Тихий Сновск, затерявшийся в лесах на невидимом рубеже, где границы Украины почти сходятся с Белоруссией и Россией, шумел, бурлил, жил невиданной доселе насыщенной жизнью. В Совете давали отпор меньшевикам, налаживали работу школы, больницы, производство необходимых продуктов. Приходилось вступать в открытые схватки и с гайдамаками.
Щорс впервые за много лет видел вокруг себя по-настоящему заинтересованных людей, четко понимающих свою цель, готовых ради нее пойти на любую жертву.
В январе пришла радостная весть из Киева: Центральную раду прогнали, по всей республике власть в свои руки берут Советы. Как яркие вспышки маяка, вести из Петрограда, Москвы, Харькова, Донбасса. Много врагов у Советов, но в поле зрения Ленина — вся Россия. Заключен тяжелейший, но такой необходимый молодой республике Брестский мир с Германией...
И вдруг — как снег на голову, как подлый удар из-за угла: буржуазные националисты, вступив с немцами в сговор, открыли им путь на Украину. Немецкая армия, хорошо вооруженная, организованная, движется сюда, чтобы помочь предателям задушить народную власть.
Кто-то из железнодорожников принес весть: на подступах к Сновску — немецкий бронепоезд. Через несколько часов пожалуют оккупанты сюда.
Услыхав эту тревожную весть, Щорс бросился к Табельчуку. Впервые увидел на его лице растерянность. Всегда такой собранный, энергичный, знающий, что делать, дядя Казимир сейчас бесцельно шагал из угла в угол. Николая будто прорвало:
— Что ты, дядя, пол меряешь? Через пару часов, если дождемся германца, двух аршин хватит!
— Сам об этом догадываюсь. Вот и думаю, что сейчас делать. А у тебя какие соображения?
— Соображение одно, — коротко ответил Щорс. — В леса уходить нужно!
Табельчук взъерошил редкие волосы, крякнул.
— Сказать легко — в леса. Гляди, какая непогода разгулялась. Вьюжить начало, как зимой. Да март месяц — хуже зимы. Уйдем небольшой группой — пропадем. Как противостоять германцам?
— Не дело говоришь, Казимир Михайлович, — прервал его Щорс. — Немцы ведь как идут — по железной дороге да по главным трассам. В глухие села они еще не скоро доберутся. Стало быть, нам не обязательно под соснами прятаться. А за это время силой обрастем. Можем, например, пойти в сторону Семеновки. Сам ведь рассказывал, что там партизанский отряд сильный. С ними соединимся, будем врага бить. Впервой, что ли?
Табельчук внимательно посмотрел на племянника. Разумно рассуждает, грамотно. Полесская глухомань — не самая удобная арена для регулярной армии. Растворится она здесь, затеряется. И о Семеновке верно напомнил Николай. Там с октябрьских дней 1917 года организовали партизанский отряд, да не простой, а на колесах.
Используя небольшой эшелон и систему железнодорожных веток, семеновцы причинили войскам Петлюры немало неприятностей.
Обнял Николая за плечи, улыбнулся.
— Что ж, решение твое поддерживаю. Командуй, бывший подпоручик!
Вместе обошли самых верных людей, объяснили ситуацию. Щорс напоминал: у кого есть какое оружие, вплоть до берданок, все брать с собой. Не на прогулку отправляются.
Собралось добровольцев десятка полтора. Таким составом и двинулись в сторону Семеновки.
Семеновский отряд организовали братья Лугинцы, Петр и Константин, да Казимир Квятек — революционеры, прошедшие университеты в ссылке и на каторге. Пока дрались с бандами, дело шло. Умело маневрируя на затерянных в лесах ветках, красный эшелон наносил врагу неожиданные чувствительные удары и быстро уходил. А когда в январе по просьбе Полесского комитета РСДРП (б) пришлось помочь в отражении регулярного корпуса генерала Довбор-Мусницкого, сразу сказались и низкий уровень военного руководства и слабая дисциплина семеновцев. Генерала прогнали, но ценой больших потерь.
