Константы и метаморфозы
Проституток старой и новой России объединяли места промысла и виды проституирования, в частности детская проституция. Основная причина «выхода на панель» и до, и после революции — бедственное материальное положение. Исследователи 20-х гг. вполне справедливо писали: «Большую часть на торную дорожку проституции толкает, как и следовало ожидать, нужда. Голод является могущественным фактором проституции»47. Но абсолютизировать подобное утверждение не стоит. В советское время, как и в царской России, в сексуальную коммерцию прежде всего вовлекались женщины определенного психологического склада, нередко болезненно неуравновешенные, с отклонениями в интимно-нравственной сфере. Еще в 1918 г. медики и юристы Петрограда поставили вопрос о выделении как особой категории девиц, для которых «проституция служит болезненной потребностью в качестве психического расстройства»48. Встречались подобные случаи и в дальнейшем. В этой связи стоит процитировать любопытный документ — протокол, составленный в августе 1923 г. петроградским участковым надзирателем на некую гражданку П. (стилистика материала сохранена умышленно): «При обходе своего района у решетки Екатерининского сквера я увидел нагнувшуюся гражданку с поднятой юбкой, и рядом с ней стоял гражданин, который произвел половое сношение с ней, при приближении к ним гражданин отошел в сторону, а гражданка выпрямилась и опустила юбку, за что мною оба означенных лица и были задержаны». При выяснении личности проститутки оказалось, что она по профессии учительница, имеет дочь 10 лет, замужем за секретарем районного суда и отнюдь не бедствует. В справке же с места жительства подчеркивались ее психические качества: «Обладает слабостью по отношению к замеченному, что неоднократно замечалось жильцами дома»49.
Проституирующих женщин с психическими отклонениями, как и до революции, отличала и склонность к суициду. Еще в 1910 г. на Первом Всероссийском съезде по борьбе с торгом женщинами отмечалось, что среди проституток чаще, чем в других группах жителей Петербурга, случаются самоубийства по уговору — вдвоём или втроем. А в 1911 г. широкую огласку получил совместный суицид трех публичных женщин, оставивших записку: «Лучше умереть, чем быть придорожной грязью...»50 Статистика 20-30-х не могла выделить в среде самоубийц проституток; такой социально-профессиональной группы в советском обществе якобы не существовало. Авторы книги не считают возможным переносить данные, свидетельствующие о причинах суицида в целом, на женщин, занимающихся торговлей любовью. В связи с этим представляется наиболее реальным ограничиться рядом примеров.
В конце 20-х гг. вышла книга ленинградского исследователя Н.П. Брухайовского «Самоубийцы». Немалая часть приведенного там материала посвящена проституткам, хотя официально эти женщины принадлежали к иным социальным слоям. Вот несколько выдержек из книги: «Б., 29 лет, образование низшее, из крестьянской семьи, работала ранее сиделкой в госпитале. Будучи безработной, занялась проституцией. Любит внешнюю роскошь, комфорт. Занятие, по-видимому, по душе... 30 мая, в состоянии опьянения, после ссоры с двоюродным братом, который требовал от нее червонец, выбросилась из окна 2-го этажа. После покушения — желание жить и боязнь смерти... А., 20 лет, 5 классов гимназии. Отец алкоголик. Тяжелые экономические условия, голод, одета в рубище... Злоупотребляла кокаином и алкоголем. Совершенно опустившаяся. 22 декабря в 17 часов вследствие «жизненных неудач» и тяжелого материального положения выпила уксусную эссенцию... Л., 22 лет. Образование низшее. Из деклассированной рабочей семьи, отец алкоголик... В 16 лет, занявшись проституцией, пользовалась большим успехом и жила с большим комфортом. Злоупотребляла алкоголем и кокаином. В 1921 г. покушалась на самоубийство. Заразившись сифилисом, благодаря внешним болезненным явлениям потеряла клиентов. Пробовала служить приходящей прислугой, но такая жизнь ее не удовлетворила. Сознание, что былое очарование и успех невозвратно потеряны, привело к самоубийству. 5 декабря повесилась...» Любопытно отметить, что факты суицида проституток заразившихся сифилисом, нашли отражение даже в своеобразном фольклоре продажных женщин. Вот выдержка из популярной песни ночлежки у дома на Курской:
«Кислотой отравилась Маруся,
Заразившись болезнью дурной,
Отравляет других наша Дуся.
