Обзор истории русского права

   Нет сомнения, что вещные права и высшее выражение их – право собственности – появляется с первых моментов человеческого общежития. Все недоумения, возбуждаемые историей права собственности, относятся не к вещным правам вообще, а к праву на недвижимые вещи и в особенности к праву на землю.

   Объекты вещных прав. Разделение вещей на движимые и недвижимые, ныне столь несущественное, имеет огромное значение в первобытные эпохи истории человечества и сохраняет его до некоторой степени и в последующие времена весьма долго.

   Движимые вещи. Предметом частного обладания человека делаются прежде всего движимые вещи, ибо они могут быть отделены от прочих вещей, что в первобытном кочевом состоянии представляет необходимое условие владения и пользования. Поэтому в древнейших памятниках общее наименование вещей есть имение, то, что может быть отделено от прочих вещей (взято в руки); этим словом обозначаются именно движимые вещи: Игорь желал взять у древлян больше «имения»; русские в византийской империи при Игоре «имения не мало взяша». Название «вещь» (или «речь»), хотя и встречается с древних времен в памятниках западно-славянского законодательства (также в смысле движимых вещей) и в переводных русских, но в русском праве оно является поздно. Что именно все имущество наших отдаленных предков состояло из одних движимых вещей, доказывается и другими общими терминами, которыми обозначается имущество вообще: таковы «скот» – наименование, обозначавшее деньги и другие предметы богатства; равным образом «збоже» (собственно зерновой хлеб). То же доказывается и летописными указаниями, в чем заключалось имущество самых богатых людей начала 1-го периода: это вооружение, одежды, украшения, челядь, скот и некоторые продукты промыслов (шкуры, мед). Древнейшая Русская Правда, желая определить предметы владения, защищаемого законом, говорит: «Если кто возьмет чужое оружие, коня или одежду»… (Ак. 12); говоря о повреждении чужого имущества, она упоминает о копье, щите, одежде (17). Древнейшая Русская Правда (Ярослава) вовсе не упоминает о владении недвижимым имуществом (ср. Договор Олега, ст. 5), что, впрочем, не указывает на отсутствие его и в эпоху Русской Правды.

   Право собственности на движимые вещи с древнейших времен не было ограничено; собственник мог владеть, пользоваться и распоряжаться ими до их уничтожения. Самый древний памятник законодательства указывает достаточные гарантии, существовавшие тогда для защиты права собственности на такие вещи и для виндикации их (Рус. Пр. Ак., ст. 11–14, 20).

   Вещи недвижимые. Полное отсутствие обладания недвижимыми вещами возможно, конечно, только в кочевом быту народа (охотничем и пастушеском). Лишь только люди оседают и переходят к занятию земледелием, у них является необходимость, во-первых, права на часть земной поверхности для устройства постоянного (оседлого) жилища – для дома и, во-вторых, права на отдельный участок земли для обработки и для других целей хозяйственного пользования.

   а) Жилище. Палатка кочевника, когда она не прикреплена к поверхности земли, составляет, очевидно, движимое имущество, но когда она прикрепляется к solum, тогда и часть земной поверхности, занимаемая ею, входит в ее состав, она является уже недвижимой, но не скоро: в нашем праве до самого XVII в. дом рассматривается юридически как движимое имущество. Такое правовое определение весьма естественно вытекало из экономических условий русского государства: при малоценности земельных участков и, наоборот, при значительной цене производства, в экономическом обороте важен был готовый обработанный материал, а не часть поверхности, занимаемая домом, вследствие чего последняя и не входила в понятие его. Ниже, в учении о праве владения дворами в городах, будут указаны особенности этого рода вещей, теперь же заметим, что владение домом во всяком случае составляет первый переход к праву на недвижимые вещи.

   б) Земля. Важнейшим предметом права вещного является земля. На глазах истории образуется и развивается этот вид права собственности, не достигая, однако, долго той полноты и определенности, которыми отличается право на движимые вещи. Развитие права собственности на землю с объективной стороны идет в таком порядке: сперва утверждается частное право на обрабатываемые участки, между тем, как луга и пастбища остаются в общем владении общин или родов; леса и воды принадлежат сперва или государству, или же общинам и родам и позже других видов земельных имуществ становятся предметом обладания частных лиц.

   Права на земельные имущества в древнее время подлежат существенным ограничениям у всех народов.

   История человечества начинается на Востоке картиной полного поглощения личности государственным союзом, но из всех частных прав лица наиболее ограниченным является право на недвижимые вещи. История евреев, Египта, Лаконии, Древнего Рима (ager puplicus), Византии и средневековой Европы указывает, что во всех упомянутых странах, с дальнейшими успехами гражданской свободы, элемент частноправовой очищается; полномочия лица в сфере вещных прав растут. Вообще всемирно-исторический ход развития вещных прав, и в особенности права собственности на землю, стоит в теснейшей связи с историей государственного права и есть не что иное, как постепенный прогресс прав частного лица от момента первоначального поглощения их государством.

   Наоборот, общий ход развития права собственности в русской жизни обыкновенно определяют следующей схемой: а) в 1-й период (до татарщины) права собственности были наиболее полны и свободны от ограничений со стороны государства, б) Ограничения являются уже потом из случайных причин монгольского и литовского завоевания (мнение Неволина и особенно Костомарова); впрочем, некоторые видят источник ограничений права собственности в событии более раннем – завоевании варяжском (мнение Лакиера). Это то же, что в старинных теориях феодализма учение о завоевании германцами римской территории, как источнике феодализма. Некоторые, избегая объяснений историческими случайностями внешних событий, останавливаются на фактах внутренней истории русского государственного права и утверждают (Б. Н. Чичерин), что ограниченные, условные права собственности являются вследствие оседлости князей с XII в., когда вся земля становится вотчиной князя, от которого частные лица заимствуют свои укороченные права. Несмотря на различие воззрений, все названные писатели согласны в том, что ограничения прав собственности явились впоследствии, а первоначально права эти были полными и неограниченными. Исключение составляет проф. Энгельман, который полагает, что в древнейшее время, хотя владение землей было полно и неограниченно, но зато это только владение, факт, не доросший до права собственности, т. е. не имевший гарантий и признания со стороны государства. Стремясь добыть это последнее (укрепить его), владельцы обратились к власти государства и, получив от нее требуемое, поступились в пользу ее правами распоряжения. Владение стало правом собственности, но правом ограниченным и условным. Таким образом и здесь мы имеем в конечном выводе положение, что условные права суть явление сравнительно новое, в) Наконец, в период империи накопившиеся исторически ограничения права собственности отпадают постепенно, и лишь в недавнее время это право достигает той степени полноты, какую находим в действующем законе.

   Если представленная схема истории права собственности правильна, то мы имели бы в русском праве единственное исключение в общемировой истории этого права, где, как мы видели, дело начинается с ограниченной и условной собственности частных лиц и лишь постепенно, с возвышением прав лица, это последнее завоевывает мало-помалу независимое господство над вещами. Такая (мнимая) оригинальность русского права невольно становится подозрительной. Несомненное явление ограничений права собственности и исторический ход этих ограничений в русском праве требуют иной конструкции и других объяснений. В дальнейшем изложении мы должны проверить представленную схему; именно на вопросах об отношении владения к праву собственности, о способах приобретения права собственности и о взаимном отношении субъектов права на одну и ту же вещь и возникающих отсюда видах прав. Что касается до теорий завоеваний (варяжского, татарского, литовского), то они окончательно признаны несостоятельными и не нуждаются в опровержении.



   Владение и право собственности. С исторической стороны вопрос о сущности права частных лиц на вещи в начальную эпоху истории представляется весьма затруднительным: было ли обладание вещью первоначально простым фактом, владением (отвлеченный термин «собственность» неизвестен древнему праву; тогда он заменялся описательными выражениями «впрок», «навеки» и т. д., чем обозначалась продолжительность права, а не полнота его), или же это обладание явилось уже в древности со всеми атрибутами отвлеченного права собственности (и, следовательно, возможно было сохранить право собственности, перестав владеть вещью, и приобресть ее помимо владения)? Если обладание вещью является сперва на степени фактического владения, то когда и как возникает из него действительное право собственности?

   Постановленные вопросы разрешаются историками-юристами не вполне и неокончательно. По мнению проф. Энгельмана, как мы видели, права на землю в древнейшее время были только правами владения; по мнению других, вообще в древности и у нас не различали владения и собственности (Проф. Сергеевич: «Лекции и исследования», 1899. С. 401). В русском термине «владеть» заключается понятие possessio и dominium; владение (от индоевропейского walten, а не от «волю деяти», как думал Марошкин) есть общий термин для обозначения вещных прав; в смысле права собственности оно особенно ясно в западнорусском языке: «властная земля» означает собственность на землю. Этот термин начали приурочивать к понятию possessio тогда, когда для обозначения dominium создан новый термин «собственность» (в конце XVIII в.). Полное и неограниченное владение становится собственностью тогда, когда получает признание со стороны других лиц и общества: так, давностное владение становится правом, когда нет оспаривающих это право. Нет сомнения, что право собственности, независимо от факта владения, сознаваемо было с древнейших времен, что это сознание применимо и к праву на недвижимые вещи, но выражено в Русской Правде определенно относительно движимых вещей: «Если кто опознает (свою вещь у другого), то не должен брать ее, говоря: «это мое», но должен сказать ему так: «Пойди на свод, где ты взял» (Ак. 13). Владение может быть приобретено добросовестно, и потому владелец имеет право получить обратно тот эквивалент, который он дал за нее, в случае отыскания недобросовестного приобретателя. Отсюда следует, а) что собственник, при утрате владения, не утрачивает ео ipso права на вещь (что, впрочем, ясно и из множества других статей Русской Правды о своде и татьбе, а также о находке: см. Рус. Пр. Кар. 29, 30; Пск. Судн. гр., 46); б) что добросовестное владение, сталкиваясь с правом собственности и уступая ему, пользуется тем не менее признанием (вознаграждается на счет недобросовестного приобретателя). Очевидно, относительно движимостей спора быть не может. Относительно недвижимости, в частности, земли, дело не столь ясно. Есть как будто, действительно, признаки неразличения владения и собственности, замечаемые не только в начале истории, но и в довольно поздних временах; мы увидим их при изложении прав на волостные и городские имущества, права залога и т. д. Причина этого скрывалась в соотношении нескольких субъектов на одну и туже вещь, а не в отсутствии утверждения прав государством. Никак нельзя согласиться, что когда-либо идея владения совершенно покрывала понятие собственности. Например, признак поглощения понятия собственности понятием владения видят в обычной формуле древних актов для обозначения границ земельного участка: «…куда коса, соха и топор ходили». Но этим означается именно только фактический объем вещи и (косвенным образом) способ приобретения вещи – оккупация, а отнюдь не существо права на вещь. Присутствие отвлеченного понятия о праве собственности на недвижимые вещи в первый период истории утверждается постановлениями Русской Правды о межах и перетесах (Кар. 83–84) и других юридических знаках (Там же. 82). Внутри своей межи собственник может ничем не проявлять фактического владения, но остается собственником; нарушение межи не есть еще завладение («межу перетнет», т. е. перерубить; «борт разнаменует»); но это есть деяние воспрещенное и преступное. К тому же выводу наклоняют постановления о давности – институте, несомненно древнейшем: владелец не тотчас устраняет собственника, а лишь при наступлении условий, при которых является предположение об оставлении вещи собственником. В XV в. уже закон совершенно точно отделяет понятие собственности и юридического владения: Псковская Судная грамота – постановлениями о давности и пожизненном владении (ст. 9, 72, 88, 79), Новгородская – постановлениями о защите владения, независимо от вопроса о праве собственности: «…до суда на землю не наезжать, а о земле позвать к суду», т. е. собственник не вправе сам нарушить владение собственной вещью стороннего лица. Ответчик может предъявить иск о наезде и грабеже (нарушении владения) в земном деле отдельно от иска о праве на эту землю, если виновник наезда окажется действительно собственником земли, то он тем не менее несет наказание за нарушение владения (ст. 10–11). Так как эти памятники относятся к XV в., то вышеприведенные указания актов XV и XVI вв. отнюдь не могут быть истолкованы в смысле обратном.



   Субъекты и виды вещных прав. В первый период нашей истории, названный нами в истории государственного права земским, замечаем теснейшее слияние прав публичных с частными. Владение государственное (imperium) и власть частная (dominium) вначале неразличимы (само собой разумеется, что полное господство указанного сейчас признака, т. е. слияния государственных начал с частными, относится лишь к самым начальным временам периода). «Земля» есть территория государства, земля же есть объект частного права групп лиц, составляющих государство. Городская община Киева (вмещавшая первоначально всех полян) владеет окружающими ее лесами; это вся ее территория, но ею вся она владеет сообща здесь в «лесу и боре великом» звероловы-поляне «мудрые и смышленые ловили зверя». Такой порядок знаком всякому этнографу, наблюдающему скотоводческий и звероловный быт: племя, захватившее известную территорию, эксплуатирует ее сообща. И при начале земледельческого быта дело изменяется мало: люди, обыкновенно скученные (ввиду взаимной защиты) в одном месте, обрабатывают окрестную землю «наездом», где найдут удобнее сами, или где укажет общинная или родовая власть, как показывает пример германцев времен Юлия Цезаря, по свидетельству которого у них никто не имеет определенных и известных участков земли, но начальники и князья их каждый год выделяют сколько где придется поля родам и семьям (gentibus cognationibusque), сошедшимся вместе (на общий сход). Но повторяем, это относится к самым первоначальным моментам истории и притом отсюда отнюдь не следует, чтобы и в самом начале истории право частной собственности вообще было вовсе неизвестно^[172]. Следы общегосударственных прав частных сохраняются в историческое время лишь в измененных отголосках. Русская Правда передает князю право наследства всех имуществ после бездетно-умерших (см. выше). В XII в., когда уже давно явилась и частная собственность, следы государственного права появляются в том, что оставляющий территорию лишается своих частных владений. Так, о Киеве говорит в 1156 г. князь Изяслав своим боярам, бежавшим за ним на Волынь: «Вы есте по мне из русскые (Киевской) земли вышли, своих сел и своих жизней лишився». Достойно замечания, что здесь бояре лишились не только недвижимых, но и движимых имуществ. В новгородском государстве (весьма характерном и образцовом для этого вопроса, ибо в нем он не осложняется личными правами князей) до очень позднего времени сохраняются следующие начала: а) никто не может владеть на частном праве внутри новгородской территории, не будучи гражданином Новгорода; самим князьям и их дворянам запрещалось приобретать села на новгородской земле (Договор новгородцев с Казимиром, ст. 19); б) никто не может приобретать земли вновь на новгородской территории без пожалованья от Великого Новгорода (Там же, ст. 17); в) всякий, оставивший новгородское подданство и перешедший в другую землю, лишается своих имуществ на новгородской территории, и это даже тогда, когда князья-вотчинники других земель в договорах между собой выговаривали уже для бояр право сохранять вотчины при переходе (см. Догов, великого князя Димитрия Ивановича с тверским князем 1368 г. и наше примечание 5-е к нему).

   Но право государства, исключавшее все частные права лиц, может относиться лишь к древнейшим незапамятным временам. Впоследствии в непосредственном, собственно частном обладании государства остаются лишь некоторые владения – государственные имущества в тесном смысле (см. часть I, с. 112).

   Размножение населения и вывод колоний, основание новых общин должны были раздробить непосредственные права государства между ним и этими последними. Начало общинной формы землевладения не засвидетельствовано в наших памятниках никакими ясными фактами, но последующие явления (в Московском и Литовском государствах) в эпохи весьма близкие к 1-му периоду указывают, что право общинного владения должно было возникнуть во времена первоначальные.

   Уяснение начала общинного землевладения будет дано на основании памятников следующего периода.

   Столь же рано выделяются и права на землю родов и частных лиц (правильнее, семейств) и (с принятием христианства) церкви. Так, о частных владениях князей есть свидетельства со времен Ольги, которой летопись приписывает село Ольжичи и особые участки охоты («ловища»). Русская Правда Ярославичей, содержащая уже несколько свидетельств о праве частной собственности, говорит преимущественно о княжьей собственности: она говорит (Ак. ст. 33) о межах и перетесах (знаках частной собственности на деревьях), о княжьем старосте сельском и ратайном (ст. 22), о княжьей борти (Ак. 30). В 1158 г. князь Андрей (Боголюбский) дал церкви Богородицы во Владимире много «именья и свободы (слободы) купленные и с даньми и села лепшая» (Лавр. лет.). В 1150 г. Ростислав Смоленский пожаловал церкви села, землю, озера, сеножати, огород (см. выше о завещании князя Владимира Васильковича). Сведения о приобретении земель правящими князьями в частную собственность (за исключением Великого Новгорода) продолжаются до конца XVI в.

   Вотчинные права частных светских владельцев представляют наибольший исторический интерес, но по недостатку данных не могут быть уяснены окончательно при помощи документов. Однако, при пособии фактических указаний древних памятников, можно приблизиться к правильному представлению об этом предмете.

   Из указанных выше прав государства на территорию видно, что права частных лиц на землю не могут быть все безусловными и полными. Но так как в наших скудных источниках истории того времени содержатся некоторые фактические указания лишь из XII и XIII вв., то, конечно, мы застаем уже время окрепшей частной собственности, называемой уже тогда «отчиной» («отьчествие»), в руках земских бояр. О владении землей боярскими родами свидетельствует уже Русская Правда 3-й редакции, говоря о сельских боярских рядовичах (Кар. 11); затем, в XII в. летописные свидетельства о том идут беспрерывно (см. в лет. под 1156, 1177, 1219 и др.), причем звания боярина и землевладельца отождествляются, особенно в земле Галицкой.

   Отсюда не следует, что в то же время, рядом с правами более полными, не существовало другого типа прав земельных владений, соответствующего будущему поместью: таковы (надо думать) были все владения дружинников, пока эти последние не превращались в земских бояр, ибо подвижная дружина, при постоянных переходах из княжества в княжество за своим князем, не могла освоить земель в постоянную собственность. Князья распускали ее на прокорм: давали ей или волости для очередного управления и кормления, или участки земли для временного пользования: в 1240 г. князь Даниил Галицкий послал к узурпировавшему себе власть боярину Доброславу с такими словами: «Я ваш князь, но вы повелений моих не исполняете, землю грабите; я не велел тебе, Доброслав, принимать Черниговских бояр, а давать волости Галицким, а Коломыйскую соль отделить для меня». Но оказалось, что Доброслав успел уже отдать Коломыю двум беззаконникам от племени смердья. Тщетно княжеский посол протестовал, говоря: «Како можеши, без повеления княжа, отдати ю сима, яко велицыи князю держать сию Коломыю на раздавание оружьником; си бо еста недостойна ни Вотьнина держати». Таким образом это «держание» (впоследствии в западнорусском правовом языке «держава») есть временное владение для извлечения доходов дружинниками («оружниками»), жалуемое князем под условием службы. Фондом для такой раздачи служили определенные части государственных земель (Коломыя, Вотнин). Владение, очевидно, не было наследственным. Причина, почему князья прибегали именно к этому способу вознаграждения за службу, есть полное господство натурального хозяйства, когда уже нельзя было (по примеру древнего Владимира) всю дружину ежедневно кормить у себя во дворе деревянными или серебряными ложками.

   Наиболее полный тип частной собственности представляют церковные имущества (Лавр. лет. под 1094 г. указывает на село, принадлежащее Суздальской церкви св. Димитрия; см. вышеуказанные грамоты Мстислава и Ростислава; князь Изяслав Мстиславович пожаловал новгородскому Пантелеймонову монастырю село Витославичи, «испрошав у Новгорода»). Имущества поступали в церковь через пожалование от князя, через вклады (дарственную) от частных лиц (см. вкладную Варлаама Хутынского ок. 1192 г.), через куплю от частных лиц (см. купчую Антония Римлянина до 1147 г.), через заимку пустых мест (см. летописное свидетельство о занятии горы Печерским монастырем). Права церкви на недвижимые имущества отличались наибольшей полнотой и независимостью, что объясняется двумя причинами: а) церковь, в те времена множественности и взаимной борьбы земель, пользовалась, так сказать, экстерриториальностью: ее права не колеблются от смены князей, ибо она есть учреждение одинаково дорогое для всех их; б) церковные власти как греки, так и русские по происхождению, руководствовались византийским правом и, следовательно, проникались твердыми и ясными понятиями о частной собственности, вошедшими в него из римского права (впрочем, далеко не могли провести их во всей полноте на новой почве). Нельзя того же сказать о всех прочих (кроме церковных имуществах частных лиц: недвижимые владения их состоят в тесной зависимости от государства: князья и бояре, изгоняемые или бегущие из земли, лишаются в ней своих имуществ; подчиненные общины (пригороды и веси) работают не только на себя, но и на государство. Взаимные отношения прав государства, частных лиц и общин еще не определились; более точное определение находим в Московском государстве.

