Крепостная интеллигенция России (вторая половина XVIII—начало XIX века)

Во второй половине XVIII в. в России начался период разложения феодального строя. Классовая борьба приобретала больший размах и становилась более острой. По сравнению с предшествующим периодом она обогащалась началами организованности и сознательности. Доказательством этому служит сравнительное исследование крестьянских войн в России XVII—XVIII вв.

Обобщая итоги изучения крестьянских войн, академик Л. В. Черепнин писал: «В восстании Пугачева сильнее, чем в предшествующих крестьянских войнах, чувствуются элементы организации... хотя четкой классовой цели у крестьян не было, но определенные задачи они перед собой ставили: это находило воплощение в правопорядке, устанавливаемом там, где упразднялся феодальный гнет. Это был жизнеутверждающий идеал, хотя и утопический»¹.

Начала сознательности и организованности, проявившиеся в крестьянской войне, были «выношены» крестьянством всем опытом классовой борьбы XVII—XVIII вв. и ходом исторического развития крестьянства как класса крепостного общества.

Борьба народных масс выливалась в широкие восстания, проходила в тех или иных локальных масштабах и, наконец, была повседневной, выражаясь в самых разнообразных формах. Это была устойчивая и никакими мерами устрашения не пресекаемая борьба, не пассивная, хотя и ненасильственная. Она выражала идеологию неповиновения церковной и светской властям, их политике социального и духовного порабощения.

Крепостная интеллигенция по условиям жизни разделяла бесправие, нужду, лишения трудового крестьянства. Это сближало ее с массой угнетенного народа. Феодальная зависимость крепостной интеллигенции поднимала ее социальную активность. Участие в классовой борьбе обогащало ее творчество, наполняя его новым содержанием. Единство этих факторов — важная сторона истории крестьянской интеллигенции. Она смогла отразить классовую ненависть крестьянских масс к помещикам-крепостникам, силу их протеста против крепостного гнета.

Накапливались силы крепостной интеллигенции, разливались ее воззрения, росла ее роль в народном движении. В своем письменном творчестве крепостная интеллигенция воплощала то, что вынашивало крестьянство, его мысли и чувства. Под пером грамотных крестьян рождались документы, связанные с борьбой против крепостного гнета в эпоху позднего феодализма.

Распространенной формой протеста было бегство крепостных интеллигентов. Они пытались найти лучшие условия жизни в разных районах страны и даже за ее пределами (И. Тревогин, Н. Смирнов, А. Чемеровцев, Н. Шипов).

Из источников, относящихся к крестьянскому движению, которое предшествовало восстанию Е. И. Пугачева, выявляется немало интересных фактов участия в нем грамотных крепостных. Так, из них мы узнаем, что тексты многих документов, составлявшихся в ходе восстаний, писали грамотные крестьяне. От имени восставших крестьян князя В. И. Мещерского (село Лотошино с деревнями) летом 1762 г. написал челобитную дворовый человек Моисей Родионов².

Тоже летом 1762 г. Старицкая провинциальная канцелярия сообщала, что крестьяне отставного поручика В. Я. Новосильцева, а вместе с ними староста Филипп Яковлев, выборный Дмитрий Гордеев «восстали», захватили господский дом, а в нем все имущество и «письма». Крестьяне этого села, как и многие другие крестьяне в эти годы, стремились «не быть за помещиками, а жить по своей воле».

Одним из крупнейших восстаний помещичьих крестьян в 60-х годах XVIII в. было восстание крестьян села Ивановского (Одоевшины) Пензенского уезда, принадлежащего коллежскому секретарю С. Шевыреву. Это восстание нашло поддержку среди населения соседних селений. Земский И. Козов из села Карабулака выписывал паспорта посланцам восставших, отправившимся в Москву³.

Большим упорством, стойкостью, остротой борьбы, энергией отличается восстание крестьян, принадлежавших Ново-Спасскому монастырю. Села этого монастыря (Спасское, Введенское и Козмодемьянское) были расположены в Замошенском стане Шацкой провинции Воронежской губернии. Первая вспышка восстания относится к 1744 г., когда крестьяне поднялись против монастырских властей, «не вынеся нестерпимых обид и разорений»⁴. В 1753 г. волнения крестьян возобновились и продолжались до 1757 г.

Участники восстания проявили исключительную настойчивость и упорство. Крестьяне обращались с челобитными в 1744, 1752, 1753 и 1754 гг., причем каждый год составляли по нескольку челобитных. Они писали в Сенат, Коллегию экономии, на высочайшее имя⁵. В 1753 г. крестьяне жаловались на «управителей и слуг в причиненных от них им, крестьянам, обидах и взятках, также и о излишне наложенных на них зборах». В этом же году в челобитной на имя императрицы Елизаветы Петровны они сообщали, что «от таких несносных взятках, излишней отнятой от нас пашенной десятинной на означенной Новоспасской монастырь земли пришли во всеконечную скудость и разорение и в несостояние платежа государственных податей и прочих казенных поборов»⁶.

Восставших уговаривали, стращали пушками, но они твердо отстаивали свои требования, намереваясь «стоять друг за друга, хотя всех до смерти перебьют и живым в руки не даватца»⁷. Ходили слухи, что прислан указ, по которому село Спасское с деревнями будет «отписано на е. и. в.»⁸. Крестьяне говорили: «Всех бы де бояр перевел, чтоб их на свете не было»⁹. Свое единодушие восставшие доказали на деле. Когда стало известно, что вслед за командой капитана В. Северцова в село Введенское направляются три роты солдат во главе с секунд-майором Марковым «для забрания противных им крестьян», то собравшиеся на сходе крестьяне решили «по совету» старосты Егора Иванова и выборного Корнея Лукьянова «тому майору требуемых ис того села крестьян ни единого человека не давать и стоять друг за друга единодушно обще с селом Спасским»¹⁰. В это же время крестьяне села Спасского «единогласно говорили, а паче де по возмущению оного села Спасского крестьянина Михайлы Мирзина, ежели де во оную Спасскую волость откуда для забрания крестьян прибудет команда, то будут все стоять заодно грудью»¹¹. Позднее сообщалось, что когда команда Маркова хотела арестовать «противников», то они, «не давая себя взять, потому же команду перебили в одного порутчика ранили»¹².

В июле 1754 г. восставшие оттеснили солдат, пытавшихся схватить руководителя восстания М. Мирзина,— «крестьяне присланным солдатом взять не дали»¹³.

В. В. Мавродин специально отмечает как одну из характерных черт этого восстания «появление на авансцене в качестве руководителя мятежного крестьянства крепостной интеллигенции, людей грамотных, начитанных». Крестьянин села Спасского Петр Бутицын на допросе показывал, что посланные в Москву в 1753 г. челобитчики от села Спасского, Введенского, Козьмодемьянского — Иван Тихонов, Иван Касауров, Петр Базаев, Дмитрий и Григорий Павловы — просили прислать «человека письменного», убедившись, что без «грамотного человека бить челом и просить им никак невозможно»¹⁴. В помощь им выделили грамотного Петра Бутицына.

Замечательным представителем этой категории людей был руководитель восстания, «первый возмутитель» крестьянин Ново-Спасского монастыря Михаил Мирзин, образованный и умный человек («грамоте писать умеющий»)¹⁵. Он «своеручно» писал обстоятельные челобитные («грамоты»), инструктировал «мирских челобитчиков», живших в обеих столицах, переписывался с ними, подбадривал их, давал советы, информировал о ходе восстания, учил следить за обстановкой, быть твердыми, стойкими, непреклонными. Мирзин писал челобитчикам, чтобы они не «мирволили», подали жалобу самой императрице. Подлинные письма Мирзина в архивном деле не сохранились, но содержание их узнаем из официальных бумаг. «Да смотрите же, Петр Алексеевич,— писал Мирзин Бутицыну,—не как напред сего Андрей Шикин зделал. Как бы тебе от миру не согрешить было, ни мало не мирволил. И как у вас челобитная будет вся в готовности, немедленно подавайте всемилостивейшей». В другом письме Бутицыну с исключительным красноречием он обращался с призывом к челобитчикам, чтобы они не забывали о своей высокой и почетной обязанности посланцев народа, о том, что от их деятельности зависит радость или скорбь народа¹⁶. «Ежели вы подадите и будет челобитная та в вышем суде, то народ наш весь радостию возрадуетца... Ежелишь вы той челобитной подавать не будете, то наш народ наипаче весь оплошает, труд наш пропадет втуне, сиречь вотще или не за что в народе учините ссору и те меж себя переедятся, как коты, а нам будет жительство в селе Спасском такое, какое летом житие бывает червоточивым и смердящим псам»¹⁷. Сохранилась копия интересной записки Мирзина, видимо написанной после ареста Бутицына (1754 г.): «Помните сей приказ — в Питере никаких подписей в Синоде не давайте и не к чему рук не прикладывайте и челобитен вновь никаких не подавайте. А ежели станут неволить к каким подпискам или велят челобитну подать, так скажите — покажите нашего Бутыцына снеды взять, а без него они никому не взят»¹⁸.

Один из крестьян села Спасского Филип Сидоров Белый рассказывал, что «Мирзин всех той волости крестьян так обольстил... что они все миром за него единого Мирзина готовы свои головы положить, а ево не выдодут, что и делом исполняют»¹⁹.

Власти были крайне обеспокоены, что крестьяне соседних вотчин могут, видя «оные противники (т. е. волновавшиеся крестьяне.— М. К.) чрез так долгое время в самовольстве своем и противности без должного указного наказания остаются, могут предпринять себе во образец и такие же отважутся чинить ослушании и противности, что уже от казанских села Урае было»²⁰.

Крестьяне Устьницынской слободы в 1762—1764 гг. писали своим соседям в село Воскресенское особое «известие», в котором сообщали об освобождении от монастырских властей и повинностей и просили их, чтобы «с ними вы были согласны». Власти, избранные в ходе восстания, выдавали документы. Например, сохранился билет на право свободного проезда в Тобольск, выданный Л. Ухалову Старостой Кодской заимки Ф. Ухаловым.

Среди участников восставших монастырских крестьян выделялись Степан Мельников, Зыков, Иосиф Лашков, обратившиеся с письмом («известием») к соседним крестьянам; Григорий Пырсиков, грамотный человек, автор челобитных, читавший крестьянам в Пачинской церкви указ 12 октября 1760 г., толкуя его как освобождение от сборов и повинностей в пользу монастыря; крестьянские писчики Алексей Кабыкин, Семен Зобнин. Крестьяне ценили грамотеев из своей среды, которые помогали им познакомиться с документами, касавшимися их жизни²¹.

В числе руководителей восставших крестьян Далматовского монастыря был бывший монастырский служка, ушедший из «обители», Кузьма Мерзляков, грамотный, начитанный человек. Зная законы и указы, он выступал постоянным крестьянским челобитчиком. Кроме него активно участвовал в восстании «пищик» Михаил Белозеров. А. Т. Болотов называет дворовых — активных участников так называемого «чумного бунта» в Москве в 1771 г.²² Трое дворовых — Василий Андреев, Алексей Леонтьев и Федор Деянов — были повешены во время расправы над восставшими.

Известно, что в 1771 г. привлекался по «богохульному делу» известный крепостной живописец И. П. Аргунов. Будучи знаком с вольнодумно настроенным купцом С. Струговщиковым, Аргунов не только присутствовал при нападках последнего на религию²³, но и старался выгородить своего знакомого во время следствия.

Настроения крестьян в этот период ярко отразил замечательный памятник, созданный в народной среде, «Описание холопской несчастной жизни», более известный под названием «Плач холопов». Тяжелый гнет и полное бесправие рождают у автора не только жалобу на тяжелое положение, но и ненависть к поработителям и стремление с оружием в руках выводить «всякую неправду». Написанное около 1767—1768 гг., оно было найдено Н. С. Тихонравовым в неизвестном рукописном сборнике²⁴. Автором «Плача», видимо, был дворовый человек петербургского дворянина.

Наиболее значительным проявлением классовой борьбы была крестьянская война под предводительством Е. И. Пугачева. Это могучее антикрепостническое народное движение в России отличалось от предыдущих восстаний большей организованностью. Это стало возможным благодаря созданию уже в самом начале восстания специального органа, так называемой Военной коллегии. Из разносторонней деятельности этого повстанческого центра особенно полезной и плодотворной оказалась работа по составлению и распространению манифестов и указов, раскрывающих цели борьбы и активно их пропагандирующих. Для ведения «письменных дел» Е. И. Пугачев стремился привлечь грамотных крестьян и работных людей²⁵. Среди участников движения были образованные люди и из других социальных слоев — казаков, купцов, духовенства. Наряду с судьями (членами коллегии), в большинстве своем неграмотными, в Военную коллегию вошел в качестве думного дьяка грамотный яицкий казак Иван Почиталин, составитель первых пугачевских манифестов. Грамотный казак Максим Горшков был назначен секретарем коллегии. Все делопроизводство восставших вели повытчики. На эту должность обычно назначались люди, работавшие ранее писарями²⁶.