В этот сложный момент и привел Щорс в Семеновку своих товарищей. С холода, с вьюги пошли отогреваться. Табельчук с Константином Лугинцом и Квятеком за полночь засиделись у самовара. Оба — осунувшиеся, с горечью делились впечатлениями:
— Почитай, нет у нас сейчас отряда. А почему? Потому, командира над ним нет настоящего. Яшка Зубов в полководцах, представляешь? А что в нем, кроме бесшабашной лихости? Едва «направо, налево» скомандовать может. Дисциплину же революционную наладить, бой организовать — этого ему не дано.
— А вы зачем? — спросил Табельчук. — Думаю, на Царских каторгах грамоты революционной поднабрались.
— Не та эта грамота, — вздохнул Квятек. — Я, тезка мой дорогой, пуле никогда не кланяюсь. И цель борьбы четко представляю. Но в военном деле — ниц, пшепрашам, не розуме...
— Дело он говорит, — поддержал товарища Лугинец. — А вашим отрядом кто командует — ты, что ли?
Табельчук ответил не сразу. Официально никто Николая командиром не избирал. Однако же он сразу сумел подчинить себе людей. Слушаются его, полагаются во всем на него. Что ж, будем считать его командиром...
— Нет, племянник мой, Коля Щорс. В недавнем подпоручик. Комиссован по болезни.
Лугинец с Квятеком переглянулись.
— Надо бы поглядеть на парня. Может, он объединенный отряд возглавит? Как-никак фронтовик. Выучка офицерская, а происхождение, поскольку он твой племянник, надо полагать, пролетарское? Такие люди нам очень нужны!
— Да он и в партии не состоит, — колебался еще Табельчук.
— Ничего. Пришли его завтра ко мне, — настоял Лугинец. — А к вечеру приходите в волисполком на собрание отряда.
На следующий день Табельчук занемог. Сказалось блуждание во вьюгу по лесам. Николай хлопотал возле него. Когда тот начинал говорить, решительно останавливал его — нельзя, опять кровь горлом пойдет.
Табельчук, однако, кое о чем его выспросил — с кем познакомился, какое впечатление о семеновцах. Щорс стал рассказывать о Константине Лугинце. Имел с ним долгий разговор. Такое впечатление, что зачем-то прощупывал его, Николая. Человек незаурядный, такого можно уважать. Но уж больно штатский. Этим, очевидно, и объясняется отсутствие порядка в отряде. Слишком уж свободно ведут себя бойцы — митингуют по каждому поводу, а то и откровенно бузят.
Под темными усами Казимира Михайловича промелькнула улыбка.
— Митинг митингу рознь, Коля. Много лет народ в темноте держали. А теперь ему в считанные дни до всего дойти нужно, потому как власть он в свои руки взял и отдавать ее не собирается. Вот и спорят люди. Кстати, Лугинец тебя вечером в исполком звал? Там тоже что-то вроде митинга намечается.
— Звать-то звал. Да не люблю я, дядя, митинговать. Это дело не для военного человека.
— А ты все-таки сходи, — настоятельно сказал Табельчук. — Кто знает, — он тяжело закашлялся и едва договорил: — Может, после сегодняшнего вечера я не только дядей твоим, но и крестным называться стану...
Щорса пригласили в президиум. Он сел с краю, непривычно морщась под взглядами десятков незнакомых людей. Но постепенно чувство скованности прошло, и он стал прислушиваться к выступавшим.
Говорили долго и много. До хрипоты кричал Константин Лугинец, поднимался его старший брат Петр, перемежая речь польскими словами, выступал Квятек.
Речь шла о дальнейшей судьбе красногвардейского отряда. Порой Николаю хотелось вмешаться, крикнуть, что не разговорами нужно заниматься, а прежде всего наладить элементарную дисциплину, но он сдерживал себя.
Словно угадав ход его мыслей, снова поднялся Константин Лугинец. Махнул рукой, пытаясь усмирить окутанный табачным дымом зал.
— Однако довольно! Пошумели. А теперь слушайте меня. Все согласны, что командира нужно менять?
Зал дружно загудел.
— Так вот. Мы здесь советовались. И пришли к мнению — рекомендовать вам командира сновского отряда, Щорса. Нашей, рабочей косточки человек. Но науку военную знает, в империалистическую германца колотил и сейчас на то же настроен. Думаю, можно доверить!
Николай ожидал чего угодно, только не этого. Сам надеялся влиться к семеновцам, чему-то научиться и вдруг... Механически встал, оправил френч. Лица людей он не видел в полутьме, но по общему гулу, по отдельным замечаниям почувствовал: относятся к нему дружелюбно.
