Али; были арестованы реакционные муджахиды шейх Фазлолла, Али Акбар Боруджерди и Ахунд Амоли. В тюрьму были заключены несколько бывших военных помощников шаха и шеф полиции Сардар Афхам. На следующий день шейх Фазлолла был повешен перед ликующей толпой, в которой был и его сын. 1 августа был повешен Аджудан-баши Исмаил-хан, бывший командир артиллерии, участвовавшей в бомбардировке меджлиса. Русский поверенный в делах Саблин обратился к новому персидскому правительству с просьбой не предаваться безудержной мести, но персы не обратили на нее внимания. Саблин пожаловался исполняющему обязанности министра иностранных дел С.Д. Сазонову, который дал поручение русскому послу в Лондоне передать Грею, что, поскольку персы не желают последовать совету двух держав, «мы, вероятно, вынуждены будем прибегнуть к угрозам для предотвращения проявлений политической мести».
Значительно важнее жизней нескольких реакционеров для русского дипломатического представительства была судьба казачьей бригады и ее офицеров. В день свержения Мохаммада Али секретарь миссии Барановский встретился с Сепахдаром, Сардаром Ас'адом и Ефрем-ханом, лидерами временного правительства, и потребовал, чтобы бригада была оставлена под командованием русского полковника. Более того, Барановский настаивал, чтобы всем офицерам и рядовым казакам, защищавшим шаха, была дана полная амнистия. Он получил письменное обещание, что «временно Персидская казачья бригада останется, как и прежде, под командованием полковника Ляхова на условиях его полного подчинения военному министру, который будет сегодня назначен, и выполнения всех приказов, отданных ему этим министром».
Утвердив положение казачьей бригады, русская миссия взялась за задачу обеспечения положения своих агентов при дворе. Конституционалисты стремились удалить мальчика-шаха от влияния его русского учителя капитана Смирнова и врача Садовского. Первому было отказано во встречах с шахом. «Нет сомнений, – телеграфировал домой Саблин, – что в правительственных сферах не хотят видеть во дворце штабс-капитана Смирнова. Я полагаю, что нам следует настаивать, чтобы Смирнов был оставлен учителем шаха». Когда главным врачом Ахмад-шаха был официально назначен английский доктор Линдли, Баркли и Саблин пытались удержать персидское правительство от пренебрежения интересами России. Саблин постоянно указывал на выдержку, проявленную Россией. У него было много поводов призвать в Тегеран русские войска, но он не сделал этого «из уважения к национальному движению» и в надежде, «что новые люди смогут понять и оценить политику России». Саблин был разочарован. В граничащие с Россией провинции назначены невежественные губернаторы; Смирнов и Садовский уволены со своих постов; русский банк не получил содействия в судебном преследовании своих персидских должников; право «баста» было нарушено. Саблин просил свое правительство дать ему указания, какие сильные меры он может применить, чтобы новые власти раз и навсегда поняли, что наше невмешательство не синоним попустительства.
21 сентября в Тегеран прибыл новый русский посланник С. Поклевский-Козелл. Либерал по своим наклонностям, дружески настроенный по отношению к британцам, Поклевский намеревался проводить примирительную политику. Дело Смирнова и Садовского было одним из первых, с которыми ему пришлось разбираться; и он внес в него здравый смысл и терпимость, которые редко проявляли его предшественники. Он был бы удовлетворен, если бы капитан Смирнов оставил свой пост наставника шаха и остался инструктором военного дела, но у Извольского было другое мнение. Он увидел в попытке персов избавиться от капитана Смирнова и доктора Садовского недружественный акт. Поклевский должен был довести это до сведения персов и потребовать восстановления статус-кво. Поклевский немедленно изменил тон, и персы сразу сдались, заявив, что «никогда не посмели бы предпринять такой враждебный шаг, как увольнение месье Смирнова и Садовского». Но монополия Смирнова была нарушена, он остался при дворе в качестве одного из нескольких учителей юного шаха. Извольский изменил свое мнение и сообщил Поклевскому: «С полной сменой политического режима в Персии нельзя ожидать, что образование шаха будет доверено иностранному офицеру».
Другой предмет разногласий между Персией и дипломатическими представительствами России и Британии касался статуса и финансов бывшего шаха. Значительная часть народа ненавидела Мохаммада Али и его друзей. Даже царские дипломаты признавали, что реакционеры, нашедшие убежище в здании русской миссии в Зарганде, были представителями камарильи, которая довела страну до полной разрухи и которая на протяжении столетий угнетала всю Персию. Ясно было, что Мохаммад Али и его окружение должны покинуть Персию и укрыться в России. Таким образом, правительство России было заинтересовано в том, чтобы добиться для бывшего шаха финансового соглашения, которое покрыло бы его расходы и не позволило бы ему стать обузой для российской казны.
Мохаммада Али на переговорах представлял Саблин. Под его давлением 7 сентября был подписан протокол, оговаривающий, что Мохаммад Али должен вернуть государству все коронные драгоценности, а персидское правительство примет на себя долги шаха (почти 1,5 миллиона туманов только русскому банку). Правительство заберет владения шаха, но будет выплачивать ему и его семье по 100 тысяч туманов ежегодно, начиная с того дня, когда он покинет страну. Признав это соглашение, Британия и Россия обязались сделать бывшему шаху предложение, чтобы он воздержался от политической деятельности за границей. Более того, русское правительство обещало «принять все необходимые меры, чтобы не позволить никакой агитации. Если его величество Мохаммад Али-мир-за покинет Россию и будет доказано, к удовлетворению обоих дипломатических представительств, что он проводил политическую агитацию против Персии, находясь не в России, персидское правительство получит право прекратить выплату его пенсиона».
Протокол констатировал, что Мохаммад Али должен покинуть страну в течение сорока восьми часов с момента его подписания. 9 сентября в четыре часа пополудни бывший шах, в сопровождении вице-консула Некрасова от русской миссии и вице-консула Коуэна от британской, отбыл из Тегерана. Персидское правительство приступило к пересчету коронных драгоценностей и других сокровищ, переданных ему русской миссией после отъезда шаха, и обнаружило, что многого недостает. Специальный комитет выяснил, что шах передал некоторые коронные драгоценности своему дяде Камран-мирзе Найебу ос-Салтане, чтобы тот продал их европейским дельцам. Камран-мирза попросту украл их. Другие ценности были реализованы шахом через своего фаворита Моджаллала ос-Салтане. Правительство хотело предъявить Камран-мирзе иск на 1 миллион туманов, но шансы на возвращение сокровищ были малы. Секретарь русской миссии считал, что «недостающие сокровища следует, очевидно, считать навсегда потерянными для шахской казны».
