Страдные дни Порт-Артура

15/28 августа

За несколько дней до бомбардировки крепости замечали около 11-й версты железной дороги, на восточных отрогах Волчьих гор, при помощи биноклей¹²⁰, оживленные передвижения японцев. Небольшими группами и поодиночке люди перебегали, переносили что-то, перевозили что-то на вагонетках устроенной уже ими узкоколейки. За ночь появились окопы на Волчьих горах и перед ними проволочные заграждения. Но где и когда они устанавливали свои батареи — этого не было заметно. Наши батареи стреляли по перебегающим людям и предполагаемым батареям; около станции 11-й версты произошли даже какие-то взрывы — должно быть, складов пороха, но существенный вред едва ли причинили им эти редкие выстрелы.

Закрадывается даже подозрение — не посылали ли японцы нарочно солдат взад и вперед, чтобы заставить этим нас попусту тратить снаряды, чтобы отвлечь наше внимание от тех мест, где велись серьезные работы? Это возможно при замечательной хитрости азиатов.

Долина между Волчьими горами и крепостью испещрена глубокими, скрытыми от глаз оврагами, в которых ютятся китайские деревни; по этим оврагам идут сравнительно хорошие дороги. Далее — глубокие водомоины со склонов гор, на которых построены наши крепостные верки. Все это облегчает неприятелю подступ к крепости; все это дает ему возможность подходить все ближе и ближе без потери в людях, так как мы не можем при нашем малом гарнизоне держать далеко впереди свои сторожевые цепи и отряды.

Вскоре японцы начали обстреливать город и укрепления одиночными орудиями — как бы пристреливаясь. Как я уже сказал, японцы устанавливают свои орудия преимущественно за естественными прикрытиями, за складками местности¹²¹. Когда наши батареи начинают обстреливать эти орудия, японцы замолкают — будто орудие сбито. А сбить неприятельское орудие, когда немыслимо в точности определить место его нахождения, более чем трудно. Иногда охотники-наблюдатели сообщали, что неприятельское орудие сбито, но проверить это было невозможно. Так продолжалась эта борьба артиллерии одиночными орудиями до 6 августа и днем и ночью. По ночам местность освещали наши прожектора, хотя и довольно тускло¹²², но все же не давали неприятелю незаметно пододвинуть более значительные массы войск.

5 августа была особенная тишина — в расположении неприятеля не замечали ни передвижений, ни работ. Только в 11 часов дня внезапно разорвалась шрапнель около Куропаткинс-кого люнета и вечером около 10 часов 2 шрапнели над Малой Орлиной батареей. Никто не уловил даже места, откуда последовали выстрелы.

Это была пристрелка к тому месту, на которое японцы намеревались направить штурмовые колонны.

6 августа, около 5 часов утра, когда рассеялся туман, вдруг появились белые дымки¹²³ по обе стороны станции 11-й версты железной дороги, на склонах Волчьих и Зеленых гор — и сразу засвистали, завыли снаряды над нашими батареями, разрывались, попадая в бруствера, в склоны гор, и поднимали огромные облака пыли, кругом зажужжали осколки.

Огонь неприятеля был сразу особенно сосредоточен на Заредутной батарее, на Орлином Гнезде и Малой Орлиной батарее. В ту же минуту заговорили и наши батареи. Для скромного, незаметного в мирное время труженика — крепостного артиллериста настала страдная пора, ему пришлось первому стать грудью за царя и Отечество.

Но — сразу же сказалась вся непрактичность открытой установки батарей. Морская 6-дюймовая батарея Большого Орлиного Гнезда, имевшая очень низкий бруствер, так как установка морских орудий не позволяет устраивать высокий бруствер, — успела сделать лишь несколько выстрелов, командир ее, мичман Вильгельме, был убит, прислуга переранена и перебита, а орудия выведены из строя. Батарея эта стоила нам массу средств и труда, результаты же получились плачевные.

