Пулеметный полк сыграл в июльском вооруженном выступлении большевиков такую большую роль, что на его характеристике будет полезно остановиться. Еще при старом режиме 1-й пулеметный полк считался одним из самых разложившихся полков. До переворота он был расположен, вместе с 2-м пулеметным полком, не в самом Петрограде, а в Ораниенбауме. По численности это был самый крупный из находившихся в тылу полков: в нем насчитывалось свыше 19000 солдат. Объяснялось это тем, что к этому полку, который назначен был к отправке на фронт, военное начальство непрерывно присоединяло разложившиеся элементы из других полков, с тем чтобы на фронте распределить их небольшими группами среди дисциплинированных частей. Когда разразилась революция и победа нового строя была обеспечена, 3 из 4 батальонов 1-го пулеметного полка снялись из Ораниенбаума и самочинно водворились в Петрограде. Их привлекло туда соглашение, заключенное между Петроградским Советом и правительством о невыводе из Петрограда войск, участвовавших в революционном движении. Это соглашение пулеметный полк истолковал в том смысле, что войска, расквартированные в Петрограде, должны быть освобождены от обязанности посылать на фронт маршевые части. Такое истолкование не было верно даже по отношению к гарнизону Петрограда, совершившему переворот, и тем более оно было неприменимо к пулеметному полку, не принимавшему никакого участия в революционном перевороте. Но это не мешало 1-му пулеметному полку упорно и настойчиво отстаивать свое право на уклонение от выполнения приказов идти на фронт.
В Петрограде пулеметчики отправили в Исполнительный Комитет депутацию с заявлением, что они явились в Петроград и желают в нем оставаться для защиты революции от посягательств реакционных кругов. Исполнительный Комитет в ответ на это принял постановление, в котором он благодарил пулеметный полк за намерение защищать новый строй, но вместе с тем предписывал ему отправиться обратно в Ораниенбаум, указав, что никакой опасности революция в настоящий момент не подвергается. Но пулеметный полк не подчинился этому постановлению. Большевистские организации на Выборгской стороне устроили для него помещение в Народном доме Выборгской стороны. Ввиду распространившегося среди пулеметчиков и других разложившихся частей истолкования соглашения о невыводе войск солдатская секция Петроградского Совета обсудила этот вопрос на заседании 13 апреля и единогласно приняла решение, что соглашение между правительством и Советом ни в коем случае не может быть истолковано как освобождение Петроградского гарнизона от долга защиты страны и что отправка маршевых рот из Петрограда на фронт должна происходить по соглашению между военным отделом Петроградского Совета и главнокомандующим Петроградского военного округа. Это решение солдатской секции было утверждено пленарным заседанием Петроградского Совета 16 апреля. И все же 1-й пулеметный полк продолжал отстаивать свое право на отказ от посылки маршевых рот. При каждом приказе отправить очередные роты пулеметчики устраивали собрания и тормозили приведение в исполнение этого приказа.
Никакой другой активности, даже простого интереса к общим политическим вопросам пулеметный полк в первое время пребывания в Петрограде не проявлял. Даже в апрельские дни, в момент стихийного выступления рабочих и солдатских масс против ноты Милюкова, пулеметный полк оставался пассивным. Но он обратил на себя внимание беспримерным по дерзости выступлением для освобождения арестованного дезертира Семашко. Прапорщик Семашко принадлежал не к пулеметному, а к 177-му пехотному полку. Объявив себя большевиком, он стал членом военной организации большевиков и вместе с тем связался с анархистами на даче Дурново. Он был самым популярным вожаком пулеметчиков и руководил их борьбой против посылки маршевых рот. Получив назначение на фронт, Семашко предпочел скрыться и перейти на нелегальное положение. Военные власти арестовали его, и он содержался под арестом в петроградской комендатуре. Тогда солдаты одной из рот пулеметного полка, 16-й, в количестве 150 человек с оружием в руках совершили налет на комендатуру и заставили растерявшегося командира гауптвахты освободить и выдать им Семашко. Странным образом, несмотря на то что такого рода поступки, при всей недопустимой терпимости правительства и советских органов к «эксцессам революции», карались очень строго, этот налет 16-й роты пулеметного полка не вызвал шума даже в правой печати и не навлек никаких репрессий на участников этого налета. До самых июльских дней Семашко продолжал работать в пулеметном полку. Я спросил товарища военного министра Якубовича, который обычно докладывал в правительстве случаях, требовавших применения принудительных мер по восстановлению дисциплины в воинских частях, на фронте и в тылу, почему военные власти не поставили вопроса об аресте и предании суду солдат, освободивших Семашко. И он дал мне такое объяснение: 16-я рота, сказал Якубович, одна из тех, которой предстоит отправиться на фронт в начале июля. Они совершили этот беззастенчивый налет на гауптвахту, нисколько не опасаясь ареста и тюремного заключения, так как пребывание в тюрьме, да еще в качестве политических заключенных, вызывающих сочувствие левых кругов, они предпочитают исполнению с опасностью для жизни воинского долга на фронте. К тому же арест солдат 16-й роты не был бы актом устрашения для других разложившихся полков, а скорее поощрением к подобного рода эксцессам, в которых солдаты увидели бы верное средство уклониться от обязанности идти на фронт. Вот почему после обсуждения этого вопроса с представителями штаба Петроградского военного округа мы, сказал Якубович, решили отказаться от судебного преследования, с тем чтобы в назначенное время отправить 16-ю роту вместе с другими маршевыми ротами на фронт и тут уже, в случае их сопротивления, применить к ним военную силу.
Во второй половине июня военные власти при энергичной поддержке Исп. К-та Петроградского Совета заставили 1-й пулеметный полк отправить на фронт некоторое количество маршевых рот и 300 пулеметов. Большинство этого полка, тщетно пытавшееся найти поддержку большевистской партии для организации вооруженного выступления всех большевизированных полков против приказов об отправке на фронт ее маршевых рот, решило взять в свои руки организацию сопротивления. 2 июля они устроили общее собрание пулеметного полка, которое приняло решение, что маршевая рота, отправляемая в этот день на фронт, будет последней и что на дальнейшие требования посылки пулеметчиков в действующую армию полк ответит вооруженным восстанием.
