Без вины виноватые
Уже в 1918 г. появились специальные постановления и распоряжения. Так, в одном из них предписывалось с определенного числа «женщинам и девушкам, вовлеченным в проституцию: а) озаботиться скорейшим подысканием работы, могущей дать возможность честного и беспозорного существования, 6) в кратчайший срок, не позже недели со дня распубликования сего, зарегистрироваться в подрайонных комендатурах революционной охраны и в) исправно являться на медицинские осмотры, о времени и месте которых будет сообщено при регистрации... уклоняющихся от выполнения сего постановления незамедлительно наказывать: ...арестом и принудительными работами сроком до 1 месяца и этапным выдворением на родину или из пределов Северной области без права въезда в Петроград»46.
Кого в условиях непризнания властью существования института продажной любви называли проститутками, неясно, но это не останавливало городские власти. О сумбуре, царившем в головах людей, занимавшихся наведением порядка на улицах Петрограда и борьбой с формами девиантного поведения, свидетельствует инструкция для работников рабоче-крестьянской милиции, датированная осенью 1918 г. Чтобы читатель лучше представлял себе уровень смятения умов, процитируем этот документ почти полностью, сохранив его стиль и орфографию:
«1. В свободном государстве все пролетарии равны. Класс женщин, торгующих своим телом, находящийся в особо тяжелых моральных, а подчас и материальных условиях, не может быть причислен к пролетариям, ибо уже один род занятий говорит о том, что гнет капитала и голод выбросил на улицу и заставляет продавать последнее, без чего жить нельзя, — человеческое тело. 2. Долг всякого гражданина — оказать самое широкое содействие в деле борьбы со страшными условиями жизни. Жизнь проститутки наиболее кричащийся факт этих условий. Ее нужно, а если нельзя изменить сразу, хоть несколько скрасить, облегчить. Это может сделать только братское человеческое отношение к проститутке, и прежде всего взгляд на нее не как на рабыню или животное, а как на равную себе гражданку... 5. Всякая регистрация проституток и домов терпимости, если они еще кое-где существуют, отменяется. Выдача так называемых желтых билетов или других отличительных документов не может иметь места. 6. Всякие облавы на женщин, как метод борьбы с проституцией, а также выселение проституток из тех или иных районов города безусловно недопустимы»47.
В конце 1918 г. работникам петроградской милиции читали даже специальный курс по вопросам борьбы с проституцией. Были попытки ввести особые должности для воспитательной работы с падшими особами, замещать которые могли только женщины. Наряду с этим рабочие советы города могли издавать приказы такого содержания: «...предложить домовым комитетам немедленно дать списки квартир с девицами и по получении закрыть все квартиры, а с улиц проституток разгонять, арестовывая сопротивляющихся»48. И это неудивительно. Ведь порой подобные акции санкционировали и руководящие деятели РКП(6) самого высокого ранга. Так, еще 9 августа 1918 г. в письме к председателю Нижегородского губсовета Г.Ф. Федорову В.И. Ленин советовал в связи с угрозой контрреволюционного заговора «...навести тотчас же массовый террор, расстрелять и вывести сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п.»49.
