Автобиографические произведения крепостных интеллегентов
Помимо записок, хранящихся в рукописном отделе Государственной библиотеки им. В. И. Ленина, в данной работе рассматриваются опубликованные записки, мало известные в исторической литературе.
Автобиографические произведения крепостных крестьян начали печататься после отмены крепостного права. Только после реформы под влиянием буржуазно-демократического движения письменное творчество бывших крепостных крестьян получило право на существование. Ряд записок опубликован в дореволюционных журналах «Русская старина», «Исторический вестник», в «Щукинском сборнике», «Русском вестнике», в некоторых газетах. При публикации этих работ сказывалась направляющая роль правящих кругов, официальная печать отбирала произведения наиболее благонадежных авторов.
Автобиографии написаны представителями разных профессий. Среди авторов — художники, музыканты, артисты, учителя, археологи, чиновники, купцы. Различно их служебное положение. Среди них имеются и рядовые служащие, и известные своими трудами академики.
Большая часть записок создана по собственной инициативе, некоторые написаны по заказу. Так, по просьбе редакции журнала «Русская старина» рассказал историю своей жизни художник-гравер Л. А. Серяков. Этот рассказ был стенографически записан, а затем опубликован. По просьбе этой же редакции записала рассказ музыканта Г. Я. Ломакина его жена. По инициативе редакции газеты «Архангельские ведомости» была написана биография учителя И. П. Спехина. Художник В. Е. Раев подготовил автобиографию по просьбе Правления Академии художеств.
Во время следствия в Тайной экспедиции в письменном виде изложили свои биографии крепостные интеллигенты конца XVIII в. Н. Смирнов и И. Тревогин.
Печатая «Историю своей жизни», Н. Шипов надеялся встретить «искреннее сочувствие у всякого человека, кому только на пути его жизни досталось испытать какие-либо превратности и треволнения»11. Более скромную цель поставил перед собой В. М. Малашов. В предисловии к своим запискам он пишет, что решил «не сочинять, а составить мою жизнь» и передать ее детям, ближайшим родственникам и тем, кто ею интересуется12.
Самой ранней из известных автобиографических работ, написанных людьми, связанными с крепостной средой, является автобиография Н. Смирнова (80-е годы ХVIII в.), самой поздней — Ф. Д. Бобкова (30—80-е годы XIX в.). Созданные в разные периоды записки отражают различные взгляды авторов и различные уровни их сознания. Редакция журнала «Русская старина» сравнительно часто предоставляла страницы своего журнала запискам и воспоминаниям «многих достопамятных деятелей земли русской, прославивших себя на различных поприщах служения своему отечеству». В 1875 г., впервые публикуя биографию академика Л. А. Серякова, в прошлом крепостного крестьянина, редакция заявила, что из всех записок она «особенно дорожит и интересуется рассказами русских самородков, талантливых тружеников в области науки, литературы или искусства». О причинах интереса к автобиографиям людей, прошедших «крайне тяжелую, вполне тернистую дорогу», журнал писал следующее: «Жизнь людей, подобных Серякову, чрезвычайно поучительна, особенно для нашего общества, в котором нередко гибнут таланты, поедаемые невежественною средою и столь мало энергических, с твердою волею тружеников, готовые с полным самоотвержением преодолеть житейские невзгоды, чтобы пробиться на поприще, более широкое для развития данного судьбою дарования»13.
Эти слова свидетельствуют о том, что редакция журнала «Русская старина», выступившая инициатором публикации материалов об интеллигенции, крепостной в недавнем прошлом, отмечала прежде всего "поучительную" сторону жизни этой интеллигенции, считая, что она может быть для многих других стимулом в преодолении жизненных невзгод.
Впоследствии «Русская старина» не раз печатала небольшие предисловия к автобиографиям. В них отмечалось, что интерес к запискам объясняется не только биографическими подробностями, но и их ценностью благодаря присутствию в них «бытовых картин», "эпизодов" провинциальной жизни для изучения быта тогдашнего общества14.
В 1879 г. в предисловии к воспоминаниям И. А. Голышева редакция указала еще на одну научную ценность произведений подобного рода. Воспоминания бывших крепостных крестьян — «живое доказательство той несомненной и отрадной истины, что в народной массе отечества не оскудевают источники тех нравственных сил, представителями которых у нас в России были Посошковы, Ломоносовы, Кулибины, Слепушкины, Кольцовы, Никитины и многие другие»15.
Оценку записок можно найти и на страницах другого журнала — «Исторического вестника». Так, в предисловии к дневнику купца Ф. Д. Бобкова указывалось на то, что дневник интересен с двух точек зрения: во-первых, тем, что он «рисует бытовую сторону положения крестьян и помещиков того времени» и описывает отношения между ними; во-вторых, позволяет познакомиться «со взглядами простого человека на пережитые им события того времени»16. Здесь впервые указано на значение этой литературы для изучения взглядов интеллигенции, вышедшей из крепостной крестьянской массы.
В советский период опубликованы биографии трех крепостных интеллигентов, причем одна впервые, а две переизданы. В 1933 г. в серии «Русские мемуары, дневники, письма и материалы» была напечатана «История моей жизни» Николая Шипова, буржуа из крепостных. Это было второе издание записок Шипова. Впервые они были опубликованы в «Русской старине» в 1881 г.17
«Автобиографию крепостного интеллигента конца XVIII в.» опубликовал в 1950 г. К. В. Сивков18. Это автобиографический рассказ о своей жизни дворового человека князей Голицыных — Николая Смирнова, представляющий интерес для познания духовного облика крепостной интеллигенции.
Наконец, в 1955—1956 гг. опубликована в трех больших томах «Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был. Записки и дневник (1804—1877)» А. В. Никитенко19.
Интересна история издания «Записок» и «Дневника». Дневник за 1825 г. был уничтожен автором, как предполагает М. Лемке, вскоре после событий 14 декабря 1825 г., с некоторыми участниками которых А. В. Никитенко был хорошо знаком. Свои записи за 1826—1877 гг. автор обработать не успел, но он просмотрел их и отметил все, что не должно было появиться впоследствии в печати, предупредив, чтобы подлинники не выходили за пределы семьи. В соответствии с этим указанием текст «Дневника» был напечатан не по подлиннику, а по рукописи, сделанной дочерьми, в которую не вошел текст, отмеченный отцом, как нежелательный для публикации.