Знать, не в силах покончить с собой».
Стоит привести и еще один пример судьбы женщины, решившейся на самоубийство. «Л., 28 лет, неграмотная, в сожительстве... Употребляет алкоголь, кокаин. Была белая горячка. Больна сифилисом. Три раза покушалась на самоубийство. В 14,5 лет первая связь с человеком, который толкнул ее на проституцию. С тех пор, несмотря на довольно прочные и продолжительные связи, желала и продолжала быть уличной женщиной, среди сожителей был вор. Материальное положение хорошее, после четвертого года нынешнего сожительства — любима... Начала открыто проституировать, желая дополнительного заработка. Муж, который до сих пор относился к ней как «терпеливый врач», перестает ее любить. Она, желая вернуть любовь, мечется, опускаясь все ниже. 5 декабря, после ссоры с мужем, в состоянии опьянения, крайней раздражительности появляется мысль о самоубийстве. В 14 часов стреляется. Недовольна, что осталась жить»51. Одной из важнейших причин суицида продававших себя женщин, как следует из материалов Н.П. Брухановского, являлась тяжесть условий их ремесла и сознание позора его. Значительная часть — почти 40% — кончала с собой во время и накануне менструаций, когда состояние женщины особенно нервозное. У проституток этот период усугублялся невозможностью заниматься своим промыслом.
Сближали женщин, занимавшихся торговлей любовью до и после революционных событий, и чисто внешние признаки, например татуировки. В 20-х гг., как свидетельствуют данные криминалистов, у женщин, торговавших собой, можно было увидеть весьма циничные наколки в виде ажурных колготок с многократным изображением пенисов. В. Шаламов в «Колымских рассказах» описывает заключенную, «которая была татуирована с ног до головы. Удивительные, переплетающиеся между собой сексуальные сцены самого мудреного содержания весьма затейливыми линиями покрывали все ее тело. Только лицо, шея и руки до локтя были без наколок...»52 Но у большинства проституток рисунки на теле носили сентиментальный характер, изображая цветочки с клятвой верности «на всю жизнь».
Публичным женщинам всегда сопутствовали венерические заболевания. Ситуация не изменилась и в 20—30-е гг. Точной статистики, отражающей уровень заражения сифилисом и гонореей именно проституток, не существует. Имеются лишь данные о неуклонном росте количества пораженных этими недугами в период НЭПа в Ленинграде: в расчете на один месяц в 1921 г. было 227 венерических больных, в 1922 г. — 163, в 1923 г. — 263, в 1924 г. — 704, в 1925 г. - 891, в 1926 г. — 220553. И конечно, большинство среди больных составляли продажные женщины. Об этом свидетельствуют, в частности, данные ленинградских вендиспансеров. Так, из 700 проституток, прошедших в 1928 г. через вендиспансер Центрального городского района, только 3 были здоровы. В Василеостровском районе на январь 1928 г. насчитывалось около 400 женщин-сифилитичек, заболевших в процессе проституирования. Среди пациенток ленинградского профилактория в 1929 г. 80% не использовали предохранительных средств. Лишь 13% систематически обращались к врачу с целью обследования, у половины обнаружены венерические болезни в острой форме, а еще у четверти — в хронической54.
Почти сразу после Октябрьского переворота многие врачи-венерологи с дореволюционным стажем стали налаживать медицинскую помощь больным сифилисом. Делалось это вначале на базе знаменитой Калинкинской больницы, получившей имя В. М. Тарновского. Она функционировала до 1924 г., и долгое время ее возглавлял С. Я. Кульнев. Затем в течение трех лет существовала амбулатория в том же помещении на Фонтанке, 166. В 1927 г. возобновилась деятельность всей больницы. В 1934 г. она была преобразована в Ленинградский дерматовенерологический институт, который, к сожалению, утратил имя В. М. Тарновского. А вот в фольклоре ленинградских проституток оно закрепилось:
Этими словами начиналась очень популярная в Ленинграде в 20—30-х гг. песня, текст которой почти полностью воспроизводил схему лечения сифилиса и даже последствия от запущенного заболевания.
«Прощай, Тарновская больница,
Прощай, железная кровать.
На ней лежать одно мученье,
Укол, вливанья принимать».
