Более года Русская Церковь оставалась без первосвятителя. Царь почему-то медлил избранием нового патриарха может быть отыскивая лицо, которое бы вполне соответствовало такому высокому служению. А может быть, эта медленность произошла и оттого, что нескоро съехались в Москву русские святители, которых государь известил своею грамотою о кончине прежнего патриарха и пригласил к избранию нового. По зову государя явились в Москву три митрополита: Аффоний Новгородский, Варлаам Ростовский, Серапион Сарский, два архиепископа: Серапион Суздальский, Моисей Рязанский и один епископ – Рафаил Коломенский со множеством архимандритов, игуменов, протопопов и священников, а прочие святители, которые не могли по разным причинам явиться, прислали свои повольные грамоты. Когда прибывшие в Москву иерархи представились государю, он просил их прежде всего вознести усердные молитвы к Богу, да дарует Он Церкви Своей нового верховного пастыря и учителя. А когда они удалились, велел приготовить шесть жребиев и написать на них имена, на каждом жребии по одному имени тех шести лиц, которых сам же предварительно избрал (в том числе двух архиепископов – Серапиона Суздальского и Пахомия Астраханского, одного архимандрита Симонова монастыря Иосифа и трех игуменов московского Богоявленского монастыря – Иону, Соловецкого Маркелла и псковского Святогорского Макария), запечатал все эти жребии своею царскою печатью и отослал чрез боярина своего князя Алексея Михайловича Львова в соборную церковь к находившимся там святителям, с тем чтобы они, помолившись Богу и Пречистой Богородице, вынули пред Ее чудотворною иконою Владимирскою один из присланных жребиев, «кого Бог изволит и Пречистая Богородица изберет быти патриархом», и тот жребий прислали нераспечатанным к государю. Святители взяли сначала три жребия, положили их в драгоценную панагию, которую носили прежние патриархи, поставили панагию в киоте на пелене пред чудотворною иконою Владимирской Богоматери и начали молебствие. По окончании молебна старший из архиереев – Новгородский митрополит Аффоний велел Ростовскому митрополиту Варлааму вынуть один из трех находившихся в панагии жребиев и держать в руках, а два остальные отложить. Потом положили в ту же панагию другие три жребия из шести присланных царем, поставили ее пред тою же чудотворною иконою на пелене, вновь совершили молебствие, и из панагии вынут еще один жребий митрополитом Сарским Серапионом, а два остальные отложены. Наконец в ту же панагию положили два прежде вынутые из нее жребия и поставили ее пред чудотворною иконою Богоматери. По окончании третьего молебствия один из этих двух жребиев вынул архиепископ Суздальский Серапион и поднес митрополиту Аффонию и всему Собору. Аффоний, не распечатывая жребия, отдал его князю Львову для доставления государю. Царь распечатал жребий пред всем своим царским синклитом и объявил, что «благоволи Бог и Пречистая Богородица быти патриархом Иосифу, архимандриту Симонова монастыря», и тотчас же послал князя Львова в соборную церковь возвестить о том самому архимандриту Иосифу пред всем освященным Собором. Такое необычайное избрание Иосифа на патриаршество совершилось 20 марта 1642 г. На следующий день происходило наречение, а 27 марта и самое посвящение Иосифа в патриарха в присутствии государя. В день посвящения по обычаю у государя был обед, на который были приглашены патриарх и прочие духовные власти. Но как замечено в современном описании всей этой церемонии, когда новый патриарх прибыл в царские палаты и благословил встретившего его государя, государь «в руку и в клобук патриарха не целовал»; когда велел государь патриарху сесть за своим царским столом, то патриарх «сел от государя с сажень или мало больши». Из-за стола патриарх скоро поднялся, чтобы совершить обычное шествие на осляти для благословения Москвы, и снова возвратился к царской трапезе, по окончании которой государь пожаловал его своими подарками. На другой день патриарх продолжал свое шествие на осляти по Москве, на третий – был у государя, поднес ему свои дары и окончил шествие на осляти по Москве. А осля под патриархом водили боярин Василий Петрович Шереметев, окольничий князь Андрей Федорович Литвинов-Мосальский да патриархов боярин Василий Федорович Янов. В четверг на Светлой неделе, 14 апреля, велел государь патриарху быть у себя в Золотой палате; патриарх, сопровождаемый прочими святителями, принес праздничное поздравление сперва царю, потом царице в ее палате, царевичу Алексею Михаиловичу и трем царевнам, причем поднес царице, царевичу и царевнам свои дары и от всех их удостоился получить такие же подарки.
Вступив на патриаршую кафедру, Иосиф счел своим долгом обратиться к своей духовной пастве с архипастырским поучением, которое тогда же было напечатано и распространено по России. Это обширное поучение состоит из трех частнейших. В первом под заглавием «Поучение великаго господина святейшаго Иосифа, патриарха Московского и всея Великия Русии, архиереом, и священноиноком, и мирским иереом, и всему священному чину» (л. 1–16) первосвятитель повторяет по местам дословно те же самые основные мысли, какие, сколько известно, еще со времен Киевского митрополита Кирилла II наши архиереи излагали в своих поучениях.
«К попом», или в так называемом «Святительском поучении», которое раздавали всякому новопоставленному священнику. Только патриарх Иосиф присовокупил к этим мыслям некоторые тексты из Священного Писания, выписки из святого Златоуста и наставления от собственного лица. «Послушайте, – начинает он, – сыны и братия нашего смирения о Господе, архиерейский, и священноиноческий, и иерейский преподобный и священный Собор! По благодати Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и по апостольскому завещанию, которое я принял от Спасителя нашего... к вам мое Слово». В самом Слове прежде всего указывает на высоту пастырского служения и его ответственность пред Богом: «Все мы по благодати, данной нам от Бога, называемся земными ангелами, и небесными человеками, и светом, и солию земли... Мы с ангелами предстоим у престола Господня, сводим Духа Святого с небеси и претворяем хлеб в Плоть Христову и вино в Кровь Его невидимо для людей, что, впрочем, многие святые видели и ныне достойные видят. Мы просвещаем людей Божественным крещением. Мы если свяжем на земли, Бог не разрешит на небеси; если разрешим на земли, Бог не свяжет на небеси. Нами преподает Господь тайны спасения человеческому роду. Нас поставил пасти Свое стадо словесных овец, за которых Христос Бог наш пролил Плотию Свою честную Кровь. Нам предал талант, который имеет истязать от нас во Второе Свое пришествие на праведном своем суде...» Потом убеждает пастырей достойно проходить свое высокое звание и заботиться как о своем спасении, так и о спасении всей своей паствы: «Посему отныне молю вас, сыны и братия о Господе, соблюдите себя чистыми от всякого греха и вознесите Богу молитву и слезы за себя и за всех, да обратит в благоверии пребывающих к деланию добрых дел.... Сохраните себя от всяких скверных сатанинских дел, как говорит Златоуст, отвергните от себя пьянство и объядение, чуждайтесь тяжбы, вражды, и хулы друг на друга, и скверного мздоимания, клятвы и лжи, скупости, ненависти и лукавства. Сему внимайте, сему учитесь, к сему друг друга понуждайте, как бы вам стать непорочными на Страшном и грозном суде во Второе пришествие Христово и как каждому из вас воздать слово о людях своей паствы... Простец согрешивший за свою одну душу, даст ответ Богу, а иерей – за многих... Послушайте, что сказал Бог пророком Иезекиилем: Сыне человечь, стража дах тя дому Израилеву, да слышиши слово от устен Моих и воспретиши им от Мене; внегда глаголю беззаконнику: смертию умреши, и не возвестиши ему... беззаконник же той в беззаконии своем умрет, крови же его от руки твоея взыщу... и пр. (Иез. 3. 17–22). Послушайте и Иоанна Златоустого, просвещающего своим учением все концы вселенной, как он восхваляет священство и как претит нерадивым священнослужителям... Посему, сыны и братия, слыша такие страшные прещения Божии и поучения св. отцов, убойтесь, устыдитесь и смирите себя, ибо страшно впасть в руки Бога живого. На то мы и позваны, чтобы нам показать собою образ благочестия и тем привести людей ко спасению...» Вслед за этими общими наставлениями пастырям Церкви о их священном долге патриарх преподает им и некоторые частные уроки. «К сему же, чада мои. Божественные писания любите и в них поучайтесь, ибо чтение писаний отверзает нам небеса... Ложных же книг не читайте, от еретиков уклоняйтесь и общения с ними не имейте... Если кто из вас сам чего-либо не уразумеет, тот да вопрошает наше смирение... Если кто будет сопротивляться преданию соборной Церкви и нашему поучению по указанию святых отцов, вы возвещайте о том нашему смирению, и мы... общим праведным судом месть воздадим и на истинный путь наставим... Детей своих духовных неослабно учите страху Божию... Разумейте, кого отлучить от Тела Христова и от Церкви и на какое время; если же кто сам недоумеет, то да вопрошает ведущего... Всякое церковное пение исполняйте со страхом, по чину и по уставу, особенно же Божественную литургию... и никогда не входите в церковь, имея вражду на клеврета своего... Никому из простых людей не позволяйте входить во св. алтарь... Блюдите и ваших собственных детей, да не осквернятся блудом прежде брачного времени... Челядь же свою учите страху Божию, а гладом не морите, ни наготою, ни босотою не томите». В заключение патриарх говорит: «Все это, любя вас, написал я, и если вы сохраните завещанное нами, то Бога возвеселите, и ангелов удивите, и от нашего смирения примете на себя благословение, и молитва ваша услышана будет от Бога, и земли нашей от иноверных бесерменских стран брань облегчится, и милость Божия на все страны Русской земли умножится... Молитесь и за меня, грешного, да вашими молитвами подаст мне Бог крепость паствы и прощение грехов...»
Второе поучение Иосифа озаглавлено «Поучение христолюбивым князем и судиям и всем православным христианом» (л. 16–40 об.). Здесь патриарх резко порицает современников за их нечестие и вместе не только учит и убеждает их, но и повелевает им исправиться, как облеченный высшею церковною властию. «Всем повелеваем иметь в уме страх Божий, ибо известно, что все возлюбившие Бога и ходящие в заповедях Его сподобляются Его милости и благодати. Но некоторые только имя христианское на себе носят, а будучи омрачены окаянно диаволом, впадают в клятвы, и в хулы, и в телесные нечистоты и бесстудно творят содомский грех, чего нет и между бессловесными... Сим всем завещеваем содержать в уме страх Божий и грядущий Суд и удаляться от таковых нечистот... Учим вас от св. писаний, что за такие грехи грады Содом и Гоморра и другие окрестные с живущими в них до конца погублены были... А что сказать о тех, которые о Боге ротятся, и клянутся, и крест целуют ротою, и призывают Бога на погубление свое? Тем запрещаем судом святительства и царства находиться в соединении с нами и учим словом Господним: Не клянитеся всяко, ни небом, ни землею... Проповедуем всем христианам, да удаляются от лютых прегрешений, каковы: рота, клевета, лесть, лжесвидетельство, убийство... блуд, прелюбодеяние, содомское блужение, скотоблужение, пьянство и пр. Повелеваем начальникам городов казнить по закону хульников, ротников, мужеложников, убийц, растлителей девства... В каждой стране свои законы, и каждая держится своих обычаев... А мы, принявши истинный закон от Бога, осквернились беззакониями разных стран, заимствовав от них злые обычаи, за то и терпим томление от тех стран... Итак, оставим путь злобы, конец которого – пагуба, и познаем путь Божий, возводящий на небо». К этим своим обличениям и наставлениям патриарх присовокупил несколько небольших Слов, или отрывков, известных по рукописям, каковы: а) «Слово Сирахово на немилостивыя судии и князи, иже неправдою судят»; б) «Слово о гордости»; в) «Слово о судиях и о властелех, емлющих мзду и неправду судящих»; г) «Слово Аввакума пророка на обидящия и насильствующия»; д) «Слово св. Василия о судиях и о властелех»; е) «Слово иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго о милостыни, како подобает от праваго труда творити милостыню, а не от лихоимства». Впрочем, надобно заметить, что и это второе поучение Иосифа ему не принадлежит, а целиком заимствовано им из Кормчих XVI в., где оно помещалось под заглавием «Поучение епископле всем христолюбивым князем и всем правоверным христианом боголюбивым», равно как оттуда же заимствованы и все приложения к поучению: Слово Сирахово, Слово о гордости, Слово о судиях и др. В заключение последнего приложения, заимствованного из Златоуста, Иосиф выразился: «Посему молю вас, рассуждайте сами собою о всякой вещи и понуждайте себя творить заповеди Господни да обрящете покой душам вашим».
И непосредственно за тем патриарх так озаглавил третье свое поучение: «Посем еще паки рцем к чистителем иереом христианскаго народа» (л. 40–48), чем ясно показал, что три поучения его, напечатанные вместе, составляют собственно одно поучение. В последнем поучении Иосиф преподает пастырям наставления преимущественно каноническаго свойства. «Слушайте, сыны и братья нашего смирения о Господе, что говорит правило. Если говорит: да извержется, то уже извержен; если говорит: да отлучится, то отлучится на время соответственно греху... Если впадет поп или дьякон в блуд или другой грех, возбраняющий священство, да отлучится и не служит. Не должно служителю Божию, имеющему на кого гнев, входить в алтарь, но прежде примириться и тогда начинать службу. Неприлично попу носить красных (светлых) одежд и коротких, но смиренные и длинные. Все церковные службы он должен совершать со страхом и трепетом... Не должно подавать Св. Даров недостойным, пребывающим во грехах, возбраняющих причащение, пока не понесут эпитимии и не покаются... Внимай, иерей, что должно причащать людей от части Владычней, от которой сам приобщаешься, а не от частей Богородичной, Предтечевой и прочих, как поступают некоторые священники, не ведающие Писания... Антидор раздавать сперва чтецам и потом простым людям. Чтецы и клирики не должны подавать Божественных Даров простецам, а простецы да не касаются к св. сосудам и не входят в алтарь... Умеющие Божественные Писания могут писать свои согрешения на хартии и подавать отцам духовным, а прочие должны исповедовать свои грехи устно... Женщин повелеваем исповедовать при отверстых дверях церкви во избежание соблазна. Священноинокам заповедуем не принимать на исповедь мирских людей, мужей и жен, кроме крайней нужды... Юный священноинок и мирской иерей никак да не дерзнет принять даже одну душу к исповеди... Священноинок да не принимает черниц на исповедь...» и пр. Нет сомнения, что и это третье поучение Иосифа заимствовано им если не целиком, то по частям из каких-либо прежних сборников.
