Понятие «государственной службы» и выделение из нее «приказной работы»
Одним из источников для этого могут служить присяги (крестоприводные записи), которые давались всем населением страны при смене правителей, а также отдельными лицами при вступлении их в должность или при повышении в чине. Формуляры и тексты крестоприводных записей были очень устойчивы, что как бы подчеркивало преемственность власти. Однако известные изменения в них прослеживаются. Наиболее заметны те из них, которые были связаны с конкретной внешне- и внутриполитической ситуацией (например, в присягу Федору Борисовичу 1605 г. включалось обязательство «не хотеть» на русский престол Семиона Бекбулатовича и «вора Дмитрия Углецкого»1; в присягу Лжедмитрию того же года — «Федьку Борисова сына Годунова»2; в присягу же Михаилу Романову 1613 г. — «Маринки и сына ее»3). Однако более важные для нас изменения в текстах крестоприводных записей выражались в создании и постепенном усложнении специальных дополнений (приписей) к основному тексту для различных служилых и дворцовых должностей, которые появились впервые в крестоприводной записи 1598 г. Борису Годунову4 и оказали огромное влияние на тексты последующих крестоприводных записей приказных людей. Поэтому анализ текстов крестоприводных начнем именно с записи 1598 г.
Прежде всего рассмотрим основную часть записи, которая была рассчитана на всю массу служилого населения страны. Для этого разделим ее текст на основные смысловые пункты. Запись начинается обязательством не покушаться и всячески охранять жизнь и здоровье царя и его семьи. Схожие статьи находятся и в Судебниках и позднее в Уложении 1649 г., где преступления подобного рода рассматриваются как тягчайшие.
Вторая часть содержит обязательство «иного никого на Московское государство не хотеть видеть», ни с кем об этом не сноситься и пресекать всякие попытки других лиц в этом направлении. К ней примыкает часть записи, где конкретно оговариваются обязанности, связанные с соблюдением подданства, которые особенно наглядно свидетельствуют, что запись рассчитывалась прежде всего на служилых людей: не изменить, находясь на царской службе («где мне государь ... велит быть»), в том числе из полков и из походов к другому государю не отъехать, «города никакого не сдати». Здесь же находим условие, чтобы «скопом и заговором и всяким лихим злым мышлением» не приходить, а также «биться до смерти» с задумавшими зло на царскую семью.
Особенно интересна часть заключительного формуляра записи, так как она относится не к военной службе, как предыдущие, а к службе в государственных учреждениях и рассчитана в основном на судей приказов, городовых воевод и приказных людей. В ней говорится: «...тако ж мне, где государь мой ... велит быть у какого приказу или в суде, и мне, будучи у его государева дела, дела всякие делать вправду, по дружбе никому не наровить, а по недружбе никому не мстить»5.
Как уже говорилось, к общей присяге 1598 г. прилагались специальные приписи думным чинам, стольникам, казначеям, шатерничим, конюшенным служителям, а также дьякам и подьячим6. На то, что тексты приписей не являются самостоятельными присягами, а дополняют ее общую часть, указывает отсутствие вступительной части и их начальная фраза: «А что пожаловал государь... велел мне быти» (далее следует указание чина), которая как бы связывает припись с общей присягой. Не касаясь приписей дворцовым чинам, остановимся на тех приписях, которые непосредственно адресованы приказным людям. Это прежде всего припись думным чинам, включающим в себя и думных дьяков. Она сводится в основном к обязательству сохранять секретность «государевых дел» и заседаний Боярской думы: «А которые речи услышу у своего государя... и у его Думы, государя своего, и мне тех речей и его Думы не проносить никому и до живота своего»7.
Для нашей темы особенно важны заключительные приписи дьякам и подьячим. Припись дьякам непосредственно касается их служебных обязанностей, которые разделяет на судебные («всякие дела делати и судити вправду, по дружбе никому ни в чем не мстити»), административные и финансовые (беречь и не красть государеву казну). При исполнении своих обязанностей дьяк обещает не брать взяток («посулов и поминков ни у кого ни от чего не имать») и не разглашать государственных тайн («государевых дел. . . тайных и всяких»)8. Близкой по содержанию была и припись казенным дьякам, включавшая, кроме того, условие о том, чтобы, воспользовавшись своей близостью к царской семье, дьяки ей «ни в чем лиха никакова не учинили...»9.
