Мой дневник по-прежнему служит полезным напоминанием о событиях.
8 декабря
«Несколько дней назад я получил телеграмму от мистера Балфура с изложением наших взглядов по вопросу об открытии переговоров о перемирии. Они основывались на решении, принятом Парижской конференцией о том, что послам союзных государств будет поручено довести до общего сведения, что их правительства готовы пересмотреть цели войны, а также возможные условия справедливого и продолжительного мира, как только у России появится устойчивое правительство, признанное народом. Я изложил эту телеграмму в немного измененной форме в первых трех абзацах следующего заявления, которое я предполагаю передать представителям печати сегодня после полудня. В оставшихся пяти абзацах я отвечаю на нападки Ленина и других большевистских вождей:
„Судя по последним событиям, секретная дипломатия скоро отойдет в прошлое, и поэтому дипломаты должны будут чаще, чем раньше, обращаться к прессе как средству общения с народом. Поэтому я приветствую вас здесь в надежде, что с вашей любезной помощью я смогу обратиться к российской демократии наперекор тем, кто намеренно искажает политику моего правительства.
Вы спрашиваете меня, каково наше отношение к России и как мы смотрим на переговоры о перемирии, которые открылись на русском фронте. Относительно первого вопроса я должен заверить вас, что мы с искренней симпатией относимся к русскому народу, измученному тяжелыми жертвами, понесенными в войне, а также общей дезорганизацией, являющейся неизбежным следствием любого значительного политического переворота, такого как ваша революция. Мы не держим на него зла, и в циркулировавших здесь слухах о том, что мы намерены прибегнуть к каким-либо мерам принудительного или карательного характера в случае, если Россия заключит сепаратный мир, нет ни слова правды. Что касается второго вопроса, то Совет народных комиссаров начал переговоры с врагом, не посоветовавшись предварительно с союзниками, нарушив тем самым соглашения от 23 августа – 5 сентября 1914 года, что мы вправе поставить ему в упрек.
Мы не можем в настоящий момент признать правомерность его утверждения, что любой договор, заключенный самодержавным правительством, не имеет обязательной силы для демократии, заменившей это правительство, поскольку такой принцип, если он будет принят, подорвет прочность всех международных соглашений. Но, отвергая эту новую доктрину, мы не хотим вынуждать нашего союзника против воли участвовать в совместных усилиях и настаивать на своих правах по этому договору. Однако еще остаются другие, более высокие принципы, к которым мы могли бы, если бы хотели, обратиться, особенно если учесть, что эти принципы полностью признаются Советом народных комиссаров. Это принципы демократического мира – мира, совпадающего с желаниями малых и слабых народов. Такой мир отвергает мысль об ограблении побежденного врага под видом возмещения военных убытков или включении в великие империи каких-либо земель против воли населяющих их народов. Таков, в общих чертах, тот мир, который мое правительство, равно как и российская демократия, желает установить во всем мире. Однако Совет народных комиссаров ошибается, считая, что такой мир можно обеспечить призывом к незамедлительному перемирию. Он, как у нас говорится, запрягает телегу впереди лошади. Союзники, напротив, хотят сначала добиться всеобщего соглашения, которое соответствовало бы провозглашенным ими целям, а затем договариваться о перемирии. Пока что ни один из германских государственных деятелей не сказал ни слова в подтверждение того, что германский император или германское правительство разделяют взгляды российской демократии, а переговоры придется вести с германской автократией, а не с немецким народом. Много ли шансов на то, что император Вильгельм, зная, что российская армия перестала существовать как боеспособная сила, согласится подписать демократический и прочный мир, какого желает русский народ? Нет. Мир, который он намерен установить, – это мир германский и империалистический. Хотя союзники не могут послать своих представителей для участия в переговорах о перемирии, они готовы, как только будет создано постоянное правительство, признанное всем российским народом, обсудить с этим правительством цели войны и возможные условия справедливого и прочного мира. В настоящее время они оказывают России неоценимую помощь, удерживая на своих фронтах огромные массы германских армий. Важные победы, одержанные недавно британским войсками близ Камбре, – хорошее предзнаменование на будущее, поскольку демократический мир, к которому мы так горячо стремимся, не может быть достигнут до тех пор, пока не сломлена военная мощь кайзера.