В результате в штабе Е. И. Пугачева и у предводителей, возглавлявших борьбу в отдельных повстанческих районах, составилась целая группа грамотных людей. Известны имена наиболее отличившихся авторов повстанческих воззваний. Это Т. И. Падуров, И. Я. Почиталин, А. И. Дубровский, М. Д. Горшков²⁷. Но рядом с ними было немало безымянных «сочинителей», принимавших участие в написании важнейших документов восстания. Будучи выходцами из народа, авторы манифестов и указов смогли с точностью передать настроения и требования широких масс²⁸, творчески дополняя и уточняя в ходе движения изложение основных задач восстания. В итоге создавались документы, в которых восставшие сумели противопоставить господствующей феодально-крепостнической идеологии свои демократические требования — ликвидацию крепостного права, наделение крестьян землей, утверждение справедливости в отношении всех угнетенных, что сыграло организующую роль в ходе крестьянской войны 1773—1775 гг. «Попытка русских крепостных в пору своей антифеодальной борьбы выступить с письменным изложением своих нужд и требований есть замечательная черта русского общественного движения»²⁹. При этом развивались традиции предшествующего времени, когда выходцы из народа выступали авторами «ложных» указов, действуя в интересах угнетенных.

Уже в первые периоды восстания среди лиц, способных в письменной форме выразить цели начавшейся борьбы, было немало людей, по своему происхождению и положению близких к крепостному крестьянству. Это прежде всего один из выдающихся предводителей восстания, И. Н. Белобородов, из приписных крестьян села Медяны Кунгурского уезда. Имеются сведения о беглом солдате Иване Мамаеве, писаре и секретаре, который исправлял и редактировал сочиненные другими «увещательные» письма, делая свои вставки³⁰. Заводской крестьянин Герасим Степанов, повытчик, был назначен Пугачевым в помощь секретарю Почиталину. К созданию повстанческих манифестов был причастен крестьянин Иван Петров. Петров, подав в пугачевскую коллегию «разумно написанную жалобу» на башкирца, был использован секретарями Пугачева — Почиталиным и Горшковым — в качестве составителя манифестов повстанцев. Написанные им манифесты получили широкое распространение, они призывали переходить на сторону восставших³¹.

На третьем этапе крестьянской войны 1773—1775 гг. движение наиболее широко и активно развернулось на территории правобережья Волги одновременно с фронтом борьбы, которую вело с правительственными войсками «Большое войско» Пугачева. Руководство восстанием рассылало в разные районы повстанческие отряды. В условиях действий на территории центральных и приволжских губерний карательных войск, часто навязываемых сражений и походов (а вследствие этого кратковременных стоянок) Военной коллегии все труднее было осуществлять общее руководство движением, поддерживать связи с удаленными очагами крестьянских восстаний. И тем не менее коллегия продолжала свою организующую деятельность, пытаясь наладить связь и переписку с разными районами восстания. Но стремительность движения Пугачева мало благоприятствовала развитию ее действий в этом направлении. Общее руководство было ослаблено, связь с повстанческим штабом осуществлялась в основном рассылкой в разные стороны небольших отрядов из стана Пугачева. Они, кроме выполнения тактических задач, распространяли программные требования восставших, изложенные в повстанческих манифестах и указах.

Крестьянство правобережья еще до прихода войска Пугачева было осведомлено о требованиях, выдвигаемых восставшими. Содержание манифестов повстанцев доходило до крестьян приволжских губерний, составлявших большинство населения этого района, в устной и письменной форме. Воззвания, манифесты, обращения переписывались грамотными сторонниками восстания и рассылались народу. Действительно, трудно отрицать огромное народное влияние на содержание и форму повстанческих манифестов. Еще современники восстания Пугачева отмечали в них «штиль», «склад крестьянский»³².

Благодаря участию образованных людей в работе повстанческих центров письменная форма общения заняла значительное место в ходе восстания, несмотря на то что основная масса восставших была неграмотной. В источниках выявлено много свидетельств переписки восставших, относящейся к первому и второму периодам крестьянской войны. Источников, вышедших из повстанческого лагеря во время третьего периода восстания, обнаружено немного. Это было следствием ряда причин. Прежде всего следует отметить тот факт, что движение на правобережье Волги протекало успешно сравнительно непродолжительное время. Отсюда можно заключить, что письменных воззваний, а также других документов было написано тогда меньше. Много документов, как и в предыдущий период, погибло во время сражений с царскими войсками, немало их было уничтожено карателями. Плохая сохранность документации восставших — следствие тех сложных условий, в которых протекала деятельность Военной коллегии в этот период.

Ограниченностью документов, вышедших из лагеря восставших, в известной степени объясняется тот факт, что в исследованиях этого периода крестьянской войны представлены главным образом те характерные ее черты, которые раскрывают стихийность движения. Между тем в источниках все-таки имеются свидетельства о том, что и в этот период восстания существовали элементы сознательности и организованности. Представление об этом дают материалы, связанные с участием крепостной интеллигенции в крестьянской войне, и прежде всего материалы о разного вида письменных документах, которые принадлежали этой грамотной части крепостного крестьянства. Эта тема не освещалась исследователями, основное внимание которых, естественно, было обращено к истории создания манифестов и указов и анализу содержания основных повстанческих документов, что находится в прямой связи с изучением вопроса об уровне сознания крепостных масс.

На основе сохранившихся источников невозможно исследовать вопрос о степени распространенности грамотности среди всей массы крепостного крестьянства, боровшегося в рядах восставших. Поэтому остановимся на формах участия в движении лишь крепостной интеллигенции — грамотных крестьян. Ее представителей можно было встретить в то время среди деревенских жителей, но чаще ими оказывались дворовые. Именно эта группа выделяется в источниках из крестьян-повстанцев, хотя в состав крепостной интеллигенции, как уже отмечалось, входила не только часть дворовых, но также грамотные из числа крестьянства, занятого земледельческим трудом. В данном случае нас не интересуют те группы дворовых людей, которые давно оторвались от деревни и верно служили своим господам, будучи их приближенными и доверенными лицами.

В свое время М. Н. Покровский указывал на крепостную интеллигенцию как на «организующий слой крепостной деревни, лично близкий к господским кругам и лично их ненавидевший». Он подчеркивал, что она сыграла большую роль в крестьянской войне 1773—1775 гг., «которая еще до сих пор, как следует, не отмечена. Эта крепостная интеллигенция составляла чрезвычайно мощный, не по количеству, а по качеству, слой в деревне».

Позже, освещая народное потаенное творчество, Л. В. Домановский также писал, что «с задачами восстания вполне была согласована большая роль нарождавшейся крестьянской интеллигенции, взявшей на себя обязанности управления и организации жизни в освобожденных от помещиков и правительственных войск районах». Представители народной интеллигенции, группируясь вокруг Пугачева и Военной коллегии, вели обширное делопроизводство³³.

Источники, относящиеся к третьему этапу крестьянской войны, позволяют отметить разные формы участия в ней грамотного крепостного крестьянства. Существует также немало свидетельств тому, что информация о начавшемся на Яике восстании, к которому все трудовое население приволжских и центральных губерний относилось с огромным интересом, исходила в значительной степени от грамотных представителей крепостного крестьянства.

Вскоре после начала восстания на Яике в некоторые, в том числе отдаленные, районы стали проникать посланцы Пугачева. 19 ноября 1773 г. в Нижегородской губернии было схвачено несколько человек, распространявших слухи о восстании. Среди задержанных оказался дворовый из села Новоселки, который бежал к восставшим, участвовал в осаде Оренбурга, а затем был послан в Нижегородскую губернию для организации крестьян в отряды³⁴. Вести о восстании разглашали московские дворовые графа В. И. Толстова³⁵, бывшего президента Коммерц-коллегии Я. Евреинова³⁶. К началу 1774 г. правительство Екатерины II было хорошо осведомлено о том, что Пугачев «присылает во многие места злодейские свои письма к обольщению под тем именем разными нелепыми обещаниями простого народа». В январе 1774 г. правительственная Военная коллегия посылает на Дон, расположенный далеко от театра военных действий, приказ о том, чтобы «все таковые получаемые куда-либо... письма на площадях тотчас, как получены или найдены будут, жечь чрез палачей, а где оных нет, то чрез профосов, а какого те письма содержания будут, давать знать в Военную коллегию»³⁷. Подобные шаги предпринимались в отношении многих губерний России. Центральные и местные власти по строжайшему предписанию императрицы всеми мерами стремились помешать распространению идей повстанческих воззваний, но были бессильны. Об огромной популярности и воздействии манифестов Пугачева на различные слои населения писал граф П. И. Панин Екатерине II 6 сентября 1774 г.: «Дух ея наисильнейшим образом прилеплен к самозванцу изданными от имени его обольщениями на убийство своих градоначальников, дворян, на разграбление казны, соли и на неплатеж десятилетний никаких податей... Дерзновение здешней бунтовщичьей черни распространилось до отчаянной смелости»³⁸.

Сообщая о появлении повстанцев во главе с Пугачевым и борьбе правительства с ними, крестьяне не скрывали, на чьей стороне их симпатии. Дворовый крестьянин Ульян Филатов был представлен Тайной экспедиции в Москве «разгласителем» слухов о Пугачеве в районе Ряжска. По документам, присланным из Ряжской воеводской канцелярии, он распространял слухи в марте 1774 г. Ульян Филатов, не побоявшись присутствия дворян, рассказывал о своем отношении к событиям. Дворянин Иван Муханов передает содержание рассказа Филатова: «Что в государстве не делается, то все делают большие бояре, а государыня того не ведает, а злодея Пугачева, называя государем, говорил об нем, что он бояр будет всех казнить, а ежели бы де была и ево, Филатова, воля, то бы и он боярский род весь перевел». На допросе, по показаниям дворянина Василия Муханова, выяснилось, что Филатов развивал свою мысль дальше: «Слава богу, недолго нам за господами жить, потому что ныне идет к нам Петр Федорович и всех крестьян отпишет на себя, а господ перевешает, он подлинно государь». И далее сообщаются вряд ли им самим сочиненные неправдоподобные сведения, видимо почерпнутые из слухов, якобы государыня посылала к Пугачеву Панина, который узнал в нем Петра III и, возвратившись, сообщил об этом Екатерине II. Орлов за это Панина хотел убить, но Панин уехал к Петру III. Филатов утверждал, «когда б дворянской род перевели, так бы лутче царство было, а ныне они царствуют, а не государыня».

Помещики подали на Филатова донос. Вызванные в качестве свидетелей крестьяне отговаривались забывчивостью, а один из них сослался на то, что «за глухотою не понял». По распоряжению генерал-прокурора А. А. Вяземского Филатов был приговорен к публичному наказанию плетьми в Ряжске: «Дабы его дерзость без наказания оставлена не была, то высечь его в том месте, где он помянутые слова произносил, плетьми»³⁹. В высказываниях Филатова рядом с верой в «хорошего царя» — ненависть ко всему дворянству — противоречивость представлений восставших. Вяземский же квалифицировал поведение Филатова как следствие «невежества».

О том, что сведения о движении, возглавленном «Петром III» — Пугачевым, шли от дворовых, свидетельствует попавшее в Тайную экспедицию в августе 1774 г. письмо солдата Московского первого батальона Егора Савинова своему отцу, крепостному крестьянину Алексею Савинову, жившему в вотчине генерал-поручика Чулкова в селе Гагине Переяславль-Залесского уезда. Это попытка крепостного крестьянина высказаться (письменно) по поводу событий крестьянской войны. Все, о чем он пишет, он слышал от дворового человека помещика Чулкова Федора Данилова, который узнал рассказанное тоже от дворового Ивана Ядренова. И хотя по долгу своей службы Егор Савинов должен был донести на Данилова, он этого не сделал, а, напротив, стремился в письме изложить события отцу. Само письмо в деле не сохранилось. Из того, как излагает его содержание князь М. Н. Волконский А. А. Вяземскому, узнаем, что в письме говорилось о волнениях крестьян помещика Чулкова в подмосковной вотчине (село Гагино), о том, что они ждут идущего из Казани «Петра Федоровича», что крестьяне «отрекаются от господина своего» и говорят, что может быть «и отписаны они будут» за «Петра III». Обо всем этом автор письма уведомляет, как о великой новости, затрагивающей интересы крестьянства, поэтому он и спешит поделиться ею с отцом⁴⁰.

Грамотные крестьяне не только знакомились с доходившими до них манифестами, но и читали их другим крестьянам. Чтение повстанческих воззваний «всенародно» было обычным делом, особенно в местах, где отсутствовали регулярные армейские или карательные части⁴¹. Многие указы переписывались на местах и получали дальнейшее распространение. Пугачев обращался к народу с указанием распространять повсеместно манифесты: «Сии мои указы публиковать во всех сторонах живущим в деревнях, в пути проезжающим и в деревнях по каждой улице распростроняя везде разглашать повелел...»⁴².

Общность интересов различных слоев крепостного крестьянства подчеркивается тем фактом, что представители крепостной интеллигенции бежали в районы активных боев повстанцев. В марте 1774 г. отставной секунд-майор Борис Мертваго объявил, что дворовый из села Новоселки Федот Михайлов, находясь в Оренбургской губернии, «не принужденно, а самовольно и охотно в казаки... себя предал... и присягал», надеясь, что крестьяне «будут от помещиков вольные и будут государевы»⁴³. В июне 1774 г. из Галицкого уезда пробирался к повстанцам дворовый Андрей Шагин, чтобы «быть вместе»⁴⁴. Из партии солдат, следовавших в июле 1774 г. из Москвы в Петербург, бежало к Пугачеву шесть человек с целью принять участие в вооруженной борьбе против помещиков. Они добрались до приволжской Рыбной слободы, но были схвачены. По дороге в Москву пятерым снова удалось бежать⁴⁵.