Так обстояло дело в день 3 июля, когда пулеметчики, получившие приказ отправить 4 июля на фронт новые маршевые роты, решили выйти на улицу против этого приказа с оружием в руках и послали делегатов на общегородскую конференцию большевиков с требованием поддержать это их выступление.
Сталин, явившийся на соединенное заседание двух бюро Исп. К-тов, чтоб сообщить нам об этом требовании пулеметчиков и об отказе большевистской партии поддержать их выступление, несколько приукрасил поведение пулеметчиков, сказав, что они требовали поддержки вооруженного выступления для протеста против общей политики расформирования на фронте полков, не повинующихся военным приказам. На самом деле, как видно из более точного доклада того же Сталина на закрытом заседании VI съезда большевистской партии, пулеметчики с обычной своей циничностью заявили, что подготовляемое ими вооруженное выступление имело целью добиться отмены отправки на фронт их самих, т. е. солдат 1-го пулеметного полка.
«Это было, – сказал Сталин на заседании этого съезда 27 июля 1917 г., – 3-го июля, в 3 часа пополудни. В особняке Кшесинской на происходившей в то время общегородской конференции обсуждался муниципальный вопрос. Неожиданно влетают двое делегатов от пулеметного полка с внеочередным заявлением: „Наш полк хотят раскассировать, над нами издеваются, мы дальше ждать не можем и решили выступать, для чего уже разослали своих делегатов по заводам и полкам“… Т. Володарский ответил делегатам, что у партии имеется решение не выступать и члены партии их полка должны подчиниться этому решению. Представители полка с протестом ушли» (Протоколы VI съезда РСДРП (большевиков). Б. м. 1919. С. 18).
В расчеты большевистской партии совершенно не входило организовать вооруженное восстание в Петрограде для поддержки требований пулеметного полка об освобождении его от исполнения воинского долга. Ибо большевики хорошо знали, как враждебно относилось в то время к такого рода восстанию и большинство Петроградского гарнизона, и большинство солдат на фронте. Правда, чтобы сохранить брожение в разложившихся полках, большевики принимали резолюции, сочувственные пулеметному полку, так же как и расформированным на фронте разложившимся частям. Среди лозунгов большевистской партии, красовавшихся на знаменах демонстрантов 18 июня, был лозунг об отмене приказов против солдат и матросов, что означало отмену приказов об исполнении воинского долга. Но выделять этот вопрос и ставить его как боевой лозунг вооруженного восстания большевики считали для себя невыгодным. Поэтому с самого начала конфликтов между военными властями и 1-м пулеметным полком большевики настойчиво подчеркивали, что партия отказывается от вооруженного выступления по этому вопросу. И вот, когда делегаты пулеметчиков явились на большевистскую конференцию с заявлением, что они не могут больше ждать, так как правительство собирается их раскассировать, лидеры Военной организации, так же как и ЦК большевиков, не только резко отклонили предложение пулеметчиков, но послали в самый пулеметный полк своих представителей во главе с председателем Военной организации Невским, которые заставили общее собрание пулеметного полка отказаться от выступления, ясно дав понять, что большевистская Военная организация не позволит находящимся под ее влиянием полкам поддержать такое выступление.
И вдруг, приблизительно около 3–4 часов дня, пулеметный полк вновь принял решение выступить и провел в жизнь это решение, увлекая за собой большевизированные части Московского и некоторых других полков.
Описывая этот внезапный поворот в поведении пулеметного полка, большевистский историк П. М. Стулов в статье, посвященной роли пулеметного полка в июльском восстании (Красная летопись. 1930. № 36), объясняет этот поворот влиянием Блейхмана и уцелевших от ареста анархистов с дачи Дурново. Но это объяснение совершенно неверно. Пулеметчики отлично знали, что эта кучка анархистов никакой реальной поддержки их движению обеспечить не могла и что их выступление, если бы оно совершилось без поддержки большевистской партии, было бы обречено на очень скорое и плачевное крушение. Поворот в решении пулеметчиков совершился под влиянием полученных ими сообщений о действиях большевистской партии.
В самом деле, вскоре после проведения в пулеметном полку решения отказаться от вооруженного выступления, затеянного с целью протеста против посылки пулеметчиков на фронт, весь агитационный аппарат большевистской партии пришел в движение, чтобы использовать начавшееся в городе возбуждение, вызванное слухами о кризисе в правительстве, для организации общего выхода на улицу солдат и рабочих столицы с требованием захвата власти Советами. Большевистские агитаторы утверждали, что уход кадетов из правительства означает крах коалиционной политики и что рабоче-солдатские массы столицы должны выступить, чтобы заставить соглашательское большинство Советов ответить на уход в отставку кадетских министров немедленной организацией Советской власти для проведения в жизнь большевистской программы.
Эта кампания находила в большевистских массах гораздо более живой отклик, чем призывы пулеметчиков протестовать против их отправки на фронт, и большевистскому коллективу пулеметного полка нетрудно было понять, что если полк переключится на рельсы общего движения с требованием захвата власти Советами, то он может смело двинуться на улицу в расчете на поддержку всем аппаратом большевистской партии. Для большей верности руководитель полка Семашко сам отправился за информацией в дом Кшесинской и вернулся оттуда в очень решительном настроении. Тотчас же были приняты меры для перевода пулеметчиков на «революционное положение». Было устроено экстренное общее собрание полка, которое отставило полковой комитет, без особого энтузиазма относившийся к вооруженному выступлению. Вместо этого комитета был назначен «революционный комитет», состоявший из двух солдат от каждой роты и во главе которого был поставлен Семашко. Революционный комитет выслал в город солдат для конфискации грузовиков и автомобилей, на которых вооруженные винтовками и пулеметами солдаты стали носиться по городу, призывая солдат и рабочих присоединиться к выступлению. Семашко вместе с другим левым большевиком, Лацисом, и анархистом Блейхманом приступил к спешной организации выступления основной массы пулеметного полка.
