Введение
Географическое положение и вытекающие отсюда климатические и топографические условия Архангельской губернии, главным образом продолжительность зимы, поздняя весна, ранние морозы, господство северных ветров, сырость болотистой и сырой почвы, — не благоприятствуют земледельческому труду в такой степени, как условия других губерний Европейской России. С другой стороны, изобилие вод, как морских, береговая линия которых тянется на целые тысячи верст, так равно и речных, озерных и болотных, обилие лесов, многочисленность зверей, водящихся в водах и лесах, и рыб — дают возможность местному населению восполнять недостаток земледельческого производства разного рода промыслами: звериными, рыбными, лесотехническими, судостроением, солеварением и морской торговлей.
Вследствие неодинакового распределения количества тепла, света и влаги по различным частям нашей обширной губернии, земледельческое и промысловое производство также распределены в ней неравномерно: по мере приближения к северу землепашество слабеет, а вместе с тем усиливаются другие производства. Таким образом, по характеру производительности здешняя губерния разделяется на несколько частей, или полос. Первая полоса заключает в себе один, самый южный, уезд — Шенкурский. Этот уезд можно назвать чисто земледельческим, так как население его почти всегда пропитывается собственным хлебом. Из промыслов несколько видное место занимает там смолокурение. Во второй полосе, заключающей в себе Холмогорский и южные части Онежского и Архангельского уездов, значительное большинство населения занимается хлебопашеством и находит себе подспорье в лесных — звериных и птичьих — промыслах и в рыболовстве. Впрочем, как здесь звериные и рыбные промыслы слабо развиты, а земледелие не дает возможности прокармливаться собственным хлебом круглый год, то некоторая часть народа уходит для занятия в другие губернии: например, из Холмогорского и Архангельского уездов отправляются в Санкт-Петербург для поступления в тамошние артели; а жители Онежского уезда проводят плоты и суда по водяным системам в Олонецкой и Санкт-Петербургской губерниях. Остальные (северные) части Онежского и Архангельского уездов, весь Пинежский и половина Мезенского, до Тайболы, составляют третью полосу по отношению к производительности. И там народонаселение, для снискания средств к жизни, обращается преимущественно к хлебопашеству, хотя последнее подвержено значительному риску. Недостаток хлеба там уже удобнее восполняется отчасти морскими, отчасти речными и лесными промыслами: ловлей морских зверей и рыб, охотой за лесными птицами и зверями, рубкой леса и солеварением. В Кемском уезде и Запечорском крае Мезенского уезда, которые могут быть причислены к четвертой полосе, хлебопашество занимает последнее место и жители находят источник к существованию преимущественно в морских промыслах, в заграничной торговле, в охоте за лесными зверями и в оленеводстве. Наконец, в устьях Печоры, по Зимнему берегу Архангельского уезда и во всем бывшем Кольском уезде суровость климата и каменистость почвы кладут непреодолимые преграды для земледелия. На место его там являются исключительно одни промыслы и морская торговля.
Вообще Архангельская губерния производит на продовольствие местного населения, за исключением семян, средним числом около двух третей всего того количества хлеба, который необходим для прокормления, и около трети прикупает из других губерний. Для покупки недостающего хлеба и для удовлетворения всех остальных нужд сельское население должно извлекать средства от остальных перечисленных промыслов. При этом собственное хлебопашество, даже если принять во внимание неурожаи, дает, по средней сложности, земледельцу хлеб по значительно выгодным ценам, чем он мог бы получать в торговле при самой низкой стоимости оного. Поэтому Архангельская губерния должна быть причислена к земледельческо-промысловым губерниям, впрочем, с разделением ее, как уже сказано выше, на несколько разнохарактерных частей: южную, чисто земледельческую или с преобладающим земледельческим характером, внутреннюю — со смешанными чертами, собственно земледельческо-промысловую, и, наконец, северную, чисто промысловую.
Так как род занятий населения каждой местности отражается на характере юридических отношений ее жителей, поэтому юридические воззрения и обыкновения обитателей Архангельской губернии вообще запечатлеваются земледельческо-промысловым строем, с различными, однако, оттенками: на юге необходимо должны господствовать юридические особенности земледельческого характера, внутри губернии, следовательно в большей ее части, переходного или смешанного; на севере — чисто промыслового. Там, на севере, поэтому явилась среда, благоприятствовавшая самому широкому развитию промысловых ассоциаций.