Первые годы патриаршествования Иосифа ознаменовались в Москве довольно жаркою и продолжительною полемикою против лютеранизма, в которой принимал участие и сам патриарх. В 1643 г., октября 28-го по приказу государя было объявлено патриарху, что государь посылал в Данию для переговоров с королем Христианом IV одного проживавшего в Москве иностранца, Петра Марселиса, и что вследствие этих переговоров скоро прибудет в Москву сын короля датский королевич Вольдемар для сочетания законным браком с царевною Ириною Михайловною, – объявлено с тем, чтобы патриарх со всем освященным Собором молился Богу и Пречистой Богородице о счастливом окончании начинающегося дела. В начале следующего года Вольдемар действительно прибыл в Москву с посольством от датского короля и пастором своим Матвеем Фильгобером и 28 генваря представился царю. Через десять дней (8 февраля) патриарх Иосиф по царскому приказу послал к королевичу бывшего в Швеции резидентом Димитрия Францбекова и велел ему сказать: «Великий святитель со всем освященным Собором сильно обрадовался, что вас, великого государского сына. Бог принес к великому государю нашему для сочетанья законным браком с царевною Ириною Михайловною, и вам бы, государскому сыну, с великим государем нашим, с царицею и их благородными детьми и с нами, богомольцами своими, верою соединиться». Королевич отвечал, что он не может переменить своей веры; в договоре, заключенном Марселисом, прямо сказано, что ему, королевичу, принуждения в вере не будет, и если теперь его царское величество не изволит делать по статьям того договора, то пусть прикажет отпустить его, королевича, назад к отцу. Францбеков заметил, что теперь ехать ему, королевичу, назад в свою землю было бы нечестно, а лучше бы он поразмыслил и согласился поговорить о вере от книг с духовными людьми. Королевич отвечал: «Я сам грамотен лучше всякого попа, Библир прочел пять раз и всю ее помню; если царю и патриарху угодно поговорить со мною от книг, я готов говорить и слушать». Скоро он объяснился с царем и на словах и письменно и стоял на одном, что переменить веры не может, ссылался на договор, на волю отца. Царь отвечал, что вовсе не хочет принуждать его, королевича, к перемене веры, а лишь просит и молит его о том, потому что иначе и законному браку его с царскою дочерью никак быть нельзя. Королевич просил отпуска в Данию, но царь не отпустил. Он все надеялся, что королевича можно склонить к принятию православия силою убеждений, и приказал действовать патриарху.
21 апреля явился к королевичу посланный от патриарха и сказал: «Послал меня к тебе государев отец и богомолец святейший Иосиф, патриарх Московский и всея России, велел о твоем здоровье спросить и известить тебя: слух до него дошел, что ты, государь королевич, у царского величества отпрашивался к себе, а любительного великого дела, для чего приехал, с царским величеством не хочешь совершить. Так святейший Иосиф о том к твоему величеству советное за своею печатью письмо прислал, чтоб тебе пожаловать вычесть и любительно ответ учинить». В письме патриарх убеждал королевича не упрямиться, послушаться царя государя и соединиться с ним в вере, потом кратко объяснял различие между православным исповеданием и лютеранским и наконец вновь убеждал королевича принять православие и креститься в три погружения, присовокупляя, что возьмет грех на себя, если королевич считает это грехом. Через два дня королевич прислал ответное письмо к патриарху, заключавшее в себе двадцать одну статью, и говорил, что твердость в вере нельзя называть упрямством и в делах веры надобно больше слушаться Бога, чем людей, доказывал правоту своего лютеранского исповедания и достаточность обливательного крещения, просил патриарха походатайствовать пред царем об отпуске его, королевича, в Данию вместе с датскими послами и, между прочим, писал: «Вы призываете нас соединиться с вами в вере и говорите, что если мы видим в этом грех, то вы со всем освященным Собором возьмете грех тот на себя. Мы думаем, что всяк грехи свои несет сам; если же вы убеждены, что по своему смирению и святительству можете брать на себя чужие грехи, то сделайте милость, возьмите на себя грехи царевны Ирины Михайловны и позвольте ей вступить с нами в брак». Патриарх отправил к принцу второе послание, в котором изложил опровержения и возражения на каждую из статей его ответного письма.
Но скоро поняли, что такая переписка, происходящая негласно, не может привести ни к чему, и решились испытать последнее средство – устные открытые прения. В 28-й день мая государь указал «седети для ответа противу королевича попа Матфея» благовещенскому протопопу Никите, протопопу черниговскому (т. е. церкви во имя Черниговских мучеников, находившейся в Москве) Михаилу да успенскому ключарю Ивану Наседке и пригласить еще на помощь, какие найдутся в Москве, искусных в Божественном писании греков. И 2 июня в доме Димитрия Францбекова состоялось при посредстве переводчиков первое прение, в котором со стороны православных принимали участие преимущественно ключарь Наседка и греки: архимандрит Иерусалимского патриарха Феофана Анфим, архимандрит Метеорского монастыря Парфений да князь Дмитрий Альбертос Далматский. Главным предметом спора был вопрос о крещении обливательном, но касались вопросов и о почитании святых, и о значении иерархии. Все участвовавшие в прении, т. е. Наседка, греки и пастор Фильгобер, написали о нем свои особые записки и прислали в Посольский приказ. Фильгобер с похвалою отзывался о своих противниках, «староруском священнике» и двух греках, как о людях искусных и знающих дело, но жаловался, что они слишком упрямы, что ничего не может быть тяжелее, как говорить с такими людьми, которые языкам и свободным наукам не учились и не скоро могут понять правду, и бил челом, чтобы его пощадили и впредь таких сходок и прений не дозволяли. Прения действительно прекратились, по крайней мере надолго, но к ним обе стороны как бы подготовлялись. Государь приказал (10 августа) ключарю Наседке сделать выписки из книг против доказательств пастора Фильгобера, изложенных в его записке, относительно обливательного крещения. А Фильгобер написал целую «тетрадь в десть» в защиту и подтверждение своих мыслей и 4 июля 1645 г. подал ее в Посольский приказ. Тогда по воле государя состоялось второе, и последнее, прение с пастором Фильгобером и велось в присутствии самого королевича Вольдемара тремя лицами – протопопом черниговским Михаилом, ключарем Наседкою и строителем костромской Геннадиевой пустыни Исаакием. Оно направлено было собственно против последней тетради Фильгобера, но вместе и против ответного письма королевича на послание патриарха, и против записки Фильгобера после первого прения, причем русские в своих ответах немало пользовались выписками из книг, сделанными еще прежде ключарем Наседкою. Это второе, и последнее, прение также описано и дает нам возможность составить ясное понятие о сущности происходивших споров.
Пастор датского королевича отстаивал, что обливательное крещение, совершаемое у лютеран, есть истинное и действительное и что несправедливо требуют от королевича, чтобы он крестился еще в другой раз, именно чрез погружение. Пастор говорил и писал: «Истинно есть крещение или в три погружения, или в три поливания, или в три покропления», потому что «сила крещения не в воде настоит, но в действе Св. Духа, который в крещении обильно на нас изливается... Слово βαπτίζω „крещаю“, от которого происходит βαπτοσμός „крещение“, означает не только „погружать“, но чаще „обмывать, обливать, окроплять“... Святой Иоанн Предтеча крестил народ и Самого Господа Иисуса водою, а не в воде, т. е. чрез обливание, а не чрез погружение в Иордане... Обрезание в Ветхом Завете совершалось однажды, так и духовное обрезание – крещение в Новом Завете должно совершаться однажды... И Соборы, как Вселенские, так и Поместные, запрещали крестить в другой раз даже тех, которые получили крещение от еретика, если только оно совершено во имя Отца и Сына и Св. Духа... Недавно приезжал в Польшу патриарх Цареградский Иеремия, и он также запретил крестить вторично всякого, кто крещен во имя Отца и Сына и Св. Духа... Да и ваш государь Иван Васильевич, отдавая дочь свою Елену за польского короля, не требовал от него, чтобы он принял греческую веру и вновь крестился...» и пр. Русские с своей стороны говорили и писали в ответ пастору: отнюдь не все равно в крещении – погрузить, облить или окропить; крещением, по апостолу, мы спогребаемся Христу в смерть (Рим. 6. 3, 4), а это спогребение возможно только чрез погружение в воде, а не чрез обливание ею или окропление... Потому-то правила святых апостолов, святых Соборов и святых отцов единогласно повелевают крестить в три погружения... Греческое βαπτοσμός, «крещение», означает именно «погружение» и только «погружение» (это особенно отстаивали греки во время первого прения), а обливание или окропление по-гречески называется иначе... Святой Иоанн Предтеча крестил народ и Самого Христа не водою, а в воде – ένυδατι, как свидетельствуют все евангелисты (Мф. 3. 11; Мк. 1. 8; Лк. 3. 16; Ин. 1. 26), следовательно, чрез погружение, а не чрез обливание или окропление... Крещение действительно не повторяемо, но только крещение истинное, т. е. чрез троекратное погружение. А обливательное крещение, совершаемое у лютеран, не есть истинное, но еретическое, и потому даже вовсе «несть крещение, но паче осквернение», и крещенных таким крещением правила апостольские (правила 47 и 50) и соборные (1 Вселенского Собора правила 8 и 9) крестить снова не только не запрещают, но повелевают... «Да у вас нет и священного чина поставления по преданию апостол и св. отец. Мы вправду ведаем, что и ты, Матвей, ни священ, ни рукоположен с возложением руку священничества, также ты сам и не крещен и не освящен: како тебе и инех крестити и освящати? И как вам других святити и крестити, когда вы сами ни от кого не освящены?.. У вас нет ни святителя, ни Церкви, ни св. икон Христа Бога, Пречистой Его Матери и святых, Ему угодивших, вы не почитаете их, ни св. мощей. Нет у вас также и св. постов... церкви ваши не святы, потому что в них нет антиминсов с мощами мучеников... Все чины и уставы церковные у вас отринуты... Патриарх Иеремия, бывший недавно в Польше, будто бы запретил крестить вновь тех, которые крещены во имя Отца и Сына и Св. Духа. Но и у нас патриарх Иеремия был же, а ничего такого не говорил. Он, без сомнения, запрещал крестить в другой раз тех, которые крещены истинным крещением, а не тех, которые крещены от еретиков, зная, что „еретическое крещение несть крещение, но осквернение...“ Государь Иван Васильевич выдал свою дочь за польского короля Александра, крещенного хотя чрез обливание, но веры не люторской, а латинской. Мы знаем, что папа и все римляне – еретики, отпали от православной Церкви еще при короле Карле и за то прокляты от св. отец вечною клятвою, почему и не имеем с ними никакого общения как с ведомыми еретиками. Но все-таки у них лучше, чем у вас, – это мы говорим не к похвале их, а желая вашу злейшую веру еретическую явну учинити. Хотя их учение еретическое, но только у них есть поставление кардиналов, арцибискупов от папы, а у вас, лютеран, и того худого ничего нет, ни именуется. Государь Иван Васильевич отдал свою дочь за польского короля по его прошению, отдал потому, что желал быть с ним в любви и совете, для утверждения мирного...» и пр. Во время состязаний своих о значении обливательного крещения, совершаемого у лютеран, пастор Фильгобер и его русские оппоненты касались еще догматов православной Церкви о почитании икон и о призывании святых. Но как возражения первого, так и опровержения последних были самые обыкновенные и общеизвестные. Потому мы и не станем излагать их.
Необходимо присовокупить, что в то самое время, как в Москве происходили такие жаркие прения с датским принцем Вольдемаром о значении лютеранского крещения, этим же вопросом занимались и в Константинополе. Отец принца датский король писал к польскому королю, польский – к молдавскому воеводе Василию, а последний – к новому Цареградскому патриарху Парфению и просил его, чтобы рассудили: признавать ли крещение лютеранское и кальвинское или нет. Патриарх совещался со многими учеными людьми, в том числе с славившимся тогда учителем Мелетием Сиригом, и созвал Собор, на котором после многих разысканий и совещаний решили, что крещение лютеранское – не в крещение и лютеран надобно крестить вновь, потому что они не крещаются чрез троекратное погружение, а только окропляются, и не водою, а разными пахучими жидкостями, да и самые попы их не освящены. Польский король писал также к Киевскому митрополиту Петру Могиле, а Могила просил Цареградского патриарха, чтобы он послал к московскому государю известного ему Мелетия Сирига и не велел во второй раз крестить королевича Вольдемара. Но патриарх и Собор не приняли ходатайства Киевского митрополита. О всем этом царь Михаил Федорович получил разом (25 марта 1645 г.) три послания: от цареградского грека Ивана Петрова, от Халкидонского митрополита Даниила и от Мелетия Сирига, который извещал вместе, что заседания Собора продолжались двадцать дней, но соборование еще не окончилось: хотят созвать больше архиереев. Такие известия с Востока могли служить сильным возбуждением для московских книжников в их состязаниях с принцем Вольдемаром. Как ни старался, однако ж, царь Михаил Федорович склонить датского королевича к принятию православной веры, чтобы потом выдать за него свою дочь, сколько ни трудились по воле царя русские богословы доказать пастору Фильгоберу недействительность лютеранского крещения и необходимость для королевича креститься по-православному, все эти старания и труды остались безуспешными. И эта безуспешность чрезвычайно огорчала царя и гибельно повлияла на его здоровье: 4 июля 1645 г. происходило последнее прение состязавшихся о вере, а 16 июля Михаил Федорович скончался. Новый государь Алексий Михайлович, которому также заявил Вольдемар о своем нежелании креститься вновь, не стал удерживать королевича в Москве, и 17 августа он был отпущен со всем датским посольством в Данию.
Строгое исполнение церковных уставов и узаконений как духовенством, так и мирянами было также предметом постоянной заботливости патриарха Иосифа, как и его предместника. В 1646 г., пред наступлением Великого поста, Иосиф по приказанию царя Алексея Михайловича разослал окружной наказ всему духовному чину и всем православным христианам, чтобы соблюдали наступающий святой пост в чистоте и от пьянства, и от неправды, и от всякого греха удалялись, приходили к церквам Божиим, и стояли в них со страхом и трепетом и с любовию, в молчании, без всяких шепотов, и молились со слезами и сокрушенным сердцем о своих грехах; чтобы протопопы и попы призывали православных к покаянию и поучали и начинали вечерни и утрени в ризах, а иноков и всяких сборщиков, которые ходят по церквам с образами, и с блюдами, и с пеленами и просят подаяний, равно и нищих, просящих милостыни, отнюдь не пущали в церковь во время богослужения, потому что от их крику и писку православным не слышно бывает Божественного пения и чтения, и в церкви Божии приходят они, как разбойники, с палками, под которыми скрываются небольшие железные копья, и бывает у них между собою драка до крови и смрадная брань. Патриарх приказывал протопопов, попов и диаконов, которые начнут ходить бесчинно и пьянствовать, смирять большим смирением и быть им в великом запрещении, а о мирянах, которые будут непослушны своим духовным отцам в соблюдении поста и покаяния, доносить ему, патриарху, и присовокуплял, что на всех их за их непослушание и бесчинство будет государев указ. В 1647 г. по указу государеву (17 марта) патриарх, митрополиты, архиепископы и епископы со всем освященным Собором уложили: по правилам святых апостолов и святых отцов, в воскресный день отнюдь не подобает православным христианам работать, но должно приходить в церкви Божии на молитву; в субботу вечером переставать от всякого дела за три часа до ночи, как только начнут благовестить к вечерне, прекращать торговлю, затворять ряды и торговые бани и в бани не ходить; утром в воскресный день не отпирать рядов и ничем не торговать до пятого часу дня, а как только минет четыре часа, отворять ряды и торговать харчами и всякими товарами; корм же скотской, овес и сено, продавать во все дни и часы невозбранно; в праздники Господские поступать так же, как и в воскресные дни; когда бывают крестные ходы, тогда в рядах ничем не торговать и рядов не отпирать, пока из ходу с крестами не придут в соборную церковь, а потом торговать; в зимнюю же пору, когда в дне бывает семь часов, открывать в воскресные дни торговлю в начале четвертого часа дня, в субботу же вечером переставать от всякого дела за час до ночи. Это уложение было разослано по всей России и прочитано по церквам всему народу.
