Обзор истории русского права

1. Понятие об обязательстве в древнерусском праве

   Истинное понятие об обязательстве, как о праве на действия другого лица, не сразу достигается в истории. Вместо права на действия лица в древности практикуется право налицо: из обязательств постоянно возникают, так сказать, вещные права на обязанное лицо. Такие права возникают большей частью с момента заключения обязательства: так, при договоре займа обыкновенно (кроме случаев торговых сделок) наступает личный заклад должника верителю (закупничество и служилая кабала); договор личного найма прямо ведет к установлению полного и неполного холопства (подробнее об этих явлениях см. выше о холопстве). Ответственность по обязательствам падает только на лицо, а не на имущество его, ибо обязательства имеют вполне личный характер – вменяются лицу и неотделимы от него. В силу этого при исполнении обязательства взыскание не обращается на недвижимое имущество должника, хотя бы оно у него и было, а на лицо должника: этот последний выдается кредитору головой до искупа.

   Московская эпоха делает шаг вперед в приближении к истинному понятию об обязательствах. Судебник 1550 г. (в ст. 82) воспрещает при договоре займа должнику служить у своего верителя за рост: «Жити им о себе, а на деньги рост давати»; этим, очевидно, воспрещается личный заклад при договоре займа. Тот же Судебник старается ограничить силу договора личного найма, как источника холопства (см. его ст. 78 и 76). Узаконения этого времени запрещают выдавать несостоятельного должника верителю в вечное рабство. В 1558 г. приказ обращался с вопросом к законодательной власти такого рода: некоторые из несостоятельных должников сами просят, при выдаче их кредитору, дозволить им поступить в полные холопы к этому последнему. Царь не разрешил этого, а приказал выдавать головой только до искупа (т. е. для отработки долга в определенный законом срок). Наконец, в XVII в. (сук. 1626 г. января 15 и 1628 г. ноября 17; см. Ук. кн. земск. прик., ст. X, 7 и XIII, 9) разрешается обращать взыскание с лица на имущество: сначала на дворы и животы, потом на вотчины и поместья. Позже тоже применено и к посадским людям (см. ук. 1643 г. декабря 27; Указн. кн. зем. прик., ст. XXXIII), а именно тех из них, которые стоят на правеже, а окупиться им нечем, велено не отдавать истцам головой, а продавать (с публичного торга) их дворы и лавки. При залоговых сделках имущество заложенное олицетворяется, становится «порукой», или корреальным должником (см. выше с. 667).

   Вот следы нового взгляда на обязательственные отношения. В связи с таким взглядом на существо обязательства стоит решение вопроса о переходе или непереходе обязательств по наследству. Если обязательства падают только на лицо обязанное, тесно срастаются с его личностью, то понятно, что и переход их по наследству был бы невозможен, ибо личные права в наследство не переходят. Уложение допускает этот переход только в наследовании по закону (между родственниками) и притом выражается об этом так: «А похотят истцы по тем крепостям (на умершего) исков своих искати на жене и на детех, или на иных роду его, кому животы его и вотчины достанутся…», то это им позволяется (X, 245, ср. 132 и 207 и ук. 1676 г. марта 13, ст. 5). Тот же взгляд замечается в законодательстве и после Уложения ц. Ал. Мих.: именно указ 1676 г. июня 20 позволяет искать по обязательствам «на родственниках их (умерших должников), кому после их даны будут поместья их и вотчины, и дворы и животы».

   Этот вопрос уяснится сейчас, когда мы перейдем к рассмотрению лиц, участвующих в обязательстве. Впрочем, мы знаем уже, что обязанность жены, детей (а отчасти родственников) должника отвечать после его смерти по его обязательствам, установленная еще Русской Правдой, основывалась (как и самое право наследства) наличных отношениях их в семье и в роде.

2. Лица, участвующие в обязательстве

   По существу понятия об обязательстве, оно может иметь силу только между лицами, его заключившими или в него вступившими, не простираясь ни на какое третье лицо. Но этот принцип видоизменяется в древнерусском праве.

   а) Необходимое участие третьих лиц в обязательстве. Понятие о лице физическом неясно еще и в московском праве: подобно вещным правам, и обязательственные права принадлежат прежде всего семье: было уже говорено, что супруг отвечает за супруга, отец за детей и дети за отца не только по смерти обязавшегося, но и при жизни его; весьма часто в актах договоров прямо именуются, как обязанные, прочие члены семьи; если же этого нет, то участие последних подразумевается; нисходящие не могут выкупать родового имущества, отчужденного их отцом.

   Подобная этому необходимо-корреальная связь возникает в отношениях господина к слугам его и крестьянам. Веритель, при наступлении срока исполнения обязательства, не имея под руками главного должника, может предъявить иск к любому его человеку, который попадется ему под руку, и тот обязан отвечать. На этом же основано узаконение о том, что при несостоятельности кредитора-господина, взыскание производится с его слуг и крестьян: «…кто не учнет на правеже отстаиваться, и тех людей посылать в вотчины и поместья, и велети правити на людех их и на крестьянех» (Ук. кн. зем. пр. XIII, 9). На том же основывается дозволение господам заменять себя людьми и крестьянами на правеже. В 1629 г. приказ спрашивал царя: городовые дворяне и дети боярские сами на правеже стоять не хотят, а ставят в свое место людей своих для волокиты; спрашивается: допускать ли это? Приказ не видит ничего незаконного в такой подставке вместо обязанного лица другого; он затрудняется только волокитой. Царь не признал нужным отменить такую замену лиц (Там же. X, 8).

   Обратно, обязательства слуг и крестьян (по крайней мере обязательства, возникшие из деликтов) в то же время падают и на господ их: «Выти (частное вознаграждение лицу, потерпевшему от преступления, совершенного слугой) имати на дворянех и на детех боярских и на приказных людех, кому кто служит» (Уст. кн. разб. прик., доп. ук. 1625 г.). Такая взаимная солидарность обязательственных отношений между господином и его слугами особенно открывается из ст. 22 и 23 Судебника царского, которые позволяют предъявлять иск к наместнику или волостелю по претензиям как на их самих, так и на их слуг («людей»).