В отличие от больницы им. В. М. Тарновского другие лечебные заведения почему-то не попали в фольклор. А было их не так уж мало, особенно в 20-е гг., когда борьба с последствиями безличностных половых контактов в Ленинграде велась очень активно. Росло число венерологических диспансеров, которые, кстати, появились лишь после революции, в середине 20-х гг. Любопытно отметить, что вначале в эти учреждения довольно часто обращались женщины, промышлявшие проституцией. По-видимому, продолжал действовать стереотип поведения, существовавший еще во времена Врачебно-полицейского комитета, куда систематически являлись профессионалки. Однако к концу 20-х гг. добровольные приходы в вендиспансеры сократились. В начале 30-х гг. в городе функционировало 20 медицинских учреждений, занимавшихся лечением и профилактикой сифилиса и гонореи. В 1929—1930 гг. наблюдался даже некоторый спад этих заболеваний. Однако уже в 1935 г. кривая заражений венерическими болезнями вновь поползла вверх, превысив показатели 1932 г. почти на треть55. В 1936 г. среди выявленных правоохранительными органами проституток более 50% страдали сифилисом и гонореей. Эти весьма приблизительные цифры — неясно, кого именно называли проститутками, — и все же свидетельствуют о том, что и в социалистическом городе продажная любовь прочными узами была связана с венерическими заболеваниями.
Проституции всегда сопутствует алкоголизм. К сожалению, каких-либо репрезентативных данных, которые проиллюстрировали бы это утверждение, найти не удалось. Имеются только отдельные свидетельства. В 1928 г., по материалам венерологического диспансера Центрального городского района Ленинграда, среди лечившихся там по собственной инициативе женщин 27% пили много, 46% — умеренно, остальные — редко. Ленинградский городской отдел социального обеспечения в середине 30-х гг. отмечал, что большинство продажных особ, судя по собранным сведениям, страдали наследственным алкоголизмом.
Как и до революции, женщины, промышлявшие торговлей любовью, потребляли наркотики, занимаясь одновременно и их распространением. В конце 1922—начале 1923 г. органы милиции раскрыли целую сеть квартир проституток в районе Рождественских (Советских) улиц, где почти круглые сутки продавали кокаин. Известный исследователь проблем проституции С. Вислоух писал в 1925 г.: «Торговля марафетом... и иными средствами самозабвения почти целиком находится в руках проституток»56. Двумя годами позже начальник управления ленинградской милиции, опираясь на агентурные данные, прямо заявлял о том, что наркотики являются «одним из факторов, влияющих на увеличение проституции»57.
Даже в 30-х гг., судя по косвенным данным — материалам второго пятилетнего плана, — среди потребителей наркотиков по-прежнему выделялась группа публичных женщин.
Любопытно отметить, что революционные перемены практически не отразились на национальном составе проституирующих женщин в городе на Неве. Иностранные подданные не встречались среди, них уже в начале XX в. В остальном характеристики проституток совпадали с особенностями этнической структуры населения города в целом. Примерно то же можно сказать и о среднем возрасте ленинградских проституток — он, как и до революции, колебался где-то в пределах 23—25 лет.
Таким образом, многое в мире женщин, вынужденных или желавших торговать собой, осталось неизменным. Их занятие, как и до революции, было связано с пьянством, наркоманией, психической неуравновешенностью. Однако условия тоталитаризма придавали особый колорит всем проявлениям человеческой натуры. Проституция в городе на Неве тоже в достаточной мере мимикрировала и обрела не столь специфически петербургские или национально-российские черты, сколь советский, социалистический характер. Это выражалось, в частности, в изменениях социального состава тех, кого, по весьма нечеткой терминологии 20—30-х гг., все относили к числу проституток.
В столице Российской империи основную массу женщин, легально занимавшихся торговлей любовью, составляли крестьянки, впервые приехавшие в город. Тайно промышляли проституцией прежде всего представительницы наименее квалифицированной сферы обслуживания: портнихи, белошвейки, продавщицы и женщины из люмпенизированных слоев. После революции социальная база рынка продажной любви явно расширилась. В 1919 г., по данным Петроградского лагеря принудительных работ, более 40% привлеченных за проституцию женщин составляли низкоквалифицированные работницы, почти 24 — ремесленницы, около 15% — домохозяйки и лица интеллигентного труда. В числе продажных особ крестьянки не дотягивали до 3%.