Характерно, что даже в этом полку, который, по словам главного организатора большевистской Военной организации Подвойского, считался «самым революционным полком Петроградского гарнизона»,[6] были отдельные роты, которые даже в этих условиях отказывались выступать. Таковой была 6-я рота, которую, по свидетельству Стулова, пулеметчики еще раньше окрестили «кадетской ротой». Отказывалась также выступать 5-я рота, которую солдаты прямо выгнали во двор, заявляя: «Если не пойдете, оружием будем просить». Вслед за тем, присоединив к себе несколько рот Московского полка, пулеметчики отправились в Михайловское артиллерийское училище, требуя от солдатской команды, примыкавшей к большевикам, чтобы они с орудиями присоединились к демонстрантам. А когда те отказались вывезти орудия, солдаты пулеметного и Московского полков взломали двери помещения, где хранились орудия, выкатили их на улицу и заставили солдатскую команду присоединиться к ним и направиться к дому Кшесинской для получения благословения большевистской партии (см.: Красная летопись. 1930. № 36. С. 106).
Руководящие организации большевистской партии – ПК, ЦК и общегородская конференция – считали нужным некоторое время еще сохранять видимость сопротивления «стихийному» выступлению масс. С обращением к солдатам пулеметного и Московского полков с балкона дома Кшесинской «выступают два товарища: Лашевич и Кураев, – сообщает Сталин в своем докладе 6-му съезду большевистской партии. – Оба убеждают солдат не выступать и вернуться в казармы.
Их встречают гиком: „долой!“, чего еще никогда не бывало. В это время показывается демонстрация рабочих под лозунгом: „Вся власть Советам!“ Для всех становится ясно, что удержать выступление невозможно. Тогда частное совещание членов ПК высказывается за то, чтобы вмешаться в демонстрацию, предложить солдатам и рабочим действовать организованно, идти мирно к Таврическому дворцу, избрать делегатов и заявить через них о своих требованиях. Это решение встречается солдатами громом аплодисментов и Марсельезой. Часам к 10 во дворце Кшесинской собираются члены ЦК и общегородской конференции, представители полков и заводов. Признается необходимым перерешить вопрос, вмешаться и овладеть уже начавшимся движением. Было бы преступлением со стороны партии умыть руки в этот момент. С этим решением ЦК переходит в Таврический дворец, потому что туда направляются солдаты и рабочие».
Таким образом, выступление, организованное низами партии под видом чисто стихийного движения масс, «вынудило» руководящие органы большевистской партии возглавить это движение. И с этого момента число манифестантов увеличилось и ясно определились два центра, вокруг которых сосредоточилось движение вооруженных большевистских масс. Организационным центром движения являлась штаб-квартира большевистской партии – дом Кшесинской. Сюда прежде всего направлялись демонстранты для получения инструкций. Здесь была выделена из пулеметного полка отдельная часть, занявшая Петропавловскую крепость, важный стратегический пункт, доминировавший над подступами к Выборгской стороне, где были сосредоточены главные большевистские силы. Занятие Петропавловской крепости произошло без сопротивления, так как караул крепости примыкал к большевикам.
Вторым центром воздействия демонстрантов являлся Таврический дворец – резиденция центральных органов советской демократии. Сюда от дворца Кшесинской направлялись военные части и рабочие группы, предшествуемые отрядами большевистской Красной гвардии, с требованием отказа от коалиции и образования Советской власти.
Это выступление было, конечно, прямым продолжением дела 10 июня. Но тактика большевиков в июльские дни была более осторожной. Вооруженным воинским частям и Красной гвардии была дана строгая директива – не прибегать к насилию против членов правительства или центральных органов советской демократии, а окружить Таврический дворец и направить делегации к Центральным Исполнительным Комитетам Советов Р., С. и Кр. Депутатов с требованием принять решение о передаче всей власти Советам.
Этим путем большевики старались использовать то общее возмущение, которое в рядах большинства советской демократии вызвал демонстративный уход из правительства к.-д. министров. И вначале у большевиков был один крупный успех в этом направлении. В момент, когда начались демонстрации, в Таврическом дворце происходило собрание членов рабочей секции Петроградского Совета. Выше я уже упоминал, как в этот первый день кризиса при нашем приходе в Таврический дворец нас окружили в Екатерининском зале взволнованные члены рабочей секции и как многие из них настаивали, чтобы мы приняли вызов кадетов и на уход их из правительства ответили образованием однородного советского правительства. Теперь большевики и межрайонцы внесли в собрание рабочей секции следующее предложение, отвечавшее этим настроениям многих наших сторонников в рабочей секции:
«Ввиду кризиса власти рабочая секция считает необходимым настаивать на том, чтобы Всерос. С. Р., С. и Кр. Д. взял в свои руки всю власть. Рабочая секция обязуется содействовать этому всеми силами, надеясь найти в этом полную поддержку со стороны солдатской секции. Рабочая секция избирает комиссию из 15 человек, которой поручает действовать от имени рабочей секции в контакте с Петроградским и Всеросс. И. К-ми. Все остальные члены данного собрания уходят в районы, извещают рабочих и солдат об этом решении и, оставаясь в постоянной связи с комиссией, стремятся придать движению мирный и организованный характер» (Хроника событий. Т. III. С. 136).
Большая часть меньшевиков и с.-р., членов рабочей секции, покинула собрание в знак протеста против этой резолюции, указывая, что вопрос об отношении советской демократии к кризису поставлен в порядок дня общего собрания ЦИК С. Р., С. и Кр. Д., которое в этот же вечер вынесет решение по этому вопросу, и что рабочая секция Петроградского Совета не имеет права предпринимать кампанию с призывом к солдатам и рабочим выйти на улицу, не дождавшись решения центральных органов советской демократии по вопросу о кризисе.
Большевики, впервые проведшие свою резолюцию на собрании рабочей секции Совета, говорили и писали по этому поводу, что они «завоевали рабочую секцию». Но этот успех, как и следовало ожидать, оказался совершенно эфемерным, ибо несколькими часами позже, когда вооруженные толпы большевизированных солдат и рабочих, выведенных на улицу, открыли беспорядочную стрельбу на улицах и пролилась первая кровь, те самые члены рабочей секции, которые голосовали за большевистскую резолюцию, стали обращаться к представителям Центрального Исполнительного Комитета с жалобами на вероломство большевиков и с настойчивыми советами принять решительные меры против происходящих бесчинств.