   б) Необходимое вступление в обязательство третьего лица (взамен обязавшегося). Московское право знает и предвидит случаи, когда третье лицо, не участвовавшее в обязательстве, должно по необходимости заменить одного из участников. Таких случаев мы находим в нем два. Первый случай наступает тогда, когда при судебном споре об исполнении обязательства, дело решено неправо вследствие подкупа. Тогда судья или дьяк, виновные в неправосудии, должны уплатить истцов иск. По требованию разумности, следовало бы в таком случае восстановить дело и, по ходу его, присудить к удовлетворению одной стороны другою, а лицо, допустившее неправосудие, наказать. Между тем московское право удовлетворяет неправо обвиненную сторону за счет судьи, оставляя совершенно без ответа вопрос, какие же последствия это имеет для стороны, неправо выигравшей иск (Суд. ц., ст. 3 и 28; попытку объяснить эту странность см. в нашем прим. 58 к Суд. ц.). Второй случай необходимой замены лица в обязательстве сторонним лицом есть возложение на убийцу или причинившего увечье обязанности удовлетворить по долгам убитого или изувеченного им. Обязательства имеют столь личный характер, что отнявший жизнь тем самым усвояет себе и обязательства, лежавшие на лице, хотя при этом могут остаться наследники и имущество, в котором они наследуют (Уложение X, 258, Новоук. ст. 1669 г., ст. 70).

   в) Кроме случаев необходимого вступления в обязательство, московское право знало добровольную замену лица в обязательстве другим. Из актов конца XVI в. видно, что кредитор мог, независимо от воли должника, передать свои права по обязательству всякому стороннему лицу, лишь бы только это лицо было правоспособно вообще и в отношении к данному роду обязательств в частности. Мы говорим здесь о так называемых «выданных кабалах», когда кредитор передает свое право (кабалу) третьему лицу или в дар, или за свой долг этому третьему. В первом случае он должен вместе с обязательством вручить и «данную», т. е. совершить новый акт. Однако, благодаря личному характеру обязательств, законодательство долго не признавало такой цессии законной; по крайней мере указ 1588 г. (Ук. кн. ведом, казн., ст. XXI) говорит: «По тем кабалам и по памятем суда не давати»; но ук. 1628 и 1646 г. (Ук. зем. пр., ст. XLII) и Уложение (X, 258), описывая состав выданной кабалы, точно так же признают силу этих кабал; Уложение отказывает им в признании только тогда, когда такая кабала не подписана, т. е. акт передачи не означен на ней самой, или когда у предъявителя нет данной на нее. Затем такая форма бумаг на предъявителя сделалась общей и даже применялась к закладным. Таким образом подготовлялись элементы вексельного права, которое, однако, явилось лишь в период империи и установлено законом, заимствовавшим свое содержание из немецких источников.

   Но должник мог передать свое обязательство только с согласия кредитора; если тот, на кого он ассигнует, откажется от исполнения обязательства, то кредитор всегда сохраняет регресс к первому должнику. Цессия от должника технически называлась переводом. Перевод при неисполнении обязательства давал верителю право на лицо должника.

3. Возникновение обязательства

   Обязательственные отношения между лицами могут возникнуть или вследствие обоюдной воли обеих обязывающихся сторон, или против воли одной из сторон. Первое отношение называется договором, второе – обязательством, возникающим из вины (преступления, проступка, неосторожности, неисполнения договорного обязательства). К гражданскому праву в точности может относиться только первый род обязательств; существенные условия вторых рассматриваются в уголовном праве. Поэтому далее мы будем говорить об обязательственном праве только по отношению к договорам.

   Для возникновения договора главное и необходимое условие есть свободная воля и сознание договаривающихся сторон. Отсюда само собой вытекает, что договор, заключенный по принуждению, не имеет никакой силы. Как ни просто это требование, однако московская практика едва могла сладить с явлениями противоположными: акты того времени содержат в себе частые жалобы на то, что долговое обязательство или контракт купли-продажи вымучен у контрагента истязаниями, или угрозой истязаний. Разбирать подобные дела было тем труднее, что такие акты могли появляться в полной крепостной форме того времени: обидчик мог стакнуться с площадными подьячими (тогдашними нотариусами), взять их к себе в дом и туда же обманно зазвать жертву или вместе с подьячими наехать на его дом и отрезать ему таким образом путь от всяких сообщений с сторонними лицами, которые могли быть свидетелями. Именно такой случай имеет в виду Уложение (X, 251). Отсюда возникло законодательное требование, чтобы о таких событиях подаваема была судебной власти явка тотчас же после события, в срок не свыше недели, т. е. спор о вынужденности обязательства может быть заявлен лишь в семидневный срок.

   Требование свободной воли от заключающих договоры не выдержано, однако, вполне и в самом законодательстве того времени. Оно само иногда требует, чтобы договорные отношения возникали по необходимости. Так, при начале процесса договор поручительства (о явке к суду) обыкновенно совершался невольно или одной стороной, или обеими; это тогда, когда судебная власть насильно отдавала на поруки обвиняемого его родственникам или общинникам.

   В другом случае договор составляется помимо воли одного из контрагентов. Так, квартирные хозяева лиц военных, во время похода, считаются по закону депозиторами их вещей. Хозяин должен принять вещь на сохранение при выступлении квартиранта в поход. В законе только содержится намек на это (Уложение X, 190). Но процессуальные акты того времени указывают, что такой порядок дела усвоен был повсюду: так, псковичи жалуются, что «ищут на них, посадских людех, казаки, браняся, поклепом, поклажеев и поставленья, воровски, рублев по 5 и по 10 и болши» (Рус. ист. библ. II, № 177).

   Договор, заключенный при отсутствии ясного сознания (например, в состоянии опьянения), недействителен (Пск. судн. гр., ст. 114). Обязательства, основанные на обмане и ошибке, недействительны. Обман возможен относительно лица обязывающегося (его тождества и правоспособности), относительно права лица (продажа чужой вещи), относительно предмета обязательства (его тождества и качеств). Эта сторона обязательственного права уясняется в московском праве так же мало, как мошенничество в уголовном праве. Законодательство того времени заинтересовано всеми этими понятиями преимущественно по отношению к договору купли-продажи и служилой кабале и притом преимущественно с уголовной точки зрения. Купивший вещь, на которую продавец не имел права собственности, подвергается опасности не только потерять вещь, но и быть привлеченным к суду об участии в краже или утайке (см. Суд. ц., ст. 93–95; Уст. кн. разб. прик. 34–35 и Доп. ст. к ней IV – ук. 1628 г.; Улож. XXI, 64–65). Во всех этих узаконениях постановляется, что покупщик должен доказать, что он не знал ничего о пороке в праве. Для этого закон требует, чтобы покупщик покупал вещи с «порукой», или даже с купчей и с записью ее в книги. С одинаковой строгостью применяются эти постановления и к продаже чужого недвижимого имущества – вотчины (Уложение XVII, 35), но при этом Уложение впадает в абсурд: оно предполагает, что чужую вотчину можно продать только «по стачке с тем, кому он ту вотчину продаст», а между тем далее говорит: «А по купчей, или по закладной деньги на продавце доправя, отдать тому, кому он ту чужую вотчину продал или заложил», т. е. участнику в обмане дает право личного иска на другого своего товарища по мошенничеству.

