23 декабря (5 января)
В 7 часов утра +0,5°, ясное, солнечное утро, день обещает быть хорошим.Проснулся в начале пятого часа утра, не спится, и только, сон не хочет явиться на выручку перенапряженным нервам.
Кто-то зашабарчал нашей телефонной проволокой на крыше, быть может, гуляющие там кошки. Прежде не просыпался даже от падения вблизи 11-дюймового снаряда!
В 6 часов 10 минут где-то вдали загрохотали колеса; чем-то больным отдалась в сердце мысль, что это наши войска начинают выступать из крепости, которую сами построили и так стойко защищали, не помышляя о сдаче, все надеялись удержать ее за собой. А теперь все рухнуло вдруг, и все пропало...
Вспомнил переданный мне вечером случай в инженерном управлении. Туда пришел кондуктор Рыбников, представленный к трем Георгиевским крестам, вполне заслуживший их, притом в последние, самые тяжелые дни крепости; получил пока из них только один — IV степени. Пришел откланяться начальству перед уходом в плен (хотя он мог и не уходить в плен, если бы захотел этого сам).
— Ишь, — говорит начальник инженеров полковник Г. с презрительной усмешкой, — навесили себе побрякушек!
Рыбников опешил.
— Простите, господин полковник, эти побрякушки заслужены мною...
— Пустяки! Мы не ради их работали...
Так относятся к действительным заслугам те, которые сами и не испытывали, каково заслужить Георгиевский крест. Дело другое, если бы таких наград не существовало вовсе, но пока они существуют, то заслуживший награду должен получить ее, и не вижу причины стыдиться носить ее. Когда нужно было совершать подвиги, в тот момент никто и не думал о награде и не ради ее творили чудеса, рисковали собой в высшей мере. Например, Рыбникова, во время спускания одной мины к неприятелю, задели 5 пулеметных пуль, но замечательно счастливо для него — одной он ранен легко в голову, другой в шею, третьей в плечо и т. д. Это лишь случай, что он уцелел, а полковник Г. считает себя вправе надсмехаться над ним за то, что он надел крестик.
Впрочем, говорят, что по инженерному ведомству дело о наградах стояло вообще незавидно из-за несочувствия к ним начальника317.
И инженеры сделали очень многое, внесли немалую лепту в дело защиты крепости, этого никто не может отрицать. Также немыслимо отрицать и то, что и они рисковали на каждом шагу своей жизнью — совершали подвиги, но это были подвиги, не бросающиеся в глаза своей картинностью. Если один-другой из них проявил лишь отрицательные черты, то этим не сказано, что все они были одного покроя, и валить все на всех их грешно. Кто-то же вел все эти работы под непрерывным огнем неприятеля! Но у нас всегда так: на кого нападут, того ругают все без разбора и оглядки, огульно; а главное, за спиной лишают невиновного возможности защищаться, доказать свою правоту.
Вспомнил характерный случай, переданный мне одним из раненых моряков. Случилось это довольно давно, еще в то время, когда лейтенант Хоменко и инженер-капитан Родионов начали устраивать морские батареи на кряже над Китайским городом — на так называемом Камнеломном кряже318. Приезжает к ним генерал Фок и ругается, что наши инженеры любят копаться лишь кирочкой и лопаточкой, а не любят приниматься за подрывные работы (это, положим, вздор, так как все крепостные работы велись именно при помощи взрывов скал, и в легком грунте совсем редко где приходилось работать).
Его приглашают наверх, на кряж, где ведутся сами работы, и именно подрывные. Генерал остается, видимо, очень доволен работами, капитан Р. объясняет ему подробно, какой глубины делаются буровые скважины, как нужно поворачивать при этом зубилом, как тупятся при этом зубила и что пришлось поэтому устроить тут же кузницу для заостривания зубил, как закладывается и какое количество рок-о-рока или самсона (взрывчатых веществ), с какой предосторожностью делается забивка заряда и т. д.
Фок поблагодарил за произведенные работы и уехал.
Говорят, капитан Р. было обрадовался, ожидал, что генерал представит его к награде.
Получилось же совершенно неожиданное: на следующий день появился очередной подпольный листок — записка генерала Фока, в которой он говорит, что нечего бы господам инженерам рыться в мягкой землице, пора бы им приняться подрывать скалы — от этого было бы много больше пользы. И перечисляет, и рекомендует им все приемы для этих работ до мельчайших подробностей — точь-в-точь, как ему накануне объяснил капитан Р., вплоть до необходимости иметь поблизости и кузницу...