С началом НЭПа на панель вышли прежде всего безработные служащие, домашняя прислуга, чернорабочие и т.д. Стали встречаться и женщины из ранее привилегированных классов, в том числе дворянки, растерявшие своих родственников в годы гражданской войны и оставшиеся без средств к существованию. Но в целом их количество немногим превышало дореволюционные показатели.
Определенное представление о контингенте петроградских проституток в начале 20-х гг. дают сведения о женщинах, задержанных органами милиции летом 1922 г. Почти все они — 31 человек — подверглись аресту за свой промысел впервые, но шестеро уже привлекались к судебной ответственности за различные уголовные преступления. По профессионально-социальному признаку арестованные подразделялись следующим образом: почти 23% являлись служащими, около 20 — чернорабочими, примерно столько же было портных и переплетчиц и лишь 6,5% работали на фабриках. Крестьянки среди них практически отсутствовали, приток их в город был еще мал. Но в целом приезжие составляли 3/4 проституировавших женщин, что напоминало ситуацию в дореволюционном Петербурге58. Там доля иногородних в среде проституток всегда оставалась высокой.
К концу десятилетия социальные характеристики особ, торговавших собой, изменились. Об этом, в частности, свидетельствуют результаты обследования, проведенного в 1928 г. вендиспансером Центрального городского района Ленинграда. Прежде всего, в рядах жриц продажной любви вновь встречаются крестьянки — 43% лечившихся в диспансере проституток были в прошлом деревенскими жителями. По профессиональной принадлежности около 19% являлись домашней прислугой, 17% — лицами без определенных занятий, около 13% — подсобницами, 9% — конторщицами, 6% — белошвейками. Но самую большую группу — почти 25% — составляли фабричные работницы, имевшие постоянное место службы. Такой расклад до революции не наблюдался.
На рубеже 20—30-х гг. доля бывших крестьянок в рядах проституток стала резко возрастать. Обследование 1-го Ленинградского трудового профилактория в 1929 г. показало, что более 50% всех пациенток учреждения — деревенские девушки. Большинство из них приехали в Ленинград из Тверской, Псковской, Новгородской, Витебской областей, и, конечно, не имея никакой специальности, они были лишены возможности получить какую-либо, даже временную, работу в условиях города59.
В свете этих данных совершенно нелепым выглядит сугубо пропагандистское заявление члена Президиума ЦИК СССР В.А. Мойровой, сделанное ею в 1931 г. на встрече с иностранными рабочими делегациями. «В то время как за границей, — с уверенностью говорила В. А. Мойрова, — проституция комплектуется главным образом из работниц и дочерей рабочих, из менее обеспеченных слоев, у нас этого сейчас нет. Если сейчас у нас и имеются проститутки, то это исключительно из деклассированных слоев: дочерей бывшей буржуазии, дворянства»60. Кстати сказать, эта цитата кочевала из одного советского исследования в другое как доказательство резкого улучшения положения женщины в СССР.
На самом деле все обстояло далеко не так благополучно. На протяжении 20-х гг. количество проституирующих женщин — представительниц «бывших» господствующих классов — уменьшалось. В начале 30-х гг. в результате введения паспортов стала спадать и «крестьянская волна». Доля же работниц в среде продажных особ неуклонно повышалась. В январе 1933 г., по данным Ленинградского городского отдела социального обеспечения, они составляли более 50% в среде городских проституток, тогда как служащие — около 28, учащиеся — 5,5, лица без определенных занятий — почти 16%. Одновременно увеличивалось и число продажных женщин — уроженок Ленинграда, достигнув почти 50%61. И в дальнейшем процесс «пролетаризации» проституции продолжал нарастать. Так, в 1934 г., по материалам милиции и органов здравоохранения, 60% женщин, промышлявших продажной любовью, происходили их рабочей среды, чуть более 20% — из крестьянской62.
Многочисленные факты проституирования женщин, трудившихся на ленинградских фабриках и заводах, приведены, в частности, в докладной записке Ленсовету в мае 1934 г. заведующей городским отделом социального обеспечения. «Работница, ударница завода «Краснознаменец» П. пьянствует и занимается развратом, имеет ребенка 3-х лет, которую запирала на целый день одну». «В. имеет 4-х детей, работает на ткацкой фабрике, приводит к себе на квартиру мужчин с ночлегом, пьянствует с ними на глазах здесь же находящихся детей»63. Мотивировали работницы свои выходы на панель необходимостью кормить детей.