Надеюсь, я показал, насколько дружественны наши чувства и как искренне мы желаем поддержать Россию в этот кризисный момент. Но осмелюсь спросить: можем ли мы сказать то же самое о России? Не проходит и дня без того, чтобы в официальной печати не появлялись ожесточенные нападки на нашу страну. Если их почитать, то можно подумать, что Великобритания начала войну ради своих собственных империалистических и капиталистических целей и что на ней одной лежит ответственность за всю пролитую кровь. Я бы хотел спросить, что было бы сегодня с Россией, если бы мы не вмешались, когда Германия нарушила нейтралитет Бельгии. Без британского флота и наших заново сформированных армий, в которые записалось три миллиона добровольцев, Россия сегодня была бы вассалом Германии и самодержавие стало бы главной силой в Европе. Если бы мы тогда остались в стороне, не было бы никакой революции и свободы для народа. Германская армия позаботилась бы об этом, и без нашего военного сотрудничества Россия никогда бы не получила свободы.
Не вправе ли мы после этого рассчитывать на то, чтобы с нами обходились как с друзьями, а не делали нас мишенью грубых нападок. В своем обращении к мусульманам Востока господин Ленин говорит о нас как о захватчиках и грабителях и призывает наших индийских подданных к восстанию. Он ставит нас даже ниже, чем турок, которым он подает руку через голову Армении, забывая о чудовищных зверствах, учиненных ими в этой стране. Неслыханно, чтобы человек, претендующий на руководство политикой России, говорил в таких словах о дружественной и союзной стране. Неужели он считает, что британская тирания навязывает свою волю Индии с ее трехсотмиллионным населением? А знает ли он, что британский гарнизон, который до войны состоял из 750 тысяч человек, с тех пор был сокращен до 150 тысяч благодаря надежной поддержке со стороны местных жителей? Знает ли он, что наша главная цель – подготовить различные и зачастую враждебные друг другу племена к самоуправлению и что именно для этой цели наше правительство оказывает всяческую поддержку формированию индийских обществ и комитетов? Едва ли какой-либо из них носит антибританский характер, и ни один не сравнится в этом плане с Советом.
В настоящий момент положение англичан в России незавидно. Их сделали целью нападок или объектом подозрений. Наше бюро пропаганды, которое первоначально создавалось для того, чтобы дать нашим двум странам лучшее представление друг о друге, теперь обвиняют в союзе с контрреволюционерами. Для таких обвинений нет ни малейших оснований, если не считать преступлением защиту своей страны от клеветы и извращений, распространяемых германскими агентами. Пока Россия принимала активное участие в войне, наше бюро, естественно, занималось военной пропагандой, но теперь оно этого не делает.
Я хочу, чтобы русский народ знал, что ни у меня, ни у какого-либо из подчиняющихся мне агентств нет ни малейшего желания вмешиваться во внутренние дела России. За те семь лет, что я был здесь послом, я всей душой и сердцем стремился к установлению тесного взаимопонимания между Россией и Великобританией. Хотя я, как того требует мой долг, имел связи с членами различных партий, но с самых первых дней после Февральской революции я придерживался строго нейтральной позиции. До этого я действительно пытался использовать все свое влияние, чтобы склонить бывшего императора в пользу какой-либо формы конституционного правления, и я неоднократно призывал его уступить законным требованиям своего народа. Теперь, когда его суверенные права перешли к народу России, последний, я надеюсь, извинит меня за пренебрежение строгими правилами дипломатического этикета.