Первая попытка опубликовать рукописи А. В. Никитенко была предпринята вскоре после его смерти его дочерьми. Однако им не сразу удалось добиться издания мемуаров, пришлось настойчиво преодолевать «сперва равнодушие издателей, затем цензурное вмешательство, произвольное сокращение текста по цензурным соображениям»20. В результате хлопот дочерей «Записки» и «Дневник» согласилась опубликовать редакция журнала «Русская старина»21, издатель которой, В. И. Семевский, еще при жизни А. В. Никитенко проявлял интерес к его мемуарам. Это первое издание имело много недостатков. Так, был вычеркнут из рукописи целый ряд эпизодов, заменено звездочками много собственных имен. Вторично «Записки» и «Дневник» увидели свет в 1893 г. в отдельном трехтомном издании. Но и это издание страдало теми же недостатками, так как в основном повторяло текст, опубликованный в «Русской старине». Следующее, третье издание было осуществлено М. К. Лемке. Это было исправленное и дополненное издание. Большая часть «Дневника» была сверена с оригиналом, написанным дочерьми А. В. Никитенко. Кроме того, Лемке, высоко оценивая труд Никитенко прежде всего как "летопись событий в области литературы, цензуры и общественной жизни"22, снабдил издание подстрочными примечаниями, в которых указал ошибки автора, неясность или неполноту сообщения. Однако и в этом издании не удалось восстановить значительную часть цензурных пропусков. Цензурные пропуски восстановлены лишь в советском издании 1955 г., но восстановлены не полностью, так как в архиве сохранилась только часть рукописи «Дневника» (1819-1824, 1859, 1863, 1864 гг.).
Из рассматриваемых автобиографий лишь записки А. В. Никитенко издавались несколько раз — три раза в досоветский период и один раз в советский период. Что касается других трудов, то только автобиография Н. Шипова была вторично издана в советский период. Ни одно из рассматриваемых сочинений не использовалось и не используется так широко в научной литературе, как книга Никитенко. На нее ссылается В. И. Ленин в работе «Гонители земства и аннибалы либерализма»23.
Помимо изданных автобиографий, в рукописном отделе Государственной библиотеки им. В. И. Ленина хранятся две неопубликованные автобиографии бывших крепостных - музыканта В. М. Малашова и художника В. Е. Раева24. «Книга Малашова» объемом в 104 страницы — это воспоминания и дневниковые записи за 1783-1865 гг. бывшего крепостного музыканта княгини Е. Р. Воронцовой-Дашковой.
«Воспоминания» В. Е. Раева написаны в пяти тетрадях. В основном это автограф карандашом, лишь незначительная часть написана рукой неустановленного лица. Кроме автографа «Воспоминаний» имеется сокращенный список автобиографии, написанный рукой Пыжова. Судя по записке Раева в правление Академии художеств, писать «Воспоминания» он начал в связи с просьбой академии и закончил их в 1859 г. Представлена же в академию автобиография была, видимо, в списке Пыжова. Наибольший интерес вызывает рукопись «Воспоминаний», написанная Раевым (хотя она не окончена). Заказ Академии художеств отложил отпечаток на характер изложения. Больше внимания уделено фактам жизни и деятельности, меньше — изложению отношения Раева к событиям, свидетелем которых он был. По признанию его, он написал, что «мог припомнить».
Автобиографические произведения привлекали внимание прежде всего как произведения, повествующие о жизни и деятельности отдельных представителей образованной части народных масс, быте людей, находящихся в крепостной зависимости.
На наш взгляд, это не раскрывает важности этого источника. Изучение жизненного пути самих авторов возможно и на основании использования других источников и даже комплекса источников.
В чем же ценность автобиографических произведений и вытекающая из этого необходимость выделения их для специального рассмотрения? Чрезвычайно ценно то, что эти произведения написаны самими крестьянами. До нас дошло много публицистических и литературных трудов, созданных представителями привилегированных сословий, прежде всего дворян, и крайне мало сохранилось сочинений, принадлежавших перу образованных представителей народа. Это неудивительно, так как условия крепостного общества в течение долгого времени не позволяли массе трудового народа заниматься чем-либо иным, кроме подневольного сельскохозяйственного труда. Крестьяне не печатались и не могли печататься. Из того, что иногда создавалось в рукописях, до нас дошло немного. Поэтому памятники письменного творчества крестьянства — редкие памятники. Все это объясняет повышенный интерес к тому, что вышло из-под пера самих крестьян. Следует добавить, что это ценный источник для изучения общественной мысли крепостного крестьянства, его идейной эволюции, а также для изучения русской общественной мысли с точки зрения воздействия на нее идеалов и воззрений крепостной интеллигенции.
Если для изучения взглядов крепостных интеллигентов автобиографические записки являются не единственным источником, то для социально-психологической характеристики образованных представителей народа — это основной источник. Другие источники не могут дать того, что содержит автобиографический жанр. Важное место в этих произведениях занимает тема человека. На первом плане в этих произведениях личность автора, процесс становления и формирования самосознания. Поэтому изучение работ автобиографического жанра позволяет заглянуть во внутренний мир авторов, попытаться выяснить общее и своеобразное в процессе формирования человеческой личности в крепостном обществе. В этом плане автобиографические записки — неповторимый источник.
Одним из первых авторов своей биографии был Николай Смирнов, крепостной князей Голицыных25. Его автобиография была написана в Тайной экспедиции, куда он попал за попытку бежать за границу.
Смирнов был сыном управляющего вотчинами князя А. М. Голицына. Он получил довольно хорошее домашнее образование, затем при Московском университете как вольнослушатель изучал французский и итальянский языки, историю, географию, мифологию, основы математики, физики и химии, рисование, живопись, архитектуру, геодезию, много занимался самостоятельно. В автобиографии Смирнов пишет, что свои занятия он вынужден был «ежегодно» прерывать из-за вотчинных дел. Смирнов тяжело переживал то, что помещик не считался с его наклонностями, принижал его. Он не раз обращался к князю Голицыну с просьбой отпустить его на волю, но получал отказ. Тогда он решил тайно бежать за границу, надеясь разыскать путешествовавших там молодых князей Голицыных, просить у них «прощение и свободу». Смирнов мечтал, сопровождая в путешествии Голицыных, познакомиться с бытом разных стран и остаться в каком-нибудь университете или академии. Особенно его привлекали Рим и Неаполь, где он надеялся усовершенствовать свои знания итальянского языка, изучать архитектуру и живопись. Он предполагал возвратиться в Россию и записаться в какую-нибудь службу26. Однако Смирнову удалось доехать лишь до Петербурга, где он был задержан. Его приговорили к каторжным работам, но потом приговор был заменен солдатской службой в Тобольске.
Имеются сведения, что в дальнейшем Смирнов занимался литературной деятельностью. Характеризуя людей, с которыми общался в Сибири А. Н. Радищев, его сын Павел Александрович пишет, что в 1796 г. в Тобольске проживал отпущенник князя Голицына Смирнов, прекрасно знавший французский язык и сотрудничавший в журнале «Приятное и полезное препровождение времени»27.