Многочисленность населения губернии (17 человек на квадратную географическую милю), которое разбросано мелкими поселками только по берегам рек и озер, недостаток собственного хлеба для продовольствия и доставка его из отдаленных мест, удаленность торговых центров для сбыта продуктов местной производительности, отсутствие правильного кредита тяжело отзываются на экономическом быте местных обитателей и еще более — на распределении богатства. Препятствуя правильному развитию промышленности и торговли, все это, естественно, способствует крайне несправедливому распределению капитала и труда между сельскими обитателями и эксплуатации первым последнего. Хлеб для продовольствия местными крестьянами покупается у мелких и крупных торговцев и промышленников из их же крестьянской среды, так называемых мироедов; еще чаще обменивается на промыслы или берется в кредит на счет будущей добычи. Разумеется, что эти мироеды, пользуясь обстоятельствами, взимают огромные проценты за хлеб, что они и сами получают его в кредит от торговых домов, а цены на продукты промыслов, забираемых ими, понижают до крайности. Сами же производители, как мы сказали, будучи отдалены от торговых центров и не имея под рукой потребителей своего производства, не могут вести торговли своими продуктами и получать тех выгод, которые перепадают скупщикам.
Отсутствие правильно организованного кредита не дает рабочему населению возможности приложить капитал к собственному труду, правильно и независимо устроить последний и, таким образом, вполне противодействовать эксплуатации случайно выдвинувшихся из среды их монополистов. Капиталисты-крестьяне, пользуясь своим влиянием в материальном отношении, заправляют вместе с тем, по-своему, всеми общественными делами и действиями бедняков. Таким образом, является весьма заметное в нашей губернии изменение обыкновенных отношений, существующих между равными членами крестьянской общины.
Характер и нравы местного крестьянства поражают своею оригинальностью. При всех указанных выше условиях, не благоприятствовавших правильному распределению результатов труда, существовало много таких причин, которые в значительной степени способствовали облагорожению умственной стороны сельского населения губернии. Долговременное пользование самоуправлением во время владычества Новгорода, равномерное падение крепостного права, занятие опасными морскими промыслами, частые торговые сношения с иностранцами, частое посещение Петербурга и других мест произвели в здешнем народе необыкновенную для крестьянского сословия развитость, ясное понимание своих выгод, предприимчивость и охоту перенимать все полезное, неустрашимость и отвагу, доходящие до презрения жизни. Все сказанное преимущественно относится к поморам, но, в меньшей степени, приложимо и к обитателям внутренних частей губернии. Благодаря относительной развитости крестьянства и влиянию раскола, грамотность здесь значительно привилась и дает утешительную пропорцию: один грамотный на 17 человек сельских жителей губернии. Вероятно, эта же сравнительная развитость повлияла и на стремление крестьян к семейным разделам, что, в свою очередь, наложило особенный отпечаток на семейное народное право.
Нравственность здешних крестьян выражается значительным числом преступлений... При взгляде на таблицу, заключающую в себе цифры преступлений по всем губерниям России, поражаешься тем фактом, что Архангельская губерния стоит во главе прочих, даже далеко оставив за собою остальные. Именно на каждые десять тысяч душ в ней приходится 54, совершивших преступления; тогда как в остальных губерниях число преступлений, в принятой пропорции, выражается единицами, одним и, в очень немногих губерниях, двумя десятками, и только в одной Олонецкой — тремя десятками. Знающему миролюбивые свойства местных обитателей кажется весьма странным такое громадное число нарушений закона. Но если приводимые сведения верны, в чем трудно сомневаться4, в таком случае это явление можно объяснить только тем, что на нашу губернию падает огромный процент мелких преступлений против частной собственности и против лесного устава.
Преступлений против личности или даже против собственности, но сопряженных с насилиями, очень мало. Большое число мелких краж, обнаруживающихся здесь и постоянно усиливающихся, есть следствие климатических и обусловливающихся последними экономических условий края. Такое же явление, то есть увеличение на севере цифры преступлений против собственности и уменьшение ее на юге, составляет, по словам Кетле, общий закон для всех государств.