4. Совершение договоров

   Уже из предыдущих замечаний видно, какую важность имеет совершение договорного акта для существа его. Взаимно выраженная воля договаривающихся сторон должна оставить внешний след для убеждения сторонних лиц в существовании сделки.

   Однако, по древней терминологии, вместо сделки (акта соглашения, выраженного наделе), было только совещание (Договор Олега, 15, Договор Игоря, 16), сгода, смолва, сговор. В 1-й период договоры обыкновенно были словесные (за исключением купли-продажи недвижимых вещей), но с употреблением уже и тогда символических форм (литки или магарыч – возлияние богам, рукобитье, или связывание рук – obligatio) и послухов (Рус. Пр. Ак. 14, Кар. 44). Даже в Пск. судн. гр. договор именуется «смолвою», хотя в ней уже речь идет не только о неформальных письменных договорах («досках») и о формальных («записях»), но и об укреплении актов (см. ст. 30, 38, 92, 101 и нек. др.); заем без записи и без заклада позволяется совершать только до 1 рубля.

   Но в Московском государстве продолжалось немалое время словесное совершение договоров; в этом московское право осталось далеко позади законодательства псковского. Еще Судебник Иоанна IV допускал иски о договорах без кабалы (ст. 15) и в процессе позволял при этом доказательства через свидетелей и поединок. В практике письменное совершение их в XVI в. делается более общим, и закон предписывает, например, чиновникам, при уплате должником денег в разные сроки, делать отметки об этих уплатах на кабалах и на записях, – впрочем, не отвергает еще возможности бескабальных договоров (Уст. Важ. гр., Хрест. вып. II). Акты, бывшие тогда в ходу, были кабалы, записи и памяти.

   Письменная форма актов, хотя в XVI в. сделалась всеобщей, но еще не была обязательной по закону. В первый раз эта обязательность появилась в XVII в. В 1635 г. июня 7 дан был царский указ, в котором государь говорит, что ему ведомо учинилось, что многие ищут по договору поклажи и займа бескабально – без письменных документов. Государь указал отказывать в приеме челобитных по договорам займа, поклажи и ссуды, если челобитчики не представят крепостей: кабал, записей и памятей (Ук. кн. зем. пр., ст. XXIV). Тем, которые до издания этого закона уже совершили бескабальную сделку, предоставляется право подавать явки и челобитные о том до 1-го сентября того же года (для жителей г. Москвы), по прошествии которого и им будет отказано в иске. Закон считал это столь важным, что велено было публиковать его чрезвычайным образом через биричей в Китае и Каменном городе, по улицам и переулкам. Сверх этого узаконения, были изданы специальные законы о формах совершения сделок для некоторых классов общества в особенности: «А прежних государей по указам и по уставным грамотам с посадскими людьми казакам больши рубля ссужатца без письма не велено» (Рус. ист. библ. II, № 178). В XVII в. строгость исполнения закона о письменной форме совершения сделок была, по Котошихину, такова, что «у кого кабал нет, или утеряются, или подерутца, или иная какая шкода учинитца, и в бескабальных делах суда не даетца и верить не велено ничему, хотя б на какое дело дватцать человек свидетелей было, все то ни во что без крепостей» (VII, 43).

   Письменный акт договора должен быть собственноручно подписан обязывающимися. За того, кто не умеет грамоте, по закону 1629 г. февраля 5 (Ук. кн. зем. прик., ст. XIII, 7), может подписаться отец его духовный, и лишь в случае невозможности добыть такую подпись (отца духовного близко нет или с ним вражда), дозволяется рукоприкладство ближних родных: именно братьев родных или племянников. Отсюда следует заключить, что ничье рукоприкладство, кроме этих лиц, вовсе не допускается; в частности, не упоминается о возможности рукоприкладства нисходящих за отцов и обратно (ср. Уложение X, 246).

   Письменная форма не считается, однако, вполне достаточной для полной достоверности акта. Она переходит постепенно в крепостную.

   Сначала в виде исключения крепостная форма применяется только к некоторым договорам: именно, раньше других эта форма обязательно применена к полным грамотам на холопство, служилой кабале и отпускной грамоте (см. Суд. 1-й, ст. 20 и Суд. ц. 67; ук. 1558, 1597, 1606 и 1608 гг.). Этому же условию подчинена купля-продажа лошадей: по Судебнику царскому (94–96), договор этот совершается с непременным участием общественной власти: покупщик обязан представить лошадь для наложения на нее пятна. В Москве властью, скрепляющей эту сделку, были особые пятеныцики, а в городах – наместники и волостели. Тавро записывается в книги, нарочно для этой цели заведенные у целовальников. Из этого общего постановления изъятие делается только для ратных людей во время похода.

   Другой случай применения крепостной формы, до общего установления ее для всех договоров, относится к купле-продаже и залогу недвижимостей. Первое законодательное установление крепостной формы для актов на недвижимость содержится в законе 1558 г. января 11 (Ук. кн. казн., ст. IX), но со ссылкой уже на установившийся обычай. Здесь еще говорится, что купчие и закладные записываются у дьяков; впоследствии это совершалось в Поместном приказе. Здесь внесение в книги приказов имело не одну цель укрепления актов.

   Таковы способы совершения сделок до Уложения. В Уложении для всех родов их предписаны следующие правила.

   Всякие акты («заемные кабалы, записи или иные какие-нибудь крепости»), более важные (купчие и закладные на вотчины и дворы), или совершенные на значительные суммы, должны быть писаны площадными подьячими (в Москве или в провинциальных городах), которые вместе с тем могут писаться и послухами на них. Акт должен быть скреплен свидетелями (в актах, самых значительных по ценности, 5-ю или 6-ю, а менее значительных – 2 или 3; меньше двух не допускается). Но если акт написан собственноручно или, по приказанию обязывающегося, человеком его, а им самим подписан, то он и без участия площадных подьячих имеет равную силу. Акты менее значительные как по роду их, так и по ценности (заемные памяти до 10 руб., свадебные записи, отдача в наем угодий), могут быть писаны и на дому (не у площадных подьячих), и хотя бы на них не было подписи послухов, имеют силу, лишь бы были подписаны обязывающимися. В селах и деревнях акты второго рода (т. е. менее значительные) могут быть писаны земскими или церковными дьячками других сел. Если же акт будет написан попом или дьячком села, принадлежащего верителю, то такие акты не имеют силы, потому что предполагается, что эти лица находятся в зависимости от вотчинника и могут составить или вполне подложный акт, или отягчить в нем условия для должника, помимо воли последнего. Во всех этих случаях рукоприкладство за неграмотного дозволяется всем, «кому они в том верят», чем совершенно разрушается строгость прежних постановлений на этот счет.