Генерал Стессель и прочие поклонники талантов Фока давались лишь диву, что этот феноменальный «герой» знает все — и инженерные работы, и все детали подрыва скал!319
Пришла на ум известная аллегорическая картина императора Вильгельма II, изображающая «желтую опасность»:
«Vulker Europas, wahrtet eure heiligsten Giiter»!320
Ее следовало бы теперь переделать так — навстречу желтой опасности вытолкнули Россию; остальные народы наблюдают не то со страхом, не то с любопытством, не то со злорадством за кровавой борьбой, при этом они проливают крокодиловы слезы и патетически выкрикивают (как это недавно сделала с большой откровенностью Франция) «Россия должна непременно победить!.. Ради наших интересов на Дальнем Востоке!..»
Что же касается Японии, мне кажется, что Америке, Англии и Германии желалось бы видеть этого опасного конкурента окончательно разоренным...
Россия не была пока ничьим конкурентом по торговле и промышленности, а лишь потребителем. Вот почему иностранцы жалеют порой и нас...
Выйди Россия победительницей из этой войны, иностранцы станут вновь уверять, что «желтой опасности» не бывало и быть не может, а существует лишь одна реальная — русская опасность...
Сейчас все сознают, что если русская армия не справилась с японцами, то не справиться и ни одной другой армии, так как у всех них свои недостатки. Теперь каждый видит, что японцы переняли из европейских армий только их положительные, лучшие стороны и применяют все это изумительно ловко на деле.
О численности же японской армии до сей поры никто ничего точного не знает. Никто не ожидал, что эта маленькая страна выкинет на континент такие огромные силы321.
10 часов утра. Промаявшись большую часть без сна, заснул, когда было уже светло, и проспал небывало долго.
Наши войска вышли уже к месту приемки — к форту V еще уезжают запоздалые двуколки с багажом. Сегодня еще кое-где догорают дома, должно быть, ночью подожгли пьяные — кто по неосторожности, а кто и нарочито.
Настроение войск было вчера местами такое, что опасались открытого неповиновения офицерам при уходе из крепости. Но все обошлось сравнительно благополучно, если не считать два-три инцидента и того, что среди уходящих было еще много подвыпивших. Одного штабс-капитана сегодня утром, во время сбора, солдаты укорили, что на позициях он сидел только в блиндаже, а тут вздумал командовать ими — начальство выказывать...
Передают, что полковнику С-му пришлось спрятаться в клозет, чтобы не быть избитому солдатами его полка; побушевали, поругали и отправились.
Будто и генерал Фок вздумал сказать речь собранному к уходу гарнизону. Солдаты сперва будто мирно слушали его, но затем будто кто-то крикнул:
— Что вы его слушаете, ребята! Довольно наслушались мы его краснобайства... Он говорит одно, а думает совсем другое!..
Тот будто выругался втихомолку и поспешил уйти.
А генерал Стессель и не показался уходящему в плен гарнизону.
Сомневаются, что японцы успеют принять всех в один день, так как войск набралось всего более 20 тысяч человек, не считая около 14 тысяч больных, остающихся в госпиталях.
Сообщают, что генерал Смирнов сказал:
— Я иду в плен с гарнизоном крепости, которую я не сдавал!..
С. сообщил мне, что вчера прибыл в крепость начальник японской артиллерии со штабом и разыскал полковника (произведенного во время осады в генерал-майоры) Мехмандарова, начальника артиллерии правого фланга крепости, фактически руководившего там артиллерией с половины августа месяца. Тот было оговорился, что почетные гости ошиблись, что они, наверно, желают видеть начальника крепостной артиллерии генерала Белого; но те ответили ему, что им интересно познакомиться именно со своим почтенным противником, с которым им пришлось так тяжело бороться. Сказали массу очень лестных комплиментов. Сознались, что потери японской артиллерии под Артуром большие — до 25 тысяч человек, что много японских орудий было подбито и что их задача была облегчена лишь недостатком в Артуре снарядов.
Генерал Мехмандаров уехал в плен; он один из ярых противников сдачи и ухода «домой» под честным словом.