В заключение я позволю себе обратиться к русской демократии с предостережением. Я знаю, что ее лидеры движимы искренним стремлением установить братство между пролетариями всех стран для обеспечения всеобщего мира. Я полностью сочувствую целям, которые они перед собой ставят, но я бы попросил их задуматься, правильные ли методы они выбрали для обращения к демократиям союзных стран, и особенно к Англии. Они, несомненно, сами того не желая, создают впечатление, что германский пролетариат для них важнее британского. Их позиция по отношению к нам скорее рассчитана на то, чтобы оттолкнуть от себя, чем привлечь на свою сторону британский рабочий класс. Во время Великой войны, последовавшей за французской революцией, речи, обращенные против Великобритании, и попытки вызвать революцию в нашей стране только закалили твердую решимость британцев вести войну до конца и сплотили их вокруг тогдашнего правительства. История, если я не ошибаюсь, повторяется в настоящем столетии“».
10 декабря
«На пресс-конференции, которую я устроил, присутствовало больше двадцати пяти журналистов, представлявших газеты всевозможных политических оттенков, за исключением большевистских. Для меня это стало тяжелым испытанием, поскольку после того, как Харольд Уильямс прочел мое заявление в переводе на русский и журналистам были розданы копии, представители буржуазной печати задали мне множество ненужных и компрометирующих вопросов, на которые я не мог ответить, не вызывая еще более затруднительных вопросов со стороны социалистов. Затем корреспондент „Новой жизни“ Горького пожелал узнать, что мы понимаем под „правительством, признанным народом“ и начнут ли союзники мирные переговоры в случае, если такое правительство будет создано. Я ответил, что, строго говоря, законное правительство должно получить свои полномочия от Учредительного собрания, но, поскольку Россия страна непредсказуемая, мы не можем считать себя связанными этим определением. Мы готовы обсуждать мирные переговоры с правительством как таковым, но прежде, чем начинать переговоры с врагом, союзники должны договориться между собой, поскольку, пока такое соглашение не будет достигнуто, они не могут рассчитывать на успех в переговорах с Германией. „Новая жизнь“ и некоторые большевистские газеты подвергли этот ответ суровой критике как свидетельство того, что мы не желаем идти навстречу пожеланиям русской демократии. С другой стороны, мое заявление получило горячую поддержку в дипломатических кругах и вызвало горячую благодарность со стороны русской колонии в Лондоне. Троцкий сослался на него в произнесенной вчера речи. Он сказал, что я выразил свою любовь к России на пяти газетных столбцах и теплота моих чувств его радует. Однако он бы предпочел бы дела словам».
18 декабря
«Неделю назад я полностью расклеился. Встав утром с постели, я обнаружил, что не могу идти прямо, а шатаюсь так, будто я на палубе корабля. Полагаю, причиной тому было головокружение. С тех пор я вынужден был лежать в кровати, и мой доктор сказал, что силы мои на исходе. Поэтому я по телеграфу попросил разрешения вернуться домой, и теперь мне разрешается выехать, когда я пожелаю. Сегодня я чувствую себя лучше и предполагаю оставаться здесь до тех пор, пока Учредительное собрание не соберется или будет разогнано. Последнее представляется наиболее вероятным, поскольку большевики уже выпустили прокламацию, в которой содержится призыв арестовать лидеров кадетов, а также говорится, что враги народа – помещики и капиталисты – не должны участвовать в этом собрании. Они уже арестовали шестерых кадетов, выбранных в Учредительное собрание.
1 декабря большевики без единого выстрела захватили Ставку, поскольку Духонин запретил командирам ударных батальонов оказывать им сопротивление. Когда Духонин уже сел в поезд, чтобы уехать из Могилева, его выволокли из вагона и зверски убили. 3 декабря большевистская делегация, во главе которой стоял Йоффе, прибыла в Брест-Литовск и начала переговоры. Поскольку немцы отказались принять их предложения, 5-го числа члены делегации вернулись в Петроград, чтобы посоветоваться с правительством. 11 декабря они снова отправились в Брест-Литовск, и 15-го числа было подписано соглашение о перемирии, которое должно было продолжаться до 14 января. Германия согласилась на условие, на котором настаивали большевики, что во время перемирия не будет производиться никакой переброски войск на другие фронты, но, поскольку была добавлена оговорка, что данное условие не относится к уже начатым переброскам, они могли перебрасывать на наш фронт столько войск, сколько хотели. В договоре также присутствовал опасный пункт об обмене товарами. Мирные переговоры должны начаться сегодня.
