6. Договоры и товарищества
Продажа и купля разных предметов сопровождается ударением руки об руку (дают по рукам), которые разнимает посторонний человек, и молитвой к Богу, на восточную сторону, или к церкви, если продажа совершается на улице, а если в доме, то к иконам. Ударом по рукам доказывается обоюдное согласие на сделку, а молитвой — отсутствие обмана с той и с другой стороны. После молитвы запроданная, согласно уговору, вещь ни в коем случае не отбирается и слово не нарушается, хотя бы за ту же вещь через час стали давать вдвое дороже. Об уговоре говорят: рядка-матка, на чем рядишь, на том идешь; то есть уговор дороже денег. Затем покупатель дает задаток, состоящий из денег, редко из шапки или рукавиц, а продавец ставит литки, или магарыч. Если сделка совершается на базаре, литки пьют в кабаке. Литки, впрочем, покупаются той или другой стороной, смотря по предварительному условию. Отказываться от вещи можно до того времени, пока купленное находится еще в доме хозяина. От отказа происходят очень часто ссоры, драки, лишения задатка и платы за выпитую водку [АГВ 1868: № 35; АГВ 1865: № 42-46; Максимов 1859].
Плата за вещь рассрочивается на 2-3 срока и без процентов [АГВ 1865: № 42-46].
Принадлежностями покупаемых вещей считаются: при покупке дома — образа, саней — оглобли, лошади — узда, быка и коровы — вязка, то есть крепкая веревка, за которую они вяжутся. Иногда вместе с приданною коровою передается новой хозяйке и глиняная кринка [Иванов].
При покупке лошади покупатель и продавец в иных местах схватываются правыми руками в локтях, вместо битья по рукам. Покупатель берет повод купленной лошади в полу и обводит ее кругом себя три раза, приговаривая: «Как старому хозяину служила, так и мне послужи». С покупателя бывает покопытное: омывают копыта, обыкновенно водкою и чаем; и пьют водку и чай. Покупщик и продавец поминают друг друга сватами и сватовьями [Иванов; АГВ 1868: № 35].
Мена недвижимых имуществ случается редко, и большею частью без придачи, а домашним скотом часто, и с придачею денег, хлеба, сена и проч. Особые обычаи существуют только при мене рогатого скота. Берут из того стойла, где стояла скотина, немного навозу, увозят его с собой и бросают в стойло, в которое имеет поместиться выменянное животное. Это делается для того, чтобы выменянная скотина была здорова и хорошо плодилась [АГВ 1865: № 42-46].
Запрос и обман в торговле силен как между купцами, так и между торгующими крестьянами. Последние, в особенности в приморских местностях, продают привозимый из Норвегии иван-чай и чай, подкрашенный пережженным сахаром. За иван-чай сами платят 25-40 к., за подкрашенный, 45-60 к., а продают от 1 р. 40 к. до 2 р. При покупке чай нельзя отличить от настоящего потому, что он обложен в таких же печатных обложках, как и последний. Сахар продают смоченный и потом засушенный по двойной цене; вместо рому выдают водку, подкрашенную сандалом, и проч. Часто такая торговля производится без узаконенных свидетельств тайным способом. Плутующие торговцы оправдываются: «Ведь от своих-то трудов не наживешь богатства» или «Пусти душу в ад, так и будешь богат». Мещанам и крестьянам посадов и сел, лежащих по берегам Белого моря, дано право вести заграничную торговлю, что, по нашим законам, составляет привилегию только купцов, но право это распространяется только на вывоз муки и крупы. Все прочие товары везут они от имени купцов, будто бы зафрахтовывающих их суда, тогда как, в сущности, весь товар принадлежит хозяину судна; обыкновенно купцы соглашаются на эту сделку [Данилевский 1862].
Между крестьянами-промышленниками купля, продажа и заем сопровождаются сильной эксплуатацией бедных богатыми. Так, в Поморье купец, состоятельный мещанин или крестьянин дает искусному в лове промышленнику под семью все необходимое для содержания его семейства, часто оплачивает за него подати, с условием, чтобы тот весь свой промысел, добытый в заборе или поездом, собственными рыболовными снарядами, отдавал ему по цене, какая будет стоять во время приема семги. Цена эта обыкновенно назначается самими же скупщиками по своему усмотрению, то есть как можно дешевле купить и как можно дороже продать. При сдаче семги хозяевам промышленники просят немилосердных благодетелей накинуть полтину или рубль медью на пуд семги. Скупщик, противопоставляя желанию и просьбе промышленника мнимые свои благодеяния, в 5 и 6 раз вознаграждаемые трудом промышленника, заставляет его согласиться на цену, ими предлагаемую. Все это происходит оттого, что скупщики не имеют себе конкурентов. Такая несправедливая оценка труда порождает, разумеется, кабалу, отчего самые промыслы называются кабальными [АГВ 1860: № 2; 1861: № 17].