Правда, в самом Петрограде фактов расстрелов женщин с целью борьбы с проституцией и сифилисом установить не удалось. Однако в мае 1919 г. в городе был создан первый в стране концлагерь принудительных работ для женщин. Разместился он в зданиях бывшего Чесменского дома инвалидов на Московском шоссе. К январю 1920 г. через лагерь прошло 6,5 тыс. женщин. Большинство из них попало сюда в административном порядке, 60% всех арестанток подозревались в торговле телом. Уже данные цифры свидетельствуют о произволе и сумбуре в карательной политике. Дальнейшие события лишь усилили правовой беспредел. В конце 1919 г. для «злостных проституток» организовали женскую трудовую колонию со строгим режимом на 500 человек. Она располагалась на станции Разлив. Это учреждение даже в официальных документах именовали колонией для проституток. Сажали женщин и во 2-й лагерь принудработ (бывшая тюрьма «Кресты» — Арсенальная наб., д. 5/7). Сражаясь с «паразитическими элементами», милиция Петрограда стала широко практиковать облавы, выселение проституток в другие губернии, препровождение их по этапу и т.п. Так, в сентябре 1919 г. отдел управления Петросовета сообщал: «Произведенной облавой в ночь на сегодняшний день в гостинице «Москва» на углу Невского проспекта и Владимирского установлено, что гостиница эта является в полном смысле этого слова притоном, где проделывают свою вакханалию женщины, продающие себя, и уголовные элементы. При облаве арестовано 25 человек, найден кокаин и т.д.»50. Гостиницу закрыли, а ее здание передали для нужд Центролагеря принудительных работ. Проституток вылавливали прямо на улицах. На каком основании это делалось, неизвестно. Но, думается, подвергались арестам и женщины, что называется, просто попавшиеся под руку. Так, в 1919 г. городские власти запретили ночевать на вокзалах, нарушителей отправляли в концлагерь на 6 месяцев. В их числе оказалось немало представительниц прекрасного пола, которых просто причислили к продажным особам.
Большевистские власти в целом долго не оставляли идею возможном перевоспитании проституток обязательным и принудительным трудом. На страницах журнала «Коммунистка» представитель комиссариата внутренних дел С.Н. Равич доказывала, что «бороться с проституцией путем морального воздействия на лиц, уже занятых ею,— напрасный труд... Самый верный и сильных удар по проституции — это всеобщий обязательный труд»51. Ей вторила и А.М. Коллонтай: «Пока мы будем иметь нетрудовое женское население, существующее на средства мужа или отца, до тех пор будет существовать купля и продажа женских ласк. Поэтому проведение по всей Советской республике в самом срочном порядке обязательных трудовых книжек — один из вернейших способов борьбы с проституцией профессионального типа»52. Судя по воспоминаниям К. Цеткин, подобных взглядов придерживался и В.И. Ленин, заявлявший: «Возвратить проститутку к производительному труду, найти ей место в общественном хозяйстве — вот к чему сводится дело»53.
В приведенных цитатах явно чувствуется ориентация на полное непризнание проституции как некоего профессионального занятия. Но особенно ярко эта тенденция выразилась в деятельности подотдела принудительных работ при Петроградском совете. Возглавлял его некий Б.Г. Каплун, этакий большевистский бонвиван. По воспоминаниям современников, он, развлечения ради, ездил в организованный большевиками в 1919 г. крематорий наблюдать за сожжением трупов. Из-под пера Б.Г. Каплуна и вышли тезисы «К вопросу о борьбе с проституцией», где сообщалось: «С коммунистической точки зрения проституция как профессия не может существовать. Это не есть профессия в государстве труда. Торговля своим телом есть дело человеческой совести... Слово «проститутка» как понятие о человеке, торгующем своим телом, считающем это своей единственной профессией, не существует. Отсюда не существует и определение понятия проституции как общественного явления... Нет борьбы с проституцией и ее разновидностями, а есть борьба с женщинами, у которых нет определенных занятий»54. Такие особы, независимо от того, торгуют они собой или нет, должны были являться в подотдел для получения работы, за уклонение от явки они подлежали задержанию и направлению в женские трудовые колонии с самой суровой дисциплиной. Б.Г. Каплун предполагал популяризовать данные разработанные им методы через особый Комитет наиболее сознательных проституток по борьбе с проституцией, используя «их тягу к становлению на трудовой путь». Идея эта, конечно, провалилась. Число женщин, добровольно признававших себя проститутками в условиях отсутствия законодательства, гарантирующего им элементарные гражданские права, оказалось весьма незначительным. Но тезисы Б.Г. Каплуна лишний раз инициировали деятельность органов милиции, активность которых особенно усилилась в годы НЭПа.