   Акты, надлежащим образом составленные, но подлежащие, сверх того, укреплению в приказах, при неисполнении этого последнего, теряют силу (Улож. XVII, ст. 39 и др. Ук. кн. пом. прик. IV, 51; Улож. XVI, 6).

   В период империи сначала (при Петре I) все акты подлежали укреплению; местами укрепляющими признаны были: оружейная палата (1701 г.), потом московская ратуша (1706 г.) и, наконец, юстиц-коллегия (с 1719 г.). Составление актов вверено было опять подьячим Ивановской площади, с более точным определением порядка их назначения и ответственности и под наблюдением Приказа крепостных дел (П. С. 3., № 1833 и 1838). В городах, сначала центральных («разрядах»), а потом при надворных судах позволено было совершать всякие акты. В портовых и более значительных городах установлены маклеры из купцов (П. С. 3., № 3708, год 1711). При Екатерине II установилось правило, что крепостным порядком должны совершаться лишь акты о переходе недвижимой собственности; от крепостной формы отделилась явочная (для доверенностей, запродажных, арендных контрактов и пр.).

Предмет обязательства

   Учение о предмете обязательств составляет объективный момент обязательственного права. Разумеется, род обязательства и размер его предоставляется воле сторон. Но и тогдашний закон знал и предупреждал возможность сделок о безнравственных действиях, например, об отдаче жен в Сибири в ссуду «для блуда». Долг по карточной игре признан не подлежащим удовлетворению (ук. 1761 г. июня 15, п. 5). Сверх того, древний закон вмешивался в размер обязательства гораздо более, чем нынешний, установляя для некоторых классов законный maximum их. Так, условия о пожилом при договоре аренды земли крестьянином определены для всех случаев судебниками (Суд. 1497 г., ст. 57; Суд. ц., ст. 88). Судебник царский определяет, сверх того, что посадские люди не могут искать на Других более того, сколько объявлено ими имущества при обложении налогами. Требования крестьян поверяются судом следственным порядком (ст. 72–73). Наконец, тот же Судебник запретил заключать служилые кабалы более, чем на 15 руб. (ст. 78; но об этом см. с. 467).

   Кроме главного предмета (dare, facere), всякое обязательство может повлечь за собой ряд последствий, которые можно назвать второстепенными или привходящими предметами обязательств – это условия, обеспечивающие исполнение обязательства.

   Условия, обеспечивающие исполнение обязательств, могут относиться или к моменту совершения договора (как поручительство, залог), или к моменту исполнения. Здесь место сказать только о последних. Все они состоят в усилении и увеличении обязанности контрагента, не исполнившего обязательства в срок. Важнейшее из них – неустойка; она может состоять или в определенной штрафной сумме, предусмотренной в самом договоре, или в возмещении убытков, последовавших для кредитора от неисполнения должником договора. В Древней Руси практика охотнее прибегала к последней форме условия о неустойке. Понятно, как она открывала для кредитора возможность увеличить свои требования до произвольных широких границ; поэтому указом 1628 г. ноября 21 (Ук. кн. зем. прик., ст. XIII, 8) было постановлено: если убытки пишут глухо: «…будет полягут деньги посроце…, назаимщикех убытки все сполна», то размер этих убытков определяется особым иском, а не бесспорным производством. Впрочем, на практике суд по собственному усмотрению уменьшал размер неустойки даже тогда, когда она условлена в определенной сумме. Так, крестьяне условились с монастырем об уступке спорной земли и обеспечили это неустойкой в 50 руб.; суд признал невозможным действительно взыскать такую громадную по тогдашнему сумму для бедной деревни: «А в заставе по записи в пятидесять рублех Климецкого монастыря служке отказано для того, что деньги неданые (условлены не для того, чтобы их в самом деле отдавать), – погост бы от того пусть не был» («Ак. Фед. – Чех.», I, № 86).

Прекращение обязательства

   Договор прекращается или исполнением его, или неисполнением в срок, или давностью, или смертью одного из контрагентов (в некоторых случаях).

   а) Исполнение договора. Срок обязательства обыкновенно устанавливается сторонами добровольно в актах обязательства. Только в некоторых случаях законодательство считало необходимым само определять общий срок сделки: так, относительно крестьянской аренды имуществ (перехода крестьян) в Пск. судн. гр. и в Судебнике установлен один общий срок в году. Других ограничений, например, назначения maximum’a срока для аренды недвижимостей, существующих теперь, не находим в древнем праве.

   Иногда веритель заинтересован в том, чтобы должник не исполнил в срок обязательства; это именно бывает при исполнении займа, обеспеченного залогом, когда по уплате для кредитора прекращалось право пользования заложенной вещью. Уже тогда было установлено, что должник, в случае отказа кредитора принять уплату, может представить уплачиваемые деньги судье, а от этого последнего получает отпись, расписку в получении.

   Иногда срок исполнения по обязательству отдаляется по распоряжению верховной власти или для известных лиц в определенных случаях, или для целого населения в известный период. Эти moratorium у нас называются полетными грамотами. Рассрочка взысканий с несчастного несостоятельного, отмеченная уже в Русской Правде (Кар. 68), уясняется московскими памятниками во всех существенных условиях ее: именно она дается непременно верховной властью (Суд. ц., ст. 43: «А велит государь кому какову грамоту дати… полетную»), но великий князь мог поручить это действие боярам («…боярин, обыскав, да велит дати тому диаку великого князя полетную грамоту с великого князя печатию»… Суд. 1497 г., ст. 55). Moratorium теряет силу, как скоро исчезает обстоятельство, его вызвавшее (потерявший имущество от разбойников и получивший поэтому полетную грамоту, перестает пользоваться льготой, «как своего разбою доищется». Суд. ц., ст. 90). При выдаче полетных грамот известному разряду лиц вследствие общего несчастья (пожара), несчастные обстоятельства кредитора не уничтожают привилегии полетной грамоты для должника, находящегося в таких же обстоятельствах (Ук. кн. вед. казн., ст. XVI, ук. 1560 г. октября 15). Общее moratorium для всего населения применено было в Московском государстве лишь один раз в 1557 г., когда уплата долгов была рассрочена до 1562 г. (25 декабря). Эта мера а) простирается только на обязательства, возникшие из договора займа и притом письменные; ни ссуда, ни рядные записи не подлежат ей; б) она простирается только на обязательства, заключенные до установления moratorium, а не имеющие возникнуть в льготные 5 лет; в) уплата производится ежегодно, стало быть, в 5 сроков; неисправный должник теряет свою привилегию moratorium’a. Это же узаконение в январе следующего года применено и к займам, обеспеченным залогом недвижимых имуществ. Уложение ц. Ал. Мих. (X, 203–206) позволяет давать рассрочку несчастным несостоятельным до 3 лет.

