Святки
Примечательной чертой этого цикла было колядование, или славление: ходили группами от двора ко двору, исполняли песнопения, посвященные Рождеству Христову, величания хозяину, хозяйке и их детям. Начинали обычно с церковного песнопения: «Христос рождается, славите» (отсюда и название — «славление»). Хозяева давали славильщикам (колядовщикам) угощенье.
Повсеместно распространенный обычай этот выглядел в разных районах России по-своему.
Крестьянки деревни Братская Орловского уезда в 90-х годах XIX века так рассказывали о новогоднем колядовании: «У нашей деревни, у Степной, и у селе Троицком под Новый год собираются бабы, девки и молодые ребята, берут два мешка, заходят с конца деревни кликать Таусеньку. Останавливаются под окном крайнего дома и спрашивают хозяина: «Кликать ли Таусеньку?» Хозяин дозволяет: «Кличьте!» Тады усе карагодом затягивают песню». Корреспондент Тенишевского бюро, записавший рассказ крестьянок, привел и текст песни — величального характера. После исполнения хозяин выносил хлеб и мясо. Компания молодежи двигалась к следующему дому и так проходила всю деревню. После обхода дворов участники собирались в одном доме, высыпали из мешков еду и закусывали. Затем начиналось гаданье под подблюдные песни.
Здесь мы видим смешанный состав участников, посещение всех дворов подряд и завершение развлечения посиделками с гаданьем. Эти черты не были обязательны для всех колядований. Участники могли разделиться по полу или возрасту. Посещение дворов или домов могло быть выборочным. Завершив обход, молодежь в иных местах расходилась без посиделок. В селе Шиморском (Владимирская губерния, Меленковский уезд, имение Шепелевых — на правом берегу Оки) в «таусниках» — так называли здесь новогоднее колядование — участвовали только девушки. Готовиться к таусникам начинали за 2—3 дня, а иногда и за неделю. Девушки готовили затейливые костюмы, а некоторые и маски. Готовились и в тех домах, где были женихи: там хозяйки 31 декабря с раннего утра до позднего обеда пекли лепешки (у зажиточных — пшеничные, у бедных - ржаные) — собенники. Вечером ряженые девушки толпами появлялись на улицах и пели под окнами каждого дома, где был жених. В песне называли имя той невесты, которая предназначалась ему, по мнению, сложившемуся среди молодежи.
Постоянные, устойчивые пары в хороводе и особенно на посиделках были явлением распространенным. Выражению коллективного мнения на «таусниках», надо полагать, предшествовал период открытого ухаживания парня. В любом случае эта форма новогоднего обхода дворов давала возможность девушкам выразить свое отношение к предполагаемым брачным парам и оказать определенное давление на позицию старших — родителей. Разумеется, сочетание имен женихов и невест, прозвучавшее во время колядования, становилось потом предметом обсуждения в деревне.
Когда песня заканчивалась, хозяйка дома спешила к девушкам на улицу с решетом, доверху наполненным собенниками. Она одаривала их «за то, что назначали сыну ее невесту по сердцу». Девичий хор переходил к другому дому под громкие удары в железное ведро или «замирающие звуки (... ) гармони, или пронзительный писк трехструнной балалайки». К полуночи песни затихали. «Девки, тайком угостивши женихов собранными лепешками и горячими поцелуями, тихомолком расходились по домам».
В Пронском уезде (Рязанская губерния) под Новый год собирались «артели» из женщин и девушек «кликать Овсень»: под окнами каждого дома исполняли величальную песню хозяину и членам его семьи, получали угощенье. «Артель» имела «известный свой участок села».