   Вотчинные права стоят в тесной связи с историческими судьбами государственной территории: в 1-й период, при полной раздельности земель, всякий, переходя в другую землю, лишался вотчинных прав в прежней земле (см. вышеприведенные данные о Киевской и Новгородской земле). В переходную эпоху союзного строя (т. е. при переходе к единодержавию, в XIV и начале XV в.) бояре, переходя из княжества в княжество, уже не теряют своих прав на землю, переход в союзное княжество уже не считался переходом в другое государство. С установлением единодержавия (с половины XV в. и в начале XVI в.) переход бояр естественно прекращается, и служба с вотчины делается обязательной одному государю; это совмещение идеи государства в одном лице дает новую окраску обязанностям службы (которая всегда и ранее лежала на владельцах земли) и сопровождается некоторыми действительными ограничениями вотчинных прав для некоторых разрядов владельцев (в особенности князей; см. ч. I о служилых людях), но зато прежние условные вещные права людей полусвободных и несвободных (дворян) постепенно утверждаются за ними; права на жалованные вотчины и поместья получают большую определенность. С половины XVI в. и в XVII в. права на землю получают окончательные и твердые формы: жалованные вотчины сравниваются с родовыми; поместья приближаются к вотчинам. Процесс этот отчасти ускоряется влиянием польского и литовского права, но в сущности есть неизбежный результат исторического движения к торжеству прав частных лиц над исконными правами государственного союза в сфере поземельных отношений. Таким образом вообще права вещные в Московском государстве, несомненно, возрастают интенсивно (развиваются и уясняются), сравнительно с временем предшествующим, несмотря на продолжающееся значение прав государя для частных прав прочих лиц; достаточно вспомнить, что в праве наследства сфера влияния частного лица выходит из тесных пределов семьи, и круг родового наследования постепенно расширяется. Точно так же выясняются и выделяются права физических лиц среди подавлявших их прав родов и общин. Церковь ставит вопрос о независимости своего частного права собственности принципиально.

   Способы приобретения права собственности. В Московском государстве основными способами являются: оккупация, давность, находка и пожалование. 1) Оккупация. Древнейший способ приобретения права собственности есть овладение (оккупация), т. е. завладение вещами, никому в частности не принадлежащими. Такой способ характеризует преимущественно древнейшее время (1-й период), но не исчезает и во втором периоде; мы скажем об этом здесь, пользуясь и актами древними.

   а) Оккупация движимых вещей есть главнейший способ приобретения права на вещь в звероловном и отчасти в скотоводческом быту: «ловили (поляне) зверей в бору, окружающем Киев, ибо были мудры и смыслены», т. е. основанием оккупации является не один факт завладения, но и знания и труд. Оккупированная вещь не должна быть непременно и тотчас же в руках и в домицинии овладевшего: собственник может оставить ее на месте завладения, снабдив ее знаком частной принадлежности: «… убивши зверя и не имея возможности тотчас же перенести его к себе, охотник втыкает палку, и уже никто посторонний не решится присвоить ее» (Богишич. Pravni obi?. и slow.,с. 167); дерево с пчелами, найденное в лесу, отмечает охотник бортным знаком (Рус. Пр. Кар. 82 и 84).

   б) Те же черты применяются и к оккупации недвижимых вещей в быту оседлом. Основанием оккупации служила обработка ее: необработанная земля первоначально не имела никакой ценности. Но, с другой стороны, оккупация недвижимости (земли) имеет и существенные отличия от завладения движимыми вещами: земля есть и предмет частного обладания и вместе часть государственной территории. Уже в начале исторической жизни она не могла быть res nullius. Так как в глубокой древности частное и публичное право сливались, то оккупатор земли внутри территории должен был обратиться к государственной власти для осуществления своего права и получить от нее пожалование. Так, основатели Киево-Печерского монастыря, желая занять гору над пещерами для монастыря, обратились к князю Изяславу, и он «вда им гору ту», и послал мужа своего отвести границы ее (Лавр. лет. под 1051 г.). В московскую эпоху оккупаторы (частные лица и монастыри), занимая в лесах пустые земли, не принадлежащие ни к какой волости, просят великого князя укрепить их за ними. Казаки и промышленники, овладевая землей вне территории государства, кланяются ею государю и получают ее в виде репрезентации (об этом ниже).

   2) Институт давности появляется в законодательстве весьма поздно, именно в первый раз в половине XV в. во Пск. Судн. гр., но отсюда не следует, чтобы самое явление возникло лишь с этого времени, и что оно измышлено искусственно законодателем: законодательство лишь регулирует его, определяя главным образом случайные условия (сроки).

   В других славянских законодательствах институт давности встречаем уже с XIII в. По статуту Курцулы (половина XIII в.): «…если кто-либо владеет бесспорно (sine molestia) тридцать лет как по документу, так и без документа, то уже не может быть устранен никем» (cap. CXIX). По полицкому статуту (62), давность определяется так: «…кто держит вотчину («племенщину»), тот не может быть устранен от владения без суда. И если он мирно держал 30 лет, то уже не может быть лишен владения ни силой, ни судом («не може усиловати, ни прити»).

   Русские памятники, говорим, не сохранили нам постановлений о давности в столь раннее время, но уже с первого появления актов о сделках мы встречаем в них постоянные ссылки на старину владения, как основание права собственности. В дальнейшем изложении института давности увидим, что не всякое владение (из каких бы то ни было оснований) может создать право собственности для владельца, и во всяком случае это право не возникает с момента начавшегося владения.

   Среди крестьянского населения даже поздних времен (XVII в.) господствовало столь твердое убеждение в неотъемлемости раз обработанной земли, что у наблюдателя слагается убеждение, что по отношению к крестьянской вотчине обычай не знал погасительной давности для вотчинника или приобретательной для нового владельца, получившего ее по данной из приказной или земской избы, так что последний всегда оставался временным держателем ее «до вотчинника». Отсюда иски, спустя 10 лет, 20 и больше (П. Иванов. Документы А. Ком. М. А. Об. I, 3. С. 428). Не думаем, чтобы здесь выражалось общее отрицание давности: здесь проявляется только убеждение, что не сроки составляют давность; в тех же документах отмечено, что судьи становятся иногда на сторону владельцев против собственников на том основании, что они «те пустые деревни распахали, и дворы строили, и сенные покосы расчистили и подати платили, а прежние жильцы бродили в миру, или бегали по иным городам, не хотя платить податей» (Там же.). Во всяком случае эти (хотя и поздние) факты указывают на исконное убеждение, что выход из владения недвижимой вещью сам по себе не ведет к утрате права собственности, которое сохраняется независимо от владения даже тогда, когда владелец получит акт от соответствующей власти (см. ниже об условиях давности).

   Давность (как сказано) в XV и XVI в. устанавливается и определяется уже законом. Полнее изложен этот институт в Пск. Судн. гр., слабее в судебниках и позднейших памятниках законодательства до Екатерины II. Основания давности, по этим памятникам, таковы: а) срок владения, как условие случайное и искусственное, определяется в Псков. Суд. грамоте лишь приблизительно: «кто владеет 4 или 5 лет»…; судебники определительно назначают 3-летний срок давности между частными лицами, и двойной – 6-летний — при завладении частным лицом государственной земли (в том числе и земель черных общин). Такое привилегированное удвоение срока для государственных земель объясняется или большей твердостью прав государства на землю, или большей трудностью для органов государства заметить освоение земли. Несмотря на такую определенность законных сроков, практика не следовала им в точности. Уложение ц. Ал. Мих. молчит об общем сроке давности (установляя ее лишь для выкупа родовых имуществ: XVII, 13 и 30). Установление 10-летней давности относится ко времени Екатерины II (манифест 1787). б) Беспрерывность и спокойствие владения: «…если (говорит Пск. Судн. гр.) в те лета собственник не наступал и не судился». Такое условие имеет значение и относительно срока, ибо перерыв владения изменяет и срок его, а главное, оно указывает на присутствие мысли о том, что владелец признавал вещь своею, владел ею, как собственник (animus domini). в) Третье и важнейшее условие давности, по Пск. Судн. гр., есть воздействие владельца на вещь или труд: «Если он владеет и стражет тою землей»…, – говорит Пск. Судн. гр. (страда – работа). Между прочими признаками владения (землей) закон полагает: «двор и нивы рострадни», т. е. постройки и обработанные поля. На это же условие указывает и 3-летний срок давности, установленный в судебниках: при трехпольном хозяйстве в три года обрабатывается весь участок. Эти замечания об основаниях давности отчасти разрешают вопрос: признавало ли древнерусское право давность приобретающую или только погашающую, т. е. приобретал ли владелец права на землю через давность или только собственник терял их (утрачивал права иска)? Время само по себе не способно создавать права, оно может лишь разрушать их, но труд есть основание более плодотворное, и потому древнерусское право, хотя всегда рассматривало вопросы о давности в смысле погашения исков, но косвенно признавало и давность приобретающую, т. е. владелец по истечении давности получает не только права вечного владельца, но и право собственности: вотчины «исстаринные», т. е. такие, на которые владелец не мог предъявить никаких актов, подлежали его распоряжению, г) Наконец, последний вопрос: признавало ли древнерусское право Justus titulus3a одно из существенных условий приобретения собственности по давности? Суд, не довольствуясь удостоверением об истечении срока давности, всегда требовал указания оснований владения^[173].

   Давность владения, по древнерусскому праву, применялась лишь к земле, но не в отношении к вещам движимым: «холопу, робе суд от века», говорилось в договорных грамотах XIV и XV вв.; и в последующих памятниках древнерусского права о давности в отношении к движимым вещам не упоминается (см. Ук. кн. зем. пр. XXXI, 2)^[174]. В отношении к прочим вещам (кроме холопов) это уясняется учением древнего права о находке.

   3) Находка есть овладение движимой вещью, принадлежавшей прежде другому (в отличие от овладения вещами, никому прежде не принадлежавшими). Древнерусское право не признавало находку за способ приобретения права собственности, очевидно, потому, что для освоения такой вещи не требуется никакого труда от находчика. В Русской Правде к учению о находке должны быть применены статьи о своде (Ак. 12 и 13; Кар. 29, 30), по которым находчик обязан возвратить вещь собственнику, но наказанию за утайку подвергается лишь тогда, когда собственником сделана была закличь о пропаже. Подобным же образом учит о находке и Пск. Судн. гр. (ст. 47). Точнее изъясняет дело суд. Казимира (ст. 23), определяющий древнейшее обычное русское право: нашедший должен оповестить околице, если собственник не отыщется в течение 3 дней, то находчик должен отнести найденную вещь на княжеский двор «по давнему», и там получает свой «переем» (плату за находку); утаивший наказывается как вор. – По московскому праву постановлено: «…если пригульные лошади явлены, и собственник их не находится, то их продавать, а деньги в государеву казну» (Уст. кн. зем. прик., ст. 9). По уложению ц. Ал. Мих., находчик получает вознаграждение в половину цены вещи лишь тогда, когда он спас ее из воды или огня (XXI, 81). Таким образом, найденная вещь или возвращается собственнику или обращается в пользу государства, а находчик получает вознаграждение особенно тогда, когда употребил труд на спасение вещи от истребления. Лишь в Морском Уставе 1720 г. в первый раз установлено, что, в случае неотыскания собственника, вещь обращается в собственность находчика.

   Клад (или находка вещи, непотерянной собственником, а утратившей собственника) в древнерусском праве не признается собственностью ни находчика, ни владельца земли, а должен быть предоставлен государственной власти, как видно из рассказа, занесенного в Патерик Печерский. Инок Федор нашел клад в Варяжской пещере; по его мнению, то были «Варяжскии поклажи», ибо в составе клада были «съсоуди латинскии». Монах, чтобы не соблазняться, опять зарыл клад и потом забыл то место, куда закопал. Узнав о том, князь Мстислав, сын киевского князя Святополка, призвал его и старался выпытать, где сокровище, сначала лаской, а потом пытками: «…повеле мучити и крепко, яко омочитися и власяницы от крови его, и посем повеле в дыме велице повесити и привязати его». Находчик был замучен, и клад остался неоткрытым. Донос князю и пытка за утайку указывают, по-видимому, что право на клад принадлежит князю (Пам., изд. Яковлевым. C.CLXXII).

   4) Пожалование, как источник права собственности, является с древнейших времен (а не образуется в 1-й раз в Московском государстве): до нас дошли грамоты жалованные от 1-й половины XII в. (грамота Мстислава и сына его Всеволода Юрьеву монастырю 1130 г.; уставная грамота смоленского князя Ростислава 1150 г.); нет сомнения, что раньше пожалования совершались и без письменных актов. В княжествах XIV–XV вв. и в Московском государстве случаи пожалования умножаются, и потому этот способ представляется типичным для московско-литовского периода. Пожалование присоединяется, как существенное добавочное основание, и к прочим способам приобретения прав, а именно: а) при овладении вещами, никому в частности не принадлежавшими. Мы видели выше, что при построении Печерского монастыря (XI в.) монахи испросили у князя гору, никому не принадлежавшую; Великий Новгород жалует пустую землю основателям Соловецкого монастыря; князь жалует монастырю ничьи болота – «освобождает болота чистити» (Ак. Юр. № 5); в 1564 г. царь Иоанн Васильевич жалует Строгановым земли, лежащие по Каме – «места пустые, лесы черные, речки и озера дикие» (Доп. к А. И. I. С. 168 и 172). б) Пожалование может явиться в форме репрезентации: частное лицо поступается добровольно своими имуществами в пользу князя, чтобы потом опять получить их из рук князя, как имущество зависимое, но источник зависимости не есть утверждение владения. Репрезентация имела место при подчинении удельных князей и бояр великому князю: так, муромский боярин поклонился московскому великому князю своей вотчиной и пожалован ею опять (А. А. Э. I, 120). Здесь смысл тот же, как и в тех фактах, когда казаки и Строгановы кланялись царю новыми землицами, ими завоеванными, т. е. присоединение новой территории, в) Элемент пожалования примешивается к частным договорным сделкам: на поземельной собственности лежат повинности государственной службы; перемена лиц, владеющих ими, интересует государство, поэтому к великому князю обращаются с просьбой купить или променять вотчину, и князь жалует – позволяет. г) Наконец, жалование может быть самостоятельным источником приобретения прав собственности, когда государство дарует лицу землю за заслуги; из этого возникает особый разряд вотчин, в которых прекарный характер прав наиболее ясен (что будет изложено в своем месте).

   Из предыдущего ясно, что пожалование в своей древнейшей основе истекает из права государства на всю свою территорию, но что оно обостряется и специализируется в Москве, благодаря тому, что права государства усвоены лично правящему государю. Наиболее ограниченными являются права владельцев на жалованные вотчины (и поместья), но и все прочие имущества, получившие и не получившие утверждения от государства, состоят в зависимости от государства, хотя и меньшей (вотчины, имущества тяглые и даже церковные).



   Виды вещных прав специализируются в Московском государстве с большей раздельностью по мере выделения прав частных лиц (физических и юридических) от прав государства и общин.

   Из предыдущего видно, что право собственности присуще сознанию самых первобытных людей, что оно проявляется не только в отношении к движимым вещам, но и недвижимым, что оно отнюдь не может быть определено нынешним термином владения, и что, следовательно, указанными обстоятельствами нельзя объяснить ограничения прав собственности частных лиц в начале истории. Эти ограничения простираются на недвижимые вещи, землю, и потому дальнейшее относится исключительно к этому последнему виду прав, который, действительно, подлежит ограничениям с древнейших времен. Причиной того служит наслоение субъектов прав на одну и ту же вещь, т. е. государства, родов, общин и частных лиц (физических и юридических). В первоначальную эпоху высшие субъекты – государство, затем общины и роды – должны быть признаны носителями прав собственности, а низшие (частные лица) – владельцами; затем государство, а также родовые и общинные союзы отступают все более и более от непосредственного отношения к земле, и права собственности постепенно переходят к частным лицам.

   Из взаимного соотношения высших и низших субъектов вещного права вытекают ограничения права собственности, постепенно исчезающие в истории, притом ограничения обоюдные. Возьмем примеры. Если собственник установляет вечное (чиншевое) владение на своей земле в пользу стороннего, то он остается собственником, тем не менее навсегда лишает себя права распоряжения и пользования вещью. Род перестает быть общим собственником имущества, когда родичи делятся, но и после этого каждый отдельный член рода не может отчуждать своих имуществ без согласия рода; здесь, очевидно, собственники – отдельные лица, но их права ограничены правами рода. Государство^[175] жалует землю до смерти одаряемого; здесь не более, как пожизненное владение, и государство остается собственником, но если государство попустило переход такого имущества по наследству, и затем мало-помалу утвердились за приобретателем права распоряжения, то это уже «вотчина», право собственности. Анализируемое явление особенно важно при переходе поместий (простого права пользования) в вотчины (в право собственности). Государство владеет землями сельских и городских общин, и даже в очень позднее время земли этого рода именуются государевыми, но уже с XIV в. государство стало так далеко от непосредственного упражнения права на эти земли, что уже тогда все существенные элементы права собственности являются в руках общин, а государство сохраняет лишь свое отдаленное право, которое постепенно переходит в право публичного управления. Когда общины стали собственниками, то отдельные участки общинной земли попали в постоянное наследственное владение членов общины – крестьян и горожан; такие права частных лиц заставляют иногда думать, что уже с глубокой древности право собственности принадлежит не общинам, а частным лицам, входящим в общины (между тем как в действительности такой переход совершился весьма поздно в XVIII в., и только в городах и лишь отчасти в волостях). Церковь приобретает себе имущества, но ввиду смешения в ней задач государственных (призрения, народного здравия и народного образования) и частных, в сознании людей того времени прокладывается путь для будущей секуляризации церковных имуществ. Церковь отдает свои имущества своим служилым людям – дворянам и детям боярским – в наследственные поместья, и эти последние становятся, наконец, собственниками их.

   Все указанные отношения проявляются постепенно в течение долгой истории, оканчивающейся XVIII в.; из них создаются отдельные виды вещных прав, смотря по характеру комбинации субъектов: имущества государственные (дворцовые), тяглые, родовые, жалованные, поместные, благоприобретенные и церковные.

1. Дворцовые вотчины (государственные имущества)

   Государство в московском периоде, сохраняя весьма близкое отношение к частным правам всех прочих лиц, гораздо яснее, чем прежде, выступает и в роли частного собственника имуществ, ему непосредственно принадлежащих, – является уже фиском, казной.

   Непосредственные имущества его образуются из трех источников, совершенно различных, а именно сюда входят: а) земли, никому в частности не принадлежащие. Как непосредственная власть родов и общин простирается лишь на такие земли, которые не находятся в частном владении физических лиц, так права государства простираются непосредственно на имущества, не занятые родами, общинами или лицами. Это остаток прежнего права государства на всю территорию. К числу земель, не подлежащих частному обладанию (ничьих), и потому именуемых землями «царя и великого князя», относятся «черные леса», которых не коснулась культура. В так называемом Судебнике царя Феодора Иоанновича читаем (ст. 175): «А черной лес пахати в суземке просто без делу, где не молодь, кто сколько может; то лес вопчей – царев и великого князя», т. е. каждому предоставляется право пользования в черном лесу (не в новой заросли по бывшему пахотному полю); ибо это лес «общий царский». В том же памятнике так обозначается предел, за которым начинается «общее-царское» владение: «А где меж деревнями случитца межа и межа до осека, а на осек став топором шиби, до каких мест имет, адале вопчей лес царев и великого князя», т. е. межа между деревнями может идти только до «осека» – просеки, за которой начинается «общее» государственное владение; ширина этой просеки определяется пространством, которое может пролететь брошенный топор, б) Из земель, никем не занятых могли образоваться и действительно образовались имущества, обработанные, но тем не менее принадлежащие государству. Такие имущества эксплуатировались государством не для извлечения непосредственного экономического дохода, а употреблялись для целей обеспечения государственных учреждений, к которым и приписывались для пользования должностных лиц в вознаграждение за службу. В Великом Новгороде из таких же имуществ были отделяемы земли и на содержание князя во время его княжения. Отсюда образовался второй вид государственных имуществ – это так называемые подклетные, а с XVI в. дворцовые имущества.

   в) Третий вид государственных имуществ имеет источник уже совсем иной: большая часть их образовалась из частных имуществ князей. С XIV в. многочисленные свидетельства о покупке частных имений князьями можно найти главным образом в духовных грамотах князей. Так было во всех русских землях, кроме Новгорода, который запрещал князьям приобретение частных имений на его территории. В общую массу великокняжеских имуществ стекались весьма часто и имущества князей удельных по присоединении их к московскому государству; лишь при добровольном подчинении удельных князей за ними сохранялись частные права на их личные имущества. При присоединении Новгорода, великий князь потребовал от него выдела из разных разрядов вотчин известного процента в свою пользу. В московском периоде этот разряд имуществ слился с предыдущим (подклетными землями), ибо, вследствие развития самодержавия, права государства слились с личными правами государя. Впрочем, разница между государственными и личными имуществами князя сохранялась довольно долго: в древнейших духовных и договорных грамотах села, купленные князьями, еще отличаются от сел подклетных. Позже субъектом права на все государственные имущества является уже не великий князь или царь и его родовые наследники, а государство или в более конкретном виде – дворец (то же, что в Западной Европе «корона»). Ближайшей причиной такого поглощения прежних прав князя правами государства было прекращение династии Калиты и установившаяся затем избирательная форма престолонаследия, в силу чего новоизбранный царь наследует дворцовые имущества, хотя бы он происходил совсем из другой фамилии.