Что привлекает в образе этого крепостного? Прежде всего то, что он настойчиво отстаивает человеческое достоинство и право на свободу. Эта черта отражает давнее стремление крепостного крестьянства к воле. Свобода ему нужна, чтобы использовать ее с пользой — для осуществления определенных целей как личного, так и общественного значения. Смирнов намеревался пополнить знания и использовать свои способности, служа родине. Но каким путем идти к свободе от крепостной неволи? Ответ на этот вопрос найти Смирнову не просто. Он проявляет известную ограниченность, свойственную человеку, связанному социальным происхождением с крестьянством. Добиваясь свободы, он пытается найти сочувствие у князей Голицыных. Если довериться тому, что он пишет в автобиографии, появившейся в ходе следствия, то эти надежды не оставляют его и после побега. Но нельзя исключить в данном случае и попытки смягчить свою вину, связав побег с намерением явиться к «молодым князям». Как бы не подсвечивал Смирнов некоторые факты, осуществляет он свои замыслы смело и решительно — самовольно уходит от своих хозяев, т. е. преступает закон.
Как и Н. Смирнова, невозможность добиться свободы законным путем вынуждает к бегству крепостного музыканта Алексея Чемеровцева. Он пишет, что «был обучен несколько истории, географии, арифметике и некоторым иностранным языкам», имел «от самого юношества непреоборимое желание быть полезный отечеству моему», но не мог «снести бесчеловечных поступков с родителями моими» помещицы Сенявиной. Проданный помещицей графу Орлову, Чемеровцев выехал с ним в 1796 г. за границу и вскоре бежал. В течение 18 лет он зарабатывал на жизнь, давая концерты на флейте в разных городах Германии и Франции, преподавал русский, немецкий, французский языки. Но его не оставляли мысли вернуться на родину. Видимо, под влиянием Отечественной войны 1812 г., надеясь, что последуют какие-то изменения в положении крестьян, в 1814 г., когда русские войска находились в Париже, он обратился с просьбой о возвращении в Россию: «Я с восхищением готов посвятить некоторые приобретенные познания для благосостояния отечества моего»,— писал Чемеровцев28. Был ли оценен этот порыв и изменилась ли его жизнь, остается неизвестным.
Обстоятельства жизни Смирнова, Чемеровцева разные, но в фигурах этих двух крепостных много сходства. Добиваясь для себя духовной и социальной свободы, они действуют активно, несмотря на существующие законы. Их бегство было протестом против крепостной неволи, условий, принижающих достоинство человека и препятствующих свободному проявлению и развитию способностей. Этот путь они избрали, стремясь изменить свое положение.
В аналогичных условиях формировалась личность В. Никитенко. История жизни этого крепостного интеллигента подробно изложена в книге его сына А. В. Никитенко «Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был». Этот обширный труд состоит из двух частей: из «Записок», охватывающих период 1804—1824 гг., и «Дневника» за 1820—1877 гг. А. В. Никитенко начал вести свои записи с 14-летнего возраста. В 1801 г. он начал их обработку, результатом которой и явились «Записки».
Из того, что написано А. В. Никитенко, наибольший интерес представляют «Записки», в которых немало страниц посвящено жизни отца, Василия Никитенко, современника Н. Смирнова29. Известно, что свои записи он начал вести еще при жизни отца, надо думать, в целом верно передал его образ и его взгляды.
Василий Никитенко был крепостным графа Н. П. Шереметева и жил в его вотчине — слободе Алексеевне Слободско-Украинской губернии. В 11—12 лет Василий был взят в певческую капеллу графа Н. П. Шереметева. Находясь на службе у графа, он, кроме музыки, как и остальные крепостные певцы, обучался грамоте. В 17 лет из-за потери голоса Никитенко отправили по распоряжению графа Шереметева на родину, в слободу Алексеевку, старшим писарем вотчинного правления.
В слободе проживало около 20 тыс. крестьян. Обстановка, в которой предстояло трудиться молодому Никитенко, была сложной. Вся власть в слободе сосредоточивалась в руках графского управителя и представителей богатой верхушки крестьянской общины. Никитенко-сын в следующих словах характеризует, как это выглядело в действительности: «Надутые своим богатством, они презирали низших, то есть более бедных, чем сами, сильно плутовали и плутовским проделкам были обязаны своим благосостоянием... К несчастью, богатство и здесь, как часто бывает, составляло могущество, служившие одним для угнетения других». Богатеи старались подчинить рядовых хуторян своей власти, притесняли их, захватывали лучшие земли, причем все это происходило безнаказанно, так как представители графской власти думали лишь о собственном обогащении. Прибывшего в Алексеевну писаря верхушка слободы пыталась сделать послушным исполнителем своей воли.
Иначе понимал свое назначение В. Никитенко, хотя уже вскоре убедился, что «грубая сила и богатство, а не человечность и справедливость располагают делами и жребием людей». Он оказался непокорным и уже с первых шагов своей деятельности пытался бороться со злом, выступая «защитником слабых и врагом сильных»30. Женитьба, наперекор расчетам местных властей, на дочери бедного крестьянина еще более обострила его отношения с богатыми односельчанами. Во время рекрутского набора В. Никитенко встал на защиту бедных, но встретил упорное сопротивление богатых крестьян. Тогда он обратился к графу с просьбой не допустить несправедливость и нарушение законов. Присланным от графа Шереметева ревизорам местные богатеи дали взятки; В. Никитенко был отстранен от должности и взят под стражу. Ему удалось переправить графу еще одно письмо. Шереметев призвал его к себе, выслушал, но оставил все, как было. В конце концов В. Никитенко признали человеком «беспокойным, волнующим умы и радеющим больше о выгодах человечества, чем о графских», заковали в цепи и отправили обратно в Алексеевку. Ему было приказано жить под надзором властей31. Так описан этот период в жизни отца в «Записках» сына; он изображает отца как человека, благодаря начитанности и образованности оторванного от окружающей действительности, от людей, с которыми приходилось жить, как человека, одинокого в борьбе.
Однако, по имеющимся в настоящее время документам, это выглядело не так, как представлено в "Записках". На протяжении всей жизни он находился в окружении крестьян. Их тяжелая судьба вынуждала его к действию. Отстаивая интересы крепостных, В. Никитенко использовал разные средства. Известно, что в 1798 г. В. Никитенко возглавлял крестьянское восстание в слободе Алексеевке. Граф Шереметев называл его «первым зачинщиком в возмущении крестьян»32.
О дальнейших событиях жизни В. Никитенко узнаем из «Записок» следующее. Около 1802 г. соседняя помещица А. Б. Александрова выхлопотала позволение В. Никитенко переселиться в деревню Ударовку, чтобы занять должность учителя ее четырех детей. Здесь семья Никитенко прожила три или четыре года, здесь родился автор «Записок» и «Дневника». После возвращения в Алексеевку В. Никитенко одно время наряду с обработкой земли содержал школу, в которой обучал детей чтению и письму. В 1805 г. на вольнодумного крестьянина был сделан донос, в котором говорилось, что он «не токмо власти противится, но пренебрегает божеские и государственные узаконения»33.
Видимо, из-за этого доноса, сообщается в «Записках», последовала ссылка В. Никитенко без суда и следствия в деревню Чуриловку Гжатского уезда Смоленской губернии.