К концу 30-х гг. состав ленинградских проституток мало чем изменился. По данным за 1936 г., а именно анкетному обследованию. Ленгорсобеса, почти 70% торговавших собой женщин происходили из рабочих семей, 12 — из среды служащих, 5 — выходцы из торговцев и 16% — из прочих слоев (в том числе крестьян). По профессиональной принадлежности 56% являлись неквалифицированными работницами, 30 — имели определенную фабрично-заводскую профессию, 14% считались представительницами интеллигентного труда. Стабильным оставалось и количество потомственных горожанок в среде женщин, занимавшихся проституцией.
В 20—30-х гг. серьезные изменения в сравнении с дореволюционным временем претерпело и семейное положение жриц продажной любви. Уже в середине 20-х гг. исследователи отмечали, что кадры проституток формируются в «громадной степени» из лиц, состоящих в зарегистрированном браке, в то время как до революции они пополнялись «почти исключительно» девицами64. Многие торговавшие собой женщины имели детей. По данным ряда ленинградских вендиспансеров, в 1928 г. эта категория составляла до 20% всех проституток. Значительной среди продажных женщин Ленинграда была и доля разведенных. По материалам различных опросов, она колебалась от 12 до 32%, а в 1936 г. достигла 44%.
Появление замужних проституток, имевших детей, профессию, работу, — свидетельство серьезных перемен, происшедших в институте продажной любви в условиях социалистического тоталитарного общества. В целом можно сказать, что средние показатели социокультурного облика проститутки явно повышались. Это выражалось, в частности, в росте общеобразовательного уровня торговавших собой женщин. Уменьшилось число неграмотных: в 1922 г. они составляли 1/20 в среде проституток, в 1934 г. — уже 1/10. Среднее образование имели в 1922 г. 16% женщин, а в 1936 г. — 21%. Улучшились и жилищные условия советских жриц продажной любви. Если в конце 20-х гг., судя по данным обследования и результатам анализа документов трудовых профилакториев, около половины женщин вообще не имели жилья, то в 1936 г. в таком положении находилось менее 10% проституток.
Подобные изменения были в первую очередь связаны с процессами, происходившими в 1920—30-е гг. в Ленинграде и в стране в целом. Однако столь прямая связь данных процессов с модификациями черт продажных женщин вряд ли могла радовать. Скорее это означало, что проституция имела весьма глубокие корни в новом обществе. Она, как лакмусовая бумажка, выявляла все происходящие в социалистическом городе перемены. Нарастание маргинализации населения, связанной с форсированной индустриализацией и насильственной коллективизацией, привело к тому, что институт продажной любви перестал быть неким обособленным явлением городской жизни, развивавшимся по своим внутренним законам. Проституцией стали заниматься представительницы устойчивых социально-демографических слоев общества, и в первую очередь молодые работницы, совмещавшие этот «бизнес» со своей профессией.
Советские властные и идеологические структуры длительное время утверждали с особой гордостью, что именно в период 20—30-х гг. в стране исчезла профессиональная торговля любовью. На самом деле она исчезла уже в марте 1917 г., когда был упразднен Врачебно-полицейский комитет. Невозможно считаться профессионалом в государстве, где, по сути, существует запрет на данную профессию. Теоретически это неплохо, однако объективная реальность свидетельствовала совсем о другом: все проститутки после революции перешли в разряд тайных, что весьма затрудняло контроль государства за развитием института продажной любви. Прежде все ни медицинские, ни правоохранительные органы не имели данных о количестве проституирующих женщин ни в целом по стране, ни Ленинграде.
Общегражданская статистика не могла дать четких сведений о институте продажной любви. Городская перепись 1923 г. выявила в европейской части России всего... 117 женщин, назвавших плату за торговлю своим телом основным средством существования. Треть из них — 34 человека — жили в Петрограде. Никакими другими официальными данными авторы не располагают, и, думается, получить их не представится возможности. Все остальные сведения весьма разрозненны и противоречивы, что в первую очередь объясняется отсутствием критерия выделения проституток из массе женского населения. Основным источником сведений являются материалы внутреннего учета органов милиции, которые, впрочем тоже не слишком достоверны. Так, в 1922 г. петроградская милиции считала продажными 32 тыс. жительниц города. Цифра огромная в особенности в сравнении с численностью населения Петрограда в то время. Скорее всего, она есть некий результат мероприятий по борьбе с проституцией, о чем подробнее будет рассказано далее. По сравнению с 32 тысячами последующие данные кажутся весьма скромными. Но, как уже известно читателю, они не могут проиллюстрировать истинное положение дел. Так, в 1927 г. на учете Ленинградском уголовном розыске состояло более 3 тыс. совершивших преступление проституток. Параллельно было зарегистрировано еще 785 женщин, которые, согласно терминологии того времени, вели «паразитический образ жизни», что, по-видимому, означало что они не работали. В то же время существовала большая армия подсобниц, то есть женщин, совмещавших две профессии. Точное число этой категории официальные власти старались не называть что, впрочем, и невозможно было сделать. Однако, по мнению, работников правоохранительных органов, уголовницы и профессионалки в конце 20-х гг. составляли примерно 1/5 всех женщин торговавших собой.