   Сущность прав дворца была совершенно частная, т. е. дворцовые вотчины совершенно отличались от черных земель. Для эксплуатации их существовали частные приказчики князя (посельские), которые собирали в пользу князя известный оброк (частную ренту). Но с изменением субъекта прав на дворцовые имущества, изменяется отчасти и самая сущность этих прав. Крестьяне дворцовых вотчин составляли общины, которые приобретали все большие и большие права на землю и, будучи в XVIII в. причислены в одну категорию с черными землями, составили вместе с последними сословие государственных крестьян.

2. Церковные имущества

   Мы говорили выше, что наиболее полные права на имущества принадлежат церкви. Церковь конкурирует с государством в правах частных по объему и содержанию права. Поэтому в высшей степени интересно столкновение этих двух субъектов в борьбе за права на недвижимые имущества, – в борьбе, обусловленной как специальными особенностями церковных имуществ, так и общим правом государства в отношении ко всем владельцам земельных имуществ. Субъектом прав на церковные имущества в Древней Руси нельзя признать ни церковь, как цельное учреждение, ни духовенство, как сословие: каждыми в отдельности имуществами владели и самостоятельно распоряжались отдельные церковные учреждения, а именно: а) епископии: по свидетельству Котошихина (XI, 6), за патриархом в XVII в. было больше 7 тысяч дворов, за 4 митрополитами около 12 тысяч дворов, за 10 архиепископами, да за одним епископом до 16 тысяч дворов крестьян; б) монастыри (по словам Котошихина, за монастырями, перечисленными в Уложении ц. Ал. Мих., в XVII в. числилось до 80 тысяч дворов, а за прочими до 3 тысяч дворов); в) соборные и приходские церкви, которым, впрочем, отводилась земля лишь по писцовым книгам (см. Ак. ист., V. С. 117).

   Способы приобретения имуществ церковью и прекращение их. Главнейший способ приобретения имуществ церковью есть пожалование их со стороны государства. К этому основному способу приобретения имуществ церковными учреждениями примыкает и заимка пустых земель, требовавшая непременно также пожалования со стороны государства. Из такого происхождения церковных имуществ возникли между прочим впоследствии притязания государства на церковные имущества и вмешательство его в права церкви. Другим обильным источником церковных имуществ были дарение и завещание со стороны частных лиц. Особенно интересно право церкви участвовать в наследовании имущества частных лиц, впоследствии обратившееся в право усвоения всех выморочных имуществ. Когда образовался этот принцип, решить трудно. В земском периоде мы видим только установившееся обычаем и укрепленное законом право церкви на часть наследства при наличности наследников («часть дати по душе», говорит Русская Правда). Видим также, что сами частные лица, не имея законных наследников, передают по завещанию свое имущество церковным учреждениям (духовная Климента). Но при отсутствии завещательных распоряжений, выморочные имущества, по Русской Правде, идут князю. В московском периоде упомянутое начало мы застаем в полном развитии (см. выше с. 581). Кроме указанных главных способов приобретения имуществ, церковь могла приобретать их и всеми другими гражданскими способами наравне с частными лицами, а именно: куплей (например, митрополит Петр купил город Алексин, см. Ак. Ист. I, № 215), по залогу: несмотря на воспрещение церковным учреждениям брать рост, они пользовались закладной вотчиной за рост и по просрочке получали на нее право собственности (см. Ак. Юр., № 233, 234, 236 и др.). Особый способ приобретения имущества для монастырей – это вклады, т. е., так сказать, обязательное дарение при вступлении лица в монастырь, так что иногда население жаловалось на высокую таксу вкладов в их местных монастырях: «…которые посадские люди и волостные крестьяне в Успенском монастыре хотят постричися, и архимандрит и старцы вкладу у них просят дорого – с человека по 10 рублей, и по 15 и по 20, а с убогова человека менши 10 рублей не взымут» (А. А. Э. II, № 11).

   Указанными способами приобретения имуществ церковь располагала до XVI в. С половины этого столетия государство начинает постепенно сокращать их. Поводом к тому послужило чрезмерное расширение церковных имуществ, занявших целую треть территории государства. Первое ограничение прав церкви в этом направлении сделано было на Стоглавом соборе; он постановил, чтобы каждое приобретение производилось с разрешения и утверждения государственной власти, затем собор 1572 г. запретил большим (богатым) монастырям приобретать имущества по дарственным; собор 1580 г. прекратил приобретения по купчим, закладным и по завещаниям (А. А. Э. I, № 308), наконец, собор 1584 г. обобщил все эти частичные ограничения общей формой. (Собр. гос. гр. и дог., I, № 202). Для церкви осталась таким образом возможность приобретать имущества только через пожалования со стороны государства, но этот источник уже не был так обилен, как прежде, при общем стремлении государства к сокращению церковных имуществ.

   Такие отрицательные меры (не позволявшие церкви расширять свои имущества) переходят уже тогда в положительные попытки секуляризации; стремление к ней проявилось с XVI в. в учении Нила Сорского и Максима Грека: государство основывало свои права при таком отношении к церковным имуществам на том, что имущества эти были дарованы церкви для исполнения ею известных государственных задач, а именно для призрения бедных, мер против голода, распространения народного просвещения. «Церковное богатство – нищих богатство, возраста деля сирот и старости и немощи и в недуге впадшим прокормление… странным прилежание… вдовам пособие и девицам потребы, в пожаре, и в потопе и полоненным искупление, в гладе прекормление, в худобе умирающим… погребение. Того ради на потребу церковную имения свои люди давали» (см. Калачова: «О значении кормчей». С. 122). Когда же выполнение всех этих задач государство мало-помалу принимало непосредственно на себя, то полагали, что тем было уничтожено raison d’etre церковных имуществ. Кроме этой специальной причины, к церковным имуществам главным образом применяется и общая мысль о зависимости прав собственности частных лиц и учреждений от государства. Во время литературной полемики между сторонниками и противниками секуляризации, первые нередко ставили принцип, что имущества дарованы церкви государством. Им (как и нам теперь) известно, что громадное количество имуществ попало в руки церкви не от государства, а от частных лиц. Но противники имущественных прав церкви и не думали утверждать нелепую мысль, что все имущества пожалованы ей государством; они хотели выразить, что все имущества перешли к церкви с помощью авторизации государства. Из актов XIV и XV вв. мы видим, что монастыри просят великих и удельных князей «освободить им купить землю»: в 1421 г. великий князь Василий Дмитриевич «дал» митрополиту Фотию купить деревню (А. А. Э. I, 20); в 1437 г. Белозерский князь Михаил Андреевич дозволил Ферапонтовской пустыне купить себе пустоши (Там же. № 36); в купчих писали: «Доложа тиуна княжеского… купил» (А. Ю., № 72); удельные князья и их жены жалуют монастырям землю, «доложа своего господина великого князя» (А. И. I, № 29); удельный князь завещает (1481 г.) монастырю 40 деревень, но прибавляет: «Господин мой и брат мой старейший князь великий велит им отвести 40 деревень» (Собр. гос. гр. и дог. I. С. 272) и т. д. Это непростое утверждение, или укрепление частных сделок возмездных и безвозмездных. Дозволение предшествует сделке, а не сопровождает ее; государство вмешивается в нее элементом своего пожалования. Государство не только московское, но и республиканское – Новгородское и Псковское – считало себя вправе распоряжаться церковными имуществами, как имуществами общественными, ввиду наилучшего достижения выраженных выше целей; государственная власть считала себя вправе передавать имущества одного церковного учреждения другому, как, например, это сделало Псковское вече в 1471 г., отдав монастырю земли и угодья Троицкого собора (П. с. р. л. IV. С. 237–238). В Великом Новгороде весьма нередко совершались частные случаи экспроприации церковных имуществ для нужд государства, как это видно из посланий митрополитов к новгородскому правительству: в послании митрополита Феодосия к новгородскому владыке Ионе читаем: «А вы бы, мои дети – посадники и тысяцкие и бояре Великого Новгорода, не вступалися в церковные пошлины, ни в земли, ни в воды, блюлися бы казни святых правил» (Ак. ист. I, 77).

   Та же точка зрения усматривается и в действиях московского правительства: великий князь Иоанн III, по присоединении Новгорода, завладел частью церковных имуществ Великого Новгорода, оправдывая свой поступок тем, что эти земли «занятей испокон вел. князей, а и захватили сами» (такой неправильный текст, сообщаемый Татищевым – кн. V, с. 67 – исправляется проф. Павловым так: «Занетыи волости испокон великих князей, а захватили их церкви сами»); здесь частные права владыки и монастырей противополагаются правам государства, без воли которого (пожалования) ничьи частные права не сильны. Известно, что московские великие князья никогда не признавали за Новгородским правительством полных суверенных прав. Приняв, далее, во внимание, что русское государство никогда не выделяло себя от церкви и задачи церковного управления признавало своими, мы поймем, как легко было тому же Ивану III и его знаменитому внуку прийти к мысли о полной секуляризации церковных имуществ. Само собой разумеется, что в попытках секуляризации немалую роль играло влияние западных идей реформации, но оно далеко не составляет сущности дела.

   Попытку секуляризации сделал великий князь Иван Васильевич в 1503 г.: «Восхоте отнимати села уев. церквей и монастырей» (см. Павлова. «Исторический очерк секуляризации церковных земель в России». 4.1. С. 39); попытка отражена анафемой: «Вси обидящии Божие церкве и монастыреве, отнимающе от них данные тем села… да будут прокляти» (чин православия в некоторых кормчих). Нил Сорский, Вассиан Патрикеев и Максим Грек отвергали право только монастырей и только на владение населенными имуществами; против этого учения Иосиф Волоцкий выставил теорию о принадлежности имуществ не монахам, а учреждениям. Есть известия о попытках царя Иоанна IV (1550 и 1580 г.), а также Лже-димитрия I совершить секуляризацию церковных имуществ.

   Государство XVI в. не могло достигнуть того, что суждено было осуществить государству конца XVIII в. Но тем не менее усилия его не остались тщетными: оно успело отчасти добиться того, что впоследствии осуществил Петр Великий, т. е. обращения церковных имуществ под контроль государства. Уже на Стоглавом соборе было постановлено, что монастырская казна подлежит учету царских дворецких и дьяков новый настоятель, усчитывая прежнего «во всяком приходе и расходе» составлял описи и отправлял их в Приказ Большого Дворца (Стоглав, с. 235, 297–298, по казанск. изд.); в конце своего царствования Иван IV достиг и большего: по сказанию Горсея, он потребовал точного «инвентаря всех сокровищ и доходов церковных» и затем из излишка этих доходов взял (по словам Горсея, вымучил) у епископов 300 тысяч фунтов стерлингов на чрезвычайные расходы государства. Сличая это сказание с текстом соборного приговора 1580 г. (Указ рос. законов, Максимовича, I, с. 303), видим, что мера Грозного не была случайной и временной: там читаем: «Во-первых, да исчислятся вся освященных архиепископов, и епископов и монастырей оброки и уравняются по чину коегождо: архиепископам всем поровну, владыкам меж собой поровну, также старцам и старицам всюду по числу их поровну, елико на пропитание и одежды довольно да не оскудевают ни в чем, ни избыточествуют в пьянстве и непотребствах… А елико избытка, оное взяти на воинский чин»^[176]. Если бы эта мера осуществилась вполне, то она совершенно равнялась бы перевороту, совершенному Петром, когда церковные имущества, не будучи присвоены государством, были, однако, взяты им в управление, а церковным учреждениям назначено содержание по штату. Но мера эта не удержалась в XVII в. После попыток Лже-дмитрия и до Уложения ц. Ал. Мих. время было вполне неблагоприятное для борьбы государства с церковью за имущества (при Михаиле Феодоровиче управлял государством отец его – патриарх); Уложение и борьба царя Алексея с патриархом Никоном приближали развязку вековой борьбы, но сами вовсе не были заключительными актами ее.

   Против стремлений государства к отобранию церковных имуществ церковь выставила принцип неотчуждаемости своих имуществ (как и в Западной Европе – manus mortua), ссылаясь на то, что этот принцип имел силу и в первые времена церкви в Византии. Однако, такая мысль не подтверждается действительным знакомством с древневизантийским церковным правом. Неотчуждаемость церковных имуществ была выражена лишь VII новеллой Юстиниана (а не церковными постановлениями); «Ne res ecclesiasticae alienentur aut permutentur aut creditoribus in specialem hypothecam dentur». Собор русских святителей 1503 г. дал следующее постановление: «Святители и монастыри земли держали и ныне держат, а отдавати их не смеют и не благоволят, понеже вся таковая стяжания церковная – Божия суть, возложена и наречена и дана Богу и не продаема никому же никогда же и в век века». На Стоглавом соборе то же начало выражено так: «Отчин и сел, которые даны на поминок церквам без выкупа, и иных церковных и монастырских земель и прочих недвижимых вещей, по священным божественным правилам, ни отдати, ни продати, но крепко хранити и блюсти» (под угрозой низвержения для епископа, изгнания из монастыря для игумена и отлучения – для прочих: Стоглав казан, изд., с. 338–341). А. С. Павлов полагает, что здесь в первый раз установлен и провозглашен принцип неотчуждаемости церковных имуществ; постановления же собора 1503 г. будто бы не относятся к неотчуждаемости, а к неотъемлемости церковных имуществ. Но с этим согласиться трудно: собор 1503 г. говорит не только об отнятии церковных имуществ, но и о продаже их. – В конце XVI в. (1580 г.) начало неотчуждаемости обращено в общий принцип: «…елико есть земель… что до того данная Богови… из митрополии, из епископии и из монастырей не исходит и вотчины ни которым судом, ни тяжею, у митрополита, и у владык и у монастырей не отъемлют и не выкупают». Здесь устраняются притязания государства на церковные имущества, притязания частных лиц – родичей – на выкуп родовых имуществ, отчужденных церкви (на что государственный закон никогда не давал своей санкции), и, наконец, отчуждение вотчин по приговору суда (последнее вовсе не имело бы смысла, если не предполагать, что здесь речь идет о том же выкупе имуществ). Неотчуждаемыми имуществами признаны земельные (но не дворы в городах: см. Ак. А. Э. I, 308). В древней русской церкви до Иоанна III принцип этот нигде и ни в чем не проявился; наоборот, есть факты совершавшихся сделок, по которым церковные имущества были отчуждаемы всеми способами (см. Ак. Юр., № 71, XXVI, № 78, № 257; Ак. ар. эк. III, № 202; Акц. отн. до юрид. быта, II, № 156,1 – VI и XVI; обыкновенно, впрочем, совершались возмездные сделки отчуждения, особенно мена)^[177]. Тем не менее принцип неотчуждаемости не был произвольно измышлен отцами церкви русской в начале XVI в. Это учение развилось естественно, находя себе в России самую благоприятную почву, ибо и все прочие имущества (родовые, общинные) также в существе были неотчуждаемы.

   На огромных территориях церковных имуществ возможен был такой же процесс образования условных прав частных лиц, как и на государственных имуществах: церковные учреждения раздавали земли своим служилым людям или на правах жалованных вотчин (без права свободного отчуждения), или на правах поместного владения. Равным образом, так как церкви принадлежали иногда целые волости, то в этих последних сохранялись и развивались права общинного (крестьянского) владения с такими же отношениями к правам церкви, в каких стояли черные волости к государству.

3. Тяглые имущества или черные (общинные) земли

   а) Происхождение и виды общин. При образовании частных прав на землю, родовой характер получили только такие имущества, которые принадлежали более знатным родам. Такие роды, владея обыкновенно значительными участками, обрабатывали их не собственными силами. Все остальные роды, осев на месте, обратились в общины. Долго сохранялись в общинах следы прежнего родового единства, но так как общинная связь была основана преимущественно на единстве местожительства, и усвоение чужеродцев здесь было возможно в более значительных размерах, то общинная связь опиралась более на тесном общении прав поземельного владения, чем на сознании родового единства.

   Общиной в тесном смысле называется союз домов, имеющих общее (выборное) управление и общее владение и пользование землей. Первое условие создает черты государственного права, уже указанные (см. ч. I, с. 161–162); здесь речь идет о вещных правоотношениях общин. Простая община в первом периоде называлась «весью», в Московском же государстве – «селом», но общины составляют концентрические круги; как внутри села (и деревни) могут быть меньшие (естественные и договорные) сообщества, так союз нескольких сел составляет волость (термин общий обоим периодам), которая и может быть признана главным субъектом прав на землю. Союз волостей представляет государство («землю»), которое в высшем смысле и признается верховным субъектом, обладающим правом над всей землей. Здесь-то всего яснее открываются основания тех ограничений прав частных лиц, которые так заметны в Московском и первую эпоху Литовско-русского государства. В более живом и конкретном образе обширная форма общины – земля — является в казацких землях (Донской, Яицкой), но в целом Московском государстве это составляет лишь исключения: точным типом общины, как субъекта в частном праве, остается волость (права подчиненных общин будут указаны ниже)^[178].

   Совершенно такое же значение имеют простые общины большого объема, т. е. города (посады). Частные права их должны быть рассматриваемы вместе с правами волостей. Некоторые посады, именно самые большие, делятся на части – меньшие общины, называемые сотнями. Последние в правах посада имеют такое же участие, как села в правах волостей. Скажем сначала о черноволостных, потом о городских имуществах.

   б) Черные волостные земли. На севере в XIV и XV вв. поземельные общины несомненно существовали повсюду, в чем нас убеждают поземельные акты тех времен. Представители имущественных (как и других) прав волости административные выборные лица – старосты и сотские, но так как лица эти меняются, то постоянным выразителем имущественных прав волости была волостная казна, технически называемая «столец»: например: «…та земля Оглоблино тянула к столцу к Залесью… Жил на Оглоблине отец мой, а потуги тянул с крестьяны всеми к Залесью к столцу» (Акты, изд. А. А. Федотовым-Чеховским, I, № 34).

   Имущественные права общины. Имущественные права общины возможно рассматривать, только начиная с XV в. (т. е. с того времени, когда о них существуют достаточные исторические свидетельства). B XV в. община обладает всеми гражданскими правами, а именно обязательственными, наследственными и вещными.

   Предметом общинных вещных прав служат преимущественно недвижимые вещи – земли, именуемые в Московском государстве черными, и дворы. Здесь следует рассмотреть права общины на имущества, находящиеся в непосредственном ее обладании, и отношение ее к имуществам, отданным частным лицам (членам) в пользование.

   В непосредственном пользовании общины находятся воды, леса, луга, выгоны, необработанные участки (пустоши), а равным образом обработанные, но запустевшие. Что касается в частности лесов и вод, то в ту эпоху они уже не считаются res nullius и в писцовых книгах приписываются к известной волости, как ее собственность. Впрочем, иногда леса и воды приписываются в общее владение нескольких соседних волостей; иногда же, наоборот, право на них дробится между селами, составляющими волость («лес у села и деревень вопче»). Лугами иногда пользовались без раздела; косьба производилась общими силами или на деньги общины; скошенная трава делилась числом копен по тяглам (Борисов. «Акты о разделах, променах и переделах земли в XVII и XVIII вв.» в Чтен. общ. ист. и др. Р., 1860. Кн. III, смесь. С. 5). Сущность прав на имущества, состоявшие в непосредственном пользовании общины, заключается не только в праве владения, но и в праве распоряжения: община (ее представители – староста и общий сход) отдает в срочное или бессрочное содержание новым поселенцам участки необработанной или запустевшей земли: «Мне тот лес дала волость – староста с крестьяны, и я избу поставил», – говорит на суде 1490 г. один крестьянин (см. Ак. Юр., № 6). Новый поселенец в своей записи пишет: «Се аз Григорий, Филимонов сын, дал есми на себя запись Тавренского стану Вахрамею Трофимову, сыну Воронину (т. е. старосте), и всем крестьяном Тавренские волости, что аз взял у них 12-ю долю обжи пустого с великого дни Пасхи Хр. 104 г. до велика же дни 105 году… А покину (участок) и жилца не посажю, и на мне взять старосте в мир рубль денег» (Ак. Юр., № 187). Волость меняет деревни (пустые) на другие имущества с соседними владельцами: например, «…деревни променяли Масленские волости крестьяне Кириллова монастыря старцам: а меняли старцы и волостные крестьяне, смотря по угодьям промеж себя полюбовно» (Там же, № 151). Однако, в идее община имела полное право распоряжения только внутри себя самой; право же распоряжения в смысле отчуждения волостной земли сторонним лицам, не членам общины, было ограничено (в актах встречается только мена). Напротив, права приобретения имуществ для общин не были ничем ограничены: так, община может принимать в дар имущества от сторонних лиц и покупать их. Принадлежность права собственности выражается яснее всего в праве иска. В более древнее время община практиковала внесудебную защиту своих прав не только по отношению к пахотным землям, но и по отношению к необработанным участкам; это последнее показывает, что она сознавала свое отвлеченное право на землю; в житиях нескольких святых рассказывается, что, когда отшельник (например, Димитрий Прилуцкий) поселялся в диком месте, то соседние крестьяне выгоняли его, боясь захвата и обращения в церковные земли частей общинных земель. Но для нас, разумеется, важнее судебная защита, которая предоставлялась волости по отношению ко всем видам ее имуществ; иски велись всегда от ее лица (а не от лица казны), причем земля черная именовалась «Божья да государева»^[179].