Тем временем ситуация в Петрограде становилась все хуже и хуже. Там недавно произошла настоящая пьяная оргия. 7 декабря банды солдат и матросов ворвались в Зимний дворец и разграбили винные погреба, и пять раз конвои, посланные, чтобы арестовать их, следовали их примеру и безнадежно напивались. Было много стрельбы, но лишь несколько солдат ранены. В конце концов кого-то посетила счастливая мысль покончить с дебошем, затопив подвалы, и в результате несколько пьяных утонули. После этого солдаты перенесли свое внимание на подвалы частных лиц, и прошлой ночью несколько наших друзей вынуждены были укрыться в посольстве, поскольку в их подвалах засели солдаты, которые развлекались беспорядочной стрельбой. Грабежи и убийства становятся обычным делом, по ночам людей останавливают на улицах и отнимают у них всю одежду и ценности. Ни одна ночь не проходит без постоянной ружейной и пулеметной стрельбы, но никто пока не смог сказать мне, что происходит. В одну ночь на мосту шла такая интенсивная перестрелка, что моя жена, чья кровать была на одной линии с окном, спала на матрасе на полу для большей безопасности. Никто не знает, что готовит нам следующий день или ночь».
19 декабря
«Троцкий зашел сегодня после полудня к французскому послу и сказал, что союзники все время отказывались пересмотреть свои цели войны, и, поскольку он не хочет, чтобы мы и дальше тянули с ответом, как это было с его предшественниками, он решил начать мирные переговоры. Однако их начало будет отложено на неделю, чтобы дать союзникам возможность присоединиться к ним. Троцкий был вполне вежлив и корректен. Он не удостоил меня своим посещением из страха, что я откажусь его принять.
Около недели назад Троцкий поднял вопрос о дипломатических визах в паспортах его курьеров и угрожал, что, если мы не гарантируем ему полной обоюдности, он запретит британским курьерам въезжать в Россию и уезжать из нее. В разговоре с капитаном Смитом он заявил, что имеет полное право поступить подобным образом, поскольку я аккредитован правительством, которое не признает нынешнего российского правительства, притом правительством, которого больше нет. Как я указал министерству иностранных дел, мы полностью в его власти, и если мы не придем к полюбовному соглашению, то мы не только лишимся нашей курьерской службы, но и подвергнемся другим репрессиям – таким как отказ в передаче наших шифрованных телеграмм или в признании нашего дипломатического статуса. Если такое случится, союзные правительства вынуждены будут отозвать своих послов».
22 декабря
«Два дня назад я получил указание сообщить Троцкому, что мы выдадим визы, но, поскольку у его правительства нет аккредитованного представителя в Лондоне, ему не представится случай послать туда курьера. Вне себя от гнева, он сразу же послал телеграмму в Торнио[100] с приказом не пропускать нашего курьера через границу. К счастью, эта телеграмма пришла слишком поздно, а поскольку он забыл послать телеграмму на финскую границу в Белоостров, курьер благополучно прибыл в Петроград».
23 декабря
«Руднев, московский городской голова, Гоц, принадлежащий к левому крылу социалистов-революционеров, и петроградский городской голова недавно сообщили мне, что хотят меня увидеть, и предложили встретиться с ними в Летнем саду, чтобы не привлекать внимания. Я отказался от конспиративной встречи такого рода, но сказал, что, если они придут в посольство, я буду рад их видеть. Руднев и Гоц пришли сегодня поздно вечером, очевидно приняв всяческие меры предосторожности, чтобы избавиться от слежки. Весьма симптоматично для времени, в котором мы живем, что Гоц, социалист весьма крайних взглядов, вынужден приходить в посольство тайно – из страха быть подвергнутым аресту за контрреволюционную деятельность. Они сказали, что пришли спросить меня, какова будет наша реакция, если Учредительное собрание обратится к нам с призывом превратить проходящие в данный момент переговоры о сепаратном мире в переговоры о мире всеобщем. Далее они хотели узнать, сможем ли мы как-либо помочь России, которая неспособна более продолжать войну, в случае если она вынуждена будет согласиться на условия, наносящие ущерб интересам союзников. И последнее, что их интересовало: было ли заявление мистера Ллойд Джорджа о том, что мы готовы вести войну до конца, искренним, или оно рассчитано на то, чтобы запугать немцев. Я не давал им никаких обещаний, и в ответ на мои объяснения, почему мы вынуждены продолжать войну, они заверили меня, что социалисты-революционеры считают, что ответственность за продолжение войны лежит на Германии, а не на нас. Когда они уходили, Руднев сказал мне, что мое кресло в зале городской думы всегда в моем распоряжении, поскольку Московская дума не большевистская. Однако при нынешних обстоятельствах у меня нет желания его занимать».
