Милосердие
Мы уже говорили о помощи погорельцам по решению общины в виде помочей. Часто она носила и сугубо индивидуальный характер. «Все крестьяне нашей местности,— писал в конце XIX века Ф. А. Костин из деревни Мешковой Орловского уезда,— к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь как советом, так и делом». Каждый крестьянин, отмечал он далее, «считает за счастье», если у него поселится погоревший сосед. Беспрекословно брали скотину погоревшего к себе на двор, давали ему свою лошадь. Брать с погорельца деньги за помощь «считается большой грех и срам».
С жалостью и состраданием относились и к чужим погоревшим крестьянам. «Никто не отказывает просящему «на погорелое»,— записал Ф. А. Костин. Это же подчеркивал и вологжанин А. К. Аристархов: «Погорельцев снабжают всем, что есть лишнего, а иной раз и от необходимого. Собирающий (милостыню.— М. Г.) «на погорелое место» пользуется большим состраданием и благотворительностью крестьян».
При пожарах «иные смельчаки вместе с хозяевами дома бросались в горевшие дома и спасали от огня имущество». Многие пользовались известностью за самоотверженное и находчивое поведение во время стихийных бедствий. Так, крестьянин деревни Дмитряково (Фетиньинская волость, Вологодский уезд) Василий Матвеев отличался удивительной смелостью, проворством и умением в опасных обстоятельствах. «Кажется, уже горит совсем, нет, он выбежит из огня с целою кучею крестьянского добра, бросится в пруд и, мокрый, снова бежит в огонь. Энергия его побуждает и других крестьян принимать горячее участие в спасении чужого добра». Пожар — нередкое бедствие для деревянной русской деревни, поэтому многочисленные рассказы о самоотверженной готовности помочь другому человеку связаны именно с пожарами.
Повсеместно проявлялось гостеприимство к чужим людям, попросившим крова, в том числе и нищим. Просто удивительно, какое большое количество упоминаний о распространении милосердия, милостыни, гостеприимства у русских крестьян всей территории России встречается в документах XVIII—XIX веков. «Нищему никогда не откажут ни в хлебе, ни в ночлеге»,— сообщали из Вельского уезда Вологодской губернии. «Нищие в редком доме получают отказ»,— утверждал информатор из Пошехонского уезда Ярославской губернии. «Очень гостеприимны и внимательны к нищим и странникам»,— писали из Белозерского уезда Новгородской губернии. В последней информации подмечено, что большим гостеприимством и радушием к постороннему человеку отличаются крестьяне «среднего и бедного состояния».
Но есть и противоположные утверждения (из Вельского уезда Вологодчины) о том, что именно зажиточные крестьяне больше принимают у себя просящихся на ночлег и обязательно накормят при этом.
В рассказе 1849 года о нравах помещичьих крестьян сел Голунь и Новомихайловское Тульской губернии (Новосильский уезд) отмечалось равное гостеприимство всех крестьян: «При такой набожности ни у кого, по выражению народному, не повернется язык отказать в приюте нуждающемуся страннику или нищему. Лавку в переднем углу и последний кус хлеба крестьянин всегда готов с душевным усердием предоставить нищему. Это свойство крестьян особенно похвально потому, что бедные семейства, до какой бы крайности ни доходили, никогда не решаются нищенствовать, но стараются или взять заимообразно, или пропитываться трудами рук своих, и из этого-то слезового куса они никогда не отказывают страннику-нищему».
Таков, дорогой читатель, высокий образец нравственности наших предков: даже тот крепостной крестьянин, который сам стоял на грани обнищания, делился со странником — чужим ему человеком.
«По уборке хлеба всякий за грех почтет отказать просящему новины (хлеб нового урожая.— М. Г.), несмотря на то, что таковых просителей бывает очень много»,— отмечалось по Мещевскому уезду Калужской губернии.
Некоторые современники писали о различиях в странноприимничестве в деревнях, отдаленных от городов и больших дорог, и в подгородних и притрактовых селениях: первые, как правило, приветливо открывали ворота и двери любому странствующему, угощали, обеспечивали ночлегом, снабжали необходимым в пути безвозмездно; вторые нередко за все брали плату, увеличивая ее в зависимости от обстоятельств.
Однако чаще мы находим в источниках безоговорочные утверждения о гостеприимстве крестьян. «Вологодский народ, как и весь вообще русский, чрезвычайно гостеприимен. Отказ путнику, попросившемуся переночевать, является в виде крайнего исключения,— писал в 1890 году Н. А. Иваницкий — один из лучших собирателей сведений о нравах и быте русского Севера.— Не пустит в избу странника или прохожего разве баба, оставшаяся почему-либо дома одна, в которой страх пред чужим человеком («кто его знает, что он в мыслях держит») превозмогает чувство гостеприимства и сострадательности, или же семья раскольников. Не покормят прохожего в том только случае, когда у самих есть нечего».