Летом 1774 г. из имения помещицы П. Шатихиной (сельцо Рожново Вяземского уезда) пять дворовых и крестьян сговорились бежать в армию Пугачева. Это были Трифон Иванов, Иван Семенов, Иван Федоров, Федор Васильев и назвавшийся «купецким сыном», видимо являвшийся дворовым генерал-майора Ланова, Василий Кручинин⁴⁶. Мысль эту еще зимой 1773 г. подсказал дворовый асессора Смагина Трифон Пивоваров, приезжавший из Москвы со своим помещиком в сельцо Рожново. В августе крестьяне бежали в Москву, взяв у помещика четыре ружья, порох, 30 руб. и уведя пять лошадей. Из Москвы Федоров и Семенов уехали, как показывали крестьяне, неизвестно куда. Оставшиеся разыскали Пивоварова, находившегося «в богах», и решили вместе пробираться к Пугачеву. На допросе в Тайной экспедиции, как сообщал М. Н. Волконский А. А. Вяземскому 30 сентября 1774 г., они показывали, что к побегу в Москву их подговорил Иван Семенов, «чтобы записаться в гусары, а естли в гусары не примут, то б итти на низ к... Пугачеву»⁴⁷. Один из этих беглых, Кручинин, будучи грамотным, писал «записки», т. е. пытался в письменной форме выразить свое отношение к восстанию Е. И. Пугачева. Эти «записки» до нас не дошли, но они фигурировали на допросе, о чем говорит следственное дело. «Записки» были уничтожены по распоряжению Вяземского («тетратишку истребить»). В деле указано, что при арестованном найдена «тетратка», в которой записано «о казни злодея Пугачева сообщника Белобородова»⁴⁸ и что в Москве «везде был». Это определение содержания записок позволяет предполагать, что Кручинин во время пребывания в Москве вел записи своих наблюдений о настроениях в центре страны. Очевидно, допрашивающие пытались выяснить, вся ли «тетратка» попала в их руки. Кручинин же настаивал на своем и дал следующий ответ, зафиксированный в записи допроса: «Окроме казни Белобородова в Москве, никаких о злодее Пугачеве возмутительных разглашениев не слыхал и к злодею ничего не сообщал»⁴⁹. Когда же арестованного спросили, зачем он вел эти «записки», он объяснил, что если бы добрался до восставших, то записанное отдал бы Пугачеву.

Оценивая значение этих записок, С. Пионтковский справедливо указывал, что их автор, собирая сведения о настроениях в центре страны, об отношении к крестьянской борьбе, понимал смысл происходившего, и его намерение бежать к Пугачеву было не случайным, а сознательным актом⁵⁰.

В селе Большие Алабухи Тамбовской провинции был задержан и доставлен в Вяземскую воеводскую канцелярию Дмитрий Пономарев — дворовый помещика Лопухина. Накануне крестьянской войны Дмитрий Пономарев был определен парикмахером в петербургский господский дом. Прослышав о выступлении Пугачева, он бежал из Петербурга, укрывался в разных селениях и, наконец, оказался в «партии» Пугачева, где выполнял обязанности писаря. После допроса и наказания батогами Дмитрий Пономарев был сослан на вечное поселение в Сибирь⁵¹.

О том, что дворовые крестьяне служили в армии Пугачева под Саранском, сообщает подполковник И. Михельсон в рапорте генерал-аншефу П. Панину 8 августа 1774 г.⁵² Известно, что беглых дворовых крестьян было много в отряде Пугачева у Саратова. Помещица П. Лопатина в своем письме из Арзамаса от 19 сентября 1774 г., описывая восстание, указывала на активное участие в нем крестьян и дворовых⁵³, которые присоединялись к повстанцам, желая быть от своих помещиков свободными⁵⁴.

Примечательно, как понимал цели борьбы грамотный крестьянин деревни Одинцы Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Гордей Абрамов говорил, что Пугачев «старается за крестьянство и тех крестьян, которые ныне у господ, отбирает и дает им от всех податей на десять лет свободу»⁵⁵.

Образованная часть крестьян принимала активное участие в действиях повстанческих отрядов, создававшихся из местного крестьянского населения. Прекрасно осведомленный обо всех событиях крестьянской войны князь М. Н. Волконский, о чем свидетельствуют сохранившиеся копии его писем, специально отмечал среди восставших заметную активность беглых дворовых. 23 августа 1774 г. он писал П. И. Панину о том, что в районе Воронежа «под именем его (Пугачева.— М. К.) беглые дворовые люди с пристающею всякою сволочью, составляя партии, делали по Темникову, Наровчате, Инзаре и Керенску грабежи и убийство дворянам и воеводам»⁵⁶.

Отряд в Пензенско-Воронежском крае возглавил Петр Евсевьев, дворовый человек инсарского секретаря Ряженцева. Этот отряд действовал в районе Инсара, Троицка, Наровчата, Керенска. В этих городах восставшие «учредили свое правление». По приказу командира составлялись письменные распоряжения. Например, приказом Евсевьева от 4 августа 1774 г. каптенармус П. Тимофеев назначался главой Троицка⁵⁷. В селениях, расположенных в Верхнеломовском уезде, в районе Наровчата, Верхнего и Нижнего Ломова, Керенска, сражался отряд повстанческого атамана Якова Иванова, крестьянина села Кочелаева Наровчатского уезда. У Я. Иванова было что-то вроде канцелярии, его распоряжения подписывал секретарь Иван Безгин. Погиб Я. Иванов недалеко от Нижнего Ломова⁵⁸. Отрядом повстанцев, вступившим в бой под Корсунью с карателями, возглавляемыми комендантом Симбирской крепости Рычковым, командовал дворовый человек Фирс Иванов. Каратели понести тяжелые потери: были убиты капитан Рычков и 30 солдат, 50 человек захвачены в плен. Отряд Ф. Иванова действовал в районе Керенска, Верхнего и Нижнего Ломова. Как сообщалось в рапорте Керенской воеводской канцелярии от 12 августа 1774 г., в этом отряде было много крестьян из дворовых людей⁵⁹.

В повстанческом отряде, пришедшем в куракинскую вотчину — деревню Ключи Пензенского уезда, находился «камардинер» помещика Акинфова, который подносил крестьянам в стакане вино, чтобы они пили за здоровье Пугачева — «Петра Федоровича»⁶⁰. Повстанческий отряд, вступивший 25 июля в село Чуфарово Арзамасской провинции, состоял, по сообщению служителя Гаврилы Прокофьева, из дворовых людей и крестьян⁶¹. В числе наказанных летом 1774 г. «за ослушание» крестьян села Кемари Арзамасского уезда были преимущественно дворовые — 20 человек⁶². В сравнительно крупных вотчинах генерала Смирнова в Шацком уезде и капитана А. Машкова дворовые люди составили очень небольшую группу, но их погибло у Машкова столько же, сколько крестьян⁶³.

В литературе подробно освещена деятельность крупного отряда, который возглавлял Иван Иванов (Родионов), грамотный крестьянин княгини А. А. Голицыной. Он происходил из крестьян села Каменки Пензенского уезда, был иконописцем по профессии. Как только стало известно о движении «Большого войска» от Саранска к Пензе, Иванов вместе с крестьянами своего села выехал в деревню Куваку, где на сходе крестьян этой и других деревень и сел было решено послать Иванова к Пугачеву и заверить его в их верности. В ставке Иванова произвели в чин полковника, и Пугачев дал ему указ, запечатанный в конверте. По возвращении в свое родное село Иванов в присутствии крестьян окрестных селений зачитал указ, как велено было в штабе Пугачева. Затем указ еще раз читал крестьянам земский А. В. Козлов. Текст этого документа до нас не дошел. Судя по передаче его содержания на допросе, оно было близко к тексту известного манифеста Пугачева от 28 июля 1774 г. Кроме этого документа, Иванов получил «секретный указ», по которому он во всех селениях должен был брать подписки с крестьян в послушании Пугачеву. Эти материалы свидетельствуют о том, что штаб Пугачева поддерживал связи с местными повстанческами отрядами.

Много энергии приложил Иванов к тому, чтобы содержание указа Пугачева довести до сведения широких масс крепостного крестьянства. В селах Макарове, Зубриловке, Богородицком, Никольском, Александровском, Архангельском и в деревнях Куваки, Варешки, Ивановские Верги Иванов объявлял крестьянам, что они будут «государевы, а не господские». Характерно бережное отношение Иванова к указу — он носил его «всегда при себе». Для чтения «оного указу в разных жительствах» он давал снимать копии. Видимо, желая сохранить указ, опасаясь быть схваченным властями, он отдал его на хранение крестьянину Семену Сергееву, проживавшему на хуторе помещиков Нарышкиных, в 20 верстах от села Аркадака.

Иванов сформировал большой отряд. В селе Каменке собиралось до 5 тыс. крестьян из окрестных сел и деревень. Отряд ставил себе целью захват Пензы, но 8 августа в 30 верстах от Пензы, близ села Загоскина, после «немалого сопротивления» потерпел поражение, оставив на поле боя 300 человек убитыми, 7 небольших пушек, 2 медные мортиры. В плен было захвачено 167 повстанцев. Но и после этого отряд, пополненный командой, присланной Пугачевым, мужественно продолжал борьбу с царскими карателями.

Сохранился текст письма, с которым обратился Иванов к атаману Березовской станицы и в котором он призывал атамана и казаков добровольно присоединиться к восстанию, избежав напрасных жертв. Он спрашивал своего адресата: «Кому ты служишь?». Из показания бывшего в отряде крестьянина В. Уланова узнаем, что Иван Иванов (Родионов) пробивался к Дубовке, затем к Царицыну, чтобы соединиться с отрядом Пугачева. Далее о судьбе отряда он сообщить ничего не мог, так как отстал от отряда⁶⁴. Из допроса В. Уланова выявляется его отношение к борьбе, развернувшейся на правобережье Волги. Василий Уланов, 24 лет, родился в Москве. Отец его был крепостным дворовым генерал-поручика А. С. Шепелева. В начале крестьянской войны Уланов жил в вотчине своего владельца в селе Дмитриевском (Аргамакове) «при господском доме в кондитерской и певческой должности». Когда в село Дмитриевское вошел отряд крестьян во главе с И. Ивановым, который объявил «новое правление», местные жители были «льготою обрадованы». Иванов призывал крестьян вступить в отряд, за что было обещано жалованье в размере 2 руб. в месяц. В ответ на этот призыв «охоту свою объявили» Уланов и из дворовых же людей домовой егерь Василий Белозеров, столяр Савелий Воронов и писец вотчинной канцелярии Никифор Филатов, у которых «волосы в кружало обрезали»⁶⁵.

Надо полагать, поведение во время следствия Уланова, Воронова и Филатова было таким же, как и многих других крестьян, оказавшихся в их положении. Попав в руки карателей, они вначале пытались отвести от себя какие-либо обвинения в участии в крестьянской войне. На первом допросе в станице Пятиизбянской они хотели, по определению следствия, «утаить свое преступление, назвавшись бурлаками разных городов», якобы ищущими работу, «истинной [причины] не сказывали». На другой день на втором допросе у полковника Денисова они сообщили, что в повстанческий отряд взяты против их воли и что бежали от повстанцев из-под Черного Яра. В своих показаниях 15 сентября 1775 г. в Донской воеводской канцелярии Василий Уланов сообщал, что пошел в отряд добровольно и притом сознательно. Он читал обнародованные «о непослушании изменника и государственного злодея, донского казака Емельки Пугачева и его последователей и сообщников, как равно и о неприеме от них писем указы». Он признает, что «во всем крестьянском роде» шла «беспристанная молва». Крестьяне, «жаждая вольность из владения помещичьего получить», говорили: «Точно покойной государь Третий император внутрь России с войсками ходя, всех поселян в свое подданство приводит и положенным в подушный оклад государственные подати и рекрутские наборы на 7 лет без платежа оставляет, соль по 20 копеек пуд продавать, а дворян и владельцев, да и всех благородных господ истреблять повелевает, крестьянам же и дворовым людям от подданства их вольность и награждения делает, а служащим в его войске полное жалованье производит». Уланов рассказывает в своих показаниях, что собравшиеся в связи с приездом отряда Ивана Иванова крестьяне («народное собрание») о Пугачеве говорили: «Дай, боже, ему здравствовать, мы все усердно желаем в его подданстве быть»⁶⁶. Уланов, Филатов, Белозеров и Воронов «за показанные ими злодейства» были повешены⁶⁷.

В числе наиболее активных участников восстания в июле 1774 г. в селе Черновском Арзамасского уезда был дворовый помещика Н. Д. Языкова Степан Сергеев. Он был избран атаманом. В документах встречается указание на то, что действия атамана определялись выданным ему «письменным наставлением». Видимо, это «письменное наставление» было получено от предводителя повстанческого отряда донского казака А. Суходольского, который 25 июля вступил в село. Восставшие сожгли помещичьи постройки, уничтожили все крепостные записи и помещичью переписку. Они поделили скот между крестьянами. Восстание было подавлено лишь в октябре 1774 г. командой капитана Белехова⁶⁸. Для местных и центральных властей было совершенно очевидно, насколько активизировалось движение на широкой территории с приходом на правобережье «Большого войска» Пугачева. 13 августа 1774 г. П. Панин писал Екатерине II: «Искры ядовитого огня от настоящего самозванца и употребляемых от него ко всей черни прельщений, зачинают пламенем своим пробиваться не только в тех губерниях, коими сам злодей проходил... но обнимают и здешнюю Московскую и Воронежскую губернии»⁶⁹, 17 августа он опять указывает на опасные для помещиков настроения крестьян центра страны: «Не только в одной Нижегородской, но и в Воронежской и Московской губерниях разнесшиеся от него (Пугачева.— М. К.) искры, и чернь конечно везде, куда только оные достигнуть могли, совсем готовы воспламениться»⁷⁰.