28 декабря
«В канун Рождества мы устраивали в посольстве свой последний званый вечер, на котором присутствовало больше ста человек наших сотрудников и представителей различных военных миссий. Вначале был концерт и разные увеселительные мероприятия, организованные полковником Торнхилом, а затем – ужин за столом. Несмотря на повсеместное отсутствие продуктов, наш повар устроил нам роскошный пир.
В результате ответных мер, которыми Троцкий угрожал британским подданным, если его курьерам не будут выданы дипломатические паспорта, нам пришлось уступить, и я получил указания выдать все необходимые визы без всяких условий. Сообщая ему об этом, капитан Смит от моего имени выразил надежду, что в будущем он постарается отыскать более дружественное решение возможных споров, прежде чем прибегать к силовому давлению. Троцкий ответил, что он всегда готов урегулировать дело миром, но, как показывает опыт, такая политика себя не оправдывает и ведет лишь к продолжительным дискуссиям.
У меня случился рецидив, и мой доктор настаивает, чтобы я уехал, не дожидаясь открытия Учредительного собрания. Поэтому я решил выехать 7 января. Линдли, который начиная с 1915 года, когда он был назначен советником, оказывал мне столь ценную помощь, останется во главе посольства. В соответствии с решениями, принятыми Парижской конференцией о том, что союзные правительства, хотя и не прощая измены России, намерены вступить с петроградским правительством в неофициальные отношения, Локкарт, который проделал такую прекрасную работу в Москве, будет теперь нашим неофициальным представителем при этом правительстве».
30 декабря
«Троцкий обратился с посланием к народам и правительствам союзных стран. Русская революция, заявил он, открыла двери для немедленного заключения скорейшего мира, и если союзные правительства воспользуются представившейся благоприятной возможностью, то всеобщие переговоры будут начаты немедленно. Если они, напротив, откажутся от участия в переговорах, трудящиеся классы в их странах должны восстать против тех, кто отказывается дать людям мир. В заключение он пообещал первым полную поддержку».
31 декабря
«Первая часть германской мирной делегации прибыла в Петроград. Они, как говорят, поражены царящей здесь анархией и заявляют, что состояние финансов и промышленности России настолько бедственное, что ни одна страна не сможет самостоятельно восстановить их до нормального состояния».
2 января, 1918 год
«Немцы согласились на формулу о мире без аннексий и контрибуций при условии, что союзники сделают то же самое, но возникла трудность с самим определением этого пункта. Троцкий утверждает, что немецкие представители в Бресте согласились уйти с оккупированной территории, чтобы предоставить ее населению свободу принять решение самому, без всякого давления. Германия в то же время отказалась выводить свои войска с территории Польши, Курляндии и балтийских провинций на том основании, что все эти земли хотят оставаться в сфере влияния держав оси. Когда российские делегаты запросили указаний, что им делать в такой ситуации, им сказали: дать немцам „пощечину“. Они, очевидно, так и поступили, если выражаться метафорически, и предупредили их, что, если они придут в Петроград, и они и население будут голодать. Троцкий заявил, что германские условия неприемлемы, а 1 января в своей речи сказал: „Мы больше не будем идти на уступки. Пусть немецкие солдаты знают, что появилась новая армия, в которой нет начальников, нет наказаний, и ее солдат не гонят в бой палками. Пусть они знают, что теперь на фронте каждый солдат – это гражданин, воодушевленный идеями революции, и пусть подумают, на что способна такая армия“.
