Холодная война. 1945-1963 гг. Историческая ретроспектива

Обращаясь к характеристике современных тенденций в историографии холодной войны, исследователи широко оперируют таким понятием как написание ее «новой» истории. Применение данного, широко употребляемого в исторической науке термина (вспомним «новую» экономическую, политическую, социальную, интеллектуальную историю) к изучению феномена международных отношений второй половины XX в. восходит к началу 1990-х годов. Тогда сама холодная война после «бархатных» революций 1989 г. в Восточной Европе, крушения Берлинской стены, а затем и распада Советского Союза в 1991 г. стала считаться достоянием прошлого. Под влияни­ем происходивших событий и особенно эйфории в связи с откры­тием российских и восточноевропейских архивов, возникла настоя­тельная потребность пересмотреть многие прежние интерпретации генезиса, хода и исхода холодной войны.

Волна «ревизии» коснулась и российской историографии. Долгие годы в ней господствовала трактовка холодной войны как односторонней, идеологической и политической агрессии стран Запада против СССР и «социалистического лагеря», которая постоянно грозила перерасти в военную конфронтацию. Поэтому доступ к ранее закрытым партийным архивам, архивам внешнеполитического ведомства и даже к архивам спецслужб со всей остротой поставил вопрос о необходи­мости переосмыслить старые подходы к советской внешней политике с учетом открывшихся новых документальных свидетельств. Свою роль в переоценке ценностей сыграл и кризис марксисткой идеоло­гии и методологии истории. В отечественной исторической науке критика формационного подхода сопровождалась широким обращением к цивилизационным и циклическим теориям. В этих условиях российским историкам, по сути, предстояло заново написать историю холодной войны.

Первым академическим опытом такого рода были сборник «Холодная война: Новые подходы, новые документы» и коллективный труд «Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945— 1985). Новое прочтение»¹. С начала 1990-х годов на полках книжных магазинов стало также появляться значительное количество мемуар­ной литературы, которая заслуживала внимания профессиональных исследователей холодной войны². В этих книгах, несмотря на всю специфику жанра воспоминаний, так или иначе оправдывающих политическую деятельность их создателей, содержалось немало цен­ных сведений и критического материала, что также способствовало процессу переоценки устаревших концепций.

Что касается зарубежной историографии холодной войны, прежде всего американской, то в ней не наблюдалось того всплеска «ревизи­онизма», как это случилось в 1960-е годы, названные критическим десятилетием Америки. Однако международные события рубежа 1990-х годов и открытие архивов по ту сторону «железного занавеса», а также рассекречивание новых документов в архивах стран Запада и дру­гих регионов породили мощный импульс к изучению холодной вой­ны как международной истории. Именно в таком широком смысле определялась генеральная стратегия создания новой истории холодной войны. Речь шла о переносе акцентов с противоборства США и СССР на изучение роли третьих стран в происхождении и эскалации холод­ной войны, причем не только в Европе, но и в Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Латинской Америке.

Вместе с тем по мере выхода в свет новых работ зарубежных ис­следователей по различным проблемам послевоенного глобального противоборства западного и восточного военно-политических блоков понятие новой истории холодной войны приобретало дополнительные характеристики, включая пересмотр прежних интерпретаций при од­новременном синтезе их наиболее рациональных элементов и перс­пективных идей. Этот процесс нашел наиболее полное выражение в трудах представителей так называемого «постревизионистского» на­правления, становление которого началось с середины 1970-х годов под воздействием «ревизионистской» критики ортодоксальных кон­цепций, а также теорий «политических реалистов» и которое посте­пенно утвердилось в качестве лидирующего в западной историогра­фии холодной войны. Несмотря на то, что его представители подчас имеют большие расхождения между собой относительно причин и проявлений холодной войны, постревизионистов можно объединить по ряду общих признаков. Эти исследователи в целом сходятся во мнении, что каждая из сторон несет свою долю ответственности за развязывание холодной войны. Постревизионистов также сближает тенденция к многофакторному анализу происхождения холодной вой­ны. Они рассматривают как геополитические причины, уделяя осо­бое внимание интересам обеспечения национальной безопасности, так и непримиримые различия в идеологии и природе советской (тотали­таризм) и западной (демократия) внутриполитических систем. Кроме того, они принимают во внимание роль субъективного фактора (лич­ности И. В. Сталина, Ф. Рузвельта, Г. Трумэна, У. Черчилля и др.), ко­торый в современной интерпретации сводится к проблеме адекватного и искаженного восприятия действительности и намерений противо­стоящих сторон их политическими лидерами.

Одним из главных результатов переосмысления постревизиони­стами прежних подходов к холодной войне является возрождение на новом уровне интереса к роли идеологии. В свое время постреви­зионисты уделяли слишком большое внимание инструментарию по­литических реалистов, в частности анализу роли национальных интересов сверхдержав в генезисе холодной войны, их борьбы за сфе­ры влияния. Рассмотрение холодной войны в контексте противобор­ства идеологий было достаточно скомпрометировано ортодоксальны­ми историками, а также крушением самой соцсистемы. Однако от­крытия в бывших партийных архивах России и стран Восточной Европы заставили вновь обратиться к более пристальному рассмот­рению идеологического фактора. Особую роль в начавшихся дискус­сиях сыграла книга одного из ведущих американских специалистов в области изучения холодной войны Дж. Гэддиса «Сейчас мы зна­ем. Переосмысление истории холодной войны», опубликованная в 1997 г.³, в которой автор уделил преимущественное внимание роли Сталина, советской системе и идеологии в развязывании конфрон­тации. Оппоненты Гэддиса среди постревизионистов (в их числе та­кие известные историки, как М. Леффлер, Г. Лундестад, А. Стефан-сон и др.) усматривают в таком одностороннем подходе элементы неоортодоксальности, а также обвиняют автора в игнорировании идеологического измерения американской внешней политики.