На Малой Орлиной — 3-орудийной, 42-линейной¹²⁴ батарее — находился кроме командира батареи начальник артиллерийского участка полковник Тохателов. Долго боролась эта батарея с невидимым противником, от брустверов ее мало что осталось, орудия оголялись и были скоро повреждены, прислуга таяла, но артиллеристы, насколько было возможно, исправляли свои орудия и починяли бреши в бруствере, чтобы иметь прикрытие, и снова поражали неприятеля своим метким огнем.

Помещения для офицеров и солдат были разбиты и сгорели, тушить было некому и нечем. Сгорело и все бывшее там имущество.

Не могу не отметить здесь следующее. Когда бой уже был в полном разгаре, один из солдат доложил командиру батареи, что генерал зовет его вниз на дорогу. Удивленный командир бежит вниз, задавая себе вопросы, какой бы это мог быть генерал и что ему нужно?

Оказывается, что генерал Горбатовский, начальник боевого фронта, пришел и спрашивает, не нуждается ли батарея в чем-либо...

— Вот уж не ожидал! — восклицает рассказчик. — Прошел пешком более версты под этаким адским огнем узнать, не нуждаемся ли в чем, не может ли он нам помочь чем-нибудь! Не помощь важна тут — чем поможешь в таком аду! — а важно то громадное впечатление, которое произвел его приход на солдат, которым такая забота о них генерала, не побоявшегося под непрестанным огнем прийти на батарею — в минуту, когда казалось, что мы обречены на неминуемую гибель и никто этого не знает, никто о нас уже не думает, — была особенно дорога и глубоко тронула их. Они с любовью смотрели на своего генерала, они гордились им.

— Он не выдаст!..

— И одна забота у них — как бы сберечь своего генерала и как бы не показаться в глазах его недостойными этой заботы... О себе и думать позабыли.

— Генерал пошел спокойно дальше вдоль фронта, а мы все почувствовали, что на самом деле мы еще не погибли; мы стали хладнокровнее наблюдать за происходящим вокруг, хладнокровнее работать. Первоначальное, ошеломляющее впечатление отхлынуло.

Комендант крепости генерал Смирнов наблюдал в это время за ходом боя с Большой горы, обстреливаемой шрапнелью.

Лучше других держится Заредутная батарея, полууглубленная и имеющая солидные бруствера и траверсы. Напрасно летают кругом тучи неприятельских снарядов, она упорствует; тяжелые 6-дюймовые орудия не перестают громить неприятельские батареи и деревни, в которых прячутся подошедшие японские войска. Прислуга страдает преимущественно от шрапнели, но на место выбывшего тотчас становится другой и продолжает тяжелую работу.

Волчья 9-дюймовая мортирная батарея продолжает посылать неприятелю почти безнаказанно свои 8-пудовые бомбы, она расположена за скалой, и неприятельский огонь не причиняет ей никакого вреда.

Временами казалось, что японские батареи принуждены замолкнуть. Но сейчас же на новых местах появляются новые батареи и начинают работать с новой силой. Особенно хорошо пристрелялась их полевая артиллерия, расположенная впереди Волчьих гор, в гаоляне. Своими мелкими снарядами из скорострельных орудий, особенно шрапнелью, засыпает она наши позиции, выводит из строя много людей. Орудия у них расставлены поодиночке, в растянутую линию, к тому же их не видно, а потому подбить их очень трудно.

Наравне с помянутыми батареями, можно сказать, забрасывались убийственным неприятельским огнем все расположенные ниже батареи, редуты, капониры, форт II и Куропат-кинский люнет, все они боролись с неприятелем по мере сил своих. Порой казалось, что наши орудия принуждены замолчать — некому продолжать стрельбу... Но снова вспыхивал дымок, другой — снова загрохотали орудия, как бы остервеневшие от упорной борьбы. Артиллерийский бой продолжался до вечера и умолкал постепенно; зловещим заревом догорали зажженные японскими снарядами деревянные помещения на батареях и каменное здание штаба 25-го полка на склоне Зали-терной горы в городской стороне. За ночь наскоро исправили те орудия, которые могли еще действовать, пополнили убыль в людях, заменили убитых и раненых офицеров.