Приписи подьячим состоят из двух отдельных: «подьячим всех приказов» и особый для подьячих Посольского и Разрядного приказов. Припись «подьячим всех приказов»10 является основной. Она свидетельствует о характере подьяческого труда. Начинаясь с общего обязательства «будучи у его государева дела, всякие дела делати вправду и тайных всяких государевых дел и вестей никаких никому не сказывати», текст приписи сосредоточивается вокруг возможных нарушений подьячими своих обязанностей; прежде всего в области финансовой — «государевой казны всякие деньги не красть», а также в судебно-административной. К последним относится требование «за делы дворян и детей боярских и всяких челобитчиков не волочить, отделывать их вскоре». За этим следует обещание не брать посулы и поминки, не руководствоваться дружбой и враждой и, наконец, не подделывать и не составлять с пристрастием необходимые документы: «ис книг, ис писцовых, ни з отдельных, ни з дач выписывати мне подлинно и прямо, и мимо книг в выписи ничего не написывать ни которыми делы».
Припись посольским и разрядным подьячим11 повторяет вступительную часть «приписи всем подьячим» о том, чтобы «делати всякие дела вправду» и сохранять секретность государственных дел. Правда, в ней этот пункт ограничивается делами посольскими и разрядными. Весь остальной текст приписи связан с посольской службой, во время которой приносящий присягу должен «промышлять с радением», о посольских делах никому (особенно иностранцам) не разглашать и, помимо полученного наказа, ничего не делать.
По существу рассмотренные выше специальные приписи к крестоприводной записи царю Борису легли в основу всех последующих присяг приказных людей.
Очень близка к крестоприводной 1598 г. запись 1605 г. Федору Годунову, его матери и сестре12. Однако в ней находим известное расширение статей. Она вновь начинается обязательством «не умышлять» на здоровье царской семьи и почти буквально повторяет аналогичную часть присяги царю Борису. То же относится к обязательствам сохранять верность правителю. Вместе с тем имевшийся в присяге Годунова пункт о том, чтобы «скопом и заговором» не выступать против царя и его семьи, здесь расширен и направление его несколько изменено, так как он распространялся на бояр и ближних людей. Присягающий должен был обещать «скопом и заговором и всяким умышленьем ни на кого не приходити, и недружбы своей никому не мстити, и никого без их государева ведома не убити, и не извести, и не сослати». Наибольшему изменению подверглась последняя часть записи, где речь шла о несении гражданской службы. В тексте 1605 года она была расширена за счет обязательства «дела государева никому не спродати», а также «виноватаго правым и праваго виноватым не учинити, а от того посулов и поминков не имати». Припись 1605 г. для подьячих является буквальным повторением предшествующей приписи.
Для 1605 г. мы располагаем крестоприводной записью Лжедмитрию13. Текст ее значительно короче предыдущих, хотя и близок к ним. Основное место в нем занимает подтверждение подданства и верности. Почти полностью в записи отсутствуют статьи, относящиеся как к военной, так и гражданской службе. Новая пропись дворянам по существу является кратким резюме общей части присяги. Припись же подьячим полностью повторяет соответствующие приписи к присягам Борису и Федору, хотя и в несколько сжатом виде.
Значительные изменения по отношению ко всем предшествующим присягам находим в крестоприводной записи 1613 г. Михаилу Романову14. Главным образом они коснулись порядка расположения отдельных частей, что отражало изменение их значения. Так, текст о непокушении на жизнь и здоровье царя был передвинут почти в конец записи. Основными становятся пункты о сохранении подданства новому правительству, обязательства «не искать» другого царя, служить, «где велит государь быти на своей государеве службе... и с недруги его... битися», к другому государю не отъехать и т. д. Только после этого помещен пункт о непокущении на здоровье царя. Заключается запись условием «скопом и заговором ни на кого не приходити», хотя из него исчезает упоминание о боярах и ближних людях. В связи с тем, что текст записи 1613 г. составлялся в достаточно напряженной политической обстановке, был проникнут воспоминаниями о недавних прошлых событиях крестьянской войны и иностранной интервенции и направлен на укрепление позиций нового правительства, в нем почти полностью отсутствуют «служебные» пункты. Однако в дальнейшем они получат значительное развитие.