В 1990-е годы в изучении холодной войны западными историками стало заметнее влияние политологии, в частности конфликтологии, системной теории международных отношений и политической пси­хологии, что не чуждо и отечественной историографии, однако про­является в гораздо меньшей степени⁴. Вместе с тем между полито­логами и историками идут дебаты о том, насколько полно последние используют методологические разработки теоретиков международных отношений и наоборот, как сами теоретики ассимилируют новые исторические факты в своих исследованиях⁵.

О заметном продвижении по пути написания новой истории хо­лодной войны с позиций многополярности и преодоления узких биполярных или американоцентристских схем свидетельствует тот факт, что европейские исследователи составили заметную конкурен­цию своим заокеанским коллегам, которые всегда занимали лиди­рующие позиции в историографии темы. Помимо целого ряда ин­дивидуальных монографий о холодной войне, опубликованных ев­ропейскими учеными за последние годы, известное английское издательство Ф. Касса основало специальную серию «История хо­лодной войны». Ее главной целью является содействие дальнейше­му созданию новой истории холодной войны. В рамках этой серии уже выпущена коллективная монография «Пересматривая холодную войну. Подходы, интерпретация, теория»⁶ и другие исследования. Еще одним проектом, который реализуется через издательство Кас­са и является совместной инициативой Института всеобщей истории РАН, Лондонской школы экономики и политических наук, при уча­стии ряда известных европейских и американских специалистов по холодной войне, является публикация журнала «История холодной войны»⁷. Первый номер данного издания вышел в конце 2000 г. Го­дом ранее, в 1999 г., специализированный «Журнал по исследованию холодной войны»⁸ начал выпускаться Гарвардским университетом.

Существенной, хотя и прикладной, частью новой истории холод­ной войны являются современные формы сотрудничества ученых, а также распространения результатов их исследований. В настоящее время в США и ведущих странах Западной Европы существуют мно­гочисленные центры по изучению России и стран Центральной и Восточной Европы. Наиболее известным является Институт Кеннана при Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне. В 1991 г. именно в этом Центре, который считает одним из приоритетов в своей рабо­те подведение исторической базы под политические дебаты в пра­вительственных кругах, было положено начало выделению темати­ки холодной войны в отдельный долгосрочный проект. Речь идет о хорошо знакомом специалистам Проекте по международной истории холодной войны (Cold War International History Project) Центра Вуд­ро Вильсона. Главной целью проекта является содействие написанию многонациональной истории холодной войны через рассекречивание архивных материалов в бывшем советском блоке (включая Китай, Вьетнам, Северную Корею), частичную их публикацию на страни­цах специального бюллетеня и проведение серии международных конференций в различных регионах в сотрудничестве с учеными разных стран.

Менее масштабный европейский проект «Восточная и Западная Европа в холодной войне, 1953—1989» объединяет преимуществен­но западноевропейских исследователей. Его организаторы считают своей основной целью не только изучение новых архивных докумен­тов. Большое значение придается исследованию взаимоотношений европейских государств в годы холодной войны и в целом роли Ев­ропы в ее происхождении и развитии.

Исследованию военного измерения холодной войны посвящен также новый международный «Проект по параллельной истории НАТО и Организации Варшавского договора», в числе организато­ров которого Архив национальной безопасности при Университете Дж. Вашингтона (США) и научные центры по изучению проблем безопасности в Вене и Цюрихе. Одна из главных целей данного проекта—содействие современным проблемам безопасности через изучение опыта союзнических отношений в западном и восточном военно-политическом блоках. Важным результатом деятельности проекта является публикация рассекреченных документов из архи­вов Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии. Благодаря усили­ям болгарских участников проекта выпущены два компакт-диска — «Болгария в Варшавском пакте» и «НАТО на Балканах».

Девяностые годы прошлого века были также отмечены появлени­ем многочисленных национальных научных центров и групп по изу­чению истории холодной войны. В США такие центры существуют при университете в штате Огайо, в Гарвардском университете, Ка­лифорнийском университете (Санта-Барбара) и др. В Италии груп­па историков из университетов Флоренции, Падуи, Перуджи, Рима и других создала межуниверситетский центр по изучению холодной войны. В Восточной Европе наиболее известны центр в Институте венгерской революции 1956 г. в Будапеште и группа по изучению холодной войны в Болгарии. В 2000 г. болгарские коллеги провели первую международную конференцию «Холодная война на Балканах: история и современность», посвященную региональному измерению холодной войны и ее негативному воздействию на страны Юго-Во­сточной Европы и Средиземноморья, в частности на судьбу Греции, Кипра, Югославии и др. Центры по истории холодной войны суще­ствуют также в Китае (при Университете Восточного Китая в Шан­хае, а также при Университете и Институте изучения современного Китае в Пекине).

В 1995 г. в Институте всеобщей истории РАН была создана спе­циальная группа по истории холодной войны, которая в 1999 г. была преобразована в Центр по изучению холодной войны для реализации коллективных и индивидуальных научных проектов, а также, по воз­можности, координации российских исследований в данной области.