Летом 1922 г. НКВД, встревоженный появлением на улицах городов торгующих собой женщин, разработал и опубликовал в »Известиях ВЦИК» проект организации особой «милиции нравов». Этот проект вызвал волну возмущения в стране. С негодующей статьей в «Московских известиях» выступила Клара Цеткин, которая, подобно большинству других видных коммунисток, активно интересовалась проблемой проституции. Как отмечали тогда специалисты: «...угроза нравственного одичания, неимоверный рост проституции и венерических болезней, которые вызвали к жизни проект «милиции нравов», не могли все же преодолеть ужаса и отвращения к той системе кажущейся борьбы, какой была регламентация. Но идея этой меры имеет немало тайных приверженцев в нашем обществе»55. В конечном счете проект не был реализован.
Однако это не помешало местным органам НКВД действовать по собственному усмотрению. Так, в 1922 г. Управление Петроградской губернской милиции разработало инструкцию по борьбе с проституцией, пункты которой были во многом схожи с документами Врачебно-полицейского комитета. Разница, и немаловажная, заключалась лишь в том, что комитет действовал в согласии с общими законами Российской империи, а петроградская милиция пренебрегла правовыми устоями. Инструкция представляется очень интересной и колоритной по содержанию, что оправдывает почти полное ее цитирование: «1. Каждый чин милиции во всякое время суток, проходя по улице, должен обращать внимание на женщин праздношатающихся, пристающих к мужчинам с предложением своих услуг и зазывающих к себе на квартиру и, соблюдая крайнюю осторожность и осмотрительность, дабы не допустить ошибки, следует внимательно вслушиваться в разговор и, уже убедившись в факте проституции, задерживать женщину и отправлять в ближайшее отделение милиции... 3. Непосредственное искоренение проституции возлагается на начальников отделений милиции и их помощников по строевой части, которые выясняют жительство женщин, занятых проституцией, через участковых надзирателей, а последние получают эти сведения от домовой администрации... 6. Чин милиции, получивший поручение от своего начальника о негласном наблюдении за женщиной, подозреваемой в проституции, собирает негласным путем сведения о ее наружном виде или приметах и затем при выходе... из дома следует за ней, причем держится на таком расстоянии, чтобы не навлечь на себя подозрения и в то же время не потерять ее из вида... 7. На женщин, уличенных в занятии проституцией и доставленных в отделение милиции, составляется протокол с допросом, как обвиняемой, так и свидетелей, после чего протокол с личностью представляется через начальника района в районную административную комиссию на предмет... или высылки из пределов города и губернии, или заключения в концлагерь проституток»56. Правда, отдел управления губисполкома не утвердил инструкцию и известил начальника милиции, что документ «расходится с принципами Советской власти во взглядах на женщину, нравственность и т.д.».
Однако петроградская милиция, рассчитывая на победу проекта НКВД о восстановлении регламентации, некоторое время придерживалась прежней тактики. Так, начальник службы милиции А. Иванов в циркуляре для служебного пользования открыто дал выход своим эмоциям: «...высшему органу ПГМ рекомендуется назначать специальные наряды для облавы в тех местностях, где огульно стали размножаться эти вредные паразиты... Принимая это способы, мы можем надеяться, что до применения закона развитие проституции несколько ослабнет и исход борьбы с вредными гадами начался...»57
За 1922 г. петроградская милиция, руководствуясь лишь внутренними документами, арестовала 160 женщин, подозреваемых в проституции. Однако большинство из них пришлось отпустить: не имея соответствующих статей Уголовного кодекса, судебные станции в тот период отказывались принимать подобные дела. Интересна в этой связи реакция самих работников милиции, которые инстинктивно чувствовали противоправность своих действий.