Фольклорист В. И. Чичеров, обобщая сведения о колядовании, опубликованные в 30—40-х годах XIX века, писал: они «рисуют его как обряд, для проведения которого жители селения объединялись в однородные по возрасту и полу группы (иногда характер их нарушался соединением в одну группу девушек и парней). Колядующие определяли, кому быть мехоношей[Мехоноша носит мешок с полученными колядовщиками подношениями.]. В отдельных случаях среди колядующих выделялся главарь, руководящий обходом домов». Мехоношей и вожаком могло быть и одно и то же лицо. Деление для колядования на возрастные или половозрастные группы отмечалось и во многих описаниях второй половины XIX века.
Особенно многообразные группы колядующих описаны Г. И. Куликовским по Обонежью. В первый день Рождества, до обедни, там «ходили славить Христа» только нищие. Им подавали «коровашки» — хлебцы, приготовленные из ржаной муки пополам с ячменной. «После обеда славят Христа мальчики и девочки, собирая в свои «зобенки» (ручные корзинки) пряники, сухари и крендели». Следующая группа — «бабы и мужики»: семейные взрослые люди здесь тоже ходили по дворам славить. И только вечером, когда кончался зимний хоровод на улице, шла славить молодежь, парни и девушки раздельно. Они собирались двумя большими толпами, пели праздничные стихиры, переходя от дома к дому. Получали за это калачи и крендели. Наконец девушки ходили еще сверх того петь так называемое «виноградье» (от слов припева песни: «Виноградье — красно-зелено») к домам богатых крестьян или служащих: к учительнице, волостному писарю, старшине, фельдшеру, телеграфисту, начальнику военной команды — к тем, кто мог вынести исполнительницам деньги. Все «наславленное», как и деньги, полученные за исполнение «виноградья», передавалось хозяину избы, в которой в эту зиму проводились беседы молодежи. Это была плата за наем помещения.
Такое многообразие групп славильщиков встречалось, по-видимому, сравнительно редко. В большинстве описаний речь идет о колядовании молодежи и детей. Иногда упоминается рождественский или новогодний обход дворов или домов только детскими группами. Пожилая крестьянка Е. А. Виноградова из Иркутской губернии (Нижнеудинский уезд, Тулуновская волость), вспоминая в 1913 году время своей молодости, рассказывала: «На рождество с раннего утра, как только в церкви на утрени запоют тропарь праздника, ребята бегут славить Христа, поют по избам, как умеют, тропарь и кондак праздника». А в более ранние времена, по ее словам, «старики-бродяги в основном ходили, дети не умели петь. Подавали все больше хлебом, деньгами редко... Пьяных христославов, бывало, не увидишь (нонче всяки ходят)». На Новый год дети «подпевали» по избам. Им давали по 1—2 копейке или блин. На Новый год ходили меньше, чем на Рождество.
Духовный и величальный характер репертуара колидоьщикив (местные названия — славильщики, славцы, окликалыцики, окликалы) отмечается специалистами на основе обширного материала. Авторы полагают, что «обходный комплекс состоял из хождения с пением христианских гимнов (тропарей, кондаков), колядок, духовных стихов — рацей, виноградий». В ряде мест девушки «после пения религиозных песен по просьбе хозяев или по собственному желанию исполняли виноградья, чаще всего в домах, где были жених, невеста или молодые». Иногда по дворам ходили группы мужчин. Их называли «пожилые» — в Пинеге; «старики» — в Поморье (Холмогорский район), «взрослые мужики» — на Мезени, в Вятской и Енисейской губерниях, «матерые» — в Олонецкой губернии. В их репертуаре были церковные песнопения и духовные стихи. В Вятском уезде славильщиков называли «райщиками» — они исполняли песню «о злоключениях Евы и Адама в раю». При обходах дворов наряду с колядками исполнялись религиозные песни — тропари, кондаки — также в Поволжье, на Сумщине и Псковщине. В тех местах, где особенно велика была роль старообрядчества, обходы дворов обычно сопровождались только христианскими песнопениями.