Служивший во время восстания при графе П. И. Панине представитель русского дворянства О. А. Поздеев под впечатлением личных наблюдений писал, что «наши мужечки не тише могут катать человечьими головами, как и французы в Париже. Внутренняя война везде страшнее и опаснее внешней». Любопытно сопоставление русского и французского движения. Он вспоминал, что Пугачев «везде рассеивал, что если бы в России подпоры подрубить, то забор сам упадет, а потому и восстал на дворян, зачал крестьян делать вольными», а также о том, что многие крестьяне «явно» поднялись на борьбу, но все готовы были восстать, «кабы скоро приблизился только к Москве»⁷¹.

Роль грамотных людей не ограничивалась их участием в организации вооруженной борьбы против угнетателей. Они действовали и в повстанческих учреждениях.

В ходе самостоятельных выступлений крестьянство нередко испытывало затруднения, необходимость в поддержке и совете. И в таких случаях оно невольно обращалось к вождю восстания за помощью.

Илецкий казак И. Творогов на допросе рассказал о контактах повстанческого центра с восставшими крестьянами приволжских губерний: Пугачев "пошел с толпою своею, которая час от часу умножалась, по жительствам и городам, но какими точно местами, я не знаю; а помню только, что были в Алатыре, в Саранске, в Пензе и в Городе Петровском. Во всех оных местах жители не противились, но, встречая везде с хлебом и солью, давали в толпу нашу вооруженных людей, хлеб и фураж, по силе индейских указов, им данных, которые сочинял Дубровский, как о том я и выше сего сказал. В сих местах являлись иногда к Пугачеву из крестьян такие люди, которые просили от него себе указов о наборе в толпу его людей, кои злодей им и давал. Многих дворян злодей в сих местах истребил, которых большею частию привозили к нему свои крестьяне"...⁷²

Приведем несколько конкретных фактов, свидетельствующих об инициативе, исходившей от рядовых участников движения. С письмом к Пугачеву обращались, например, крестьяне села Большие Почерки, деревень Еделевы и Нагаевы Арзамасского уезда. Крестьяне писали обращение, собравшись на сход, при участии священника Сергея Алексеева. Они заверяли Пугачева в своей верности. Сама челобитная не сохранилась, крестьяне разорвали ее, когда узнали, что отряд Пугачева уже ушел к Саранску⁷³. Впоследствии (при расследовании дела о выступлении крестьян этого села) было выявлено девять человек «ослушников и писателей челобитной»: Егор Иванов, Федор Бычков, Игнатий Васильев, Федор Галун, Егор Исаев, Федор Фомин, Гаврила Евстифеев, Егор Карпов, Никифор Евдокимов⁷⁴. 24 июля с челобитной к Пугачеву обратились крестьяне села Евлей. В ответ на нее крестьянам была возвращена мельница на реке Люле, которой три года назад завладел обыватель Алатыря И. Гаврилов без всякого вознаграждения «по одним ево проискам и неправильно со обидою отнятием»⁷⁵.

Особенно интересно другое прошение на имя Пугачева — от крестьян села Алферьева Алатырского уезда. 23 июля 1774 г. бурмистр В. Захаров, староста К. Егоров с крестьянами жаловались на крестьян села Верхнее Талызино, которые не хотели отдавать хлеб, посеянный алферьевскими крестьянами на земле села Талызина. Хлеб сеяли крестьяне села Алферьева, поскольку крестьяне села Верхнего Талызина, принадлежавшие тому же помещику, были на оброке. «Такой господцкой посееной нами хлеб нам не дают, а оной хлеб им не следует, а принадлежит оной хлеб взять нам». Помимо разрешения спора о том, кому принадлежит урожай, алферьевские крестьяне обращались еще с одной просьбой. Сообщая, что в селе имеется господский хлеб и скот, они просили разрешения раздать помещичий хлеб на пропитание и для посева⁷⁶. Следующий пункт прошения особенно важен. Крестьяне просили указать, «на каком быть основании. Что нам делать, мы не знаем. Но хоша и была присланая от вас, государ, команда, однако некакого нам определения не объявили». В этом вопросе неуверенность в необходимости сохранения традиционных форм, ожидание их изменений.

Такого рода обращения, видимо, были не единичны. Вопросы устройства жизни в селениях, в которых власть находилась в руках восставших, не могли не возникать, и крестьянство обращалось за помощью в повстанческий центр. Но это не исключало случаев, когда крестьяне действовали решительно. Так было в пензенских вотчинах Куракиных (село Борисоглебское с деревнями), где крестьяне во время восстания сами начали выборы местных властей. Указание на деятельность восставших в этом направлении содержит приказ Панина и Куракиных, запрещавший после подавления движения мирские сходы в вотчине и обязывающий крестьян выполнять распоряжения приказчика К. Попова. В документе говорилось: «Дворовым людям и земским объявите, что не подлежит им просить у помещиков мест, к коим их определят, а что они определяются по усмотрению способности их начальниками, а что те никогда в земские туда отправлены не будут, где они с крестьянами в минувшее замешательство были в согласии, а крестьяне их тогда запретительными выборами требовали (курсив мой.— М. К.) к определению к себе в земские»⁷⁷.

Остановимся на тех участниках крестьянской войны, которые направлялись из штаба Пугачева в качестве представителей повстанческого движения в различные районы. Для этого широко использовались местные крестьяне, особенно в период похода повстанческой армии по губерниям правобережья Волги.

Вопрос о характере деятельности повстанческих посланцев в должной степени не изучен и не оценен. В работах отдельных исследователей, занимавшихся изучением крестьянской войны 1773—1775 гг., собрано немало фактических данных, характеризующих их широкую в территориальном отношении деятельность, и отмечены прежде всего такие стоявшие перед ними задачи, как расширение сообщений о восстании, агитация о его поддержке. Известно, что повстанческие посланцы из крестьян направлялись для того, чтобы набирать в армию Пугачева казаков,— таковы дворовые Овечкин и Пономарев⁷⁸. В августе 1774 г. в Коломне был пойман беглый солдат, который, побывав в армии Пугачева, пробирался к Москве, агитируя и призывая в армию восставших. Как выяснилось на допросе, он успел переправить в повстанческую армию 6 человек⁷⁹. Подобных фактов источники содержат немало.

Повстанческий штаб, по-видимому, стремился использовать грамотных участников движения из местных крестьян в качестве своего рода разведчиков. Вот несколько фактов, подтверждающих это. В конце июня повстанческие «разведчики» ходили по Москве и записывали, что говорят о Пугачеве. Им было дано задание выяснить настроение москвичей, готовность населения к встрече Пугачева, будут ли москвичи «рады, если скоро придет сюда Петр Федорович»⁸⁰. Это свидетельствует о том, что руководители восстания стремились получить точные данные, поэтому они посылали грамотных людей, способных в письменной форме сообщить необходимые сведения. «Таковых подобных ему шпионов в Москве находится немалое число»,— говорил один из них, Тихон Попов. Он ходил по Красной площади и разведывал, что говорят в народе, как власти готовятся к обороне. Из группы посланцев Пугачева, в которой находился Попов, часть поехала в другие города — Тулу, Коломну, Петербург и т. д.⁸¹

Интересные факты сообщил в своих показаниях в Воронежской губернской канцелярии 8 сентября 1774 г. экономический крестьянин Никита Шаевский. На первом допросе он пытался не раскрывать известные ему обстоятельства, «желая закрыть сообщников». Шаевский вместе со своим, по определению властей, «подговорщиком» сержантом вступил в отряд полковника Ивана Дмитриева. Отряд этого повстанческого вожака из яицких казаков действовал на территории Алатырской и Арзамасской провинций. Вначале отряд был невелик; кроме Дмитриева, в отряде было еще 4 яицких казака, но вскоре он пополнился вступившими в отряд местными крестьянами и насчитывал уже 100 человек. Крестьяне были сравнительно хорошо вооружены, в их распоряжении находилось 4 пушки. Когда Дмитриев с казаками из села Алашеевки Алатырской провинции уехал к Пугачеву, отряд крестьян продолжал действовать и возглавил его экономический крестьянин Вьясков из села Четвертакова⁸². По полученному от Пугачева «письменному повелению» Дмитриев отправил донского казака Алексея Семенова, беглого дворцового крестьянина Дмитрия Усачева, дворцового крестьянина из села Чиглы Битюцкой волости Семена Алексеева и экономического крестьянина из села Воскресенского Серпуховского уезда Никиту Шаевского, «как все они грамоте умеющие», в разные уезды «для разведывания» вестей, и прежде всего о самом Пугачеве: «что про означенного Пугачева в народе говорят и желают ли народом принять ево, Пугачева, за царя», «естли из них, кто его за царя признавать не будет, тем толковать и советывать, чтоб к государю были склонны, и объявлять им, что он жив и идет з большими воинскими командами». Донской казак Семенов и крестьянин Усачев по данному от Дмитриева «письменному приказу» поехали по донским станицам до Луганской станицы, Шаевский с «словесным приказом»— в Павловский уезд в Слободскую Украину и на юг Великороссии до Павловской крепости, Алексеев — в Тамбовский уезд до Тамбова с тем, чтобы «по разведывании уверить вышеписанными словами и, записав те жительства, в коих народ к ним будет склонен»⁸³. И еще одно любопытное сообщение делает Шаевский: в штабе отряда на реке Иловле он видел «многие писма», про которые специально приставленный к ним сержант говорил, что это «пугачевские указы и к нему рапорты». «Архив» охранялся, и «к прочтению оных Шаевский допускаем не был»⁸⁴.

Крепостной крестьянин Федор Неструев, участник повстанческой борьбы, рассказывал на допросе, что «Пугачев ево, Неструева, и еще из той злодейской толпы помещичьих же беглых людей... послал в разные места с письмами и уговаривать народ, чтоб збирались и приходили к нему, Пугачеву»⁸⁵. Беглый капрал Томского пехотного полка Данила Медветчиков в августе 1774 г. объявил себя в Туле посланным от Пугачева с указом; он был публично наказан кнутом. Признав его человеком, «к побегам и к пустым разглашениям склонным», А. А. Вяземский распорядился, а Екатерина II утвердила, чтобы Медветчиков «и впредь таких или тому подобных развращенных слов между простыми людьми разсевать не мог, то доколе нынешния обстоятельства придут в успокоение содержать его под крепким караулом, а наконец как человека, уже ошельмованного, сослать в Нерчинск»⁸⁶.

Ответ на вопрос о том, насколько успешно заканчивался подобный сбор сведений, в документах отсутствует. Имеется лишь указание упоминавшегося выше «купецкого сына» Тихона Попова (отданного в 1734 г. от арзамасского купечества в рекруты), что он отсылал из Москвы письма в повстанческий штаб к полковнику Малеваному через управляющего князя Н. И. Трубецкого Михаила Борисова⁸⁷. Можно предполагать, что какая-то часть письменных сведений до штаба Пугачева доходила, несмотря на трудности пересылки. Но даже при малой результативности попытки подобной деятельности указывают на стремление Военной коллегии восставших организовать народное движение.

Поскольку записи, которые велись посланцами Пугачева, не выявлены, о них можно судить лишь по общему изложению их содержания, дававшемуся в допросах. Следственные материалы все же позволяют предполагать, что при составлении этих записей не только достигался сбор информации в тактических интересах, но и, видимо, предусматривалось использовать их при создании повстанческих манифестов, во всяком случае при их уточнении.

Таким образом, есть основания считать, что, как ни мала была группа грамотных крестьян в массе участников крестьянской войны 1773—1775 гг., они все же играли активную роль в движении. Их мы встречаем не только при штабе Е. И. Пугачева, но и в крестьянских отрядах, среди участников местных восстаний. Крестьяне пытались письменно выразить свое отношение к происходящим событиям. Длительное время образованность, грамотность были прерогативой господствующего класса и служили одним из средств защиты его интересов. В изучаемое время участие грамотных крестьян в народных движениях вносило новый элемент в противоборство с феодалами-крепостниками, в какой-то мере являлось оружием, используемым угнетенными против эксплуататоров. Об этом говорит участие крепостной интеллигенции в классовой борьбе, особенно в крестьянской войне 1773—1775 гг., во время которой особенно широкое применение получило письменное творчество повстанцев.

Указания на то, что «письменные» документы использовались в отрядах, действовавших в отдалении от «Большого войска», говорят о стремлении восставших придать организованность местным движениям, возникавшим в ходе крестьянской войны. Очевидно, архивы восставших складывались не только при повстанческом центре, но порой и в практике массового движения. Создаваемые восставшими документы являются показателем того, какой опыт борьбы приобретал народ в период восстания. Они свидетельствуют, что в среде восставших проявлялось стремление закрепить этот опыт не только в устной традиции, но и на бумаге.

Приведенные материалы позволяют судить о некоторых идейных представлениях крестьянства в период восстания Е. И. Пугачева, и прежде всего о готовности крепостного люда поддержать его программные требования, и главное из них — избавление от крепостного рабства. Вовсе не соответствует реальной действительности то, что писал дворянин Н. Е. Струйский своим крепостным, разгневанный их поддержкой повстанческих отрядов Е. И. Пугачева. Он не видит для крестьян иного положения, кроме крепостного: крестьяне не могут быть «без начальства, подобно стаду свиней без пастуха». Борясь за волю, они не знают, что означает это слово⁸⁸. Последующие за крестьянской войной события опровергают это. Жестокая расправа с повстанцами — участниками восстания Е. И. Пугачева — не смогла подавить народное сопротивление.