Во дни патриарха Иосифа нередко совершались открытия мощей угодников Божиих и явления чудотворных икон, установлялись в честь тех и других праздники или созидались церкви, а для мощей устроялись раки. В 1641 г. по указу царя Михаила Федоровича Новгородский митрополит Аффоний с тремя настоятелями новгородских монастырей и всем своим соборным духовенством свидетельствовал (30 августа) мощи преподобного Александра Свирского, а в 1643 г. по указу того же государя перенес (5 декабря) эти нетленные мощи из Николаевской церкви Свирского монастыря в церковь Преображения Господня и здесь переложил в новую сребропозлащенную раку, которую устроил и прислал из Москвы сам государь. В 1645 г., 5 генваря открыты мощи благоверного великого князя Георгия Всеволодовича (†1238), и раку для них серебряную, в которой они доселе открыто почивают во владимирском Успенском соборе, устроил «по обещанию» патриарх Иосиф, как гласит ее надпись. В 1647 г. Суздальский архиепископ Серапион донес государю и патриарху, что в Суздальском уезде, в дворцовом селе Глумове, явилась чудотворная икона Божией Матери Казанской и что для расследования совершившихся от нее чудес он посылал ключаря соборной церкви и своего приказного человека, которые и убедились в достоверности этих чудес. Царь и патриарх приказали архиепископу, чтобы он сам съездил на место явления чудотворной иконы, допросил тех, над которыми совершились чудеса, равно как и свидетелей, записал показания тех и других и за подписями их и их отцов духовных прислал в Судный патриарший приказ. В том же году царево-кокшайский воевода Спиридонов писал государю о явлении чудотворной иконы святых жен-мироносиц, прислал самую роспись чудесных исцелений, совершившихся от нее, и бил челом от лица всех жителей Царево-Кокшайска и «новокрещеных» татар, чтобы им дозволено было воздвигнуть церковь на месте явления чудотворной иконы. Государь велел снять список с нее и оставить в Царево-Кокшайске, а подлинную икону прислать в Москву с подобающею честию и разрешил построить на месте явления ее церковь во имя святых жен-мироносиц. В 1648 г., 22 октября, в день празднования Казанской иконе Богоматери Бог, даровал царю Алексею Михайловичу сына Димитрия, и признательный царь повелел, чтобы этот праздник, доселе праздновавшийся в одной только Москве по случаю освобождения ее от поляков, впредь праздновался всегда во всех городах и во всем царстве. В том же году по определению Собора и повелению государя свидетельствованы были 7 ноября мощи преподобного Кирилла Новоезерского Вологодским архиепископом Маркеллом и найдены нетленными, а в 1651 г. для них прислана из Москвы при царской грамоте серебряная рака. В 1649 г. по указу царя и благословению патриарха Иосифа свидетельствованы были архиепископом Тверским Ионою мощи благоверной княгини Анны Кашинской, супруги великого князя Михаила Ярославича Тверского, а в следующем году перенесены из-под деревянной соборной церкви в каменный Воскресенский собор кашинский Ростовским митрополитом Варлаамом в присутствии самого царя Алексея Михайловича и всего его семейства. В 1652 г., 19 генваря в присутствии самого государя и патриарха Иосифа последовало торжественное открытие мощей преподобного Саввы Сторожевского, Звенигородского чудотворца, который причтен был к лику святых еще Собором 1549 г.
Но главным делом во дни патриарха Иосифа, по которому патриаршествование его доселе остается памятным в нашей Церкви, было печатание книг. Оно совершалось и теперь, точно так же как при прежних патриархах, на основании одних славянских списков, без сличения с греческими, только теперь число неисправностей и погрешностей в книгах по малограмотности или небрежности справщиков гораздо более увеличилось, а что всего важнее – теперь преимущественно внесены в печатные книги те роковые мнения и погрешности, которые вскоре сделались основами и отличительными верованиями русского раскола. Самый обширный отдел книг, изданных при патриархе Иосифе, составляют книги богослужебные и отчасти учебные, издававшиеся и прежде. Книга Псалтирь, богослужебная и вместе учебная, напечатана была восемь раз (1642, 1645, 1647, 1648 – дважды, 1649, 1650, 1651). Затем по пяти раз напечатаны: Часослов, также книга богослужебная и учебная (1643, 1646, 1651 – дважды, 1652), и Потребник (1646, 1647, 1649, 1651, 1652). По четыре раза: Евангелие (1644 – дважды, 1648, 1651) и Служебник (1646, 1647, 1650, 1651). По три раза: Псалтирь следованная (1642, 1647, 1649), Минея общая (1643, 1644, 1650) и Триодь постная (1642, 1648, 1650). По два раза: Апостол (1644, 1648), Октоих (1644, 1649), Святцы (1646, 1648), Каноник (1646, 1651) и Шестоднев (1646, 1650). По одному разу: «Евангелие учительное» (1642), Пролог – за первую половину церковного года (1642) и за вторую (1643), Житие святителя Николая со службою ему (1643), Минея месячная за все двенадцать месяцев в двенадцати книгах (1644–1646), Молитвослов (1647), Триодь цветная (1648) и Устав церковный (1651). Книги печатались, как и прежде, по благословению патриарха, но Служебник 1651 г. издан по благословению всего освященного Собора, о чем и сказано в предисловии к этому Служебнику. При издании Пролога в 1642 г. государь приказал присовокупить к древним угодникам Божиим и «своея Русския земли великих святителей и чудотворцев Московских и иных градов, преподобных и богоносных отец наших, где который просиял добрыми своими делы, и великих князей русских, которые такожде просияли» (послесловие). Вообще же книги, изданные при патриархе Иосифе, в ином сходны с изданиями иовлевскими, в другом – с филаретовскими, в третьем – с иоасафовскими, а во многом разногласят со всеми. Например, в Служебнике иосифовского издания положено, чтобы те самые молитвы, которые произносит священник при вынутии частиц из просфор 2, 3, 4, 5, 6 и 7, произносил вместе и диакон, а под конец чина проскомидии напечатано восемь указов относительно разных действий литургии – во всех прежних Служебниках ничего этого нет.
Другой отдел книг, изданных при патриархе Иосифе, составляют книги, прежде не издававшиеся в Москве и теперь напечатанные в первый раз. Сюда принадлежат:
1. Книга учебная – Грамматика славянская (1648), изданная как «первая от седмих наук свободных в научение православным, паче же детем сущим, еюже и к прочим, аще кто восхощет, яко дверию, благолепотне и безтрудне, возшествие сотворит» (предисловие). Это собственно перепечатка известной Грамматики Мелетия Смотрицкого.
2. Жития русских святых вместе с службами им: Житие преподобного Саввы Сторожевского (1646) и Жития преподобных Сергия и Никона Радонежских (1646). Эти книги, очевидно, следует отнести к богослужебным.
3. Писания святых отцов и учителей Церкви: Слова святого Ефрема Сирина, числом 112 (1643, 1647); Поучения аввы Дорофея (1652), которые двукратно изданы были и вместе с Словами святого Ефрема Сирина (1652); Лествица преподобного Иоанна Лествичника (1647); Толкование на все четыре Евангелия блаженного Феофилакта, архиепископа Болгарского (1649) и Соборник поучительных Слов из сочинений Анастасия Синаита, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Двоеслова, Епифания Кипрского, Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоустого, Кирилла, епископа Туровского, и многих других. Большая часть этих отеческих писаний читались в церквах для поучения народа, иные читались за трапезой в иноческих обителях, а все могли употребляться и в домах вообще православных христиан для назидательного чтения.
4. Книги апологетические и полемические. Это не оригинальные сочинения, а сборники из прежних сочинений, как греческих, так и русских, и особенно появившихся в Западной России, направленные преимущественно против латинян и протестантов разных толков в защиту православной веры. Таков «Соборник о чести св. икон и о поклонении», изданный в 1642 г. Здесь помещено двенадцать статей против иконоборцев древних и новых, как-то: Слово царя Константина Порфирогенита о Нерукотворенном Образе Христовом; два послания Григория, папы Римского, к императору Льву Исаврину о святых иконах; Слово Константинопольского патриарха Германа к тому же императору о святом Кресте и иконах; Слово Иоанна Дамаскина к царю Константину Копрониму о святых иконах; Слово обличительное на новых еретиков: Лютера, Кальвина и Феодосия Косого – инока Отенской пустыни Зиновия и пр. Такова же и так называемая «Кириллова книга» (1644), которую царь Михаил Федорович приказал «от св. писаний учинити на еретики и на раскольники нашея православныя христианския веры, на римляны и латыни, на Лютори же и Калвини... и пустити ю во всю свою Русскую землю всякому православному христианину, хотящему ея прочитати, и Божественныя догматы ведети, и та еретическая уста заграждати» (послесловие). «Кирилловою» она называется по первой помещенной в ней статье, довольно обширной и подразделенной на девять глав, под названием «Книга иже во святых отца нашего Кирилла, архиепископа Иерусалимскаго, на осмый век». Это собственно 15-е огласительное Слово святого Кирилла, но не в своем подлинном виде, а распространенное и произвольно истолкованное Стефаном Зизанием, которое первоначально, в 1596 г., было напечатано в Вильне на польском и литовско-русском языках, а теперь в славянском переводе перепечатано в Москве. Здесь, не в Слове святого отца, а в толкованиях, или дополнениях Зизания, доказывается, что кончина мира и Второе пришествие Христово должны последовать в восьмом веке, который уже настал, и что антихрист уже пришел на землю и царствует в лице Римского папы. После Слова святого Кирилла с прибавлениями Зизания помещены в Кирилловой книге еще 48 статей, или глав, заимствованных из разных книг печатных и рукописных и направленных против еретиков и раскольников. В первых 25 главах (о Пресвятой Троице, о Божестве и человечестве Иисуса Христа, о Божестве и исхождении Святого Духа, об иконах, о посте, о таинстве Евхаристии, о почитании и призывании святых и пр.) перепечатана вновь, только в славянском переводе, почти вся «Книга о вере единой, святой, соборной и апостольской Церкви», изданная в 1619 г. Захарием Копыстенским в Киеве против протестантов, в особенности новокрещенов. Еще в 10 главах (37–46) также перепечатана целиком вся «Книжица» в десяти статьях, изданная в 1598 г. в Остроге против латинян и содержащая в себе, между прочим, семь посланий Мелетия, Александрийского патриарха. Глава 27 о ересях латинских заимствована из «Соборного изложения» 1620 г. патриарха Филарета; главы 34 и 35 об опресноках и о применении праздников перепечатаны из «Книги о вере» острожского пресвитера Василия, изданной в 1588 г. князем Острожским в Остроге; глава 36 – Слово на латинов – из сочинений Максима Грека и пр. «Кириллова книга» была собрана и напечатана в Москве в то самое время, когда там происходили состязания о вере с пастором датского королевича Вольдемара, и собирал ее один из участвовавших в состязаниях – протопоп Черниговского собора в Москве Михаил Рогов – «с прочими избранными мужи», и ею уже пользовался сам патриарх во втором своем послании к Вольдемару. Известен и третий такой же сборник, изданный тогда в Москве под заглавием «Книга о вере» (1648). Над составлением этого сборника потрудился игумен киевского Михайловского монастыря Нафанаил и потрудился, как сам говорит, «прегрешений ради моих, иже в школах латинских от езуитов вмале не прелщен бых, яко да сие малым сим трудом исправлю» (предисловие). В сборнике своем он поместил тридцать глав «не от своего умышления», а заимствованных из других сочинений, существовавших тогда в Западной России, в том числе десять глав из «Палинодии» Захария Копыстенского, тогда еще рукописной (именно: 3, 17, 18, 21, 22, 23, 25, 26, 27, 28), некоторые, впрочем, не сполна. Книга направлена против разных иноверцев, но наиболее против латинян и особенно униатов, говорит об отступлении их и представляет (в гл. 24) даже самое исповедание веры, которое произнесли в Риме Потей и Терлецкий пред папою. По просьбе протопопа московского Благовещенского собора Стефана Вонифатьева, царского духовника, Нафанаил прислал свою книгу-компиляцию в Москву; здесь книгу перевели на славянский язык и напечатали с прибавлением от себя в конце только небольшой статьи о крещении, взятой из прений с капланом датского королевича Вольдемара. Таким образом, оказывается, что две весьма важные книги, напечатанные в Москве при патриархе Иосифе и доселе наиболее уважаемые нашими раскольниками, «Книга Кириллова» и «Книга о вере», не суть произведения московские, а составлены почти исключительно из сочинений Западнорусской Церкви.
5. Книги руководственные в делах веры и церковного управления. Разумеем, во-первых, «Собрание краткия науки о артикулах веры... ради учения и ведения всем православным христианом, наипаче же детем учащимся» (1649) – это краткий Катехизис митрополита Петра Могилы, изданный в 1645 г. на польском и литовско-русском языках в Киеве, потом в 1646 г. во Львове и теперь на славянском языке и с некоторыми изменениями напечатанный в Москве. А во-вторых, Книгу Кормчую (1650). Она напечатана была по спискам ее фамилии Рязанской, или Кирилловской, т. е. с правилами большею частию сокращенными и с толкованиями преимущественно Аристина. Но выпущена в свет не тотчас по отпечатании, а спустя два года, когда была освидетельствована уже новым патриархом с освященным Собором и подверглась некоторым, впрочем весьма немногим и несущественным, изменениям.
Нельзя не отдать справедливости справщикам книг, бывшим при патриархе Иосифе: они трудились с большим усердием и напечатали столько книг (36 названий), сколько не печаталось ни при одном из прежних патриархов. Это были лица, избранные преимущественно из среды духовенства белого и монашествующего. Более известные из них: ключарь Успенского собора священник Иван, а с 1650 г. иеромонах Иосиф Наседка, главный действователь в прениях с датским королевичем Вольдемаром, внесший часть их в печатную «Книгу о вере», и протопоп черниговского собора Михаил Стефанов Рогов, составитель «Книги Кирилловой»; менее известные: архимандрит Андрониевского монастыря Сильвестр, протопоп Александро-Невского собора Иоаким, старцы: Савватий, Евфимий и Матфей и светские лица: Шестой Мартемьянов, Захарий Афанасьев и Захарий Новиков. К сожалению, эти справщики, может быть и лучшие грамотеи и начетчики своего времени, были недостаточно подготовлены к своему делу и при всем усердии исправлять книги наполнили их при печатании множеством ошибок, в которых и сами сознавались, прося себе прощения. Еще более прискорбно, что они, может быть и под давлением других, более сильных лиц, пользовавшихся доверием престарелого патриарха, привнесли в печатные книги несколько неправых мнений, послуживших впоследствии поводом к расколу, каково особенно мнение о двуперстии для крестного знамения. Мы знаем, что это мнение, появившееся не прежде 2-й половины XV в. между русскими книжниками, мало-помалу усиливаясь, было утверждено ими на Стоглавом Соборе (1551) в качестве догмата и сделалось обязательным для всех. Но проводить его в народные массы, приучить русских, чтобы они крестились двумя перстами, а не тремя, как научились креститься от предков с незапамятных времен, было весьма трудно для духовенства. Да и сами духовные могли не все относиться к новому учению сочувственно. По крайней мере есть достоверные свидетельства, что не только к концу XVI, но и до сороковых годов XVII столетия троеперстие для крестного знамения употреблялось еще в России. И из всех книг, напечатанных в Москве со времени открытия в ней типографии до патриарха Иосифа, учение о двуперстии помещено было только в одной – в большом Катехизисе Лаврентия Зизания (1627). Между тем при патриархе Иосифе распоряжавшиеся печатанием книг поместили это учение в нескольких книгах, именно: в предисловиях к Псалтири (1642) и следованной Псалтири (1642), издававшихся потом несколько раз, в «Книге Кирилловой» (гл. 14), в «Книге о вере» (гл. 9) и в малом Катехизисе. В последнем, перепечатанном с киевского издания, сделали даже порчу и там, где в подлиннике говорилось только о трех перстах для крестного знамения, поименовали их по-своему и прибавили еще о двух перстах. Чрез все эти книги, и особенно чрез Псалтирь, по которой обучалось молодое поколение, учение о двуперстии начало распространяться с необычайною быстротою, так что с наступлением 2-й половины XVII в. одни только люди престарелые продолжали еще держаться древнего, троеперстного крестного знамения и не хотели принимать нового, двуперстного. Равным образом, хотя еще Стоглавый Собор утвердил мнение о сугубой аллилуйе, во всех книгах, изданных в Москве до патриарха Иосифа, в которых только говорится об употреблении аллилуйи, обыкновенно печаталось: «Аллилуиа, трижды» или: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа», но издатели книг при Иосифе начали печатать: «Аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже» или: «Аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже, дважды».