Начавшиеся вечером 3 июля демонстрации вооруженных солдат и рабочих, вышедших на улицу со знаменами 18 июня – «Долой 10 министров-капиталистов», «Вся власть Советам», продолжались до 3 часов ночи. Основную массу демонстрировавших солдат составляли пулеметчики, к которым присоединились некоторые части Московского, Гренадерского и Павловского полков. Ядром рабочих-манифестантов являлись путиловцы в сопровождении красногвардейцев, а также рабочих групп с Промета, Вулкана и некоторых других заводов Выборгской и Петроградской стороны.
Количество демонстрантов исчислялось не «сотнями тысяч», как утверждали впоследствии большевики, а десятками тысяч. Но и этого было достаточно, чтобы наэлектризовать атмосферу столицы и держать в тревоге население, высыпавшее на улицу. Тревога вызывалась не опасением установления большевистской диктатуры, которая в то время не имела еще никаких шансов удержаться, а непосредственной угрозой кровопролития, грабежей и анархии, которые были неминуемы при наличии на улицах распущенных толп солдат и красногвардейцев, чувствовавших резко враждебное отношение к ним большинства населения.
С самого начала демонстраций на улицах началась стрельба, в результате которой были убитые и раненые. Кто был инициатором этой стрельбы? Провокаторы, затесавшиеся в ряды демонстрантов? Анархисты? Черносотенцы, стрелявшие в демонстрантов из-за угла? Или же наиболее фанатически настроенные большевистские демонстранты, горевшие желанием «пострелять в буржуев»? Если перечитать мемуарную литературу, относящуюся к июльским дням, станет ясно, что все эти факты, а также случаи простой панической стрельбы одних групп демонстрантов по другим были налицо. Подвойский, назначенный большевистским ЦК главным начальником военных демонстрантов в июльские дни, утверждает, что из всех войсковых частей только пулеметчики пускали в ход оружие. В своем докладе об июльских днях на заседании Петроградской общегородской конференции большевиков 16 июля 1917 г. Подвойский сказал:
«Несмотря на провокационные выстрелы, войска, за исключением 1-го пулеметного, не употребляли оружия. Наибольшее хладнокровие проявил Гренадерский полк, и как раз те его роты, которые организационно были всего ближе к нам. Когда пулеметчики, поддавшись провокации, открыли огонь, гренадеры заявили им, что будут в них стрелять, если те не прекратят пальбы, для чего и залегли по сторонам. У пулеметчиков, по-видимому, вообще было настроение пострелять» (Вторая и третья Петроградские общегородские конференции большевиков в июле и октябре 1917 г. М., 1927. С. 58).
Утверждение Подвойского, будто единственной войсковой частью, прибегавшей к стрельбе, был пулеметный полк, неверно. Наши товарищи, часами остававшиеся на улице, чтобы наблюдать за демонстрантами, отмечали случаи конфликтов и перепалок среди вышедших на улицу частей, из которых одни призывали других к порядку, сопровождая эти призывы предупредительными выстрелами.
В этот вечер происходило заседание правительства в министерстве внутренних дел, и мне пришлось, чтобы участвовать в этом заседании и затем вернуться в Таврический дворец, два раза проезжать по улицам, по которым шествовали группы демонстрантов. Перебранок между группами мне не случилось наблюдать. То, что поражало, это общее сумрачное настроение манифестантов. Бросались в глаза сосредоточенные, озлобленные лица. Я выехал из Таврического дворца в одном автомобиле с Черновым, который делился со мной впечатлениями. «Посмотрите на эти подавленные лица, – сказал он, – разве с таким настроением делают революцию? Это же вид не людей, вышедших для создания нового строя, а людей, участвующих в похоронной процессии». Нам пришлось завернуть в небольшую улицу, и здесь мы наткнулись на сцену разоружения одного из повстанческих автомобилей. Манифестантов в этот момент на улице не было, была лишь случайно собравшаяся толпа любопытных. Оказалось, что повстанческий автомобиль, наткнувшись на эту толпу, остановился. Несколько человек из толпы, видя растерянные и испуганные лица сидевших в автомобиле солдат, подошли к ним и стали отбирать у них винтовки. Те покорно отдавали оружие и уходили. «Черт их знает, кто они такие, – сказал один из разоружавших, – отвезем автомобиль и ружья в Таврический, там разберутся».
Повстанческие автомобили и грузовики, наполненные вооруженными солдатами и рабочими, были одной из характерных черт июльского восстания большевиков. Они появились на улицах Петрограда приблизительно с 6 часов вечера, еще до начала массовых большевистских манифестаций, и носились по улицам во все. увеличивавшемся количестве, открывая время от времени беспорядочную стрельбу.
Организация таких партизанских выступлений обнаруживала стремление копировать акты Февральской революции, особенно запечатлевшиеся в памяти всех участников февральского переворота. В дни Февральской революции появление автомобилей и грузовиков, наполненных солдатами и рабочими, встречалось населением восторженными криками ура, и эти отряды, окруженные общим сочувствием, разоружали и арестовывали полицейских, окружали по указаниям толпы дома, на крышах которых по распоряжению Протопопова были расставлены пулеметы для стрельбы по демонстрантам, и уничтожали гнезда сопротивления старой власти. Руководители большевистского выступления, вздумавшие копировать эти акты Февральской революции, не учли той огромной разницы, которая существовала между июльской авантюрой большевиков и февральским восстанием. В феврале солдаты, боровшиеся за свержение царского режима, чувствовали себя выразителями общенациональной воли, и это чувство укреплялось в них всем поведением населения столицы. Теперь же, в июле, большевизированные солдаты и рабочие, вышедшие с оружием в руках для уничтожения завоеванного народом свободного строя, действовали в атмосфере отчужденности и враждебности огромного большинства этого населения.