У семейских Забайкалья в первый день Рождества, после службы в молитвенном доме, грамотные старики и те из молодежи, кто стоял на клиросе, ходили по домам партиями по 6-8 человек «славить Христа». Грамотность имела значение потому, что исполнялись духовные песнопения, подготовленные по письменным текстам. За один день в одном и том же доме могло побывать от 6 до 10 таких групп. Хозяева подавали христославщикам деньги, а в некоторых домах угощали их завтраком или обедом. Колядки имели разнообразные местные названия — коляда, овсень, таусень, щедровка, рацейка, волочебная. Величальный их характер часто сочетался с шуточным и лирическим. В самом величании качества выделялись разные.
Уж ты клюква красна,
Во сыром бору росла.
Таусень, таусень!
Василиса хороша
Все у батюшки росла.
Она тропочку тропила
Все узехонько,
Она богу-то молилась
Все низехонько.
Тута ехали бояре,
Сдивовалися:
«Да уж чье это дите Богу молится,
Богу молится, Низко клонится?
Мы пойдем, мы пойдем Посвататься!
Мы не сами пойдем,
Мы людей пошлем,
Мы богатых мужиков,
Мы курашкиных.
Мы курашкиных,
Мы степашкиных».
Таусень, таусень!
Это колядное величанье невесте, записанное в Пензенской губернии. Совсем по-иному звучит величанье молодой хозяйке (село Николаевка Мензелинского уезда Уфимской губернии, 80-е годы XIX века):
Как у кочета головушка
Краснехонька. Таусень!
У Степана-то жена
Хорошохонька,
Она по двору идет,
Ровно пава плывет,
Она в избушку идет,
Ровно буря валит,
Впереди-то сидит,
Ровно свечка горит,
В пологу она лежит,
Ровно зайка дышит.
Таусень!
В некоторых местах было принято, чтобы славильщики ходили с большой самодельной звездою. Все понимали этот символ — ведь звезда взошла над Вифлеемом, когда родился Христос. Дети пели в рождественском кондаке: «Волсви же со звездою путешествуют», а иногда и изображали волхвов, пришедших приветствовать Христа.
Хождение колядовщиков с «вертепом» (ящиком, в котором представляли сцены, связанные с рождеством Христа) у русских было менее распространено, чем у украинцев и белорусов. В Шенкурском и Вельском уездах Вологодской губернии в первой половине XIX века «с 25 декабря целую неделю» ходили «ребяты со звездою, сделанною из бумаги, в аршин величиною, с разными прикрасами и освящаемою свечами. Пришедши под окны дома, сперва поют они тропарь и кондак празднику, а затем виноградье; между тем звезда беспрестанно круговращается. Пропев виноградье, поздравляют хозяина и хозяйку с праздником, наконец восклицают: на славу Божию; этим они просят себе подачи. Тогда хозяин приказывает одному из славильщиков войти к себе и дает ему денег». Колядовщиков нередко сопровождала толпа любопытствующих. Остроты, пение, сценки исполнителей, как и реакция хозяев, их угощение — все подлежало оценке зрителей, а значит, и общественного мнения селения. Оценивалось мастерство исполнителей, их юмор, щедрость или скупость хозяев, разъяснялись намеки или прямые выпады, прозвучавшие в импровизациях. В обстановке колядования раздвигались границы допустимого в поведении: нельзя было обижаться на упреки, насмешки или озорство колядовщиков. Дополнительное оживление в обходы вносили встречи разных групп участников. Традиция вводила в определенные художественные формы и эту ситуацию. Встретившиеся партии останавливались; начинались взаимные загадки, исполнявшиеся в виде коротких песен.