   Отношение прав общины на обработанные земли, находящиеся в частном пользовании членов ее, бывает двоякого рода: или волость оставляет за собой право распоряжения ими, или же отдает их в наследственное пользование частных лиц. В первом случае (но гораздо реже) осуществлением прав волости является периодический передел участков между членами ее. О существовании его свидетельствуют исторические памятники довольно поздние, например, акты Шуи с конца XVII в. (см. выше-цит. соч. Борисова). Из них можно заключить, что переделы происходили через 10-летние периоды, совершались целым сходом участников и скреплялись особой записью в земской избе. Перемены в лицах, участвующих в общинной земле, в продолжение периода передела не влияют на него; член общины может отчудить свой участок, но если участок его переходит лицу, не принадлежавшему прежде к общине, а продавец сам выходит из нее, то все повинности с этого участка падали на покупщика. Были также общинные земли и под огородами (в городах), также будто бы подлежавшие переделу (по словам Борисова; но в изданных им актах говорится только об отдаче их на оброк). Впрочем, обыкновенно члены общины владели участками долгое время без передела (см. выше с. 161; о владении оброчном частном владении на тяглом праве так называемых «своеземцев» см. с. 162, 163). Вечный владелец участка общинной земли может продать его стороннему лицу – не члену волости. Приобретение участка «беломестцом», т. е. не тяглым человеком, могло быть к ущербу прав общины; в силу этого установлено было право общинного выкупа, как в родовых имуществах – право родового выкупа (см. факт XIV в., приведенный на с. 162).

   Разрушение общинных прав правами частных лиц (членов общины) шло гораздо медленнее, чем в родовых имуществах и городских тяглых, чему способствовала меньшая привлекательность волостных имуществ по их малоценности, но несомненно, что это разрушение шло.

   Меньшие сельские общины и кооперативные союзы. В некоторых частях Московского государства вместо высших общин (волостей) на первый план выступают меньшие составные части волости, а именно: села или деревни, а также родовые общины – дворы (печища) и товарищества.

   Что касается до сельских общин и деревень, то уже довольно рано в них одних сосредоточиваются функции волостей и вместе частные права на владение землей. Не только в средней, но и в северной Руси в конце XVI в. и в XVII в. часто не волость, а деревня ведает раздачу участков новым поселенцам: она производит разделы участков, она владеет сообща лесами и угодьями. Кеврольский писец 1686 г. встретил факт, что некто Шумилко Давыдов заложил покосы и пашни кеврольцам; писец не признал этой сделки, потому «что у него, Шумилка, та земля была чужая, а не своя, дали ему мирские люди» (П. Иванов. «К ист. крестьян, землевл.». Докум. арх. Ком. М. А. О. I, III, 430). Деревне принадлежит общинное право владения угодьями: так называемый Судебник царя Феодора (ст. 176) говорит: «А что за которою деревнею угодья есть путики, или иное что, – ино про то сыскивати старыми жилцы, и сыщут в которой деревне – или в судной приписати (?) (может быть; «или в судной грамоте приписаны» эти угодья), – ино далним жилцам иным деревням к тем путикам не ходити на чужие деревни, никоторого угодья угодовати не полюбовно» (т. е. без особого соглашения о том). Охранение деревни-общины от вторжения чужих владельцев было тем необходимее, что нередко сами члены деревни подавали к тому повод: или продавали свои доли соседям, или сами переселялись в другие деревни с сохранением за собой земли в прежних деревнях. Таким образом происходит пользование землей наездом, т. е. жителями других поселений. Такое пользование утвердилось повсеместно в XVI и XVII вв.; Судебник царя Феодора (ст. 161), стремясь сохранить общинную связь деревни, пытался установить следующее: «А кто наездом деревню пашет, и ему больше трех годов не пахати наездом, – любо скупат, либо спродавати с суда з жеребья; и огород ему по своей выте ставить» (т. е., пока в течение 3 лет обязанность огораживать лежит на владельце). Предположенное Судебником не исполнилось (ибо и самый памятник не есть закон). Цель предположенного закона заключалась в том, чтобы каждая община состояла исключительно из владельцев – местных жильцов – и не смешивалась с соседними общинами; трехлетний срок, назначенный для продажи участков (жильцам деревни) или скупки у них остальных участков, разумеется, не мог бы привести к цели, даже если бы такой закон был действительно объявлен; времена наступали другие: с XVII в. дело клонилось к утверждению частных прав членов общины на отдельные участки и к свободному гражданскому обороту их. Из актов XVII в. получается такой вывод: «все деревни в хозяйственном отношении можно разделить на три группы: в одних вся земля распределяется между самими жильцами, и таких большинство; в других рядом с жильцами есть владельцы иных деревень, т. е. рядом с дворовой есть наезжая пашня; количество их значительно вырастает к концу столетия»… (П. Иванов. Ор. с. С. 433).

   Крестьяне все более и более дорожат правом отчуждения своих долей и практикуют его: архиепископ Холмогорский Афанасий запретил было своим чухченемским крестьянам продавать и закладывать участки, но крестьяне обратились к нему с такой жалобой: «Пожалуй нас, сирот твоих, благослови нас меж собой земли свои, нужды ради, продавать и закладывать для того, что у нас прокормиться нечем, только не продажею земляною и закладом» (Иванов. С. 429). Но пока, в XVI в. и ранее, общинные права были еще жизненны, участки обработанной земли и угодья подлежали владению общины. Само собой разумеется, что то же в высшей степени относится к лесам: в мнимом Судебнике царя Феодора Ивановича (ст. 174) поставлено: «А у которых сел и деревень есть молоди, – и тех молодей прежних выпашет (выпашень?) и тех лесов складниками (складникам) меж себя без делу и без жеребия ни сетчи, ни пахати, а кои складник без делу молоди высечет или пашет, а иной складник не сек, а выть ему таковаж в хлебе, хоти он и ставил тогоже лесу». То есть, если в каком селе или деревне есть молодые заросли по прежним пахотным полям, то они не могут подлежать свободной эксплуатации каждого: вновь распахивать их могут товарищи (члены общины) по соглашении и разделу (общее пользование всякому предоставлено лишь в общих черных лесах «царских», как сказано выше). Здесь хотя употреблен термин «складник», что означает член товарищества (а не общины), но в данном случае этот термин применен к членам общины, ибо речь идет о «селе и деревне» (в том смысле, какой имеют эти термины в конце XVI в.).

   Деревня представляет уже очень мелкую единицу, заключая в себе в большинстве случаев три-четыре двора, и в редких случаях достигает до 15 дворов. Но есть деревни, состоящие из одного двора. В последнем случае эта форма общины совпадает уже с последней наименьшей клеточкой общинных форм – двором. Древний двор нельзя рассматривать как нынешнюю семью, и еще менее, как индивидуальное лицо – владельца дома^[180].

   Хотя складничество есть договорное отношение, и права товарищей на землю суть condominium, а не общинное право, но такое понятие применяется и к явлениям семейного быта: так, приданое (древнее складство: см. рядную Тешаны в Хрестоматии по ист. рус. пр. Вып. I) есть вступление в товарищество одного лица (жены) с другим (мужем); в примачестве «из имущества зятя и тестя составляется складной живот, откуда и сделки иногда получали название складных» (г. Иванов ор. с.)^[181]. Если полноправный член семьи отчуждает свою (идеальную) долю общесемейного имущества стороннему, то этот последний становится складником семьи взамен продавца, почему и образуется довольно пестрый состав населения двора: например, «Мишка Федоров владеет по купчей 138 г., в том же дворе Андрей Хомутов владеет по старине» (г. Иванов, с. 418). Таким образом как семья превращается в товарищество, так договорное товарищество подчиняется формам семьи^[182].

   Между тем из родственного союза, составлявшего первоначально двор, через расселение частей его по отдельным дворам с сохранением общих прав на многие части имущества и возникает территориальная община – деревня, село. Известны примеры огромных поселений, сохранивших одну фамилию и несомненно составлявших прежде один род, превратившийся в территориальную общину. Вот почему «двор» мы вводим в связь с другими формами общин.

   Но и чисто договорные товарищества, без примеси родственных начал, не могут быть исключены из числа субъектов права собственности на землю. Обширное и повсеместное распространение этого вида землевладения, называемого складством и сходного с ним сябреного, обратило на себя внимание в конце XVI в. Так называемый Судебник царя Феодора Ивановича (как мы видели) членов сельской общины именует складниками. Но тот же памятник содержит в себе несколько постановлений, относящихся к имущественным правам собственно складства: «А кои складник захочет на новое место двор ставить, или иную хоромину, и ему поставить от далных хоромин в любом месте, где похочет, хотя на хмельнике, а отдать ему земля в любом месте, где другой полюбит, а на какову землю наставитце двором, или храминою, такова земля и отдати, а сверъх того по любьве» (с. 160); в этом постановлении (наполненном плеоназмами) простой смысл тот, что при выходе члена одного двора на особое место жительства, выбор этого места предоставляется выселяющемуся. Другое постановление того же памятника (ст. 162) относится уже не к моменту расселения товарищей, а к моменту приселения их друг к другу в один двор: «А складник у складника в одной деревне наставитце хороминою на подворную землю; и ему земля очистики, снести хоромина, только другому на то место что ставити, а будет не ставит ничево на то место, – и ему земля против того взяти в любом месте», – новый приговор (?). То есть новому складнику нужно очистить во дворе место для его зданий, если же он не пожелает воспользоваться дворовой землей, то может взять землю (для построек) в любом месте. Этими постановлениями о дворовой земле ограничивается мнимый Судебник в определении отношений складников; прочие отношения строятся частью по плану семейного права (совладение и разделы), частью определяются договорным характером товарищества и могут быть отчасти уяснены при помощи актов XVI–XVII вв. Складство образуется общим приобретением земли (на общие средства), общие права складников на землю скрепляются «купной грамотой». Пользование землей было двоякое: или участки «вопчей земли» менялись между складниками каждогодно (по очереди), или жеребьи земли находились в более или менее продолжительном пользовании отдельных членов товарищества. В отношении к государству и сторонним лицам складство выступает, как цельное лицо (единица); земля его облагается податями, как имущество одного собственника; процессуальная защита прав на общее имущество (не касаясь участков, которые могут принадлежать каждому складнику в отдельности) ведется от имени товарищества; круговая обязанность товарищей по ведению исков скрепляется так называемой «одиношной записью», копии которой находятся в руках каждого из товарищей^[183].

   в) Городские тяглые имущества. Если обработанные участки в сельских общинах способны были создать конкуренцию прав частных лиц с правами общины, то тем более надо ожидать этого в городских общинах, так как значительная ценность городских дворов и других однородных имуществ (лавок, амбаров и пр.) вызывает у частных лиц большее стремление к освоению их в исключительную собственность. Городской житель создает своим трудом новые большие ценности (постройки), признание на которые прав за общиной было бы нарушением простой справедливости. – Дворовыми местами называются участки земли, лежащие внутри посада, застроенные или пустые. Такого рода имущества (усадьбы) существуют, конечно, и в сельских обществах, но там они являются, как сторонний придаток к земле, и притом, будучи слишком малоценны, они не возбуждали никаких особых юридических определений.

   Собственниками городских усадеб признаются посады в уездах и сотни внутри города Москвы. По-видимому, до начала XVII в. не возникало никаких вопросов оправе посадских общин на усадьбы, занятые частными лицами. Вопрос о таком отношении прав первых и последних выдвигается лишь тогда, когда посадская община начинает уже разрушаться под влиянием вторгающихся в нее чуждых элементов. Само собой понятно, что права частных лиц, составляющих общину, при отчуждении городских дворов членам той же общины, не подлежали никакому ограничению. Но среди посада находится обыкновенно укрепление («город» в тесном смысле), заключающее в себе так называемые осадные дворы; часть дворян и детей боярских, приписанных к городу в качестве служилых людей, живет временно или постоянно в этих дворах, а остальные поселяются в своих поместьях; но, желая приобрести себе постоянную оседлость близ города, многие из них покупают у посадских людей дворы. Неся же личную службу в пользу государства, они отказываются от службы податной тяглой, возложенной на посадских людей, и просят у государственной власти освобождения от нее (что и называлось «обелением»). Таким образом право частных лиц распоряжаться посадскими имуществами стало весьма чувствительно отзываться на благосостоянии общины. Чтобы хотя несколько ослабить эти последствия, в обычае установился и здесь выкуп общиной отчужденных беломестцам городских имуществ (аналогичный с правом родового выкупа). Но когда и в этих случаях контрагенты сделки стали в актах искусственно помечать высокие цены (чтобы предотвратить выкуп), то община обращается с жалобами к правительству. Тогда и появляется ряд отдельных узаконений о праве владения городскими имуществами, предварявших и сопровождавших Уложение ц. Ал. Мих. Первым из этих узаконений было различено право частных лиц на здания и право города на землю: именно было запрещено продавать, закладывать, отдавать в приданое и завещать участки беломестцам; самими же зданиями владелец мог распоряжаться по своему усмотрению (ук. 1621 г.), но такому разграничению, установленному законом, практика подчинилась не сразу. Члены общины, пользуясь своим правом на здания, продолжают отчуждать дворы, а общинам оставалось выкупать их. Тогда в 1627 г. (Ук. кн. зем. пр. VII) было предположено вовсе вывести беломестцев за черту посадских земель, но эта мера по значительности числа беломестцев, подлежавших ей, как видно из последующих узаконений, не была приведена в исполнение. В 1634 г. указом (Ук. кн. зем. прик. XXXIII) было установлено уголовное наказание за отчуждение городского имущества беломестцу и в то же время уничтожено право лица на здания, которые причислены к общинным имуществам. Таким образом, частные лица лишились всех вещных прав на дворы, кроме права потомственного пользования. К этому указ 1641 г. (Ук. кн. зем. пр. XXXIII) присоединил распоряжение о том, чтобы при взыскании с тяглых людей по личным обязательствам дворы продаваемы были с публичного торга только тяглецам. Уложение обобщило и завершило собой весь первый период законодательства касательно тяглых городских имуществ, предписав беломестцам окончательно выселиться из общинных земель. Все вышеприведенные меры не могли, конечно, не стеснять имущественного оборота для самих тяглых людей, почему законодательство, начиная с 1677 г., начало склоняться к уступкам в пользу прав частных лиц. Указ этого рода разрешил отчуждать дворы беломестцам, если только они согласятся нести с них тягло вместе с общинниками (что, впрочем, согласно с прежними древнейшими правами общин). Самое важное и наиболее обширное узаконение об этом предмете дано в 1686 г. – это «Статьи о чернослободских дворах» (П. С. 3., № 1157), но, повторяя все предшествующее законодательство, этот закон нового дает только одно: именно он определяет, что в случае отчуждения беломестцами тяглых дворов, эти последние могут быть приобретены только тяглыми людьми, и затем тот же закон вновь признал за частными лицами право собственности на здания.

   Долговременные усилия законодательства и обычного права, поддерживавшие права общин от разрушительного напора прав частных лиц, оказались тщетными, когда в первый год XVIII в. (1700 г.) дан был указ, позволивший свободное обращение дворов между беломестцами и тяглыми людьми. Все участки внутри города, занятые частными лицами, сделались их собственностью; за городами остались имущества, находившиеся в общем пользовании всего города: площади, выгоны и т. д. Правда, права частных лиц до издания городового положения при Екатерине не были формулированы в законе, но de facto все постановления положения существовали и до его издания. Остатком прежних общинных городских прав является право города на усвоение выморочных имуществ. – Изложенная история законодательства о правах городских общин, по мнению некоторых ученых, указывает на искусственное и довольно позднее создание последних государством ради фискальных целей, именно ради большей успешности поступления податей и налогов под круговой порукой общины, а не на исконное историческое происхождение их. Для отражения этой мысли достаточно припомнить, что все узаконения по этому предмету издаваемы были по просьбе тяглых общин, и самое первое из них рисует общинные порядки уже существующими, направляясь только к укреплению, а не к созданию их.

   д) Отношение имущественных прав городских общин и волостей к правам государства. Многие признают общины, владевшие черными землями и дворовыми местами, только владельцами их; собственником же их считают государство, и сообразно с этим нередко в научных исследованиях такие имущества называются «казенными», «государственными», иногда «государевыми» (великокняжескими или царскими). Неволин определяет их юридический характер так: «Тяглые казенные имущества, которые находились в вечном владении частных лиц, обществ или установлений с правами пользования и распоряжения, принадлежащего вотчинникам, с обязанностью владельцев платить в казну разные подати и исправлять в пользу ее повинности». Этому, по-видимому, соответствуют и выражения древних памятников, в которых государи именуют черные земли «нашими», например: «А кто учнет жити на нашей черной земле сын боярской или приказной человек… и те люди… наместнику судимы и тягло с черным деревень… тянут повытно, что на них целовальники положат» (1539–1540 гг.). «То, господине, земля, на которой стоишь, Божия да государя великого князя Есюнинские волости», – говорит один истец. Но гораздо убедительнее, чем эти наименования, могут как будто подтвердить мысль о принадлежности черных земель государству некоторые постановления законодательства и акты юридических сделок. В судебниках черные земли поставлены в одинаковые условия с княжескими селами и поместными землями относительно привилегированной давности (6-летней; см. Суд. 1-й, ст. 63). Акты сохранили несколько случаев пожалования государями черных земель частным лицам. Все это, по-видимому, противоречит изложенным выше фактам о правах общины на черные земли, а равно и следующим фактам об отношении государства к черным волостям: уже с начала XIV в. в духовных и договорных грамотах села, принадлежащие князьям на частном праве, совершенно отличаются от «волостей», в которых князю принадлежит лишь право суда и дани (см. в Хрестоматии по ист. рус. пр. Вып. II, духовную Калиты и наши примечания к ней 4, 6, 7, 8, 9, 10). Когда потом (в XVI в.) частные имущества князей слились с государственными в общем наименовании дворцовых вотчин, то черные земли не смешивались с дворцовыми: последними великий князь управлял через частных приказчиков (посельских), первыми – через государственные органы – наместников и волостелей. Неволин думает уничтожить это противоречие тем, что изложенные выше полные права общин на землю считает не общим явлением, а исключительным для некоторых общин, дарованным им вследствие особого пожалования: «…некоторые казенные земли, отведенные городским и сельским общинам, в такой мере подлежали распоряжению их, что предоставление участков в пользование и пр. совершенно принадлежало общине». Но нет не только особых привилегий, но и следов их на какие-либо исключительные права в пользу той или другой общины. В одних и тех же актах можно наблюдать и права общины и права государства по отношению к черной земле. Из множества жалованных грамот, дошедших до нас, нет ни одной в пользу общины. Б. Н. Чичерин считает возможным распределить права на одну и ту же землю государства и частных лиц и общин с точки зрения гражданского права, приписывая государству право собственности, а этим последним jus in realiena. Но изложенные выше права общин на распоряжение черными имуществами отнюдь не подходят под понятие о праве на чужую вещь.

   Несомненно, что при мнимой коллизии прав государства и общин на черные земли, собственником на частном праве должно быть признано в московском праве уже не государство, а городские и сельские общины. Государство вмешивается в частные права общин (а равно и вотчинников), не как частноправное лицо (фиск, казна), а как политический союз, ради целей государственных (например, жалуя волостные земли, оно первоначально жалует в них лишь «суд и дань»). Если и замечается некоторая большая близость государства к черным землям, чем к частным вотчинам, то это объясняется особенным характером такого субъекта прав, как общины: в них самих государственный характер (административный) смешивается с частногражданским.

   Последующая судьба прав общин находилась в зависимости от постепенного уяснения и возрастания прав казны и прав частных лиц – членов общин: общинные земли перешли или к казне (в волостях), или к частным лицам (в городах); бывшие права собственности сохранялись лишь в общинных формах владения на землях казенных и отчасти частновладельческих.

4. Вотчины частных лиц

   а) Родовые имущества

   Понятие о роде. Древнейший из союзов, лежащих в основе государственного и частного права, есть род. Родом называется союз лиц, происходящих от одного родоначальника (хотя в последующие эпохи типы рода отчасти уже осложняются ассимиляцией чужеродцев). Разрастаясь, род является уже группой лиц, связанных сколько родством, столько же и даже преимущественно общностью прав: именно, по мере разрастания рода и удаления от первоначального родоначальника, он может распасться на несколько частей, теряющих всякую фактически родственную связь между собой: общее понятие рода тогда состоит из нескольких концентрических кругов, а именно центральный круг – это «ближний род», т. е. союз братских семейств (род, происходящий от одного отца), затем идет средний род – союз лиц, происходящих от одного деда, и, наконец, «дальний род», т. е. союз лиц, происходящих от одного прадеда и других дальнейших родоначальников, о которых сохраняется память в роде. По этим трем кругам распространяются и права на родовые имущества (см. выше о переходе имуществ по наследству).