Источниками значительного числа нарушений законов, охраняющих казенную собственность, служат, но всей вероятности, с одной стороны, неотведение в пользование крестьян особых лесных участков, как сделано в других губерниях, с другой — большая нужда в лесе для отопления, вследствие продолжительности зимы, и для жилых построек, по причине сильной делимости семейств.
Один из важных факторов, разнообразящих юридические понятия и обычаи, — это этнографический состав местного населения. К сельским обывателям Архангельской губернии, кроме тех, о которых идет речь, то есть государственных крестьян, живущих во всех уездах губернии, и бывших удельных, обитающих в Шенкурском уезде, принадлежат финские инородцы: лопари, корелы и зыряне и самоедское племя. Они оттеснены русским населением на самый глухой север Кемского и Мезенского уездов и влачат там, за исключением зырян, жалкое существование, постоянно уступая пред русской народностью, поглощающей их. Частые сношения русских с этими инородцами не могли, как сказано прежде, не породить особых юридических обыкновений, в особенности в области торговых сделок. Значительная развитость русского населения дает ему возможность иметь все выгоды от этих сделок, часто незаконных, на своей стороне.
По вероисповеданию сельское население губернии делится на православных и раскольников. Последних, по официальным сведениям, считается только 5 1/2 тысяч душ5; но на самом деле, даже по словам духовных лиц, почти треть населения (всего жителей в Архангельской губернии 275 тысяч человек) более или менее живет убеждениями раскола. Многочисленнее всего они в Кемском уезде, собственно в поморье, главном притоне раскола, затем в Архангельском, Шенкурском и Мезенском; в Онежском почти нет раскольников. Кроме русских, принадлежит к расколу и часть инородцев: корел и зырян, но, собственно, только по имени. Все раскольники Архангельской губернии относятся к беспоповщине. Беспоповщина же здешняя делится на секты: филипповщину, даниловщину, или поморян, федосеевщину и аароновщину. По своей многочисленности, сравнительному материальному благосостоянию и по сильной склонности к распространению своего учения раскольники оказывают большое влияние на религиозно-нравственные понятия православного населения и вносят в него тот дух религиозного формализма, которым заражены сами. Они в сильной степени прививают населению домостроевские понятия, отражающиеся на быте всего местного крестьянства. Впрочем, последнее и само, имея между собой много грамотников, легко вносит в круг своих понятий эти, отравляющие жизнь, правила Домостроя.
Теперь следует сказать о составе собственно русского населения губернии, то есть из каких элементов оно сложилось в эпоху исторической жизни. Из исторических и лингвистических исследований известно, что русское население нашего Севера сложилось прежде всего из пришельцев, новгородских славян, к которым с течением времени прибывали великороссияне из других областей. Так, например, с давних времен проникли в Заволочь суздальские смерды. В более позднее время сюда являлись поселенцы из других внутренних губерний. Здесь первые новгородские выходцы встретились с совершенно чуждым им элементом — с чудскими коренными обитателями. Последние народы при столкновении с новгородцами, как менее стойкие в своих национальных особенностях, подчинялись их влиянию, слились с ними и обрусели, за исключением, разумеется, тех, которые погибли в бесплодной борьбе с врагом. Ныне известно, что под именем заволоцкой чуди Архангельской губернии, о которой упоминают летописи, разумелось три племени: собственно чудь, обитавшая по реке Онеге и соплеменная той води, которая в малом числе сохранилась в Олонецкой и Новгородской губерниях; корелы, которые занимали места вдоль всего Онежского, Летнего и Зимнего берегов Белого моря, у устья Двины, даже южнее Холмогор и по реке Пинеге; и югры — народ, сродный остякам Тобольской губернии. Этот народ широко распространялся по всем частям губернии и жил в близких сношениях с корелами. Из упомянутых племен югра и обонежская чудь вполне обрусели, а корела осталась нетронутой только в глубине Кемского уезда. Вот второй элемент, вошедший в состав русского населения губернии. Таким образом, в различной части местного русского населения течет русская кровь, и эта примесь дает себя чувствовать в нравах и обычаях русских обитателей губернии.