Сотрудничество российских и зарубежных ученых в форме реа­лизации краткосрочных и долгосрочных проектов имело своим ре­зультатом не только проведение многочисленных международных конференций и дискуссий по наиболее острым проблемам холодной войны, но и публикацию ряда сборников документов. В числе наи­более крупных из них можно назвать издание совместно с фондом Фельтринелли (Италия) документов трех совещаний Информацион­ного бюро коммунистических и рабочих партий на основе россий­ских фондов архива Коминформа⁹.

На фоне достижений зарубежной историографии вклад отече­ственных историков в написание новой истории холодной войны выглядит пока еще довольно скромно, хотя в России издано нема­ло книг и статей, касающихся различных аспектов внешнеполити­ческой деятельности Советского Союза в послевоенные годы, а так­же освещающих многие сюжеты внутриполитической истории СССР и функционирования властного механизма (особенно — в свете кри­тики сталинизма), которые в значительной степени расширяют представление исследователей о том, что же представлял собой фе­номен холодной войны. Так, понять движущие силы внешней по­литики Сталина помогают монографии Г. В. Костырченко, Р. Г. Пи-хои, В. Ф. Зимы, Г. М. Ивановой и других, посвященные жизни советского общества в системе тоталитаризма¹⁰. Данная тематика нашла отражение и в книге Е. Ю. Зубковой об общественном мне­нии в СССР в первые послевоенные годы¹¹. В монографии А. А. Да­нилова и А. В. Пыжикова о становлении СССР в качестве сверхдер­жавы предпринята попытка комплексного анализа таких важных факторов, влиявших на внешнюю политику страны, как военизиро­ванная экономика, идеология и партийно-правительственный аппа­рат тоталитарного государства¹².

Однако, как показывает состояние российской историографии в данной области на рубеже 2000-х годов, отечественным историкам еще предстоит большая работа по созданию специальных исследо­ваний по теме холодной войны. В конце 1990-х годов Институтом всеобщей истории было выпущено два сборника статей, охватыва­ющих сталинский период холодной войны¹³. Вышли в свет моногра­фии А. А. Фурсенко и Т. Нафтали, А. В. Торкунова, А. С. Орлова, Ар. А. Улуняна, Ф. И. Новик, посвященные войне в Корее, Кубинскому кризису, холодной войне на Балканах и традиционному, но все еще дискуссионному «германскому вопросу»¹⁴. Следует особо отме­тить фундаментальный труд авторов Института славяноведения РАН, в котором показана эволюция и особенности становления режимов советского типа в странах Восточной Европы¹⁵.

Важным сегментом современной российской историографии хо­лодной войны и свидетельством значительного прогресса в ее изу­чении являются публикации архивных документов в научных жур­налах «Источник», «Исторический архив», «Новая и новейшая ис­тория», «Вопросы истории», «Международная жизнь» и других, а также в многотомных изданиях. В числе последних высокую оцен­ку в России и за рубежом получили вышедшие в конце 1990 — на­чале 2000-х годов сборники «Восточная Европа в документах россий­ских архивов», «Советский фактор в Восточной Европе», «СССР и германский вопрос», «Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.», а также опубликованные фондом «Демократия» в серии «Россия XX век. Документы» тома: «Лаврентий Берия. 1953 г.», «Маленков, Молотов, Каганович. 1957 г.», «Георгий Жуков»¹⁶.

Таким образом, на сегодняшний день вполне можно говорить о сложившейся отечественной историографии новой истории холодной войны и ее специфике. Прежде всего, ее отличает более интенсив­ный интерес к архивному источнику (на фоне некоторого спада та­кового за рубежом — из-за неоправдавшихся ожиданий сенсацион­ных находок в архивах). Это вполне объяснимо, учитывая тот доку­ментальный голодный паек, которым долгие годы приходилось довольствоваться советским историкам.

Еще одной особенностью российской историографии является постановка вопроса о причинах выхода сталинизма за пределы СССР и усиления конфронтации со странами Запада в 1940 — 1950-е годы. Во многом это было вызвано не внешними, а внутренними факто­рами: милитаризацией народного хозяйства и развитием ВПК, но­вой волной массовых репрессий с целью укрепления сталинской тоталитарной системы власти. В частности, этот подход был перво­начально представлен в сборнике «СССР и холодная война», а за­тем продолжен коллективом авторов в новом сборнике «Советское общество: Будни холодной войны»¹⁷.

Обращает на себя внимание и такая новая для отечественной историографии тема (ранее засекреченная), как история советского атомного проекта и развития ВПК. В числе опубликованных исто­рических работ — монография В. Л. Малькова о дипломатической истории начала ядерной эры (с экскурсом в советскую политику по созданию атомной бомбы)¹⁸, работы С. Н. Симонова и И. В. Быст-ровой о советском ВПК в сталинский период холодной войны¹⁹. В настоящее время также опубликовано несколько томов докумен­тов из архивов Министерства атомной промышленности и Академии наук СССР о создании советского ядерного оружия²⁰. Все это спо­собствует дальнейшему развитию данной темы.

Представленный вниманию читателей новый сборник статей, подготовленный Центром по изучению холодной войны Института всеобщей истории, направлен на освещение наиболее спорных воп­росов, а также сюжетов, ранее не рассматривавшихся в отечествен­ной историографии, и теоретическое обобщение уже накопленного конкретно-исторического материала. Если говорить о концепции книги в целом, то статьи объединяет общий замысел авторского коллектива: показать холодную войну как процесс, на зарождение и динамику которого влияли не только глубинные идейно-политиче­ские факторы, но и целый ряд событий международной и внутри­политической жизни обеих противоборствующих сторон. Выбор хро­нологических рамок с 1945 г. до начала 1960-х годов обусловлен це­лью изучения наиболее острого периода конфронтации, а также тем комплексом отечественных документов, которые к настоящему вре­мени рассекречены и могли быть использованы исследователями при подготовке книги. Все статьи (часть их имеет примечания с развер­нутыми авторскими комментариями) написаны на основе докумен­тальных материалов из российских и зарубежных архивов.