   Родовые имущества. В настоящее время родовыми имуществами могут быть одни лишь недвижимые вещи. Движимые же вообще менее допускают совладение, а большая часть их, по своей потребляемости, неспособна быть предметом продолжительного (фиктивно-вечного) обладания. В древнейшее же время при первоначальном тесном сожительстве всех членов рода и движимые вещи были общеродовыми. Дом, в точном смысле, также не может быть имуществом целого рода; и действительно, мы видели из Русской Правды, что круг наследования движимостью и домом ограничивается пределами семьи (см. выше с. 473). Но дом в обширном смысле (двор, дворище) можно даже в позднейшее время встретить в качестве объекта права целого обширного рода: у хорватов задружный род («задруга») в полном своем составе живет в одном дворе; в Великороссии (особенно Курской, Тамбовской и Воронежской губерниях) встречались дворы, заселенные лицами, связанными родством, в количестве до 60 человек (ср. «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа» Н. И. Костомарова, с. 40 и сл.).

   Истинным и точным предметом родового владения служит земля обработанная, а также пастбища, луга и леса. Форма осуществления прав рода на родовые имущества, т. е. форма пользования ими, на всем протяжении истории неодинакова. Первоначальная форма – это общее совладение имущества рода, т. е. общее для всех членов рода право владения, пользования и распоряжения. Пока род живет весь в одном месте, такое общее совладение понятно и возможно; славянские задруги и великорусские семейные общины – фактическое тому доказательство. Однако, Неволин отрицает существование у нас в древнее время общеродовых имуществ (в личном начале он вообще видит отличие русского гражданского права) и признает только личную собственность («Ист. рос. гр. зак.». Ч. 2. С. 8–9). Между тем существование в древнее время общеродового совладения у нас не может подлежать никакому сомнению, так как иначе нельзя объяснить следы его в позднейших смягченных правах рода (а также и общин, возникших из родовых форм).

   Уже в 1-й период, а еще более в начале московской эпохи эта форма владения родовыми имуществами уступила место другой, уцелев, впрочем, и потом на степени добавочной. Эта вторая позднейшая форма (в XIV–XV вв.) наступает при разделе родового имущества на составные части: каждое выделившееся колено и семейство получает свою специальную часть в пользование и владение, но не имеет права самостоятельного распоряжения, без согласия остальных родичей; кроме того, некоторые части родового имущества все еще остаются в общем совладении всего рода (луга, леса). Такая форма существовала в XIV и XV вв. особенно на севере. Существует довольно значительное количество грамот Новгородских, Двинских, Белозерских и других, относящихся к этому времени и содержащих различные сделки на родовые имущества. На основании этих грамот (и др. памятников) можно сделать следующие заключения относительно прав рода на отдельные части его имущества. 1) Отдельный родич может отчуждать родовое имущество только с согласия на то «остальной братии». 2) В случае отчуждения ее без такого согласия родичи имеют право иска против распорядившегося своей частью сородича. 3) Обыкновенно при каждом таком отчуждении в качестве действующего лица при акте укрепления является один родич, но от имени всех, например: «Се купи Окинфо и Еван и Марке и Федоро у Жирятиничей: у Гашкуя, и у Якова, и у Бориса и Выгната Розуев острово; а боле Жирятиничем не надобе у – земли; уведаются Гакшуй и Яково и Борис сами с своим племенем. А стояло у печати Гашкуй от всего племени». (Ак. Юр., № 71, I; см. еще факты, подобранные Неволиным: Ист. рос. гр. зак. Ч. 2. С. 159. Прим. 187). 4) Бездетный вотчинник может отчуждать только известную часть родового имущества, в противном случае родичи имеют право возвратить имущество (безденежно). У Татищева (Суд. изд. 1786 г., с. 109) приводится узаконение царя Иоанна IV (приписанное в одном списке указных книг к ст. 85 его Судебника), по которому владелец родовой вотчины может распоряжаться только в случае бездетности, и только половиной ее как по возмездным, так и безмездным сделкам: «Которые князи и бояре и дети боярские всякого чина люди детей не имеют, а похотят свои вотчины продати или заложити, или в монастырь по душе дати, и им продати, и заложити и по душе отдати вольно все свои купли. А не будет кому купли, ино из вотчин до половины, а более половины вотчин, мимо отчичь, ни продати, ни заложити, ни по душе ни отдати. А продаст кто или заложит, и по душе отдаст более половины, а отчичь будет бити челом о том, и ту лишнюю продажу отдати отчичу». 5) Наконец, родственники имеют право преимущественной покупки отчуждаемой вотчины. По славянским законодательствам (сербскому и польскому), всякий, намеревающийся продать родовое имущество, должен делать это открыто, «белоденно», т. е. объявить о том заранее родственникам, которые могут, если желают, купить его, отстраняя чужеродцев. У нас это право сохранилось в Уложении ц. Ал. Мих.: «А будет после кого умершего вотчина его дана будет детем его сыновьям, двум же или трем человеком вопче, и один из них тое отцовские вотчины свой жеребий, для своих недостатков, похочет продать, или заложить, – и ему тот самый вотчинной жеребий продать или заложить вольно. А будет братья его тое отцовские вотчины с ним разделить не похотят, и учнут бити челом государю, чтобы государь пожаловал их – велел у них за тот брата их вотчинной жеребей взяти брату их деньги, – и у них за тот брата их вотчинной жеребей велети брату их взяти деньги, по оценке, чего та вотчина стоит». (Уложение XVII, 14). В XVII в. это право является лишь остатком более древнего и более полного права родственников: теперь только братья, и именно неразделенные, сохраняют право преимущественной покупки; в старину им пользовались все родственники, хотя бы уже владевшие имуществами раздельно^[184].

   Это вторая форма отношения рода к его имуществам вырождается естественно из первой путем постепенного высвобождения частных прав отдельных членов родового союза. Прежде, например, всякий член рода, приобретая что-либо собственными средствами, приобретал в собственность рода, т. е. имущества благоприобретенные становились родовыми. При значительном же высвобождении прав родичей, это уже прекращается: родовыми имуществами уже не считаются приобретенные отдельным членом, если только это имущество приобретено не от членов того же рода.

   В XVI в. вторая форма права на родовые имущества сменяется позднейшей, остатки которой существуют еще и в настоящее время. Эта форма отношения рода к родовым имуществам состоит из права родового выкупа и права родового наследования. Непосредственный владелец мог уже отчуждать свое имущество, не испрашивая предварительного согласия родичей, но зато эти последние получили право выкупать обратно у приобретателя-чужеродца отчужденное имущество. Так происходит право родового выкупа. Неволин (и некоторые другие) оспаривают эту теорию происхождения права родового выкупа. Он видит в нем не остаток или результат прежнего общего владения родовыми имуществами, не органически выросший в истории институт, а меру, извне установленную государством для искусственной поддержки знатных фамилий. К такой мысли его главным образом побудили следующие два обстоятельства: 1) то, что право родового выкупа начинает встречаться в памятниках лишь с XVI в. и 2) то, что право родового выкупа противоречит будто бы родовой собственности. Но очевидно, что эти обстоятельства не могут служить основанием для отрицания приведенной выше теории: они, скорее, подтверждают ее. Право родового выкупа не могло явиться раньше, т. е. при полном господстве родового быта; тогда вовсе невозможно было отчуждение имущества без согласия родичей. Что же касается кажущегося противоречия права родового выкупа родовой собственности, то следует припомнить, что право выкупа наступает именно вследствие падения непосредственной родовой собственности^[185]. Относительно же самой теории Неволина заметим, что самодержавное Московское государство вообще не склонно было поддерживать аристократические фамилии^[186].

   Сущность права родового выкупа начинает формулироваться в законодательстве с половины XVI в.: именно в первый раз она определена в царском Судебнике (ст. 85), потом в Указной книге поместного приказа (ст. IV, 8), в Уложении (гл. XVII, ст. 27–30) и в новоуказных статьях 1679 г. Для уяснения сущности родового права выкупа рассмотрим следующие вопросы^[187]: на какие сделки оно простиралось; кто мог пользоваться им, и какие условия необходимы были для осуществления этого права? Судебник установляет действие права родового выкупа только на сделки возмездные: куплю-продажу, залог и мену; о безвозмездных же сделках – дарении, завещании – он (так же, как и последующее законодательство) вовсе не упоминает; только новоуказные статьи 1679 г. обозначают распространение его и на безвозмездные сделки. Отсюда Неволин заключает, что право выкупа до этого узаконения не простиралось на безвозмездные виды отчуждения, в чем его убеждает еще и то соображение, что мотивами такого рода отчуждений служат моральные побуждения, которые не могут быть переложены на деньги (для выкупа). Но известно, что для выкупа имуществ, отчужденных посредством возмездных сделок, существовала (в одно время) такса; она могла применяться и при даровом отчуждении; если закон не упоминал о выкупе отчужденных безвозмездно имуществ, то не потому, чтобы такой выкуп был невозможен, а потому, что такие сделки практиковались (без согласия всех членов рода) редко. Из завещательных распоряжений такими имуществами, дошедших до нас, видно, что они отказывались обыкновенно (почти всегда) в пользу родовых же наследников, чем, очевидно, и исключалась возможность применения родового выкупа в случае безвозмездных сделок. Итак, мы думаем, что право родового выкупа простиралось всегда на всякие виды отчуждения имуществ. Что касается субъектов права родового выкупа, то ими были все члены рода (кроме участвовавших в сделке) или, правильнее, весь род. Фактически выкуп производится одним лицом, но являющимся представителем целого рода; это видно из того, что выкупленное имущество остается родовым, а не благоприобретенным. Лица, участвующие в сделке (в качестве свидетелей), не получают права выкупа, потому что своим участием они заявляют согласие на отчуждение. Нисходящие продавца также лишаются права выкупа, ибо действия отца или деда их, в силу солидарности семейных прав, всегда признавались для них обязательными^[188].

   Условия выкупа. Право родового выкупа заключает в себе принудительную обязанность покупщика продать обратно в известный срок и по известной цене купленное им родовое имущество продавца.

   Что касается срока, до истечения которого право выкупа имело силу, то в более старые времена он, по всей вероятности, вовсе не определялся: выкупить можно было всегда, если только не исчезла память о том, что известное имущество было родовое. Судебник Иоанна IV установил 40-летнюю давность для выкупа, но из юридических актов видно, что иски о выкупе вчинялись и через более продолжительное время, а также встречается, что судьи отказывают в исках, начатых раньше истечения 40-летнего срока; из этого можно заключить, что фактически давность, установленная Судебником, не всегда принималась во внимание; не только практика, но и законодательство изменяло этот срок по случайным поводам^[189].

   Цена, по которой выкупались вотчины, сперва не была определена законом, и обыкновенно выкуп совершался по той цене, по которой совершена сделка продажи^[190]. Но когда контрагенты сделок, чтобы парализовать право выкупа фактически стали обозначать в актах чрезвычайно высокую цену, тогда явилась потребность таксировать выкупную плату, и в 1619 и 1621 гг. были изданы узаконения о том. Упоминание о цене выкупа вотчин есть и в Судебнике 1550 г., но только относительно одних заложенных имуществ и без определения таксы: «в меру, чего та вотчина стоит» (ст. 85). Царь Алексей Михайлович отменил таксу, узаконенную в 1619 г., и установил выкуп опять по цене, обозначенной в купчих (Уложение XVI, 27). Кроме срока, условием, ограничившим право родового выкупа, была обязанность для выкупающего производить выкуп на собственные средства. По Судебнику, если продавец «доведет», что его родич «выкупил вотчину чужими деньгами и держит ее не за собой», то она возвращается к отчудившему ее.

   Кроме родового выкупа, другим позднейшим результатом бывшего некогда общеродового владения служит право родового наследования, которое изложено в своем месте.

   История форм отношения рода к своим имуществам есть в то же время и история отношения прав частных лиц к правам рода. Мы видели уже, как отдельный член рода, совершенно теряющийся в правах рода доисторической эпохи, мало-помалу путем постепенного выделения своих прав получает сперва только в пользование часть родовых имуществ, а в последнее время почти все права распоряжения ими.

   Отношение прав родовых вотчинников к правам государства. Род был высшей автономной единицей лишь в доисторические времена. При соединении родов (и общин) в государственный (земский) союз, этот последний прикрыл своими правами и права родов, вошедших в него. Все те требования, которые предъявлял род к частным лицам, составляющим его, теперь государство предъявляет к самому роду. Род требует, чтобы имущество не было отчуждаемо произвольно родичем чужеродцу; государство запрещает передавать его чужеземцам.

   В московский период возникли новые ограничения, обязанные своим происхождением влиянию служебных повинностей, лежащих на вотчинах. Особенному ограничению подлежали тогда княжеские вотчины, а именно князья не имели никаких прав распоряжения своими вотчинами без согласия государя; дочери их не наследуют таких вотчин, а получают от государя приданое; жена получает только часть на прожиток. Словом, к этим имуществам вполне прилагаются черты постановления Русской Правды об имуществах смердов. Прочие, так называемые боярские вотчины (за немногими исключениями: см. Ук. кн. вед. казн., ст. XIX) имеют уже свойства более свободных имуществ, хотя ограничения прав их владельцев в XVI и XVII вв. довольно существенны; они истекают частью из прежних земских, частью из новых служилых отношений: вотчины могли обращаться только между одноземцами, хотя «земли» уже сделались провинциями одного государства: «…а что во Твери, и в Торжку, в Ярославе, на Резани, на Белеозере и на Романове исстари иногородцы вотчины их (вотчинных) земель не покупывали… и ныне царь и великий кннязь приговорил… по тому ж, как было изъстари». (Ук. кн. вед. казнач., ст. XVIII; сл. Уложение XVII, 49–50). Вотчины могли обращаться только между лицами известного служилого класса; в частности такое ограничение постановлено в законе относительно: а) так называемых белозерцев или казаков (т. е. смоленцев, которые после взятия Смоленска поляками были испомещены на Белоозере: Ук. кн. пом. прик. IV, 36, 44, 61; Уложение XVI, 49–50; П. С. 3., № 53; такое ограничение продолжалось до 1677 г.: П. С. 3., № 700, от. I, ст. 14); б) относительно иноземцев (Ук. кн. пом. прик. IV, 24); в) служилых татар и мордвы (Там же. 34)^[191].



   б) Купленные вотчины

   Выше мы следили, как права частных лиц, конкурируя с правами рода, постепенно оттесняют эти последние (оставив, наконец, за родичами одно право родового выкупа); как частные права отдельных членов общины, особенно городской, берут, наконец, перевес над правами целой общины и окончательно утверждаются на участках общинной земли, состоящей во владении частных лиц. Ниже увидим, как то же самое явление можно наблюдать по отношению частных лиц к поместьям. Но физическое лицо может независимо и непосредственно приобретать право на недвижимые имущества. Оно может приобретать имущество или экономическими способами, или услугами государству. Из первого образуется понятие купленных вотчин, из второго – выслуженных вотчин и поместий.

   Купленные вотчины (ныне именуемые благоприобретенными) суть недвижимые имущества, приобретенные частным лицом у сторонних (а не у родичей). Хотя и существует мнение, что различие благоприобретенных и родовых имуществ в нынешнем действующем праве установлено лишь Екатериной II (в дворянской грамоте и городовом положении 1785 г., когда введен термин «благоприобретенное»), однако Екатерине принадлежит лишь точнейшее выражение древних понятий о том же предмете. Внутренняя причина различения имуществ родовых и благоприобретенных доступна пониманию самых простых людей: первые получаются независимо от труда или достоинств приобретателя; последние требуют присутствия этих условий. Во-первых, что касается образования благоприобретенных имуществ, то в Екатерининских узаконениях сказано, что собственник в отношении к ним есть «первый приобретатель»; древнее же название – купленные вотчины – указывает, по-видимому, только на один способ приобретения – куплю (предположительно вообще возмездные способы), но в этом видна лишь естественная неспособность древнего юридического языка к обобщениям; ни в одном древнем свидетельстве нельзя отыскать указания, чтобы имущество, приобретенное посредством дара или же завещания от чужеродцев, становилось ео ipso родовым. Не во всяком случае, однако, имущество, приобретенное частным лицом, становится благоприобретенным, если оно приобретено, хотя бы и возмездным способом, у членов своего рода, то не перестает быть родовым: равным образом имущество, выкупленное у чужеродцев, остается родовым; наоборот, имущество, проданное чужеродцу, а потом купленное (но не на правах родового выкупа) членом прежнего рода, остается благоприобретенным в руках этого последнего. Все эти черты, точнее выраженные в узаконениях империи, однако присутствуют и притом с особенной жизненной силой в узаконениях и юридических явлениях Древней Руси (см. указ 1680 г. марта 10).

   Во-вторых, способ прекращения характера благоприобретенности и переход такого имущества в родовое определяется ясно и точно лишь в узаконениях императорского периода. Однако, реальная почва для таких определений дана допетровской юридической жизнью. Благоприобретенное имущество становится родовым лишь по переходе имущества в порядке наследования законного или завещательного (если в последнем случае наследником назначен наследник по закону). Такой принцип присутствует и в Уложении ц. Ал. Мих. и в последующих за ним узаконениях (указ 1679 г. июня 19).

   Впрочем, субъект права на купленную вотчину в Древней Руси существенно отличается от субъекта прав на благоприобретенное имущество по законам империи. По этим последним, собственником безраздельным и единым имущества благоприобретенного считается физическое лицо, приобретшее его. В древнем праве даже и в эту сферу проникает сложность субъекта прав: именно купленные вотчины принадлежат семье, т. е. мужу, жене и, конечно, сыновьям. Общность прав на такое имущество, не ясная при существовании брака, является несомненной при прекращении брака смертью мужа; в таком случае купленное имущество переходит жене и принадлежит ей независимо от прав рода (см. выше о семейном праве); это опиралось на том предположении, что всякое новое приобретение имуществ совершается на общие средства супругов. Дальнейшим же подтверждением такого же взгляда на купленные имущества может служить и тот факт, что в законодательстве долго был спорным вопрос о том, в чей род должна переходить купленная вотчина по прекращении брака бездетною смертью обоих супругов, пока, наконец, вопрос решен в указе 1676 г. в пользу рода мужа. Такой результат не мог бы явиться после того, как вотчина поступила в полную собственность жены по смерти мужа и, следовательно, должна бы идти в ее род, если бы не присутствовало общего скрытого воззрения на такие имущества, как общие обоим супругам.

   Права лиц на благоприобретенные имущества выше прав на родовые имущества. Хотя и в этом отношении наши историки права иногда приписывают установление такого различия новому императорскому законодательству, но без всяких оснований. Именно (как мы говорили выше) в Древней Руси позволялось владельцу родового имущества отчуждать это последнее с ограничениями и с правом выкупа; между тем владелец купленной вотчины мог распоряжаться ею без всяких ограничений. Между родовыми и купленными вотчинами была та разница, что в отношении к последним родственникам не принадлежало право выкупа (см. выше о родовом выкупе).



   в) Жалованные вотчины

   Физическое лицо может приобрести имущество своими заслугами государству. Способ совершения пожалования состоял в выдаче жалованной грамоты и затем отказа (ввода во владение, совершаемого местными властями, которые, получив отказную грамоту, составляли «отказную книгу», т. е. самый акт ввода). До некоторой степени к пожалованию применялась и купля вотчин из казны. То и другое сделалось самым обильным источником приобретения прав собственности на землю.

   Вопрос о субъекте и его правах на пожалованные имущества разрешается в разные эпохи московского периода весьма неодинаково. Общий и первоначальный принцип в этом случае был следующий: дарение не переносит полных прав собственности на одаряемого: в правах на дар продолжает участвовать и даритель. Принцип этот еще с большей силой применяется к пожалованию от государства, которое ограничивало права собственников и в других более независимых родах имущества.