Финансовое положение нового персидского правительства было таково, что оно было едва в состоянии оплачивать свои текущие расходы. Необходимость финансовой поддержки бывшего шаха и выплаты жалованья вошедшим в Тегеран национальным войскам окончательно истощила и без того жалкие резервы. Когда Мохаммад Али весной 1909 г. обратился с просьбой о совместном англо-русском займе, Россия, желая усилить его позицию, одобрила подготовленное соглашение, но шах пал еще до того, как были проведены реальные выплаты. Почти сразу после прихода к власти новое правительство попросило у Имперского банка Персии 100 тысяч фунтов стерлингов. Англичане были не против, но не хотели настраивать против себя русских, у которых были все основания считать, что персидское правительство питает антирусские чувства. В сентябре персы обратились к двум державам за займом в 400 тысяч туманов. Снова Британия была не против, но Россия потребовала экономические концессии с сильным политическим подтекстом. Персия должна была позволить ей использовать моторный транспорт на дороге Тегеран – Решт, предоставить концессию на добычу меди в Караджадахе и разрешить русским подданным организовать пароходное сообщение на озере Урмия. Персы прекратили переговоры.
13 декабря персидское правительство вновь обратилось к Британии и России с просьбой о деньгах, чтобы помочь восстановлению порядка в стране. Со временем потребуется большой заем, но в настоящий момент достаточно будет 500 тысяч фунтов стерлингов. 26 декабря Николсон написал Извольскому, что Британия не расположена предоставлять Персии большой заем, но необходимо обеспечить персидское правительство достаточными средствами, чтобы дать ему возможность ввести некоторый порядок в управление страной и утвердить свою власть. Извольский ответил, что ссуда в 400 тысяч фунтов стерлингов, которую предложил Николсон, не дала бы никакого результата. Деньги были бы истрачены на выплату жалованья чиновникам и военным. Россия предпочла бы связать эту ссуду с большим займом, который две державы совместно предоставят Персии позже на определенных условиях. В телеграмме Бенкендорфу Извольский объяснил, что он против предоставления Персии небольшой ссуды, поскольку ее невозможно связать с желательными условиями.
Э. Грей попросил Извольского дать указания Поклевскому-Козеллу разработать с Баркли совместные условия. Извольский сообщил своему посланнику, что Россия считает необходимым учреждение в Тегеране контрольной комиссии, в которую вошли бы директора британского и русского банков. Комиссия должна: 1) контролировать расходование государственных средств, 2) следить за бюджетом и 3) сотрудничать с персидским министерством финансов в пересмотре налоговых законов. В дополнение к этому должны быть удовлетворены предыдущие требования русских, а ссуда сделана частью большого займа.
После месяца переговоров Баркли и Поклевский представили персидскому правительству свои совместные предложения, воплотившие первоначальную позицию русских без серьезных изменений. Баркли уступил Поклевскому по всем пунктам.
Персидское правительство было поставлено в известность, что его просьба о предоставлении ссуды может быть удовлетворена на следующих условиях:
1. Персидское правительство должно подготовить программу расходования средств, которую должны одобрить оба дипломатических представительства. Выплаты будут производиться под контролем комиссии, составленной из финансового советника правительства и главного управляющего таможен (или их заместителей), двух членов меджлиса и двух персидских чиновников под председательством министра иностранных дел.
2. Персидское правительство должно нанять семь французских финансовых экспертов. Деньги не будут выплачены Персии до тех пор, пока ее правительство не направит во Францию соответствующий официальный запрос.
3. Персия должна содержать вооруженные силы, достаточные для обеспечения безопасности коммерческих коммуникаций. Правительство может приглашать иностранных инструкторов, но лишь с предварительного согласия Британии и России.
4. Персия берет на себя обязательство не предоставлять какие-либо концессии на строительство в Персии железных дорог, не предложив предварительно такой возможности правительствам России и Британии. Право выбора не будет применяться, если концессия будет предоставлена персидским подданным для строительства и эксплуатации железнодорожных линий на основе исключительно персидского капитала, если будет доказано и признано русским и британским правительствами, что этот капитал имеет внутреннее происхождение.
5. «Общество дороги Джульфа – Тебриз» получит концессию на организацию судоходства по озеру Урмия.
6. Ссуда будет представлять собой первый платеж большого займа, если Россия и Британия согласятся предоставить таковой. В ином случае ссуда будет выплачиваться в течение десяти лет. Ссуда предоставляется под 7 процентов годовых, а гарантией выплаты долга будут служить доходы с таможен.
Персидское правительство не могло принять таких обременительных условий. Поклевский доложил, что предложенные условия «произвели на персидское правительство сокрушительное впечатление. Условия, предложенные державами, кажутся большинству министров тяжелыми. Правительство не решилось представить совместную записку для обсуждения меджлисом; напротив, оно тщательно скрывает от общественности требования России и Англии».
Пресса писала, что до того момента никто не смел «навязать Персии такие тяжелые и унизительные условия, которые лишили бы Персию независимости». Газета «Иран сегодня», одним из редакторов которой был революционер-кавказец, будущий лидер партии мусаватистов и независимой Азербайджанской республики (1918–1920) Мохаммад Амин Расулзаде, выразила протест против займа и предложила для получения денег продать коронные драгоценности. Другая газета, «Меджлис» (№ 77), писала, что русские войска остаются в Персии для того, чтобы принудить правительство принять условия, предложенные двумя державами.
Персия предприняла несколько попыток достать денег из частных источников, в обход британского и русского правительств. В декабре 1909 г. Баркли узнал о прибытии в Тегеран Вулфа. «Он утверждал, что приехал охотиться, но, к несчастью, потерял в России свою винтовку… лишь через несколько дней у меня возникли подозрения», – телеграфировал в Лондон посланник. Вскоре он выяснил, что Вулф обсуждал финансовые вопросы с персами и предложил заем под обеспечение персидских акций Англо-Персидской нефтяной компании.
Пока персидское правительство пыталось удержать все в секрете, Вулф связался с лондонской фирмой «Самуэль и К?», в распоряжении которой было достаточно средств для финансирования займа. Самуэль и его партнер В. Леви, имевшие интересы во многих азиатских странах, захотели получить поддержку британского правительства. В феврале они проинформировали министерство иностранных дел о своих планах, и им было обещано, что эта информация не попадет к русским. Но дипломаты предали ростовщиков. Грей, узнав об этом плане, поручил Николсону сообщить о нем Извольскому и предпринять шаги, чтобы оба правительства вместе помешали Персии получить этот заем. Баркли в Тегеране уже предостерег персов против сношений с Вулфом и его помощниками. Он писал персидскому правительству: «Правительство его величества не может согласиться с тем, чтобы персидское правительство закладывало источники общественного дохода в качестве обеспечения любого займа; кроме того, переговоры о займе ведутся в настоящее время между британским и русским правительствами с одной стороны и персидским правительством с другой».
Персы заявили протест: переговоры с двумя державами «не могут повлиять на право правительства распоряжаться своими независимыми средствами»; две державы согласились признать право Персии занимать деньги у третьих сторон, если только доходы с таможен, обеспечивающие русские и британские займы, не будут предложены для обеспечения новых займов и если Персия заключит соглашение о регулярных выплатах по своим старым долгам Британии и России.