Среди тех проблем, которые все еще вызывают жаркие споры между историками, на первом месте продолжают оставаться само определение холодной войны, ее хронология и дилемма приоритет­ности геополитических или идеологических факторов в качестве причин конфронтации. Данные проблемы наиболее полно представ­лены в статьях Д. Г. Наджафова и В. О. Печатнова, относящих нача­ло драматического конфликта между бывшими союзниками по ан­тигитлеровской коалиции к 1945—1946 гг. Однако в соответствии с предложенной Наджафовым интерпретацией, истоки холодной вой­ны восходят даже к 1917 г., поскольку ее возникновение связано со структурными противоречиями между двумя различными социально-политическими системами. Причем решающая роль в конфликте принадлежала идеологической несовместимости социалистической и капиталистической систем. Хотя данная концепция далеко не нова и впервые была всесторонне обоснована в начале 1960-х годов Д. Фле­мингом²¹, а также имеет своих сторонников как среди зарубежных, так и российских исследователей, Наджафов предлагает собственную ори­гинальную систему доказательств, которая базируется на тщательном изучении документов бывших партийных архивов и тезисе о том, что изучение проблематики холодной войны не может быть оторвано от «исторических причин падения коммунистической власти в СССР». Отличие подхода Наджафова состоит также в том, что он рассмат­ривает Вторую мировую войну как рубеж, за которым последовала следующая, более активная фаза холодной войны, принявшая кон­кретную форму острого соперничества между СССР и США.

Если Д. Г. Наджафов отдает предпочтение решающему влиянию идеологического фактора в генезисе холодной войны, то В. О. Печат-нов примыкает к сторонникам синтеза идеологических и геополи­тических причин в возникновении послевоенной конфронтации двух сверхдержав. Проанализировав процесс двойной перестройки совет­ско-американских отношений (от «холодного мира» к боевому союзу и затем к холодной войне), автор выделяет среди главных причин враждебных отношений бывших союзников, начиная с 1946 г.: складывание антисоветского консенсуса в США, реидеологизацию аме­риканской политики в отношении СССР как антитезы рузвельтов-скому курсу на сотрудничество, возврат к тотальному контролю во внутриполитической жизни СССР, геополитические притязания и великодержавность Сталина. В целом Печатнов считает, что все уча­стники «большой тройки» несут ответственность за девальвацию сотрудничества и переход к холодной войне. Доступ автора к доку­ментам Архивам Президента РФ и Службы внешней разведки позво­лил ему ввести в оборот немало новых фактов, касающихся отно­шения западных союзников к притязаниям СССР на укрепление своих позиций в Средиземноморье, получения опеки над итальян­скими колониями и др.

Не менее дискуссионной и даже более мифологизированной яв­ляется тема становления восточного блока. Основные расхождения в данном вопросе среди российских историков выявляются в различ­ной оценке роли внешнего (политика Москвы) и внутреннего (де­ятельность национальной партийно-государственной номенклатуры) факторов при возникновении и утверждении режимов советского типа в странах Восточной Европы, а также в толковании народной демок­ратии²². Поэтому представленные в сборнике две статьи Л. Я. Гиби-анского, в которых автор на основе документальной реконструкции взаимоотношений СССР со странами восточноевропейского региона в период с начала 1940-х годов до 1953 г. стремится доказать, что процессы становления социалистических режимов и советского бло­ка являлись взаимосвязанными, отличаются полемической направ­ленностью. Придавая большое значение тому факту, что советское руководство было обеспокоено будущим Восточной Европы еще за­долго до успешного наступления Красной Армии и что после ее вступления на территорию восточноевропейских стран СССР занял определяющие позиции в регионе в отличие от своих союзников по антигитлеровской коалиции, Гибианский тем не менее гибко подхо­дит к выявлению степени советского влияния на создание режимов народной демократии. Новизна авторского подхода состоит в том, что он, исходя из взаимодействия внутренних социально-политиче­ских причин и роли Советского Союза, делит страны Восточной Ев­ропы на три группы в соответствии с тем, как там осуществлялось создание народной демократии: при советской поддержке, но на собственной основе; при преобладающем советском вмешательстве; при решающем воздействии СССР в сочетании с влиянием нацио­нальных общественно-политических сил.

Принцип классификации применен автором и при анализе режимов народной демократии в различных восточноевропейских странах. В зависимости от того, какое положение занимали коммунисты в той или иной стране Восточной Европы в 1945—1947 гг., Гибианский выделяет три типа режима народной демократии. Как подчеркивает автор, существование разных типов народной демо­кратии значительно усложняло процесс формирования советского блока, но до рубежа 1946/47 г. Москва продолжала проводить диф­ференцированную политику в отношении стран Восточной Европы, т. е. ориентировалась на более короткие или длинные сроки совети­зации. Автор критически оценивает концепцию, разделяемую рядом других российских историков, что до середины 1947 г. Сталин до­пускал развитие стран Восточной Европы по «национальному» (т. е. более демократическому) пути к социализму. По мнению Гибианского, формула «несоветского пути» означала «растянутую советизацию» и имела «камуфляжный смысл». Поднимая вопрос о расхождениях российских историков в датировке и оценке существа советско-югославского конфликта, Гибианский опровергает точку зрения, согласно которой этот конфликт возник как часть сталинского плана перехода от политики «национальных путей» к социализму к насаждению единообразия по советскому образцу. С точки зрения автора, конфликт Сталина с Тито был скорее первым расколом в социалистическом лагере. В работе Гибианского читатель найдет и другие критические оценки, а также интересные размышления о ме­тодологии исследования темы.