Для XVII в. в целом была характерна практика составления специализированных крестоприводных записей для различных групп населения. Например, в 1615 г. была составлена особая запись для приехавших в Москву из Новгорода послов, в основу которой была положена несколько измененная присяга 1613 г.15; в 1632 г. — записи для донских казаков и иностранцев на русской службе16.
Не останавливаясь на разборе текстов подобных специальных крестоприводных записей, рассмотрим те изменения, которым подвергся на протяжении XVII в. текст основной записи 1613 г. Важным этапом этих изменений явилось составление новой крестоприводной записи Михаилу Романову в 1626/27 г.17 Текст записи 1626 г. сильно отличается от текста записи 1613 г. Уже известные нам пункты вновь перемещаются в ином порядке и сильно редактируются. Так, после общей фразы о соблюдении подданства вносится, краткое обязательство «о бережении царского здоровья», после чего уже следует пункт о «неподыскании» иных кандидатов на русский престол. Далее идут пункты о службе, как борьбе с государевыми недругами, в том числе обязательство городов не сдавать, воевод не покидать и к измене не приставать. Текст записи, как и предыдущей, завершается условием «скопом ни на кого не приходить». Здесь также отсутствуют пункты, связанные с гражданской службой. Все они на этот раз помещены в специальных приписях, число которых значительно больше, чем даже в наиболее пространной записи 1598 г. Имевшаяся в записи 1598 г. припись думным чинам теперь разделена и из нее специально выделена припись думным дьякам. К прежнему условию не разглашать государственных тайн как русским, так и иностранцам, прибавлено обязательство с иностранцами «про государства царства российского ни на какое лихо не ссылатись». Далее в припись думным дьякам введен изъятый из общей записи пункт о ведении судебных дел: «судебныя всякия дела делати и судити в правду, по недружбе никому ни в чем не мстить, а по дружбе никому мимо дела не дружити». В обязательства думных дьяков внесено и финансовое — государевой казной «ни с кем не ссужатися», посулов и поминков не брать.
Текст приписей к общей крестоприводной записи для подьячих до нас не дошел. Однако можно с уверенностью сказать, что приписи или даже самостоятельные записи для подьячих имели место, о чем свидетельствует сохранившийся от первой половины XVII в. недатированный образец для присяги подьячих Посольского приказа18. Текст производит такое впечатление, что в данном случае мы имеем дело не с приписью к общей записи, а с самостоятельной записью, не требовавшей присяги по общему тексту, так как, в отличие от предыдущих приписей, он начинается со слов: «Яз, им рек, целую святый животворящий крест господину своему великому государю и великому князю Михаилу Федоровичю... на том...» Кроме того в текст присяги включены пункты из общей записи о неотъезде в другое государство, о несношении с «государевыми недруги» и «оберегании государева здоровья».
В целом присяга посольских подьячих сильно отличается от приписи им, данной в 1589 г., где основное внимание было обращено на сохранение в тайне посольских дел. В новый текст включен пункт о сохранении государственной казны («ево государевою казною ни с кем не ссужатися и самому не корыстоватца, и в приход и в росход деньги и всякие доходы писать вправду без убавки и без прибавки, а лишка в росход ничего не приписывать»), причем характерна его концовка: «и во всем в государеве казне искать прибыли». В текст присяги включен также пункт о том, чтобы «в судных и во всяких росправных делех делать вправду, и другу не дружити, а недругу ни в чем не мстити, и собою ничего не затевати». Наличие в тексте присяги двух последних пунктов о государевой казне и судебных делах не типично для деятельности подьячих Посольского приказа, где подобных дел было мало. Это позволяет предположить, что данный текст, по которому были приведены к присяге посольские подьячие, является общим для всех подьячих, впервые выделенным самостоятельным текстом записи.