Впрочем, в последние годы патриаршествования Иосифа начинался уже в деле исправления церковных книг и вообще церковности заметный поворот к лучшему. Еще в 1640 г., апреля 7-го Киевский митрополит Петр Могила «паче всех прошений своих» бил челом царю Михаилу Федоровичу, чтобы он приказал соорудить в Москве особый монастырь, в котором могли бы жить старцы и братия общежительного Киевского братского монастыря и обучать детей боярских и простого чину грамоте греческой и славянской, объясняя, что это было бы угодно Богу, честно для царского величества и во всех странах преславно, и выражал свою готовность прислать в Москву старцев с учителями, как только царю будет угодно. Но царь Михаил Федорович почему-то не воспользовался предложением Киевского иерарха. В 1645 г. приехал в Москву от Цареградского патриарха Парфения Палеопатрасский митрополит Феофан. В половине апреля он представил царю Михаилу Федоровичу патриаршие грамоты и подарки, а 27 июня прислал от себя чрез своего пристава в Посольский приказ челобитную на имя государя. Здесь говорил он, что паписты и лютеране имеют на Востоке типографии, печатают в них для греков множество книг церковных и святоотеческих, примешивая туда свои заблуждения и ереси, и тем смущают православных, а самим грекам турки по наущению от немцев не дозволяют печатать греческих книг, и, когда покойный патриарх Кирилл Лукарис завел было в Царьграде свою типографию и начал издавать греческие книги, немцы оклеветали его пред турками, и типография была закрыта. Потому митрополит и просил теперь Михаила Федоровича, чтобы он повелел завести греческую типографию в Москве и вызвал греческого учителя «учить русских детей философии и богословию на греческом языке и русском». И тогда, объяснял митрополит, будет обоюдная польза: для греков будут печататься книги без повреждений, по древним харатейным спискам, которых много на святой горе Афонской, а для русских подготовятся знающие люди, которые и начнут для них переводить эти неповрежденные греческие книги или исправлять по ним свои, еще прежде переведенные. Отправившись из Москвы уже по смерти Михаила Федоровича (†16 июля 1645 г.), митрополит Феофан встретил в Киеве «премудрого учителя», архимандрита великой Константинопольской Церкви Венедикта, у которого некогда и сам учился, и немедленно написал (от 18 октября) новому московскому государю Алексею Михайловичу письмо, рекомендуя этого ученого грека как человека, вполне способного завести в Москве греческую типографию и училище, а самого Венедикта убедил ехать для того в Москву. Венедикт прибыл в Путивль 18 февраля 1646 г., а чрез несколько времени и в Москву и подал в Посольский приказ две челобитные, в которых, между прочим, изложил сведения о самом себе. Он, как писал в челобитных, уже приезжал в Москву при царе Михаиле Федоровиче в год рождения Алексея Михайловича и получил тогда щедрую милостыню на свой монастырь святой Софии, хотя на возвратном пути милостыню ту отняли поляки. В монастыре своем он имел училище и более всего заботился «о том, чтобы образовать в нем учителей, преподав им полное церковное учение и священное богословие». И в настоящий раз он направлялся в Москву за милостынею же для своего монастыря, но был задержан в Киеве митрополитом Петром Могилою, который желал оставить его в своем великом училище для преподавания эллинского языка. Когда же митрополит Палеопатрасский Феофан объявил ему, Венедикту, что его зовут в Москву «для учения и печати», то он поспешил сюда в надежде заслужить у государя своими трудами большие милости для своей обители. И теперь он выражал полную готовность заняться в Москве обучением и печатным делом, которое знал вполне, и умолял царя и патриарха Иосифа дать ему, Венедикту, ответ, согласны ли оставить его в Москве для этой цели или нет, так как, прибавлял, «другие дают здесь совет противный, думая, что они великие мудрецы и ученые». Ответ был дан письменный и заключал в себе такого рода наставления ученому греку: таланты даются от Бога; никто не должен сам величать себя учителем и богословом, а только принимать таковую похвалу из чужих уст; святой Павел, потрудившийся более всех апостолов и высоко паривший в богословии, считал себя меньшим из всех их; особенно же при патриархе неприлично и крайне дерзко младшему по сану называть себя учителем и богословом; надобно помнить, как Господь обличал книжников и фарисеев, которые любили величать себя учителями... Венедикт, очевидно, не понравился московским книжникам, и предложение его было отвергнуто, и добрый государь, отпуская Венедикта из Москвы (в мае 1647 г.), велел только выдать ему на его монастырь своего жалованья 40 соболей.
Скоро, однако ж, и в Москве принуждены были сознать нужду в науке и в ученых людях. В 1649 г., 14 мая царь Алексей Михайлович сам писал к преемнику Петра Могилы Киевскому митрополиту Сильвестру Коссову и просил его прислать в Москву старцев-учителей, известных своим знанием греческого и латинского языков, именно: Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, о чем еще прежде писал к Черниговскому епископу Зосиме по случаю отсутствия в то время митрополита из Киева. Побуждением к этому послужило то обстоятельство, что в Москве задумали было напечатать всю славянскую Библию и желали исправить ее предварительно не по славянским спискам, как правились доселе печатавшиеся книги, но по греческому тексту, чего московские справщики сделать были не в состоянии. Митрополит Сильвестр поспешил исполнить желание московского государя и прислал к нему из Киево-братского училищного монастыря двух честных учителей – священноиноков Арсения Сатановского и Епифания Славинецкого, «на службу царскому величеству избранных», и третьего учителя и проповедника слова Божия, священноинока Феодосия Сафоновича, с просительною грамотою (от 20 июня) о милостыне Киево-братскому монастырю. Между тем один из любимцев царя, молодой постельничий Федор Михайлович Ртищев, по его царскому изволению и благословению патриарха Иосифа еще до отправления царем письма к митрополиту Коссову построил в двух верстах от Москвы, по киевской дороге, близ церкви святого Андрея Стратилата, монастырь точно такой, какого желал некогда Петр Могила. И благодаря, без сомнения, влиянию царского письма, посланного в Киев, Ртищев успел еще в том же 1649 г. вызвать в свой монастырь на жительство из Киево-Печерской лавры, из Межигородского и других киевских монастырей «иноков, изящных во учении грамматики словенской и греческой, даже до риторики и философии, хотящим тому учению внимати». Всех иноков прибыло тогда из Киева, конечно с благословения митрополита Сильвестра Коссова, до тридцати. Старцы-иноки немедленно открыли свое обучение для всех желающих, и первым в числе желающих был сам Ртищев, который дни посвящал своим служебным занятиям при дворе, а ночи нередко просиживал в своем Андреевском монастыре над греческою грамматикою и в беседах с учеными мужами. Новая наука, принесенная из Киева, произвела различное действие на москвичей. Нашлись лица, которые отозвались на голос ее с большим сочувствием и даже пожелали отправиться в самый Киев для полного своего образования, в чем и пособлял им тот же Ртищев. Но нашлись и такие, которые отнеслись к ней с большим подозрением и увидели в ней страшную опасность для веры. В 1650 г., апреля 3-го заявил окольничему Ивану Андреевичу Милославскому чернец Саул, что есть за ним государево дело, и просил про тот его извет доложить государю. Окольничий доложил, и чернец Саул сказал пред государем: «В нынешнюю зиму, 5 марта, приходили к нему, Саулу, в келью Иван Васильевич Засецкий, да Лука Тимофеевич Голосов, да Благовещенского собора дьячок Константин Иванов и между собою шептали: учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть, а боярин-де Борис Иванович (Морозов) держит отца духовного для прилики людской, а еретичество-де знает и держит». Государь велел расследовать дело. И дьячок Константин Иванов в расспросе показал (показания двух других лиц не сохранились): «Нынешнего года на масленице, дня не помню, провожали мы, Лука Голосов, Иван Засецкой да я, Константин, от Благовещенья протопопа к нему на двор и, проводив, пришли к воротней келье, к старцу Саулу, и сели на лавке. И говорили мне Лука и Иван: „Извести благовещенскому протопопу (Стефану Вонифатьеву), что он. Лука, у киевских чернецов учиться не хочет; старцы не добрые, он-де в них добра не познал, доброго учения у них нет; теперь он манит Федору Ртищеву, боясь его, а вперед учиться никак не хочет“. Да Лука же говорил: „Кто по-латыни научится, тот-де с правого пути совратится. Да и о том вспомяни протопопу: поехали в Киев учиться Перфилка Зеркальников да Иван Озеров, а грамоту проезжую Федор (Ртищев) промыслил; поехали они доучиваться у старцев-киевлян по-латыни, и как выучатся и будут назад, то от них будут великие хлопоты; надобно их до Киева не допустить и воротить назад. И так они (старцы-киевляне) всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (т. е. Неронова и Вонифатьева, считавшихся первыми знаменитостями в московском духовенстве) и других; враки-де вракуют они, слушать у них нечего, про то ничего не знают, чему учат“. И Константин говорил: „В прошлом 1649 г., летом, поп Фома, сосед мой, спрашивал меня: „Скажи, пожалуй, как быть? Дети мои духовные Иван Озеров да Перфилий Зеркальников просятся в Киев учиться“. Я, Константин, ему сказал: „Не отпускай Бога ради; Бог на твоей душе это взыщет“. А Фома молвил: „Рад бы не отпустить, да они беспрестанно со слезами просятся, и меня мало слушают, и ни во что ставят“. Потом Лука и Иван про боярина Бориса Ивановича Морозова говорили между собою тихонько: «Борис-де Иванович держит отца духовного для прилики людской и начал жаловать киевлян, а это уже явное дело, что туда уклонился, к таким же ересям“. Киевляне, однако ж, не унывали и вместе с преподаванием наук для желающих начали принимать участие и в исправлении печатавшихся книг. Известно по крайней мере, что, когда в 1650 г. была уже отпечатана по славянским спискам книга Шестоднев, ее сличили с греческим текстом и, нашедши в ней некоторые несогласия с последним, припечатали исправления их в конце книги, чтобы всю ее не перепечатывать, – это сличение и исправления могли сделать, конечно, не московские справщики, а киевляне.
В том же 1649 г., когда вызваны были из Киева ученые иноки, случилось в Москве и другое весьма важное событие. В нее прибыл Иерусалимский патриарх Паисий, который уже приходил к нам в 1636 г. от имени Иерусалимского патриарха Феофана для сборов на Гроб Господень, будучи тогда только игуменом. О прибытии Паисия довольно подробные сведения сообщает статейный список, сохранившийся доселе. В генваре 1649 г. государь получил известие из Путивля от воеводы Плещеева, что туда прибыл Иерусалимский патриарх Паисий с большою свитою, в которой находились архимандрит его Филимон, келарь старец Афанасий, казначей Иоасаф, архидиакон Парфений, поп Даниил, уставщик старец Арсений, два диакона – Максим и Парфений, два старца-келейника – Мелетий и Иоаким, патриарший племянник белец Харитон Иванов и племянник прежнего Иерусалимского патриарха Феофана белец Павел Иванов, детей боярских и слуг 25 человек. Алексей Михайлович тотчас же приказал выслать в Калугу навстречу патриарху сани с царской конюшни да царского жалованья ему две шубы, соболью под камкою и песцовую под тафтою, какие высланы были прежде приезжавшему патриарху Феофану. Послал также государь нарочного от себя Федора Мякинина, чтобы он встретил Паисия в Калуге и приветствовал царским именем; потом провожал до Москвы и дорогою расспросил: он ли держит ныне патриаршество Иерусалимское или кто иной на его месте; зачем едет к государю и везет ли какой приказ от прочих патриархов? Мякинин в точности исполнил волю государя и известил его со слов Паисия: патриаршество Иерусалимское держит он сам, в Москву едет, чтобы поздравить и благословить царя государя, от прочих патриархов никакого приказа с ним нет. В 26-й день генваря был торжественный въезд патриарха в Москву. Здесь встретил и приветствовал его от имени государя князь Мышецкий и проводил до Чудова монастыря, где назначено было Паисию на первых порах остановиться и откуда потом перешел он на Кирилловское подворье. В самом монастыре он встречен был архимандритом Кириллом и всею братиею с крестами и свечами и прикладывался к святым мощам и иконам. Князю Мышецкому дан был наказ постоянно состоять при патриархе Паисии, заботиться о содержании его и относиться к нему с такою же честию, как и к первопрестольнику Русской Церкви, но вместе велено было не допускать к Паисию никого из гречан, или турок, или иных иноземцев (подобно тому как было в приезд к нам патриарха Иеремии), а если от Московского патриарха или иных властей и бояр будут приходить с кормом к Паисию, тех допускать. Спустя два дня (29 генваря) государь посылал думного дьяка Михаила Волошенникова поговорить с патриархом Паисием. Патриарх объявил, что приехал бить челом о милостыне для искупления Гроба Господня, находящегося в великом и неоплатном долгу. Дорогою чрез Польскую землю, в Виннице, Шаргороде и других городах до Киева убеждал поляков не посягать впредь на православную веру. В Киеве приказывал от себя гетману Хмельницкому не соглашаться с бусурманами для пролития христианской крови, а сослаться с московским государем о помощи против ляхов. О себе сообщил, что уже четыре года патриаршествует в Иерусалиме и на время своего отсутствия поручил ведать духовные дела Вифлеемскому митрополиту; вообще же о патриархах передал, что трое из них, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, всегда живут между собою в союзе и общении, а у Цареградского патриарха с своими властями бывают по временам смуты, и часто его сменяют. Относительно Гроба Господня сказал, что православным христианам приходить к нему для молитвы свободно, только турки берут по семи ефимков с человека, и что на Гроб Господень благодать Святого Духа нисходит по-прежнему в Великую Субботу огнем небесным. Февраля 4-го государь торжественно принимал у себя патриарха Паисия и всю его свиту в своей Золотой палате, облеченный во весь царский наряд и окруженный боярами, окольничими и дворянами в золотом платье. Встретил патриарха на полсажени от своего престола и просил благословения. Патриарх благословил царя и целовал его в руку. Затем приветствовал его речью и поднес ему свои дары: три образа – Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца, части мощей святых Меркурия, Феклы, Пантелеимона и других, а также удостоился получить от царя жалованье: кубок серебряный позлащенный, несколько кусков бархата, атласа, камки, два сорока соболей и 200 рублей деньгами, всего же на 426 рублей. Отпуская Паисия, государь велел ему идти в соборную церковь (так когда-то велено было Антиохийскому патриарху Иоакиму царем Федором Ивановичем) к святейшему патриарху Иосифу, который готовился в то время служить литургию и в полном святительском сане стоял на облачальном амвоне, имея по сторонам митрополитов, архиепископов, епископов и прочее духовенство. Паисий по входе в Успенский собор, приложившись к святым иконам и мощам, приблизился к святейшему Иосифу, который для встречи его сошел на сажень с амвона, и оба патриарха целовались между собою о Христе, а все прочие духовные лица приняли у Паисия благословение. Место ему было приготовлено в церкви у заднего столпа по правую сторону, но он, когда началась литургия, объявил чрез переводчика, что желал бы стоять в алтаре и посмотреть службу, вследствие чего на малом входе по приказанию Иосифа введен был диаконом и двумя иподиаконами чрез царские двери в алтарь и всю обедню стоял на орлеце у царских дверей с правой стороны. После представления государю Паисий прислал в Посольский приказ список речи своей, произнесенной пред государем, в которой, выражая ему разные благожелания, между прочим, говорил: «Да сподобит тебя Бог приять превысочайший престол великого царя Константина, прадеда твоего... да будешь новый Моисей, да освободишь нас от пленения нечестивых, как он освободил сынов израильских от рук фараона». Пред наступлением Великого поста прислал в Посольский приказ новую бумагу, в которой, рассуждая о важности этого поста, высказывал государю пожелания провести святую Четыредесятницу здраво, радостно, невредимо и потом увидеть свет Святого Воскресения. Февраля 22-го государь по просьбе Паисия отпустил его со всею его свитою в Троицкий Сергиев монастырь и приказал сделать ему такую же встречу и такой же прием, какие обыкновенно делают там Московскому патриарху и сделаны были Иерусалимскому патриарху Феофану. Марта 2-го Паисий прислал в Посольский приказ письмо на имя государя, умоляя его освободить святые места Иерусалима от власти агарян и еретиков и повелеть русским архиереям, монастырям и вельможам, чтобы они сделали вспоможение на Гроб Господень. После первого, официального, приема государь еще несколько раз принимал у себя патриарха Паисия. В марте дважды – в день именин Алексея Михайловича, 17-го числа, и в день Благовещения Паисий удостоился быть приглашенным к царской трапезе вместе с патриархом Иосифом, причем, замечательно, «сидели оба патриарха с государем за одним столом: подле государя сидел Иосиф, патриарх Московский и всея Русии, а подле Иосифа патриарха сидел Паисий, патриарх Иерусалимский». В апреле Паисий один был приглашен государем в село Покровское, где также удостоился разделять с царем трапезу. С наступлением мая Иерусалимский святитель начал помышлять об отъезде из Москвы и 7-го числа был уже на отпуске у государя. Государь принял его торжественно, как и в первый раз. Думный дьяк Волошенников прочитал от имени государя речь патриарху, в которой, между прочим, говорил: «В каком насилии св. места от безбожных турок, мы с болезнию души и сердца нашего слышим, но воле Божией никто противиться не может. Господь ведает то, что ко спасению нашему устроил, мы, однако ж, непрестанное попечение имеем, чтобы Он отвратил Свой праведный гнев и возвратил св. град Иерусалим в руки благочестивых царей. И мы, великий государь, вас, отцов и богомольцев наших, в забвении не положим и нашим царским жалованьем и милостынею, что Бог даст, впредь не оставим». Затем патриарху и объявлено было государево жалованье соболями на 4000 рублей. В конце мая (27-го числа) Паисий еще раз был у государя в селе Покровском и получил от него соболей на 300 рублей, столько же от государыни и от царевен на 400 рублей. К 25-му числу июня он прибыл из Москвы в Путивль, а 3 июля выехал из Путивля на порубежный литовский город Конотоп.