Министерство иностранных дел проинформировало фирму «Самуэль и К0», что Британия и Россия поручили своим посланникам в Тегеране противодействовать частным займам. Вулф был в ярости. Министерство иностранных дел не только нарушило свое обещание и поставило русских в известность, но и прямо выступило против предпринимателей в Тегеране. В письме Ч. Гардингу Вулф указал, что две независимые финансовые группы готовы были «провести вместе с моим синдикатом реорганизацию персидских финансов». Бросая вызов министерству иностранных дел, он добавил: «Каковы бы ни были в результате англо-русского соглашения взгляды министерства иностранных дел по этому вопросу, я вынужден заявить, что консолидация персидского долга будет предпринята немедленно».
Русские дипломаты поспешили воспользоваться проделанной Греем брешью. Граф Бенкендорф предложил, чтобы две державы вынудили персидское правительство не предоставлять иностранцам никакие концессии без одобрения России и Британии. Предложенная им записка Персии должна была содержать угрозу: «Если персидское правительство не будет действовать в соответствии с волей двух держав, последние предпримут меры, которые сочтут необходимыми для защиты своих интересов». Грей колебался. Как можно оправдать подобную акцию перед другими государствами и перед парламентом? Он считал достаточным наложить ограничения на свободу
Персии в отношении ее средств связи, телеграфа и портов. Последнее условие предложенной записки показалось ему похожим на ультиматум; он считал, что его необходимо смягчить.
Николсон передал мнение Грея Извольскому, который представил новый вариант записки. В смягченной редакции это звучало так: «Перед предоставлением концессий на средства связи, телеграфы и порты иностранному подданному персидское правительство обменяется мнениями с Британией и Россией, чтобы были разработаны меры для обеспечения политических и стратегических интересов двух держав».
Записка была доставлена персам Поклевским и Марлингом. Министр иностранных дел Хосейн Коли-хан Навваб ответил, что Персия никогда не согласится ни на какую концессию, нарушающую ее дружбу с двумя державами. Все же, добавил он, «персидское правительство должно оберегать свою независимость и несомненное право свободы, которым обладает эта страна». Но записка произвела нужное действие: еще до конца лета Вулф и его помощники сошли со сцены.
Не успели еще планы Вулфа провалиться, как на сцене появились другие капиталисты. В мае лондонская фирма братьев Селигман написала в министерство иностранных дел, что она готова начать с Персией переговоры о займе. С. Селигман хотел, чтобы министерство иностранных дел позволило ему упомянуть в своих проспектах об одобрении правительства. Л. Малле ответил от лица министерства, что это зависит от условий контракта. «Но невозможно выразить одобрение контракту, неприемлемому для русского правительства», – заключил Малле.
Грей не хотел одобрять ничего, что не подходило бы русским. Он дал понять графу Бенкендорфу, что Британия не поощряет этого займа, а Селигман действует независимо от министерства иностранных дел. Русское правительство признало, что оно было бы встревожено большим займом из британских источников.
10 октября 1910 г. персидское правительство официально обратилось к братьям Селигман с просьбой о предоставлении займа в 1,2 миллиона фунтов стерлингов. Этого было бы достаточно, чтобы выплатить старые долги и вынуть Персию из тугой петли русского и британского финансового контроля. С. Селигман уведомил Имперский банк о намерении Персии выплатить долг банку деньгами, занятыми у него. Его письмо осталось без ответа. 21 октября он написал еще одно письмо, информируя министерство иностранных дел о том, что заем будет выпущен только в Англии. Он получил ответ 24 октября, когда Максвелл из министерства иностранных дел сообщил ему, что Имперский банк Персии также заинтересован в предоставлении Персии займа, и министр не может поддержать братьев Селигман до тех пор, пока не станут известны результаты переговоров банка с персидской стороной. Максвелл также признал, что министерство иностранных дел предпочло бы Имперский банк Персии в качестве заимодавца правительству Персии. Селигман ответил следующим образом: «В будущем, если персидскому правительству когда-нибудь понадобится новый заем, ни одна ответственная фирма не начнет переговоров, зная, что в последний момент в пользу конкурентов может быть использовано министерство иностранных дел. Другими словами, это означает, что Имперский персидский банк может диктовать персидскому правительству какие угодно условия».
Первоначально Имперский банк Персии не собирался предоставлять Персии новый заем. Когда 14 сентября 1910 г., почти за месяц до обращения к братьям Селигман с официальной просьбой, персидское правительство попросило 100 тысяч фунтов стерлингов под обеспечение коронных драгоценностей, Имперский банк отказал из-за крупных сумм, не выплаченных персидским правительством. Еще 6 октября совет директоров банка отказался предоставить даже маленький заем. Затем 7 октября, после разговора одного из директоров с Селигманом, банк решил, что его интересы оказались под угрозой. Представителя в Тегеране А. Вуда попросили выяснить, какие условия предложил персам Селигман. Он передал условия телеграфом и добавил, что «персидское правительство предпочло бы, чтобы этим делом занимался Имперский банк Персии вместо братьев Селигман». На следующий день ему было поручено заверить персидское правительство, что банк может «выпустить заем на столь же благоприятных условиях, как и любой другой банк». Более того, директора сообщили Вуду, что «для интересов Имперского банка Персии чрезвычайно важно, чтобы это дело не ушло в другие руки».
Персидскому правительству, должно быть, не терпелось узнать, можно ли получить деньги от Имперского банка. В конце концов, на Селигмана трудно было полагаться, хотя и не по его вине. Ведь министерство иностранных дел прекратило деятельность Вулфа, и ничто не могло помешать чиновникам избавиться от Селигмана. Высокопоставленный правительственный чиновник Вакил ор-Роайа дал понять Вуду, что персидское правительство предпочло бы занять деньги у Имперского банка, а не у Селигмана. Он утверждал, что имеет поручение правительства просить о займе в 1,2 миллиона фунтов стерлингов. 25 октября Вуду стало известно, что персы не прекратили переговоров с Селигманом. Он написал министру финансов и, не получив ответа, потребовал встречи с ним и министром иностранных дел. Два министра признали, что просили Вакила ор-Роайа обратиться к Вуду, чтобы выяснить условия. Вуд сказал, что, если Персии нужны деньги, ей придется обратиться в письменном виде.
Представитель Селигмана в Тегеране У. Мур узнал о беседах Вакила ор-Роайа с Вудом. Министры заверили его, что Вакил ор-Роайа действует на свой страх и риск, а они по-прежнему имеют дело с Селигманом. 30 октября Мур обнаружил, что министерство иностранных дел поддержало Имперский банк Персии против Селигмана. Он написал Дж. Баркли, британскому посланнику в Тегеране: «Я хочу, чтобы вы поняли, что я обвиняю министерство иностранных дел в нечестности… Все факты будут представлены парламенту, как только он соберется».