   б) Несостоятельность, по московскому праву, ведет, как уже замечено, к выдаче должника кредитору головой до искупа, т. е. обыкновенно обязательство одного рода (например, заем) переходит через неисполнение в обязательство другого лица (личный наем).

   в) Относительно невозможности исполнения находим в московском праве узаконения, относящиеся к договору поклажи и залогу. Если вещь, отданная на хранение, украдена у депозитора, то он совершенно освобождается от обязательства (Уложение X, 194). В других случаях, когда вещь, находящаяся в поклаже или в залоге, исчезает не вследствие кражи ее, депозитор или залогоприниматель отвечает по мере участия в пропаже ее вины с его стороны; но во всяком случае вещный иск заменяется личным.

   г) Что касается до прекращения обязательств смертью обязанного (физического) лица, то в московском праве установилось, что только обязательства вполне личные подлежат прекращению вследствие смерти, именно служилая кабала.

   д) Наконец, обязательства прекращаются давностью. Вначале московского периода этот принцип вовсе не имел силы; напротив, в договорах между князьями постановлялось: «…должника… поручника выдати по исправке… суд от века». Первое указание о такой давности явилось (или нам стало известно) в указе 1588 г. февраля 8 (Ук. кн. вед. казн., ст. XXI); оно установило 15-летний срок исков по договорам (разумеется, с момента исполнения, а не заключения договора); тот же срок остается и во всех последующих узаконениях о том же в московском периоде, а именно в указах 1622 г. (Ук. кн. зем. прик., ст. I) и 1626 г. (Там же., ст. XII) и в Уложении ц. Ал. Мих. (X, 256–267). Неволин находит какое-то таинственное соотношение между этим сроком и 15-летним сроком совершеннолетия. По указу 1622 г., давность простирается только на обязательства, возникшие из договора займа (поклажа и обязательства из delicta подлежат погашению «от московского разорения»). Затем, давность простирается только на «неподписанные» кабалы, что исследователями толкуется различно, или в смысле неподписанных собственноручно должником и, следовательно, не признанных им, или в смысле не явленных ко взысканию. О строгости применения законов о давности свидетельствует Котошихин так: «А велено всяким людем долгов своих всяких денежных и иных искати по кабалам и по записям и по иным крепостям в 15 лет; а по 15 летех, хотя один день перейдет за лишек, всякие крепости поставлены ни во что и суда не даетца» (VII, 43).

   Из обзора этих узаконений ясно, что давность по обязательствам есть явление искусственное, установляемое законодательством; в обычном праве следов ее нет.

Система договоров

   На основании главных предметов обязательства (dare facere) следует установить такую классификацию договоров: купля-продажа, залог, поклажа, дарение, заем, наем имущества, личный наем, доверенность, товарищества. Здесь отметим лишь некоторые из них.

   Система договоров в древнейшее время существенно отличается от ныне установленной: тогда все роды сделок сводились к немногим группам их: так, купля-продажа совершенно сливалась с меной (при отсутствии денег, как орудия обращения ценностей). Остатком этого в московском периоде было постоянное прибавление в купчих грамотах к цене вещи так называемого «пополонка» в виде какой-либо движимой вещи (коня, одежды и пр.). Договор займа сливался с договором ссуды и найма движимых вещей. В форме договора закупничества, по Русской Правде, сливались договоры займа, найма имущества и личного найма.

   Но уже в Русской Правде можно заметить черты раздельности понятий о всех упомянутых договорах.



   1. Мена

   Древнейший из договоров есть договор мены имуществ; он может быть совершен даже при отсутствии личных словесных сношений; летописцы рассказывают о молчаливой мене товаров между русскими и инородцами, не понимавшими языка друг друга. Не только купля-продажа, но даже и другие договоры развиваются из договора мены. Русская Правда не говорит об этом договоре, но, несомненно, что мена допускалась издревле не только по отношению к движимым вещам (см. Пск. судн. гр., ст. 114), но и к землям; от московского периода до нас дошло немало меновых актов на земли. Договор мены вошел в особое употребление в XVII в. вследствие запрещения других способов отчуждения недвижимых имуществ в пользу церкви: меной можно было легко прикрыть и куплю-продажу и дарение: стоило только променять имение большой стоимости на ничтожную вещь. Если при этом выговаривается придаток, то это будет купля-продажа, если нет, то дарение. Быть может это обстоятельство заставило в период империи законодателя отнестись к договору мены на недвижимые имущества отрицательно. Указ о единонаследии 1714 г. прекратил мену вместе с прочими способами распоряжения недвижимыми имуществами; впоследствии, при восстановлении других способов, такое дозволение не распространено на мену. Здесь могла иметь место и фискальная цель (т. е. предотвращение одной уплаты пошлин при двойном переходе имуществ).



   2. Купля-продажа

   Договор продажи движимых вещей, по Русской Правде, заключается, как и теперь, простым словесным соглашением и передачей вещи. Но из движимых вещей исключались в этом отношении рабы, продажа которых должна совершаться перед послухами в присутствии раба (Кар. 119). Быть может, уже во времена Русской Правды был обычай совершать продажу лошадей при участии чиновника-пятеныцика: в Русской Правде детей Ярослава (Ак. 25) находим: «А за княжь конь, иже той с пятном, 3 гривне». Н.В. Калачов («Исследование», с. 83) думает, что всякая купля-продажа движимых вещей должна совершаться в присутствии двух свободных свидетелей или мытника (Кар. 33). «Недостаток этого условия (говорит он) решительно уничтожает куплю». Но в статье Русской Правды и подобных статьях Пск. судн. гр. (46–47), а также судебников (Суд. 1-й ст. 46–47; Суд. ц., 93) речь идет о покупке на торгу старых вещей и указываются средства процессуальной защиты от обвинения в краже. Если одна сторона введена в заблуждение другой насчет качества предмета купли-продажи, то договор может быть разрушен в течение известного срока: «А кто конь купит, княжь боярин, купечь или сирота, а будет в коне червь, или проесть, а то пойдет к осподарю, у кого будет купил, а тому свое серебро взяти опять взад затри годы» (Рус. Пр., доп. ст. 1; Пск. судн. гр., ст. 118).