— Лугинцам доверяем! — крикнул кто-то из зала. — Давай Щорса в командиры!
Помещение волисполкома опустело. Осталась небольшая группа. Щорс переводил взгляд с одного лица на другое, еще не успев до конца осмыслить случившееся. Только и выдавил из себя:
— Н-ну, товарищи, скоропалительно вы все решаете...
— Ничего, Александрович, — похлопал его по плечу Квятек. — Человека с первого взгляда видно, да и дядя твой характеристику неплохую дал!
— Ах, вот откуда ветер дует, — покачал головой Щорс. — Что ж, могу только спасибо от души сказать за доверие. Однако... Поймите, я строевой офицер, а у вас, не в обиду будь сказано, собрание ораторов. Каждый мировые проблемы решает, но в строй стать, поди, не захочет. Понимаю, теперь действительно свобода. Одного не представляю: как подобного свободного человека послать в штыковую? Он ведь может и не захотеть!
Лугинец укоризненно посмотрел на Николая:
— Ты, командир, военную науку несколько лет постигал, много учебников, поди, осилил, а вот на таких авторов, как Маркс и Энгельс, времени не хватило.
Щорс смущенно опустил взгляд — что правда, то правда.
— Так вот послушай, как эти великие люди определяли понятие «свобода». Это, говорили они, осознанная необходимость. Сумей объяснить своим бойцам задачу, чтобы поняли они, во имя чего должны на смерть пойти, — и пойдут. На высокой сознательности должна строиться российская революционная армия. И в этом мы все тебе поможем. А вот боем управлять, учить солдата побеждать малой кровью — это ты, специалист, должен.
На следующее утро Щорс навестил Табельчука. Тому полегчало, лежал на теплой лежанке, с интересом всматриваясь в племянника.
— Ну как? Ничего не скажешь?
— Дядя, — неожиданно начал Николай, — а ты знаешь, как Маркс и Энгельс определяют понятие «свобода»?
У Казимира Михайловича лицо расплылось в улыбке.
— По-ихнему выходит, что свободный человек дисциплину еще крепче должен соблюдать, чем подневольный. Только он должен сперва осознать, что это нужно, необходимо. И ведь как же правильно это! Смотрел на матросов-анархистов, на солдат, которые каждый день избирают нового командира, и думал — если это свобода, то не будет у Советской России армии.
Казимир Михайлович понимающе закивал головой.
— Насколько я понял, получил ты, Коля, новое назначение?
— С твоей легкой руки. А теперь думаю, с чего начинать. Условились сегодня обращение к народу сочинить...
Обращение писали в том же составе — с братьями Лугинцами, Квятеком. Подолгу спорили над каждой фразой, пока окончательно не отредактировали.
ОБРАЩЕНИЕ СЕМЕНОВСКОГОРЕВОЛЮЦИОННОГО ОТРЯДА
К РАБОЧИМ И КРЕСТЬЯНАМ
О ПОРЯДКЕ ПРИЕМА В ОТРЯД
23 марта 1918 г.
Борьба за народную власть Советов на Украине продолжается. Всякий революционер должен взять винтовку, чтобы бороться за завоевания народа с Центральной радой, продавшей украинский народ германским империалистам.
В Семеновке формируется революционный партизанский отряд, ставящий своей целью борьбу за Советскую власть на Украине.
Сознавая, что только революционная дисциплина ведет к победе, организационная группа отряда выработала известные положения, и в отряд принимаются только лица, принявшие эти положения.
Каждый солдат отряда должен:
1. Безусловно повиноваться выборному начальнику.
2. Безропотно нести наряды и службы.
3. Не предъявлять никаких требований, потому что все, что возможно сделать, будет сделано.
4. Не употреблять спиртных напитков. За пьянство виновные исключаются из отряда с отобранием обмундирования и оружия.
5. За грабежи, мародерство и насилия — расстреляние. Материальные условия — обычные для Красной Армии. Запись проводится на ст. Семеновка.
Организационная группа Семеновского крестьянского революционного партизанского отряда.
Посланцы волисполкома отправились с текстом воззвания в близлежащие села и хутора. Появились первые добровольцы и из самой Семеновки. Началась жизнь отряда.
<< Назад
Вперёд>>