Отряд, возглавлявшийся запорожским казаком Метлей (Кузьмой Семеновым), по слухам, распространявшимся в 1782 г., собирался «итти во внутрь России с таковым же точно намерением, как... Пугачев»⁸⁹. Так показывал на допросе 6 марта 1784 г. грамотный крестьянин Михаил Нуждин, задержанный за подачу челобитной от имени крестьян села Шиловки Симбирского уезда (численностью 1030 душ). Михаил Нуждин определил действия Метлы как повстанческую борьбу, целью которой являлось продолжение дела, начатого Е. И. Пугачевым.

Еще один важный момент выявляется из его показаний. Он свидетельствует об отношении раскольников к людям, скрывавшимся от властей,— таким, как М. Нуждин. А. И. Клибанов в своем обстоятельном исследовании отмечал, что связи религиозной оппозиции, проявлявшей общее классовое движение, с крестьянской войной не исчерпаны⁹⁰. Записи допросов М. Нуждина дают выразительные факты об этих связях. М. Нуждин на допросе 6 марта 1784 г. рассказывал, что был среди участников крестьянской войны 1773—1775 гг., а затем в отряде Метлы. Уйдя из отряда, он и несколько его товарищей направились в Бузулук и хотели поселиться у казацкого старшины М. П. Сакалова. Но Сакалов отказался их принять, опасаясь ареста за укрытие бывших участников повстанческого движения. Поэтому на другой же день они отправились на Иргиз, «где живут раскольники, разного звания беглые люди». Там они нашли приют. В деревне Иргиз они поселились в доме «раскольничей секты монаха Гавриила, у которого и жили до декабря 782 года все вместе, пропитанием же имели получаемые от помянутого монаха за разные услуги и работы при оной секте, случающиеся деньгами, а оному монаху на содержание той секты доставляемы были от разных людей из разных мест подаяниями»⁹¹.

Выехав из деревни Иргиз и направляясь в Петербург, М. Нуждин сделал остановку в селе Малыковке. В этом селении Нуждин провел месяц. Жил он в доме государственного крестьянина Никифора Григорьева.

Ответ на вопрос о том, избрал Нуждин этот путь случайно или преднамеренно, осложняется из-за характера его показаний, содержащих наряду с реальными факты, являвшиеся плодом его фантазии. Это относится к имени, социальной принадлежности, обстоятельствам жизни. Нам представляется более вероятным, что путь М. Нуждина не был случайным. Видимо, содействие раскольников участникам народных движений имело место не только в период восстания Е. И. Пугачева, но продолжалось и в последующие годы. Об этом было известно, и поэтому преследуемые властями стремились укрыться в селениях раскольников, как наиболее безопасных местах.

После прочтения дальнейших показаний Нуждина возникает сомнение: может быть он не жил среди раскольников, а передал известное по слухам? Ответ не влияет на вывод, который вытекает из его показаний: скрывающиеся от преследования представители трудовых слоев находили поддержку со стороны раскольников.

6 марта 1784 г. Нуждин, назвавшись бузулукским казаком М. Кривовым, указал, что в 1775 г., когда Пугачев был уже пойман, он был взят в пугачевский отряд, возвращавшийся из Узени в казахскую степь. Кроме того, он признался, что явился к воронежскому губернатору И. С. Беляеву под именем однодворца деревни Костянки Воронежской губернии, «не помнящего родства своего и потому не имеющего никакого для жительства письменного вида», и объявил о своем желании записаться в «петербургские мещаня». Основным же его намерением по показаниям 6 марта 1784 г., было добраться до Петербурга «для доноса о злоумышлении помянутого Метлы»⁹². Объявленное желание записаться в мещанство Петербурга было, очевидно, средством к достижению главной цели, которая, конечно, не сводилась к «доносу» о Метле. Переправленный под стражей в Петербург Нуждин сообщил полицмейстеру П. П. Тарбееву о «злоумышлениях» Метлы. Вскоре он был освобожден и получил письменное разрешение — «билет» — на жительство в Петербурге. Жил «по разным людям и кормился работой», пока не встретил своих товарищей, с которыми якобы ушел из отряда Метлы. Договорились подать властям письмо, написанное Захаром Барышевым.

На допросе 10 марта 1784 г. Нуждин отказался от многих показаний, записанных с его слов 6 марта 1784 г. Во-первых, он назвал свое настоящее имя и место жительства. Он признался, что не имел паспорта и, чтобы свободно, не опасаясь ареста, двигаться в Петербург, взял чужое имя. Во-вторых, он показал, что если однодворцем села Костянки он назвался по собственной инициативе, то объявить себя бузулукским казаком, «захваченным» якобы пугачевцами, а затем примкнувшим к отряду Метлы, посоветовал ему Нефед Крехов, крестьянин Невьяно-Петровских заводов Демидовых, с которым ему привелось познакомиться в первый приезд в Петербург еще в 1779 г.*

Нуждин рассказывал, что Метла ушел к казахам, что среди казахов живет около 30 тыс. русских, которых «не выпускают». В этом же допросе он показал, что ему удалось вызвать доверие лиц, которые вели расследование. У них не возникло сомнения в его «благочинии», и запись в петербургские мещане состоялась.

Допрос М. Нуждина 13 марта 1784 г. вносит существенные поправки в те показания, которые были записаны 6 и 10 марта. В этом допросе он уже ничего не говорит о своем пребывании в раскольничьих селениях. Иначе излагает факты причастности к повстанческой борьбе. 13 марта он показал, что намерение рассказать о пребывании среди повстанцев возникло не после бесед с Н. Креховым, а после встречи с сорочинскими казаками.

13 марта он рассказывал следователям лишь то, что было связано с подачей челобитной. Здесь он вновь подтверждает, что его настоящее имя Нуждин и что он ясашный крестьянин села Шиловки Арбуженской волости Симбирского уезда. Там живут его отец Петр Антонов, мать, три брата, жена и двое детей. В 1777 г. крестьяне села отправили его и Тимофея Афанасьева Змеева с просьбой «по причине излишних выборными с них поборов» (7 руб. 50 коп. вместо 4 руб. 80 коп.) в Симбирскую провинциальную канцелярию. Не встретив сочувствия, челобитчики отправились к казанскому губернатору князю П. С. Мещерскому. Обращение к губернатору тоже не дало результатов. Тогда, уже в 1779 г., они поехали в Петербург, «били челом» в Сенате. Сенат указал Мещерскому разобраться. Но когда Нуждин пришел к губернатору, тот избил его тростью и отослал в село. Все осталось без изменений. Но крестьяне не желали с этим мириться и в этом же 1779 г. вновь через Нуждина и Змеева жаловались в Сенат. Сенат вернул их прошение «с надписью». И опять все осталось по-прежнему. Тогда шиловские крестьяне написали челобитную на имя императрицы Екатерины II и подали ее А. А. Безбородко. После доклада последнего императрице последовало ее указание Мещерскому. Узнать решение Мещерского поехал Змеев. В Казани его задержали и через Симбирск переправили в село, где по приказу симбирского воеводы наказали плетьми. С своей стороны Нуждин жаловался губернатору на то, что его притесняют сборщики податей. Губернатор, пообещав положить конец этому, отправил его в село. Но притеснения, «опасные для жизни», не прекратились, и это вынудило Нуждина покинуть родное село. В 1780 г. он уехал в Астрахань⁹³. На рыбных промыслах Нуждин нашел работу. Он нанялся приказчиком к купцу Степану Шарыпину и прослужил в этой должности до 1782 г.

В допросе 13 марта Нуждин рассказывал, что на рыбных промыслах он познакомился с казаками Сорочинской крепости, бывшими в отряде Метлы,— Захаром Дмитриевым Барышевым, Александром и Сафроном Ильиными Щетининымин, Василием Леонтьевым, Ферапонтом Васильевым (Черным Зубом), Иваном Ларионовым (Куртилым), Сергеем Петровым Вороновым, работавшими на рыбных промыслах купца Ивана Телепнева. На допросе 6 марта он говорил, что познакомился с ними в отряде Метлы, а затем встречался в Петербурге, где они совместно составили текст доношения о действиях повстанческого отряда Метлы. Характерно отношение этих казаков, ведших беседы с Нуждиным, к крестьянской войне 1773—1775 гг.: «Что де было прежде, то прошло, а впредь может быть тоже будет... Вот де был Пугачев, а впредь будет (Метла) запорожский казак Козьма Семионов, которой де стоит в той стороне, где кочуют кары-колпаки. У коего якобы находится войска, ушедшаго с ним из Запорожья — 300, да неявившихся после Пугачева беглых, всего тысяч до тритцати»⁹⁴.

Оставив работу на промыслах в 1782 г., Нуждин вернулся в родное село. Но преследования местных властей (сборщиков налогов) вынудили его бежать. На допросе 13 марта он утверждал, что он сам додумался до мысли «объявить о себе, якобы и сам он был в толпе помянутого Метлы, и от него ушол». Эту версию он придумал, надеясь, что она поможет освобождению из заключения. Его ожидания оправдались. Он был освобожден, получив разрешение записаться горожанином Петербурга. Но на свободе он прожил недолго. Не надеясь передать челобитную Екатерине II, он выбрал подходящий момент и передал ее царевичу Павлу. Обратиться именно к Павлу советовал, по показаниям М. Нуждина, майор Постников. Привлеченный к следствию майор не признавался, что давал подобный совет *. Через неделю, не получив ответа от царевича, Нуждин второй раз пытался передать ему челобитную, но тот отказался ее принять. Спустя четыре недели Нуждин предпринял новую попытку передать челобитную Павлу, но его задержали.

Согласно инструкции от 26 марта 1784 г., выданной Тайной экспедицией Матвею Дырину, Нуждина выслали из Петербурга в Симбирск. Его везли скованного под «строжайшим караулом». В инструкции сказано: «Писем писать ему не дозволять и для того пера, чернил, бумаги и всего того, что к письму способно, так же никакого оружия, чем человек себя и другаго повредить может, ему не давать и ни о чем с ним не разговаривать»⁹⁵. Хотя факты о излишних денежных сборах с крестьян села Шиловки подтвердились, Нуждин за «доносительства», перемену имени, за «ложный и немаловажный извет» был приговорен к наказанию кнутом и ссылке на каторжные работы⁹⁶.

В деле Нуждина, помимо необычайной его настойчивости, привлекает внимание текст челобитной, содержащей попытку найти защиту не у Екатерины II, а у наследника престола — царевича Павла. В ней сообщалось о «горесной... жизни за раззорением притеснительно со всей волости разными поборами с 774-го года и по сей год. В каждой збираемо с души сверх государственных положенных в казну податей по четыре рубля по осмидесяти копеек и более. К тому ж и другими збираниями из съясных припасов доведены в несостояние платежа настоящаго и содержания семействов и домов». Челобитная содержала просьбу, обращенную к Павлу Петровичу. «Зберегите, всепресветлейшей государь, и удостоите нас нижайших своим высокомонаршим покровом, зжалтесь и определите к защищению, разбирательству и удовольствию нас, сирот, вернейшею от своего лица особу»⁹⁷.

В районах, в которых скрывался М. Нуждин, находили приют К. Владимиров и С. Стряпчев, привлеченные к делу о самозванстве. В представленных в письменном виде показаниях грамотный 21-летний крестьянин Ксенофонт Владимиров признался, что является беглым крепостным дворовым коллежского асессора М. Куроядова. До побега он жил в селе Троицком (Чуфарово) Симбирского наместничества. Бежал от помещика, не вынеся его жестокости. Жил на Урале «у разных раскольников», потом пошел на Иргиз, где и был задержан из-за отсутствия «письменного вида». В Вольском нижнем суде Владимиров назвался крестьянином генерал-майора Бакунина Иваном Васильевым, будучи под стражей, объявил себя санкт-петербургского Петропавловского полка беглым премьер-майором Михаилом Илловайским, в Симбирском наместническом правлении — сыном голландского короля, «по многом увещании об открытии истины» назвался сыном покойного императора Петра III. Основная же его вина состояла в том, что он называл себя «высоким именем»⁹⁸. Он показал, что мысль о самозванстве подсказал ему Федор Федоров, «по примечанию его» донской казак, с которым он встретился на Урале в бударинских хуторах. Но вскоре он признался, что показал на Федорова напрасно «от страха для избавления от наказания».

По распоряжению Екатерины II Владимиров был сослан «навечно» на остров Эзель. В 1802 г. при пересмотре уголовных преступлений Владимиров был освобожден из Динаминдской крепости и передан помещику⁹⁹. Одновременно со следствием власти предприняли усиленные поиски Федорова. Выяснилось, что летом 1796 г. на бударинских хуторах жил человек, по приметам похожий на Федорова. Искали Федорова в районе Астрахани, на Узени. Федорова удалось отыскать. Его настоящее имя - Семен Михайлов сын Стряпчев, возраст 22 года. Он был дворовым человеком А. Б. Бестужева и до побега жил в селе Репьевке Симбирской губернии. Умел читать, писать и «частию живописи умеет»¹⁰⁰. «Избегая побоев», Стряпчев убежал от помещика не один, а с крестьянином Ефимом Андреевым. Бежали они на Иргиз. Некоторое время Стряпчев жил в бударинских хуторах. 6 мая 1797 г. на допросе Стряпчев признался, что знаком с Владимировым, но не подсказывал ему мысль о самозванстве. Однако ему было известно, что Владимиров принимает «высокие имена», а не сообщил властям о Владимирове, потому что сам скрывался. Признав Стряпчева виновным, власти сослали его на Иркутскую казенную суконную фабрику¹⁰¹.