Большевистские участники демонстрации сами указывают в своих воспоминаниях, что в демонстрантах не чувствовалось подъема и воодушевления и что в их рядах царило сумрачное настроение. Этим объяснялось то, как легко эти демонстранты впадали в панику. Казалось бы, и руководители, и участники демонстрации должны были предвидеть, что выход на улицу десятков тысяч вооруженных солдат и рабочей гвардии не мог не вызвать инцидентов и перестрелки. По опыту апрельских дней было ясно, что демонстранты должны были быть готовы к тому, что могут стать мишенью одиночных выстрелов со стороны враждебных групп населения или даже что может произойти вследствие неизбежных недоразумений перестрелка между различными группами самих демонстрантов. А между тем при первом таком раздававшемся выстреле сотни и тысячи демонстрантов разбегались в панике, ложились на тротуары или скрывались в подворотнях. Это обстоятельство отмечалось во всех газетах тех дней и позже в мемуарах очень многих большевиков.
В этих условиях попытки некоторых предприимчивых повстанческих групп пойти дальше в подражании февральскому восстанию и перейти к арестам членов правительства кончались ничем, не находя никаких откликов среди манифестировавших солдат и рабочих. Да и сами авторы этих попыток не обнаруживали никакой решительности.
Так, 3 июля около 8 часов вечера, по сообщению газет, группа вооруженных демонстрантов-автомобилистов, узнав каким-то образом о решении Керенского выехать из Петрограда на фронт, явилась на Балтийский вокзал, заявив, что им поручено арестовать военного министра. Но когда им сообщили, что Керенский за полчаса до этого выехал, они поспешили бесследно скрыться. Я имею все основания предполагать, что, если бы эта группа явилась на вокзал еще до отъезда министра, она все равно не сделала бы никакой попытки перейти от слов к делу, так как был свидетелем другого такого «покушения» в этот же вечер.
Часов около 9 вечера в здании министерства внутренних дел, на квартире кн. Львова, происходило заседание правительства. Вдруг в комнату заседания вошел взволнованный дежурный чиновник и сказал нам, что прибыл автомобиль с вооруженными солдатами, которые заявляют, что им поручено арестовать правительство. Это сообщение нам всем показалось несерьезным. Ведь в этот вечер при проезде в министерство внутренних дел каждый из нас видел демонстрантов на улицах; многие из них узнавали нас, расступались, чтобы дать дорогу, иногда кричали нам вслед «Вся власть Советам!», но никакой попытки перейти к насильственным действиям манифестанты не проявляли. А о поведении автомобилистов-повстанцев, которые сдавали оружие всем тем, кто имел возможность приблизиться к ним, мы знали и по рассказам очевидцев, и по собственным наблюдениям. Это заявление о намерении нас арестовать мы сочли скорее озорством кучки демонстрантов, чем серьезным покушением. Я сказал дежурному чиновнику, чтобы он передал приехавшим, что я сейчас выйду к ним. Но когда через минуту я вышел на подъезд, где находилось несколько журналистов, швейцар сообщил мне, что автомобилисты, услышав о том, что я к ним выйду, немедленно повернули машину и уехали. Через полчаса дежурный чиновник появился снова и сообщил, что те же солдаты вернулись и, указав на два автомобиля, стоявшие у подъезда, спросили, кому они принадлежат. На ответ швейцара, что оба автомобиля принадлежат министрам, они заявили: «Обойдутся и одним» – и, захватив один из этих автомобилей вместе с его шофером, уехали. Этот захваченный автомобиль принадлежал мне. Мой шофер, человек смелый и находчивый, в ту же ночь добился освобождения, убедив своих похитителей, что за захват автомобиля они могут подвергнуться строгим карам. На другое утро, приехав, как обычно, за мной, он поделился со мной своими наблюдениями над поведением повстанцев. «Они не чувствуют за собой силу, – сказал он, – и потому всего боятся. Но все же смуту производят большую. Одно слово – распущенность». Воспроизвожу дословно эти замечания, запомнившиеся мне своей меткостью.
Так совершилось это «покушение на арест правительства» в первый день большевистского выступления. Оно было совершенно точно воспроизведено во всех петроградских газетах со слов журналистов, наблюдавших поведение повстанцев, явившихся арестовать правительство.
Заседание правительства на квартире кн. Львова длилось недолго.
Ввиду начавшихся волнений правительство предписало главнокомандующему Петроградского военного округа Половцову «принять решительные меры для восстановления порядка». Но оно воздержалось от указания, какими средствами это надо осуществить. В этот начальный период восстания ни один из членов правительства не считал возможным вывести навстречу манифестантам верные демократии военные части с приказом разогнать демонстрантов и, в случае надобности, пустить в ход оружие. Все были согласны с тем, что такой способ действия по отношению к десяткам тысяч вооруженных людей, вышедших на улицу, привел бы к большому количеству жертв и не был бы одобрен общественным мнением демократии, как социалистической, так и несоциалистической. Вместо этого правительство предписало ген. Половцову организовать разоружение носившихся по городу повстанческих автомобилей и отдельных бесчинствовавших групп, угрожавших частным домам и магазинам, а также принять меры для охраны главного телеграфа и военных и продовольственных складов.
В конце заседания кн. Львов еще раз вернулся к вопросу, который он поставил утром, – о необходимости выработать приемлемую для всех членов правительства конкретную программу деятельности после восстановления порядка. При этом он сообщил нам, что, со своей стороны, он письменно изложил основные положения такой программы и завтра же разошлет нам эту записку для ознакомления с его взглядами.
С этого заседания я вместе с Черновым вернулся в Таврический дворец, который был центром внимания и участников большевистского выступления, и их противников. Здесь в этот вечер было назначено общее собрание ЦИК Сов. Р., С. и Кр. Д., на котором должно было быть принято решение о правительственном кризисе и о выдвинутых большевиками требованиях.
К моменту открытия соединенного заседания Исп. К-тов, поздно ночью, две основные группы демонстрантов – солдаты 1-го пулеметного полка и рабочие Путиловского завода – стали перед Таврическим дворцом и заполнили прилегающие к дворцу улицы. Они не делали попыток проникнуть во дворец, но путем переговоров с президиумом добились права послать на соединенное заседание ЦИК две делегации – одну солдатскую и одну рабочую – для изложения и мотивировки своих требований перед центральными органами советской демократии.