По воспоминаниям сына, крестьяне любили В. Никитенко, когда его семья бедствовала, поддерживали, как могли. На жизнь Никитенко зарабатывал тем, что учил грамоте детей соседних помещиков. После смерти графа Н. П. Шереметева В. Никитенко обратился к императрице Марии Федоровне, взявшей на себя главное попечительство над сыном графа Дмитрием Шереметевым, с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Он просил о том, чтобы ему позволили явиться в Петербург для личных объяснений. Просьба после настойчивых хлопот была удовлетворена, и семья Никитенко вернулась в родные края. Возвращение в Алексеевку семья Никитенко было радостно встречено большей частью крестьян, не забывших, что он пострадал, отстаивая их интересы. В. Никитенко узнал, что о его ссылке была сложена песня.
Отъезд В. Никитенко в Петербург задержался из-за болезни. Немного оправившись, он уехал в столицу, где добился при участии сенатора Алексеева независимости от вотчинных властей и права жить, где пожелает. Не имея ни дома, ни земли, Никитенко зарабатывал уроками, но семья едва сводила концы с концами. Положение улучшилось, когда ему удалось устроиться управляющим в имение помещицы М. Ф. Бедряги (1811 г.). Он взялся привести в порядок ее имение в слободе Писаревке Богучарского уезда и «восстановить благосостояние крестьян». Здесь Никитенко вращался в кругу образованных людей, «зачитывавшихся» произведениями Вольтера, энциклопедистов. Среди них был профессор греческой словесности С. Ивашковский34. По общественному положению они стояли выше, но не пренебрегали дружбой с крепостным, и, надо думать, немаловажную роль играла в этом близость взглядов. В этот период В. Никитенко смог отдать сына в Воронежское уездное училище.
С крестьянами, положение которых в результате деятельности Никитенко улучшилось, было взаимное пони мание, но отношения с помещицей, известной самоуправством и произволом, обострялись. Будучи крепостным, он держал себя слишком независимо, мало угождал помещице и, хотя впереди семью ждали нужда и лишения, отказался от выгодного места, не желая терпеть «своеволие» госпожи. Помещица попыталась захватить имущество Никитенко, а его с семьей насильно задержать, но крестьяне помогли Никитенко, подготовив его побег. В. Никитенко обратился к властям с просьбой освободить семью, а помещицу призвать к ответу. Разгневанная помещица объявила, что В. Никитенко разорил ее имение, что вещи куплены на ее деньги. Несмотря на очевидную ложность обвинения, доказательств не потребовали и поверили ей на слово.
В своих «Записках» Никитенко-сын пишет о том, что это столкновение с помещицей наделало много шума в губернии. «Странная эта было тяжба. С одной стороны: владелица двух тысяч душ, сильная богатством, связями, воплощенная спесь и произвол, с верным расчетом на успех, с другой: человек без общественного положения и связанных с ним преимуществ, опиравшийся только на свою правоту, и до того бедный, что часто не имел, на что купить лист гербовой бумаги для подания в суд жалобы или прошения. Зато настойчивость была с обеих сторон одинаковая»35.
Понадобилось немало усилий со стороны В. Никитенко для освобождения семьи. Добившись этого, Никитенко перевез семью в казенное имение Данцевку Богучарского уезда.
В деле с помещицей Бедрягой Никитенко пытался найти защиту у сенатора Хитрово, приехавшего ревизовать Воронежскую губернию. Под предлогом, что Никитенко явился в город без разрешения, губернатор посадил его в тюрьму, но вскоре выпустил. В. Никитенко умер, не дождавшись конца тяжбы. Лишь много лет спустя семье вернули часть задержанного имущества, в том число отрывки бумаг В. Никитенко. Последние годы В. Никитенко с семьей жил в Острогожске, бедствуя и перебиваясь случайными заработками. Моральное состояние его было тяжелым. Ради заработка он согласился заниматься судебными делами генерала Д. М. Юзефовича, для этого он выехал в имение генерала в Пирятинском повете Полтавской губернии. На месте Никитенко убедился, что генерал пытался незаконно притязать на земли, принадлежавшие крестьянам. Наверное, как и в случае с помещицей Бедрягой, он отказался бы от возможности заработать на деле, которое могло принести ущерб интересам крестьян. Но решать ему не пришлось, так как около 1819 г. в Пирятине, вдали от родных, он скончался.
«Записки» позволяют проследить не только жизненный путь этого представителя крепостной интеллигенции конца XVIII — начала XIX в., но и охарактеризовать его воззрения. Из воспоминаний сына узнаем, что В. Никитенко рано проявил редкие способности, уже в юношеском возрасте много читал и самостоятельно выучил французский язык. В. Никитенко обладал литературными способностями, хорошо знал существующее законодательство. По словам сына, только это помогло ему «не сделаться немедленно жертвою своей дерзости», когда он начал судебную тяжбу с помещицей Бедрягой за попытку силой удержать его в имении. Его прошения, объяснительные записки, попадавшие в руки чиновников, читали вслух, восхищаясь логичностью и ясным изложением36.
Круг интересов В. Никитенко был довольно широк. Он систематически пополнял свои знания в области медицины. Никитенко-сын пишет, что у отца была куча выписок из медицинских книг и разного рода заметок, извлеченных из своего и чужого опыта. Пользуясь ими, он составлял лекарства не хуже провинциальных аптекарей. В. Никитенко имел небольшую домашнюю библиотеку.
Взгляды В. Никитенко развивались под влиянием французских просветителей, прежде всего антикрепостнических и антицерковных идей Вольтера, произведения которого он читал и высоко ценил. А. В. Никитенко вспоминает, что отца нисколько не смущал антиклерикализм Вольтера. Хотя иногда В. Никитенко приглашал священников служить молебен, он «затем опять от души смеялся антирелигиозным выходкам Вольтера, особенно его издевательствам над попами и монахами». Он часто спорил со священником по философским вопросам37.
Веря в естественное равенство людей, В. Никитенко пытался в некоторых случаях наивно обратить в эту веру людей, занимавших высокое положение в обществе. Он пытался доказать графу Шереметеву бесчеловечность издевательств над крепостными, указывал на необходимость разума и добродетели. «Вспомни — обращался он к Шереметеву 16 мая 1801 г.,— что ты и я человек... На то ли размножала человеческий род натура (природа.— М. К.), дабы един другого поражать, терзать и рвать... по подобию зверей свирепых и алчных...»38 По свидетельству сына, В. Никитенко пытался проповедовать «равновесие между привилегированными и бедными»39. Он боролся с произволом, стремился утвердить право человека на свободу. В то же время В. Никитенко не был лишен наивной веры в сочувствие наиболее гуманно настроенной части правящей верхушки. Отсюда его попытки объясниться и найти у нее поддержку.