От князя А. С. Шелешпанского (Усольская округа Костромского наместничества), по сообщению крестьянина Аврама Алексеева (1797 г.), сбежало 19 дворовых¹⁰².

Крепостные музыканты Н. Ф. Катенина Марк Фадеев и Исаак Савинов возглавили в 1795 г. восстание крестьян против помещика. Крестьяне жаловались уездным властям, считая помещика источником своих бедствий¹⁰³.

В 1797 г. волновались крестьяне и дворовые владимирской вотчины Н. Соленкова (238 душ муж. пола). По сообщению местных властей, среди крепостных начались «скопища и заговоры», они «возмечтая себя быть свободными». Прибывшему разобраться на месте исправнику Попову крестьяне жаловались, что они «отягощены фабричной работой» и всем миром отказались от нее, и если подчиняться, то «до времени». Несмотря на вмешательство властей, крестьяне упорствовали. В числе наиболее активных участников названы Герасим Федоров, Василий Васильев, дворовые Иван Степанов, Григорий Лукьянов. Даже после прибытия в вотчину из губернии советника П. М. Издольского крестьяне отказались дать подписки в послушании. Тогда вызвали команду в 100 человек. Но крестьяне и в ее присутствии «показывали... грубости и дерзости». Военная команда стояла в вотчине три недели, но крестьяне «буйств» не оставили. После ареста 10 «начинщиков» волнение стало спадать¹⁰⁴.

В апреле 1797 г. волнения произошли в селе Андросове Дмитровского уезда. Крестьяне требовали от помещика, чтобы он покинул село. Они называли себя свободными, а чтобы узаконить свободу, дворовый писарь выписывал крестьянам вольные грамоты. Видимо, надеясь на изменения с воцарением Павла, они желали присягнуть ему и обращались с жалобой на самоуправство помещика. Меры, предпринятые орловским губернатором В. И. Воейковым, привели к тому, что крестьяне «раскололись» и спокойствие в селе было восстановлено¹⁰⁵.

О положении в Калужской губернии весной 1797 г. сообщалось, что «между помещичьими крестьянами от некоторых слабомысленных и вредных внушений были великие возмущения», многие крестьяне были «едва успокоены». Волнения происходили в селе Ильинском. Жалоба вышестоящим властям дворового человека помещика И. Выродова Ионы Лукьянова рассматривалась «от сего начала», т. е. волнения ильинских крестьян¹⁰⁶.

Бывший служитель крепостной конторы И. Волков назван в числе активных участников волнения крестьян села Семеновского Кинешемской округи, которое было усмирено с помощью военной команды. Волков за обращение с жалобой на помещика и участие в беспорядках был отдан в рекруты¹⁰⁷. Слухи о вольности вынудили правительство предпринять меры по разъяснению манифестов 29 января и 5 апреля¹⁰⁸. Но власти видели, что «некоторые из них, не внемля оным», продолжали «оставаться в своем заблуждении». Специально запрашивали Павла, как быть с «таковыми непокорными». Павел указывал, что их следует изолировать и отдавать под суд.

Немного позже генерал-прокурор А. Б. Куракин просил разрешения наказывать распространителей слухов по месту жительства «в страх другим»¹⁰⁹. Но волнения не прекращались.

В 1798 г. возглавил восстание крестьян, проживавших в слободе Алексеевке Воронежской губернии, старший писарь В. М. Никитенко, крепостной Н. П. Шереметева. Он самовольно сменил вотчинное правление, назначил на административные должности своих сторонников и "сделался сам собой всей вотчины главным командиром", «возмутя до немалого числа людей, предводительствуя ими буйственно»*.

Характерен передаваемый французским эмигрантом М. П. Пассенаном диалог крепостного интеллигента - секретаря полковника — с сельским старостой (1800 г.) об отсутствии крепостного права в других государствах. Разговор кончался угрозами по адресу "тиранов" и "бояр" и призывом: «Вернись, Пугачев, и ты увидишь, сумеем ли мы отомстить за тебя!». В этом высказывании проявилась антидворянская настроенность интеллигентных крепостных и их готовность к активному выступлению¹¹⁰.

Крепостной музыкант Н. П. Шереметева также обвинялся в «возмущении» крестьян, за что подвергся изгнанию из графских вотчин.

В 1807 г. была наказана за «дерзновенный поступок» группа крепостных князя А. Б. Куракина, по преимуществу музыкантов рогового оркестра. «Манифест о милиции» 30 ноября 1806 г. побудил трех музыкантов — А. Бокарева, Н. Мельникова и М. Хорольского — к поездке в Сердобск в качестве депутатов от дворовых. Писарь Фадеев был обвинен при этом во «вредном праздноречии», музыкант Ф. Ворошкин, бывший 20 лет «при доме» князя, также «буйство дерзновенных глубцов разделял», за что был отдан в рекруты¹¹¹.

В 1804 г. последовал приказ о высылке из шереметевских вотчин музыканта Ф. Смагина «за возмущение между крестьянами»¹¹². Известен факт убийства в 1809 г. фельдмаршала М. Ф. Каменского его крепостными музыкантами, вернувшимися после пребывания в Лейпциге под власть помещика-самодура. За границей, кроме превосходных познаний в своем искусстве, они познакомились с идеями свободы и независимости, совершенно противными той участи, на которую судьба обрекла их. Перед убийством они поставили фельдмаршалу в вину свою образованность, давшую им возможность «оценить... настоящее достоинство человека» и его противоположность "самому унизительному рабству"¹¹³. «Первый дворовый человек» А. А. Аракчеева Семен Алексеев за «подушение убийц» домоправительницы К. Ф. Минкиной был подвергнут наказанию и ссылке в кандалах в Тобольск. Алексеев, управляющий мирским заемным банком, домашний «секретарь» графа, первая скрипка грузинского оркестра, обучавшийся рисованию и игре на фортепиано, обвинялся в либеральном отношении к дворне, а следственной комиссией был даже «обнаружен в вольнодумстве»¹¹⁴.

Есть сведения о том, что в какое-то относительно короткое время, видимо в 1805—1807 гг., до заключения Тильзитского договора, надежды на освобождение возлагались на Наполеона. К. В. Чистов подтверждает эту мысль фактами из работ Л. В. Домановского. В ней изложен случай с дворовым человеком кучером Алексеем Корниловым, который был заключен в 1807 г. в Петропавловскую крепость за то, что утверждал, что Бонапарт писал царю об освобождении крестьян, угрожая войной. Эти слухи распространялись и среди крепостных живописцев и музыкантов надворного советника Тудова, и среди купцов в Петербурге, и среди крестьян в Изюмском уезде¹¹⁵.

Как и в предшествующий период, крестьянские восстания в конце XVIII — начале XIX в. нередко сопровождались подачей челобитных. Они использовались крестьянами как средство защиты своих интересов. Известны челобитные от отдельных лиц и челобитные коллективные — от групп крестьян, живущих в одном селении или ряде селений. Эта наиболее массовая категория письменных источников отражает настойчивость и поразительное упорство крестьян в борьбе с бесправием и угнетением. Известно немало случаев, например история М. Нуждина, когда крестьяне подавали одну за другой челобитные, используя эту форму протеста против помещиков много лет, наивно веря, что царь их защитит. Реальные факты из жизни лежали в основе многих прошений. Крестьяне жаловались на жестокость крепостников, на малые размеры наделов, отнятие скота, покосов, на незаконное увеличение барщины и оброка, недоплату жалованья и т. д. Они ставили вопрос о решении этих вопросов, а следовательно, об изменении своего экономического и правового положения.

Авторами этих документов были крестьяне. Подписи под челобитными показывают, что их требования на бумаге излагали разные лица — посадские, солдаты, мелкие канцелярские служащие и т. д., а также грамотные крестьяне. При активном участии крепостных интеллигентов рождались эти документы, и им, как наиболее сведущим людям, доверялась подача их царю. Челобитные, составленные и написанные самими крестьянами, не отличаются какими-то особенностями. Их внешнее оформление, как и в целом челобитных, определялось известной формой; содержание же — конкретными, взятыми из жизни, а поэтому разнообразными фактами. Это был один из видов письменного творчества крепостных, отразивших их мировоззрение, поэтому остановимся на характерных чертах этой формы борьбы. Челобитные, которые мы рассмотрим, хронологически относятся к началу царствования Павла, когда их поток особенно возрос. Н. Л. Рубинштейн пишет, что в первые три месяца царствования Павла было подано 1205 челобитных. В то же время в декабре 1796 и январе 1797 г. происходит 168 более или менее крупных волнений, большинство которых тоже сопровождалось подачей прошений или челобитных¹¹⁶. Поток челобитных объясняется иллюзиями, которые крепостные крестьяне связывали с Павлом. Они надеялись, что Павел, сын Петра III, наконец даст им свободу. С января 1797 г. крестьяне, «возмечтая быть свободными, делали разные непослушания» — такова общая обстановка начала царствования Павла I¹¹⁷.

24 апреля 1797 г. в объяснении императору в связи с жалобой крестьян Александр Зыков писал, что дело не в злоупотреблении властью тем или другим помещиком, а в том, что среди крестьян широкое распространение получили слухи о вольности. По слухам, крестьяне, которые обратятся к Павлу с просьбой до мая, получат свободу. Положение тех, кто этого не сделает, останется прежним¹¹⁸. 25 мая 1797 г. Авдотья Ваулина также писала в аналогичном объяснении, что некоторые из ее гжатских крестьян «помещичьих работ не знают, а живут сами собою, яко ни от кого не зависимы», и говорят, что они вольные¹¹⁹. Имеются данные о том, что в ряде случаев крестьяне ссылались на указ, который якобы давал им право на обращение к Павлу. Челобитную крестьян села Ключи Юрьевской округи (вотчина П. Б. Толстого) написал Семен Никитин в феврале 1797 г. Челобитная появилась в ходе открытого выступления крестьян против помещика, который «тиранствием мучает», у всех на голове волосы обрил, держит в цепях. В мае на допросе Никитин показывал, как в г. Юрьеве услышал о том, что опубликован указ, «коим де повелено подавать просьбы» на имя государя «в рассуждение отягощения от помещиков работою и оброком или соделатца чрез то вольными». Прошение крестьян и свое собственное Никитин положил в ящик, который находился у Петровского дворца «ради положения просьб»¹²⁰. Есть свидетельство крестьянина Осипа Тимофеева о том, что из Юрьева Никитин привез копию с какого-то указа, который разрешал подавать просьбы, «дабы избавиться от угнетения или совсем сделатца вольными»¹²¹.

Таким образом, в попимании этих крестьян указ не однозначно провозглашал волю для крепостных, но при сохранении крепостного права обязательно следовало улучшение их положения.

Задержанный за участие в волнениях в селе Атрада Царицынского уезда Саратовского наместничества и отправленный в Камышинскую тюрьму дворовый Иван Антонов прислал крестьянам письмо (ранее он написал челобитную) . Оно было написано от всех задержанных вместе с пим 10 «начинщиков», в нем настойчиво рекомендовали передать челобитную Павлу. В случае, если поверенному крестьян не удастся дойти до Петербурга, отправить другого. Антонов пишет, что «сверху колодники идут» и рассказывают, что Павел крестьян «отпускает на волю, а господ многих в Сибирь послал в кандалах на руках и ногах»¹²². На существование указа ссылался и другой крестьянин села Атрада Иполит Архипов, подписавший одну из челобитных, поданных крестьянами этого села¹²³. В то же время в качестве причины обращения к царю выдвигаются крайние обстоятельства: крестьяне прямо указывают, что не видят «иных средств» «к спасению»¹²⁴.

Форма обращения к монарху была следующая: «Всему свету известны изливаемые от престола вашего импер. величества на всех верноподданных отеческие щедроты и премудрым установлением каждый получает спокойствие»¹²⁵. Из этого текста следует, что в сознании крестьянства оставалось представление о верховной власти как надклассовой силе. Забота о всех подданных — такова ее обязанность.

Конкретное содержание челобитных касается в первую очередь злоупотреблений властью помещиками. От тысячи крепостных обер-полицмейстера И. М. Алонкина подана челобитная крестьянином Павлом Никифоровым из деревни Сементьевой Пристанского уезда Смоленской губернии 29 февраля 1798 г. В ней утверждается, что за помещиком «жить никак невозможно». Крестьяне просят перевести их в государственные, и тогда они надеются жить в «тишине и спокойствии». Сообщалось, что помещик «безсердечно и нечеловечно мучает» крестьян, 32 семьи «в край разорил», многих отправил в другие селения или работать на фабрику. Крестьяне надеются на Павла, который должен «беспокровительных и крайне разоренных» защитить. И. М. Алонкин, узнав о первой жалобе крестьян, стал еще более жестоким в отношениях с крепостными. С помощью военной команды он не дал крестьянам засеять свои наделы, рассчитывая таким образом расправиться с непокорными. Тогда в июне они вновь подали челобитную. Но результатов крестьяне не дождались. Сохранившийся черновик ответа Алонкину призывает его к «умеренности в поступках», что, с точки зрения властей, принесет «успокоение правительству и самому помещику». Видимо, из-за голода крестьяне отступили, и 8 октября 1797 г. из Смоленска сообщалось генерал-прокурору А. Б. Куракину, что Гжатским уездным судом произведено следствие, но крестьяне «признались довольными». Подававший челобитную крестьянин Терентий Миронов был сослан в Нерчинск¹²⁶.