В статье Н. И. Егоровой показана специфика консолидации западного блока, который в совокупности с процессами, происходив­шими в советской сфере влияния, явился одним из системообразующих факторов формирования биполярности послевоенных международных отношений и эскалации холодной войны. Значительное внимание в статье уделено планам западных держав в отношении интеграции Западной Германии в европейскую систему безопасно­сти и соответствующей реакции советского руководства. В этой свя­зи автор касается дискуссионных вопросов (не разделяя позицию А. М. Филитова) об истинных мотивах посылки советской ноты от 10 марта 1952 г. (так называемая «нота Сталина») правительствам Англии, Франции и США и о степени обеспокоенности советского руководства перспективой ремилитаризации ФРГ и ее вступления в Европейское оборонительное сообщество в начале 1950-х годов. В контексте анализа блоковой политики Запада, создания армии НАТО и расширения стратегических границ Североатлантического альянса Егорова затрагивает важную, но пока еще находящуюся на периферии интересов российских историков (в силу закрытости не­обходимых архивов) тему военного измерения холодной войны.

Поскольку германский вопрос, как одна из главных причин и движущих сил холодной войны, по-прежнему порождает различные интерпретации, большой интерес представляет статья А. М. Филитова, предлагающего искать ответ на спорные вопросы посредством конкретного анализа отдельных периодов германской проблемы. Обращаясь к послевоенной истории советско-германских отношений с экскурсом в военные годы, автор сосредоточил внимание на ее поворотных моментах, характеризовавшихся сменой идейно-полити­ческих установок и дипломатической тактики советских лидеров. Макроистория переплетается в статье с микроисторией: на основе новых документальных свидетельств Филитов пересматривает ряд трактовок современной российской историографии. Так, в частно­сти, он полагает, что осенью—зимой 1946 г. и в январе 1947 г. еще существовали возможности для компромисса бывших союзников по германскому вопросу, которые были упущены. Пересмотру подвер­гаются и собственные прежние оценки автора, например относитель­но причин Берлинского кризиса 1948—1949 гг. Критический подход Филитова к утвердившимся оценкам «ноты Сталина» и отношения вождя к «германской угрозе» в 1950-е годы, а также к доминирую­щей в историографии трактовке корней Берлинского кризиса 1958— 1961 гг. во многом основаны на тезисе автора, что холодная война помимо своих межблоковых проявлений была еще и «своеобразной формой регулирования отношений внутри обоих лагерей», т. е. вза­имоотношений сверхдержав с их союзниками.

В отличие от А. М. Филитова, который полагает, что, как и пер­вый Берлинский кризис, война в Корее была «тестом» СССР в отношении намерений США развязать большую войну, К. Уэзерсби рассматривает происхождение этого первого «горячего» локального конфликта в годы холодной войны не как исходное намерение испытать Запад на прочность (хотя в итоге он подвергся этой проверке), а с позиций эволюции подхода Сталина к силовому решению корейского вопроса и его просчетов в оценке невмешательства США в гражданскую войну в Корее. Участие в написании данной книги американской исследовательницы, автора многих работ по истории корейской войны и руководителя проекта «Корейская инициатива» в рамках Проекта по международной истории холодной войны, на­глядно демонстрирует объединение усилий международного сообщества ученых в создании новой истории холодной войны. Примеча­тельно, что К. Уэзерсби в своем исследовании в значительной мере опирается на документы Архива Президента РФ, которые до сих пор не рассекречены, но копии которых были предоставлены правительству Южной Кореи во время визита туда Б. Н. Ельцина и прежде всего оказались доступными зарубежным историкам. Помимо ана­лиза советско-корейских отношений в 1949—1953 гг. в статье на ос­нове записей бесед Сталина с Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем уде­лено внимание сложному характеру советско-китайских отношений в годы войны в Корее, затрагивавших как вопросы военных дей­ствий КНР, так и процесс переговоров о мирном урегулировании 1951—1953 гг. Автор предлагает свою версию ответа на спорный воп­рос о том, почему Сталин предпочел поддерживать военные действия в Корее в стадии позиционной войны и всячески затягивал перего­ворный процесс.

Затронутая Н. И. Егоровой и К. Уэзерсби тематика милитаризации холодной войны получает свое продолжение в статьях В. Л. Малькова и Ю. Н. Смирнова, посвященных роли ядерного оружия в происхож­дении и развитии послевоенной конфронтации. В рамках постановки и решения сверхзадачи показать на примере политики, связанной с созданием атомной бомбы, выработку кодекса взаимосдерживания в условиях неравного военно-технологического противостояния США — СССР и риска ядерной войны В. Л. Мальков сосредоточи­вает внимание на внутриполитическом аспекте советской атомной дипломатии. Впервые в исследовании феномена «атомной диплома­тии» автор придает столь важное значение анализу морально-психологического климата в СССР, который сложился под влиянием атом­ной монополии США и который позволил Сталину укрепить собственную власть, а также проводить жесткую политику в отношении держав западного «атомного клуба». Как подчеркивает автор, «призрак атомной войны» оказался пригодным для внутреннего и внеш­него использования. Мальков также выявляет существование внут­ренней взаимосвязи между опасением со стороны Кремля «герман­ской угрозы» в первые послевоенные годы и отсутствием атомного паритета между США и СССР. В целом автор подчеркивает важность учета техногенного фактора, т. е. появления и гонки ракетно-ядер­ных вооружений, в изучении происхождения и поступательного раз­вития холодной войны, при этом обращая внимание на личностные характеристики политических лидеров и их восприятие происходя­щих событий.