Последующие общие тексты крестоприводных записей почти полностью, за некоторыми чисто редакционными изменениями, повторяют текст присяги 1626 г., который, по-видимому, стал традиционным для династии Романовых XVII в. Подобное повторение мы находим в крестоприводных Алексею Михайловичу 1651 и 1653 гг., в том числе в них содержатся и приписи думным, приказным и конюшенным дьякам19. От 1656 г. до нас дошла крестоприводная запись дьяков и подьячих Аптекарского приказа, являвшаяся приписью к общему тексту20. По характеру деятельности аптекарского ведомства она содержала детально разработанные пункты об охране здоровья царя и его семьи. К чисто приказной стороне работы в приписи относится только ее концовка: «...государевы казны во всем оберегати, и самому мне государевою казною ничем не корыстоватца». Данная припись была, по-видимому, приложена к общей записи служащих приказа (докторов, переводчиков,, сторожей и др.). Представляется, что подобное положение имело место и в других приказах.
Подробно рассмотрев изменения в текстах крестоприводных записей, остановимся отдельно на вопросе зарождения в них понятия государственной службы, вытеснявшей постепенно понятие службы государю. Уже в заключительной фразе записи 1598 г. говорится не только о верности царю Борису и его семье, но также об обещании «их землям добра хотети во всем вправду»21. Переходя из записи в запись, это обязательство постепенно трансформируется. В приписи 1626/27 г. думным дьякам оно уже выглядит следующим образом: «Лиха никакого Московскому государству никак не хотети»22. Наконец, в первой четверти XVIII в. в присяге чиновников Екатерине I оно превращается в обещание способствовать всему, что «к пользе государственной во всяких случаях касаться может»23.
Второй особенностью изменений, которые происходили в тексте записей, было выделение первоначально в особые пункты и приписи, а затем в отдельные записи обязательств, связанных с обособлением гражданской службы в особую отрасль государевой, а позднее государственной службы.
Вместе с тем приведенные данные свидетельствуют о том, что для приказных людей присяга долгое время состояла как бы из двух частей — общей, которую они давали, как часть служилых людей вообще, и частной, где они выступали как служилые люди гражданской службы. Только для середины XVII в. можно предположить, что из участия в общей присяге начинает исключаться часть, для которой составляется особая «приказная» присяга. На протяжении XVII в. для приказных людей и на практике сохранялось двойственное понимание их службы. С одной стороны (в соответствии с основной записью), служба для них оставалась обязанностью вассалов по отношению к царю как сюзерену, которая выражалась в выполнении функции служилых людей, т. е. прежде всего военных. С другой стороны, в соответствии со специальными приписями, их служба определялась как работа в государственных учреждениях, т. е. гражданская служба. Эта двойственность породила любопытное разделение обязанностей приказных людей на «государеву службу» и «приказную работу». Разница самих терминов «служба» и «работа» несомненно выражает разное отношение людей XVII в. к службе вообще и к приказной деятельности в частности. Если «служба» включала в себя прежде всего значение подданства, то понятие «работа», как производное от «рабства», имело оттенок подневольности и непочтенности. И на деле как почетная рассматривалась в то время служба в полках, в посольствах и др., как непочетная — текущая рядовая работа в приказах и приказных избах.
Термин «приказная работа» встречается в документах с первой половины XVII в., а с середины его получает широкое распространение. Следует сказать, что он никогда не употреблялся по отношению к думным дьякам. Дьяки приказные также не пользовались им для определения круга своей деятельности, но в практике Разрядного приказа второй половины века по отношению к ним он широко бытовал. Так, например, в выписке 1663/64 г. о дьяках, пожалованных в чин за «рижскую службу», прямо говорилось, что они «на службах после того нигде не бывали», в то время как в самой выписке указывалось, что большинство их в настоящее время работает в приказах24. Об этом же свидетельствуют записи в боярских книгах, где в первой половине века посылка дьяков в приказные избы и определение в приказы все еще квалифицируется как служба. Термин «приказная работа» впервые был употреблен в боярских книгах применительно к дьякам в 1665 г., когда дьяку Ф. И. Грибоедову было увеличено окладное жалование «для его приказные многое работы»25. Также работой названа позднее его деятельность по составлению Степенной книги26. С 60-х годов разделение службы и работы дьяков становится нормой. В 1666 г. дьяку П. А. Исакову был установлен новичный оклад «за ево, Петровы, службы и за приказную работу»27. В 1673 г. увеличение оклада дьяку В. Семенову также аргументировалось «ево прежней службой и приказной работой»28. В 1675 г. то же находим по отношению к дьяку А. В. Алексееву29. В 1676 г. «за ... приказную многую работу, и за службы, и за посылки» была сделана прибавка к окладу дьяка Ф. Ф. Постникова30.