Так, после статьи в июньском номере «Красной газеты» за 1922 г. о засилье девиц на Екатерингофском проспекте начальник одного из районных отделений милиции писал в своем рапорте: «...должен сказать, что борьба с проституцией независима от милиции. Неоднократно задержанные проститутки направлялись в суд, а между тем через два дня тех же самых опять встречаешь на воле, которые продолжают проституировать. Укажу один факт. Отделением были задержаны и арестованы 2 пьяные проститутки, которые выбили в управлении 6 стекол и были направлены в суд, через несколько дней они опять были на свободе и продолжают проституировать. Спрашивается, кто же виноват: милиция или отдел юстиции?» Представитель высшей инстанции, в которую был направлен рапорт, поставил на документе любопытную резолюцию: «Секр. Направить в АСО. Мы можем подтвердить лишь, что со стороны Комюсга нужны меры регламентации проституток, иначе в ближайшее время Екатерингофская и ряд др. улиц будут живыми рассадниками заразы и позора»58.
Сложность положения административных органов в отсутствие каких-либо законодательных актов о проституции отражена и в письме начальника городской милиции секретарю Президиума Петроградского губисполкома Н.П. Комарову. Документ датирован августом 1922 г. Вот его содержание: «Петрогубмилиция, обращая внимание на все большие и большие размеры, принимаемые недопустимым злом — проституцией, процветающей совершенно свободно на главных улицах города, как-то: проспекте 25-го Октября (Невском), Вознесенском и других, и сознавая, что закрывать глаза на указанное явление недопустимо и даже преступно, просит от ПГИ точных указаний, какие меры должна применять милиция для борьбы и искоренения этого зла, крайне вредного и разлагающе действующего на граждан города, или же в деле борьбы с проституцией милиция не будет совершенно принимать никакого участия... »59. Думается, такая ситуация наблюдалась во всех крупных городах. Однако законодатели по-прежнему медлили, что побуждало практических работников к совершенно недозволенным методам — квалификации правонарушений по аналогии. Кстати, этим впоследствии стала грешить советская административно-карательная система.
В сентябре 1923 г. ряд деятелей Петроградского губисполкома — начальник отдела управления, губернский прокурор и др. — предложили, например, привлекать «метающихся по улицам и пристающих к гражданам проституток за хулиганство». Для этого милиция стала систематически проводить массовые облавы, которые тщательно готовились. Около месяца участковые надзиратели собирали сводки от управдомов, комендантов. В ходе одной из таких операций, например, было задержано около 350 различных «неблагонадежных элементов». Ясно, что без произвола и насилия над личностью дело не обходилось. В первую очередь задерживались женщины, не имевшие документов, постоянного места жительства и определенной профессии. К ним применялись самые жесткие меры вплоть до насильственного выдворения из города. Последствия подобных актов оказались непредсказуемыми. Так, в феврале 1924 г. в Нижний Новгород выслали из Ленинграда якобы за содержание притонов 8 человек. Их поместили на постоялом дворе в том помещении, где останавливались приезжие. Среди высланных оказались больные сифилисом женщины. В крайней тесноте ночлежного дома они становились разносчиками заразы. В связи с этим Нижегородский губисполком писал в Наркомат здравоохранения: «Необходимо при выселении из столиц элементов, склонных к проституции и подозрительных в отношении венерических заболеваний, принимать известные меры предосторожности в смысле предварительного осмотра таких лиц и размещения их в особые помещения. Кроме того, вообще желательно, чтобы в Нижний Новгород, как промышленный центр, такой элемент не направлялся»60. Женщин выслали по решению суда, выдав их за притоносодержательниц, хотя арестованы они были как проститутки. Не меньшим произволом явилось и решение ленинградского суда в 1924 г. об удалении на три года из города нескольких бездокументных женщин, задержанных милицией во время обхода одного из общежитий. Губернский совет по борьбе с проституцией на своих заседаниях резонно отмечал, что польза от высылки гулящих девиц невелика, а вред тем местностям, куда они направляются, наносится значительный, прежде всего с санитарной точки зрения, поскольку эти регионы в медицинском отношении обслуживались гораздо хуже Ленинграда. Переселение же проституток в пределах города вело к их нежелательной концентрации в определенных «зачумленных» районах. Не оправдало себя и бесплатное принудительное отправление на родину оставшихся без работы женщин. Большинство из них возвращались в Ленинград.