«Проезжающий мимо селения, даже незнакомый, нуждающийся в ночлеге, а также и проходящий пеший путник в редком дому получает отказ» — сообщал С. Я. Дерунов из Пошехонского уезда (Ярославская губерния). Он описывал ласковое и внимательное отношение к проезжему, прохожему. Б. Иванов из Новгородской губернии (Белозерский уезд) дал подробную зарисовку подобного приема, сделанную с натуры. Он отметил, что в зимнюю пору особенно часто просятся на ночлег путники, едущие издалека. «В большинстве случаев крестьяне отказываются от платы, а если и берут, то весьма умеренную, чаще всего сколько сам проезжий положит».
Приведем целиком одно описание приема крестьянином нищего в Новгородском крае, так как оно хорошо передает обстановку благожелательности, которую стремились создать в этом случае. «Когда нищий заходит в избу, то хозяин или хозяйка первым долгом стараются обласкать пришедшего своим сочувственным взглядом, особенно если замечают в нем усиленную робость и унижение, затем подают ему кусок хлеба; нередко осведомляются, откуда он, расспрашивают о его бедственном положении, приглашают отогреться и поесть теплой пищи, а если дело случится к ночи, то добродушно сами предлагают остаться ночевать, говоря: «Куда ты пойдешь на ночь глядя, ночуй — ночлега с собой не носят, вот вместе поужинаешь с нами, обночуешься, а утром и пойдешь с Богом».
Если приходил в избу не нищий, а просто незнакомый крестьянин, чтобы отдохнуть в пути, хозяин прежде всего спрашивал, откуда он, куда и по какому делу идет. Затем радушно предлагал прохожему человеку пообедать «чем Бог послал» и в ответ на его благодарность добавлял: «Да что за пустое благодарить, а вот закуси, а потом и говори спасибо. Эй, хозяйка, собирай на стол, пусть человек-то пообедает, устал с дороги-то!» И полученная после обеда благодарность тоже встречала оговорки хозяина: «Ну, не осуди, родимый, на большем, что уж случилось».
Отношение к приезжающим из соседних деревень бывало разное, смотря зачем приехал. Если приехал просить ночлега или помощи — то разговоры и прием были всегда радушными. Если же приехал, чтобы получить какую-либо выгоду — купить подешевле или продать подороже, то и разговор с ним вели «хитрый», с определенным расчетом.
«Благотворительность обнаруживается в готовности помочь ближнему и советом, и делом, ссудить его нужным, также в милосердии к бедным, в подаяниях,— писал житель села Давшино (юго-западная часть Пошехонского уезда) в 40-х годах XIX века.— Некоторые из здешних жителей погребают на свой счет умерших в крайней нищете и делают иногда по ним поминки. Гостеприимство выражается в том, что во время праздников здешние жители угощают всех гостей, как родных, так и чужих, и даже часть таких, которых не знают по имени; впрочем, они даже и не заботятся узнать их имена (... ) Если такие гости станут извиняться перед ними, что, не будучи прежде знакомы, осмелились прийти, то они говорят им только: «Ну, братцы! попали в артель, так погостите на доброе здоровье, чем Бог послал; мы рады празднику, стало быть, рады и гостям; может быть, случится и нам побывать у вас когда-нибудь, нельзя отрекаться от этова». То же бывает и на свадьбах: угощают не только родных, но и соседей».
В Давшине «всякий хозяин ласково и охотно принимает к себе в дом прохожих людей, как знакомых, так и незнакомых, особливо бедных, которые просятся ночевать; угощает их ужином и завтраком и ничего не берет за пищу, ни за постой; даже с торговых людей и разносчиков с мелочами не берут ничего».
Человек милосердный, оказывающий благотворительную помощь, всегда пользовался уважением односельчан. А. А. Фомин из села Пречистого Ростовского уезда Ярославской губернии решительно утверждал: «Уважение здесь приобретается не зажиточностью, а помощью бедным крестьянам при каком-либо случившемся с ними несчастье, при нужде; в здешней волости есть и небогатые крестьяне, но тем не менее им оказывается уважение и расположение потому именно, что они нередко дают бедным своих лошадей для работы, ссужают их в нужде чем-либо, хлопочут за тех, с которыми случилось какое-либо несчастье, например, перед земским начальником, волостным правлением и т. п.». Та же мысль и у А. Титова из деревни Издешково Вяземского уезда Смоленской губернии: зажиточность еще не основание для уважения; богатый, но скупой не пользуется уважением.