Как ни кратковременно было пребывание Иерусалимского патриарха в Москве, оно не осталось бесплодным для Русской Церкви. Паисий успел заметить в ней некоторые разности от чинов и обрядов Восточной Церкви и «новшества», каким особенно показалось употребление двуперстия для крестного знамения, и не скрывал своих впечатлений. Замечания Паисия сильно подействовали на царя и патриарха Иосифа, и они решили отправить на Восток надежного человека, чтобы он на месте изучил тамошние церковные чины и обряды и представил о них сведения. Выбор пал на строителя Богоявленского монастыря в Кремле, принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре, старца Арсения Суханова, знавшего греческий язык. Арсений выехал из Москвы 10 июня вместе с патриархом Паисием и промедлил при нем слишком долго в Яссах, откуда два раза с грамотами его приезжал в Москву: в первый раз 11 декабря 1649 г., в другой – 8 декабря 1650 г. Во время последнего приезда он, как сам говорит, подал в Посольский приказ «Статейный список», который сохранился доныне. В этом списке, представляющем собою как бы дневник Арсения, он поместил, между прочим, и свои «прения о вере», какие имел с патриархом Паисием и другими греками, – прения в высшей степени любопытные, так как они свидетельствуют, до какой уже степени доходили тогда разногласия между русскими и греками особенно по вопросу о перстосложении для крестного знамения и как смотрели тогда русские или, частнее, русские книжники, подобные Суханову, на греков и свою отечественную Церковь.
Предварительно, пред изложением своих прений с греками о вере, Арсений рассказывает, что когда он после первого приезда в Москву возвращался из нее к патриарху Паисию, то на пути, в Молдавской земле, имел ночлег 30 марта 1650 г. в сербском монастыре Васлуе, бывшем метохиею святогорского Зографского монастыря. Здесь игумен монастыря и братия, сидя за трапезою, сказывали Арсению: был у них на Афонской горе некто честный и святой старец, родом серб, жил в ските, и держал у себя книги московские, и крестился крестным знамением по-московски, как писано в книге Кирилла Иерусалимского (т. е. «Кирилловой»), что напечатана в Москве, да и прочих тому ж учил. Узнали про то греки, и сошлись все из всех монастырей, и того сербина с московскими книгами поставили на Соборе, и испытали его во всем. Он дал им ответ по «Книге Кирилловой», как писали блаженный Феодорит, и Мелетий Александрийский, и за ними Максим Грек. И греки, выслушав ответ, назвали московские книги еретическими. Тогда старец сказал: есть у них старинная книга сербская, писанная лет за 130, и в ней о сложении перстов сказано, как и в московских печатных книгах. Принесли книгу на Собор, и она слово в слово сошлась с московскими. Греки разъярились на старца и хотели его сжечь с книгами. Но смилостивились над старцем, не сожгли его, а всяким жестоким смирением смиряли его, и бесчестили, и привели его к присяге, чтоб впредь ему так не креститься и других не учить; самые же книги московские, бывшие у него, «Книгу Кириллову», Многосложный свиток и Псалтирь с восследованием, взяли и сожгли, равно как и старую сербскую книгу. Рассказав про этот случай, сербские монахи и их игумен говорили Арсению, что греки горды и издавна ненавидят сербов, что, когда еще сербы и болгары крестились и просили переложить для них Священное Писание на славянский язык, греки им отказали; что, когда потом Кирилл Философ, происходивший будто бы от отца-болгарина и матери-гречанки и с детства навыкший языкам греческому, латинскому и славянскому, приходил в Царьград и просил у патриарха благословения сложить славянскую грамоту и переложить от греческого на славянский язык книги, греки это запретили Кириллу, и он принужден был обратиться к папе Адриану, который и благословил его на святое дело; что греки искали убить за то святого Кирилла и он скрывался от них у дальних славян до конца своей жизни... «Потому ненавидят нас, сербов, греки, – заключили свой рассказ сербские иноки, – что мы по славянским книгам служим и имеем своих архиепископа, и митрополитов, и епископов, и попов, а грекам хотелось бы, чтобы они у нас владычествовали».
В 9-й день апреля 1650 г. Арсений прибыл наконец в Терговище, в Мутьянской земле, где имел пребывание патриарх Паисий в своем патриаршем монастыре, и здесь-то спустя полмесяца начались у Арсения с греками прения о вере. Всех прений было четыре. Первое происходило 24 апреля. В патриаршем монастыре сидели за трапезою с патриархом митрополит Браиловский Мелетий, архимандриты Анфим и Филимон, поп Макарий, Иоасаф, дидаскал Малахия и вся братия и беседовали о сложении перстов и как креститься рукою. Обратился патриарх к старцу Арсению и, показывая ему свою руку с тремя сложенными перстами, спросил: «Так ли вы креститесь?» Арсений, сложа персты руки своей, как написано в «Кирилловой книге», отвечал: «Вот как мы крестимся». Патриарх: «Кто вам так велел?» Арсений: «Есть у нас о том писано в св. книгах, да и Максим Грек с Св. горы, ваш же гречин, так же писал». Патриарх: «Максим тот – еретик». Арсений: «Нет, владыко святой, ты, не зная его, зовешь еретиком, ради только сложения перстов, что вас обличает. Прежние патриархи в своих грамотах к нашему великому князю называли Максима вторым Златоустом; у нас в России он много писал, и в писании его не обретается никакой ереси. А вы покажите от писания, где то написано, что тремя перстами креститься». Патриарх: «Писал о том Дамаскин иподиакон». Арсений: «Дамаскина иподиакона мы не знаем, и книги его у нас в России нет; есть книга преп. Иоанна Дамаскина, да он о сложении перстов ничего не писал». Патриарх и греки: «Не Иоанн Дамаскин то писал, но некто по имени Дамаскин, иподиакон и студит, а как умер он тому лет с семьдесят». Арсений: «Тому вашему Дамаскину не верю, потому что был после Седьмого Вселенского Собора спустя многое время, и откуда он, каково и когда было житие его, у вас не написано, и знамениями и чудесами от Бога он не свидетельствован. Покажите мне свидетельство от древних св. писаний».
Мелетий митрополит и архимандриты: «Когда ты не веришь Дамаскину, ино о том пишет Иоанн Златоуст». Арсений: «Покажи мне, где Златоуст пишет». Патриарх велел принесть греческую книгу Иоанна Златоуста, напечатанную в Венеции, и в книге прочли, что надобно креститься крестообразно, а как слагать персты не написано. Арсения просили объяснить значение двуперстия, и он объяснил по Феодоритову Слову. Тогда патриарх, сложив три перста и показывая их, сказал: «Мы, греки, все так крестимся, и эти три перста знаменуют образ Пресвятой Троицы». Арсений: «Есть и у нас три перста во образ Пресв. Троицы, да не те, которые ты складываешь, только мы Крест Христов воображаем на лице двумя перстами, которые значат два естества во Христе, Божество и человечество, и снитие с небес на землю, ибо на Кресте страдал един Сын Божий, а не Троица. Да и у вас образ Спаса в церкви написан так, как мы крестимся». Патриарх: «То благословенная рука; так подобает благословлять, а не креститься». Арсений: «То Дамаскин вас учинил, что людей благословлять двумя перстами, а себя крестом знаменать тремя перстами. У нас одно знамение Креста: как святитель благословляет людей, так и на себе образ Креста изображаем». Патриарх: «Да откуда ж вы то взяли, ведь вы крещение приняли от греков?» Арсений: «Вы прежде нас сделались христианами, а мы после; скажите ж мне, откуда, и от кого, и в какое время вы то приняли, чтобы креститься тремя перстами». Архимандрит Филимон: «Нигде о том у нас не написано, но мы сами так изначала приняли». Арсений: «Хорошо ты сказал, что вы сами так изначала приняли, и мы так изначала приняли от св. апостола Андрея, и блаженный Феодорит так пишет и другие. Чем же вы лучше нас? И у нас Богу угодивших много, что и у вас было. Если вы приняли веру от апостолов, то и мы – от апостола Андрея, и хотя бы и от греков, то от тех, которые непорочно сохраняли правила св. апостолов, седми Вселенских Соборов и богоносных отцов, а не от нынешних, которые не хранят апостольских правил, и в крещении обливаются и окропляются, а не погружаются в купели, и книг своих и науки у себя не имеют, но принимают от немцев...» Архимандрит Филимон: «Одни вы на Москве так креститесь, а в Польской земле русские крестятся, как и мы, греки». Арсений: «...У вас в Терговище есть книга из Польской земли печатная, и в ней писано о крестном знамении слово в слово по-нашему, книга та у второго логофета Дришта – Славянская грамматика». На этих словах патриарх и все замолчали и, встав из-за трапезы, пошли кручиноваты, что хотели оправдаться святыми книгами, да нигде не сыскали, и то им стало за великий стыд. Когда все вышли из-за трапезы в монастырь, Мелетий митрополит, поп Макарий и старец Иоасаф сказали Арсению: «Откуда вы веру приняли, как не от нас, греков». Арсений: «Мы веру приняли от Бога, а не от вас и крещение приняли изначала от св. апостола Андрея, а не от вас. Скажите, от кого вы, греки, приняли крещение?» Архимандрит Филимон: «Мы приняли крещение от Христа, и от апостолов, и от Иакова, брата Господня». Арсений: «Вы неправду говорите; вы, греки, живете в Греции, Македонии, по сю страну Царяграда, подле Белого моря и около Селуня к Афонской горе, а Христос и Иаков, брат Господень, проповедовали в Иерусалиме, а в Иерусалиме греков не было, все жиды и арабы тогда жили, да и ныне в Иерусалиме и около него живут арабы и сириане, а греков нет, кроме вас, немногих приходящих туда старцев, живущих у патриарха; иерусалимские же старцы все – арабы, по монастырям живут и у патриарха. Вы крещение приняли по Вознесении Господнем от апостола Андрея и прочих; в то время как св. апостол Андрей был в Царьграде, приходил он Черным морем и к нам, и мы от него тогда ж приняли крещение, а не от греков». Оканчивая этим изложение своего первого прения с греками, Арсений присовокупил, что беседовавшие с ним греки, увидев дидаскала Лигоридия, не бывшего за трапезою, подозвали его к себе и передали ему о происходившем прении, и Лигоридий, выслушав от Арсения свидетельства о сложении перстов, будто бы сказал грекам: «Хорошо у них, лучше нашего» – и что этот же дидаскал, когда патриарх повелел ему приискать свидетельства от писаний в оправдание греков, будто бы отвечал: «Невозможно от писаний найти таких оправданий», за что и оскорбился на него патриарх.