В 12 часов дня. Был у раненых. Везде одни и те же разговоры — о сдаче крепости и о плене.
Т. сетует на генерала Никитина — друга генерала Стесселя, которого последний рекламировал всеми силами, чтобы дать ему отличия, что тот, в свою очередь, бросил своего приятеля в самые трудные для него дни, не отговорил его от сдачи крепости. На военном совете 16 декабря генерал Никитин высказался против сдачи и будто с тех пор не показался Стесселю на глаза; это в то время, когда он не мог не знать, с каким намерением носится его друг и что некому его поддержать из окружающей его среды.
В. говорит, что, быть может, генерал Никитин сознавал, что его друг все равно сдаст крепость, находясь под более сильным влиянием других и подталкиваемый на это соглашающимися на все льстецами322, а поэтому не захотел замарать свое имя якобы участием в сдаче.
Ш. говорит, что это узкий эгоизм и что если уже пользоваться добродушием друга, то нужно было и компенсировать его в нужную минуту дружеской поддержкой323.
— В чем же вам показалось это «добродушие» друга? — спросил не без иронии В. — Не можете ли указать мне хотя бы один случай, где «добродушие» это принесло бы делу хотя бы каплю пользы? Безобразное хозяйничанье с наградами, так сказать, вербованье этим себе сторонников, как вам угодно, не могу признать деятельностью в интересах Отечества, а наоборот! Возьмите, например, то, сколько нас, старых, притом израненных боевых капитанов, осталось без производства в подполковники, а капитан Ж-ко, «подвиги» которого всем известны, получил и боевые награды, и представлен к чину подполковника! Так нарождаются будущие Стессели...
Затем дебаты перешли на вопрос: принес ли генерал Стессель какую-либо пользу обороне вообще? Сперва казалось, что вопрос может быть решен только отрицательно, несмотря на слабые попытки приверженцев этого генерала указать на его якобы добрые поступки, которые не относились к ходу обороны.
— Господа, — вмешался в разговор К., — будем хоть раз беспристрастны, отбросим наши личные чувства. Мне кажется, что грубая требовательность генерала Стесселя принесла и долю пользы обороне — его боялись... Нам нечего скрывать, что среди нас очень мало развито чувство долга и что мы склонны к разным вольностям... Вспомните, как в начале войны многие из нас не любили подолгу оставаться на позициях — нас тянуло в город... Его грубая требовательность, скажем даже — произвол, поставили этому предел, заставили оглядываться. Он заставлял каждого быть на своем месте. Мне кажется, если бы он не поступал с нами так круто, то распущенность эта сказалась бы у нас сильнее как среди офицеров, так и солдат, а про моряков и говорить нечего — были грешки... Не будь его, едва ли кто из прочих начальников сумел бы взять всех в такие ежовые рукавицы. Вам известно, что в Северной нашей армии «вольности» эти доходят иногда до отвратительного, как нам передавали об этом очевидцы324. Подумайте сами, что было бы, если бы мы и с наступлением тесной осады начиная с первых августовских дней продолжали бы свою склонность отлучаться с позиции... После не помогли бы делу даже расстрелы, без которых мы, слава Богу, обошлись. Возьмите, например, запрет продажи водки...
Все замолчали. Было видно, что под сказанным К-м есть и основание. Снова начались споры, доказывалось, что эта же грубая требовательность, проявленный генералом Стесселем порой грубый произвол внесли много ненужного огорчения, даже озлобления, отбивали нередко охоту ко всякому самопожертвованию, задевали самолюбие, словом, принесли и много вреда обороне. Перечислялись факты. И с этим нельзя было не согласиться.
Тем не менее и К. был прав. Вопрос сводится к тому, что дал характер Стесселя обороне больше — пользы или вреда?..
Сдача им крепости зачеркнула все его заслуги; осталось на виду только все отрицательное. И в этом виной то, что в нем нет меры разума — ни в его «добродушии», ни в грубой требовательности, он не знал, где что нужно, не знал, где поставить точку...
Разговоры перешли на некоторые моменты обороны, когда высший командный персонал не предусмотрел то, что нужно было предусмотреть.