В июльские дни путиловцы играли среди большевизированных рабочих групп такую же инициативную бунтарскую роль, какую пулеметный полк играл среди большевизированных частей гарнизона.
В главе об июньском заговоре большевиков мне пришлось отмечать отзывы членов советского большинства, побывавших на ночных большевистских митингах 10 июня, об особенно низком уровне политического сознания среди рабочих казенного Путиловского завода. Этот низкий уровень объяснялся тем, что здесь с начала войны правительственное управление заводом очень широко использовало право отсылать на фронт неугодных ему рабочих, в число которых попали как раз лучшие представители рабочей интеллигенции. С устранением этого слоя рабочих господствующее положение на заводе с момента революции перешло к бунтарским рабочим группам, ставшим послушным орудием максималистской политики, проводившейся тогда большевистской партией в среде рабочих.
Суть этой политики заключалась в том, что она отвергала возможность каких бы то ни было улучшений в положении рабочего класса до установления в стране «рабоче-крестьянской диктатуры».
Ярким образчиком этой политики явилась агитация большевистской партии на заводах металлообрабатывающей промышленности в дни, предшествовавшие июльскому вооруженному выступлению большевиков.
На этих заводах с конца июня назревал серьезный конфликт между рабочими и обществом фабрикантов и заводчиков. Рабочие требовали ввиду повышения цен на предметы первой необходимости увеличения заработной платы и заключения тарифного договора с обеспечением минимума заработной платы. Министерство труда поддерживало это требование. Общественное мнение было благоприятно требованиям рабочих и оказывало в этом смысле давление на предпринимателей. В этих условиях предприниматели выразили готовность пойти навстречу рабочим, но, со своей стороны, выдвинули условие, согласно которому рабочий, получая определенную гарантию минимума заработка, должен дать минимум работы, установленный расценочной комиссией.
Для выработки ответа на это требование предпринимателей Центральное правление союза металлистов созвало на совещание все районные правления, а также представителей Петроградского Совета, ЦИК Советов и социалистических партий. Часть профессиональных союзов металлистов, находившихся под влиянием большевиков, отказалась принять предложение о гарантии рабочим минимума работы, утверждая, что перерывы на заводах и фабриках происходят не по вине рабочих, а по вине предпринимателей, умышленно вызывающих перебои в производстве, чтобы уклониться от повышения заработной платы. Эта часть рабочих рвалась объявить всеобщую стачку металлистов, чтобы заставить предпринимателей и правительство принять их требования. Особенно бурно и упорно объявление всеобщей забастовки отстаивали представители путиловцев.
Меньшевики и соц. – рев., входившие в профессиональные союзы металлистов, а также представители Петроградского Совета и ЦИК Советов решительно возражали против объявления всеобщей стачки, последствием которой могло быть только увеличение дезорганизации металлической промышленности. Они указывали рабочим, что принцип «минимум платы за минимум работы» выдвинут предпринимателями под давлением демократического общественного мнения, отдающего себе отчет в том, что только такое увеличение заработной платы, которое будет сопровождаться увеличением производительности труда, может быть реальным и не сопровождаться обесценением денежных знаков, которое уничтожит все выгоды повышенной расценки труда.
Поэтому меньшевики и с.-р. предлагали принять принцип «минимум платы – минимум работы» и на этой основе достигнуть соглашения с предпринимателями и правительством. Главным пунктом этого соглашения должно было быть создание органа, составленного на паритетных началах из представителей рабочих и предпринимателей, с присоединением представителя министерства труда, с тем чтобы этот орган при каждом отдельном перерыве в производстве решал, несут ли рабочие ответственность за этот перерыв.
Против такого соглашения с предпринимателями и правительством большевики вели яростную кампанию, опираясь на большевистские фабрично-заводские комитеты и цеховые комитеты Путиловского завода.
«Совещание фабрично-заводских комитетов Петрограда и цеховых комитетов Путиловского завода полагает, – говорилось в резолюции большевиков по поводу требований металлистов о повышении заработной платы, – что если бы даже (рабочие) добились повышения заработной платы, то беспрерывный рост цен на продукты и квартиры сейчас же свел бы на нет это завоевание, поэтому необходима решительная борьба за установление рабочего контроля над производством и распределением, что в свою очередь требует перехода власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» (Шляпников А. Июльские дни в Петрограде. Пролетарская революция. 1926. № 51. С. 64).
Правда, ввиду согласия предпринимателей гарантировать минимум платы, если рабочие гарантируют минимум работы, большевики не решились просто отвергнуть это предложение, опасаясь дать повод к обвинениям, что идущие за ними рабочие хотят даром получать деньги. На ряде заводских собраний они проводили постановление о принципиальном согласии рабочих принять пункт о минимуме работы за минимум платы, но при этом они с особенной силой подчеркивали, что претворить этот принцип в жизнь рабочие смогут только тогда, когда добьются перехода власти в руки Советов Р., С. и Кр. Депутатов, ибо только такая власть положит конец «дезорганизации и саботажу производства капиталистической буржуазией».
Выводом из этого была общая директива большевистской партии всем примыкавшим к ней рабочим: не растрачивать сил на частичные требования и частичные выступления, а быть готовыми к «предстоящему вскоре» общему выступлению солдат и рабочих для свержения коалиционного правительства и установления Советской власти.
Наиболее благоприятную почву эта агитация нашла в бунтарских рабочих группах Путиловского завода, которые с воодушевлением откликнулись на начавшиеся с вечера 3 июля призывы большевистских агитаторов ответить на уход кадетских министров общим вооруженным выступлением с требованием захвата власти Советами.
Многочисленные группы путиловцев рассыпались по всему городу, призывая рабочих других заводов примкнуть к ним, чтобы массовыми шествиями в сопровождении вооруженных отрядов красногвардейцев демонстрировать волю столичного рабочего класса установить «рабоче-крестьянскую диктатуру».