Наконец, и историческая судьба славяно-новгородских пришельцев на Крайнем Севере, и сословный склад общества в древнее время, и древние административные учреждения, и разного рода законодательные меры, в особенности по части судебной, весьма естественно, должны были оставить свой оттенок на местных юридических понятиях и обыкновениях. Известно, что русское племя тянулось к далекому северу, будучи побуждаемо корыстными целями: его влекло желание пользоваться богатыми промыслами, торговлей с иногородцами и данью с них.
Дело колонизации совершалось главным образом промышленными ватагами, которые двумя путями, через Онегу и Двину, входили в Заволочье, промышляли зверя и налагали ясак на чудские племена. Им помогала дружина, набранная из вольницы Новгородской, под названием данников, довершавшая завоевание открытой силой. Вслед за теми и другими являлись трудолюбивый пахарь с сохой и смиренный инок, удалившийся в непроходимые дебри лесов. Богачи — бояре новгородские принимали большое участие в колонизации края, они главным образом снаряжали промысловые ватаги, жертвуя своим капиталом на предприятия. В вознаграждение себя бояре оставляли за собою открываемые ими земли. На этих землях они селили туземцев, обращенных в холопов, высылали из Руси своих людей, нанимали половников, приглашая вольных людей на рыбные ловли, соляные варницы, звериную охоту и проч. Главными владетелями имений в Заволочье были знаменитейшие боярские роды, например Борецкие и Своеземцовы, Степановы, Окладниковы и др. Им принадлежали огромные участки земель: Борецкие, например, владели волостями по Ваге и Двине, в нынешнем Шенкурском уезде, Кемью, Сумским посадом, землями по Двинскому устью, на летнем берегу и т. д. Владетели всех этих громадных волостей не принадлежали, собственно, к местному населению, потому что они жили в Новгороде, изредка объезжая свои имения, и управляли волостями через своих приказчиков. Они владели своими имениями на праве вотчинном, так что Новгород не имел никакой власти над ними, а пользовался только десятинным сбором. Само собою разумеется, что не вся Двинская область была в руках новгородских бояр; государственные владения Новгорода занимали большую часть ее. В договоре великого князя Ярослава Ярославича 1265 г. новгородскими волостями названы: Заволочье (то есть собственно земли по Двине: Терь, Перема, Печора, Коло и Югра; не упоминается только о Ваге, Кеми, Меземи, вероятно как о частных владениях).
Во главе собственно местного населения стояли так называемые бояре двинские. Это сословие образовалось из новгородских выходцев, искони поселившихся на Двине и собственным трудом, покупкою или даром от Великого Новгорода приобретших населенные имения, ловли, варницы и пр. в Заволочье. Имения их группировались главным образом по Двине и были мелки и незначительны сравнительно с имениями собственно новгородских бояр. Двинские бояре владели ими по общему новгородскому поместному праву: судились у двинского посадника, подавлялись волостями и лишались их за вины по воле Новгорода. По всей вероятности, двинские бояре, как то было и в других местностях, стремились к обращению поместных имений в вотчинныя; впрочем, должны были иметь и собственные наследственные или благоприобретенные земли, которых никто не был вправе их лишать. Из значительного числа имущественных актов времен владычества новгородского и позднейшего периода видно, что даже простые люди располагали землею на правах собственности: продавали, меняли, дарили ее, называя своей отчиной, животом, прикупной землей и пр. Тем более нельзя допустить, чтобы двинские бояре не пользовались таким же правом.
Кроме бояр, в Заволочье были следующие сословия: духовенство, купцы новгородские и заволоцкие, посадские люди, смерды, или черные, люди, занимавшиеся хлебопашеством и промыслами, не принадлежавшие помещикам. В волостях и на промыслах бояр новгородских и двинских работали холопы и рабы, а также трудники, или наймиты из свободных. Последние делились на половников и третников, смотря по части промысла, следовавшего за их труд. Половники, впрочем, скоро стали близко к холопам, судились и управлялись помещиками.