На самом деле британское дипломатическое представительство еще не начало оказывать давление в пользу Имперского банка Персии, хотя Грей и поручил Баркли оказать такое давление, чтобы не позволить Селигману предоставить свой заем. Министр считал, что его вмешательство «в этот момент скорее вызвало бы предубеждение, нежели способствовало продолжению переговоров». Он начнет действовать, если станет ясно, что персидское правительство предпочитает иметь дело с братьями Селигман, а не с банком. Он не видел никаких признаков такого желания и полагал, что персы стремятся прийти к соглашению с Имперским банком.
Имперский банк Персии имел к тому времени глубокие корни в экономической и политической жизни Персии. Даже без поддержки министерства иностранных дел он, вероятно, мог бы победить в борьбе против Селигмана. Более того, члены совета директоров банка в Лондоне были вхожи в правительственные круги. Т. Джексон, председатель, и Т. Гордон, член совета директоров, без труда связывались с высокопоставленными чиновниками, которые были уверены, что банкиры будут действовать в интересах империи. Селигман же был чужаком. Джексон и Гордон указали Э. Грею на то, что у Селигманов главный офис находится в Нью-Йорке. В результате Грей начал смотреть на братьев Селигман как на иностранную фирму, которую следует прижать в пользу британских компаний. Хотя никто не сказал об этом ни слова, но то, что Селигман с партнерами, так же как Вулф, Самуэль и Леви, были евреями с международными связями, вероятно, тоже работало против них. Дж. Бьюкенен, британский посол в Санкт-Петербурге, указал Грею, что финансовый агент России в Вашингтоне Виленкин был женат на урожденной мисс Селигман.
Хотя скрытый антисемитизм, возможно, сыграл свою роль в этом деле, основной причиной поддержки Греем Имперского банка была политическая надежность этого учреждения. Банк мог служить, и временами служил, инструментом британской политики. Прежде чем разрешить банку начать переговоры о займе, министерство иностранных дел проконсультировалось с русскими. К.М. Аргиропуло, старший советник российского Министерства иностранных дел, сказал, что ему о предполагаемом займе все известно, и возражений не будет, если в первую очередь будет завершена конверсия долговых обязательств перед русским банком.
Грей стремился получить согласие русских на заем Имперского банка как можно быстрее, не дожидаясь реорганизации старых долгов Персии русскому банку. «Пока это не сделано, – телеграфировал он поверенному в делах в Санкт-Петербурге О'Бейрну, – либо в игру вступит какая-нибудь другая фирма, либо банк доведет это дело до конца, несмотря на наше несогласие». Русские отказывались торопиться. К.М. Аргиропуло хорошо знал правила игры, поскольку пять лет (1897–1902) служил посланником в Тегеране.
Пытаясь заставить русских дать согласие на заем со стороны Имперского банка немедленно, британский поверенный в делах в Санкт-Петербурге совершил ошибку: он сказал, что банк может выпустить заем и без согласия британского правительства. Новый министр иностранных дел Сазонов отреагировал весьма резко на скрытую угрозу. Он сообщил О'Бейрну, что, если заем будет предоставлен, это произведет здесь очень плохое впечатление, вывести после этого русские войска из Казвина будет совершенно невозможно. Русскому правительству придется сохранить свои силы в Северной Персии на годы, что было бы неприятно для русского правительства и, как он полагает, также неприятно для Англии.
Грею хотелось, чтобы Сазонов понял общее направление британской политики в Персии. Англия поддерживает Россию во всем, включая законные интересы последней. Однако британская торговля на юге страны страдает, поэтому Грей считал: «Русское правительство поставило бы нас в весьма незавидное положение, если бы ожидало, что мы используем все наше влияние для того, чтобы не дать персидскому правительству получить средства на восстановление порядка, жизненно важного для наших коммерческих интересов». Британия неизменно поддерживает русского посланника в Тегеране и ожидает такого же уважения со стороны русского правительства.
Грей писал О'Бейрну о военной стороне ситуации:
«Что касается войск, то, когда их присутствие больше не будет необходимым, их пребывание в полной боевой готовности станет несовместимым с существованием в Персии национального правительства, особенно если будет сочетаться с отказом или блокированием финансовой помощи персидскому правительству».
Грей не перечисляет случаи, когда русские противодействовали персам в получении денег, но примеров тому было множество. В дополнение к отказу предоставить Персии заем совместно с Британией Россия выступала против всех других мер, которые могли бы улучшить финансовое положение Персии. В мае 1910 г., когда британское представительство в Тегеране обратилось к русскому представительству с вопросом, согласятся ли русские на совместный заем, при котором 200 тысяч фунтов стерлингов предоставило бы правительство Индии, а еще 200 тысяч фунтов стерлингов – Россия, русское правительство заявило, что согласилось бы при гарантии выплаты долга и процентов по нему надежными источниками дохода персидского правительства. Это означало, что Персии пришлось бы согласиться на те условия, которые она уже отвергла. Тремя месяцами позже, когда британцы предложили, чтобы АнглоПерсидская нефтяная компания одолжила персидскому правительству 500 тысяч фунтов стерлингов, Сазонов сказал О'Бейрну: «Такая сделка нас не устраивает, поскольку она может отразиться на консолидации небольших долгов, которые имеет перед нами правительство шаха».
Осенью 1910 г. англо-российские отношения откровенно ухудшались. Россия пыталась улучшить отношения с Германией. Извольского, известного франкофила и англофила, удалили из Министерства иностранных дел и отправили в Париж. В ноябре Николай II и его новый министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов поехали в Потсдам для переговоров о соглашении с Германией по Багдадской железной дороге и Персии. Британцы не знали, насколько далеко может зайти царь и какое секретное соглашение они могут заключить с Вильгельмом.
В Тегеране Поклевский и Баркли не имели дела с вопросами большой политической стратегии, но в их отношениях отражалось нараставшее напряжение между двумя странами. Предполагаемый заем Имперского банка, открытая угроза Сазонова о военной оккупации Северной Персии вынудили британцев ужесточить свою позицию. Когда Баркли сообщил Поклевскому, что Имперский банк готов предоставить заем, русский посланник был сильно возмущен. Он сказал, что российское правительство не отказывается от приоритета конверсии долгов Персии перед Россией, а в случае подписания контракта о займе с Имперским банком возможен ультиматум персидскому правительству с угрозой взять таможни под свой контроль, если конверсия не будет завершена без промедления.
В британском министерстве иностранных дел согласия по вопросу займа не было. Позиция России была ясна. Она не хотела позволить кому-либо одалживать Персии деньги, пока не будут выполнены русские требования. Наличие в персидской казне денег уменьшило бы зависимость Персии от России и сделало ее менее покорной. Министр Грей никак не мог принять решение. Некоторые из его подчиненных считали, что поздно отступать от обещания займа, другие хотели выждать, посмотреть, как будут развиваться события. А. Николсон, как обычно, с настойчивостью защищал русскую сторону. Грей соглашался, что отступать в вопросе займа слишком поздно. «С другой стороны, – писал он, – мы не можем возражать против того, чтобы русские требовали от персов конверсии».