В ожидании соединенного заседания центральных органов советской демократии, которое должно было начаться около 12 часов ночи, эти группы путиловцев с присоединившимися к ним большевистскими и анархистскими группами с других заводов манифестировали по улицам, прилегающим к Таврическому дворцу, с пением революционных песен и с криками «Вся власть Советам!». Это были наиболее решительно настроенные части вышедших на улицу рабочих. Но при всех внешних проявлениях энтузиазма и готовности к борьбе эти группы, так же как и другие демонстранты, вдруг проявляли неуверенность в своих силах и обращались в паническое бегство, как только из какой-нибудь встречной группы демонстрантов или со стороны враждебно настроенных прохожих раздавались случайные или провокаторские выстрелы.
Такую же двойственность настроения проявляли и делегаты манифестировавших рабочих при выполнении главной практической задачи, поставленной им руководителями выступления, т. е. при попытке прямого воздействия на центральные советские органы с целью заставить их взять в руки всю полноту власти.
Главная масса путиловских рабочих подошла к Таврическому дворцу для «переговоров» с соединенным собранием Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Депутатов к моменту открытия этого собрания.
Вот как описывается этот «памятный» эпизод июльских дней в изданной большевиками по случаю 40-летнего юбилея Советской власти книге С. М. Левидовой «От Февраля к Октябрю» (Л., 1957. С. 132–134).
«Около часу ночи по Садовой улице на Невский проспект с развевающимися знаменами и пением революционных песен шли 30 тысяч путиловцев с женами и детьми, рабочие и работницы Петергофского, Московского и Коломенского районов. На красных знаменах были те же лозунги, что у пулеметчиков, лесснеровцев и других рабочих и солдат. Они тоже направлялись к Таврическому дворцу. Когда подошли к зданию, увидели, что дворец окружен со всех сторон рабочими и солдатами.
Путиловцы послали делегатов в ЦИК, а сами расположились вокруг дворца на улице и в саду, заявив, что не уйдут до тех пор, пока Совет не согласится взять власть в свои руки.
Вооруженные путиловцы вошли в зал заседания Исполнительного Комитета Советов. Один из них вскочил на ораторскую трибуну и, дрожа от волнения, потрясая винтовкой, кричал: „Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство? Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками. Занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит. Нас тут, путиловцев, тридцать тысяч человек, все до одного. Мы добьемся своей воли. Никаких чтоб буржуев! Вся власть Советам! Винтовки у нас крепко в руке. Керенские ваши и Церетели нас не надуют…“ Чхеидзе сунул в руку рабочему бумажку – воззвание Исполнительного Комитета и просил не мешать занятиям, прибавив: „Тут все сказано, что надо“.
А в воззвании было сказано, что все вышедшие на улицу должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции».
Описанная сцена произошла на моих глазах, и я могу засвидетельствовать, что речь путиловского делегата передана в цитированной книге почти со стенографической точностью. И это неудивительно, так как автор книги заимствовал изложение этой речи у Суханова, который имел обыкновение заносить в свою записную книжку характерные эпизоды Февральской революции, очевидцем которых ему приходилось быть.
В данном случае Суханов совершил только ту ошибку, что отнес выступление путиловских делегатов к заседанию ЦИК, имевшему место 4 июля, тогда как оно произошло накануне, на заседании, начавшемся поздно ночью 3 июля. Левидова исправляет эту ошибку, но совершенно обходит молчанием то впечатление, которое слова Чхеидзе произвели на членов большевистской делегации. А впечатление было таково, что произошла внезапная и полная метаморфоза в поведении большевистских делегатов. Представитель путиловцев, только что в самых резких выражениях предъявивший собранию ультимативное требование образовать Советскую власть, требование, подкрепленное угрозой пустить в ход оружие, вдруг осекся, лишился всякого апломба и, взяв врученное ему Чхеидзе воззвание, с опущенной головой направился к выходу в сопровождении пришедших вместе с ним делегатов. Интересно отметить, как заканчивает описание этого инцидента «левый оппозиционер» Суханов, которого Ф. А. Степун в своих воспоминаниях верно характеризует как интересного мемуариста, но никчемного политика:
«Растерявшийся санкюлот (так Суханов называет рабочего, говорившего от имени путиловцев), не зная, что ему делать дальше, взял воззвание и затем без большого труда был оттеснен с трибуны. Скоро „убедили“ оставить залу и его товарищей. Порядок был восстановлен, инцидент ликвидирован… Но до сих пор стоит у меня в глазах этот санкюлот на трибуне „белого зала“, в самозабвении потрясающий винтовкой, в муках пытающийся выразить волю, тоску и гнев подлинных пролетарских низов, чующих предательство, но бессильных бороться с ним. Это была одна из самых красивых сцен революции. А комбинация с жестом Чхеидзе одна из самых драматических» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4.).
Еще больший конфуз произошел с делегацией 1-го пулеметного полка. От имени этой делегации слово попросил одетый в солдатскую форму человек, назвавший себя представителем пулеметного полка и требовавший в резких и бессвязных фразах ареста десяти министров-капиталистов и провозглашения Советской власти. «То, что сегодня происходит, – сказал этот делегат, – совершается во имя революции, во имя всего революционного Интернационала». Развязный тон этого оратора, угрожавшего пустить в ход пулеметы в случае неисполнения предъявленных им требований, вызвал в собрании общее негодование. Один из самых левонастроенных членов советского большинства, с.-р. Саакьян, который на другой день после провала июньского заговора большевиков выступал в пользу политики «умиротворения» заговорщиков, взял теперь слово, чтобы самым резким образом протестовать против попыток навязать силой власть высшему советскому органу с помощью «штыков и пулеметов, принадлежащих народу, а не отдельным воинским частям». Среди остальных членов делегации пулеметчиков выступление их «представителя» вызвало крайнее смущение. Они заявили, что этот оратор никому из них не известен и они не знают, кто уполномочил его говорить от имени пулеметного полка. А когда «представителя» пулеметчиков спросили, кто его уполномочил выступать и есть ли у него документ, удостоверяющий его принадлежность к пулеметному полку, он ответил, что полномочие он получил от члена Военной организации прапорщика Семашко, являющегося председателем большевистского коллектива 1-го пулеметного полка, и что документы свои он передал тому же Семашко. Сейчас же после этих объяснений Чернов взял слово, чтобы публично отметить этот инцидент.