Пожалуй, не менее характерно, чем хождение славильщиков, было для святок участие ряженых. Ряженые появлялись на молодежных посиделках или обходили дома. Готовили костюмы и маски заранее. Вот, например, передо мною описание святок в селе Шельбове Юрьевского уезда Владимирской губернии. В течение первых трех дней празднеств, то есть на самое Рождество, когда никто не работал, молодежь здесь «рядилась». Парни — солдатами, офицерами, цыганами, стариком, бабой, а «натуральные бабы и девицы» — птицами (журавлем, курицей). Популярны были также костюмы животных — медведя, волка. Ряженые «слонялись по всему селу». Особенным успехом пользовались пары и группы ряженых, исполнявшие сценки: лошадь с верховым седоком, медведь с вожаком «и при нем деревянная коза». Остов лошади изображали два парня. Передний держал на двузубых вилах голову, сделанную из соломы. Голова, как и вся лошадь, обтягивались попоной, так что зрители видели только ноги парней. На плечи первого взбирался мальчик, и «лошадь» отправлялась бродить по селу с прыжками и гарцеваньем. Под звуки гармошки забавно переваливался «медведь» на цепи — парень в вывороченной шубе, вожатый сыпал прибаутками, а «коза» хлопала деревяшкой, прискакивая около медведя.
Ближе к вечеру забавы с ряжеными сменялись играми в избе — начинались собственно посиделки. Здесь, как и в других местах, для святочных посиделок характерны были подвижные игры, в частности жмурки. Водящего определяли, перехватываясь на ухвате. Завязывали ему глаза и отводили к двери; к водящему подбегали, хлопали полотенцем, кушаком, рукавицей, ладонью — пока не поймает замену себе. Игра «сижу-посижу» была здесь исключительной принадлежностью только святочных посиделок.
«Собственно ряженье для ряда районов явилось основной чертой, выделяющей святочные вечерки из зимних (в особенности это характерно для средней России и Поволжья, хотя и русский Север в известной мере характеризуется этим)»,— писал В. И. Чичеров. По нашим материалам, это положение может быть распространено на всю территорию расселения русских. Но ряженье не было принадлежностью одних только святок. Ряженые местами сопровождали «поезд» с соломенным чучелом на Масленицу, ходили на Масленицу по дворам; ряженые же обходили дворы накануне Петрова поста в конце русальной недели; женщины и девушки на «Казанску» надевали святочные маски и разыгрывали представления свадеб. Наконец, на настоящей свадьбе тоже было принято рядиться.
Наряжались животными и птицами, бытовыми типами и персонажами социальной сатиры, цыганами, свадебными чинами, стариками и старухами, скоморохами, калеками, разбойниками и полицейскими, женщины — мужчинами, а мужчины — женщинами. Ряженье сливалось с игрой и представлением. Традиции народной карнавальной культуры проявлялись уже при подготовке к святочным увеселениям, когда молодежь собиралась, чтобы делать костюмы и маски. Общие принципы изготовления непременных атрибутов привычных образов повторялись в разных районах, но местная специфика и индивидуальное творчество накладывали свой отпечаток в деталях. Вывороченная шуба и голова, обернутая овчиной,— постоянные части костюма «медведя». «Вожак» прикреплял льняную бороду, спускал волосы на глаза и надевал коробку на шею. Нелегко было носить костюм «журавля»: вывороченная шуба набрасывалась так, чтобы рукав торчал на макушке, в него продергивалась кочерга, служившая головой и клювом, а спину надо было выгибать, подражая птице. При этом журавль выделывал смешные коленца.
В иных местах в это же время готовились и к представлениям кукольного театра — делали «Микиту» и «Хавронью». Из тряпок сворачивали две большие куклы, разрисовывали им углем глаза, брови, рот и нос, одевали в зипуны. На Хавронью повязывали красный платок, на Никиту надевали шапку. На святочных посиделках «какой-нибудь искусный паг рень берет эти куклы в руки, ложится на пол, накрывается так, чтобы его не было видно, и начинают Микита и Хавронья выделывать такие штуки, что не только молодые, старые со смеху умрут». Куклы кланялись, дрались, обнимались, целовались.