Ю. Н. Смирнов, который как ученый-ядерщик принимал участие в создании водородной бомбы мощностью 50 мегатонн в группе А. Д. Сахарова и написал ряд работ по истории советского атомно­го проекта, также разделяет мнение относительно определяющего влияния на послевоенное противостояние СССР и США создания и совершенствования ядерного оружия. В своей статье с использо­ванием малоизвестных профессиональным историкам фактов и цифр Смирнов выстраивает убедительную систему доказательств взаимо­связи эскалации холодной войны и гонки ядерных вооружений. В представленной автором хронологии событий данного процесса на­чало 1960-х годов отмечено в качестве важной точки отсчета. Взрыв 100-мегатонной (в варианте 1/2 мощности) термоядерной бомбы над Новой Землей в октябре 1961 г. и Кубинский кризис в октябрьские дни 1962 г. продемонстрировали миру опасность политической игры сверхдержав на «устрашение», а осознание необходимости контроля за ядерными вооружениями привело к Договору 1963 г. В плане ана­лиза внутриполитической составляющей холодной войны и в про­должение темы, затронутой В. Л. Мальковым, о вкладе самих разра­ботчиков ядерного оружия в «просвещение» политической элиты относительно угрозы выживанию человеческой цивилизации и не­возможности выиграть атомную войну, в статье Смирнова содержит­ся интересный материал об атмосфере свободомыслия, которая су­ществовала в «закрытых» советских городах. Автор также приводит факты об отдельных случаях влияния создателей ядерного оружия на процесс принятия решений в области обороны, технической поли­тики и разоружения. Особо рассматривается такой малоизвестный факт как сопричастность физика-теоретика В. Б. Адамского к подпи­санию московского Договора 1963 г. о запрещении испытания ядер­ного оружия в трех средах.

В числе сравнительно новых сюжетов для российской историо­графии холодной войны находится деятельность советской развед­ки, что связано в первую очередь с трудностями доступа к архивам спецслужб. Тем более отрадно, что данная тематика представлена в сборнике статьями В. В. Познякова и И. А. Аггеевой. В работе По­знякова показано, сколь разветвленной разведывательной сетью обладал Советский Союз в первые годы холодной войны и какова была структура функционирования советской разведки. Автор, опираясь на российские архивные документы и рассекреченные материалы американского проекта «Венона», анализирует как внутренние, так и внешние причины кризиса советской разведывательной деятельности во второй половине 1940-х годов, ряд провалов, особенно в США. Позняков заостряет внимание на важных и взаимосвязанных вопросах о том, какого рода информация интересовала сталинское руководство и как недостоверность разведывательной информации отражалась на советских внешнеполитических акциях. В качестве конкретных примеров негативного воздействия просчетов советской разведки на советскую внешнюю политику и недостатков работы Сталина с разведывательной информацией автор приводит эпизоды из истории первого Берлинского кризиса и войны в Корее.

В фокусе статьи Аггеевой находятся советско-канадские отноше­ния, рассмотренные сквозь призму «дела Гузенко» 1945 г., имевшего широкий международный резонанс и внесшего свою лепту в ухуд­шение взаимоотношений между бывшими союзниками в войне. Ав­тор вводит в оборот новые документы из канадских и российских архивов, позволяющие представить сложную картину выработки позиции Канады в ответ на побег советского шифровальщика и по­казать, что беспрецедентный случай предания гласности (после дли­тельных консультации канадской стороны с представителями США и Великобритании) деятельности военной разведки преследовал да­леко идущие политические цели и был связан с начинавшейся на Западе антисоветской кампанией. В то же время Аггеева поднимает в статье и другую важную проблему современной историографии: о роли третьих стран в становлении холодной войны. В статье пока­зано, как Канада стремилась использовать «дело Гузенко» для свое­го утверждения в качестве равного участника англо-американского атлантического партнерства.

Тема воздействия третьих стран на динамику холодной войны находит более полное выражение в статье Ар. А. Улуняна, которая посвящена специфике внешней политики Греции и Турции как младших членов НАТО, занимавших важное геостратегическое по­ложение и пытавшихся использовать соперничество сверхдержав в Средиземноморском и Ближневосточном регионах в собственных национальных интересах. В статье достаточно нового материала, касающегося участия этих стран в Североатлантическом блоке, со­здании Балканского союза и вхождения Турции в Багдадский пакт. Уделяя значительное внимание внутриполитическому измерению холодной войны, Улунян на примере ряда событий внутриполити­ческой и внешнеполитической жизни Греции и Турции, которые характеризовали их становление к концу 1950-х годов в качестве малых региональных держав, выстраивает модель взаимоотношений подобных стран с великими державами в условиях холодной войны.