А. В. Никитенко в своих «Записках» пишет, что «внутренний мир» отца «был полон тревог. Мысль постоянно влекла его к лучшему и высшему, а горькая действительность держала в зависимости от самых ничтожных людей и самых мелких нужд. Отсюда неровность в его поступках, недовольство людьми, событиями и самим собой... Ему хотелось трудиться и действовать не из-за одного насущного хлеба, но и для высших целей жизни»,] И далее сын продолжает: «Романический, тревожный дух отца, замкнутый в слишком тесной сфере, бился, как птица в клетке»40.
В. Никитенко был человеком незаурядным, придерживающимся взглядов, передовых для конца XVIII в.
В слободе Выездной Нижегородской губернии в 1802 г. родился Н. Шипов — автор «Истории моей жизни и моих странствий». Отец его был крепостным Салтыкова. Являясь зажиточным крестьянином, он занимался торговлей скота в Симбирской и Оренбургской губерниях. Отец Шипова был грамотным, начитанным человеком и с шести лет начал обучать сына грамоте у местного священника. Записки Н. Шипова написаны около 1862 г. Они принадлежат перу человека, представляющего тип крестьянина-предпринимателя. Развивающиеся капиталистические отношения порождали людей, подобных Шипову. Материально обеспеченные, они не могли свободно действовать в условиях зависимости. Отсюда их стремление к свободе, которое ярко отражает Н. Шипов в своих записках.
Шипов не раз предпринимал попытки выкупиться на свободу, по помещик не давал согласия. В своих воспоминаниях Шипов описывает бесправие крестьян, самоуправство помещиков и их ближайших слуг. В России, считает он, «житье хорошее» только для свободных, крестьянам же «жить очень худо: бедность, барщина да оброки совсем их замучали»41. «О, свобода, свобода! Где те люди счастливые, под какою планетою родились, которые не видели и не видят никакого гонения, никакого стеснения? Живут они по своей вольной волюшке и ничего не боятся»,— пишет Шипов. Не добившись свободы законным путем, Шипов бежал, скрывался под чужим именем, его задержали и возвратили помещику. Он вновь бежал и на Кавказе сдался горцам, чтобы таким путем получить свободу. По выходе из плена в 1844 г. он получил ее. «Я желал вольности до последнего своего издыхания; искал не чести, славы и богатства, а только независимости себе и своему потомству от жестокосердного помещика»42,— вспоминает Шипов.
Следующая группа автобиографий написана уже после реформы, тогда, когда вопрос о крепостном праве не стоял так остро. Не стало крепостной зависимости, а вместе с ней исчез факт существования социальной группы крепостной интеллигенции — она влилась в состав общерусской интеллигенции того времени.
В автобиографических произведениях бывших крепостных крестьян, относящихся к пореформенному времени, вспоминается уже вчерашний день. Но, так как они на себе испытали гнет крепостной неволи, их произведения представляют интерес с точки зрения эволюции их сознания. В автобиографиях этого периода впервые появилась возможность открыто высказаться по вопросу о крепостном праве, о противодействии со стороны крестьян помещичьему произволу.
Жизненные ситуации этих людей заинтересовывают, увлекают и постепенно выводят читателя на серьезные размышления не только о крепостничестве, но и о том, что же изменилось после отмены крепостного права.
Воспоминания В. М. Малашова написаны в 1867 г. Он излагает историю своей жизни 1783—1867 гг. Родители Малашова были крепостными княгини Е. Р. Воронцовой-Дашковой и жили в селе Круглом Могилевского уезда. Одно время отец исполнял должность приказчика. Автор записок сообщает, что грамоте обучился у дьячка Л. Пасецкого. В 1796 г. Малашов был взят Дашковой в ее дом в селе Троицком Калужской губернии, а в 1798 г. она отдала его учиться музыке в оркестр князя А. Б. Куракина. С 1803 г. Малашов был возвращен к Дашковой, прислуживал у стола в петербургском доме, затем жил в Троицком «в благополучии»43. С большой похвалой и признательностью отзывается он о Дашковой. После смерти Дашковой ее племянник М. С. Воронцов освободил 40 дворовых, в том числе и Малашова. Получив волю, которая «всего дороже», Малашов записался в сословие цеховых ремесленников Москвы, но служил в качестве писаря у разных помещиков (Ф. С. Мосолова, Н. В. Шатилова) .
В 1837 г. помещик А. И. Пфеллер за отъезд без разрешения в Москву (хлопотать об освобождении сына от рекрутской повинности) выгнал Малашова с семьей из села Кресты Тульской губернии, конфисковав их имущество (на сумму около 500 руб.). Малашов обращался с прошением к царю, но по вине, как он считал, местных властей не добился справедливости. В перечне конфискованного имущества он сообщал и о книгах, принадлежавших ему. Это книга — регламент императора Петра I, две книги похвальных слов и речей Ф. Прокоповича, естественная в политическая география, псалтырь, святцы, канонник всех святых, арифметика, книга — узнавать «свойство человека», книга — описание санкт-петербургской Академии наук и кунсткамеры с планами и чертежами, рукописная книга-комедия44.
В своих воспоминаниях Малашов писал, что благодаря реформе личной свободы дождался не только он, но все представители его класса — «обремененные под игом дворянства все крепостные крестьяне»45.
Добывать средства к существованию для своего многочисленного семейства Малашову было нелегко. Последние годы он жил в богадельне и был доволен, по его собственному признанию, уже тем, что избавился от жизни по квартирам. В своей «Книге» Малашов обнаруживает такие черты, как смирение и попытки найти утешение в религии.
Свои «воспоминания» Н. Щербань46 написал на «склоне дней», будучи московским купцом 2-й гильдии. Он происходил из крепостных села Великого Ярославской губернии (одно время село было вотчиной князя П. И. Репнина). Дед и отец автора воспоминаний, помимо земледелия, занимались промыслами, торговали льном и крестьянской пряжей. Дед имел капитал, составляющий 20 тыс. руб. Отец, как и дед, был грамотным, и в доме держали книги Карамзина, Фонвизина, много театральных пьес и романов (среди них «Золотой Осел» Е. И. Кострова), сказки о Еруслане Лазаревиче, Бове Королевиче, Илье Муромце, Емеле Дурачке, Семь Семионов, а также Четьи Минеи, Священную историю и др. «Крепостным состоянием своим он (отец.— М. К.) не тяготился, но частенько скучал, когда приходилось исполнять прихоть помещика, который раз, например, вызвал его в Петербург и держал там почти год только для того, чтобы показать гостям «вот какие у меня крестьяне!»47 При жизни отца, управляющего имением, семья жила в достатке, но после его смерти оказалась в тяжелом положении. Потребовались годы, пока Н. Щербаню удалось выбиться в люди. Возможно, к этому периоду относится его побег за Дунай, о котором пишет автор предисловия к публикации «Воспоминаний». Сам же Н. Щербань об этом факте своей биографии и возвращении на родину не упоминает.