В Карачаевском уезде Орловской губернии самодельные маски,; бороды из льна и «разные шутовские» костюмы тоже начинали готовить заранее. В ход шли «худые зипуны и полушубки, поддевки». «Кобылу» в Пятницкой и других волостях делали целиком из соломы и носили ее не два, а четыре парня. Разъезжавший на кобыле мальчик-подросток гримировался горбатым старичком с «предлинной» бородой. Медведя в этих местах водил на веревке цыган или солдат.
В Тюменском уезде «конь» делался иначе: к чучелу конской головы привязывали множество колокольчиков и разноцветных лент; вместо туловища прикрепляли к голове белую простыню, в которую заворачивался парень, исполнявший роль лошади.
Своеобразием ряжения отличалась вся связанная с «лошадью» группа в Сольвычегодском уезде. На голову одного из двух исполнителей роли коня укладывали прялку таким образом, что лопасть ложилась вдоль, по спине, а копыл — на затылок и темя, выступая надо лбом и придавая некоторое сходство с лошадиной головой. Вывернутый полушубок закрывал лопасть прялки на спине, на лицо надевалась маска, на шею — хомут, набрасывались узда и шлея. Второй исполнитель, тоже закутанный в вывороченный тулуп и в маске, стоял сзади первого и соединялся с ним палкой, лежавшей на плечах. На палку усаживался верхом парень, одетый старухой (сарафан и платок), в соответствующей маске. А впереди «лошади» шел четвертый участник — вожак, одетый в два сшитых вместе полушубка (мехом вверх) и с двумя масками — «одна на лице, другая — на затылке».
В таком виде группа вступала в избу, где проходили посиделки. Надо сказать, что святочные посиделки-игрища организовывались здесь путем братчины, то есть складчины, в течение трех первых дней Рождества, на Новый год и Крещение; но наряжались только в первые три дня Рождества. В избе «бабе» подавали в руки зажженную свечу, с которой она «ехала» по избе, приветствуя хозяев и пугая девушек. Затем «лошадь» и вожак пускались в пляс, а «старуха» при этом с трудом удерживала равновесие, придавая комедийность и остроту всему зрелищу. Закончив свое представление, группа направлялась к хозяевам с вопросом: «Пригласите ли завтра потанцевать с вами?» Владельцы избы отвечали: «Милости просим, приходите!»
В Сольвычегодском уезде в конце XIX века широко использовались маски из папье-маше, покупавшиеся в Устюге, но молодежь, готовясь к святочным посиделкам, изготовляла и традиционные самоделки. Это относится прежде всего к «чучеле», которую «носили по игрищам». Огромную куклу выдалбливали из бревна, лицо раскрашивали красками. Одевали ее в сарафан, кофту и «бабью морхатку», на ноги — катаники (валенки) . «Чучела» была даже снабжена волосами — на затылке, под головным убором, закреплялся лошадиный хвост. Там же, под лентами головного убора, подвешивали колокольчик, к язычку которого привязывалась веревочка. Эту рождественскую куклу сберегали до следующего года, а иногда и дольше.
Судя по описанию Н. А. Иваницкого, главный эффект от появления «чучелы» на святочных посиделках состоял в том, чтобы произвести переполох. «Девки до того боятся чучелы, что зачастую все убегают из избы». Расписывая лицо куклы, старались придать ему устрашающее выражение. Нередко молодежь извлекала ее для летних шалостей. Когда на заливные луга собирались девушки из окрестных деревень для сбора дикого чеснока, то парни, задумав попугать чесноковок (так называли сборщиц), укладывали «чучелу» на телегу и везли на луга: при виде ее девушки разбегались.
В приангарских русских селениях святочные «рожи» нечисти делались из бересты, к ним прикреплялись бороды из шерсти сохатого. В Нижнеудинском уезде (Тулуновская волость) молодежь мастерила маски из сахарной бумаги, намазанной сажей, с бородами из кудели. Нарядиться нечистью с надеванием на лицо «чертовой рожи» считалось здесь, как и во многих других районах России, тяжелым грехом, от которого надо было очиститься омовением в «Иордани» — проруби, где совершалось водосвятие.