В конце концов русские взяли верх. Имперский банк не подписывал с Персией контракт о займе, пока русские не добились объединения различных долгов Персии перед Россией. Договор об этом был подписан 10 января 1911 г. в Тегеране. Консолидированный долг должен был быть выплачен в течение следующих 15 лет. Доходность займа была установлена в 7 процентов годовых, а в качестве обеспечения заявлены доходы всех таможен, кроме таможен Фарса и портов Персидского залива.
Теперь Имперский банк был свободен в своих действиях и мог выпустить заем. 8 мая 1911 г. контракт был подписан А. Вудом и Исмаил-ханом Момтазом од-Дойлы. Банк согласился дать Персии 1,2 миллиона фунтов стерлингов под 5 процентов годовых. В качестве обеспечения служили денежные поступления с таможен. Комментируя условия займа, Поклевский сказал, что они неблагоприятны для банка, имея в виду низкую процентную ставку кредита. Он объяснил готовность банка предоставить этот кредит из-за конкуренции со стороны фирмы Селигманов. Имперский банк не только принял на себя расходы по выпуску займа в обращение, но и взялся уплатить за старые претензии Лондонской биржи к персидскому правительству (в связи с мошенничеством одного из персидских посланников в Лондоне, предложившего выпустить на бирже персидские лотерейные билеты).
Деньги были необходимы персидскому правительству, чтобы восстановить порядок в стране и возобновить нормальную деятельность. Однако ни одной из этих целей невозможно было достигнуть, пока русские войска оставались на персидской территории в Тебризе, Реште и Казвине. Британцы также были заинтересованы в том, чтобы русские ушли из Персии. Во время визита царя к королю Эдуарду VII в августе 1909 г. Извольский и Бенкендорф обсудили проблемы Персии с Асквитом, Греем и Николсоном. Грей уговаривал русских вывести войска: «Чем дольше они там остаются, тем больше риск антирусских волнений в Персии, а если волнения вспыхнут, то вывести войска будет труднее, чем когда-либо». Извольский объявлял о своем желании вывести войска, но хотел иметь гарантии, что торговые пути будут оставаться открытыми, а положение дел в Тегеране не станет еще хуже. Он подчеркивал роль кавказских революционеров в «недавних беспорядках»; говорил, «что новым шефом полиции в Тегеране стал русский революционер, совершавший в России террористические акты и бежавший от русской полиции». Но в этом Извольский ошибается: армянин Ефрем-хан был из Турции, а не из России.
Поклевский из Тегерана присоединил свой голос к мнению Э. Грея. Новое персидское правительство установило с Россией надлежащие отношения. Вопрос с врачом и учителем юного шаха решен; отношение к офицерам казачьей бригады хорошее; кабинет принимает во внимание не только права, но и пожелания русской дипломатической миссии; не существует никакой угрозы для иностранцев. Англия, бывшая когда-то надеждой националистов, разочаровала их своим последовательным сотрудничеством с Россией в деле с «бастом» Мохаммада Али и отказом давать деньги в долг без согласия России. Постоянное присутствие русских войск послужит только пищей для недовольства. Меджлис, который должен вот-вот вновь собраться, будет обсуждать эту тему в ущерб всем остальным. В телеграмме Поклевского отмечалось: «Из-за стен меджлиса волнение выплеснется на улицу, распространится по всей стране, примет сильный антирусский характер; и мы тогда не только не сможем вывести наши войска из Персии и поддерживать с Персией нормальные дружественные отношения, но будем вынуждены принять меры, которые могут завести нас слишком далеко по пути активного вмешательства в персидские дела».
Правильность анализа Поклевского была подтверждена поведением прессы. Особенно антирусскими были «Иран сегодня» и «Шарк». Издателям всех тегеранских газет было велено сменить тон. Министры и депутаты меджлиса обсуждали введение цензуры. Тем временем издатель «Шарк» сейид Зиа эд-Дин был смещен со своего поста, так как выяснилось, что ему всего девятнадцать лет, тогда как закон требовал, чтобы издатель был не моложе тридцати.
Извольский готов был отозвать войска, по крайней мере, из Казвина и телеграфировал Поклевскому, что это будет сделано. Он собирался оставить только полсотни казаков в качестве охраны консульства. Хотя общая численность русских войск при этом не уменьшилась бы, поскольку остальные казаки были приписаны к консульствам в Реште и Энзели, Извольский хотел, чтобы этот шаг был принят в Персии как проявление русской дружбы. Но Извольский испытывал давление со стороны правых кругов и их прессы.
«Московские ведомости» гремели: «В Тегеране наш долг начать вновь разговаривать по-русски. И если Англия захочет помешать, министерству следует немедленно разорвать соглашение, которое связывает по рукам и ногам свободу нашей национальной политики и которое вообще не следовало заключать».
Русские войска продолжали оставаться на севере, и меджлис, собравшийся 15 ноября, сделал их продолжительное пребывание в стране главной темой дебатов. Почему русская армия не уходит домой, спрашивали депутаты. Адиб от-Тодджар заявил: «Их присутствие и неожиданные действия разрушают все надежды персидского народа. В Ардебиле, например, появляется банда грабителей-шахсаванов. Правительство сразу же направляет отряд для восстановления порядка и наказания преступников. Не успел отряд добраться до Ардебила, как появляется какой-то русский отряд, и возникают недоразумения».
Сейид Хасан Таки-заде, депутат от Азербайджана, сказал, что присутствие русских войск вызывает беспорядки в провинции. Присутствия десяти казаков в персидском городе достаточно, чтобы прекратить работу административной машины. Русские оккупировали на севере множество городов под ложными предлогами, а кабинет не предпринимает всех необходимых мер.
Один из депутатов меджлиса говорил с иронией: «Министр иностранных дел говорит, что предпринял шаги. Во время обычного приема в среду в министерстве иностранных дел, когда ему наносят визиты все посланники, он, может быть, спросил русского посланника во время беседы за чашкой чая: «Когда ваши войска покинут Персию?» И услышал в ответ: «Эншаолла! [На все воля Божья]».
Хотя тон дебатов в меджлисе был весьма умеренным и Россию никто не оскорблял, ее правительство все же воспользовалось этим предлогом, чтобы отложить эвакуацию войск. Извольский с напускным сожалением писал Поклевскому-Козеллу, что Россия уже была готова обсуждать постепенный вывод войск: «Вызывает сожаление грубое вмешательство в этот вопрос крайних националистов в меджлисе, поскольку при наличии угрозы любого рода мы будем лишены возможности выполнить наши намерения. Будьте добры, обратите на это внимание правительства шаха и убедите их принять все меры к прекращению вредной агитации, начатой националистами».