«Предлагаю, – сказал Чернов, – у всех выступающих от имени воинских частей требовать удостоверение об их полномочиях. Выступавшего представителя 1-го пулеметного полка присутствующие пулеметчики не знают. Он заявил, что отдал документ прапорщику Семашко. А Семашко, вы все знаете, – это известный дезертир» (Хроника событий. Т. III. С. 137).
То обстоятельство, что партийное издательство (Истпарт) воспроизвело в своей «Хронике» без всяких изменений приведенное заявление Чернова, объясняется, вероятно, тем, что в момент выхода в свет указанного III тома «Хроники» (1923) Семашко уже был объявлен большевиками «предателем», так как в 1922 г., добившись назначения первым секретарем «полномочного представительства» в Латвии, сбежал с этого поста и скрылся «где-то за границей», как об этом пишет в своих воспоминаниях Ильин-Женевский,[7] сотрудник Семашко по работе в пулеметном полку. Но в дни июльских выступлений Семашко был в большевистской среде на вершине своей популярности, как признанный вождь пулеметного полка. И тем не менее ни один из делегатов этого полка не попытался заступиться за «вождя», и все они, смущенные и растерянные, с опущенными головами, покинули собрание.
Так закончились в эту ночь выступления делегаций от манифестантов перед центральным органом советской демократии. После этого главная масса демонстрантов разошлась, и их примеру последовала также и та часть путиловцев, которая расположилась было «для ночлега» в саду Таврического дворца. Дольше всех бесчинствовали в эту ночь носившиеся по городу автомобили с повстанцами, стремившимися избежать отобрания у них автомобилей и оружия.
Вот как на следующий день «Новая жизнь» описывала подвиги этих автомобилистов:
«…Эти бешено мчащиеся по городу автомобили, нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей… Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей… Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами… Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей… В чем дело? в кого должны были стрелять эти пулеметы? и разве не могли они сами начать стрельбу, если дрожат от страсти руки?.. И ночью эта стрельба была. Мы не знаем, кто ее начал, мы не знаем, сколько крови пролито в душную июльскую ночь на улицах Петрограда. Но мы знаем одно: эта кровь, если она пролита, пролита не в жертву разума и свободы, не в жертву великой революции».
Так писала «левооппозиционная» «Новая жизнь», выражавшая сочувствие требованию перехода всей власти Советам и ставившая одной из главных своих задач защиту большевистской партии от нападок советского большинства. Если даже такой орган так резко клеймил поведение большевистских манифестантов, легко себе представить то возмущение, которое «мирная демонстрация» большевиков вызывала в широких слоях столичной демократии.
Сами демонстранты чувствовали бессмысленность попытки угрозами навязать ЦИК, представлявшим огромное большинство всероссийской советской демократии, волю меньшинства столичных солдат и рабочих. Все наши товарищи, наблюдавшие поведение манифестантов, констатировали упадок настроения и их растерянность. Соединенное собрание Исп. К-тов вынесло резкое порицание кровавой авантюре, предпринятой большевиками, требуя раз навсегда прекращения подобных, позорящих революционный Петроград выступлений.
В этих условиях перед ЦК большевистской партии встал вопрос: объявить ли «мирную демонстрацию» законченной или призвать своих сторонников к продолжению уличных выступлений на следующий день.
Большевистская партия выбрала, конечно, это второе решение. ЦК и ПК большевистской партии, собравшись при участии большевистской Военной организации, а также представителей Междурайонной организации (Троцкий), ночью с 3 на 4 июля составили следующее воззвание, которое они распространили среди своих сторонников по казармам и заводам с раннего утра 4 июля:
«Товарищи рабочие и солдаты Петрограда!
После того как контрреволюционная буржуазия явно выступила против революции, пусть Всеросс. Совет Р., С. и Кр. Д. возьмет всю власть в свои руки.
Такова воля революционного населения Петрограда, который имеет право довести эту свою волю путем мирной и организованной демонстрации до сведения заседающих сейчас И. К-тов Всеросс. С. Р. и Кр. Д.
Да здравствует воля революционных рабочих и революционных солдат!
Да здравствует власть Советов!
Коалиционное правительство потерпело крах, оно распалось, не будучи в состоянии выполнить тех задач, ради которых оно было создано. Грандиозные, труднейшие задачи стоят перед революцией. Нужна новая власть, которая в единении с революционным пролетариатом, революционной армией и революционным крестьянством решительно взялась бы за укрепление и расширение завоеваний народа. Такой властью может быть только власть Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов.
Вчера революционный гарнизон Петрограда и рабочие выступили, чтобы провозгласить этот лозунг: вся власть Совету. Это движение, вспыхнувшее в полках и на заводах, мы зовем превратить в мирное, организованное выявление воли всего рабочего, солдатского и крестьянского Петрограда».
О том, как вырабатывалось это воззвание, сохранилось много показаний участников собрания, как, например, Троцкого и Флеровского.
В «Обращении к Временному правительству» от 13 июля 1917 г. Троцкий утверждал, что на указанном собрании он поддерживал предложение Каменева принять все меры к тому, чтоб избежать 4 июля повторения манифестаций, а когда это предложение было признано невыполнимым, то участниками собрания было решено настаивать на том, чтобы массы выходили без оружия (Хроника событий. Т. III. С. 330).
Флеровский исправляет это показание Троцкого, указывая, что большинство собрания не только отказалось попытаться избежать продолжения манифестаций 4 июля, но и отвергло обращение к массам с призывом не брать с собой оружие, так как в этом случае, по мнению большинства собрания, военные части просто отказались бы выйти на манифестацию. Что касается рабочих, то они, не имея оружия, с самого начала манифестировали безоружные, и в отношении к ним, по словам Флеровского, предложение Троцкого не встретило противодействия.
«Надо сказать, – добавляет при этом Флеровский, – что и в отношении рабочих постановление совещания оказалось недействительным – фабрично-заводские отряды красной гвардии, как правило, возглавляли демонстрации и шли с винтовками, но это отнюдь не нарушало мирного (подчеркнуто в тексте) характера демонстрации» (Пролетарская революция. 1926. № 54. С. 75–76).
<< Назад Вперёд>>