Г. Успенский, писавший «О обычаях Россиян в частной жизни» в самом начале XIX века, отмечал: «По прошествии святок, в день Богоявления Господня, простолюдины, а наипаче те, кои в продолжение святок надевали на себя хари, несмотря на суровость зимы и лютость морозов, купаются... » Такое же отношение к ношению масок, как делу греховному, описано в ряде ответов на программы научных обществ в самом конце XIX века. Местами оно распространялось и на ряженье как таковое. Так, информатор из Костромской губернии, сообщавший, что на святки рядятся во всевозможные костюмы, подчеркивал, что на Крещение купаются в освященной реке, «чтобы очиститься от греха ряженья». Купанье в «Иордани» считалось здесь необходимым для всех, кто рядился.
Маска не была обязательным атрибутом ряженого, как полагали некоторые авторы. Более того, в некоторых местах крестьянская этика запрещала употребление масок при сохранении традиции ряженья. Об этом свидетельствует, например, выявленное мною в архиве описание, относящееся к Зарайскому уезду Рязанской губернии. Это наблюдения крестьянина села Верхний Белоомут В. К. Влазнева. Материал он собрал в 80—90-х годах XIX века в бывших дворцовых селах Дединово, Любичи, Ловцы, Белоомут и других. Во время Святок девушки наряжались здесь старухами, стариками, солдатами, но маски не надевали, так как это считалось грехом.
Таким образом, для части крестьянской молодежи с ряженьем была связана определенная религиозно-нравственная проблема: ношение масок нечисти в первую очередь, а также масок вообще и, наконец, любое переодевание — принятие несоответствующего своей сути образа — воспринималось как грех, требующий очищения в освященной воде. Молодежь из семей со строгим религиозным воспитанием совсем не принимала участия в карнавальной части развлечений.
Ряженые обычно ходили не по дворам, как славильщики, а по домам. Праздничные песнопения и колядки ряжеными, как правило, не исполнялись. Зато ими давалось театральное представление, развернутое в большей или меньшей степени.
В Карачаевском уезде (Орловская губерния) вечером на Новый год ряженая молодежь «врывалась в дома». Обойти стремились дома побогаче; «за потеху» выпрашивали угощенье. Тогда допускались (но тоже в определенных рамках) озорство, напористость, даже развязность. Человек под маской, да и просто в карнавальном костюме, на время праздничных обходов дворов как бы выводился за рамки обычных норм поведения не только в силу исполняемой им роли, но и на основе традиционного от? ношения к ряженым как лицам, исполнявшим некогда особую функцию. Ритуальный характер этой функции исчез, но обособленность, право на исключительные этические мерки сохраняется за ряжеными и при выполнении чисто развлекательной задачи.
Вдруг святочные посиделки в какой-нибудь избе прерывались внезапным появлением ряженых. В этих случаях ряженье могло носить особенно озорной и «отчаянный» характер: вбегали персонажи с рогами, хвостом, помелом. Или вот в Тюменском уезде (материалы села Усть-Ницынского) нарядчики (ряженые) часто причиняли «много хлопот и девицам, и хозяйке вечерки. Например, толпа нарядчиков, почему-либо не благоволящая к известной вечерке, вздумает погалиться (поиздеваться) над нею: наберет в мешки снегу и придет на вечерку «мукой торговать», среди комнаты высыплет мешков пять снегу и уйдет, а вслед за этой толпой прибежит другая «с рыбой», то есть со всякой дрянью в мешках и подобно первой оставит ее на полу».
В Пошехонском уезде Ярославской губернии ряженые с конем ходили на Святки из дома в дом подряд, и всюду им подавали «вознаграждение и угощение»: яйца, сметану, пироги. Хождение с «конем» означало в этой местности представление по избам сцен с многочисленными действующими лицами. Спектакль имел постоянный традиционный сюжет, но разнообразился импровизацией.