Великие князья, управлявшие Новгородом, долгое время не имели своих владений в Заволочье, потому что новгородцы, заключая с ними договоры, всегда старались выговорить условие, чтобы ни сам князь не приобретал волости в Новгородской земле, ни своим боярам не дарил их; земли же, приобретенные вопреки договору, Новгород старался выкупать в свою пользу. Впрочем, необходимость заставляла новгородцев мало-помалу делать уступки князьям. Так, они предоставили последним право промыслов на море, исключительное право соколиной охоты на Терском берегу и на Печоре. Печорская сторона была отделена от власти двинского посадника и бояр при Иоанне Калите. Василию Темному новгородцы уступили земли по Пинеге, Кегролу, Чаколу, Пермские, Мезень, Иильи горы; Немнюгу, Пинежку, Выю и Суру поганую; одним словом, нынешний Пинежский уезд и часть Мезенского; но потом все это отняли и только в 1471 г., после победы Иоанна III, снова возвратили князю. После падения свободы Новгорода, в 1477 г., Иоанн III объявил все древние великокняжеские земли, отнятые новгородцами, своею собственностью; впрочем, обещал не вступаться в отчины бояр и вообще наблюдать целость частной собственности. Но это не было исполнено. В 1478 г. были описаны в казну имения Марфы Борецкой и ее внука, а также новгородского купеческого старосты и четырех житых людей; в 1481 г. имущество всех главных новгородских бояр отписаны на государя, а в 1487 г. более 8 тысяч бояр и именитых граждан Новгорода переведено во внутренние города Московского княжества, где даны им земли взамен отобранных от них и отданных московским людям.
К счастью нашего края, московские князья в Двинской области не давали поместных имений своим боярским детям и, таким образом, избавили нашу губернию от крепостного права. Правда, имения Борецкой в Шенкурском уезде, отписанные на государя, были переданы в поместья Илье Квашнину, но это чуть ли не единственный пример. Из прежних боярских родов только немногие временно сохранили свои владения и, под именем детей боярских, на основании поместного московского права, обрабатывали землю своих предков, но и они скоро стали наравне с крестьянами. Так, боярские дети Эдомские, потомки посадника Своеземцова, владели и при московских князьях вотчинами на Ваге, доставшимися им от их знаменитого предка. Они дробили между собою эти вотчины, мельчали сами и, наконец, обратились в удельных крестьян. По мнению некоторых, уже со времени учреждения опричнины, 1565 г., в Важском уезде не было других владельцев, кроме Дворца и монастырей. Собственно, двинские бояре лишились своих прав также при Иоанне III. По словам Крестинина, этим князем было уничтожено земское половническое право, земли бояр объявлены государственными, платящими дани и оброки великому князю Московскому; поэтому во всех письменных старинных крепостях земля поселян называлась землею царя, государя и великого князя. Если и было такое распоряжение, то все-таки у двинских бояр земли не отнимались. Они стали платить оброк за землю наравне с крестьянами, но, вместе с последними, пользовались правом отчуждать ее: продавать, покупать, менять, хотя и называли в актах государевою землею. Впрочем, позднее последнее название было отброшено в актах и продажа земель крестьянами совершалась законным порядком до половины прошлого столетия, собственно, до издания Межевой инструкции 1765 г. Некоторая особенность в пользовании крестьян казенными землями до сих пор существует как остаток прежнего владения ими на правах собственности.