Несмотря на эти напыщенные выражения, Троцкий прекрасно понимает, что российская армия неспособна сражаться. Принятие системы, при которой офицеры выбираются солдатами, привело к тому, что, как кто-то заметил, полковники стали кашеварами, а кашевары – полковниками. Дошло до того, что в некоторых военных госпиталях солдатские комитеты решают, кому из раненых делать операцию. Говорят, что на фронте один из полков продал немцам батарею и всех артиллерийских лошадей».
5 января
«Троцкий поднял еще один затруднительный вопрос, предложив назначить российского представителя в Лондон. Нам очень трудно согласиться на это, и в то же время, если мы откажемся, он может отплатить нам тем, что лишит союзные посольства дипломатического иммунитета. Я указал министерству иностранных дел, что мы должны сделать выбор и либо прийти к какому-либо соглашению с большевиками, либо прекратить отношения с ними. Полный разрыв даст немцам в России свободу действий, а мы тем самым лишим наши капиталовложения той защиты, которую может им дать посольство. Поэтому, на мой взгляд, мы можем прибегнуть к этому лишь как к последнему средству.
Троцкий, который уезжает в Брест-Литовск для возобновления мирных переговоров, теперь обвиняет нас в том, что мы намерены заключить мир sur le dos de la Russie (за счет России – фр.). Вчера, в разговоре с одним моим другом, он сказал, что из последней речи мистера Ллойд Джорджа ясно, что союзники хотели бы, чтобы Германия заключила мир „с аннексиями“ с Россией в надежде, что, отхватив большой кус на востоке, она будет более расположена к уступкам на западе. Отсюда следует, что он готов пойти на попятный и принять германские условия. Понять его истинные намерения весьма непросто. Даже если он действительно получает деньги от немцев, их платным агентом он не является. Но если бы он им и был, он не мог бы служить немцам лучше. И он, и Ленин мечтают свергнуть так называемые империалистические правительства, но их главный удар направлен не против Германии, а против Великобритании. Ситуация представляется совершенно безнадежной, поскольку большевики монополизировали всю энергию и организаторские способности нации. Даже если социалисты-революционеры сформируют правительство с большинством в Учредительном собрании, у них нет сил, чтобы оказать сопротивление большевикам или немцам».
6 января
«Наш последний день в Петрограде! Несмотря на все, что мы пережили, нам грустно думать об этом. Почему Россия оказывает на всех, кто ее знает, столь неизъяснимое мистическое воздействие, что даже сейчас, когда ее заблудшие дети превратили свою столицу в сущий ад, нам жалко отсюда уезжать. Я не могу найти этому причину, но нам действительно жаль. Сегодня днем я нанес горестный прощальный визит моему другу – великому князю Николаю Михайловичу. Хотя он смотрит в будущее с присущим ему мужеством и, как всегда, мил и остроумен, у него, я думаю, есть предчувствие, что рано или поздно его судьба будет решена. И мы оба, несомненно, понимали, что нам не суждено больше встретиться. Когда я с ним прощался, он обнял меня и по старому русскому обычаю поцеловал в лоб и обе щеки. (Великий князь Николай Михайлович, его два брата и великий князь Павел Александрович были расстреляны большевиками.) Вернувшись в посольство, я написал прощальную записку своим сотрудникам. Я от всего сердца благодарил их за услуги, которые они оказывали мне в течение всех этих напряженных лет войны и революции, и говорил, как высоко я ценю их дружескую поддержку и проявления личной привязанности. Я только что получил очаровательный ответ, написанный Линдли от лица всех сотрудников, который очень меня растрогал. Сегодня вечером мы ужинаем у Бенджи Брюса, которому как главе канцелярии пришлось нести всю нагрузку сегодняшнего дня. Все это время он был моим ближайшим помощником, всегда старавшимся, насколько возможно, облегчить мою работу, верным и преданным другом, к которому я испытываю искреннюю привязанность».
<< Назад Вперёд>>