«Полюбуйтесь, хозяин с хозяюшкою,— говорил парень, вводя «коня» в избу.— Купите коня, добрый конь,— ссылался он на присутствовавшего тут же «цыгана» и добавлял не без иронии: - Хваленый конь».— «Вот, и коновал подтвердит»,— вовлекал ведущий в игру новое действующее лицо. «Коновал» сопровождал осмотр «коня» замечаниями. «Не конь, а животина, зуб-то, зуб, точно карты!» — «Не животина, умней меня,— откликался продавец,— не продал бы, деньги нужны, на ярмарку спешу».
В условленный момент в избу входили «полицейские чины», «десятский». Эта новая партия ряженых обвиняла первых в том, что конь уведен цыганами. Теперь наступало время для исполнителя роли цыгана показать свои актерские возможности. «Ни-ни-ни! — кричал он.— Цыган не вор, купить всякую тварь может».
В Шуйском уезде (Владимирской губернии) описано святочное хождение по домам ряжеными одних девушек. В таком варианте тоже подбирались постоянные персонажи, что позволяло разыгрывать сцены. Например, «барыня», «горничная» и «цыганка». Участницы обхода пели и плясали. Хождение молодежи на Святки по избам ряжеными отмечено также в Калужской губернии (Тарусский уезд), Тверской (одноименный уезд), Тобольской, Енисейской, Иркутской (Нижнеудинский уезд) губерниях.
Источники свидетельствуют о том, что в обходах домов ряжеными сосуществовали два различных варианта поведения, которые не смешивались в действиях данной конкретной группы. В одном варианте — свобода, выходящая за рамки обычных этических норм: ворваться непрошеными, пугать, шуметь, озорничать. В другом — поведение, близкое к величально- поздравительному стилю славильщиков.
В этом отношении интерес представляет наблюдение В. Ю. Крупянской, связанное с описанием игры в «Лодку». Игра эта обычно перерастала в народное драматическое представление. Автор связывает первоначальные особенности «Лодки» с приурочением ее, как и других пьес, к святкам. В ряде текстов первоначальной редакции представление открывалось таким вступлением:
Ты позволь, позволь, хозяин, в нову горенку зайти, слово вымолвити.
За этим следовало предложение хозяину дома посмотреть представление. Первоначальная редакция «Лодки» свидетельствует о том, что ряженые, явившиеся для представления, спрашивали разрешения у хозяев. Кроме того, в некоторых вариантах пьеса заканчивалась чествованием хозяина и угощением всех игравших.
Широко бытовало на Святки представление молодежью «Царя Максимильяна». Местами ставились в деревнях и другие народные драмы, развитие которых шло через творческое усвоение сходных элементов из литературы. Репетиции пьес начинались за несколько недель до рождественских праздников. Участники представления, «прячась от постороннего глаза по овинам, рогам и баням, под руководством опытного товарища, обыкновенно фабричного или отставного солдата, разучивают свои роли. В то же время несколько искусников из разноцветной, золотой и серебряной бумаги приготовляют принадлежности костюма, мечи, ордена и пр.». В Царевококшайском уезде (Казанской губернии) на святочных посиделках ссыпчина делалась парнями и девушками совместно: нанимали избу для «игрищ», закупали орехи и сласти. Веселились «с вечера до утра». Бытовал постоянный набор святочных игр. В него входили: «Кострома», «столб», «цепочка», «товар забирать», «выскочка», «в короли», «мост мостить».