Двинская земля управлялась новгородскими чиновниками, известными под именем посадников, которые жили близ Холмогор. Посадники давали также суд по делам уголовным и спорным гражданским во всем Заволочье. Право суда и здесь, как в других областях новгородских, разделял с посадником и великий князь. Дела обсуждали выборные судьи, а князю принадлежало только «определение оправданного и казнь виновного». Ему шла половина вир за уголовные преступления и судных пошлин с виновной стороны. Для сбора пошлин по волостям высылались проезжие судьи; каждый год около Петрова дня. Сам князь без посадника не мог произносить суда; это считалось самосудом. Впрочем, судебные права князей, определившиеся в договорах Новгородом, иногда несколько видоизменялись. Так, из договора 1264 г. с Ярославом Ярославичем видно, что обонежанам, то есть жителям Обонежской пятины, захватывавшей часть нынешней Архангельской губернии, отдан суд на три года и что князь не должен был посылать туда своих судей. В договоре с Михаилом Ярославичем оговорено, что холопа и половника без господина не судить княжеским судьям (а старосте ни холопа, ни робы без осподаря твоим судиям не судити). При разбирательстве и решении дел судьи руководствовались, вероятно, Русской правдой, какими-то старыми новгородскими уставами, может быть — Псковской судной грамотой, и народными юридическими обычаями, так как последние близко подходили по духу к упомянутым узаконениям, в чем можно убедиться, между прочим, и из настоящей книги. Собственно для Двинской земли только раз издан был судебный устав. Это Двинская судная грамота великого князя Василия Дмитриевича 1397 г. Хотя она дана при исключительных обстоятельствах и имела силу очень недолго, по причине кратковременности владычества этого князя в Заволочье, но ее нельзя пройти молчанием, так как это памятник для нашего края единственный в своем роде и по ней, хотя отчасти, можно познакомиться с тогдашними порядками в крае. Издание этой грамоты сопровождали следующие обстоятельства. После отказа новгородцев платить Василию Дмитриевичу дань, называемую черный бор, этот князь возымел мысль завладеть Заволочьем. Желая привлечь на свою сторону двинских бояр, которые были недовольны новгородцами за разного рода притеснения, также за нашествия ушкуйников, он посылал своих слуг с целью склонить их задаться за великого князя, обещая оборонять их от Новгорода. Все двинские бояре присягнули князю, разделили волости новгородские и бояр новгородских между собою; но вскоре были усмирены новгородцами и приведены к покорности. В это-то время выдана была великокняжеская грамота задавшимся за него двинянам, разумеется, с некоторыми льготами для двинских бояр. Грамота дана на имя бояр Двинских, Сотского и всех черных людей Двинской земли. Для управления и суда над Заволочьем, по ней, назначается наместник великокняжеский из бояр московских или двинских, кого великий князь пожалует; к нему в помощь суда и расправы даются дворяне. Наместник и дворяне живут в Орлеце. Наместник и дворяне получают доходы деньгами, кунами, белками и баранами от волости за неоткрытое убийство, за рану кровавую синюю с виновного; за драку в пиршестве, непрекращенную или прекращенную после пира; за перепахивание или перекашивание межи, с тяжб (со всякого рубля полтина). Вор в первый раз платит цену украденного, во второй наказывается тяжкою денежною пенею, в третий — виселицею, и во всяком случае на него налагается клеймо. За самосуд, то есть если кто схватит вора и потом отпустит за деньги и узнает наместник, платит 4 р. Кто обесчестит боярина словами или ударит, с того взыскивают наместники по чину или по роду обиженного. Господин, ударивший холопа своего и нечаянно убивший его до смерти, не ответствует за то наместнику. Кто, будучи вызываем к суду, не явится, на того наместник дает бессудную грамоту, то есть обвинительный акт. Обиженные наместником приносят жалобу великому князю. Двинские купцы не должны быть судимы ни в Устюге, ни в Вологде, ни в Костроме. Обличенные в воровстве, они представляются на суд великого князя, или на них можно жаловаться двинскому наместнику. Доходы за разъезды и позывы по делам судным дворяне получали смотря по расстоянию погоста от Орлецов: на Орлеце хоженого — белка, от Орлеца до Матигор, Колмогор, Курострова, Чюхченема, Ухтострова, Кургии — по две белки, до Княжаострова — 4 белки, до Лисица-острова — 7, а до конечных дворов — 10, до Неноксы — 20 бел, до Уны — 30, а с Орлеца вверх по Двине до Кривого — белка, до Ракулы — 2, до Новолока — 3, до Челмахты — 4, до Емцы — 5, до Калеи — 10, до Курии горы — 17, до Тоймы Нижней — 30 бел и пр.
После неудавшейся попытки великого князя Василия Дмитриевича присоединить Заволочье к Московскому княжеству звание двинского наместника, который должен был заправлять судом, отменено и устройство суда осталось прежнее. По покорении же Новгорода великий князь Иоанн III предоставил двинянам большую льготу на несколько лет. Он дозволил им управлять земским сотским, избранным из двинян вольными голосами народа; судебные дела были отданы также в их руки. Погодная служба сотских продолжалась до 1500 г. После этого управление и суд перешли во власть двинских наместников, присылавшихся из Москвы.