О постоянной готовности крестьян к соседской взаимопомощи подробно писали из Владимирского уезда. Обратившиеся к соседям отказа не получали. Если кто-либо был особенно известен, например, своим искусством «уставлять» сохи, насаживать косы, то к нему обращались соседи. «В этих случаях «возмездия» (то есть вознаграждения.— М. Г.) не полагается, так как небольшая услуга и помощь другим считаются делом совести, и отказ беспричинный в подобных случаях вызвал бы осуждение». Но этот же корреспондент из Владимирщины замечал, что разница в имущественной обеспеченности сказывается на соседских взаимоотношениях: бедный сосед мог оказаться в подчиненном отношении к богатому. Если же бедный поправлял дела, менялось и отношение.
Владимирская губерния — промышленная. В ней особенно активно развивалось отходничество, многие деревни и села были охвачены промыслами, подчиненными городским предпринимателям. Здесь заметнее проявлялась тяга к накопительству, влияние городских рыночных отношений. А в сообщении, например, из менее затронутого этими процессами Яренского уезда Вологодской губернии (из села Усть-Вым, в восьмидесяти верстах от Яренска) утверждалось без всяких оговорок: в случае нужды в деньгах или хлебе свободно обращаются к соседу; пользуются вещами, занятыми у соседей, иногда подолгу. Зажиточные крестьяне часто «берут к себе на воспитание в качестве помощников бездомных и бедных сирот и нищих не только своего, но и чужих приходов, приходящих к ним за милостыней». Этот корреспондент из Усть-Выма Т. Шумков писал о «безыскусственной простоте и гостеприимстве» во всех взаимоотношениях.
В ходу было много пословиц о добрых соседских отношениях: «Себе согруби, а соседу удружи»; «не копи именья — наживи соседей»; «ближний сосед — лучше дальней родни»; «с соседом жить — дружить» и другие.
В индивидуальной соседской помощи (как и в коллективной - помочах) трудно подчас отделить благотворительность от взаимных услуг. Но много было в жизни деревни добрых дел в чистом, явном их проявлении. В их числе — обычай одаривать и угощать арестантов на Пасху или другие большие праздники. В Талызинской, например, волости Орловской губернии на «Велик день» звали к себе «разговляться» всех, кто сидел в это время под арестом в волостной тюрьме. Для этого ходили просить разрешения у старшины. В крестьянском доме арестанту дарили чистую рубашку, и хозяин усаживал его рядом с собой за стол и угощал как самого близкого родственника. Такие приглашения арестантов делались также в те дни, когда община заказывала причту молебен и в деревню приносили образа. Подарки и угощение арестантам, как и всякая подача милостыни, четко были связаны в крестьянских представлениях с долгом христианина делать добрые дела, быть милосердным.
«Крестьянин никогда не отказывает нищему в подаянии»,— утверждал в конце XIX века житель Брянского уезда. Об угощении крестьянами бедных в любое время «по мере своих средств» сообщали и из Валуйского уезда Воронежской губернии. Известный историк и просветитель П. А. Словцов писал о сибиряках: «Этот крестьянин с черствым видом, но не сердцем, знаете ли вы, носит в себе тайну благоговейности и сострадания к неимущим братьям».
Существовали и закрепленные обычаем конкретные поводы и сроки для угощения нищих и раздачи милостыни. За этими сроками и обычаями тоже стоял определенный религиозный смысл.
В Суджанском уезде Курской губернии по большим праздникам хозяйки брали с собой в церковь «паляницы» (ржаные лепешки), вареники в деревянных мисках, бублики и пироги и по окончании службы оделяли ими нищих.
В Сибири было принято на Святки (между Рождеством и Крещением) не только угощать, но и наделять значительными припасами нуждающихся. П. А. Словцов хорошо знал Сибирь и описал, как в эти дни «беспомощные или хворые хозяева скудных семей разъезжали по деревням из дальних мест и останавливались у ворот зажиточных домов. Странник входил с незазорною совестью и объявлял себя христославцем. Тотчас затепливалась перед образом восковая свеча, вся семья от мала до велика становилась в молитвенном положении и со сладостью слушала песнопевца». После того как он исполнит праздничные песнопения и скажет традиционное приветствие, незваному гостю предлагали хлеб-соль, а затем старший в семье шел отсыпать муку, крупу и грузил их вместе с другими продуктами на воз христославца.