   Продажа недвижимости с древних времен требовала написания купчей грамоты (см. купчую Антония Римлянина), а затем и докладной формы совершения акта. В отношении к этого рода вещам подвергается сомнению основное начало договора купли-продажи: по договору купли-продажи переносится право собственности от продавца к покупщику, за известную плату. Если продавец не имел права собственности на проданную им вещь, то договор не имеет никакой силы: так, если человек продает свою свободу, которая уже ему не принадлежит (холоп), то договор разрушается при двояком виде последствий: если покупщик знал, что он раб, то лишается своих денег, а если не знал, то деньги ему возвращаются (Рус. Пр. Кар. 129; ср. Пск. судн. гр., ст. 72). Но в отношении к земельным имуществам право собственности далеко не сразу определилось, как исключительное право частных лиц; даже в московском периоде можно найти видимые отступления от общего начала, что продавец должен иметь право собственности на продаваемую вещь. Множество лиц владели землей на праве вечного и потомственного владения, с правом отчуждения другим вещи на том же праве. В таком случае акт купчей принимал характер и наименование посильной грамоты или отступной, именно через подобные сделки передавались тяглые участки. Но это обстоятельство, имеющее значение для вещного права, не существенно для права обязательственного: продавец договором купли-продажи передает все вещные права, ему самому принадлежащие. Другое исключение из того же общего начала представляет продажа вотчины, которой продавец владел на условном служебном праве: такие вотчины он мог отчуждать продажей, но не иначе, как с позволения («доклада») действительного собственника этих имуществ; в противном случае сделка признается ничтожной (Ак., отн. до юр. быта, II, с. 352). По-видимому, общее начало о перенесении куплей-продажей прав собственности терпит еще третье ограничение, а именно: куплей-продажей вообще покупщик не приобретает полных прав собственности на недвижимую вещь, которая всегда могла быть выкуплена продавцом (купля-продажа есть будто бы бессрочный залог; см. мнение Энгельмана, изложенное в нашем прим. к 13 ст. Пск. судн. гр.). Быть может, в древнейшую эпоху (из которой, однако, мы не имеем ясных свидетельств) недвижимая собственность вообще была неотчуждаемой и подлежала выкупу; но c XIV в. грамоты «одерноватые» (полные) означают именно полный переход права, если ограничения его не выражены в самой грамоте; лишь по искажению терминов языка иногда в одной и той же грамоте допускалось и употребление означенного термина (а также равнозначащих «впрок» и др.), а вместе условие о выкупе. Неясная статья (13) Пск. судн. гр. отнюдь не разрешает вопроса (о различии залога и продажи см. выше с. 665 и след.). Изложенные выше правила о родовом выкупе имуществ доказывают, что купля-продажа этого рода вещей не вполне переносила право собственности на покупщика, потому что родовая вотчина не составляла исключительной собственности членов рода: право собственности окончательно утверждалось за приобретателем не договором только купли, а истечением 40-летней давности.



   3. Дарение

   Дарение в отношении к движимым вещам не возбуждало никаких законодательных определений. Что касается вещей недвижимых, то закон XVI и XVII вв. обратил внимание на этот договор по отношению к дарственным в пользу церковных учреждений и воспретил их (см. выше с. 615). Однако, это запрещение оставалось мертвой буквой, благодаря тесной связи дарения с «вкладами», которые воспретить было трудно; поэтому мы имеем множество актов дарения («данных») монастырям за XVI и XVII вв. Думаем, что этот договор и развивался почти исключительно в применении к церковным учреждениям («данных» в пользу частных светских лиц имеем мало). Выше было сказано, что в законах о родовом выкупе не упоминается о дарении, как способе отчуждения, допускающем выкуп, что это не означает, будто бы выкуп при дарении вовсе воспрещается, и что это обстоятельство указывает лишь на редкое применение такого вида отчуждений в пользу сторонних лиц. Мы разумеем именно частных светских лиц – неродственников (данные родственникам заменяют наследство и выделы); к церковным же учреждениям это не относится: здесь (как сказано) дарения и вклады были весьма обычным явлением. Но выкуп недвижимых имуществ, отчужденных таким путем, подлежал особым условиям, со времени законов, воспретивших новые приобретения земель монастырями: такие имущества были выкупаемы государством. Дарение в пользу церковных учреждений нередко сливается с завещанием и есть не что иное, как исполнение завещания наследников (см. С. Шумакова. «Углич, акты», № XXXVI, XLI и др.). Данные весьма часто обусловливаются пожизненным владением дарителя (Там же., XXXIX, XL и др.). В данных XV и XVI вв. иногда ставится запрещение выкупа имущества родственниками; напротив, в данных XVII в. часто отмечаются условия о выкупе, причем цена выкупа определяется в самой данной; выкуп предоставляется дарителю, его жене, детям и дальнейшим нисходящим и родственникам (Там же., № XL, XLIII и др.). Постоянным условием дарения монастырям было вписание дарителей в синодик на вечное поминовение («доколе монастырь стоит и мир вселенной»; Там же., № XLI), а в случае поступления дарителя в монашество, ставится условие постричь его в одаряемом монастыре, «поить, кормить и покоить, как и прочих вкладчиков». Предметом дарения могли быть как земли населенные и ненаселенные, так и дворы в городах и промысловые заведения («…варница и половина колодезя, что у Соли у Галицкое», в данной 1391 г. Троицкому монастырю; см. Акты, отн. до юр. быта, II, № 63, IV; «…в реце Шехстне ез Берузовский да две ночи в Выячевском езу» – Там же., VII). Иногда в данных присоединяется условие о неотчуждении имущества одаряемым церковным учреждением ни продажей, ни меной, ни дарственной (Там же., VIII, XVIII). Данные на имущества, которыми даритель владеет не на праве собственности, подлежат таким же ограничениям, как и купчие на подобные имущества (см. данную Якшилова племяннику на землю в митрополичьей волости 1533–1534 гг.; Там же., XVI).



   4. Заем

   Заем, по Русской Правде, еще близок к найму движимого имущества; предметом займа могут быть не только деньги, но мед, жито и другие вещи (Кар. 47, 49–65). При этом отличие договора займа заключается в том, что предметом его должна быть такая вещь, которая должна быть возвращена верителю не в своей индивидуальности, а мерой, счетом или весом. Заем не в деньгах, а в продуктах (хлебе) продолжался и в Московском государстве (см. Важ. уст. гр.; Улож. X, 246) с тем, однако, отличием, что иногда после просрочки заемщик обязывается возвратить капитал уже не вещами, а деньгами (Ак., отн. до юр. быта, II, № 125).