Жалобу вологодских крестьян на гвардии поручика И. X. Дернопа писал вместо крестьян З. Устинова и Ив. Васильева «по самоличному их прошению» «за неумением грамоте и писать» служитель поручика И. М. Мяхкого Иван Бурхов. В своем прошении крестьяне сообщают, что они в прежнее время числились дворцовыми. В 1797 г. две деревни Запружье и Крикичева (100 душ) были пожалованы Дернопу. В течение года, пишут крестьяне, он повысил оброк с 5 до 8 руб. Кроме того, собрал 150 четвериков овса. При этом сроки сборов не соблюдались. «Мы верноподданные в. и. в. не ослушны каждому повелению, но предчувствуем всеконечное наше разорение от вышеписанных обстоятельств», — заключают крестьяне. Указывая на то, что все распоряжения помещика они до сих пор выполняли, крестьяне просили назначить годовой оброк, который «не отяхчал», и собирать оброк по трети (а пе в три месяца за весь год, как делалось до сих пор). Характерно, что на допросах, которые производились в связи с челобитной, все крестьяне и староста Иван Ларионов «единообразно» показали.

Не получив никакого ответа, в октябре 1798 г. староста Иван Ларионов и крестьяне вновь подали жалобу. Ее писал псковский мещанин Иван Лаврентьев. Вологодский губернатор Л. С. Алексеев, узнав об этом, потребовал, чтобы Ларионов и 16 крестьян явились к нему. Когда они пришли, их схватили и отправили в тюрьму. Через три недели крестьян, наказав плетьми, отпустили, но Ларионов продолжал оставаться в тюремном заключении¹²⁷.

Жалобу крестьян коллежского асессора Н. Хитрова писал отпущенный на волю Михайла Сокольский (апрель 1797 г.). В ней сказано, что при прежнем владельце, полковнике Ф. Я. Глебове, крестьянам жилось сносно и новому владельцу они «служить не отрекаются, оброк будут платить тоже», но просят, чтобы он поступал с ними как отец с детьми¹²⁸. Близка по содержанию жалоба крестьян и дворовых села Тырча Казанской губернии Частопольской округи (вотчина поручицы Л. Г. Масловой). «Внемлите,— пишут крестьяне,— гласу вопиющему от бедных и сокрушенных сердец и совокупите глас с законом человеколюбия к роду человеческому». Они не отрекаются от госпожи, но просят содержать их, как других крестьян, не брать лишних податей, голодом не морить.

В жалобе на помещицу М. А. Мусину-Пушкину крестьяне сельца Каминова, деревень Малашевой и Марковой ставят ей в вину крайнее обременение налогами и отработками (апрель 1797 г.). Челобитную писал поверенный от крестьян Гаврила Тимофеев, следующим образом сформулировав надежды, которые возлагали крестьяне на нового государя: «Великий законодатель всякого обиженного приемлет под кров свой и возвращает каждому тишину и спокойствие». Если бы налоги¹²⁹ «были соразмерны силам нашим», заключают челобитчики, они не осмелились бы беспокоить «земного бога» *. Выборный крестьянин Терентий Максимов из вотчины коллежского советника Н. С. Давыдова (деревня Никольская Клинской округи Московской губернии) в написанной им в ноябре 1797 г. жалобе сообщает конкретные факты, касающиеся

* Кроме работы на господских полях в течение трех дней или даже недели, они платили по 7 руб.

взаимоотношений крестьян с помещиком и вызвавшие протест — установление сбора с мужа и жены в размере 43 руб. 70 коп. (кроме подушной подати). Он пишет, что «божеский закон, естественное право и высочайшие повеления обязывают каждого иметь должное повиновение господам своим, что нами во всей точности исполняются, а господа не инако должны поступать с своими подданными, как отцы с детьми»¹³⁰.

Закономерно поставить вопрос об эффективности этой формы протеста крепостного крестьянства. В большей части жалобы крестьян не меняли существенным образом их положение. Более того, немало случаев, когда за ними следовала жестокая расправа с челобитчиками.

Однако были случаи, когда власти после разбора дела пытались урегулировать отношения помещиков и крестьян. Первые призывались к умеренности в обращении со своими крепостными, вторым делалось «внушение» о необходимости выполнять свои обязанности перед государством и помещиком. Справедливость требований укрепляла упорство, и крестьянам удавалось добиться уступок. Известны случаи, когда после следствия, подтвердившего разорение крестьян, поместье бралось под опеку.

17 сентября 1797 г. бурмистр помещика Ф. Корина Фома Алексеев подписал жалобу от 138 крестьян деревни Погореловой Вологодского уезда. Его задержали и допрашивали в Тайной экспедиции. Ф. Алексеев подробно рассказал о положении в вотчине. Крестьяне высевают на тягло 1 1/2 четв. ржи, 8 четв. овса, четверик ячменя, 3/4 четверика льна, скашивают с лугов по 20 возов сена. Крестьяне занимаются изготовлением деревянной посуды и продают ее на 20—40 руб. в год. Также подробно сообщает он о поборах и показывает их размеры на примере своей семьи. Все поборы платят с тягла. У Алексеева жена, сын 15 лет и четыре дочери. Он имеет два тягла. С него взимается оброк в 120 руб. в год. У тех же, у кого меньше тягло, меньше платежей. В челобитной крестьяне писали о «неумеренных поборах» — денежном оброке, а также платежах за свечи, дрова, холст, дичь, семена, рекрут и т. д. Это привело крестьян «во всеконечное разорение». В подтверждение Алексеев представил 31 документ. Началось расследование, в ходе которого оказалось, как свидетельствовали материалы, представленные кадниковским дворянским предводителем Бердяевым, что действительно крестьяне находятся «в бедном состоянии».

Поля к будущему году не все засеяны, у многих крестьян нет скота. Большая часть земли отдается в наем для «заплаты податей». Крестьянам трудно выплачивать подати и из-за того, что они собираются не в установленные сроки, а по требованию помещика. Власти вынуждены были признать жалобу крестьян справедливой.

20 декабря 1797 г. Павел указал Сенату отдать имение Корина под опеку, владельца от управления вотчиной отстранить «за невоздержанное поведение и угнетение своих крестьян». Под опеку отдано 197 крестьян Вологодской губернии, а вместе с другими губерниями — 1453 души¹³¹. Добиться этого было нелегко, так как дворяне, употребляя свои связи и власть, пытались доказать необоснованность крестьянских требований. Вот характерный пример. «Бедность наша вопиет к престолу вашему, та самая, что нет сил и возможности от таковых налагаемых от господина нашего тяжких податей»,— писал крестьянин села Балабанова Андрей Лукьянов¹³².

Помещик М. Власьев представляет дело иначе. Он считает за величайшее для себя несчастье, что крестьяне осмелились утруждать «святейшую особу е. и. в.». Он отрицает, что за последние два года с 347 душ собрал 24 331 руб. Власьев уверяет, что этого не было, «да естли бы и хотел, толикую сумму собрать невозможно». Он представляет дело следующим образом. Получив от отца в наследство вотчину, он установил по просьбе крестьян единый денежный оброк по 15 руб. с души (отменив сборы натуральные). В 1795 г. он собрал с крестьян установленный сбор. Но в следующем 1796 г., несмотря на неоднократные требования, полностью оброк собрать не удалось. «Желая видеть их (крестьян.— М. К.) в цветущем состоянии, прикупил на несколько тысяч рублей земли и сверх того давал каждый год взаимообразно для промыслов их как деньгами, так хлебом»¹³³. В апреле 1797 г. из Тулы Петр Еремин тоже писал о своей умеренности в обращении с крепостными. Скот и хлеб у крестьян не отбирает, напротив, делает все, чтобы привести вотчипу в «хорошее состояние»¹³⁴.

Владелец села Атрада Н. В. Смирнов 10 мая 1797 г. писал Куракину в связи с жалобой крестьян и дворовых Павлу, что его крестьяне имеют «достаточно» земли, детям и вдовам он дает пропитание, содержит лазарет для больных. Дворовые живут «без всякой нужды». Он считает, что причиной, вызвавшей жалобу Павлу, была не его неумеренность, а «ложный слух» «в искательстве вольности»¹³⁵. Дворянство, как видим, всеми мерами отстаивало свои нрава, и это находило поддержку со стороны властей. Форма протеста в виде подачи жалоб и челобитных, сурово преследуемая, имела свои важные последствия. Она приучала крестьян не только формулировать свои требования, но и действовать сообща. В ходе этой борьбы в сознании крестьян укреплялась мысль о крепостном праве как ненормальном явлении.

С первыми десятилетиями XIX в. связан ряд больших событий в жизни страны. Одним из таких событий являлась победа в Отечественной войне 1812 г. Крестьянство, вложившее немало сил для победы, надеялось, что последует изменение его положения. Но это не оправдалось, и в 1813—1825 гг. происходит более 500 крестьянских восстаний.

Начиная с 20-х годов XIX в. в связи с ростом революционного движения в стране группа грамотных солдат приняла участие в революционных выступлениях в армии, в движении декабристов. Эти участники пропагандировали необходимость привлечения к движению широких солдатских масс. О росте политического сознания представителей народа свидетельствуют антикрепостнические выступления заводских служащих 20—30-х годов XIX в., создание тайных обществ, которые возглавил на Верхне-Исетском заводе в Екатеринбурге В. А. Лоцманов, на Чермозском заводе — П. И. Поносов¹³⁶.

Активность крепостной интеллигенции в политическом отношении не прошла мимо внимания господствующих верхов. П. Н. Сакулин, одним из первых поставивший вопрос о роли крепостной интеллигенции в «народных возмущениях», цитирует слова Николая I о влиянии просвещения крестьян на «перемену мыслей» и увеличение числа беспокойств как свидетельство осознания правительством «революционизирующей роли образованных представителей народных масс»¹³⁷. П. Н. Сакулин справедливо считает, что крепостная интеллигенция была по своей природе живым протестом против крепостного права и самим фактом своего существования, а в иных случаях и своим активным вмешательством в жизнь оказала некоторое влияние на разложение крепостного строя. Вековая антикрепостническая борьба крестьянства нашла свое научное обобщение в трудах В. И. Ленина. Опираясь на богатые исторические традиции освободительной борьбы в России, В. И. Леиин дал блестящий анализ характера борьбы крестьянства. Он указывал, что крестьянами выражались «то страстное желание избавиться от помещичьего гнета, та пламенная ненависть к средневековью, бюрократии, та стихийная, непосредственная, часто наивная и не вполне отчетливая, но в то же время бурная революционность простых крестьян, которая лучше, чем длинные рассуждения, доказывает, какая потенциальная разрушительная энергия накопилась в крестьянских массах против дворянства, помещиков и Романовых»¹³⁸.

---

* Нефед Крехов также пытался подать челобитную, в которой раскрывалось тяжелое положение приписных крестьян. Крестьяне просили перевести их на прежнее место жительства (ЦГАДА, ф. 7, он. 2, д. 2644, 1784 г., л. 9 об.).
* Майор Постников — бывший исправник г. Елабуга. Он знал об излишних поборах с крестьян, на которые указывал М. Нуждин. Возможно, Постников как-то был причастен к составлению челобитной или содействовал переписке ее с черновика (ЦГАДА, ф. 7, оп. 2, д. 2644, 1784 г., л. 34).
* См. третью главу.