Так, например, командир Заредутной батареи докладывал коменданту еще до обложения японцами Артура о том, что за тыловым гребнем следовало бы устроить окопы для стрелков, чтобы в случае штурма редутов, когда наша артиллерия будет уже частью выведена из строя, штурмы эти отбивать ружейным огнем, не давать японцам укрепиться в редутах325. После оказалось, что такие окопы принесли бы в то время огромную пользу защите, но они не были еще сооружены.
8 августа генерал Горбатовский обратился к подпоручику К. с вопросом, где бы там лучше установить полевые пушки для отражения неприятельских штурмовых колонн. Тот ответил ему, что теперь уже поздно об этом думать, что японцы теперь уже не дадут подвезти пушек, что, по его мнению, японские цепи уже залегли всего на 300–400 саженей впереди редутов и скоро начнется штурм. Так и случилось. Но Горбатовский тут ни при чем — вся наша полевая артиллерия была на левом фланге, лишь потом перевели часть ее на правый. Будь же полевая артиллерия установлена в одну из предыдущих ночей в складках местности впереди укрепления № 3, и если бы она притаилась там до начала штурма, то японцам не удалось бы в начале августа занять редуты № 1 и 2; также было бы отодвинуто падение Водопроводного и Кумирнского редутов.
Кроме того, были упущены из виду чудные позиции для артиллерии у Голубиной бухты, имеющие очень хорошую площадь обстрела; поставленная там своевременно артиллерия могла бы не допустить скорого падения позиций нашего левого фланга, ибо она била бы японцев всегда по тылу и флангу, они могли бы двигаться только при помощи тяжелых осадных работ, только при помощи хорошо укрытых ходов сообщения.
Это произошло потому, что никто из высшего командного персонала не побывал после начала осады на Голубиной бухте и не взвесил там все преимущества для артиллерийских позиций.
Пошел навестить раненых. Там наткнулся снова на дебаты о наградах, заслугах, о «козлах отпущения» и о приписывании себе или кому-нибудь другому счастливую мысль или сообразительность какого-нибудь третьего лица, приведшую к хорошим результатам.
Из приведенных фактов один очень характерен.
Штабс-капитан Ерофеев, командовавший ротой моряков в отряде капитана Романовского у Голубиной бухты, заметил 9 сентября во время штурма японцами Высокой горы, что неприятель собирается очень скученно на юго-западном склоне горы, и сообразил, что скорострельная артиллерия, поставленная у Голубиной бухты, могла бы прекрасно поражать неприятеля, а этим сильно помочь защите горы; он тотчас донес об этом по начальству. Начальство нашло эту мысль правильной и послало туда всего один взвод (2 орудия) скорострельной артиллерии под командой штабс-капитана Ясенского. Результаты получились хорошие: японцы, поражаемые с тыла, отступили, а ночью лейтенант Подгурский с минами и охотники штыками окончательно отбросили японцев, выбили их из занятых ими окопов. После того японцы не решались штурмовать Высокую гору вплоть до ноября месяца. Штабс-капитана Ясенского наградили, наградили и других; мало того — из начальства каждый приписывал себе посылку артиллерии к Голубиной бухте и удачу всего дела. Но про штабс-капитан Ерофеева совсем забыли, ему и «спасибо» не сказали.
— Допустим, — говорит Д., — в чем заключается заслуга Ерофеева? Он исполнил только свой долг. И Ясенский исполнил только свой долг, а начальство не могло не посылать туда артиллерии, когда дело требовало этого, значит, и оно не совершило этим никакого подвига, а исполнило лишь свой долг...
Но все они исполнили этот свой долг только потому, что там, на Голубиной бухте, какой-то неизвестный штабс-капитан Ерофеев заметил вовремя, что это можно и нужно сделать, и полез докладывать об этом начальству, едва ли он думал о наградах и заслугах, но он сделал то, что было полезно. Поэтому если уж награждать кого-либо за это, если кому-нибудь приписать эту счастливую мысль, то несправедливо обойти молчанием Ерофеева!..
В обороне Артура участвовало много таких Ерофеевых. А про них-то и забываем.
12 часов дня. Сообщают, что с гарнизоном выехали комендант и все генералы. Только генерал Стессель остался здесь, при нем оставлены казаки как почетная охрана; говорят, что все эти дни дом генерала Стесселя охранялся казаками и что он еще сейчас не чувствует себя в безопасности.
Получил еще некоторые приказы. Часть их привожу здесь.