Еще более четко разделение на службу и работу прослеживается в документах второй половины века применительно к подьячим. Так, в 1657 г. подьячий Поместного приказа Я. Чернцов, работавший там с 1638 г., писал: «работаю тебе, великому государю, беспрестанно, и на твоих, государевых, службах я, холоп твой, был 3 года», т. е. в течение 3 лет находился в полку под Смоленском31.
Термин «работа» применительно к приказным делам московских подьячих получил в это время широкое распространение. В 1677 г. в челобитной подьячих приказа Княжества Смоленского читаем: «работали тебе, великому государю, мы, холопи твои, всякие твои, великого государя, приказные дела беспрестанно». Примерно так же характеризовал в 1678 г. свое пребывание в составе подьячих Устюжской чети С. Елизаров: «работаю я... в приказе Устюжские чети твои приказные дела»32.
Та же терминология в разделении подьяческой службы бытовала и на местах. В 1684 г. подьячий Арзамасской приказной избы сообщал в своей челобитной, что он «работает» там лет с 20 и «был на службе в бунтовое время в 179 году» в полку Ф. Леонтьева33. В 1690 году при выдаче жалования подьячим Севской приказной избы оговаривалось, что оно дается «за многие их службы и за... приказные работы»34. В 1687 г. при назначении в Верхоленскую приказную избу В. И. Рожина он был оставлен формально в числе служилых людей, «а вместо службы быть ему и работать у дел великого государя в Верхоленской в приказной избе»35.
Таким образом, на протяжении всего XVII в. непосредственные обязанности всей приказной группы складывались из службы и приказной работы, причем последняя была основной и определяющей.
1 Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1819. Т. II. № 85. С. 192.
2 Там же. № 91. С. 202.
3 Там же. Т. III. № 5. С. 14.
4 ЦГАДА. Ф. 156. Oп. 1. № 78. Л. 1—24.
5 Там же. Д. 78. Л. 9.
6 Там же. Д. 76, 78.
7 Там же. Л. 10.
8 Там же. Л. 17—18.
9 Там же. Л. 19.
10 Там же. Л. 25—26.
11 Там же. Д. 78. Л. 21—22.
12 Собрание государственных грамот и договоров. Т. II. № 85. С. 191 —194.
13 Там же. № 91. С. 202—203.
14 Там же. Т. III. № 5. С. 14—15.
15 ЦГАДА. Ф. 96. 1615 г. Д. 2. Л. 195—199.
16 Акты Московского государства. СПб., 1890. Т. 1. № 461. С. 434; № 470. С. 435— 437.
17 Там же. № 197. С. 216—219.
18 ЦГАДА. Ф. 159. Oп. 1. Д. 870. Л. 1—5.
19 ПСЗ. Т. 1. № 69. С. 255—256; № 114. С. 308—315.
20 ЦГАДА. Ф. 143. Оп. 3. Д. 547. Л. 5—6.
21 ЦГАДА. Ф. 156. Д. 76. Л. 9.
22 Акты Московского государства. Т. 1. № 197. Л. 218.
23 ПСЗ. Т. VII. № 4646. С. 412.
24 ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стб. 350. Л. 351—352.
25 ЦГАДА. Ф. 210. Боярские книги. Кн. 5. Л. 500.
26 Там же. Кн. 6. Л. 674 об.
27 Там же. Л. 685 об.
28 Там же. Кн. 9. Л. 372 об.
29 Там же. Л. 352 об.
30 Там же. Л. 366 об.
31 ЦГАДА. Ф. 210. Московский стол. Стб. 319. Л. 320, 323.
32 ЦГАДА. Ф. 159. Oп. 1. Д. 847. Л. 6, 200.
33 ЦГАДА. Ф. 159. Оп. 3. Д. 2024. Л. 25.
34 ЦГАДА. Ф. 210. Денежный стол. Кн. 229. Л. 468.
35 ЦГАДА. Ф. 1121. Oп. 1. Д. 522. Л. 34.
<< Назад Вперёд>>