Подобные репрессивные акции в связи с неопределенностью критериев проституции и при отсутствии государственной системы ее регистрации нередко калечили людские судьбы. В качестве примера можно привести историю некой В., дочери кронштадтского рабочего. В январе 1922 г. в возрасте 18 лет она оказалась безработной. В то время В. встретилась с матросом Балтийского флота, молодые люди стали жить вместе, но официально в брак не вступали. Однажды они заночевали у подруги и попали под проверку. Выяснив, что В. безработная, ее поставили на учет как проститутку, в результате по решению погранотделения ГПУ девушку выслали из Кронштадта, где оставались ее престарелые родители, в Тверскую губернию. Позднее В. поселилась в Петрограде, но работу найти не смогла, голодала. На бирже труда ее как приезжую регистрировать (оказывались и в «закрытый» город Кронштадт вернуться не разрешили. Нельзя спокойно читать слезные просьбы матери о дозволении жить с дочкой. В марте 1924 г. и сама девушка умоляла совет по борьбе с проституцией «помочь вернуться в Кронштадт к родным и не дать погибнуть».
Почву для произвола создавало и отнюдь не редкое использование чинами милиции своего служебного положения в корыстных целях. Как свидетельствуют архивные документы, во время внезапных облав проверяющие порой заставали постового или участкового надзирателя на квартире у продажной женщины. Даже в официальном отчете комиссии по делам несовершеннолетних за 1923 г. отмечалось, что малолетние проститутки умеют ладить с милиционерами и «ублажать» их. А вот еще один характерный документ того времени — заявление председателя правления школы командного состава уголовного розыска и милиции своему начальству, в котором, в частности, сообщалось, что до 50% посещающих клуб составляют нежелательные лица и «большей частью это уличные элементы — женщины, попадающие под 171, 176 ст. УК (подразумевались проститутки. — Н.Л.), — проводятся членами клуба, защищающими этих «милых особ»... после чего безусловно завязывается знакомство с теми лицами, с которыми рабоче-крестьянская милиция ежедневно ведет упорную борьбу»61.
Впрочем, подобные обстоятельства мало смущали руководство петроградской милиции, и в частности И.К. Серова. В начале ноября 1923 г. он предложил губкому РКП(б): «Признать самой правильной и рациональной мерой борьбы с проституцией — административную высылку из пределов города и губернии всех проституток-профессионалок... Одновременно с привлечением к ответственности замеченных в хулиганстве производить их обязательное медицинское освидетельствование и всех больных изолировать в лечебных заведениях. Эту меру проводить вообще в отношении всех уличенных в болезни проституток»62. Данный документ, как представляется, свидетельствует о правовой неразберихе и неизбежном ее следствии — нарушении прав личности. Активность местных милицейских начальников была несколько приостановлена присланной из Москвы «Инструкцией органам внутренних дел по борьбе с проституцией». В ней указывалось, что не подлежат «никаким преследованиям и принудительному медицинскому освидетельствованию проститутки, занимающиеся промыслом в пределах своего постоянною жилья», а все меры милиции должны обязательно согласовываться с местными советами по борьбе с проституцией. Инструкцию подписал нарком внутренних дел А. Белобородов.
Но даже приказ наркома подействовал не сразу. Еще в декабре 1923 г. начальник 5-го отделения милиции рапортовал в управление, что «впредь до ликвидации сборищ проституток на углу Пр. 25-го Октября (Невского) и Лиговки и Пр. 25-го Октября и Пушкинской» с шести до двенадцати вечера будут выставлены посты с целью «недопущения скопления проституток»63. И все же весной 1924 г. высылка гулящих женщин из Ленинграда была отменена; их теперь задерживали, как правило, лишь за совершение уголовно наказуемых действий.