«№ 980 (21 декабря, экстренно). Предписываю сегодня же сдать все оружие в Новую тюрьму, считать от каждого полка, начиная 13, 14, 15, 16, 5-й, затем 7-я дивизия (25, 26, 27, 28-й), три Запасных батальона, Крепостная Артиллерия, Саперная, Железнодорожная и Минная роты, Пограничная стража, Полевая Артиллерия326. Все это должно быть сложено к 12 часам дня 22-го сего числа. С 12 часов дня 22-го числа туда сложить оружие, взятое у японцев. Морякам сдавать оружие по распоряжению Командира Порта в Порт, сегодня же. Дружинникам — в Арсеналах сегодня же. Для казаков будет назначено время. Подтверждаю строжайше, чтобы ни единого ружья не оставалось в казармах. Каждый полк доносит точно по Начальству о сдаче. Караул поставить 20 человек от казаков к тюрьме. Сегодня с 2 часов дня очистить все форты и перейти в казармы. Остаться для сдачи, указанной в приказе за № 985, т. е. Коменданту и 2 нижним чинам».«№ 981. Признаю настоятельно необходимым, чтобы с командами нижних чинов, отправляемых в Японию, следовало бы хотя 3 Священника для пастырского напутствия, которое будет необходимо каждому православному воину, а потому прошу Священников завтра к 2 часам дня заявить; если же не будет желающих, чего не думаю, то из 4-й и 7-й дивизии по одному, от Морских команд и прочих частей еще одного.
П. П. Начальник Квантунского Укрепленного района, Гене-рал-Адъютант Стессель. С подл, верно: Начальник Штаба Полковник Рейс».
«Приказание по Войскам Квантунского Укрепленного района. Кр. Порт-Артур.
№ 88 (экстренно). Начальник Квантунского Укрепленного района приказал: 1 ] Старшим врачам всех частей войск немедленно сделать медицинский осмотр нижних чинов и всех больных цингою и другими болезнями, неспособных находиться в строю, зачислить в околотки и слабосильные команды и Командирам частей 22 декабря к 9 часам утра представить в Штаб района точные цифровые сведения, сколько нижних чинов состоит в Госпиталях и при части в околотках, лазаретах и слабосильных командах раненых, цингою и прочими болезнями. Подписал: Начальник Штаба, Полковник Рейс».
317 Как ни странно, но мне пришлось встретить в Петербурге полковника Г., и я видел у него в петличке орден Св. Георгия IV степени... Интересно, почему он надел этот орден, когда лично им не совершен ни один подвиг? Если он награжден им, то лишь благодаря заслугам его подчиненных, а не своих. Так и хотелось сказать ему его же словами: «Ишь, навесили себя побрякушек!..»
318 Вторая и третья оборонительная линии, которые могли, по мнению специалистов, оказать значительное сопротивление, устоять не менее месяца даже после уступки японцам Малой Орлиной и литеры Б.
319 Этим отчасти объясняется тот ореол особой мудрости, которым Фок сумел окружить себя.
320 «Народы Европы, берегите ваши святые сокровища!»
321 Мне рассказал один бывший офицер германской службы, путешествовавший под видом купца по всему Дальнему Востоку, что когда он несколько лет тому назад докладывал в Берлине о том, что японская армия составляет очень внушительную силу, то его просмеяли, назвали чуть не дураком.
322 Сравнивавшими Стесселя с Нахимовым, Суворовым и Кутузовым, военный совет 16 декабря с военным советом в Филях, где Кутузов не согласился с решением совета и приказал отступить из Москвы (но для того, чтобы продолжать войну)... Поэтому не мудрено, что, быть может, генерал Стессель и вообразил, что он и велик, и прав...
323 Позднее сообщили мне, будто во время посылки парламентера с предложением о сдаче крепости сидел у Стесселя, кроме генерала Фока, и генерал Никитин...
324 Ныне подтверждается, что в Северной армии было много больше этих «грешников» — уход в тыл и оргии там, в то время как люди были нужны на боевых позициях.
325 По поводу этого сообщения Н. передал нам, что генерал Смирнов будто высказался в одной частной беседе, что генерал Кондратенко проявил слабость выслушивать мнения всякого подпоручика...
326 В этом приказе интересен перечень всех имевшихся в Артуре частей сухопутных войск.
<< Назад
Вперёд>>