¹ Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв.: Проблемы, поиски, решения. М.. 1974, с. 15, 17.
² ЦГАДА, ф. 248. Сенат. В. 8050, д. 21/1432, л. 5, 7; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: Восстание Пугачева. Л., 1961, т. 1, с. 383.
³ Крестьянская война в России в 1773—1775 годах, т. 1, с. 383, 387.
⁴ ЦГАДА, ф. 1880/323. Следственная комиссия, он. 1, д. 46, л. 3.
⁵ Там же, л. И, 14, 15, 29 и др.
⁶ Там же, л. 1, 15.
⁷ Там же, д. 66, л. 156 об., 157.
⁸ Там же, л. 191 об.
⁹ Там же, л. 78 об., 139 об., 199 об.
¹⁰ Там же, л. 119.
¹¹ Там же, л. 131—131 об.
¹² Там же, л. 125.
¹³ Там же, л. 41.
¹⁴ Там же, ф. 323, он. 1, д. 66, л. 210 об.
¹⁵ Там же, д. 46, л. 50 об.; д. 66, л. 22.
¹⁶ Там же, оп. 1, д. 66, л. 22, 22 об.; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах, т. 1, с. 405; см. также: Недосекин В. И. Классовая борьба в Воронежской губернии в середине XVIII века.— Изв. Воронеж, гос. пед. ин-та, 1958, т. 26; Борисов А. М. Волнения крестьян вотчин Ново-Спасского монастыря.— Учен. зап. Великолук. гос. пед. ин-та, 1958, т. 3.
¹⁷ ЦГАДА, ф. 323, оп. 1, д. 66, л. 22—22 об.
¹⁸ Там же, л. 29 об.—30.
¹⁹ Там же, л. 42 об., 77 об., 97 об.
²⁰ Там же, л. 38.
²¹ Крестьянская война в России в 1773—1775 годах, т. 1, с. 413.
²² Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. СПб., 1872, т. 3, с. 25.
²³ Коган Ю. Я. Очерки по истории русской атеистической мысли XVIII в. М., 1962, с. 124, 125; Коган Л. А. Крепостные вольнодумцы (XIX век). М., 1966, с. 54.
²⁴ Почин: Сб. О-ва любителей российской словесности на 1895 г. М., 1895; Русская литература и фольклор (XI—XVIII вв.). Л., 1970.
²⁵ Красный архив, 1935, т. 2/3 (69/70), с. 200.
²⁶ Крестьянская война в России в 1773—1775 гг.: Восстание Пугачева. Л., 1966, т. 2, с. 446.
²⁷ См. правительственное объявление от 10 января 1775 г.— В кн.: Восстание Емельяна Пугачева: Сб. док. / Подг. к печати проф. М. Мартынов. Л., 1935, с. 183—198.
²⁸ Рубинштейн П. Л. Крестьянское движение в России во второй половине XVIII в.—Вопр. истории, 1956, № 11; Сивков К. В. Подпольная политическая литература в России в последней трети XVIII в.— В кн.: Исторические записки. М., 1946, т. 19; Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XVIII вв. М., 1967.
²⁹ Макогоненко Г. П. Народная публицистика XVIII в.— В кн.: Русская проза XVIII века. М.; Л., 1950, т. 1, с. 197; см. также: История русской экономической мысли. М., 1955, т. 1, ч. 1, с. 592—593.
³⁰ Сообщая 22 мая 1774 г. А. А. Вяземскому о важом пленнике, Я. Брант указывал, что Мамаев собственноручно писал свои показания — «сам те допросы писал» (ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, д. 460, л. 10).
³¹ Дубровин Н. Ф. Пугачев и его сообщники. СПб., 1884, т. 2, с. 188.
³² Елеонский С. Ф. Пугачевские указы и манифесты как памятник литературы.— В кн.: Художественный фольклор. М., 1929, т. 4/5, с. 74; Чистов К. В. Указ. соч., с. 155.
³³ Покровский М. Н. Новые данные о пугачевщине.— Вестник Коммунистической академии, М., 1925, кн. 12, с. 227; Домановский Л. В. Народное потаенное творчество.— В кн.: Русская литература и фольклор, с. 292.
³⁴ Захарова Л. Ф. Борьба помещичьих крестьян против крепостного гнета во второй половине XVIII века: (По материалам Нижегородской губернии).— Труды Горьков. пед. ин-та им. М. Горького, 1956, т. 18, с. 17, 18.
³⁵ ЦГАДА, Госархив, Разряд VII, Тайная канцелярия, д. 7188, л. 15, 15 об.; Госархив, Разряд VI, кн. 465, ч. 1, л. 54—55.
³⁶ Там же, ф. 349/2. Тайная экспедиция, д. 7191, л. 1—6.
³⁷ Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 годов: Сб. док. / Под ред. А. П. Пронштейна. Ростов н/Д., 1961, с. 29.
³⁸ Бумаги гр. П. И. Панина о пугачевском бунте,— Сборник РИО, СПб., 1875, т. 16, с. 132, 134; СПб., 1874, т. 13, с. 389-390.
³⁹ ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, д. 478, л. 2, 3, 9 об., 10; Пионтковский С. Архив Тайной экспедиции о крестьянских настроениях 1774 г.— Историк-марксист, 1935, кн. 7(47), с. 96.
⁴⁰ ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, д. 481, л. 1, 2, 5, 6; Пионтковский С. Указ. соч., с. 96.
⁴¹ Елеонский С. Ф. Укая соч., с. 63—75.
⁴² Пугачевщина: Сб. док. М.; Л., 1926, т. 1, с. 27; Документы ставки Е. И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений, 1773—1774 гг. М., 1975, № 6, с. 25.
⁴³ ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, кн. 467, ч. 3, л. 343 об., 346.
⁴⁴ Там же, ч. 10, л. 2, 3; ф. Тайная канцелярия, д. 7214, л. 3, Зоб.
⁴⁵ Пионтковский С. Указ. соч., с. 97.
⁴⁶ На допросе он показывал «живущим у генерал-майора Ланова» (ЦГАДА, Госархив, Разряд VII, д. 2390, л. 1).
⁴⁷ Там же.
⁴⁸ По сообщению М. П. Волконского, казнь Белобородова 5 сентября 1774 г. происходила в Москве на Болоте «при многих тысячах смотрителей, не только городовых жителей, но и поселян».
⁴⁹ ЦГАДА, Госархив, Разряд VII, д. 2390, л. 2 об., 5 об., 6.
⁵⁰ Пионтковский С. Указ. соч., с. 97.
⁵¹ Рябков Т. Т. Отражение Крестьянской войны под предводительством Емелъяна Пугачева в Смоленской губернии.— В кн.: Тез. докл. и сообщ. XIII сес. межресп. симпоз. по аграрной истории Восточной Европы. М., 1971, с. 96.
⁵² Дон и Нижнее Поволжье..., с. 53.
⁵³ Русская старина, 1874, т. 10, июль, с. 617—619.
⁵⁴ ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, кн. 467, ч. 2, л. 304, 305.
⁵⁵ Пугачевщина: Сб. док. М.; Л., 1931, т. 3, с. 61.
⁵⁶ Крестьянская война 1773—1775 гг. в России: Док. из сбор. ГИМ. М., 1973, с. 336.
⁵⁷ Пугачевщина, т. 1, с. 217; Документы..., № 542, с. 356.
⁵⁸ Пугачевщина, т. 1, с. 218; Документы..., № 543, с. 356—357; Тхоржевский С. И. Пугачевщина в помещичьей России: Восстание на правой стороне Волги в июне — октябре 1774 года. М., 1930, с. 98.
⁵⁹ Пугачевщина, т. 3, с. 124.
⁶⁰ Тхоржевский С. И. Указ. соч., с. 153.
⁶¹ ЦГАДА, ф. 419. Арзамасская провинциальная канцелярия (далее: АПК), оп. 5, д. 95, 1774 г., л. 1, 1 об.
⁶² Там же, Д. 147. л. 13 об.; д. 229, л. 10.
⁶³ Тхоржевский С. И. Указ. соч., с. 152, 153.
⁶⁴ Пугачевщина, т. 3, с. 65—66; Документы..., № 545, с. 357—358; Тхоржевский С. И. Указ. соч., с. 80, 81; Мордовцев Д. Л. Политические движения русского народа. СПб., 1871, т. 1, с. 343; Прокофьева Л. С. О действиях повстанцев правобережья в Крестьянской войне под предводительством Е. И. Пугачева.— В кп.: Вопросы военной истории России (XVIII и первая половина XIX веков). М., 1969, с. 331—334; Дон и Нижнее Поволжье..., с. 154.
⁶⁵ Пугачевщина, т. 3, с. 109—112; Дон и Нижнее Поволжье..., с. 151, 154; ЦГАДА, ф. 1274. Архив Паниных, д. 181, л. 1—16 об.
⁶⁶ Дон и Нижнее Поволжье..., с. 151—153.
⁶⁷ ЦГАДА, ф. 1274, д. 181, л. 16.
⁶⁸ ЦГАДА, ф. АПК, оп. 5, д. 220, 1774 г., л. 2—5 об., 14—14 об., 25, 28; д. 118, л. 1, 1 об.; д. 203, л. 1, 1 об.; д. 120, л. 9, 9 об.; д. 149, л. 1—14; д. 196, л. 1; Автократов В. Н. Движение крестьян в Нижегородской губернии.— Исторический архив, 1953, т. 8, с. 320.
⁶⁹ Сборник РИО, т. 6, с. 106.
⁷⁰ Там же, с. 110.
⁷¹ Из писем Осипа Алексеевича Поздеева к его друзьям.— Русский архив, 1872, № 10, стб. 1879, 1886.
⁷² Дон и Нижнее Поволжье..., с. 190.
⁷³ Крестьянская война в России в 1773—1775 гг.: Восстание Е. И. Пугачева. Л., 1970, т. 3, с. 165.
⁷⁴ ЦГАДА, ф. АПК, оп. 5, д. 138, 1774 г., л. 10, 10 об., 18, 28, 28 об.; ф. 1274, д. 183, л. 489 об.; д. 186, л. 131; Пугачевщина, т. 3, с. 380; Исторический архив, т. 8, с. 326.
⁷⁵ Пугачевщина, т. 1, с. 53; ЦГАДА, ф. 1274, д. 183, л. 388 об.
⁷⁶ Пугачевщина, т. 1, с. 216—217; Документы..., № 536, с. 353—354; ЦГАДА, ф. 1274, д. 183, л. 399 об.; д. 186, л. 73; Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. СПб.. 1884, т. 3, с. 113—114.
⁷⁷ Крестьянская война 1773—1775 гг. в России: Док. из собр. ГИМ, с. 277.
⁷⁸ Крестьянская война в России в 1773—1775 гг.: Восстание Е. Пугачева, т. 3, с. 195.
⁷⁹ Пионтковский С. Указ. соч., с. 93.
⁸⁰ ЦГАДА, ф. Тайная канцелярия, д. 7213, л. 2—20.
⁸¹ Малинин Д. И. Отголоски пугачевщины в Калужском крае. Калуга, 1930, Приложение III, с. 39—43.
⁸² Пугачевщина, т. 3, с. 51; ЦГАДА, ф. 1274, д. 174, л. 153, 153 об.; ф. АПК, оп. 5, д. 983, л. 95, 96; д. 120, л. 12 об.
⁸³ Пугачевщина: Сб. док. М.; Л., 1929, т. 2, с. 247—248; ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, кн. V, л. 466, 467.
⁸⁴ Пугачевщина, т. 2, с. 248.
⁸⁵ Пионтковский С. Указ. соч., с. 93; ЦГАДА, Госархив, Разряд VII, д. 2389, л. 5 об.
⁸⁶ ЦГАДА, Разряд VI, д. 481, л. 3, 4, 7, 8.
⁸⁷ Малинин Д. И. Указ. соч., Приложение III, с. 42.
⁸⁸ Из эпохи пугачевщины.— Минувшие годы, 1908, дек., с. 63—68.
⁸⁹ ЦГАДА, ф.7. Дела Тайной экспедиции, оп. 2, д. 2644, 1784 г., л. 4—4 об. «Дело о высылке из С.-Петербурга крестьян Михаила Нуждина и Нефода Крехова, а також о секунд-майоре Кондратии Постникове, сочинявшем им прошении великому князю Павлу Петровичу».
⁹⁰ Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России (период феодализма). М., 1976, с. 138, 162.
⁹¹ ЦГАДА, Госархив, Разряд VII, оп. 2, д. 2644, 1784 г., л. 4 об —5.
⁹² Там же, л. 5.
⁹³ Там же, л. 12, 13.
⁹⁴ Там же, л. 13 об.
⁹⁵ Там же, л. 61.
⁹⁶ Там же, л. 97.
⁹⁷ Там же, л. 1—1 об.
⁹⁸ Там же, д. 546, 1796 г., л. 1, 1 об., 5, 42.
⁹⁹ Там же, л. 48.
¹⁰⁰ Там же, д. 546, 1797 г., л. 37.
¹⁰¹ Там же, л. 47.
¹⁰² Там же. д. 2985, ч. 1, л. 321.
¹⁰³ Беляев И. С. Бытовые очерки прошлого.— Русская старина, 1912, окт., с. 65.
¹⁰⁴ ЦГАДА, Госархив, VII разряд, оп. 2, д. 2985, ч. 2, л. 28, 29.
¹⁰⁵ Там же, л. 29—31.
¹⁰⁶ Там же, ч. 1, л. 72, 73.
¹⁰⁷ Там же, ч. 2, л. 140.
¹⁰⁸ Там же, л. 150.
¹⁰⁹ Там же, л. 150, 152.
¹¹⁰ Гаккель Е. В. Крепостная интеллигенция в России во второй половине XVIII — первой половине XIX в.: Дис.... канд. ист.наук, Л., 1953, с. 187.
¹¹¹ Там же, с. 213—214; Русский архив, 1893, № 11, с. 387—393.
¹¹² Гаккель Е. В. Указ. соч., с. 150.
¹¹³ Русская старина, 1875, № 9, с. 212, 213.
¹¹⁴ Гаккель Е. В. Указ. соч., с. 216.
¹¹⁵ Чистов К. В. Указ. соч., с. 196, 197.
¹¹⁶ Рубинштейн Н. Л. Сельское хозяйство во второй половине XVIII в. М., 1957.
¹¹⁷ ЦГАДА, Госархив, VII разряд, оп. 2, д. 2985, ч. 2, л. 79 об.
¹¹⁸ Там же, л. 34.
¹¹⁹ Там же, л. 36 об., 60—60 об.
¹²⁰ Там же, л. 157—167 об.
¹²¹ Там же, л. 168 об.
¹²² Там же, л. 145.
¹²³ Там же, л. 148, 94 об.
¹²⁴ Там же, л. 119.
¹²⁵ Там же, л. 108 об.—119.
¹²⁶ Там же, ч. 1, л. 18, 22, 27.
¹²⁷ Там же, л. 265, 289.
¹²⁸ Там же, л. 324.
¹²⁹ Там же, л. 332.
¹³⁰ Там же, л. 344.
¹³¹ Там же, л. 134—143.
¹³² Там же, ч. 2, л. 109 об.
¹³³ Там же, л. 136—136 об.
¹³⁴ Там же, л. 138.
¹³⁵ Там же, л. 143—145.
¹³⁶ Пажитнов К. А. Положение рабочего класса в России. П.. 1923). т. 1, с. 314—317; Савич А. А. Тайное «общество вольности» на Чермозском вотчинном (Лазаревском) заводе 1836 г.—15 кн.: Пермский краеведческий сборник. Пермь, 1926, вып. 2, с. 29, 30; Гаккелъ Е. В. Указ. соч., с. 199—209; Коган Л. А. Указ. соч., с. 78—135.
¹³⁷ Сакулин П. Н. Крепостная интеллигенция.— В кн.: Великая реформа. М.. 1911, сб. 3, с. 102—103.
¹³⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 17, с. 170.

<< Назад   Вперёд>>