Однако начиная со второй половины 20-х гг. репрессивные меры в отношении женщин, заподозренных в проституировании, вновь усилились. В октябре и декабре 1925 г. НКВД РСФСР провел межведомственные совещания, на которых представил свой проект «Тезисов по борьбе с социально-паразитическими элементами», встретивший серьезную критику Наркомздрава. Но состоявшееся 10—14 января 1926 г. совещание наркомов внутренних дел союзных и автономных республик СССР признало необходимым ввести в законодательном порядке правила, по которым отдельные социально-паразитические элементы (профессиональные проститутки и нищие), являющиеся наиболее социально опасными для общества, подвергались бы изоляции в специальных колониях. Совещание также постановило усилить борьбу с притоносодержателями, приравняв к ним лиц, предоставляющих свои квартиры с целью разврата, и производить принудительное лечение венерических больных в случае их отказа. Работники НКВД склонны были признать социально опасными всех женщин, ведущих легкомысленный образ жизни.
В результате проведенных во второй половине января переговоров с Центральным советом по борьбе с проституцией удалось прийти к своеобразному компромиссу. Совет, в очередной раз отвергнув высылку проституирующих особ в другие города, вынужденно согласился с идеей организации трудовых колоний, но лишь для социально опасной категории проституток (главным образом связанных с преступным миром) и «с обеспечением гарантий против расширительного толкования и возможных злоупотреблений»64. Совет также поставил условие обязательности судебного приговора и для направления в колонию. В итоге за соответствующими административными органами признавались права «входить в суд с предоставлением о признании отдельных паразитирующих элементов социально опасными» с последующей их изоляцией.
В сентябре 1926 г. НКВД разработал и представил в Госплан для включения в готовящийся генеральный план борьбы с социальными аномалиями проект организаций трудовых колоний с принудительной работой и специальным режимом для 3 тысяч «особо злостных» проституток, который был встречен там вполне благосклонно. Кроме того, ВЦИК и СНК РСФСР решением от 9 августа 1926 г. дополнили Уголовный кодекс новой статьей, по которой лишением свободы на срок до 1 года каралось «заведомое постановление другого лица в опасность заражения венерической болезнью» независимо от того, произошло заражение или нет. В октябре Совнарком в принципе принял постановление о принудительном освидетельствовании и лечении венерических больных, находящихся в заразном периоде, предложив Наркомздраву уточнить категории населения, подпадающего под него. Среди установленных вскорости 8 категорий упоминались и лица, «ведущие, по сведениям органов административного надзора, Такой образ жизни, при котором они могут стать источником массового распространения болезней». Это постановление в дальнейшем также начало использоваться для преследования проституток.
И все же социалистическое государство по-прежнему избегало прояснения своей правовой позиции в отношении института проституции, карая за занятие ею с помощью косвенно касающихся публичных женщин юридических актов. На уровне же общественного сознания идея насильственного репрессивного искоренения института продажной любви поддерживалась. Так, в 1931 г. одна из участниц совещания женщин—членов ЦИК СССР и ВЦИК говорила: «На сегодня безработицы нет, а еще имеются кадры проституток. Здесь одна из товарищей говорила, что надо создавать профилактории и т.п. Занимались этой филантропией, хватит. Надо не филантропией заниматься, а издавать такой закон, который преследовал бы проституцию как уголовное преступление. Это будет не филантропия, а в корне подобреет проституцию...»65 Но властным структурам более простым казался путь объявления продажных женщин сознательными классовыми врагами. Довольно распространенным в то время было мнение, выраженное известным публицистом-социологом Д.И. Лассом: «Всех социально запущенных и отказывающихся от работы проституток следует рассматривать как дезертиров трудового фронта, как вредителей нашего строительства. Для них остается один путь исправления — изоляция и принудительное перевоспитание»66.