В Карачаевском уезде на Святках непременно играли «в соседи», «в поддержки» (жмурки), «в женихи», «уж я золото хороню». Игра «в женихи» включала элементы кукольного театра и комедийной импровизации. Делали куклу — жениха. Двое водили «жениха» за руки — подводили сватать к разным девушкам. Девушки отвечали отказом, перечисляя отрицательные качества жениха. Острота игры состояла в том, чтобы сатирически «раскарить» жениха: «не пойду за него: он сопливый, старый, табак нюхает» или «у него матка злая — ведьма» и пр. При этом не боялись называть недостатки и реальных женихов и их родни. Бойким девушкам игра давала богатые возможности проявить острословие или выразить затаенные обиды и претензии. В игровой импровизации, как и в некоторых других формах фольклора (в причетах, например, или масленичных сценах), крестьянская этика допускала открытое выражение критических суждений, которое было бы сочтено оскорбительным при других обстоятельствах.
Отдельные игры на святочных посиделках давали возможность ведущему или ведущей блеснуть остроумием и выдумкой, а часто и настоящим комедийным талантом. Эту функцию обычно .выполняли определенные лица, имевшие уже соответствующую репутацию. Так, в игре «в пряхи» в центр избы выходила молодая женщина, которая «хоть кого рассмешит» и старалась своей импровизацией добиться смеха или улыбки каждого из присутствующих поочередно, собирая за это от участников игры фанты — шапки, опояски и пр.
Многие игры сопровождались песнями, связанными с игрой по содержанию. Во всех играх, включавших поцелуи, парень и девушка, прежде чем поцеловаться, кланялись друг другу в ноги. Примечательной чертой игровой этики было также обращение молодежи друг к другу по имени и отчеству, когда назвать партнера требовалось самими условиями игры.
Это правило игры созвучно величальным песням, которые исполнялись на святочных посиделках. Житель Калужского уезда писал даже об абсолютном преобладании величальных песен на вечерках на Святки. Однако гораздо чаще встречается указание на подблюдные песни. В ряде волостей Жиздринского уезда, где молодежь на святочные встречи собиралась в отдельной хате или бане, в составе песен значительное место занимали подблюдные, органично связанные с гаданьем. Их сменяли другие виды гаданий.
Святочные посиделки могли быть и поочередными. Во многих местах, как мы отмечали уже, рассказывая об обходах дворов, сбор в общей святочной избе завершал хождение ряженых по селению. Здесь и начинались разнообразные гаданья. Для гаданья с подблюдными песнями воду должны были принести парень-первенец и девушка, родившаяся в семье последней. Пока шли за водой, черпали ее и несли в избу, они не должны были произнести ни одного слова, не отвечали на вопросы.
Перед исполнением девушками подблюдных песен во время застольного гаданья на стол ставили красное деревянное блюдо, покрытое платком, в которое участницы опускали кольца, наперстки и другие мелкие вещи. Ответ на гадание давала песня, под которую девушка вынимала свою вещь. Если, например, кольцо вынуто под песню:
Катилось, валилось
Одонье ржи,
Погодя маленько —
Скирд овса.
Кому мы спели,
Тому добро.
Кому вынется,
Тому сбудется,
Не минуется.
Слава! —
то это предвещало богатство и счастье. А свадьбу предсказывала
песня:
Вился клен с березою — Не развился.
Ладу, ладу! Кому выйдется,
Правда сбудется, Тому добро!
Подблюдные песни предвещали и плохое — вечное девичество, бедность, разлуку, смерть. На каждый жизненный поворот было множество подблюдных песен со своими местными особенностями. Многие гаданья проходили на улице деревни, сопровождались веселой беготней молодежи по дворам, к реке, шутками и розыгрышем.
Игровые традиции Святок давали, как мы видим, разнообразные возможности для выражения личных и групповых взаимоотношений в среде молодежи. Но преобладающим было настроение веселья, которым святочные сборища молодежи отличались от других, даже праздничных, посиделок. «Больше всего поют песен и танцуют Святками»,— писал житель деревни Издешково Вяземского уезда Смоленской губернии.
<< Назад Вперёд>>