Имеются и некоторые цифры, относящиеся к 30-м гг. В 1932 г. ленинградский отдел социального обеспечения вел работу с 2 тыс., женщин, занимавшихся проституцией профессионально. И если следовать милицейской логике, существовало еще по меньшей мере 8—10 тыс. непрофессиональных. Количественные данные, касающиеся второй половины 30-х гг., вообще весьма сомнительны. В 1934 г. на учете в Ленинградском уголовном розыске стояло 700 проституток, связанных с криминальной средой, а в 1935 г., по данным районных собесов, их число достигло 1271. Последние показатели датируются 1936 г.: в Ленгорсобесе числилось около 1 тыс. проституток, проживавших в 7 из 10 районов Ленинграда. В общем-то, эта цифра практически говорит лишь о том, что какой-то учет продажных женщин в конце 30-х гг. еще велся. Но, конечно, реального представления о размахе тайной торговли любовью он дать не мог. Политика растворения продажных женщин в общей массе населения проводилась сознательно — об этом читатель узнает из последующих глав, — она создавала чисто внешнее впечатление о сокращении рынка торговли любовью. В действительности же такая политика вела к образованию в любой социально-профессиональной среде контингента, склонного к проституированию, и явно ослабляла моральные устои общества в целом. Кроме того, государство, уповавшее на то, что торговля собой становится вымирающей профессией, по сути, лишалось возможности контролировать этот вид сексуальной коммерции, а также оказывать посильную помощь по социальной реабилитации женщин, желающих порвать с прошлым. Невозможно лечить болезнь, не определив ее симптомов и не зная количества пораженных ею. Нужно отметить, что в дореволюционном Петербурге ситуация несколько отличалась благодаря системе государственного контроля за развитием проституции. Об этом, в частности, повествует следующая глава книги.
47 Дубошинский Н. Социальный состав проституции // Рабочие суд., 1925, № 3-4, с. 125-126.
48 ЦГА СПб., ф. 33, oп. 1, д. 3, л. 25.
49 ЦГА СПб., ф. 33, оп. 2, д. 721, л. 154-155.
50 Юридический и бытовой характер самоубийства. // Право и жизнь, 1923; № 1, с. 69.
51 Бруханоаский Н. П. Самоубийцы. Л., 1925, с. 100—101, 102.
52 Шаламов В. Колымские рассказы. Кн. 2, с. 42—43.
53 См.: ЦТ А СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 298, л. 2.
54 См.: ЦГА СПб., ф. 7384, оп. 2, д. 59, л. 481.
55 См. там же.
56 Вислоух С. Проституция и алкоголизм, проституция и наркомания // Рабочий суд., 1925, N. 7-8, с. 321.
57 См.: ЦГА СПб., ф. 33, оп. 2, д. 721, л. 169.
58 См. там же, л. 19—190.
59 См.: Иванов К., Крамаренко Д., Крисс А. Шесть месяцев работы 1-го Ленинградского трудового профилактория, а также Здравоохранение 1929, № 5, с. 97-104; ЦГА СПб., ф. 3215, oп. 1, д. 89, л. 27.
60 Цит. по: Чирков П. М. Указ, соч., с. 212—213.
61 См.: ЦГА СПб., ф. 2554, оп. 2, д. 57, л. 30.
62 См.: ЦГА СПб., ф. 7384, оп. 2, д. 59, л. 680-681.
63 ЦГА СПб., ф. 2554, оп. 2,д. 123, л. 88.
64 См.: Василевский Л. М., Василевеская Л. А. Проституция и новая Россия. Тверь, 1923, с. 68.
<< Назад Вперёд>>