Второе прение происходило 9 мая. По окончании трапезы с братнею патриарх велел Арсению идти за собою в келью и сказал: «Вчера мне мой старец Иоасаф говорил от твоего имени, чтобы я велел кому побеседовать с тобою о летописце, – для чего это тебе надобно?» Арсений: «Владыко святой, не знаю, отчего у нас с вами лета от Рождества Христова по летописцам не сходятся». Патриарх: «Да как тебе думается, у нас ли потеряно или у вас, говори со мною». Арсений: «С тобою говорить о том не сумею, либо речь в задор пойдет, как бы мне тебя на гнев не привесть, вели кому другому со мною говорить и речи наши записывать». Патриарх: «Скажи мне, с кем бы тебе хотелось говорить, с дидаскалом ли Лигоридием или с дидаскалом митрополитом Власием». Арсений: «Те люди науки высокой, с ними говорить не сумею; наука у них такова, что они стараются не истину сыскать, но только переспорить и замять истину многословием; наука та у них иезуитская. Дай мне кого-либо из своих архимандритов». Патриарх: «Почему ты не хочешь говорить с ними? Они у нас дидаскалы, люди ученые». Арсений: «Потому что в латинской науке много лукавства, а истину лукавством нельзя сыскать». Патриарх: «Если ты с дидаскалами говорить не хочешь, то мне одному о таком важном деле нельзя дать тебе ответа, а нужно писать ко всем патриархам. Невозможно в таком деле погрешить четырем патриархам; если у вас с нами не сходится по летосчислению, то у вас потеряно, а у нас, у всех четырех патриархов, полное согласие». Арсений: «А мне думается, что погрешено у вас, ибо по взятии Царяграда турками латиняне выкупили все греческие книги и у себя, переправя, напечатали и вам раздали. А что ты говоришь, что вам, патриархам, невозможно погрешить, то апостол Иуда и со Христом жил, а погрешил, так же и Петр апостол трижды отрекся от Христа, да из патриархов в Царьграде были еретики, и в Александрии, и в Риме и заводили многие ереси. От того и царство ваше разорилось, и ныне у вас в Царьграде ведется, что сами своих патриархов давите, а иных в воду сажаете, и ныне у вас в Царьграде четыре патриарха. А что ты говоришь, будто вы, греки, – источник всем нам в вере, то вы высокую (гордую) речь говорите. Источник веры – Христос Бог». Патриарх: «Вера от Сиона произошла, и все, что есть доброго, произошло от нас, ино мы корень и источник всем в вере, и Вселенские Соборы у нас же были». Арсений: «Ты правду говоришь, что от Сиона произошла вера и Соборы были у вас. И мы держим ту веру, которая произошла от Сиона и подкреплена Вселенскими Соборами, а вы, греки, той веры не держите, но только словом говорите. В 50-м правиле св. апостолов, которое они писали в Сионе, т. е. в Иерусалиме, и в правилах Вселенских Соборов заповедано креститься в три погружения, а вы не погружаетесь при крещении, но обливаетесь и покропляетесь. Св. апостолы в своих правилах повелели верным с еретиками не молиться в церкви, а вы, греки, молитесь в одной церкви вместе с армянами, римлянами и франками и святыню им даете на обедне. Напрасно вы называетесь источником в вере всем: первое Евангелие написал Матфей спустя восемь лет по Вознесении Христовом на еврейском языке к уверовавшим иудеям, а не к грекам – то есть первый источник в вере... А что Соборы Вселенские были у вас, то на Соборах были не одни греки, но и римляне и со всей вселенной. Да и Вселенские Соборы – не источник веры: они собирались на еретиков, разорявших веру Христову, преданную нам от апостолов, и только подкрепляли предание апостольское, а не вновь веру составляли. Вера изначала произошла от Христа Бога и предана апостолам, а апостолы, приняв от Христа, передали веру во весь мир. Вы, греки, называете себя источником для всех верных, как папа называет себя главою Церкви. Мы же говорим вам, что и папа не глава Церкви, и греки не источник всем. А если и были источником, то ныне он пересох; вы и сами страдаете от жажды, как же вам напаять весь свет из своего источника?»
Третье прение происходило 3 июня, но ему предшествовали некоторые обстоятельства, о которых предварительно и рассказывает Арсений. Мая 11-го дидаскал Григорий, родом русин, живший у Терговицкого митрополита Стефана, передал Арсению, что Охридонский епископ Даниил, находясь у митрополита Стефана, говорил: «Спорит со мною Арсений, как креститься рукою, будет он в Турецкой земле, сломают ему рога. Было у нас на Афонской горе такое дело: в русском монастыре крестился один старец по московским книгам, и святогорские старцы, собравшись все, соборне осудили его и предали его турку в темницу, а когда он оттуда освободился, то мы закляли его вперед так не креститься и других не учить, московские же книги я присудил сжечь, и они сожжены». В 1-й день июня поп патриарха Паисия Иоасаф после вечерни сказал Арсению: «Я спрашивал в церкви у епископа Даниила, он ли присудил сжечь книги московские на Афонской горе, и он в том не заперся, а сознался при многих свидетелях. Рассказал я о том патриарху, он подивился, старец же Амфилохий, прилучившийся у патриарха, подтвердил, что книги московские пожжены на Афонской горе при нем». На следующий день после утрени патриарх позвал Арсения к себе в келью и расспрашивал: «Где ты слышал и давно ли о сожжении государевых книг на Афоне греками?» Арсений: «Слышал я в Васлуе от старцев Зографского монастыря, да и в Терговище от многих людей, да и епископ Охридонский Даниил похвалялся, что он присудил сжечь те книги». Патриарх: «Напрасно государь царь таким врагам еще милостыню дает; прямо из-за той своей гордости мы и царство свое погубили; если бы и ересь в книгах сыскали, то следовало бы то место помарать, а книг не жечь». И, призвав старца своего Амфилохия, очевидца события, патриарх расспрашивал его подробно пред Арсением. Амфилохий передал, что святогорские старцы, собравшись все, надели на себя епитрахили, а старца серба поставили среди церкви в ризах, судили его, называли еретиком и самого заставили положить книги на огонь; что сожжены именно две великие книги московские в десть, а третья в полдесть; что имя старцу тому Дамаскин и борода у него до самой земли, как у Макария Великого. В 3-й день июня призвал патриарх митрополита Власия и своих архимандритов к себе, равно и старца Арсения, и спрашивал его: «Как ты думаешь о вчерашнем деле и чего от нас хочешь». Арсений: «Владыко святой, не мое то дело; если государь царь Алексей Михайлович узнает о нем, то святогорские старцы, когда будут в Москве бить челом о милостыне, сами дадут государю ответ, за что жгли государевы книги. Я только прошу спросить епископа Даниила, за что они государевы книги пожгли, какую ересь в них сыскали». Позван был епископ Даниил, стали его допрашивать, и он заперся и говорил, что московских книг на Афоне не жгли, а сожгли только сербскую книгу, писанную лет за 130, и что есть письмо о том с Афонской горы к Терговицкому митрополиту Стефану. Но старец Амфилохий, самовидец дела, став по приказанию патриарха пред лицом епископа, подтвердил прежнее свое показание. Тогда Арсений, взяв у патриаршего дидаскала Малахии печатную книгу Грамматику и разогнув ее, поднес к патриарху и сказал: «Вы говорите, что ваши греческие книги правят в Венеции и в Аглицкой земле ваши православные греки. Эта книга напечатана в Венеции, а в книге напечатана самая главная римская ересь: „И в Духа Святаго, Иже от Отца и Сына исходящаго“. Вот такие книги следовало бы вам сожигать. В наших же книгах ереси нет; государь царь у нас православный, ереси никакой не любит; книги правят у нас люди избранные и беспрестанно над тем сидят, а над теми людьми надзирают по государеву указу митрополит, и архимандрит, и протопопы, кому государь укажет, и о всяком деле докладывают государю и патриарху». Патриарх: «Нехорошо сделали; мы и латинских книг не жжем, но что ересь, то мараем в них». После этого епископ Даниил был отпущен, а к митрополиту Терговицкому Стефану послали, чтобы дал письмо, присланное с Афонской горы касательно сожжения московских книг. И началось третье прение.
Митрополит Власий: «О крестном знамении ни евангелист, ни апостол – никто не писал, как слагать персты, то предоставлено нашему изволению; подобает только крестообразно творить крест, а то все хорошо, и ереси и хулы на Бога в том нет. Мы складываем персты – великий с двумя верхними во образ Троицы – и теми крестимся, а вы складываете великий перст с двумя нижними во образ Троицы, а двумя верхними креститесь; то же Добро – один Крест Христов воображается, только нам мнится, что наше лучше, мы старее». Арсений: «Знаю, владыко, что вы старее, но старая одежда требует починки; когда церковь каменная или палата попортится, надо починить. Много у вас предания апостольского и отеческого развалилось, а починить, т. е. исправить, не хочете. Надмеваясь гордостию, называете себя источником для всех в вере, а между тем в крещении вместо погружения обливаетесь и покропляетесь; также о крестном знамении, оставив предания блаженного Феодорита и прочих, держитесь нового своего учителя Дамаскина иподиакона. В церкви у вас Спасов Образ написан и руку держит, как мы крестимся и как блаженный Феодорит писал». Патриарх и митрополит: «Так благословлять подобает, а не креститься». Арсений: «У нас по-древнему и для благословения, и для крестного знамения один крест. Мне думается, что изначала и вы крестились, как мы ныне и как в церкви на иконе у вас и у нас Спасова рука пишется. А то вам написал новый ваш учитель Дамаскин иподиакон и сделал вам в одном кресте три креста, людей велел крестить пятью перстами, а себя тремя; мы же старое предание держим, как пишет блаженный Феодорит. Вы сказали, что армяне так слагают персты, как мы, но если и армянин добро делает и по древнему преданию крестится, чем то виновато? А если и грек изменит старое предание, чем то право?..»
Четвертое, и последнее, прение происходило 4 июня. Прение это вели с Арсением патриарший старец Иоасаф и другие греки. Иоасаф: «Не добро у вас на Москве делают, что в другой раз крестят христиан». Арсений объяснил, что на Москве вновь крестят только тех, кто крещен неправильно, чрез обливание, римлян и ляхов, ибо «еретическое крещение несть крещение, но паче осквернение». Иоасаф: «Почему же у вас вновь не крестят греков, когда и они обливаются в крещении, а не погружаются?» Арсений: «Потому что мы не знаем этого, а если сведают в Москве про ваше обливание, то и вас станут крестить». Иоасаф: «Нестаточное то, чтобы нас снова крестить, не гораздо у вас то делают, и наш патриарх хочет писать об этом к другим патриархам, и, согласившись, будут о том в Москву писать к государю и патриарху». Арсений: «Если добре будут писать, ино послушают, а станете писать противно св. апостолам, то на Москве и четырех патриархов не послушают, знают на Москве древнее предание и без четырех патриархов». Иоасаф: «Невозможно не послушати четырех патриархов, о чем ни станут писать один или четверо». Арсений: «Отчего невозможно? Папа и главный был у четырех патриархов, да вот ныне его не слушают». Иоасаф: «Папа – еретик, потому не слушают его». Арсений: «А и то неправославное ж дело, что св. апостолы велели крестить в три погружения, а четыре патриарха обливают или покропляют, и то есть папина ересь». Иоасаф: «Да как вам не послушать четырех патриархов, кого же вам слушать?» Арсений: «Если по преданию св. отец станут писать, послушают, а не по преданию – не послушают; могут на Москве и четырех патриархов отринуть, как папу, если неправославны будут... Мы на Москве живем и об одном патриархе с митрополитами, архиепископами и епископами, то ведь вам, грекам, нельзя ничего делать, без четырех ваших патриархов. Когда в Царьграде был благочестивый царь, единый под солнцем, он учинил четырех патриархов да папу в первых, и те патриархи были в одном царстве под единым царем и на Соборах собирались по его царскому изволению. А ныне вместо того царя на Москве государь царь благочестивый, единый царь благочестивый во всей подсолнечной, и царство его христианское Бог прославил. И устроил наш государь царь у себя вместо папы в царствующем граде Москве патриарха, а вместо четырех патриархов – на государственных местах четырех митрополитов, ино у нас на Москве возможно и без четырех патриархов ваших править закон Божий. Ныне у нас царь благочестивый, а патриарх имеет под собою митрополитов, архиепископов и епископов, потому и патриарх. А ваш патриарх Александрийский над кем патриарх? У него только две церкви во всей епархии и ни одного митрополита, архиепископа и епископа... Живут ваши четыре патриарха и без папы, когда он уклонился в ересь, так и мы ныне можем без вашего учения быть... Напрасно вы хвалитесь, что мы от вас крещение приняли: мы приняли крещение от св. апостола Андрея, который из Византии приходил Черным морем до Днепра, а Днепром до Киева, а оттуда до Новгорода. Потом великий князь Владимир крестился в Корсуне от тех христиан, которые крещены находившимся там в изгнании Климентом, папою Римским. Из Корсуня взял Владимир в Киев мощи Климентовы, и митрополита, и весь священный чин. И мы как приняли веру и крещение от св. апостола Андрея, так и держим и в крещении погружаемся по апостольскому 50-му правилу. А вы, греки, апостольского правила не храните, в купели в три погружения не креститесь, но по новому римскому уставу обливаетесь и покропляетесь. И потому явно, что мы крещение от апостолов приняли, а не от вас, греков... У вас в Греции, также и у валахов, не сыщешь ни одного человека, крещенного правым крещением, и вы мало не соединяетесь с римлянами. Да вы и лета от Рождества Христова потеряли; пишете: в нынешнем во 7158, а от Рождества Христова 1650 г., тогда как ваши же греческие летописцы все свидетельствуют, что Христос родился в 5500 г. (а не в 5508). Это вы заняли от римлян, ибо школ еллинского учения не имеете, и книги вам печатают в Венеции, и учиться ходите в Рим и в Венецию, и дидаскалы у вас все оттуда, навыкшие там еретическим обычаям, а каковы дидаскалы ваши, тому и вас учат, а вы во всем их слушаете. Все доброе, бывшее у вас, перешло благодатию Христовою к нам в Москву». И архимандриты говорили: «Что от нас к вам перешло, скажи явно». Арсений: «Первое, был у вас царь благочестивый, а ныне нет, и вместо его воздвиг Бог на Москве благочестивого царя, и ныне у нас государь царь православный один сияет благочестием во всей подсолнечной и Христову Церковь от всяких ересей защищает. И еще скажу вам: на Втором Вселенском Соборе было положено считаться Константинопольскому патриарху вторым по Римском ради царствующего града, а ныне чем величаться вашему патриарху? Не может патриарх ваш по городу со крестами ходить и на своей главе креста носить, также и на церкви креста иметь или на осляти ездить и даже в колокола звонить. Ныне ему не только против Римского, но и против Московского епископа невозможно величаться. Вместо того у нас ныне на Москве патриарх не только как второй по Римском, но как первый епископ Римский, как древний благочестивый папа, украшается, нося на главе своей белый клобук Сильвестра, папы Римского... и весь святительский, и священнический, и иноческий чин в Московском государстве красится, как прежде было в Риме... В прежнее время много было у вас монастырей и преподобных, а ныне и церквей нет: бусурманы ими завладели и построили из них мечети; много было у вас и св. мощей, и вы их разносили по разным землям, а ныне у вас мощей святых нет. У нас же древних св. мощей много, и риза Господа нашего Иисуса Христа у нас же, и в нашей земле многих прославил Бог угодников и иных прославляет: мощи их лежат нетленны и чудеса творят». Вслед за этим Арсений прочел грекам Повесть о белом клобуке, в которой, между прочим, предсказывалось, что как ветхий Рим отпал от веры гордостию, так и в новом Риме – Константинополе агарянским насилием христианская вера погибнет, а на третьем Риме – на Русской земле воссияет благодать Святого Духа, что все христианские царства сойдутся в одно царство Русское православия ради и что патриаршеский чин от Константинополя дан будет Русской земле во времена своя, и будут первые последними и последние первыми.