   а) Дарение имеет свое основание в заслугах одаряемого, если же таких заслуг не было и вотчина добыта обманом, то она возвращается назад; в 1611 и 1622 гг. состоялись указы о том, что получившие вотчины за осадное сидение, но не числящиеся в осадных списках, лишаются этих вотчин (Ук. кн. пом. прик. III, 3 и Уложение XVII, 17). б) Иногда причиной к такому повороту прав вела простая порочность или неблагонадежность одаряемого; в 1613 и 1615 гг. предписано, что тушинцы, служившие прежде самозванцу, а потом получившие вотчины за московское очищение (при Пожарском), должны предъявлять свои грамоты для записи за ними этих земель не в вотчины, а в поместья (Ук. кн. пом. пр. III, 6). в) Но всего более права государства на пожалованные вотчины проявляются в тех правах распоряжения, которые предоставлялись вотчинникам. Первоначально (до XVI в.) на этот предмет не было поставлено никакого общего правила: права вотчинников определялись каждый раз содержанием жалованной грамоты и могли быть очень обширны (равнялись правам на вотчины, купленные у чужеродцев), или нисходили до простого пожизненного пользования (см. Неволин. Ист. рус. гр. зак. Ч. 2, § 277). Но, несмотря на разнообразие жалованных грамот XVI в., в них можно уловить и общее начало на этот счет: именно в законе 1572 г. было постановлено следующее принципиальное решение вопроса о принадлежности жалованных вотчин, если жалованной грамоты нет в руках вотчинника (вследствие потери или неполучения), то, по решению собора 1572 г., в таком случае вотчина по смерти вотчинника отбирается на государя, хотя бы у вотчинника оставались дети (Ук. кн. вед. казн., ст. XIX)^[192]. В начале XVII в. при сильнейшем участии бояр в управлении государством (в смутное время и в первые годы правления Михаила Феодоровича) права вотчинные частных лиц вообще возвышаются и, в частности, права на жалованные вотчины. Тогда открывался вопрос, к какому именно типу частных вотчин примкнут вотчины жалованные: к родовым или купленным? Так как выслуженная вотчина принадлежит приобретателю вследствие его личных заслуг и в приобретении ее он ничем не обязан своему роду, то естественно, что практика склонялась ко включению таких вотчин в одну категорию с купленными; в таком случае жалованная вотчина должна принадлежать семье приобретателя (и тому роду, который от него произойдет). Отсюда, во-первых, следует, что сам приобретатель и его нисходящие пользуются всеми правами на вотчину, но не род его: и действительно, о роде приобретателя в узаконениях того времени умалчивается: указом 1620 г. ноября 23 (Ук. кн. пом. прик. III, 13) предписано, чтобы лицам, получившим вотчины за московское осадное сидение при царе Василии Ивановиче, даны были жалованные грамоты по новой форме, в которой обозначены все права на жалованную вотчину, а именно вольны в тех вотчинах они, дети их, внучата и правнуки: они могут эти вотчины продать, заложить, отдать в приданое, завещать в монастырь, а о родовом наследовании ничего не сказано^[193], хотя и предоставлено право родового выкупа. Во-первых, из приравнения жалованных вотчин к купленным следовало, что в правах на них имеют такое же участие жены приобретателей, как и в правах на купленные вотчины. Так это действительно и было и на практике, и в жалованных грамотах до 1627 г. Но 1627 г. составляет в этом случае поворот: в этом году патриарх Филарет представил своему сыну – царю Михаилу Феодоровичу, что прежний порядок в этом случае незаконен, что, после бездетной смерти вотчинника, женам их следуют лишь купленные вотчины, но отнюдь не выслуженные и не родовые, которые должны идти в род мужа. Тогда состоялось узаконение, сравнявшее выслуженные вотчины с родовыми, а именно после бездетной смерти вотчинника, жена его не получает выслуженных вотчин даже на прожиток и даже в таком случае, если у умершего не осталось поместий, из которых можно бы было обеспечить вдову (в этом случае предписано дать ей обеспечение из сторонних поместных земель); выслуженная же вотчина должна идти в род мужа, а за неимением рода – в казну. Закон придал себе даже обратную силу, предписав возвратить уже проданные женами выслуженные вотчины и, справив с них деньги, возвратить покупщикам, а земли или в род мужа, или в казну, впрочем, только в таком случае, если продавщицы еще живы и вступили во 2-й брак, если же они померли или постриглись, то проданные ими вотчины остаются за покупщиками. (Ук. кн. пом. пр. IV, 6; Ул. ц. А. М. XVII, 1). На основании этого указа составлена новая общая форма жалованных грамот в 1628 г. В ней права на выслуженные вотчины определены совершенно одинаково с правами на родовые вотчины (т. е. с правом родового наследования и родового выкупа). Это не означало расширения прав физических лиц на выслуженные вотчины, но во всяком случае вывело из прежнего прекарного состояния, сравняв их с родовыми. В 1679 г. было решено в законодательном порядке, что владельцы выслуженных вотчин не могут отчуждать их безвозмездными способами (по дарственной и по завещанию) мимо своих наследников.

   Такие положения о выслуженных вотчинах дополняются и иллюстрируются постановлениями о вотчинах, купленных из казны. Так как казна продавала земли с большою льготою для покупателей (по низкой цене), то такая продажа была лишь уменьшенною степенью пожалования, а потому права приобретавших такие вотчины не равнялись правам на вотчины родовые и купленные у чужеродцев. В XVI в., при Грозном, такие вотчины могли переходить к детям и дальнейшим нисходящим; но если детей не осталось, то родственники покупщика не наследовали; вотчина возвращалась в казну; впрочем, за отобранную вотчину из казны выдаваемы были деньги по душе умершего в монастыри или «племени его» в таком количестве, какое он сам заплатил казне. Когда после московского разоренья возобновлена была продажа казенных пустых земель, то выдача купчих была остановлена, так как покупщики не соглашались приобретать их на прежних правах, а требовали обозначить в акте, что вотчины будут принадлежать им и их детям с правом продажи, залога, отдачи в приданое, и с правом передачи в родовое (боковое) наследование. В этом смысле состоялся указ 1628 г., когда составлена была и особая форма купчих грамот на такие вотчины; но в ней обращено особое внимание только на право покупщиков отдавать вотчины в приданое (согласно с указом Иоанна IV); о существенных же и более важных правах умолчано, а именно о праве продажи и залога, что впрочем исправлено было в 1636 г. (Ук. кн. пом. прик. IV, 13 и 39). Права жен на такие вотчины определены были лишь Уложением, именно права эти ниже прав их на купленные вотчины у чужеродцев: по смерти мужа, вотчина, купленная из казны, дается жене его лишь в пользование до выхода в замужество, до пострижения, или до смерти (Уложение ц. Ал. Мих., XVII, 8).

5. Поместья

   Понятие о поместном праве. Поместьем называется жалованье, выдаваемое государством за службу в виде пользования недвижимыми имуществами. Отсюда в поместном праве две стороны: частноправная и государственная.

   О первоначальном происхождении поместного права нет точных исторических данных. Распространенное прежде мнение о том, что поместное право обязано своим установлением Иоанну III, а окончательным утверждением – царю Иоанну Грозному, не имеет оснований. Начало его необходимо предположить в земский период (со времени большей оседлости князей). Существование поместного права в северных княжествах с начала XIV в. утверждается свидетельствами духовных и договорных грамот князей, в частности, духовной Калиты 1328 г. (см. в нашей Хрестоматии по ист. рус. пр. Вып. II. Прим. 12 к духовной Калиты). В XV в. находим свидетельство о существовании поместного права (под этим собственным его именем) в Литовско-русском государстве (при Казимире IV).

   Впрочем, до XVI в. тип поместья не вполне определился и обособился от прочих видов условного владения землей^[194].

   Поместное право до вел. кн. Иоанна III имеет свои особенности от последующего его характера. А именно в те времена (XIV–XV вв.) поместья даваемы были лишь непосредственным слугам князя (дворянам) и преимущественно низшим (несвободным и полусвободным, высшие же служилые люди – бояре – получали кормления (было сказано, что смешивать понятия поместья и кормления отнюдь не следует). Во-вторых, в то время поместья выделяются из собственных частных имуществ князей (а потом и дворцовых), но не из государственных (черных). По этим двум признакам поместное право в первую эпоху своего существования в Московском государстве имеет преимущественно частный характер.

   В первый раз слово «поместье» встречается в Судебнике Иоанна III.

   Тогда поместное право вступает в новый фазис своего развития. Со времени Иоанна III обе указанные особенности поместного права исчезают: поместья даются всем служащим лицам и из имуществ черных и дворцовых безразлично. Поместное право проникается государственным характером, так как и в самой службе элемент государственный начинает преобладать над частным.

   Наконец, в XVII в. эта примесь государственного начала опять ослабевать. Но частноправное значение поместий утверждается уже за помещиками (а не за государством). Тип поместного права, который мы здесь изобразим, относится преимущественно к этой последней эпохе (Уложение XVI).

   Лица, могущие обладать поместьями. Из понятий о поместном праве и истории его видно, что: а) поместьями могут владеть только лица, служащие государству, и никто другой; поместья, даваемые от государства церковным учреждениям, составляют вид установления простого пользования и сюда не относятся, б) Поместья могут получать лица всех родов государственной службы: бояре, дворяне, дьяки, подьячие, придворные служители, гости, рейтары, драгуны и пр.; иногда лица, служащие по выбору (например, старосты новгородские). Лицу каждого из этих классов приписывается право на такое количество поместной земли, сколько назначено по общему расписанию членам этого класса. Такое расписание поместных окладов изменялось по местностям, по временам и по мере успехов службы каждого отдельного лица, иногда в виде награды за особые заслуги (например, в 1649 г. всем дворянам и детям боярским, бывшим на земском соборе 1648 г., прибавлено по 100 четей к их окладам). Вообще с течением времени поместное жалованье увеличивалось для всех классов; нормальные оклады, назначаемые при верстании на службу в 1621 г., были следующие: 1-я статья – 300 четвертей земли (в одном поле), 2-я – 250, 3-я – 200, 4-я – 150, 5-я – 100 четвертей (для детей боярских, которые уже служили, оклад увеличивается на одну статью, т. е. по 1-й ст. – 350, по 5-й – 150 четвертей). В половине XVII в. (по Котошихину) поместные оклады соразмерялись с денежными для каждого разряда служилых людей: на всякий рубль денежного жалованья давалось по 5 четвертей поместной земли; по этому расчету тогда получали:



   бояре, окольничие и думные люди 1000 четвертей

   стольники 500 —» —

   стряпчие 400 —» —

   дворяне московские, городовые и дьяки 400–250 —» —

   дворяне городовые средней

   и меньшей статьи и дети боярские 250–30 —» —



   (см. Котошихина, VII, 8). К нормальным окладам присоединялись добавочные раздачи поместий, именно каждый из служащих в Москве к своему окладу получал добавочный в Московском уезде (Уложение XVI, 1). Затем помещикам украинным в XVII в. давались добавочные оклады в степных – украинных местах (ради скорейшей колонизации и защиты южных границ: см. Ук. кн. пом. прик. IV, 60; Уложение XVI, 40). В число четвертей земли нормальных окладов не включаются так называемые угодья (выгоны, сенные покосы и лес), которые отводятся сверх оклада. Если дается земля худая, то она «одобривается», т. е. прибавляется к окладу соответствующая доля четвертей: например, на 100 четвертей средней земли прибавляется еще 25 четвертей такой же (Уложение XVI, 46, 48). Но между окладом и действительной дачей поместья была большая разница: правительство не всегда располагало достаточным количеством годных земель для полного удовлетворения по окладам; нередко предписывалось верстать в половину оклада; впоследствии такая недостача могла быть пополняема из земель, сделавшихся вакантными, по указаниям и просьбам самих заинтересованных лиц (за ложные показания у получивших поместья они отбирались). Особенно такие затруднения для испомещений по окладу встречались при массовом наделе на окраинах, вновь колонизуемых: там вместо населенной земли приходилось отводить «дикие поля». Общий запас земли для раздачи в поместья состоял из дворцовых земель, земель, поступивших в казну путем выморочности, конфискации и экспроприации; черные земли давались нечасто; давать дворцовые вотчины запрещено указом 1627 г. Таким образом запас постепенно истощался. Сверх того, поместья обращались только в известном классе служилых людей и в известном уезде: иноземцевские поместья даются только иноземцам (ук. 1614 г.), поместья татар и мордвы запрещено давать русским (ук. 1616 г.); поместья лиц, погибших на войне, дают их землякам (ук. 1618 г.); поместья смольнян идут только смольнянам (ук. 1612 и 1614 гг.). Этим еще более затруднялось правительство при отыскании годной земли для раздачи в поместья.

   Такие обстоятельства привели к постепенному введению денежного жалованья, которое в XVI и XVII вв. дается вдобавок к поместьям и соразмеряется с величиной поместной дачи. С течением времени оно возрастает постепенно, с успехами денежного хозяйства, приготовляя для будущего (XVIII в.) полный переход к денежному жалованью и прекращению поместных дач.

   в) Величиной поместного оклада определялся размер возложенной на помещика воинской повинности. Первое дошедшее до нас распределение этой повинности сделано Грозным в 1556 г., а именно с каждых 100 четвертей доброй земли требуется на службу один на коне с полным вооружением, в дальних походах – на двух конях. В начале XVII в., при общем стремлении служилых классов уменьшить служебные тягости, лежавшие на них, было определено (собором), что впредь один человек с доспехом и конем выставляется не с 100, а с 200 четвертей. Но с восстановлением государственного порядка при царе Михаиле эта затея пала: требовался (в 1617 г.) опять один конный с 100 четвертей. С 20-х гг. XVII в. размер повинности стал определяться не количеством четвертей земли, а числом крестьянских и бобыльских дворов, состоявших за помещиками.

   г) Поместья получаются при действительном поступлении на службу, что технически называлось «верстаньем» и обыкновенно наступало при достижении сыном дворянина 15 лет.

   д) Низшие службы, отправляемые не лично, а массами, вознаграждаются не поместьями, а землями на общинном праве (стрельцы, пушкари, ямщики и пр.).

   Объект поместного права есть всякое недвижимое имущество, т. е. не только земли, населенные и ненаселенные, но и дворы в городах, так называемые «данные», а также промыслы охоты и рыболовства. Помещику принадлежит в этих имуществах право хозяйственного или экономического пользования, а со времени окончательного прикрепления крестьян и право на труд крестьян в размерах, установленных обычным правом. Отсюда ввод во владение поместьем сопровождается «послушной грамотой», обращенной к крестьянам. Злоупотребление трудом крестьян предупреждается тем постановлением, что запустошивший поместье обязан нести с него службу как бы оно не было пустым. Хотя право помещиков на труд крестьян, по Котошихину, равнялось праву вотчинников («а свои подати кладут они (помещики и вотчинники) на крестьян своих сами, сколько с кого что взяти»; XI, 3), но тот же Котошихин сообщает следующее: когда боярам и другим чинам «даются поместья и вотчины, то им пишут в жалованных грамотах, что им крестьян от сторонних людей и всяких обид и налогов оберегати, и стояти, а подати с них имати по силе, с кого, что можно взяти, а не через силу, чтоб тем мужиков своих из поместий и вотчин не разогнать и в нищие не привесть, и насильством у них скота и животины никакой, и хлеба всякого и животов не имати. А будет который вотчинник или помещик… учнет с их имати поборы великие, не против силы, чем бы привести к нуже и бедности… и будет на такого вотчинника и помещика будет челобитье, что он над ними так чинил, и сторонние люди про то ведают, и скажут правду, и у таких помещиков и вотчинников поместья их и вотчины, которые даны будут от царя, возмут назад на царя, а что он имал каких поборов через силу и грабежом, и то на нем велят взять и отдать тем крестьянам, а впредь тому человеку, кто там учинит, поместья и вотчины не будут даны довеку. А будет кто учнет чинить таким же обычаем над своими вотчинными купленными мужиками… и у тех крестьян возмут безденежно и отдадут сродственником его, добрым людям безденежно ж, а не таким разорителям». Пользование, увеличивающее ценность вещи, не воспрещается: распаханные пустые части поместья оставляются во владении помещика, хотя бы число четвертей поместья таким образом становилось больше, чем сколько следует ему по классу.

   Кроме земель в уездах, на поместном праве раздаваемы были (как сказано) дворы в городах (так называемые «данные») и огороды, которые здесь отличались от тяглых дворов также, как поместные земли от черных (Ук. кн. зем. прик. XI и XXXV); владельцы их не могли продавать и закладывать (Там же. ст. XXII); но если владелец был переводим на новое место по распоряжению правительства, то ему дозволялось продать прежний двор и данное место (Там же. XXVI). Благодаря особенным свойствам городских имуществ, здесь скорее росли права частных лиц на «данное» имущество: владельцы таких дворов подлежали, наравне с черными, всем городским повинностям и потому заявляли иногда, что им «дворовые данные места стали пуще купленных» (Там же.), а потому дозволяется переход дворов даже по купчим между служилыми людьми одного разряда. Сверх того, данные дворы даваемы были иногда и людям неслужилым, для которых эти имущества были уже предметом вечного владения (но не собственности); такие люди сами обстраивались, а потому иногда получали право продавать дворы посторонним лицам и взамен их покупать где угодно с условием обращения купленного двора в данный (Там же. № XXXIII). Вообще же, с частной точки зрения, поместное право есть только право пользования.

   Возрастание вещных прав лица на поместья, т. е. переход права пользования в право собственности, составляет наиболее интересный вопрос поместного права.

   а) Прежде всего развивается право наследования в поместьях, именно в отношении к сыновьям: отец при жизни «припускал» сыновей к участию в пользовании поместьем. При отставке отца и при малолетстве сыновей поместья хотя и отбирались, но сдавались на оброк ему же до возраста сыновей, а потом шли в раздачу этим последним. Таким образом уже со времен Грозного утвердился принцип: отцовских поместий не отнимать у сыновей, если они пригодны в службу (А. А. Э. I, № 225). Начало наследования в поместьях утверждено в особенности в 1611 и 1618 гг. (см.

   Ук. кн. пом. прик. III, 7 – указ 1618 г. августа 27, которым утвержден наследственный переход поместий не только к нисходящим, но за неимением их и к боковым; ср. там же III, 9, 10 и др.).

   В отношении к дочерям и жене подобный переход означал только пенсию. Сначала это было делом милости на каждый раз, потом при царе Михаиле Феодоровиче утвержден постоянный размер пенсии (см. выше о праве наследования), что обратилось потом в прямое право наследования. Дочери давалось вполовину меньше, чем вдове. В том и другом случае пенсия в XVI в. давалась до выхода в замужество и (дочерям) до совершеннолетия; с 1615 г. – до смерти. Окончательно с 1611 г. утвердился принцип, что у вдов и детей поместий не отнимать. Несмотря на сказанное, о наследовании в поместьях в эпоху Уложения (до указа 1684 г.) можно говорить лишь не в собственном значении слова: жена, дети и родственники получают после смерти помещика неправо на его имущество, а лишь право получить от государства надел из его имущества, сообразно со степенью службы сыновей и пенсионными долями лиц женского пола, если, за удовлетворением их наделами, еще останется какая-либо часть отцовского поместья, то закон предписывает отдавать ее боковым родственникам беспоместным или малопоместным, если в роде умершего не окажется беспоместных и малопоместных, то велено отдавать остаток поместья в чужие роды (Уложение XVI, 13). Очевидно, понятие о наследстве не применимо к восприятию части поместья после умершего, если боковые наследуют вместе с нисходящими, а сторонние вместе с родственниками. Поэтому Уложение правильно называет всякое поместье, оставшееся после умершего, выморочным. Только в указе 1684 г. велено после смерти отцов оставлять за детьми все излишние четверти (сверх их собственных окладов).

   Подобное же надо разуметь и о завещательных распоряжениях поместьями. С такими актами не удивительно встретиться в конце XVII в. (есть один акт 1697 г. в Акт. Лихачева, дух. № 29), когда поместья окончательно близились к слитию с вотчинами, но есть также одна духовная 1610 г. (Там же. № 21), в которой завещатель благословляет жену свою и детей своих («Василья з братьею») «царским жалованьем и своею выслугою – поместьем и вотчиною»; при этом наследодатель распределяет части поместья и вотчины между женой и детьми («четвертью Федоре, жене моей, поместьем и вотчиною владети до смерти до своей»); если жена выйдет замуж, то ее часть должна быть поделена между тремя сыновьями поровну; если же по смерти завещателя родится у него сын, то часть, назначенная жене, идет ему, если дочь, то братья обязаны ее поить, кормить и замуж выдать с приданым. Такая (мнимая) свобода распоряжения совершенно противоречит понятию о поместье и может быть изъяснена не иначе, как желанием отца, чтобы жена и дети поделились так-то, буде государь пожалует им это поместье. Впрочем, следует иметь в виду, что в Смутное время, при сильном воздействии Польши и Литвы, московские вотчинники и помещики стремились утвердить полную независимость своих владений.

   б) Мена поместьями есть древнейшее из прав распоряжения, дозволенных помещикам. До Уложения дозволялась только мена поместья на поместья (Ук. кн. пом. прик. IV, 24 и 51), после Уложения – и на вотчины; сверх того, Уложение сняло и другие ограничения мены, но зато озаботилось об установлении равенства меняемых предметов (чтобы населенное поместье не было променяно на пустую вотчину). Мена дозволена лишь с согласия правительства (поместья «расписывались» в поместном приказе; Уложение XVI, 2–7).