Изучение холодной войны не может быть оторвано от ее анти­тезы, каковой, являлась политика разрядки. Поэтому в сборнике выделена проблема первой разрядки в послевоенных международных отношениях, важным фактором которой явились дипломатические инициативы нового советского руководства, пришедшего к власти после смерти Сталина в марте 1953 г. Одним из первых значимых шагов главных участников холодной войны в сторону ослабления международной напряженности явились результаты Женевской кон­ференции 1954 г. по Индокитаю. Этот важный эпизод истории хо­лодной войны и разрядки, который только начинает привлекать внимание российских исследователей, всесторонне рассмотрен в ста­тье И. В. Гайдука. Стоит отметить, что автор прослеживает взаимо­связь советских предложений относительно необходимости урегули­рования опасной ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где шла война во Вьетнаме, с решением европейских проблем: по воз­можности повлиять на позицию Франции в отношении создания Европейского оборонительного сообщества с участием Западной Гер­мании. Опираясь на новые документы, которые автору удалось об­наружить в российских архивах и впервые познакомить с ними чи­тателя, Гайдук показывает сложность процесса принятия решения советским руководством о разделе Вьетнама в качестве оптимального выхода из Индокитайского кризиса. В фокусе исследования автора находится активность советской дипломатии во главе с В. М. Моло­товым, действовавшей в преддверии и на самой конференции в Женеве в тесном контакте с представителями КНР и ДРВ.

В отличие от Женевской конференции 1954 г. историки гораздо чаще обращаются к итогам встречи на высшем уровне в Женеве в июле 1955 г. как к прообразу разрядки. В статье Н. И. Егоровой дан­ное событие рассматривается в контексте анализа советских предло­жений середины 1950-х годов о создании системы коллективной безопасности в Европе в противовес Парижским соглашениям 1954 г. и включению ФРГ в НАТО. Реконструкция на базе новых архивных документов основных расхождений между советской формулой обес­печения безопасности в Европе с ее ставкой на сохранение раскола Германии и западного «плана Идена», которые нашли свое прояв­ление на женевской встрече и на совещании министров иностран­ных дел осенью 1955 г. в Женеве, позволяет лучше понять, почему в середине 1950-х годов не были реализованы потенциальные воз­можности для компромиссов, равно как и то, почему в это время ослабление международной напряженности не могло стать долговре­менным процессом.

Середина 1950-х годов была отмечена и другими явлениями, раз­мывавшими жесткую биполярную модель конфронтации. К ним от­носится начало процесса дестабилизации советского блока. Этот вопрос достаточно подробно освещается в статье А. С. Стыкалина, который, опираясь на большой массив документов, не ограничился ярким описанием эскалации и подавления польского и венгерского кризисов 1956 г., а предпринял попытку комплексного анализа внеш­него фактора (воздействия на события в Восточной Европе внутри-блоковой политики СССР, западных планов дестабилизации восточ­ноевропейских государств) и внутреннего (нарастания протеста на­селения Восточной Европы против социально-экономической политики коммунистических властей). Этот подход позволил авто­ру на примере событий в Венгрии выявить причины отката Н. С. Хру­щева и других советских лидеров от провозглашенной на XX съезде КПСС формулы о многовариантности путей перехода к социализму и в конечном итоге принять решение о военной интервенции. В за­ключительной части статьи рассматривается влияние кризисов в Польше и Венгрии, а также специфической югославской модели, тенденций к независимости в Румынии и китайско-советских раз­ногласий на усиление центробежных тенденций в советском блоке в 1960-е и последующие годы.

Еще одна принципиально новая характеристика холодной войны, возникшая в 1950-е годы и оказавшая существенное влияние на процесс конфронтации, получает рассмотрение в статье М. Я. Пели-пася. В рамках конкретно-исторического исследования Суэцкого кризиса 1956 г., с акцентом на анализе формирования и отстаива­ния США своих национальных интересов в Ближневосточном реги­оне, автор поднимает проблему распространения холодной войны на страны «третьего мира». Особенностью авторской трактовки Суэц­кого кризиса являются сомнения в обоснованности традиционной оценки его начала с объявления Г. А. Насером 26 июля 1956 г. реше­ния о национализации Суэцкого канала. По мнению Пелипася, кор­ни конфликта лежали в несовершенстве ялтинско-потсдамской меж­дународной системы и стремлении развивающихся стран выйти из навязанной им роли объектов, а не субъектов международных отно­шений. Однако в условиях биполярности законная и справедливая с точки зрения международного права акция Каира рассматривалась даже государственными деятелями развивающихся стран как поку­шение на стабильность существующего мирового порядка и необос­нованное осложнение международной обстановки. Как подчеркива­ет автор, данная реакция со стороны руководителей формировавше­гося Движения неприсоединения, прежде всего Дж. Неру, заставила Насера в его борьбе за лидерство в арабском мире и отстаивание су­веренитета Египта сделать ставку на американо-советские противоре­чия в регионе. В числе глобальных последствий трехсторонней анг­ло-франко-израильской агрессии в ноябре 1956 ,г. и ее провала в ста­тье выделен и такой факт, как проявление кризисных тенденций в блоке НАТО. Таким образом, Суэцкий кризис, находившийся на пе­риферии основного фронта холодной войны, оказал на западный блок то же дестабилизирующее влияние, которое имели последствия раз­вивавшегося параллельно Венгерского кризиса для восточного блока.

Наиболее опасным кризисом холодной войны, который поставил мир на грань ядерной катастрофы, явился Кубинский кризис. В ста­тье А. А. Фурсенко, продолжающего более детальное исследование советско-американского противостояния в Западном полушарии в тревожные октябрьские дни 1962 г., преимущественное внимание уделено таким конкретным и все еще далеким от окончательных оценок вопросам, как роль разведки в развитии событий, а также принятие Н. С. Хрущевым решения о размещении советского стра­тегического и тактического ядерного оружия на Кубе. С этой целью автором привлечены новые документы из Архива Президента РФ и Службы внешней разведки, позволяющие внести коррективы в су­ществующие интерпретации. Вместе с тем Фурсенко подчеркивает, что перспективным направлением дальнейшего изучения Кубинского кризиса является его рассмотрение во взаимосвязи с Берлинским кризисом и возведением Берлинской стены, с ситуацией на Дальнем Востоке и другими аспектами международных отношений начала 1960-х годов.