Во многих местностях на Аграфену-купальницу (23 июня) посреди деревни ставились столы с постными яствами (в это время шел Петровский пост) для угощения нищей братии за счет всей деревни. Очень распространена была подача милостыни в связи с похоронами и поминальными днями. Так, житель Выскорецкой волости Владимирской губернии рассказывал, что у них в день похорон приглашаются на обед не только все родственники и соседи, но и нищие, сколько бы их ни случилось поблизости; угощали всех нищих и на сороковой день. Такие же сведения есть в нашем распоряжении и из Воронежской губернии. Но здесь речь идет уже не о нищих, а о бедных: «по прошествии шести недель по умершим» на обед «отовсюду» приглашают бедных и дают им еще с собой хлеб. В Вельском уезде Вологодской губернии на поминки приглашали и посторонних, а нищим давали все самое лучшее с поминального стола с просьбой «помянуть покойну головушку».
Незабываемый образ доброго и отзывчивого крестьянина запечатлелся с детских лет в памяти Ф. М. Достоевского. Это был мужик Марей - крепостной из деревни, принадлежавшей отцу Достоевского. Федя бродил один по лесу, увлеченно наблюдая за букашками и ящерицами, когда впечатлительному мальчику вдруг померещился крик: «Волк бежит». Он опрометью бросился из леса, крича от страха, и выскочил на поле, прямо на пашущего крестьянина.
«Не знаю, есть ли такое имя, но его все звали Мареем,— мужик лет пятидесяти, плотный, довольно рослый, с сильною проседью в темно-русой окладистой бороде. Я знал его, но до того никогда почти не случалось мне заговорить с ним. Он даже остановил кобыленку, заслышав крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг».
Марею не сразу удалось успокоить мальчика.
«— Что ты, что ты, какой волк, померещилось, вишь! Какому тут волку быть! — бормотал он, ободряя меня. Но я весь трясся и еще крепче уцепился за его зипун и, должно быть, был очень бледен. Он смотрел на меня с беспокойною улыбкою, видимо, боясь и тревожась за меня.
— Ишь ведь испужался, аи-аи! — качал он головою.— Полно, родный. Ишь малец, аи!
Он протянул руку и вдруг погладил меня по щеке. — Ну, полно же, ну, Христос с тобой, окстись». А когда успокоенный, наконец, Федя собрался уходить:
«— Ну и ступай, а я те вслед посмотрю. Уж я тебя волку не дам! - прибавил он, все так же матерински мне улыбаясь,— ну, Христос с тобой, ну ступай,— и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился. Я пошел, оглядываясь назад почти каждые десять шагов. Марей, пока я шел, все стоял с своей кобыленкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая мне головой, когда я оглядывался».
Достоевский отчетливо вспомнил эту встречу через двадцать лет, вспомнил в каторжном остроге, и образ Марея помог ему увидеть души за грубой внешностью товарищей по заключению. «Встреча была уединенная,— писал он потом о Марее,— в пустом поле, и только Бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе. Скажите, не это ли разумел Константин Аксаков, говоря про высокое образование народа нашего?»
О милосердии крестьян к чужим для них в социальном отношении людям писали декабристы и многие другие ссыльные, встречавшие сочувствие и помощь на всем пути их следования в ссылку. Вспомним хотя бы радушие забайкальских староверов, отмеченное в записках декабриста И. Д. Якушкина. А ведь это были дворяне — государственные преступники, которых сопровождал конвой. У сибирского крестьянства вообще существовал обычай подавать милостыню (хлеб, монеты) всем арестантам, шедшим по сибирским дорогам в сопровождении конвоя.
Нет сомнения, что готовность подать милостыню как по конкретному, закрепленному традицией поводу, так и при неожиданно, стихийно возникающей просьбе была характерна для русских крестьян. Возникая нередко как непосредственное движение души, из чувства жалости и сострадания, эта готовность опиралась и на общий взгляд, в котором воспитывали с раннего детства: подача милостыни считалась богоугодным делом.
Милосердное отношение к преступнику проявлялось и в крестьянском обычном праве. Интересно в этом отношении наблюдение юриста С. Л. Чудновского, изучавшего в конце XIX века юридические обычаи русских крестьян Алтая. Чудновский сравнивал государственное законодательство с теми обычаями и подходами, которыми руководствовались крестьяне в своих судах.
«Уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит «злую волю», сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в. преступнике главным образом «несчастного», жертву несчастно сложившихся обстоятельств. Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отомстить ему за содеянное им преступление, народ же в своем обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять».
Подход с позиций нравственности к рассмотрению разного рода правонарушений был характерен для крестьянской судебной практики. Чудновский справедливо видел в этом второе отличие обычного права от законодательства. «С точки зрения юриста-криминалиста многое нравственное может быть преступным, и не все, что преступно, должно быть безнравственным; с точки зрения обычно-правовых понятий народа, и в том числе алтайского населения, все преступное обязательно безнравственно; все, что нравственно, не может быть преступно.
<< Назад Вперёд>>