Репрессивная деятельность милиции усиливалась. Формально основанием для этого явилось постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 29 июля 1929 г. «О мерах по борьбе с проституцией». Женщин, согласно весьма расплывчатой формулировке постановления, «стоявших на грани проституции», административные органы теперь почти на законных основаниях отлавливали в ночлежках, на барахолках, на вокзалах, в ресторанах. Появились даже своеобразные «секретные агенты», специализировавшиеся именно на выявлении особ, занимавшихся сексуальной коммерцией. В ленинградской милиции известностью пользовалась начальница одного из районных отделений НКВД П.И. Опушонок. Она сама выслеживала проституток в районе Лиговки. Волна репрессий буквально захлестнула город. С 1933 г. милиция начинает проводить систематические операции по очистке «города Ленинграда» от «паразитического элемента», а всего за 1934-1935 гг. было задержано и прошло через специальные комиссии почти 18 тыс. человек. Одновременно власти пытались очистить город и посредством паспортизации. Не получившие заветный документ не имели права проживать в Ленинграде.
Весной 1935 г. в Ленсовет обратился с письмом начальник ленинградской милиции С.Г. Жупахин. Он утверждал, что работа Ленгорсобеса и других общественных организаций в вопросах профилактики и борьбы с проституцией должного эффекта не дала, и просил «санкции на мероприятия, обеспечивающие полностью очищение гор. Ленинграда от проституирующего элемента, избравшего себе путь паразитического образа жизни, как основного источника средств к существованию»67. В целом инициатива ленинградских органов НКВД шла в русле общих мероприятий государства по репрессивному искоренению форм девиантного поведения населения. 7 апреля 1935 г. ЦИК СССР и СНК внесли в статью уголовных кодексов союзных республик о подстрекательстве несовершеннолетних к совершению преступления дополнение о наказуемости за понуждение их к занятию проституцией, а спустя полгода, 17 октября, приняли постановление о введении новой статьи, предусматривающей лишение свободы сроком до 5 лет за изготовление, распространение и рекламирование порнографической продукции. Этот правовой акт тоже использовался как мера уголовно-правовой борьбы с проституцией.
Репрессивные мероприятия стали основной формой работы ленинградских правоохранительных органов. Они систематически отчитывались обкому ВКП(б) об успехах в данной области. При этом искоренение проституции по-прежнему велось с нарушением норм правовой жизни общества. Весьма показательным в этом плане является отчет ленинградской милиции за 1936 г. Органам НКВД удалось выявить в городе почти 250 женщин, занимавшихся сексуальной коммерцией. Однако в судебном порядке было привлечено к ответственности лишь 8 человек, 185 женщин подверглись наказанию по постановлению «тройки» — учреждения, аналогичного знаменитым «особым совещаниям». По заведомо сфабрикованным и совершенно незаконным обвинениям почти 200 человек отправили в лагеря.
Беззаконие восторжествовало. Работа с социальными аномалиями полностью перешла в ведение НКВД. О плодах этой реорганизации наглядно свидетельствует судьба Свирской колонии. Ее директор, выступая летом 1937 г. на собрании актива Ленсовета, указал, что функции социальной реабилитации учреждение выполнять не в состоянии. Последнюю партию людей, выпущенных из колонии, «трудоустроили» в тайге, в 250 км от железной дороги. Естественно, что результатом такой «заботы государства» явилось массовое бегство с места работы. Вероятно, желая избежать подобных эксцессов, СНК РСФСР 17 октября 1937 г. принял постановление о ликвидации всех учебно-производственных комбинатов Наркомата соцобеспечения. В январе 1938 г. Свирская колония была передана НКВД. Теперь она ничем не отличилась от других лагерей ГУЛАГа.