   Одну из важных статей договора займа составляет рост или рез. Название «рез» объясняется, как прибавка, прирезка к металлу; во Пскове рост именовался «гостинцем»; в московском праве рост при хлебном займе назывался «наспом» (насоп). Церковные правила и у нас (как и на Западе) осуждали рост: в поучениях резоимание считается тяжким пороком (Кирилл Туровский). Пастыри церкви, вооружаясь против резоимания, ссылались на древние канонические постановления: «Божественными правилами отлученная резоимания, еже убо о сих глаголет 44 правило св. Апостол» (поучение Фотия псковскому духовенству в Ак. Ист. I, 47–48). Лица духовного звания, занимавшиеся отдачей денег в рост, подвергались извержению из сана. Но светские законы дозволяли взимание роста до XVII в. В эпоху Русской Правды высота дозволенных процентов была чрезвычайно велика; именно тогда различались проценты годовые, третные и месячные. Только количество первых из них точно определено в Русской Правде: именно по 10 кун на гривну (Кар. 67); в гривне, возникшей после Ярослава, было 50 кун (Прозоровский, с. 567), следовательно, 10 кун составляли Уъ гривны, или 20 %. Неволин говорит, что прямо не запрещалось брать и больше, но из ст. 67 Кар. Русской Правды, напротив, можно заключить, что выше 10 кун с гривны брать не позволялось. Годичные росты были самые низшие; третные, а тем более месячные, далеко превышали их.

   Одну из причин огромной высоты роста находят в общественном состоянии тогдашней России, при котором не всякий рискнул бы отдать свои деньги в долг, предвидя полную вероятность не получить их совсем. Догадываются, что торговлей деньгами у нас в XII–XIII вв., как и на Западе, занимались евреи. В 1113 г., по смерти Святополка, «Кияне идоша на жиды и разграбиша я» (Ипат. лет.). Неправильная высота роста принудила общественную власть позаботиться о сокращении ее законодательным путем. Быть может, еще до Владимира Мономаха был ограничен месячный рост (Рус. Пр., Кар. 48), а именно постановлено брать месячные росты только при займах на короткие сроки («за мало дни»), если же заем продолжался до года, то месячные резы заменяются третными. Затем Владимир Мономах (как видно, вынужденный народным озлоблением против евреев, злоупотреблявших ростовщичеством при Святополке), собрав дружину, т. е. думу на Берестове из представителей (тысяцких) Киева, Белгорода, Переяслава и Чернигова («Ольгова мужа»), постановил ограничение и третных процентов, а именно, заимодавец, два раза получивший третной процент, может требовать возвращение капитала («истое»), если же возьмет в третий раз, то лишается права требовать капитал (Кар. 66). Очевидно, что третные проценты превышали цену самого капитала. При конкурсном взыскании с несостоятельного должника, тот из кредиторов, который много брал процентов, не получает ничего из капитала (Кар. 69).

   Достойно замечания, что в таком торговом городе, как Псков, законы о росте гораздо стеснительнее, чем в Русской Правде: а именно, взыскание «гостинца» допускается только тогда, когда требование уплаты долга предъявлено в срок, а не по истечении срока; если кредитор потребует уплату до срока, то проценты не взыскиваются, но если должник предложит уплату до срока, то платить и проценты по расчету времени (Пск. судн. гр., ст. 73–74).

   В Московском государстве весьма долго не подвергалась сомнению законность взимания роста; лишь в XVI в. чрезмерная высота роста (20 %) заставила законодателя сначала ограничить его, а потом (в XVII в.) совсем воспретить. Царь Иоанн IV сначала в уставных грамотах (см. Важ. уст. гр. в Хрестоматии по ист. рус. пр., вып. II) воспрещает «понедельные» росты, а велит взыскивать (в год) на 5 шестой по расчету. Потом он же в упомянутой выше общей полетной грамоте 1557 г. постановил, что в льготные года капитал взыскивается без роста, а по обязательствам, возникающим вновь в эти года, рост взыскивается вдвое меньше обычного (10 %). По указу 1626 г., рост может быть взыскиваем за 5 лет, когда сойдется истина с ростом (Ук. кн. зем. прик., ст. XII). Наконец, Уложение ц. Ал. Мих. (X, 255) совершенно воспретило взимание роста, вооружившись против него с религиозной точки зрения, что и оставалось в силе (разумеется, в законе, а не в практике) до 1754 г. (П. С. 3., № 10235); тогда дозволено взимание процентов в указной величине их (6 %). На практике уже в XVIII в. писались заемные кабалы с условием, что, «если полягут деньги по сроце, и нам давати рост, как идет в людех, по расчету на 5 шестой», т. е. 20 %. (Акт., отн. до юр. быта, II, № 122).

   Вексельный устав 1729 г. (см. выше о законодательстве в период империи) ввел обращение векселей между лицами торгового звания, но практика распространила их и на лица прочих сословий. Порядок совершения займа был окончательно установлен банкротским указом 1800 г. (П. С. 3., № 19692).



   5. Поклажа

   Договор поклажи имел особенное значение в древности, когда всеобщее отсутствие внутренней безопасности заставляло людей, при отправлении в путешествие и в минуты народных волнений, отдавать вещи на сохранение в надежные руки: «Муж некий (говорится в патерике), хотя отъити в путь, имый же и луконце мало, полно суще серебра, принесе в монастырь блажен, отца нашего Феодосия и предаст на соблюдение чернцу Конону, яко ему другу сущу знаему. Таче видев один от братии, Никола именем, уязвлен бысть от беса на не и тако украд скры»… (Памятники, изд. Яковлевым, с. LXI). Русская Правда усматривает в поклаже более нравственную услугу, чем обязательство («благо ему деял и хранил» – Кар. 46), и освобождает договор поклажи от формальности заключения его при послухах; в случае, если отдавший вещи на сохранение начнет клепать (обвинять) приемщика в утайке части их, то приемщик очищается личной присягой; без сомнения, то же нужно разуметь и в том случае, если ответчик совершенно будет отрицать существование договора. Впоследствии (в Пск. судн. гр.) договор поклажи дозволяется совершать словесно только в некоторых случаях, препятствующих формальному совершению сделки: именно в случае пожара и народного восстания, также для приехавших из чужой земли и для лиц, не имеющих постоянного местожительства. Во всех прочих случаях поклажа должна быть совершена посредством записи (а не «доски») и с точным перечислением вещей, отданных на сохранение (ст. 16–19). Законами Московского государства (ук. 1635 г. в Ук. кн. зем. прик., ст. XXIV и Улож. X, 189–195) поклажа определяется в сущности теми же чертами (см. выше с. 692).