Поклевский поговорил с помощником министра иностранных дел Сакатом ол-Молком о бестактном и бесцельном жесте меджлиса. Сепахдар, премьер-министр и революционер malgre lui (поневоле), сказал драгоману русской миссии Барановскому, что, по его мнению, Персия может существовать только в дружбе с Россией. Он сам и большинство министров скорее уйдут в отставку, чем будут проводить по отношению к ней другую политику. Сепахдар хотел знать, выведет ли Россия войска, если персидское правительство будет проводить дружественную политику. Поклевский просил передать, что он хочет увидеть дела персов. Пока персидское правительство не удовлетворит самые важные требования русских, он не будет вести разговоры о выводе войск.
Узнав о решении меджлиса добиваться вывода русских войск и протестовать, если войска останутся, Грей поручил Баркли объявить персидскому правительству, что, «симпатизируя его желанию увидеть эвакуацию войск, лондонский кабинет, тем не менее, уверен в обещаниях имперского правительства России и считает, что планируемый протест не приведет к цели». У Баркли не было выбора, он вынужден был проводить политику, решение о которой принималось в Лондоне. Однако он не скрыл от Грея своих сомнений. «Я считаю, что проводимая Россией линия, – телеграфировал он, – может довести персидское правительство до отчаяния; я считаю, что существует опасность ухода кабинета в отставку; шаг, который вновь создаст условия для хаоса».
Ч. Гардинг также был встревожен. «Если в Персии воцарятся хаос и враждебность по отношению к России, это не может пойти на пользу подлинным интересам России», – писал он. Гардинг говорил с Бенкендорфом о необходимости принятия примирительной позиции, указывая на присутствие русских войск и на отчаянную финансовую ситуацию как на возможные причины падения персидского кабинета.
А. Николсон из Санкт-Петербурга защищал Россию. «Нельзя отрицать, – писал он после прочтения депеши Баркли от 11 февраля, – что присутствие русских войск в Персии продолжается дольше, чем, казалось бы, оправдывается обстоятельствами, но слушания в меджлисе проходили как раз в тот момент, когда месье Извольский готов был предложить их вывести. Я хотел бы заметить, что нам следует быть осторожными и не давать понять здесь, что мы склонны неодобрительно относиться к позиции России или что мы согласны со взглядами персидского правительства». Он напоминал, что русское правительство всегда проявляло терпение по отношению к Британии. Не было сказано ни слова, когда британские войска высадились в Бушере или когда британцы захватили оружейный склад. Далее Николсон предостерегал: «Если мы сейчас пойдем на поводу, предпримем какие-то действия или сделаем резкие заявления, из которых персы могли бы сложить мнение, что между двумя правительствами есть расхождения во взглядах, то пострадают добрые и сердечные отношения, характеризовавшие до сих пор выполнение нашего соглашения».
Три беседы по вопросу вывода войск из Северной Персии показали Николсону, что мотивы сохранения войск в Персии, представленные Извольским, неубедительны. Он признает этот факт в двух телеграммах Грею, но упорствует в своем мнении, что Россия права и не следует возражать против ее действий в Персии. В течение года, по мере того как ухудшались отношения между Британией и Россией, поведение русских в Персии становилось все более высокомерным. Жалоба за жалобой сыпались на Даунинг-стрит. Но Николсон стремился любой ценой оправдать русских. В министерстве иностранных дел до сих пор вспоминают, как он написал на объемном меморандуме по нарушениям договора 1907 г. со стороны России: «Я не читал этот документ. Но если он содержит критику действий русских в Персии, то в значительной степени основан на предубеждении и ложных допущениях».
Персидский поверенный в делах в Санкт-Петербурге Али Коли-хан Мошавер ол-Мамалек направил Извольскому записку с просьбой о выводе войск ввиду того, что персидское правительство обеспечило порядок, устранив причины, по которым войска были введены. Али Коли-хану дали понять, что поднимать этот вопрос не следует, поскольку войска ни при каких обстоятельствах не будут выведены из Персии. Поклевскому поручили сообщить персам, что Извольский даже не даст письменного ответа на записку Али Коли-хана.
Видя непоколебимую позицию России по вопросу вывода войск и откровенную поддержку этой позиции Николсоном, Грей решил оставить попытку поддержать Персию. Он направил 14 февраля 1910 г. следующую телеграмму Баркли: «Следует напомнить персидскому правительству о том уважении, которое надлежит оказывать русскому и британскому правительствам, и заявить, что, по мнению правительства Великобритании, русское правительство не может принять никаких мер в отношении войск под давлением, и меджлису следует исправить его последнее действие, предприняв примирительный шаг». 15 февраля он уведомил о телеграмме Бенкендорфа.
Скучные переговоры по вопросу вывода войск продолжались больше года. Ни разу правительство России не признало, что фактически предприняло постоянную оккупацию Северной Персии. Всегда были инциденты, которыми можно было оправдать присутствие отрядов в Казвине, Реште, Тебризе и других местах. В конце февраля 1910 г. в Гиляне имел место спор между русским предпринимателем Лианозовым, контролировавшим право на рыболовство, и местными властями. Персы организовали бойкот предприятия Лианозова. Поклевский увидел в этом попытку вынудить Лианозова отказаться от концессии и попросил Санкт-Петербург направить сотню казаков из Баку в Энзели для усиления четырнадцати казаков, уже находившихся на месте. Персидское правительство тут же сдалось и обещало наказать виновных.
В Тебризе русские чиновники подхватывали любой слух о беспорядках, чтобы оправдать военную оккупацию. В начале марта 1910 г. исполняющий обязанности турецкого консула сообщил русскому генеральному консулу, что лидер националистов Саттар-хан ненормален и способен на дикие выходки. В Тебризе могут произойти беспорядки. К этому слуху проявил интерес не кто-нибудь, а сам председатель Совета министров П.А. Столыпин, который направил эту информацию кавказскому наместнику графу И.И. Воронцову-Дашкову.
Русское правительство не хотело ждать, когда Саттар-хан сойдет с ума и даст России предлог для дальнейшей оккупации. Лидерство националистов нужно искоренить. «Наглые выпады фадайянов Саттара и Бакера, агитация против нашего отряда в Тебризе продолжают расти, не встречая должного отпора», – телеграфировал Извольский. Поклевский должен был потребовать, чтобы персидское правительство разоружило и распустило фадайянов. «Если это требование не будет выполнено, – угрожал Извольский, – мы будем вынуждены принять собственные меры. Кавказский наместник направит в Джульфу два пехотных батальона с двумя пушками и сотню казаков, и, если персидское правительство не примет немедленно вышеуказанных мер, они будут переведены в Тебриз». Поклевский повиновался приказам, но не мог скрыть своих сомнений. Миллер, заведовавший консульством в Тебризе, был старым англофобом и верил в использование силы, принадлежа к той же школе, что Зиновьев и Гартвиг. Поклевский с трудом мог разделить его опасения по поводу возможного нападения персов на русский отряд в Тебризе.