   В конце XVII в. мена, при отсутствии права продавать и дарить поместья, стала прикрывать собой и эти сделки, в особенности дарение (вклады) в пользу монастырей. Симуляция большей частью весьма прозрачная и даже грубая: например, в 1688 г. Мануковы променяли Углицкому Воскресенскому монастырю свое поместье Болтино на четверик пашни в монастырской пустоши Бор и в своей меновой прибавляют: «Нам… тою их выменною вотчиною землей четвериком не владеть… владеть им архимандриту с братьею по-прежнему без повороту» (Углицкие акты, № LXXVII). В других случаях стороны стараются прикрыть сделку добавочной платой, якобы полученной при мене, за что и уступают монастырю выменянную ими землю обратно в вечное владение: в 1684 г. так поступил Гутовский, променяв Покровскому монастырю свою поместную пустошь Панино на монастырскую пустошь Доров и присоединив в добавочном акте, что он взял у монастыря прибавки 35 руб.: «И за те денги… владеть… игумену… тою моею вымянною пятью четвертями пустоши Доров бесповоротно по-прежнему» (Там же. № LXXXVI). Здесь, вероятно, скрыта продажа. В других случаях под меновной записью стоит дарственная: например, в 1683 г. Ивановский применял монастырю половину поместной пустоши Жахина на монастырскую пустошь Селище и затем в дополнительном акте заявил, что выменянной землей он поступился «в вотчину» тому же монастырю, в качестве вклада. Здесь уже нет никакой замаскировки. Равным образом сделка другого рода ясно обнаруживается в меновой записи тогда, когда выменянная на поместье земля уступается опять контрагенту за долги, якобы сделанные раньше другой стороной (Там же. LXXXVII). Наконец, в конце XVII в. заключаемы были прямо данные (дарственные) на поместья в пользу монастырей (Там же. XLVIII).

   К переходу мены в другие возмездные сделки мог подать повод указ 1649 г. июля 5, разрешивший меняться поместьями на кормовые деньги, т. е. на жалованье (этот указ был отменен в 1679 г.).

   в) Справка, сдача, продажа. Женщина, имея прожиточное поместье и выходя замуж, могла справить это поместье за женихом, который, предполагается, такой же служилый человек и имеет право на поместье (Ук. кн. пом. прик. III, 12). Но не всякая из женщин выходит замуж и не всякая способна управляться с землей с выгодой для себя; поэтому многие предпочитали передать пользование поместьями стороннему человеку с тем, чтобы этот последний содержал сдатчицу. (Ук. кн. пом. пр. IV, 49; Ул. XVI, 12). К этому средству прибегали и мужчины – престарелые отставные дворяне. Но выдача содержания натурой могла стеснить обе стороны, а потому казалось возможным и лучшим получать от приемщика деньгами; ничто не мешало получить деньги все разом вперед. Так образуется сдача поместий за деньги, равняющаяся продаже (но с продажей не права собственности, а права пользования; П. С. 3., № 633, ст. 28 и № 700, ст. 31). Поступаться поместьями за деньги начали не только вдовы, девицы и отставные, но и служащие дворяне, но в 1662 г. (см. П. С. 3., № 583) состоялся указ, по которому уступленное поместье возвращено назад, деньги взысканы с покупщика; этот последний, сверх того, наказан батогами.

   г) Хотя сдача за деньги фактически уже равнялась продаже, но законодательство долго колебалось: допустить или нет открыто продажу поместий. Именно относительно лиц, состоящих на действительной службе, закон 1685 г. разрешил безденежное отчуждение половины поместья, но продажу воспретил. Однако, продажа поместья за долги при несостоятельности, допущенная указами 1673 и 1678 гг., совершенно парализовала действие закона 1685 г. (впрочем, за долги продаются поместья не с публичного торга, а только или истцам, или родственникам должника)^[195].

   Хотя все упомянутые сделки могли быть совершаемы не иначе, как с дозволения правительства, через поместный приказ, но и переход вотчин также утверждался в том же приказе; понятие «дозволения» сливается с понятием «утверждения» (в следующий период старые формы поместного права перешли в общие формы укрепления сделок о недвижимых имуществах). Во всяком случае активной стороной при всех упомянутых сделках уже является частное лицо (пользователь), а не государство (собственник).

   Так бытовым образом различие между поместьями и вотчинами исчезало само собой; законодательное свидетельство о сравнении поместий с вотчинами дает указ о единонаследии 1714 г.

Древнерусское право залога

   Из различных форм сочетания основных элементов права собственности (распоряжения, владения и пользования) наиболее важный вид представляет право залога.

   Формы залога, залог недвижимости. По мнению, установленному Д. И. Мейером, древнерусское право залога имеет такое же значение, как древнеримское pactum fiduciae, а именно залогоприниматель получает вещь не только в свое владение и пользование, но и с правами распоряжения. Залогодатель сохраняет лишь надежду, что ему будет возвращена вещь, если он когда-либо удовлетворит залогопринимателя, заплатит ему. Так как и купля-продажа совершалась в древнее время обыкновенно с правом обратного выкупа, то между сделками купли-продажи и залога нет существенного различия. Такой взгляд на древнерусское право залога опирается на акты закладных сделок, сохранившиеся до нашего времени (см., например, Ак. Юр., № 241, 422, 106 и др.), а равным образом на некоторые узаконения Московского государства и на живое обычное право среди русских крестьян. Несомненно, что подобная форма залога существовала и существует; но: а) в ней не следует усматривать таких преувеличенных прав залогопринимателя; б) в древнерусском праве существовали рядом с нею другие формы залога, напоминающие не только римское pignus, но приближающиеся к нынешней форме залогового права. Что касается до первого, то залогоприниматель получает права владения и пользования, но не получает прав собственности на вещь; залог всегда отличался от купли-продажи, ибо по обыкновенной форме актов закладная кабала и купчая грамота противополагаются одна другой: «А не будут денги на срок (пишется в каждой закладной) и ся кабала – и купчая грамота», т. е. права собственности для кредитора возникают не с момента начала обязательства, а со времени его неисполнения – просрочки; только тогда закладная превращается в купчую, а право залога – в право собственности. Далее, право пользования залогопринимателя истекает не из залоговых отношений, а из условий о росте, что прямо выражается в закладных и в узаконении 1558 г., по которому царь Иоанн IV предоставил должникам рассрочку платежей по закладным на 5 лет с тем, чтобы кредиторы «тое вотчину зароет пахали» (Ук. кн. вед. казн., ст. IX). Правда, тот же законодатель тогда же запретил взимание роста при установленной им всеобщей рассрочке платежей (Там же, ст. VII); но это уничтожение роста прямо отнесено им к обязательствам личным и не распространено на займы, обеспеченные залогом. Можно согласиться даже, что выражение «за рост пахати» обратилось в формулу, не имеющую буквального значения, подобно тому, как в служилых кабалах до XVII в. постоянно (по архаической формуле) писалось: «За рост нам служити по вся дни», несмотря на то, что уже Судебник Иоанна IV прямо воспретил служить за рост (ст. 82); под этой устаревшей формой разумелось, что люди просто поступают в пожизненную кабалу; быть может в конце XVI в. то же означает и вышеприведенная форма закладных. Но для исторического изучения закона в высшей степени важно, что первоначально право пользования на заложенную вещь возникло из условий о росте (иначе неоткуда было явиться и самой формуле); а стало быть в первоначальном и древнейшем понятии залога в это право не включалось право пользования.

   Рядом с указанной формой залога существовала со времен довольно ранних другая, при которой заложенное имущество не переходит ни в пользование, ни во владение кредитора; последний получает лишь в свои руки акты на это имущество и тем лишает собственника возможности отчуждать вещь или заложить ее другому (Пск. Судн. гр., ст. 29 и 104). Такая форма залога, несомненно, существовала во Пскове, где присутствие ее может быть изъяснено особенностями торгового быта этого города, но и в других частях государства существование ее несомненно открывается из таких актов, в которых залогодатель пишет: «До сроку тою землей владети мне заимщику. А не поставлю заимщик на срок денег, и после сроку тою землей владеть по сей закладной ему старосте» (кредитору: акт 1671 г.; см. Рус. Ист. Библ. Т. XII; сл. Акты, отн. до юр. быта, X). Далее, в некоторых закладных определяется, что кредитор получает право пахать за рост земли только в случае просрочки; очевидно, до того времени вещь остается во владении и пользовании должника. (Ак. Юр., № 244). Закон Ивана IV 1558 г. о временной (на 5 лет) рассрочке уплаты долгов, обеспеченных закладными, с удержанием заложенной вотчины в руках должника, хотя есть временная и исключительная мера, но указывающая на то, что в сознании людей того времени возможно было представление о залоговом праве без передачи владения. Полагаем также, что присутствие подобной формы залогового права открывается и из таких актов, в которых должник указывает кредитору на свое имущество, как на поруку в своем долге: например, «…а заложили есмя в сю кабалу в тех денгах… двор свой. А в серебре есмя и в росте – с двором один человек: кой нас заимщиков в лицех, на том денги и рост не развычивая» (Ак. Юр., № 243, I); или «…а в серебре есмя и в росту подписали порукою двор свой» (Там же. II). Мейер утверждает, что в подобных сделках вовсе не установляется залога, а лишь указывается кредитору, что у должников есть имущество, есть с чего взыскать; но в таком случае должник не специализировал бы имущества, отвечающего по обязательству (не говорил бы, что именно это, а не всякое его имущество отвечает по обязательству). Наименование заложенной вещи «порукой» совершенно ясно указывает на залоговое состояние ее.

   Заклад движимых вещей окончательно утверждает нас в мысли о возможности такой залоговой сделки, при которой права собственности не принадлежат залогопринимателю, ибо, несмотря на большую разницу заклада и залога в древнерусском праве, общая сущность института остается той же. Заложенная движимая вещь (как и всегда) переходит в руки кредитора, но кредитор не получает права пользования и распоряжения ею: залогоприниматель при выкупе обязан возвратить вещь такою же, как получил; заклад рассматривается в законе на одинаковых основаниях, как и поклажа; приемщик освобождается от обязанности возвратить вещь только тогда, когда вещь украдена или погибла естественным путем (например, животное умерло) с уменьшенным вознаграждением залогодателю (Пск. Судн. гр., ст. 107; Уложение ц. Ал. Мих., X, 194 и 197).

   Заклад личный (закупничество), имевший большое применение в эпоху Русской Правды, прекращен законом царя Иоанна IV; существенное значение его состояло в том, что кредитор получал, так сказать, права владения и пользования, но никаких прав распоряжения наличность должника.

   Прекращение залоговых отношений наступает или при исполнении обязательства (что технически называлось «выкуп») или при несостоятельности должника. В последнем случае заложенная недвижимая вещь переходила в собственность залогопринимателя, но не ео ipso, а через запись в поместном приказе, ввод и отказ. Движимая вещь, по указу Иоанна IV, сохраненному Татищевым, подлежала публичной продаже при следующих условиях: залогоприниматель не имеет права, при наступлении срока, продать или сбыть другим способом заложенную ему вещь без уведомления должника; он должен послать к последнему мужей двух или трех, извещая, что, если тот не заплатит долга в течение недели или двух, то он продаст его заклад. Если это не приведет к уплате, то залогоприниматель должен отнесть заложенную вещь к старосте и целовальникам и продать заклад при многих людях (с публичного торга), по справедливой цене; из вырученной суммы кредитор получает сумму долга и процентов; остаток ее возвращается залогодателю. Если же вырученной суммы от продажи недостаточно для покрытия долга с процентами, то остающаяся часть долга взыскивается с должника (Ук. кн. вед. казн., ст. VII, прим. 51). Полагают^[196], что этот указ есть не что иное, как интерполяция, заимствованная (отчасти буквально) из эклоги (гл. 2, тит. 10, или по кормчей зач. 11, гл. 1) и не принадлежащая законодателю; доказывается это тем, что означенная прибавка сообщается только в одном списке Татищева; далее тем, что эта мера не могла бы исчезнуть бесследно (в Улож. ц. Ал. Мих. о ней нет упоминания); наконец, тем, что вообще невероятна в XVI в. такая норма, до которой русское право не дошло и в действующем своде законов. На это заметим: заимствование законов из византийских источников для древнего русского права есть явление несомненное (примером служит Уложение ц. Ал. Мих.); нет поэтому оснований предполагать в каждом случае интерполяцию частных лиц. Правда, иногда такие заимствования делались и частными лицами (дьяками в приказах), каковы, например, статьи из Литовского статута, приписанные к указным книгам (см. нашей Хрестоматии вып. III, прибавления к Уст. кн. разб. прик.; все приписанные здесь статьи вошли потом в Уложение ц. Ал. Мих.): это – общеизвестное явление старинного права, т. е. субсидиарное пользование чужими законами, причем путем постоянного применения чужой закон обращается, наконец, в законную норму. Впрочем, кормчая не была чужим законом для древней России; на нее могли и без того ссылаться, как на свой закон. Выписка отдельных мест из кормчей дьяками указывает только, какие нормы они, судьи-практики, считали применяемыми. В данном случае нет признаков частной работы дьяка или переписчика, так как статья эклоги не переведена только, но и переработана и выражена правильным законодательным языком того времени. Положение этой статьи в общем составе указа 1557 г. вполне нормально: закон говорит здесь, во-первых, о долгах кабальных, во-вторых, о долгах, обеспеченных закладом, и в-третьих, о долгах бескабальных (и разумеется без заклада). В Уложении ц. Ал. Мих. можно найти след анализируемого постановления в ст. 196, гл. X, которая изложена так: «А будет кто кому в долгу в денгах, или в ином в чем-нибудь заложит, что до сроку и кабалу закладную на тот свой заклад даст, а в кабале напишет: буде он того своего закладу на срок не выкупит, и на тот его заклад та закладная кабала – и купчая и дав он такую кабалу, того своего закладу на срок не выкупит: и ему впредь до того своего закладу дела нет, а владети тем его закладом тому, кому он заложит, и вольно тому такой заклад продати, и заложить и в приданые дать». Таким образом, право собственности кредитора на заложенную вещь возникает при просрочке тогда, когда должник выразит это в своем обязательстве. А если он не напишет такого условия? Тогда что? Конечно, следует взыскание, обращенное на заложенную вещь (быть может, не совсем в форме указа 1557 г.). Что касается до дальнейшей истории залогового права, то возможность колебаний в этом отношении и возвращения вспять наглядно засвидетельствована судьбой указа 1737 г., который установил обязательную продажу недвижимости и движимости по просрочке и оставление вещи за кредитором лишь в том случае, если на торгах предложенная сумма будет ниже долговой; такое узаконение, совершенно равняющееся закону 1557 г., однако отменено вскоре – в 1744 г., когда было предписано опять возвратиться к правилам Уложения, но лишь относительно недвижимостей. Вопрос о движимостях остается открытым и тогда, но здесь очень важно (как и заметил г. Кассо), что и до указа 1737 г. в операциях монетной конторы, по частным долгам ей под обеспечение драгоценными металлическими вещами, была принята система оценки таких вещей по просрочке с выдачей излишка цены должникам (Указ 1733 г., П. С. 3., № 6300). Вообще о взысканиях по закладу движимостей мы не имеем узаконений (кроме указа 1737 г.) до устава государственного заемного банка 1754 г., которым введена обязательная продажа заложенной вещи; если уставом о банкротах 1800 г. продажа предоставлена воле должника с риском для него доплатить сумму долга, если цена заложенной вещи не покроет ее всю, то из этого (по соображению с приведенными прежними постановлениями) отнюдь не следует, что нормальным традиционным способом было обращение вещи в собственность кредитора по просрочке.

   Другие виды прав на чужие вещи (сервитуты), обозначенные в Уложении ц. Ал. Мих.: право запруд на реках (Уложение X, 238), право угодий на чужой вотчине (Там же. 239–243), сервитуты городские (Там же. 277–279), большей частью заимствованы в Уложение через Литовский статут из римского права, а потому и не заключают в себе ничего характерного для древнерусского права.

   Из предшествующего изложения истории права собственности в первом периоде и в Московском государстве видим, что лицо хотя и медленно, но неуклонно идет по пути завоевания себе самостоятельности в сфере вещных прав. Вековая работа почти уже завершилась торжеством прав лица физического: оно получило возможность распоряжаться родовыми имуществами, оно поразило права общин в городах и, наконец, приобрело существенные вещные права по отношению к поместьям, оттеснив права государства. Но каждое пережитое состояние права оставляет по себе формы, которые бывают устойчивее самого содержания права и способны жить долее этого последнего. Законодательству предстояло снять с новых явлений права традиционную оболочку, задерживавшую их дальнейшее развитие, чего не решалось еще сделать московское законодательство; но это совершено законодательством империи, не отличавшимся уважением к историческим традициям.

   Целый период империи может быть разделен в этом отношении на две половины: от Петра до Екатерины II и от Екатерины до современного состояния законодательства. В 1-ю эпоху закон отверг большую часть ограничений права собственности, унаследованных от древних времен; но зато государство ввело массу новых ограничений, истекающих уже не из вотчинных прав государства, а из фискальных и полицейских целей. Во вторую эпоху уничтожены почти все ограничения последнего рода, а главное, право собственности частных лиц утверждено принципиально.

1. Время от Петра I до Екатерины II

   Благодаря возрастанию прав частных лиц и уяснению частных прав самого государства, прежние способы приобретения прав собственности, а именно пожалование, выходят из разряда главных, уступая место договорам между частными лицами и этих последних с казной (но договоры, по своему существу, не относятся к вещному праву). Из владельческих способов удерживается и точнее определяется (при Екатерине II) давность.

   Обращаясь к дальнейшему утверждению прав лица на вещи в различных разрядах имуществ в указанную эпоху, следует главным образом иметь в виду это явление в сфере прав на недвижимые вещи. Только теперь все вещи этого разряда обобщаются в одну категорию и получают в законе наименование недвижимых вещей, именно в указе Петра I о единонаследии (1714 г. марта 23): «Всех недвижимых вещей, т. е. родовых, выслуженных и купленных вотчин и поместий, также и дворов, лавок не продавать и не закладывать, но обращаться оным в род». Этим, во-первых, поместья сравнены с вотчинами, и хотя для обоих видов имущества постановлено новое общее ограничение, но такое, какое могло быть постановлено только относительно вотчин, но не поместий (в их прежнем значении), т. е. поместья признаны окончательно родовой собственностью. Ограничение, постановленное Петром, не удержалось: императрица Анна, отменив закон о единонаследии, оставила в силе уравнение поместий с вотчинами: «Повелеваем впредь с сего нашего указа как поместья, так и вотчины именовать равно одно – недвижимое имущество – вотчина»; таким образом закон ясно истолковал, что новое понятие «недвижимое имущество» равняется прежнему понятию – «вотчина». Но и это последнее понятие имело разнообразный смысл в древнем московском праве. Какие же права распоряжения предоставлены вотчинникам на недвижимые имущества (и в том числе на бывшие поместья)? Уже закон о единонаследии дозволял продажу по нужде, отдачу в приданое и распоряжение на случай смерти. Но о прочих правах распоряжения и вообще о полном праве собственности на эти имущества закон молчит до Екатерины II. Итак, в этой существеннейшей области вещных прав еще не было достигнуто ничего, кроме уничтожения отдельного поместного права. Вообще права вотчинников во время Петра I и Анны Иоанновны подведены к среднему типу родовой вотчины, и если права на поместья возвысились, то права на купленные вотчины (благоприобретенные имущества) понизились.

   Уже с конца XVII в. начинается торжество принципа индивидуальной собственности на землю, окончательно завершенное в XVIII в. Право родового выкупа осталось единственным отголоском старины, но зато с отличиями весьма значительными от древних форм этого права. Все недвижимые имущества, кроме посессионных, подлежат праву родового выкупа. Только в 1799 г. сенат разъяснил, что выкупу подлежат родовые, но не благоприобретенные имущества. По законам же Петра, оба эти вида имуществ были слиты в один: выкупу подвергались и благоприобретенные имущества. При господстве начала семейной собственности право выкупа не могло принадлежать (и не принадлежало нисходящим; теперь (по указу 1737 и 1744 гг.) это право прежде всего принадлежит ближайшим нисходящим (по указу Петра, только главному наследнику) и не идет далее племянников продавца (последнее, впрочем, отменено указом 1766 г.). Затем срок выкупа сокращен с 40 лет на 3 года.

   Земли лиц низших служб, прежде состоявшие в общинном пользовании таких лиц, подверглись рассортировке при императоре Петре I (в 1727 г.) и при императрице Елизавете Петровне (по межевой инструкции 1754 г.); большая часть таких лиц распределена по другим сословиям (в солдаты, в гражданскую службу, в торговый класс) и вместе с тем лишена прав на пользование землей: земли их признаны казенными. Те же из упомянутых лиц, которые попали в государственные крестьяне, продолжали пользоваться землей, но земля эта окончательно признана казенной. Однако, одна часть этих лиц составила новый разряд – однодворцев, за которыми была признана владеемая ими земля, как их собственная, но не на личном, а на общинном праве с воспрещением владельцам всяких прав распоряжения этими имуществами. Люди, выслужившиеся из этих разрядов в чины офицерские, получают участки наличном праве. Один из видов вечного владения без права собственности составляют наделы отставных поселенных солдат: их земли (по закону императрицы Анны) не подлежали отчуждению, а могли только переходить по наследству к сыновьям. Другой вид такого же права представлял владения землями, отведенными иностранным колонистам при Екатерине II (П. С. 3., № 12503 и др.). Форма, весьма подобная чиншевому праву, установлена (указ 1702 г.) на церковных землях, отданных в вечную аренду оброчникам. После присоединения западного края к России, явилось несколько новых форм условных вещных прав типа польско-литовского (ленное право и др.)^[197].