   6. Личный наем

   Различие личного найма в услужение (locatio-conductio operarum) и для совершения известного дела (loc.-cond. operis), ныне столь несущественное, в древности было чрезвычайно важно. Наем в услужение, по Русской Правде, только тогда не вел к холопству для нанимающегося, когда это было именно выговорено в договоре (Кар. 121); но на практике договоры такого рода заключались редко, а потому личный наем признан вообще источником холопства (см. выше о холопстве). Хотя Русская Правда говорит только о тиунстве и ключничестве, но о прочих низших родах службы то же разумелось само собой. Во псковском законодательстве наем в услужение уже не имеет таких последствий; напротив, закон дает особые постановления о праве иска на господина при взыскании заработной платы: именно, наймит может искать заработной платы, и не дослужив до срока (по расчету времени); он может искать в «закличь» (без документов и других формальных доказательств); но он может искать только за один последний год службы, хотя бы и 10 лет (раньше) служил и не получал платы (Пск. судн. гр., ст. 39, 40). Напротив, в Московском государстве личный наем, подобно, как и в Русской Правде, ведет к холопству, за исключением некоторых видов службы, обозначенных в законе (Суд. 1-й, ст. 66 и Суд. ц., 76; см. о холопстве). По Уложению, свободное личное услужение без договора дозволено было только в течение 3 месяцев (XX, 16). При договоре личный наем не имеет этих последствий; такие договоры вошли во всеобщую практику в XVII в. и в некоторых случаях именно предписаны законом (относительно лиц, которые не имеют права владеть холопами и относительно родителей, отдающих детей в услужение). От конца XVII в. сохранились договоры личного найма долгосрочные (на 3 года) с условием делать все, что «хозяева ни заставят», кражи не чинить, воров не подводить, зернью и карты не играть, табаку не тянуть; хозяева выговаривают право смирять нанятого всяким смиреньем; кроме урочной платы, в конце службы выговаривается «наделок» в виде движимой вещи (Ак., отн. до юр. быта, II, № 162; сл. Улож. XI, 32, XX, 104–105). По Уложению, акты договора найма в услужение именуются «житейскими записями»; они не могли быть заключаемы на срок более 5 лет (XX, 116); запись укреплялась в холопьем приказе и имеет многие черты временного кабального холопства (XX, 43–46). Наемные рабочие в монастырских и церковных вотчинах именовались детенышами. Это метафорическое наименование не имеет никакого отношения к возрасту нанимаемых, подобно «отрокам и детским» времен Русской Правды, или «сиротам» в смысле домашней челяди. Оно только косвенно указывает на то, что церковные учреждения дольше сохраняли древний взгляд на прислугу, как людей домашних. Детеныши могли быть набираемы из осиротевших детей крестьян и бобылей в своих же вотчинах; в детеныши обращались и те сироты, которых государство, ради целей призрения, рассылало в монастыри, хотя бы отцы их были дети боярские; в детеныши нанимались и всякие сторонние гулящие люди. Все они не были крепостными, даже если происходили от собственных крестьян и бобылей известного монастыря (до общего прикрепления этих последних). Приведенные положения видны из следующего примера: 1617 г. марта 5 слуга Вологодского архиепископа Шагрин пишет своему господину: «Да велел ты, государь, мне, холопу твоему, приговаривати людей в детеныши 6 человек; и яз, холоп твой, приговорил трех человек: старого коровника Оску, да брата его Гришку, да бобыля твоего, государь, Семку, с нынешнего числа да по Дмитрев день Селунского 126 году; а иных, государь, припытываю ж. А договор они со мною чинили в наймех, как в иных, государь, твоих селах – в Ивановском: деньги и хлеб; и они, государь, просят денег половины ныне, а хлеб, государь, яз сулил им месешной, по твоему государеву приказу» (Рус. ист. библ. Т. II, № 259; см. Там же., № 264; ср. проф. Дьяконова: «Очерки из истории сельского населения», очерк 6-й). Из приведенного примера видно, что в детеныши нанимались и собственные бобыли того же владельца и старые слуги его. Иногда они были поселяемы в особых дворах, что, при ведении подворной подати, повело к записи их в тяглое состояние и, наконец, в закрепление.

   Что касается до найма на известное дело, то закон не давал никаких определений по этому вопросу до Пск. судн. грам.; но практика времен Русской Правды указывает, что в обычном праве того времени были уже некоторые точные определения на этот счет: а именно, если заказчик, условившись о работе, затем уже не нуждался в ней, то он тем не менее должен был удовлетворить нанятого по договору (Патер, печер., см. «Памятники», изд. Яковлевым, с. CLXX); если плата дана третьему лицу для передачи нанятому и не достигла этого последнего, то работник сохраняет право требования к заказчику (Там же., с. CLXXVIII).

   Псковская судная грамота распространяет на этот вид найма приведенные выше постановления о дворовом наймите с тем различием, что нанявшийся на известное дело может искать платы только после полного окончания этого дела (ст. 41).



   7. Наем имущества

   Наем движимого имущества, по Русской Правде, не вызвал никаких законодательных определений. Но из условий найма недвижимых вещей возникали сложные отношения закупничества ролейного (см. выше), или крестьянской аренды участка земли, с чем обыкновенно соединялась отдача в пользование крестьянину разных движимых вещей (коня, плуга, бороны). Благодаря последнему обстоятельству, ролейное закупничество соединялось с наймом в личное услужение (Рус. Пр., Кар. 71–73) и вело к временному ограничению личной свободы. Совершенно иначе поставлено изорничество в Пск. судн. гр. (ст. 42–44, 51, 63, 76, 93): изорничество состоит из главного условия о найме земли или воды (для рыболовства) и добавочного условия о покруте, которое и здесь осложняло договор найма имущества личными отношениями. Сложный состав условий крестьянской аренды в Московском государстве изложен нами в своем месте.

   Личный характер получает и договор о найме помещения (квартиры): берущий помещение в наем технически называется «подсуседником», а отдающий помещение в отношение к нему – «государем» (Пск. судн. гр., № 103); личная зависимость первого от последнего изъясняется тем, что в древности всякий, живущий в чужом доме, становился подчиненным членом семьи, «захребетником» (человеком alieni juris); фактически это объясняется тем, что плата за помещение обыкновенно заменялась работой на общую семью.

   В Московском государстве наем земли (взятие в оброчное содержание) имеет уже простой вид арендного контракта (Ак., отн. до юр. быта, II, № 163; ср. Улож. X, 247–250). Когда тяглые имущества нельзя было продавать беломестцам, то установилась отдача их в наем в вечное пользование (см. Ак., отн. до юр. быта, II, № 164), что собственно сливается с договором купли-продажи через посильную грамоту.