Условия, в которых прошли детские и юношеские годы Н. Щербаня, в значительной степени повлияло на его духовное развитие. Ему внушались определенные моральные принципы. Отец любил повторять «будь важен без гордости, а низок без подлости». В свою очередь старший Щербань получил наставление — «защищай правду»48.
В своей автобиографии Н. Щербань рассказывает не только о себе, но и о положении крестьян, их промыслах, касается некоторых исторических событий, современником которых ему довелось быть. Вспоминает, как радовался народ после освобождения столицы от французов. «А как увидели разрушенный Кремль, дрогнуло сердце и слезы полились ручьями»,— пишет Щербань49. В биографии отражена эволюция его взглядов. С годами вырабатывалось в его сознании отношение к крепостному строю. Н. Щербань рассказывает, когда пришел приказ собирать с вотчины 20 тыс. оброка и 30 тыс. в счет погашения долга, «в первый раз в жизни почувствовал я прискорбность своего крепостного состояния. Тогда-то в неопытном моем понятии в первый раз представился ужасный вопрос: Что же такое мы?! Крепко рвалось мое сердце, понуждая меня высказаться, но посмотрев вокруг на грустные лица и слыша один только робкий шепот, я успел удержать и затаить в себе свой порыв». Налог был незаконным, но подавать жалобу запрещалось. «Самовольно отказываться от платежа — значит только опозорить себя званием бунтовщиков»50.
Налог выплачивали своевременно, «только все раздумывал: как же это барин с нами поступил. И стал приглядываться, чего доселе не приходило в голову, к окрестному крестьянскому быту». Он пришел к выводу, что крестьяне их села жили сравнительно сносно. Соседний помещик обирал своих крестьян «без счета и без определенной меры: как потребует — неси, не то порка»51. Так было, пока крестьяне не взбунтовались. Другой помещик одевал непокорным крестьянам на шею железные рогатки и заставлял их ходить с ними в течение месяца.
Неограниченные поборы приводили к тому, что крестьяне уже «не радели о своем хозяйстве», потому что помещик все равно все забирал, даже то, что получали они с промыслов.
Народные представления о «хороших» и «плохих» дворянах (так же, как о царях) по-своему передает Щербань: «Однако и то скажу, это злоупотребления; но из помещиков много было умных, полезных и заслуживающих уважения господ, а в других званиях тоже творилось лихое»52.
Подводя итоги, он признает, что в молодости рассказы старших о жизни крепостных «слабое имели впечатление. Потом уже вспоминалась и укреплялась во мне мысль, что да, горькая была крестьянская наша зависимость»53.
При жизни актрисы Л. П. Никулиной-Косицкой никто не знал, что она пишет воспоминания. В 1872 г., через четыре года после ее кончины, о ее «Записках» сообщил редакции журнала «Русская старина» муж дочери Косицкой, А. Н. Матвеев. «Записки» были опубликованы через шесть лет. От А. Н. Матвеева стало известно, что записи Косицкая вела в последние годы жизни. Они дошли до нас не полностью: сохранившиеся записи охватывают период с 1829 по 1850 г.54, остальные (до 1868 г.) погибли (были вырваны из тетради и использованы на обертку вещей после ее смерти). По-видимому, эти записи не предназначались для печати. В позднейшем предисловии к ним справедливо отмечается, что их большим достоинством является «простодушие и искренность».
Записки Косицкой начинаются с сообщения о том, что к ней не раз обращались с просьбой рассказать повесть ее жизни. «Я не мало противилась... боясь отдать на суд публики правды моей жизни не потому, что эти правды горьки и не хороши, нет — правда везде и всегда хороша, как бы и где бы ни проявлялась она,— но мы все-таки боимся правды». Как видим, она отдавала себе отчет в том, что невозможно открыто писать о мрачной действительности крепостного режима. Она посвящает немало страниц описанию помещичьего произвола, издевательствам над крепостными крестьянами, рассказывает о их переживаниях. «Мы были дворовые крепостные люди одного господина, которого народ звал собакою,— пишет Косицкая,— мы, бывши детьми, боялись даже его имени, а он сам был воплощенный страх. Я родилась в доме этого барина, на земле, облитой кровью и слезами бедных крестьян. Помню страшные казни, помню стоны наказуемых — они до сих пор еще звучат в моих ушах!.. У помещика этого были еще три брата, и один одного был лучше; первого из них крестьяне распяли, другого убили, этот был еще всех добрее и умер своею смертью в Нижнем Новгороде»55.
Родители Косицкой из дворовых села Ждановки были на хорошем счету у господ, но, когда бежала группа дворовых (а по воспоминаниям Косицкой, убегали от помещика каждый год), ее отца обвинили в соучастии, осудили и со всей семьей под стражей отправили в Нижний Новгород. После разбора дела отца хотели вернуть в село, но он заявил: «Пусть меня сошлют в Сибирь или отдадут в солдаты, но я не пойду назад!». Косицких продали другому помещику. И здесь опять та же картина: барыня «ходила с кнутом по двору, била слуг за вину и без вины, от скуки что ли, не знаю, дралась кастрюлями и всем, что ни попадало под руку...»56.
Затем Косицкие были проданы в Балахну. Новый владелец обращался с ними неплохо. Отец был определен дворецким, мать — ключницей. В 30-х годах за 2 тыс. руб. семья выкупилась. Но «не на радость была эта воля: нужда, бедность и горе стали нашим уделом»,— вспоминает Косицкая. С девяти лет она начала работать. Несмотря на нужду и бедность, мать учила детей грамоте. В 1843 г. Косицкая впервые побывала на спектакле и с этого времени посвятила себя театру, претерпев немало невзгод, пока добилась признания*.
Она была одной из лучших драматических актрис — исполнительниц роли Катерины в пьесе «Гроза» А. Н. Островского. Отмену крепостного права Косицкая оценивает как радостное событие для всех, кто сочувствует «народному благу», но заслугу приписывает полностью Александру П. «Какими молитвами должны мы молиться за нашего государя»,— пишет она57. Такая оценка Александра II характерна почти для всех записок, созданных после отмены крепостного права.
Очень выразительны записки Ф. Д. Бобкова. С 1843 по 1882 г. им написано много. После его смерти остался сундук рукописей, судьба которых неизвестна. Опубликованы лишь извлечения из его обширного дневника58. По своему происхождению Ф. Д. Бобков был крепостным штабс-капитана П. Н. Глушкова. Родился в деревне Крапивной Костромской губернии в 1831 г., пятнадцати лет был взят в господский дом в Москву, а после отмены крепостного права указом 19 февраля 1861 г. оставался у Глушкова в качестве лакея до 1895 г., когда получил должность помощника начальника железнодорожной станции в Раненбурге. Позднее он занимался постройками и подрядами, получил звание купца 1-й гильдии.