   Кроме этих видов ограниченных прав собственности, законами Петра и его преемников установлен особый вид их, так называемое посессионное право^[198], т. е. право вечного владения отведенными казной имениями и крестьянами, а также населенными имениями, которые приобретены лицами, не имевшими права владеть ими, даруемое фабрикантам и горным заводчикам с условием постоянной поддержки этих фабрик и заводов. По прекращении деятельности этих последних разрушалось и право владельцев на имения и крестьян, приписанных к заводам и фабрикам. К такому результату могло привести даже уменьшение производства (П. С. 3., № 5116). Законы XVIII в. именовали такие имения «казенными» и предписывали производить повсеместно «свидетельство о казенных землях и прочих посессиях, к частным фабрикам и заводам приписанных, точно ли они употребляются для тех надобностей, которые к непременному и действительному существованию заводов и фабрик необходимы» (Указ 1797 г., П. С. 3., № 18211). Посессионный владелец мог продать деревни, приписанные к заводам и фабрикам, но лишь вместе с этими последними и с разрешения коллегии.

   В отношении прав черных сельских общин на землю проведена резкая разграничительная черта между правами казны и частных лиц. По межевой инструкции 1754 г., вообще вся сельская земля, не состоящая за кем-ли-бо из служилых лиц на вотчинном и поместном праве, признана казенной. Земли, отмежеванные вновь на целые общества, считаются казенными, состоящими лишь в пользовании общин. Частные лица, прежние члены общин, которые успели овладеть участками прежней общинной земли и распорядиться ими посредством продажи или отдачи в монастыри, не признаны собственниками: сделки их уничтожены и отчуждение ими земель, хотя бы оно совершено было 100 лет назад (т. е. после Уложения ц. Ал. Мих.), не признано законным; земли возвращены в казну; лишь сделки, совершенные крестьянами и посадскими одного уезда или города между собой, признаны действительными и, следовательно, отчасти утверждено законом частное землевладение, возникшее на развалинах общинного. Таким образом общинное землевладение, существовавшее в особенности на севере России, вытеснено и отсюда частью правами отдельных лиц, а главным образом правами казны.

   Прежнее право государства, простиравшееся на всякие земли и общинные и частные, окончательно отстраняется. Казна, как фиск, является частным (юридическим) лицом, наравне с другими субъектами имущественных прав, на земли, ей собственно принадлежащие.

   В сфере прав городской общины произошел обратный переворот: здесь, по разрушении общины, берет перевес не право казны, а права частных лиц. Указ 1700 г. позволил свободное обращение дворов в городах между беломестцами и черными людьми, т. е. права последних совершенно уравнены с правами первых.

   Нечто аналогичное изложенной борьбе прав казны, общин и частных лиц представляет внутренняя судьба церковных имуществ. Церковь выделяла своим служилым людям – архиерейским дворянам и детям боярским – поместья на таком же основании, как и государство. По межевой инструкции 1754 г., такие поместья отданы в собственность потомкам тех, которые получили церковные поместья, если только эти потомки остаются на службе церкви.

   Но тогда же возник гораздо более существенный переворот: вопрос о секуляризации церковных имуществ разрешен в пользу государства. Вопрос этот колебался до Екатерины II: с 1701 г. до учреждения «Святейшего правительствующего Синода» (1721 г.) Петр заявлял намерение совершенно отобрать церковные имущества, но, не приводя этого в действительное исполнение, он отделил (указ 1701 г., января 31) управление церковными имениями от прочих дел церковного управления, подчинив первое государству (<в монастырском приказе). Это аналогично со взятием у собственника имущества в опеку: церковным учреждениям выдавалось определенное содержание, для чего были отделены определенные вотчины, а остальные находились в непосредственном распоряжении государства (т. н. «заопределенные вотчины»). С учреждением Синода имущества опять переданы в заведывание церкви, т. е. Синода, но это только потому, что Синод, по мысли Петра, был одной из государственных коллегий. Распределение доходов с этих имуществ на государственные и общественные потребности оставалось обязательным и для Синода. Затем (после Петра, при императрице Екатерине I, в 1726 г. ук. июля 12) учреждена коллегия экономии, которой переданы все светские дела церкви, в том числе управление церковными имуществами, что подтверждено при императрице Анне (ук. 1736 и 1738 гг.); следовательно, Синод лишился своих прав на эти имущества. Но в 1744 г. при императрице Елизавете Синод испросил уничтожение коллегии экономии, обещаясь употреблять доходы с церковных имений по мысли Петра (на дела общественного призрения и народного образования). Однако, императрица, несмотря на свое благорасположение к Синоду, сама подняла вновь вопрос в конференции (1757 г. сентября 30) о судьбе церковных имуществ, заметив, что управление деревнями и сбор налогов есть суетность, не свойственная монашеству (Арсений Мацеевич приписывал себе честь отклонения императрицы от этой новой попытки секуляризации), но Синод остался до некоторой степени самостоятельным органом церковного управления. Таким образом церковные имущества были еще вполне церковными, только субъект права на них совершенно изменился: прежде владели ими церковные установления каждое в отдельности (монастыри, епископии), теперь владельцем их сделалась церковь, взятая в совокупности, что облегчило путь к последующей полной секуляризации церковных имуществ, совершенной при Петре III и Екатерине II. Екатерина II, несмотря на то, что главная причина негодования на ее предшественника заключалась в акте секуляризации, тотчас по восшествии (1762 г. ноября 29) учредила «духовную комиссию» по вопросу о церковных имуществах из трех духовных и пяти светских особ; комиссия выработала основания секуляризации, объявленные указом и манифестом 25 февраля 1764 г.; целью реформы признано «обратить дар Божий на богоугодные дела». Всех крестьян было отобрано (по тогдашнему счислению) 910866 душ. Реформа сопровождалась восстановлением коллегии экономии и изданием акта об учреждении церковных имений. Доходы имений назначены на содержание архиерейских домов и монастырей (назначение содержания белому духовенству лишь обещано), на содержание семинарий, церквей и на пенсии (офицерам и пр.). Те же меры секуляризации распространены на Малороссию в 1786 г.

   Новые ограничения частных вещных прав, истекающие из полицейских и фискальных целей государства, возникали из следующих вопросов: принадлежит ли собственнику только право на поверхность земли, или и на ее недра? Вопрос этот не ставится в допетровском праве: кто хотел, мог копать и добывать руду или камни беспрепятственно; таким образом фактически утверждалась мысль о принадлежности частному владельцу и недр земли. Петр I, заботясь о расширении рудокопного дела, в указе об учреждении берг-коллегии (1719 г.) выразил противоположный принцип: «Нам одним, яко монарху, принадлежат рудокопные заводы»; хотя в том же указе выражено, что государь «милостиво соизволяет употребление их (т. е. рудокопных заводов) всем и каждому», но это обозначало только наилучший способ осуществления казной своего права: добыча металлов и минералов осталась привилегией казны: нашедший руду или минералы обязан объявить правительственным чиновникам, и если хочет устроить завод, то просит позволения на то. Каждый может отыскивать руду и устраивать заводы на чужой земле; в последнем случае собственник обязан предоставить предпринимателю участок в 250 саж. в длину и ширину. Но так как трудно разграничить право на поверхности земли от права на ее недра, то право заводчика и землевладельца разграничены так: заводчик обязан собственнику давать 32-ю долю дохода; но казна имеет преимущество: ей заводчик уплачивает 10-ю долю прибыли; кроме того, добытые металлы продаются заводчиками в казну по таксе, назначенной берг-коллегией, и лишь тогда, когда казна не захочет или не в состоянии купить, заводчик получает право вольной продажи. Всякий, утаивший руду на своей земле или не допускающий устройства завода, подлежит или телесному наказанию, или смертной казни и конфискации имения. Ясно, что, по мысли законодателя, частные предприниматели являются лишь промышленными агентами казны, которой принадлежит все, находящееся в недрах земли; уплата же собственнику 32-й доли прибыли делается не за добытые из земли сокровища, а за отнятие пользования поверхностью участка.

   Право собственности на землю предполагает право на все естественные произрастания земли. Мы видели выше, что леса долго не были объектом частного вещного права, будучи признаваемы общей собственностью общин или государства; но мы знаем также, что в московском периоде частные права собственности на леса были уже признаны. Петр I (указом 1703 г. и инструкцией вальдмейстерам и обер-вальдмейстерам 1723 г.) ограничил права собственников лесов из видов государственных (для надобностей флота). Екатерина I смягчила было эти узаконения, но Анна Иоанновна (инструкцией 1732 г.) еще усилила строгость петровских указов. Все леса в известных местностях объявлены заповедными; некоторые породы деревьев в этих местностях рубить собственникам совершенно воспрещалось. Такими местностями признаны берега рек Волги, Дона, Днепра, Западной Двины и их притоков, а равно притоков Ладожского озера и Ильменя, а также и рек, впадающих в Белое море и Северный океан; заповедная полоса простиралась по обеим берегам рек на 50 верст от больших рек и на 20 верст от малых. Таким образом почти все леса Европейской России являлись заповедными. Запрещенными породами в них считались: дуб, клен, ильм, вяз и сосна. Лишь некоторые из этих пород в незрелых экземплярах и лишь на крайние нужды позволялось собственнику брать из его леса. За срубку же заповедных деревьев все, в том числе и владельцы лесов, отвечали денежными штрафами, кроме порубки дуба; за дуб полагалась смертная казнь. Наказания эти усиливались или ослаблялись последующими узаконениями (по инструкции 1732 г. за порубку заповедных деревьев в 3-й раз полагалось наказание кнутом и каторжные работы на 10 лет). Зато казна получала полное право пользования частными лесами вообще (т. е. как заповедными, так и незаповедными), а именно не только казна и ее подрядчики, но и частные лица для государственных потребностей могли рубить всякие деревья, не платя ничего владельцу.

   Таким образом, говоря вообще, вся лесная растительность изъята из прав частного владения собственника земли; этот последний сохранил лишь некоторые права пользования.

   Права угодий и прежде выделялись иногда из права собственности, так что некоторые угодья (борти, рыбные ловли и пр.) отдаваемы были другим лицам в отдельное поместное владение; но, по допетровскому праву, такое выделение было исключением. Петр (указом 1704 г.) отобрал все частные рыбные ловли в казну, а пчельники и бортные ухожья, признав также казенными, обложил оброком.

   Право охоты было отнято у землевладельцев при Петре только близ Петербурга и Москвы; впоследствии район этот относительно ловли некоторых животных расширился; вообще неопределенное выражение «близ Москвы» впоследствии определялось несколько раз указами различно (от 10 до 100 верст). Запрещение простиралось не на все виды животных, а именно обозначенные в законах, но иногда возвышалось до запрещения ловить и убивать зверей и птиц вообще; особенным же покровительством пользовались лоси, зайцы и соловьи.

   Права на промышленные заведения, поскольку они существовали до Петра, составляли предмет неограниченного права частной собственности. Петр I в 1704 г. объявил все частные мельницы казенными оброчными статьями и положил оброк в виде уплаты в казну 4-й части дохода, хотя поправлять их и содержать обязаны были владельцы; в случае утайки доходов предписано отдавать мельницы на оброк сторонним лицам, впрочем, с уплатой ³/4 оброчной суммы владельцам. Почти в такой же степени ограничены права частных лиц на фабрики и мануфактуры. Истинным хозяином их была мануфактур-коллегия: частные предприниматели не только обязаны испрашивать разрешение на устройство их, но у тех из них, которые запустили бы фабрики, они отбираются в казну; фабриканты ежегодно обязаны доставлять образцы своих изделий мануфактур-коллегии.

2. Время от Екатерины II до свода законов

   Ряд ограничительных условий, которым подлежало право собственности (в особенности на недвижимые имущества) как до Петра I, так и при этом императоре, подал повод к мысли, что вообще отвлеченное понятие о праве собственности не существовало у нас до Екатерины II. К этому подавало повод и то обстоятельство, что в древние эпохи в языке русском не было общего термина для обозначения этого понятия, что принадлежность вещи лицу обозначалась титулами ее приобретения: «купля», «отчина», приданое, «примысел», или некоторыми частными чертами, истекающими из вещных прав, например, «вечное потомственное владение». Но подобный общий вывод лишен основательности: право собственности вообще зарождается вместе с обществом; вопрос может существовать только в отношении к праву собственности на недвижимые вещи; но и в отношении к этим вещам купленные вотчины уже давно приблизились вполне к понятию собственности. Ко временам Екатерины II в сознании общества уже готовы были представления о полной собственности и на недвижимые вещи и, в частности, на населенные земли, особенно когда Петр III снял с дворян обязанность военной службы государству.

   Во всяком случае Екатерине принадлежит слава утверждения общего понятия о праве собственности в законодательстве; к этому она пришла не одним историческим путем развития русского права, но главным образом на основании учений европейских юристов и примера соседнего польского государства.

   а) Императрица в первый раз ввела в своих указах термин «собственность»: именно в актах учреждения знаменитой комиссии для сочинения проекта нового уложения (в наказе генерал-прокурору) находим следующее определение права гражданского: «Рассуждение о взаимности всех граждан между собой составляет право гражданское, которое сохраняет и в безопасность приводит собственность всякого гражданина». По программе нового уложения, составленной императрицей, «право над вещами» определяется, как «право, которое каждый член общества гражданского имеет над имениями, справедливо приобретенными»; имения разделяются на движимые и недвижимые; следовательно, здесь совершенно уравнивается отношение владельца к тем и другим. К понятию недвижимых имуществ определительно отнесены указом Петра III (1762 г. апреля 20) дворы, заводы и фабрики со всяким строением; при Екатерине (1762 г. октября) этот вопрос вновь рассмотрен и утвержден, впрочем, в смысле закона Петра III.

   Различие имений благоприобретенных и родовых, исчезнувшее было при Петре, возникло вновь при Екатерине вследствие больших прав распоряжения, предоставленных собственникам благоприобретенных имений.

   Права распоряжения имениями определены в жалованной грамоте дворянству так: «Благородному свободная власть и воля оставляется, быв приобретателем какого имения, благоприобретенное им имение дарить или завещать, или в приданое, или в прожиток отдать или передать, или продать кому заблагорассудит». Здесь допущены в отношении к недвижимым имуществам все способы распоряжения, какие издревле практиковались в отношении к движимым вещам, за исключением одной мены, которая не допущена и позднейшими узаконениями, вопреки примерам допетровского права. «Наследственным же имением (продолжает грамота) да не распоряжает инако, как законами предписано» (ст. 22). Но так как в законах прежнего времени не содержалось точного обозначения прав на родовые вотчины, то лишь последующие, а не предшествовавшие узаконения уяснили это отличие родовых имуществ.

   Изложенное постановление о праве распоряжения имуществами не составляет привилегии дворянского сословия: оно буквально повторено и в городовом положении 1785 г. (ст. 88).

   Прочность прав на дворянские имения утверждается, во-первых, отменой конфискации имений за преступления хотя бы и самые тяжкие (Жалованная грамота дворянству, ст. 23; но здесь разумеются и называются лишь имения наследственные – родовые, о благоприобретенных умолчано); во-вторых, запрещением отнятия имений без суда (ст. 24).

   б) Утвердив таким образом понятие о праве собственности вообще, Екатерина затем освободила частные имущества от тех ограничений, которые накопились как в допетровскую эпоху, так и в особенности при Петре I и ближайших его преемниках; однако, и Екатерина в свою очередь удержала и даже более точно определила некоторые из таких ограничений. Дворянам предоставляются права на такие вещи, которые при новом сословном строе не могли бы им принадлежать и должны бы составлять исключительную собственность лиц городского состояния: именно иметь фабрики и заводы (в деревнях), иметь дома в городах и в них производить ремесла, заводить в своих имениях местечки и в них торги и ярмарки. Но, обратно, для лиц прочих сословий не было дозволено владеть в собственность землей в уездах не только населенной (с крестьянами), но и ненаселенной. При Петре I было разрешено купцам, заводящим фабрики или заводы, приобретать к ним деревни с крестьянами с разрешения берг– или мануфактур-коллегии и с тем, что крестьяне составляют неотъемлемую принадлежность фабрики и могут быть отчуждаемы только вместе с этой последней. Петр III и Екатерина II воспретили новое приобретение крестьян купцами к фабрикам. Относительно ненаселенной земли, лежащей в уездах, владение ею воспрещалось для недворян уже и раньше, но воспрещение это обобщено узаконениями Екатерины, с исключением в пользу именитых граждан, которым предоставлено право иметь загородные сады и дворы. Разрешение владеть ненаселенными землями для лиц всякого состояния дано лишь при Александре I (1801 г. декабря 12): «Признали мы нужным (говорит этот государь) право приобретения всяких под разными именами известных земель без крестьян и владения всем тем, что на поверхности и в недрах их находится, распространить на всех российских подданных, кроме тех, кои причислены к помещичьим владениям. И вследствие того предоставляем не только купечеству, мещанству и всем городским правом пользующимся, но и казенным поселянам, к какому бы они ведомству ни принадлежали, равномерно и отпущенным на волю от помещиков приобретать покупкою землю от всех тех, кои имеют по законам право на продажу». В 1804 г. это право распространено на людей духовного состояния.

   Во всем остальном Екатерина II уничтожила те ограничения права собственности, которые установлены Петром I из целей казенных. А именно, манифестом 28 июня 1782 г. дворянам подтверждено «право собственности не только на поверхности земли, каждому из них принадлежащей, но и в недрах той земли и в водах, ему принадлежащих, на все сокровенные минералы и произрастания и на все из того делаемые металлы»; это вновь подтверждено Жалованной грамотой дворянству 1785 г. (ст. 33). Такое постановление включено в дворянскую привилегию потому, что, по мысли Екатерины, как мы видели сейчас, право на землю принадлежит исключительно дворянам. Из приведенного общего принципа сама законодательница сделала следующие частные выводы: каждый может в своих имениях разрабатывать ископаемые богатства; никто не может заниматься этим в чужих имениях (без согласия владельца), а равно требовать казенных лесов к своим заводам; добытое составляет собственность владельца; лишь за золото и серебро он обязан уплатить в казну 10-ю долю. Ограничения, постановленные Петром I относительно лесов, Екатерина II смягчала постепенно, пока, наконец, в манифесте 1782 г. все частные леса, в том числе и заповедные, предоставлены в полное распоряжение владельцев: они могут пользоваться в них всякими родами деревьев, и, обратно, никто сторонний, в том числе и казна, не может пользоваться лесом без воли владельца; сторонние могут приобретать от владельца лес по договору. При этом императрица выразила надежду, что владельцы сами позаботятся о сохранении лесов для собственной пользы. В Жалованной грамоте дворянству выражено то же постановление так: «Подтверждается благородным право собственности в лесах, растущих в их дачах, и свободного их употребления».

   Ограничения в угодьях, рыбной ловле и пчеловодстве уничтожены уже приведенными узаконениями, которыми предоставлено право полной собственности частным лицам на воды и леса. Но еще раньше, в 1775 г., императрица отменила сбор с рыбных ловель, чем эти последние естественно перешли в полную собственность обладателей вод. Точно так же восстановлено и право собственности на мельницы.

   Свобода личной собственности, установленная Екатериной в виде привилегий для двух сословий, обобщалась постепенно при ее преемниках, по мере освобождения прочих классов общества и, в частности, сельских обывателей, так что во времена императора Александра II екатерининский принцип, перестав быть привилегией, сделался общей правовой нормой всего населения: казенный интерес, столь заметный еще в первых изданиях свода, сменяется господством полноправия в гражданских отношениях.

   Остались и удержаны в законе лишь те ограничения вещных прав лица, которые необходимы для сохранения свободы имущественных отношений других лиц, т. е. сервитуты. В пользу государства удержано право экспроприации для государственных потребностей. Новый тип гражданских прав, в особенности же вещных отношений, ждет выражения в новом гражданском уложении.

Общий обзор истории права собственности на Руси

   Из представленных фактов истории права собственности, в особенности на землю, следует, что история собственности развивается в соответствии с историей других гражданских прав лица: право собственности растет вместе с возрастанием свободы лица и понижается вместе с понижением ее. И наоборот, возрастание или упадок права собственности влечет за собой или возвышение, или понижение личных прав. При полном стеснении лица союзами родовым или общинным, т. е. в древнейшие времена, почти нет следов права частной собственности, разумеется, поземельной. Когда роды и общины сливаются в государстве и стесняются им, то права частных лиц (как личные, так и имущественные) высвобождаются из прежних уз; зато на них налагает руку государство: московские государи склонны считать себя едиными верховными собственниками. Но в государстве, сфере несравненно обширнейшей, права частных лиц могут обращаться и возрастать с большим простором, чем в прежних тесных союзах родовых и общинных. Наконец, когда государство в период империи очищается от примесей частноправных, и личные права граждан высвобождаются, то вместе с тем условные и ограниченные вещные отношения этих последних, сложившиеся в предшествующие эпохи, дорастают до полного права собственности, сначала для некоторых классов общества, потом для всех. Так постепенно одерживается одна из величайших побед человеческих обществ.