Судьбы загнанных в них и запуганных падших женщин печальны и безысходны. О жизни этих девушек в северных лагерях рассказывает в своих воспоминаниях, опубликованных в 1989 г., Л. Разгон, в свое время корреспондент Комсомольской правды», а впоследствии один из заключенных ГУЛАГа. В северных лагерях женщины и девушки, захваченные во время облав на барахолках, вокзалах, в ресторанах, вынуждены были обслуживать целые бригады лесорубов. Согласно последним недавно рассекреченным данным, по решению тех же «троек» женщин, действительно занимавшихся проституцией или просто подозреваемых в торговле собой, нередко даже расстреливали, пытаясь ликвидировать их как «класс»68.
Итак, к концу 30-х годов произошло не только размежевание медицинских и социально-правовых аспектов в политике государства по отношению к проституции как одной из форм девиантности населения. Полностью победила тенденция насильственного репрессивного искоренения отклонений в поведении людей. В отличие от дореволюционного общества тоталитарный социализм не испытывал сомнений, правильна ли его позиция в отношении падших, будь то женщины, вынужденные или желающие себя продавать, или мужчины, потребители этого товара. Советская система долгое время гордилась тем, что ей удалось изжить позор «терпимости государства в отношении проституции». Действительно, всю социальную политику эпохи сталинизма можно охарактеризовать одним словом — нетерпимость. Руководствуясь ею, тоталитарное общество уничтожало культурные течения, научные направления, своих идейных противников, нации и народы с тем же рвением, что и преступников, алкоголиков, нищих, проституток. Читатель может резонно счесть подобное сравнение некорректным. Однако опыт нашей истории убедительно продемонстрировал, что нетерпимость в отсутствие законов, охраняющих права любой личности, даже склонной к отклоняющемуся поведению, гораздо более опасна для морального здоровья общества, нежели терпимость, имеющая юридические основания. Конечно, нельзя расценивать все противоправные деяния Советской власти в отношении института проституции лишь как последствия злого умысла. Уже в конце 20-х гг. стало ясно, что происходящие в советском обществе перемены не могли создать социально-экономические условия для ликвидации неравенства людей — основы девиантности в целом. Но не оправдались не только эти надежды. С трудом менялась и морально-нравственная атмосфера. Об этом рассказывает последняя глава книги.
46 ЦГА СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 298, л. 17.
47 ЦГА СПб., ф. 172, оп. 1, д. 9, л. 356,25В
48 ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 31, л. 253.
49 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 142.
50 ЦГА СПб., ф. 142, оп. 1, д. 58, л. 476.
51 Равич С. Н. Борьба с проституцией в Петрограде // «Коммунистка», 1920, №. 1, с. 20.
52 Коллонтай А. М. Трудовая республика и проституция // «Коммунистка», 1920, № 6, с. 16.
53 Цеткин К. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 2. М., 1957, с. 479.
54 ЦГА СПб., ф. 1001, оп. 1, д. 57, л. 7.
55 Василевский Л. М., Василевская Л. А. Проституция и новая Россия. Тверь, 1923, с. 96.
56 ЦГА СПб., ф. 33, оп. 2, д. 371, л. 1-1 об.
57 Там же, л. 10.
58 Там же, оп. 3, д. 130, л. 9.
59 Там же, л. 14.
60 ЦГА СПб., ф. 4301, д. 2020, л. 31.
61 ЦГА СПб., ф. 33, оп. 2, д. 793., л. 38.
62 Там же, д. 721, л. 178-179.
63 Там же, л. 191.
64 ЦГА СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 3136, л. 31.
65 Цит. по: Чирков П. М. Решение женского вопроса в СССР (1917—1937). М., 1978, с. 213.
66 Ласс Д. И. По пути к ликвидации проституции. М., 1931, с. 32.
67 ЦГА СПБ., ф. 7384, оп. 2, д. 59, л. 679-680.
68 Аргументы и факты, 1990, № 16, 21—27 апреля.
<< Назад Вперёд>>