И снова у персидского правительства нет выбора, оно вынуждено подчиниться. Саттара и Бакера приглашают приехать в Тегеран. Для двух авантюристов-революционеров это означало бы потерю власти и положения. Извольскому об их отказе приехать сообщает Миллер, надеясь на это как на предлог для ввода в Тебриз дополнительных русских войск. Всего через несколько часов Поклевский получает от Извольского поручение предупредить персидского премьер-министра Сепахдара, что Россия ожидает от него решительных действий, в противном случае стоящий в Джульфе отряд пересечет границу. Правительство делало все, что могло: два лидера националистов обещали оставить Тебриз; Столыпин попросил наместника на Кавказе задержать войска.
Тот факт, что персидское правительство не сумело добиться вывода русских войск, сыграл свою роль в апрельском кризисе кабинета министров. Русское дипломатическое представительство опасалось, что новые министры окажутся более радикальными, поэтому предложило Санкт-Петербургу пригрозить персам репрессивными мерами. Россия могла бы объявить персам, что откажется поддерживать отношения с любым кабинетом, не внушающим ей доверия; что увеличит мощь оккупационной армии; потребует немедленной уплаты старых долгов и даже оккупирует Тегеран. «Хотя последняя мера, – писал Поклевский, – конечно, весьма нежелательна, поскольку экстремальна, мне кажется, что угрозы будет достаточно».
Точно следуя политике Грея, британское представительство в Тегеране пыталось убедить персов занять примирительную позицию по отношению к России. 27 июня 1910 г. поверенный в делах Ч. Марлинг сказал вождю бахтиаров и члену кабинета Сардару Ас'аду: «Поскольку Персия должна иметь отношения с Россией, то лучше, чтобы эти отношения были хорошими и дружественными; невозможно бороться с державой, вооруженные силы которой равны трети всего населения Персии».
Марлинг посоветовал Ас'аду сдерживать в меджлисе русофобов, таких, как Таки-заде, Хосейн Коли-хан Навваб (бывший министр иностранных дел) и Хаким ол-Молк, составлявших большинство комитета по иностранным делам.
Сардар Ас'ад попытался представить Марлингу персидскую точку зрения, и, как посланник написал Грею, «высказать мне некоторые обиды Персии на Россию, но я сразу прервал его сетования, сказав, что он занимается именно тем, против чего я пытался его предостеречь: разглагольствует об обидах Персии, вместо того чтобы обсудить их с русским посланником, который всегда готов встретиться с ним самым дружеским образом».
Сардар Ас'ад послушно отправился к Поклевскому, который еще раз повторил ему старые требования, которые должна удовлетворить Персия, прежде чем русское правительство согласится вывести войска. Требования эти включали расширение караджадахской концессии на добычу полезных ископаемых, право на беспошлинный ввоз шестидесяти автомобилей для использования на дороге Решт – Тегеран и возвращение казачьей бригаде ее прежнего привилегированного статуса.
Внутренняя ситуация в Персии испытывала сильное влияние международных дел, отражая каждое их изменение. Непреклонность России в вопросе вывода войск вызвала конфликт в лагере националистов. Радикалы требовали бросить России вызов, консерваторы призывали к осторожности и мирному решению. Духовенство, до того момента поддерживавшее революцию, заколебалось. В Неджефе, священном городе Ирака, муджахиды осудили радикальный национализм депутата меджлиса от Азербайджана сейида Хасана Таки-заде. 15 июля сейид Абдолла Бебехани, священник осторожный и склонный к оппортунизму, был убит в собственном доме. Ходили слухи, что убийство было совершено по наущению Таки-заде и его партии, стремившихся отомстить за отказ покойного вступиться за Таки-заде перед неджефскими муджахидами. Некоторые были убеждены, что сейида Абдоллу убили русские, чтобы спровоцировать беспорядки, которые могли бы послужить предлогом для оккупации Тегерана.
Кабинет Сепахдара ушел в отставку и был заменен более радикальным, более антирусским кабинетом под началом Мостоуфи ол-Мамалека, где Хосейн Коли-хан Навваб был министром иностранных дел, а Ахмад-хан Кавам ос-Салтане – военным министром. Чтобы уравновесить «радикалов» и сохранить поддержку консерваторов, министром внутренних дел был назначен Абдол Хосейн-мир-за Фарманфарма. Ч. Марлинг в депеше Грею заметил по этому поводу, что «приглашение на службу сторонника управления страной методами тирании и вымогательства было явной неудачей». Марлинг отметил, что мирза Хосейн Коли-хан Навваб настроен «яростно антирусски». Поклевский отметил, что члены нового кабинета «всегда поддерживали антирусскую агитацию в стране и всегда вставали на пути предыдущего кабинета министров в его попытках установить с нами нормальные отношения».
Марлинг пытался улучшить отношение мирзы Хосейн-хана к русским. Его доклад об этой беседе с новым персидским министром иностранных дел представляет собой интересный документ. Марлинг писал: «Я думаю, что мне удалось смягчить, по крайней мере на некоторое время, недоверие, с которым Навваб воспринимает мотивы русских. Он готов признать добрую волю лично месье Поклевского, но менее чем наполовину убежден в искренности заверений русского правительства в дружбе; что же до русских чиновников в Персии, то он рассматривает большинство их как «агентов-провокаторов», чьим единственным делом является обеспечение поводов для сохранения в Персии русских войск».
Оставшуюся часть лета персидское правительство упрашивало Россию вывести войска. Ответ был неизменен: Россия ждала, по словам Сазонова, «реальных доказательств готовности шахского правительства установить прочные, искренние отношения с Россией, которые возможны, только если оно пойдет нам навстречу». С каждым днем позиция русских становилась все жестче.
Дж. Баркли, по возвращении из поездки домой, пытался оказать на русскую миссию сдерживающее влияние, но теперь Россия непременно хотела повалить кабинет. Поклевский считал, что меджлис нужно распустить. Он надеялся, что новый меджлис будет более здравомыслящим. Баркли высказал сомнение: «Если он не будет формироваться по нашим указаниям, а это совершенно нереально, нет оснований для такой надежды». В разговоре с британским коллегой Поклевский сказал о желании Англии поддержать финансовой помощью кабинет, враждебный России.
Призывы Баркли к умеренности и примирению не произвели впечатления на Поклевского, который по мере продолжения разговора становился все более и более возбужденным и не стеснялся в выражениях. Баркли писал Грею: «Месье Поклевский достаточно резко высказался о поддержке, которую я оказывал враждебному России кабинету тем, что не препятствовал предложению ему займа. Он высказался о дипломатическом представительстве как о гнезде националистов и заметил, что некоторые люди в Англии хотят, чтобы персидское правительство поняло, что сотрудничество двух держав в Персии скорее кажущееся, чем реальное. Россия не сможет долго терпеть полное безразличие, с которым нынешний кабинет относится к ее интересам».