Обзор тематики, концептуальных подходов и оценок в представ­ленном на суд читателей сборнике статей позволяет судить о при­оритетных на сегодняшний день направлениях изучения холодной войны в российской историографии и о большом, еще далеко не освоенном историками комплексе проблем, требующих своего иссле­дования.

Авторский коллектив сборника и редколлегия книги выражают надежду, что результаты их труда стимулируют научную мысль в об­ласти анализа международных отношений второй половины XX в., а также будут способствовать складыванию более объективного пред­ставления о недавнем прошлом у молодого поколения, имея в виду и тот факт, что спецкурсы по истории холодной войны включены в программы ряда российских вузов.

¹  Холодная война: Новые подходы, новые документы / Отв. ред. М. М. На-ринский. М., 1995; Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945— 1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995.

²  Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991; Он же. Молотов: По­лудержавный властелин. М., 1999; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Запис­ки нежелательного свидетеля. М., 1996; Корниенко Г. М. «Холодная война». Свидетельство ее участника. М., 1995; 2-е изд. 2001; Громыко А. А. Памятное: В 2 т. М., 1988; Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. М., 1997; Трояновский О. А. Через годы и расстояния. М., 1997; Фалин В. М. Без скидок на обстоя­тельства. Политические воспоминания. М., 1999 и др.

³  Gaddis J. L. We Now Know: Rethinking Cold War History. Oxford, 1997.

⁴  См.: Системная история международных отношений. События и докумен­ты 1918—2000: В 4 т. / Отв. ред. А. Д. Богатуров. Т. 1. М., 2000; Современные международные отношения: Учебник / Под ред. А. В. Торкунова. М., 1999.

⁵  Wohlforth William С. A Certain Idea of Science: How International Relations Theory Avoids the New Cold War History // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 2 (Spring 1999). P. 39—60; Lebow Richard N. Social Science, History, and the Cold War: Pushing the Conceptual Envelope // Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London, 2000. P. 103-125.

⁶  Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London. 2000.

⁷  Cold War History. Vol. 1, № 1 (August, 2000).

⁸  Journal of Cold War Studies.

⁹  Совещания Коминформа, 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998.

¹⁰  Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические преследо­вания евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994; Он же. Тайная политика Иосифа Сталина: Власть и антисемитизм. М., 2001; Зима В. Ф.

Голод в СССР 1946—1947 гг.: Происхождение и последствия. М., 1996; Ивано­ва Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства. М., 1997; Пихоя Р. Г. Совет­ский Союз: История власти. 1945—1991. Новосибирск, 1998; 2-е изд. М., 2000.

¹¹  Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. Политика и повседнев­ность. 1945-1953. М., 2000.

¹²  Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001; Они же. Рождение сверхдержавы. 1945—1953 годы. М., 2002.

¹³  Сталин и холодная война / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1998; Сталин­ское десятилетие холодной войны / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1999.

¹⁴  Фурсенко А. А., Нафтали Т. Адская игра. Секретная история Карибского кризиса, 1958—1964. М., 1999; Торкунов А. В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950—1953 годов. М., 2000; Орлов А. С. Холодная война. М., 2000; Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945—1960 гг. М., 2001; Новик Ф. И. «Оттепель» и инер­ция холодной войны. (Германская политика СССР в 1953—1955 гг.). М., 2001.

¹⁵  Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Моск­ва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002.

¹⁶  Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг.: В 2 т. / Отв. ред. Г. П. Мурашко. Т. I: 1944—1948. Новосибирск, 1997; Т. 2: 1949—1953. Новосибирск, 1998; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953: Доку­менты: В 2 т. / Отв. ред. Т. В. Волокитина. Т. 1: 1944-1948. М., 1999; Т. 2: 1949— 1953. М., 2002; СССР и германский вопрос, 1941—1949: Документы из Архива внешней политики Российской Федерации. Т. 1: 22 июня 1941г.— 8 мая 1945 г. М., 1996; Т. 2: 9 мая 1945 г. — 3 октября 1946 г. М., 2000; Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.: Документы. М., 1998; Лаврентий Берия. 1953 г.: Стеног­рамма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яков­лева. М., 1999; Молотов, Маленков, Каганович, 1957 г.: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1998; Ге­оргий Жуков: Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 2001.

¹⁷  СССР и холодная война / Под ред. В. С. Лельчука и Е. И. Пивовара. М., 1995; Советское общество: Будни холодной войны. М.; Арзамас, 2000.

¹⁸  Мальков В. Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995.

¹⁹  Симонов С. Н. Военно-промышленный комплекс в СССР в 1920—1950-е годы. М., 1996; Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс в СССР в годы холодной войны. (Вторая половина 40-х—начало 60-х годов). М., 2000.

²⁰  История советского атомного проекта: Документы, воспоминания иссле­дования. Вып. 1. М., 1998; Атомный проект в СССР. Документы и материалы: В 3 т. / Под ред. Л. Д. Рябева. Т.1: 1938-1945: В 2 ч. М., 1998; Т. 2: Атомная бомба, 1945-1954. Кн.1. М.; Саров, 1999.

²¹  Fleming D. The Cold War and Its Origins, 1917—1960: In 2 vols. London, 1961. См. также: Дэвис Д., Трани Ю. Первая холодная война. Наследие Вудро Виль­сона в советско-американских отношениях. М., 2002.

²²  Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очер­ки истории. М., 2002. С. 4-5, 16, 29—56.