7 августа японцы громили особенно сильно форт II и Куропаткинский люнет, подготовляясь к штурму.

8 ночь на 8 августа начали наступать штурмовые колонны; теперь заговорили наши противоштурмовые, мелкие орудия, сметая своей картечью одну за другой надвигающиеся колонны пехоты. Неприятельский артиллерийский огонь не прекращался.

На Куропаткинском люнете японцы побывали несколько раз, но едва они успевали расставить свои флаги-значки и принимались расстреливать уцелевших от артиллерийского огня защитников люнета, как их уже сбрасывали оттуда в овраг штыками и огнем с соседних батарей. Уцелевшие горсточки людей бросаются бегом обратно, но их встречает своя, японская шрапнель. Японский солдат должен идти только вперед — для него отступления нет!..

Вот подоспевает следующая, сильно поредевшая от нашего противоштурмового огня колонна, еще и еще — и снова взбираются японцы на бруствера люнета. Но и они опрокинуты, отступают. Уцелевших расстреливают наши стрелки, ближайшие батареи и собственная японская шрапнель.

Правда, у нас выбыло за эти дни много народу убитыми и ранеными, но японцам стоили эти штурмы убитыми и ранеными более 10 тысяч (говорят, до 15 тыс.) человек. Здесь им не удалось завладеть ничем, кроме редутов, но они засели и укрепились в ближайших к крепости лощинах, в мертвых пространствах, овладели долиной и могли начать саперные осадные работы против отдельных укреплений.

После этого на позициях наступило сравнительное затишье, изредка нарушаемое отдельными орудийными выстрелами, треском ружейного огня и татаканьем пулеметов то с одной, то с другой стороны. Давно ли я был на батареях, кругом все зеленело, всюду слышались громкие, бодрые голоса, улыбались молодые, румяные лица солдат и офицеров, а теперь...

Теперь ходишь по госпиталям навещать этих же молодых людей, но уже изувеченных, изможденных, с трудом узнаешь в этих страдальцах весельчаков-артиллеристов и стрелков и удивляешься, откуда их так много набралось. А многих уж совсем не стало, вместо них на склоне Перепелочной горы виднеются лишь кучки свежевырытой земли. Мир праху их, так рано и так безвременно оторванных от близких и родных, так рано вычеркнутых из книги жизни!

В госпиталях кипит работа — работа, направленная к спасению погибающих — и для чего? — для того, чтобы снова их послать на убой. Такова война во всей ее ужасающей наготе. Между не знающим покоя ни днем, ни ночью персоналом госпиталей видишь на каждом шагу добровольных сестер и братьев милосердия, всякий, кто только мог, спешил помочь в этом трудном деле — переносить, переворачивать тяжелобольных, кормить голодных, поить томимых жаждой безруких, утешать безутешных, искалеченных на всю жизнь и борющихся со смертью. Ранеными наполнены все госпитали, лежат они и на полу, и в коридорах, лежат в палатках, на дворе. Повсюду видны костыли.

Но редко где раздается стон, как бы нечаянно вырвавшийся из раздавленной груди. Вот глухо бредит тяжелораненый солдат, в другой палате тяжело израненный офицер выкрикивает в бреду отрывистые фразы — продолжает командовать, ободрять свой отряд. Там, дальше, бледный, с лихорадочным блеском в глазах солдат, задыхаясь, шепчет сестре милосердия что-то, что вызывает слезы на ее глазах, это последняя мольба умирающего написать домой письмо жене, детям, старухе матери. А вот лежит тихо, без движения молодой артиллерист, раненный пулей в голову, и лежит он так уже несколько дней. Придет ли он в себя или уйдет в вечность, не сознавая этого перехода, не раскрыв глаз, никто сказать не может, как не может сказать, вернется ли к нему рассудок, когда он очнется. В каждой палате видишь лишь картины страдания, людей изувеченных. Тяжело смотреть на все это.