Подлинность рассмотренного нами сочинения, сохранившегося в подлиннике, не может подлежать сомнению. Арсений, защищая двуперстие для крестного знамения, не сказал ничего нового, чего бы не было в Стоглаве и в тогдашних московских печатных книгах. Раскольником его за это называть нельзя: мнение о двуперстии разделяли тогда или должны были разделять все в России, сами иерархи. Также и греки говорили в защиту троеперстия то, что могли сказать на первых порах, без дальних справок и изысканий, а слова митрополита Власия о значении того и другого перстосложения заслуживают полного уважения. Равным образом и сказанное Арсением о погружательном и обливательном крещении, о падении Греческого царства и Церкви и о возвышении России и Русской Церкви вполне соответствовало тому, что было принимаемо тогда в России. Надобно помнить, что Арсений записывал свои прения с греками не во время самых прений, а уже после. И потому неудивительно, если по свойственной человеку слабости старался выставить себя победителем, а соперников своих унизить и если, с одной стороны, записал, может быть, не все, что говорили греки, а с другой – прибавил от себя при изложении прений немало и такого, чего не говорил во время прений. Во всяком случае эти прения, записанные Арсением, представляют одно из самых ярких свидетельств о тогдашнем религиозном настроении умов в нашем отечестве.
В 24-й день февраля 1651 г. Арсений снова отпущен был из Москвы к Иерусалимскому патриарху Паисию, с тем чтобы, если и теперь патриарх не поедет в Иерусалим, Арсений один ехал туда, как можно. Причем в Посольском приказе думный дьяк Волошенников государевым словом сказал Арсению, чтобы он, «будучи в греческих странах, помня час смертный, писал бы вправду, без прикладу», – не намек ли это на то, что поданный уже Арсением «Статейный список» не показался писанным вправду, без прикладу? Паисий действительно и теперь не поехал в Иерусалим, и Арсений, добыв себе за деньги проезжую грамоту чрез Валахию, 5 мая 1651 г. выехал из Ясс и один отправился на Восток. Был в Константинополе, посетил архипелагские острова, проехал в Египет, где беседовал с Александрийским патриархом Иоанникием, довольно долго прожил в Иерусалиме и оттуда чрез Малую Азию, Грузию и Кавказские горы возвратился на родину. В Москву прибыл 7 июня 1653 г., уже по смерти патриарха Иосифа, и представил царю свой «Проскинитарий» («Поклонник»), в котором изложил свои путевые заметки, описание святого града Иерусалима и описание чинов и обрядов Греческой Церкви. Из книги старца Арсения русские могли убедиться, что на Востоке действительно многое в церковных службах, обрядах и обычаях совершается не так, как в России, что там, в частности, троят аллилуйю, а не двоят, употребляют на проскомидии только пять просфор, а не семь, творят крестные ходы вокруг церкви против солнца, а не посолонь, допускают крещение чрез обливание в случае болезни крещаемых и по выздоровлении не перекрещивают их чрез погружение, считая, значит, обливательное крещение действительным. Но весьма замечательно, во всем своем «Проскинитарии» Арсений ничего не говорит о сложении перстов для крестного знамения и в продолжение всего своего путешествия по Востоку ни с кем не заводил речи о таком важном в то время предмете, даже с Александрийским патриархом, которому предложил до тридцати вопросов. Чем объяснить это, если не догадкою, что Арсений еще прежде вдоволь наговорился с греками о крестном знамении и изложил свои мысли о том в особом «Статейном списке», или прении? Не станем обозревать подробно содержания «Проскинитария»: он напечатан и всякому доступен. Но заметим, что изложенные в нем свидетельства Арсения о многих церковно-богослужебных разностях между русскими и греками, естественно, должны были возбуждать вопросы, где сохранилась истина и где допущены отступления от нее – у греков ли или у нас, и указывали на необходимость основательно заняться решением этих вопросов, внимательнее пересмотреть наши церковные книги и позаботиться о более строгом исправлении их.
Третьим важным событием 1649 г., совершившимся в Москве, было поставление на кафедру Новгородской митрополии Никона, того самого Никона, которому вскоре выпал жребий принять на себя великий труд такого пересмотра и исправления наших церковных чинопоследований. Никон родился в мае 1605 г. в селе Вельеманове (ныне Княгининского уезда Нижегородской губернии) от крестьянина Мины и назван Никитою. Лишившись матери вскоре после своего рождения, он много терпел в детстве от своей злой мачехи, имевшей у себя детей от прежнего мужа, и, когда начал подрастать, отдан был отцом учиться грамоте. Грамота далась Никите скоро, но когда он от учителя воротился в дом отца, то начал было ее забывать. И потому, чтобы не забыть ее совершенно и более навыкнуть Божественному учению, он решился тайком от отца, взяв у него несколько денег, удалиться в обитель Макария Желтоводского. Здесь чрез посредство какого-то старца, внесши за себя денежный вклад, Никита был принят на жительство с крилошанами и, посещая ежедневно с великим усердием храм Божий, хорошо изучил церковные службы, чтение и пение. Возвратившись домой по просьбе отца незадолго пред его смертию, Никита чрез несколько времени по совету родственников вступил в брак и нашел себе причетническое место в каком-то селе, в котором скоро сделался и священником на двадцатом году своей жизни. Московские купцы, узнавшие о его достоинствах, уговорили его перейти на священническое место в Москву. Десять лет прожил Никита в супружестве, имел трех детей, но, лишившись их одного за другим, уговорил жену свою поселиться в московском Алексеевском монастыре, дал за нее вклад, построил для нее келью, а сам удалился на Белоозеро в Анзерский скит (на острове Анзерском, в 20 верстах от Соловецкого монастыря) и принял там пострижение с именем Никона от самого основателя скита преподобного Елеазара. Скоро Елеазар отправился в Москву для сбора пожертвований на сооружение храма в своем скиту и взял с собою Никона. Но, возвратившись из Москвы, где собрал до пятисот рублей, не спешил приступать к постройке. Никон стал напоминать своему настоятелю, чтобы он начинал постройку, советовал по крайней мере отдать деньги в Соловецкий монастырь для хранения и, наконец, осмелился укорить Елеазара и братию в сребролюбии. Настоятель сделал иноку строгое замечание, и огорченный Никон решился удалиться с Анзерского острова, где провел три года, и перешел в белозерскую Кожеозерскую пустынь. Здесь братия, видя его суровые иноческие подвиги, не замедлили избрать его себе в игумена. И Никон в 1643 г. посвящен был в этот сан Новгородским митрополитом Аффонием. Спустя три года, когда Никон прибыл в Москву по делам своего монастыря и представился царю, еще семнадцатилетнему юноше, то произвел на него самое глубокое и отрадное впечатление. Царь пожелал иметь кожеозерского игумена настоятелем своей царской обители, и патриарх тогда же (1646) произвел Никона в архимандрита Новоспасского московского монастыря. А чтобы чаще видеть излюбленного архимандрита и пользоваться его беседами, царь приказал ему каждую пятницу приезжать к заутрене в придворную церковь. Во время этих бесед Никон стал ходатайствовать за обидимых и угнетенных, вдов и сирот и тем еще более привлек к себе впечатлительное сердце молодого государя. Алексей Михайлович поручил ему принимать челобитные от всех нуждающихся в царской милости и управе. И когда Никон привозил эти челобитные, которые во множестве подавались ему и в обители его, и на пути во дворец, царь выслушивал их тотчас после заутрени, не выходя из церкви, и тут же давал по ним решения. Имя Никона сделалось славным во всей Москве, и в нем увидели большого человека. Когда Новгородский митрополит Аффоний по дряхлости и слабости отказался от своей кафедры (7 генваря 1649 г.) и отошел на покой в Хутынь монастырь, то по желанию царя на эту высшую после патриаршей кафедру избран был новоспасский архимандрит Никон. И 11 марта он был посвящен в митрополита Новгородского в Успенском соборе святейшим патриархом Иосифом. Находившийся тогда в Москве Иерусалимский патриарх Паисий легко заметил и отличил Никона. В письме своем пред наступлением Великого поста, поданном в Посольский приказ на имя государя, Паисий под самый конец присовокупил: «Находясь в прошедшие дни у вашей милости, я говорил с преподобным архимандритом спасским Никоном, и полюбилась мне беседа его. Он муж благоговейный, и досужий, и преданный вашему царскому величеству. Прошу, да будет он иметь свободу приходить к нам для собеседований на досуге, без запрещения вашего величества». В другом письме на имя государя, посланном в Посольский приказ уже по рукоположении Никона в архиерейский сан, Паисий выражался: «Прославляю благодать Божию, которою просветил вас Дух Святой, чтобы избрать и возвести на св. престол митрополии Новгородской такого честного мужа и преподобного священноинока господина архимандрита Никона. Он достоин утверждать Церковь Христову и пасти словесные Христовы овцы... Я, богомолец ваш, очень тому обрадовался. И если будет позволение вашего царского величества, то и мы от благодати, что имеем от св. мест, подарим ему одну мантию». Государь, верно, дал позволение, потому что Паисий действительно подарил Никону мантию при своей грамоте (от 5 мая), в которой написал: «Видя его, Никона, добродетели и достоинства и не имея ничего, чтобы оставить ему в дар, мы дали ему власть и благословили его носить мантию с червлеными источниками во все дни жизни своей, и никто его о том да не истязует». Никону-то как сильному у государя сообщал Паисий и свои замечания об отступлениях Русской Церкви, особенно о двуперстии, и, конечно, не без советов Никона состоялась известная поездка Арсения Суханова на Восток и вызов киевских ученых в Москву. Отпустив своего любимца в Новгород, царь поручил ему иметь наблюдение и над гражданскими властями, посещать темницы, выслушивать узников и освобождать невинно осужденных. И Никон вполне оправдал доверие царское и высшей духовной власти. Он весьма часто совершал Божественные службы, говорил собственные проповеди и поучения, которыми привлекал множество народа, владея голосом сильным и приятным. Устроил в Новгороде для убогих сирот четыре новые богадельни, испросив на них ежегодное пособие от государя, во время голода открыл в своем доме большую палату, называвшуюся погребною, и кормил в ней ежедневно от ста до трехсот и более приходивших бедных, а другим раздавал милостыню, и когда в Новгороде случилось возмущение в марте 1650 г., то хотя сам много пострадал от бунтовщиков и был совершенно избит ими, но своею твердостию и увещаниями к народу и особенно своими вестями, которые находил возможность пересылать государю, несмотря на все препятствия, много способствовал к прекращению мятежа, за что и удостоился от государя великих милостей. Алексей Михайлович вел с Никоном частую переписку и каждую зиму приглашал его к себе в Москву и удерживал его здесь на целые месяцы. Никон имел уже возможность, будучи только митрополитом, оказывать огромное влияние на церковные дела и пользовался ею.
Зло, против которого боролись власти церковные около столетия и которого не могли одолеть, составляло так называемое многогласие при отправлении общественного богослужения. Церковные службы, как положено совершать их по уставу, казались длинными и утомительными, а между тем опускать что-либо из предписанного уставом считали тяжким грехом. И вот, чтобы сократить службы и выполнить все требования устава, придумали и мало-помалу привыкли отправлять службы разом многими голосами: один читал, другой в то же время пел, третий говорил ектении, четвертый – возгласы и пр. И из всего выходила такая путаница звуков, что почти ничего нельзя было понять. Еще на Стоглавом Соборе царь Иван Васильевич жаловался на чтение и пение по церквам в два, в три голоса, и Собор постановил совершать службу Божию «чинно и немятежно, а вкупе псалмов и Псалтири не говорить, и канонов вдруг не канонархать, и не говорить по два вместе» (гл. 16). Ко времени патриарха Гермогена это «великое неисправление» еще усилилось: многие со слезами сказывали ему, что церковные службы отправляются «голоса в два, и в три, и в четыре, а инде и в пять, и в шесть». При патриархе Иоасафе это бесчиние в церквах простерлось еще далее: читали и пели уже «голосов в пять. и в шесть, и больши со всяким небрежением». И сам патриарх, уступая укоренившемуся обычаю, дозволял «говорити голоса в два, а по нужде в три», только шестопсалмие велел читать в один голос и в то время не петь Псалтири и канонов. Во дни патриарха Иосифа нашлись люди, как находились и в прежнее время, которые возмущались этим безобразным обычаем и желали его искоренить. Таков был Федор Михайлович Ртищев, который обращался и к патриарху, и к прочим архиереям, и к знатнейшим царедворцам и хлопотал об устроении в церквах по древнему чину единогласия вместо многогласия. Ртищеву усердно помогали протопопы Неронов и Вонифатьев, стараясь действовать в том же духе на московское духовенство, помогал также и Никон, будучи еще новоспасским архимандритом. Другое столько же закоренелое зло, касавшееся, впрочем, собственно церковного пения, а не всей церковной службы, состояло в том, что в пении произносили слова не как в речи, а растягивали иногда до безмыслия, переменяли в них полугласные буквы на гласные, прибавляли новые гласные, отнимали согласные, переносили ударения. Это так называемое хомовое, или раздельноречное, пение в противоположность древнему пению «на речь», начавшееся у нас еще в XV в., постепенно усиливалось и в 1-й половине XVII достигло крайностей. Преподобный Дионисий, архимандрит Троице-Сергиева монастыря, справедливо укорял пресловутого в свое время головщика и уставщика Логгина за то, что он своим пением только смущает братию в церкви и вводит в смех, когда, например, поет: «Аврааму и семени его до века» и пр. Около половины XVII в. инок Евфросин написал «Сказание о различных ересех и о хулениих на Господа Бога и на Пречистую Богородицу, содержимых от неведения в знаменных книгах», разумея под ересями и хулениями те искажения слов, каким подвергались они при пении, например: Сопасо (Спас), во моне (во мне), пожеру, волаемо, людеми и подобное. Он свидетельствовал, что подобные искажения и ереси в знаменных (нотных) книгах бесчисленны, и призывал всех отцов и братий соединиться и прибегнуть к благочестивому царю и патриарху Иосифу с мольбою, чтобы они повелели исправить нотные церковные книги по древним харатейным спискам и ввести вновь наречное пение вместо раздельноречного. Вступив на Новгородскую кафедру, Никон своим примером и влиянием сделал то, над чем безуспешно трудились другие. Он строго запретил многогласие при совершении богослужения во всех новгородских церквах, и вместо раздельноречного «первее повеле в своей соборной церкви греческое и киевское пение пети... и, на славу прибрав клиросы предивными певчими и гласы преизбранными», устроил «пение одушевленное, паче органа бездушного, и такового пения, якоже у митрополита Никона, – говорит его биограф, – ни у кого не было». Царь, когда услышал этих певчих, с которыми Никон обыкновенно приезжал в Москву, тотчас завел такое же пение и у себя в придворной церкви. И вслед за тем «нача великий государь о единогласном и наречном пении в церквах промышление творити, емуже в сем богоспасаемом деле великий помощник и поборник бысть преосвященный Никон митрополит, а святейший Иосиф, патриарх Московский, за обыкновенность тому доброму порядку прекословие творяше и никакоже хотя оное древнее неблагочиние на благочиние пременити».