В детстве Бобков не смел мечтать о школе, поэтому учился сам с помощью старшего брата, мать была тоже грамотной. Учился читать Бобков по купленным на базаре книгам — «Еруслан Лазаревич», «Бова Королевич», удалые песни о Степане Разине. Обучал его также землемер П. А. Зарубин, впоследствии редактор петербургского «Листка». Научившегося читать Бобкова часто приглашали соседи и слушали «благоговейно». Рос Бобков в деревне, в которой было немало крестьян из секты «бегунов», в условиях «благоразумной экономии» и «воздержания». Свои знания он приобрел в значительной степени, читая книги из библиотеки своего хозяина Глушкова. Он был знаком с произведениями Ломоносова, Жуковского, Карамзина, Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Гончарова, читал журналы «Современник», «Отечественные записки». Так происходило формирование его взглядов. Сохранился восторженный отзыв Бобкова о Ломоносове: «Читал сочинения Ломоносова и его биографию. Вот это был человек с великим умом и твердой волей. Одолел все препятствия и вышел в люди. Для отмеченного богом нет преград, нет крепостного права. Он свободен»59.
Бобков, описывая жестокость помещиков, показывает, что крестьяне далеко не всегда покорно сносили ее. Он всей душой сочувствует тем крестьянам, владельцы которых изощрялись в расправах над своими крестьянами. Прочитав статью Толстого в «Отечественных записках», Бобков стал на защиту дворовых. Он пишет: «Кто же другой, как не сами помещики, создали этот класс людей и приучили их к тунеядству. Кто заставлял их дармоедничать, ничего не делать и спать в широких передних господских хором. Разве кто-либо из дворовых мог жить так, как хотел. Живут так, как велят. Отрывают внезапно от земли и делают дворовым, обучая столярному, башмачному или музыкальному искусству, не спрашивая, чему он желает обучаться... Каждый, не любя свои занятия, жил изо дня в день, не заботясь о будущем. Да и думать о будущем нельзя, потому что во всякую минуту можно попасть в солдаты или быть сосланным в Сибирь»60.
Много интересных данных приводит Бобков о том, как была встречена отмена крепостного права в среде крепостных. Ряд суждений он высказывает по поводу манифеста 19 февраля 1861 г. Услышав об освобождении крестьян, пишет он, «мне казалось, что я расту, увеличиваюсь... Я как-то поумнел, просветлел, перед моими глазами открывался какой-то широкий светлый горизонт»61. На смену восторженным чувствам пришли скоро сомнения. Уже через год после отмены крепостного права он писал, что для многих, не имеющих средств к существованию, с реформой мало что изменилось: «Нас не продают уже больше наравне с коровами и овцами, не бреют голов, не режут у девок кос, даже не бьют по щекам. Я пользуюсь свободой и, однако, остаюсь тем же самым лакеем». Слушая в годовщину реформы лекцию Богданова о значении зоологических садов и зверинцев, Бобков думал: «В день освобождения крестьян из неволи говорят о том, чтобы сажать зверей в клетки и держать в неволе»62. Наблюдения за жизнью привели его к мысли, что самодержавие не дало той свободы, которую надеялся получить народ.
Как и подавляющее большинство русского крепостного крестьянства, лишь в 1861 г. получил свободу И. А. Голышев, автор «Воспоминаний» за 1838— 1878 гг.63, которые написаны в слободе Метера и датированы 1878 г. Они интересны с источниковедческой стороны, так как автор при их написании наряду с личными воспоминаниями использует источники. Ссылаясь на переписные владимирские книги 1646 г., Голышев в своих воспоминаниях сообщает родословную своей семьи. Род Голышевых происходил из крепостных крестьян Владимирской губернии. Многие представители их фамилии издавна занимались иконописанием, в конце XVIII в. приобрел известность своим мастерством К. И. Голышев. Его преемником был А. К. Голышев, крестьянин слободы Метера (вотчина В. Н. Панина), отец автора «Воспоминаний».
И. А. Голышев родился в 1838 г., окончил приходскую сельскую школу, в которой обучались дети крепостных крестьян, под руководством отца занимался рисованием, затем учился в Москве в рисовальной школе Лаврентьевой, учениками которой были крепостные. Голышев вспоминает, что «со всеми с нами обращались грубо у помещика и не менее строго в школе. Побои, пинки, подзатыльники серебряною табакеркой, стрижка волос в насмешку с лысинами и розги в то время были в ходу и в школе и вне школы». По окончании школы его ожидала обычная для крепостного судьба — «исполнять художественные прихоти барина... да так и гибнуть с своими талантами, отнятыми властною рукой помещика»64.
Голышев интересовался естественными науками, этнографией, археологией, историей России. В слободе он вместе с отцом открыл литографию, где выпускали до 3 тыс. народных картинок. Голышев основал бесплатную рисовальную школу (иногда бывало до 60 учеников) и библиотеку для чтения (500 книг). В 1861 г. он был избран действительным членом владимирского Статистического комитета, в 1862 г.— членом-корреспондентом Комитета грамотности Вольного экономического общества, с этого же года он стал сотрудником Географического общества, в 1866 г.— членом-корреспондентом Московского археологического общества. Голышев — автор большого количества статей по статистике и этнографии, истории и археологии.
Свой гражданский долг Голышев видел в деятельности на пользу русской науки. «В этом сознании и в пламенной любви к родине — моя сила»,— писал он. Ему свойственно выражение верноподданнических чувств царю Александру П. В то же время Голышев считал, что в «Отечественных записках» справедливо сказано о 30—40-х годах как о «самом глухом, самом мертвом времени» для России, когда народ приучался «боязливо мыслить, чувствовать и вообще отвыкал от аппетита как-нибудь поступать, как-нибудь действовать... Еще наживешь хлопот — вот что тогда носилось в воздухе, угнетало толпу, отшибало у нее ум и охоту думать...»65.
Приблизительно таково же содержание автобиографий других образованных представителей крестьянских масс, хотя общих суждений в них находим меньше. Многие из них, такие, как учитель рисования И. К. Зайцев (1802—1887). выходец из села Архангельского Пензенской губернии, не могли учиться в школах и приобрели свои первые знания самообразованием66. Только художник В. Е. Раев (1808—1869) окончил сельскую школу помещика А. Подчерткова в сельце Брецком67. Оба впоследствии окончили Арзамасскую школу живописи, в которой в основном обучались одаренные дети крепостных. Но в Академию художеств смогли поступить лишь после того, как получили свободу. О невозможности крепостным получить сколько-нибудь систематические знания сообщает коллежский асессор П. И. Гусев (1807—1857), из дворовых помещицы Хлюстиной68.
Авторы пишут о бесправии, угнетении крестьян в условиях царской России. И спустя много лет Зайцев не мог равнодушно вспоминать о «тех отвратительных картинах, какие мне и другим случалось видеть».
Помимо выражения симпатий трудовому народу69, образованные его представители в меру своих сил пытались служить ему: выходец из села Борисовки Курской губернии учитель Г. Я. Ломакин (1812—1870)70 — открытием бесплатной музыкальной школы для бедных, И. П. Спехин (1785—1867) — обучением крестьянских детей грамоте в Холмогорском уезде71. Записки свидетельствуют о том, что многие выходцы из крепостных крестьян не боялись труда, в них отсутствовал расчет на известность.