Сегодня японцы с 4 часов 55 минут дня до сумерек бомбардировали Старый город, наделали порядочно бед.

По Стрелковой улице загорелся от снаряда заколоченный китайский магазин, при тушении пожара убит полицейский надзиратель С., ранен городовой и пожарная лошадь по Саперной улице, ранен в помещении полицейской команды 1 городовой. На Солдатской пробита стена помещения полицейской команды, в Красном Кресте убит 1 китаец и тяжело ранен другой, там же ранены 3 лошади, в портовых мастерских ранен 1 мастеровой, в ограде, там же убит 1 матрос, против квартиры строителя порта ранен 1 матрос, повреждено много зданий: дом инженера Олдаковского, по Стрелковой несколько магазинов, по Саперной дом Шафанжона, по Торговой улице 2 фанзы, по Солдатской 1 фанза, в павильон фотографа Линдпайнтнера (австрийца) попали 2 снаряда, обратив все в развалины, у старого Квантунского флотского экипажа упало 4 снаряда, повреждено 1 здание.

Задержан китаец-сигнальщик, назвавший себя Хоу-кио-цзай.

¹²⁰ Хороших биноклей у нас было очень мало. Их будто не полагалось... Офицеры выписывали, пока это было возможно, на свои средства почтой.

¹²¹ Что касается установки наших батарей, то в этом отношении оставалось желать много лучшего. Первое, чему нельзя было не удивляться, это то, что, при утверждении плана крепости, в Петербурге было многое изменено, как будто в столице лучше было видно, где и что надо сделать в Порт-Артуре и без чего может крепость обойтись. Если бы сухопутный фронт крепости был закончен, даже путем начат, в мирное время, если бы все батареи имели бетонные прикрытия, как это было на береговом фронте, а главное, если бы они были установлены за кряжами, то дело обстояло бы много лучше. Но ведь еще ничего не было сделано; пришлось строить наскоро батареи — взрывались верхушки скал для устройства платформ под орудия, ставились орудия и обносились бруствером и траверсами из мешков. Помимо непрочности такого укрепления было скверно то, что наши батареи были видны неприятелю как на ладони. Один из увлекающихся своим делом (а как мало у нас таких людей) инженер-капитан Шварц, укреплявший вместе с полковником Третьяковым Кинчжоу, изобретал способы маскировки наших батарей, но ведь этим делом можно было заняться только после постановки батарей и укреплений, а тем временем неприятель приблизился и был уже, что называется, на носу... Начал Шварц с маскировки брустверов дерном, но этот способ оказался дорогим и требующим много времени и труда. Тогда он придумал окрашивать батареи под цвет окружающей земли и скал. Конечно, сначала за изобретение его просмеяли, на деле же оказалось, что это лучший из способов, притом же недорого стоящий и требующий ничтожного труда. Потом под цвет земли выкрасили и орудия. К сожалению, было мало времени и средств на более всестороннюю маскировку. Им же был сделан первый удачный опыт с фальшивой батареей (на Кинчжоу).

¹²² Когда японцы установили свои прожектора на Дагушане и на Волчьих горах, то оказалось, что и по этой части мы далеко отстали от них. Их прожектора бросали огромные снопы яркого света.

¹²³ Можно полагать, что эти белые дымки были вспышки с фальшивых батарей, чтобы наша артиллерия стреляла по пустой цели, пока японская в то же время безнаказанно громит наши укрепления. У бездымного пороха дымок желтоватый и трудно заметен вдали. И у нас были такие фальшивые батареи для вспышек и удачно отвлекали японский огонь, но их было у нас слишком мало, «в виде опыта»...

¹²⁴ 42-линейные русские пушки оказались, по отзыву специалистов, после пушек Канэ лучшими. К сожалению, они не были скорострельными. «Дайте этим пушкам скорострельность, — воскликнул один из раненых артиллеристов, — и нам не нужно лучшей пушки! А мы все хватаемся за чужие образцы, забрасывая свои, много лучшие!..»

<< Назад   Вперёд>>