Вопрос о единогласии или многогласии в церковном богослужении Московский патриарх считал слишком важным. Потому опасался решить этот вопрос сам, а обратился за решением его, как и некоторых других вопросов, к Цареградскому патриарху и Собору. В начале 1650 г. приезжал в Москву с вестями к государю от Цареградского патриарха Парфения грек Фома Иванов и был за благословением у святейшего Иосифа. Последний упросил Фому доставить его письмо «о церковных великих потребах» Вселенскому патриарху и достать у него и у Собора ответную грамоту на это письмо. Грек Фома исполнил просьбу нашего первосвятителя и в декабре (8 числа) того же года привез ему две грамоты из Царьграда, писанные в 16-й день августа. Одну из грамот, начало которой, к сожалению, не сохранилось, патриарх Парфений прислал лично от себя и говорил в ней нашему патриарху: «Если и иное что понадобится Вашему блаженству, то с братскою о Христе любовию пусть пишет нам и присылает вопросы о исправлениях церковных. Ибо великая Церковь Христова (т. е. Константинопольская) благодатию Св. Духа есть начало иным Церквам и должна исправлять в них неисправное. И она на прошения никогда безответною не бывает...» Другую грамоту Парфений прислал от лица всего своего Собора. Здесь также сначала говорил: «Просите и дастся вам... во всякое время всякое разрешение недоумений... Наша святая, истинная, великая Церковь вселенского престола прияла от Господа силу отверзать верующим смысл Божественного учения и утверждать в разумении истинной и пресветлой веры христианской... Ибо наш престол есть источник и начало всем Церквам и подает жизнь всем благочестивым христианам во все Церкви... соблюдая доднесь все догматы благочестия...» Затем излагал самые вопросы, присланные нашим патриархом, и ответы Собора на эти вопросы. Первый вопрос: «Можно ли многим архиереям и ереям служить Божественную литургию на двух потирах?» Ответ: «Архиереи заступают место Господа Иисуса, а священники – апостольский лик и, совокупляясь Св. Духом воедино, совершают Божественную службу на одном потире... Ибо и Сам Господь явился своим ученикам на Тайной вечери с единым потиром, и преподал им Пречистое Тело Свое и Пречистую Кровь Свою, и повелел Церквам, да совершается Божественная служба на одном потире, каковой чин, по преданию св. апостолов, и содержится по всем Церквам». Второй вопрос: «Подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие?» Ответ: «Св. апостол Павел в 1-м Послании к коринфянам, главе 14, пишет: В церкви хощу пять словес умом моим глаголати, да и ины пользую, нежели тьмы словес языком (ст. 19)... И труба если вострубит несогласно, кто постоит в битве? Так и молитве подобает быть с постоянным разумом и душевным спокойствием... и чтение должно совершаться со тщанием, в слух всем слышащим, с совершенным разумом, единогласно, а не всеми разом... и певцам по уставу св. Шестого Собора подобает петь согласно, а не рыканием неподобным... петь тропари по чину на правом и на левом клиросе, по одному или по два, а не многим... Когда случится священнику или диакону читать ектении, то народу в то время говорить: «Господи, помилуй», по уставу церковному, всем единым гласом с тихостию и молчанием, а певчим петь одним...» Третий вопрос: «Некоторые жены оставляют мужей своих по нелюбви и постригаются, а мужья оставляют жен своих». Ответ: «По уложению благочестивых царей, великого Юстиниана и других, если муж оставит жену или жена мужа и пострижется и один из супругов останется в мире, то такому подобает иным браком совокупиться без запрещения, как о том написано в законах, в 13-й главе о разрешении брака». Четвертого, и последнего, вопроса не излагает соборная грамота, а прямо говорит: «На четвертый вопрос находится объяснение в правилах св. апостолов и Соборов, Вселенских и Поместных» – и затем приводит правила, которые гласят, что не может быть епископом, ни пресвитером, ни диаконом, ни вообще состоять в клире взявший в супружество вдову, или отверженную от супружества, или блудницу, или рабыню, или позорищную (апостолов 18), равно как и второбрачный или имевший наложницу (апостолов 17; святого Василия Великого 12), и что пресвитер, впадший в блуд или прелюбодейство, совсем отлучается от общения церковного (Неокесарийского Собора 1). Читая эти вопросы нашего патриарха Иосифа, за решением которых обращался он к Константинопольской кафедре, невольно подумаешь: вот что считал он «великими церковными потребами», вот чего не умел или не осмеливался решить он сам с одними русскими святителями и всем освященным Собором!
В 9-й день февраля 1651 г., следовательно, спустя два-три месяца после того, как получены были в Москве из Царьграда соборные ответы на посланные туда вопросы о церковных потребах, в том числе и вопрос о единогласии, царь Алексей Михайлович призвал в свои царские палаты патриарха Иосифа, митрополитов: Никона Новгородского, Варлаама Ростовского, Серапиона Сарского, архиепископов: Маркелла Вологодского, Иону Тверского со всем освященным Собором и весь свой царский синклит и держал с ними совет, как бы искоренить многогласное пение в церквах, утвердившееся от небрежения, причем напоминал в своей речи о Стоглавом Соборе и о патриархе Гермогене, действовавших против этого бесчиния. И все присутствовавшие на совете с царем во главе уложили (сам патриарх более не прекословил), чтобы во всем Московском государстве по церквам и монастырям пели чинно, безмятежно и единогласно, псалмы и Псалтирь говорили в один голос, тихо и неспешно, со всяким вниманием и обратившись лицом к царским дверям; чтобы певцы не пели в то время, когда священник говорит ектении и произносит возгласы, а священники не говорили ектений и возгласов, когда еще поют певцы; чтобы тропари и избранные псалмы не пелись разом на двух крылосах, а пелись поочередно, сперва на одном, потом на другом; чтобы псаломщики не читали в то время, когда происходит пение... и пр. Тех же, которые начнут церковное пение и чтение совершать небрежно и петь и читать не единогласно, велено было ссылать под крепкое начало и смирять в монастырях монастырским смирением. В следующем (1652) году царь принял меры и против раздельноречного пения: велел собрать в Москву из разных мест до 14 лучших дидаскалов, т. е. музыкальных учителей, и вменил им в обязанность пересмотреть и исправить знаменные (нотные) книги, чтобы всякое церковное пение было истинноречное и везде: в городах, обителях и селах – устроилось равночинно и доброгласно, хотя, к сожалению, по наступившим тяжелым обстоятельствам времени (война и мор) эта комиссия не могла окончить своего дела.
Уложение о единогласии в отправлении церковных служб встретило в Москве упорное сопротивление со стороны некоторых священников. Чрез несколько дней по издании этого уложения гавриловский поп Иван доносил царю (13 февраля 1651 г.), что никольский поп Прокофий, где ни сойдется с ним, говорит: «Заводите-де вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение... беса-де имате в себе, все ханжи... и протопоп благовещенский (Вонифатьев) такой же ханжа». А 11 февраля в тиунской избе патриарха, куда обыкновенно сходилось много попов, происходил большой шум: лукинский поп Савва с товарищами кричал: «Мне-де к выбору, который выбор о единогласии, руки не прикладывать, наперед бы-де велели руки прикладывать о единогласии бояром и околничим, любо ли-де им будет единогласие». И когда поп гавриловский Иван заметил Савве и его товарищам, что они презирают устав святых отец, повеление государево и святительское благословение, то они отвечали: «Нам-де хотя умереть, а к выбору о единогласии рук не прикладывать; ты-де, ханжа, еще молодой, уж-де ты был у патриарха в смиренье, а ныне у патриарха в смиренье будешь же». Непокорные, очевидно, рассчитывали на сочувствие им патриарха. Поп же Саввы Стратилата Андрей от лица своих товарищей сказал, «чтоб им с казанским протопопом (Нероновым, ревновавшим о единогласии) в единогласном пении дали жеребей, и будет ево вера права, и они-де и все учнут петь и говорить (единогласно)». Царь приказал произвесть расспрос этим непокорным священникам, и они на расспросе принесли повинную.
В начале 1652 г. пришла государю Алексею Михайловичу благочестивая мысль или, быть может, она подана ему, как думают, хотя неизвестно, на каком основании, митрополитом Никоном, который действительно находился тогда в Москве, – мысль перенести в московский Успенский собор мощи трех Московских святителей, много пострадавших от светских властей за правду и приверженность к вере и отечеству: митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря, патриарха Иова из Старицы и патриарха Гермогена из Чудова монастыря. Об осуществлении этой мысли государь совещался 11 марта с патриархом и со всем освященным Собором и в тот же день послал за мощами Иова в Старицу Ростовского митрополита Варлаама с архимандритами, игуменами и другими духовными лицами и своего боярина Михаила Михайловича Салтыкова с стольниками, стряпчими и дворянами, а за мощами святителя Филиппа в Соловки – Новгородского митрополита Никона с разными духовными лицами и своего боярина князя Ивана Никитича Хованского с светскою свитою. Никон повез к святителю Филиппу молебную грамоту от государя, который писал в ней: «Ничто столько не печалит души моей, пресвятой владыко, как то, что ты не находишься в нашем богохранимом царствующем граде Москве, во св. соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы вместе с бывшими до тебя и по тебе святителями, чтобы ради ваших совокупных молитв всегда неподвижною пребывала св. соборная и апостольская Церковь и вера Христова, которою спасаемся. Молю тебя, приди сюда и разреши согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно, завистию и несдержанною яростию. Хотя я и неповинен в досаждении тебе, но гроб прадеда приводит меня в жалость, что ты со времени изгнания твоего и доселе пребываешь вдали от твоей святительской паствы. Преклоняю пред тобою сан мой царский за согрешившего против тебя, да отпустишь ему согрешение его своим к нам пришествием и да упразднится поношение, которое лежит на нем за изгнание тебя. Молю тебя о сем, о священная глава, и преклоняю честь моего царства пред твоими честными мощами, повергаю на умоление тебя всю мою власть...» Между тем, пока Никон совершал свое путешествие в Соловки за мощами митрополита Филиппа, в Москву принесены были из Старицы мощи патриарха Иова 5 апреля. Здесь встречали их за Тверскими воротами при бесчисленном стечении народа сам царь и патриарх и шли потом за ними до Успенского собора. Патриарх почти всю дорогу плакал и говорил царю: «Вот-де смотри, государь, каково хорошо за правду стоять, – и по смерти слава». А когда мощи Иова принесли в церковь и поставили, патриарх спросил царя: «Кому в ногах у него лежать?» Царь отвечал: «Тут Гермогена положим» (который, значит, еще не был перенесен в Успенский собор). На это Иосиф патриарх молвил: «Пожалуй-де, государь, меня тут, грешного, погребите». И с того самого дня заболел сильною лихорадкою, а чрез десять дней, 15 апреля, в Великий Четверг, скончался в страшных муках, как извещал о том чрез несколько времени со всею подробностию Алексей Михайлович своего любимца Никона, находившегося уже на возвратном пути из Соловецкой обители с мощами святого Филиппа. Мощи эти принесены в Москву спустя почти три месяца по смерти патриарха Иосифа, 9 июля. Здесь встречены были с величайшею торжественностию самим царем, всем освященным Собором и несметными толпами народа и сначала поставлены были на Лобном месте, потом перенесены в Успенский собор, где десять дней стояли посреди церкви, наконец переложены в новую серебряную раку и поставлены на десной стране Успенского собора у придела великомученика Димитрия Солунского.
Патриарх Иосиф, подобно своему предместнику Иоасафу, титуловался только «великим господином», а не «государем» В какой мере уважал его царь Михаил Федорович – сведений не сохранилось. Но молодой государь Алексей Михайлович, которого, еще шестнадцатилетнего юношу, Иосиф венчал на царство и которому едва исполнилось 23 года пред кончиною Иосифа, питал глубокое уважение к старцу первосвятителю. Всего яснее это выразилось в тех письмах, в которых царь (вписывал Никону последние дни и кончину патриарха. Здесь Алексей Михайлович с полною искренностию величал его своим великим отцом и пастырем, великим святителем и государем и рассказывал, как, посетив его, уже больного, целый час дожидался его, государя, в Крестовой, пока его вывели, как целовал его руку, кланялся ему в землю, целовал его в ногу; как по смерти патриарха оплакивал его самыми горькими слезами и «надселся, плачучи»; как после погребения его полторы недели ежедневно ходил в его палаты и сам описывал оставшееся после него имущество, чтобы другие не раскрали всего. В последние свои годы патриарх Иосиф не мог, однако ж, не видеть и не чувствовать, как видели и все в Москве, что благочестивый государь явно предпочитает ему Новгородского митрополита Никона и что по советам этого своего «собинного друга» делает все иногда прямо наперекор воле патриарха, как поступил, например, при введении единогласия в церквах. Скорбь и подозрения запали в душу старца, и под конец своей жизни он постоянно твердил своим приближенным: «Переменить меня, скинуть меня хотят, а будет-де и не отставят, я-де и сам за сором об отставке стану бить челом», – хотя царь Алексей Михайлович, когда Иосиф уже скончался, передавая эти слова его Никону, писал: «А у меня и отца моего духовного, ей, ни на уме того не бывало, и помыслить страшно на такое дело. Прости, владыко святой, хотя бы и еретичества держался (патриарх), и тут мне как одному отставить его без вашего Собору? Чаю, аще и в дальнем ты расстоянии с нами, грешными, едино то ж речеши, что отнюдь того не бывало, чтобы его, света, отставить или ссадить с бесчестием, ты сему помышлению нашему свидетель». Как правитель Церкви Иосиф не оставил о себе доброй памяти. Мы уже замечали, что в самом важном совершавшемся тогда у нас церковном деле – в исправлении и печатании богослужебных книг – он, по свидетельству одного современника, совершенно положился на протопопов – советников Вонифатьева, Неронова и других, и сам нимало о том не заботился. А вот что писали о нем спустя шесть лет после его кончины представители московского духовенства в своей челобитной к государю: «Патриаршая область огромная; иные места верст на 800 от Москвы, и прежде тамошние попы ставились у ближних архиереев – патриарх Иосиф это запретил, желая собрать себе имение, и теперь так остается. Иосиф же попам перехожих грамот давать не велел по городам с десятильнических дворов, а велел давать на Москве из Казенного приказа, хотя обогатить дьяка своего Ивана Кокошилова да подьячих. Перехожая становилась иному беззаступному попу рублей по 6, 7, 10 и 15, кроме своего харчу; волочились недель по 20 и по 30, а иной, бедный, поживет в Москве недель десять и больше, да проест рублей пять-шесть и больше, и уедет без перехожей; многие по два и по три раза для перехожих в Москву приезжали, а без них попадьи и дети их скитались меж дворов». Пристрастие Иосифа к стяжательности обнаружилось пред всеми после его смерти. Одной келейной, т. е. его собственной, казны осталось 13400 рублей с лишком и множество серебряных сосудов, блюд, сковород, кубков весьма ценных да домовой патриаршей казны 15000 рублей. Сам царь, описывавший все это имущество, при всем своем уважении к почившему не скрывал, однако ж, что «он, государь, копил деньги», намереваясь купить себе на них вотчину, что все дары царские, святительские, камки, атласы и всякие приносные он «отдавал в домовую казну, да деньги по оценке за всякий аршин имал в свою келью» и что все служившие при нем и на его патриаршем дворе были «вконец бедны», потому что «он, свет, у них жалованья гораздо много убавил». Никакого завещания о своих деньгах и прочем имуществе патриарх Иосиф не оставил, и царь по своему усмотрению раздал их: на милостыню и выкуп пленных – более трех тысяч, родственникам почившего 800 рублей, в московские монастыри 800 рублей, патриаршего двора всяких чинов людям две тысячи рублей, патриаршим посольским старцам и служилым боярским детям 1200 рублей, Казанскому митрополиту на окуп церковных мест две тысячи, на монастырские и церковные строенья, также в Володимир и в украйные города на сорокоусты и на милостыню более двух тысяч, и пр. «Ни по котором патриархе, – писал царь, – такой милостыни не бывало».
<< Назад Вперёд>>