Если бы падение персидского кабинета министров могло ослабить напряженность между двумя державами в Персии, Баркли счастлив был бы увидеть его падение. Однако его смутили намеки Поклевского на то, что идея интервенции приобретает в России все больше сторонников. «Я должен указать, – телеграфировал он Грею, – что Россия в любой момент может создать ситуацию (которая в глазах всего мира явится достаточным поводом для интервенции) тем, что позволит своим влиятельным протеже в этой стране интриговать между собой». Баркли имел в виду Мохаммада Вали-хана Наср ос-Салтане и Сепахдара, невольного лидера гилянских революционеров в 1909 г., затем осторожного премьер-министра, тайно сотрудничавшего с русскими.
Лондон не хотел слышать или видеть ничего дурного или дурно говорить. «Предположение о том, что Россия через Сепахдара разжигает в Персии беспорядки, чтобы оправдать интервенцию, в высшей степени неприятно, – писал Норман, заместитель министра иностранных дел. – При настоящем состоянии англо-русских отношений, мне кажется, трудно поверить, что дело обстоит именно так». Грей готов был поверить в нечестность России, но не признать ее. Односторонние действия России в Персии могли погубить соглашение 1907 г., поэтому их необходимо было предотвращать любой ценой. Он инструктировал Баркли: «Абсолютно необходимо поддерживать единство действий двух держав в Персии, причем на европейском, а не только на местном уровне. Не следует позволять расхождениям во взглядах с вашим русским коллегой принимать опасные масштабы. Если совместные действия двух держав должны будут привести к отставке кабинета – жаль, но подобные соображения не должны подвергать опасности согласие, существующее в настоящее время между двумя миссиями».
Одновременно с этим поверенный в делах в Санкт-Петербурге О'Бейрн передал исполняющему обязанности министра иностранных дел Сазонову содержание инструкций Грея Баркли. О'Бейрн указал, что «Грей далеко зашел, чтобы соответствовать взглядам месье Поклевского». Так далеко, что был готов оказать давление на персидское правительство, чтобы заставить его принять все требования русских. Грей был готов сделать это, сказал О'Бейрн Сазонову, «с риском привести к падению нынешнего персидского кабинета».
Растущая непримиримость России в персидском вопросе отражала общее ухудшение англо-российских и одновременное улучшение российско-германских отношений. В правящих кругах Санкт-Петербурга трудились могущественные силы, стараясь пересмотреть политику союза с Францией и Англией. Осенью 1910 г. Извольский был вынужден уйти в отставку. Реакционная пресса постоянно кусала Францию и Британию и превозносила Германию. «Пора отойти, наконец, от кошмара, вызванного близостью с вселенской развратницей Францией и старинным врагом России Англией», – писала «Русская земля» 24 октября 1910 г.
Чтобы усилить позицию англофилов при дворе царя и в правительстве и не дать германофилам погубить соглашение 1907 г., Грей был готов заставить Персию принять все требования русских. Воспользовавшись визитом в Лондон Абола Касем-хана Насера ол-Молка, избранного регентом Персии умеренного политика с оксфордским образованием, А. Николсон воспользовался случаем объяснить ему, что персидскому правительству не следует занимать антагонистическую позицию по отношению к России. Грей уговаривал старого приятеля и однокашника не противодействовать интересам русских на севере страны. Он снова заявлял о своей уверенности в добрых намерениях России. «Я заверил его, – писал он, – что Персия может спокойно проводить политику примирения с Россией, поскольку у России нет причин вести в Персии наступательную политику с тех пор, как все наши подозрения устранило англо-русское соглашение». Двумя неделями позже на особом совещании в министерстве новый министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов заявил, что «откровенно недружественный тон, принятый в отношении нас правительством шаха, и полное игнорирование наших требований вынуждают нас принять определенные карательные меры в отношении Персии». Сами меры обсуждались в это время с Поклевским-Козеллом. Быстро и без споров совещание решило принимать такие репрессивные меры, какие Сазонов найдет наиболее подходящими в данный момент.
Решимость русских и дальше расширять интервенцию укрепили, возможно, сами британцы своими жалобами на бесчинствующих на юге разбойников и угрозами применить силу для защиты торговли. Старая система обеспечения исполнения законов была полностью разрушена, и дороги остались без защиты. В июле, в отсутствие Баркли, поверенный в делах Ч. Марлинг предложил Грею предъявлять Персии ультиматум, в котором бы говорилось, что, если к сентябрю персы не восстановят порядок, Британия начнет действовать сама. Баркли, уехавший в отпуск в Лондон, хотел, чтобы персы либо восстановили порядок, либо создали под руководством англо-индийских офицеров специальное воинское подразделение, аналогичное казачьей бригаде. Его совет был принят, а решение доведено до Сазонова. Тот ответил, что у России нет возражений, если только предлагаемое подразделение будет оставаться вне русской зоны.
Персидское правительство было не в состоянии восстановить порядок на своей обширной и малонаселенной территории. Революция нарушила и дезорганизовала старую систему, освободила племена от страха перед Тегераном. Чтобы держать их под контролем и патрулировать тысячи миль дорог, требовались большие деньги, которых у правительства не было. Британцы, хорошо зная, что у Персии недостаточно средств для организации на юге специальных войск, продолжали настаивать. Наконец, когда в октябре банды разбойников подошли к городу Ленге на побережье залива, а персидское правительство не смогло ничего предпринять против них, британцы высадили на берег сто шестьдесят матросов и четыре пушки.
Испытывая давление британцев, персидскому правительству было еще сложнее сопротивляться требованиям России. Назначение Ивана Федоровича Похитонова на пост генерального консула России в Тегеране, должно быть, вселило страх в сердца персидских националистов. Похитонов, прослуживший много лет в различных русских консульствах на севере Персии, был известен как фанатический монархист, империалист и ярый сторонник свергнутого шаха. По прибытии в Тегеран Похитонов устроил для себя отдельную от дипломатического представительства резиденцию и завел себе собственный штат и казачий эскорт.
Министр иностранных дел Хосейн Коли-хан Навваб не мог больше исполнять свои обязанности. В конце декабря он ушел в отставку. Дж. Баркли приписал уход Хосейна Коли-хана из кабинета тому, что он отчаялся сохранить независимость Персии перед самовольными действиями России и английскими планами патрулирования южных торговых путей. Баркли не скрывал от Лондона, что Хосейна Коли-хана подтолкнуло к отставке требование ответа на британский запрос о формировании сил для восстановления порядка на юге страны.
Норман, заместитель министра иностранных дел, понимал, что уход Хосейна Коли-хана – потеря, достойная сожаления; для этой работы нельзя было найти лучшего человека.
Отчаяние Хосейна Коли-хана в сохранении независимости своей страны было вполне понятно. Но прежде чем сдаться в неравной борьбе, персидское правительство и меджлис сделали последнюю героическую попытку поднять нацию на ноги.
<< Назад Вперёд>>