Сам факт обращения к жанру записок не случаен. Он свидетельствует о переломе в историческом развитии крестьянства. Это был качественный рост самосознания крестьянства. В центре автобиографий — человек. Авторы автобиографических произведений осознают свое право писать о себе как личности. Они пытаются разобраться в смысле своего существования на земле.
Характерно, что ни один из авторов своих биографий не обходит молчанием вопроса о крепостной зависимости, о произволе помещиков-крепостников. Это то общее, что объединяет их. Материалы автобиографий образованных представителей народа позволяют выяснить их отношение прежде всего к этому вопросу. Интеллигенция, связанная своим происхождением с крестьянством, в разной степени испытав влияние этой среды, выступает в защиту крестьян, осуждает произвол помещиков-крепостников, нередко говорит от лица всего своего класса. Они дают оценку явления, которое давило на крестьянские массы и мешало развитию. Они видели в крепостном насилии источник бесправия. В рассмотренных произведениях не чувствуется примирения с существованием крепостничества. В этом нельзя не видеть отражения настроений крепостного крестьянства.
Наряду с влиянием передовых идей, проявившихся в вопросе о крепостном праве, в рассматриваемой мемуарной литературе заметно чувствуется давление господствующей официальной идеологии и церкви. Царские иллюзии класса, из которого они вышли, особенно сказались в работах, написанных после отмены крепостного права. Возникает вопрос, как правильно замечает Н. В. Яковлев в предисловии к воспоминаниям Н. Шипова, «восхваляется ли «освободитель» или особождение».
* В 1851 г. вышла замуж за И. М. Никулина, воспитанника князя Грузинского. Играла в Нижегородском, Ярославском, Московском театрах, одно время с П. В. Самойловым.
11 Шипов Н. История моей жизни и моих странствий: Рассказ бывшего крепостного крестьянина, 1802—1862. М.; Л., 1933, с. 365.
12 Гос. б-ка им. В. И. Ленина, РО, М., 7557, с. 1.
13 Русская старина, 1875, т. 14, сент., с. 161—162.
14 Там же, 1878, т. 21, янв., с. 68.
15 Там же, 1879, т. 14, янв.— апр., с. 754.
16 Исторический вестник. 1907, № 5/6, май, с. 447.
17 Русская старина, 1881. т. 31/32, июнь-июль.
18 Сивков К. В. Автобиография крепостного интеллигента конца XVIII в.— Исторический архив, 1950, т. 5, с. 289—290.
19 Никитенко А. В. Дневник. М., 1955, т. 1, 1826—1857, с. VI.
20 Там же, т. 1, с. XXXV.
21 «Русская старина» за 1888—1892 гг.
22 Лемке М. Предисловие.— В кн.: Никитенко А. В. Моя повесть о самом себе и о том, «чему свидетель в жизни был»: Записки и дневник (1804-1877). СПб., 1904, т. 1, с. II.
23 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 27, 38.
24 Гос. б-ка им. В. И. Ленина, РО, М., 6498, № 1, ед. хр. 2а, 2б, 2в.
25 Сивков К. В. Автобиография крепостного интеллигента конца XVIII в., с. 289-290.
26 Там же. с. 291, 292.
27 Коган Л. А. Крепостные вольнодумцы (XIX в.). М., 1966, с. 69, 70.
28 Русская старина, 1901, авг., с. 284.
29 Никитенко А. В. Моя повесть..., т. 1, с. 3—94.
30 Там же, с. 7, 8, 12.
31 Там же, с. 13.
32 Отголоски XVIII века. М., 1905, вып. 11, с. 213.
33 Коган Л. А. Указ. соч., с. 55.
34 Никитенко А. В. Моя повесть..., т. 1, с. 34—41.
35 Там же, с. 60.
36 Там же, с. 61.
37 Там же, с. 28, 32.
38 Цит. по: Коган Л. А. Указ. соч., с. 55—56.
39 Никитенко А. В. Моя повесть..., т. 1, с. 8.
40 Там же, с. 25, 31.
41 Шипов Н. Указ. соч., с. 414.
42 Там же, с. 445, 430.
43 Гос. б-ка им. В. И. Ленина, РО, М., 7557, с. 5.
44 Там же, с. 27.
45 Там же, с. 73.
46 Щербанъ Н. Воспоминания крепостного. 1800—1868.— Русский вестник, 1877, июль, с. 320—347; сент., с. 34—67.
47 Русский вестник, 1877, июль, с. 342—343.
48 Там же, с. 335.
49 Там же, с. 344—345.
50 Там же, 1877, сент., с. 39—40.
51 Там же, с. 40.
52 Там же, с. 45.
53 Там же, 1877, июль, с. 326.
54 Записки Л. П. Никулиной-Косицкой.— Русская старина, 1878, т. 21, янв., с. 65—80; февр., с. 281—304; апр., с. 609—624.
55 Там же, янв., с. 69.
56 Там же, с. 71.
57 Там же, февр., с. 303.
58 Бобков Ф. Д. Из записок бывшего крепостного человека.— Исторический вестник, 1907, май, с. 446—474; июнь, с. 734—764; июль, с. 143—164.
59 Там же, июнь, с. 750.
60 Там же, с. 749—750.
61 Там же, с. 756. В «Московских ведомостях» (1861, 11 марта, № 36) был напечатан его отклик как грамотного крепостного на реформу.
62 Бобков Ф. Д. Указ. соч.— Исторический вестник, 1907, июль, с. 143, 145.
63 Воспоминания И. А. Голышева (1838—1878).—Русская старина, 1879, апр., с. 753—772; июнь, с. 353—366.
64 Там же, 1879, апр., с. 758.
65 Голышев называет 338 работ, автором которых является (Там же, 1879, июнь, с. 364).
66 Воспоминания старого учителя И. К. Зайцева (1805—1887).— Русская старина, 1887, июнь, с. 663—691.
67 Гос. б-ка им. В. И. Ленина, РО, М., 6498, № 1, ед. хр. 2а, 26, 2в.
68 Жизнеописания коллежского асессора П. И. Гусева, им самим писанные.— В кн.: Щукинский сборник. М., 1903, вып. 2, с. 163—216.
69 Серяков Л. А. Моя трудовая жизнь (1824—1875).— Русская старина, 1875, сент., с. 161-184; окт., с. 339—366; нояб., с. 506—515.
70 Автобиографические записки Г. Я. Ломакина.— Русская старина, 1886, март, с. 645-666; май, с. 311—325, июнь, с. 675—689; авг., с. 467—485.
71 [И. П. Спехин]. Автобиография одного из неведомых распространителей грамотности в народе.— Современная летопись: Воскресные прибавления к «Московским ведомостям», 1867, № 32, 10 сент., с. 4, 5.
<< Назад Вперёд>>