Двинские наместники злоупотребляли своей властью, теснили посадских и волостных людей оброками и судами, так что двиняне подавали жалобы царю на самовольную и несправедливую расправу их. Вследствие этого правительство грамотами, данными важанам и шенкурцам в 1552 г. и двинянам в 1556 г., предоставило право снова управляться выборными излюбленными головами, которые также назывались выборными судьями. Выборные судьи в Холмогорах, в посадах, станах и волостях должны были означать сотских, пятидесятских и десятских, людей добрых и прямых, которые были бы любы всем крестьянам, «а на судах и в обысках и во всяких делах у выборных судей велено быть лучшим людям посадским и волостным, чтобы у них сил и обид и продаж безлепичных не было». За обиды и лихоимство головам и судьям грозила смертная казнь, и двиняне вольны были всегда выбрать новых судей, которых должны были отправлять в Москву для крестного целования. Но это самоуправление и выборное начало в суде продолжались недолго: с 1587 г. снова начали назначаться на Двину, для управления и суда, воеводы из Москвы, и административно-судебный строй Двинской стороны подведен под общий уровень областной жизни Московского государства.
При отсутствии во всех вообще новгородских областях строгой централизации, вроде той, к которой впоследствии стремились московские князья, в особенности при слабой связи Двинской земли с новгородской территорией, что подтверждается, между прочим, взглядом новгородской вольницы на эту страну как на вражескую, на которую можно делать набеги, при разбросанности малочисленного населения в Заволоцком крае, наконец, при влиянии новых климатических и экономических условий, в которые стали двинские пришельцы, и при влиянии обрусевших инородцев — при всем этом нельзя было здесь не развиться многим особенностям обычного права в сфере частных и общественных, личных и имущественных отношений, которые присоединились к общерусским обычаям, развивавшегося еще на Новгородской земле.
Определить безошибочно долю влияния каждого из перечисленных выше физических, экономических и социально-исторических факторов невозможно, так как все они для того, чтобы создать в народе известную сферу юридических понятий, должны были оказывать взаимодействие друг на друга, скрещиваться между собой. Но при всем том в местных юридических обычаях можно отличать три главных элемента: общерусский, чудский и собственно местный, происшедший под влиянием других местных обстоятельств. Для раскрытия общерусского начала в юридических обычаях здешнего края я (в послесловии к своему труду) буду проводить некоторую параллель между ними и южнорусскими обычаями с одной стороны, между ними и узаконениями Русской правды и Псковской судной грамоты — с другой. Для этого я буду пользоваться прекрасным, остающимся неизданным исследованием по части обычного права малороссийского народа П. П. Чубинского. Чтобы указать следы финского влияния на местные русские обычаи, я должен буду приводить сходные с ними обычаи финских племен, населяющих Архангельскую губернию. При этом я буду указывать на те только обычаи финнов, которые удалось мне найти в печатных источниках; письменные же материалы, имеющиеся в статистическом комитете, как уже сказано раньше, будут присоединены к настоящему труду в виде особого приложения [В настоящем издании отсутствует. — Ред.], и сам читатель может заняться сравнением тех и других между собою. Наконец, тут же будут указываемы и те особенности в юридических обычаях русского населения, которые образовались от других местных причин, кроме влияния инородцев. В заключение просим не искать учености в наших сравнениях и выводах, потому что мы не имели в виду писать специальное исследование о местных юридических обычаях; главной нашей целью при составлении сборника было подготовить для наших специалистов и ученых обществ подбор материала для специальных изысканий. Делая общие выводы и некоторые сравнения, мы имели в виду показать обыкновенным читателям важное значение для науки юридических обычаев и вызвать с их стороны новое сочувствие делу собирания их.
4 Сведения эти заимствованы из отчетов Министерства юстиции и составлены по четырехлетней сложности с 1860 года.
5 По статистической переписи, раскольников в губернии 22 431.
<< Назад Вперёд>>