Весь летний и осенний улов семги промышленники продают местным скупщикам, которых по всему Поморью насчитывается до 25 человек. Обыкновенная цена семги заготовленной впрок на продажу, на месте от 4 до 6 р. за пуд. Скупщики же продают ее в Санкт-Петербурге, смотря по обилию лова и ввоза, от 7 до 8 и 9 р., заплатив обыкновенную провозную цену от Кеми до Санкт-Петербурга, около 1 р. серебром. Весенний лов семги в иногороднюю продажу не идет, а распродается на месте от 2 до 4 и 5 р. за пуд. Семгу, вылавливаемую на Терском берегу, в Варзуве и Поное, закупают скупщики из Поморья, плата за пуд от 1 до 2 р. 50 к. с доставкою в Кемь 3 р. Сами же продают в Петербурге, вместе с поморскою, от 6 до 7 р. за пуд. Семги этой ежегодно отправляется в Петербург от 5 до 6 тысяч пудов, на сумму от 12 до 18 тысяч рублей. Получаемая скупщиками выручка от распродажи простирается от 8 до 12 тысяч р. и более [АГВ 1861: № 17].
Значительнейшая часть улова сельдей в селении Сороке Кемского уезда, главном месте их лова, продается на месте скупщикам, крестьянам Олонецкой и Вологодской губерний, от 50 к. до 1 р. 50 к., и очень немногие из более предприимчивых местных крестьян отвозят свой улов для продажи на Шунгскую ярмарку, где и сбывают его гораздо выгоднее, нежели на месте. Воз крупных наваг от 4 до 4,5 тысяч штук стоит на месте лова от 8 до 20 р. Эти же наваги, доставленные в Санкт-Петербург, продаются там от 30 до 45 р. за воз [АГВ 1861: № 17].
Лопари погостов Сонгельского, Нотозерского, Кильдинского, Мотовского и Печенегского находятся еще в большей зависимости от двух-трех кольских купцов. По издавна заведенному обыкновению, лопари как деньги для повинностей, так и все необходимое для себя забирают на счет, от купцов, которые дают им также средства устраивать заборы в важнейших лопарских реках. Лопари расплачиваются с ними всеми своими промыслами. Купцы эти разделили между собою лопарские селения и произвольно назначают цену, по возможности дороже, своим товарам, а принимают от лопарей предметы промысла по самой низкой цене, о которой условливаются еще до начала лова. При размене с лопарями они всегда ведут дело так, чтобы ни один из последних никогда не вышел у них из долга. Сельские начальники никогда не обращаются за податями к лопарям, а всегда к этим купцам, которые и уплачивают все их подати и повинности. Лопари так привыкли к сказанному порядку вещей, что этих купцов иначе не называют, как своими хозяевами или господами, и без дозволения их никому из посторонних людей не смеют продать ни малейшей частицы своего промысла [Данилевский 1862: 132; АГВ 1861: № 31].
Лопари верно исполняют условие; положим, лопарь условился продать семгу по 6 р. за пуд, а ему со стороны дают 8 или 10 р. Несмотря на такую заманчивую выгоду, честный лопарь ни за что не решается изменить данному слову. «Нет, ба, — скажет он, — нельзя, уж продано» [Верещагин 1849: 297].
Приход поморских людей для лопарей, которые не подчинены кольским купцам, например для живущих по реке Вороньей, считается сущим праздником. Они спешат к хозяевам судов продать все, что они наловили и зимою, и летом: меха оленьи, лисьи, Горностаевы, волчьи и проч. рыбу и морских зверей, — или, лучше сказать, обменяться, потому что сметливые судохозяева привозят с собою все, что необходимо для лопаря, и все это сбывают с выгодой лопарям. Часто какое-нибудь плотничное орудие — топор, ножик, долото — идет в цену, слишком убыточную для лопаря. Долго иногда последний не соглашается отдать свой товар за ту цену, которую ему предлагают; осердившись, уйдет он в свой шалаш, чрез минуту выйдет опять, снова скроется и, наконец, кончит тем, что согласится взять то, что отвергал за минуту. Особенно сговорчив бывает лопарь, когда ему хитрый покупатель с самой обаятельной улыбкой предложит чарку водки, бедняк за это простодушно платит всем, что есть у него лучшего [Верещагин 1847: 274].
Чтобы показать, как поморы произвольно понижают цены, г-н Соловцов приводит следующий пример. За лисицу в 1861 г. поморы платили одним пудом муки, что составляло тогда никак не более 80 к., между тем как низкая цена той же лисицы на Шунгской ярмарке была 3 р. серебром. Только бральщики оказывают им услугу, что поддерживают несколько цену на свежую треску [АГВ 1861: № 45]20.
Между тем лопари в сношениях с русскими отличаются необыкновенной честностью и добродушием. В сношениях своих с русскими лопарь любит, между прочим, заводить тесную дружбу, род братства, любит блюсти вековой обычай крестосованъя. Угодит в чем-нибудь, понравится в чем-нибудь, угостит хорошо или даст выгодную плату за промысел давний лопарский знакомец помор — лопарь не замедлит ему предложить покрестоватъся, то есть обменяться крестами, сделаться крестовыми братьями. Лопарь по совершении обряда обменья крестов дарит «крестовому» все, что, у него есть лучшего: лучший олений мех, лучшую звериную шкуру — бобровую или чернобурой лисицы. Крестовой русский должен, в свою очередь, отдарить чем может своего крестового брата — лопаря [Максимов 1859: 213]21.
Торговля в Печорском крае в руках чердынцев. Они полные обладатели всех произведений его, и местные жители не более как их вечные работники, получающие за свои труды и произведения от торговцев только насущный хлеб, одежду и лакомства. С открытием навигации, в июне или в июле месяцах, чердынцы, плывущие на своих каюках и барках, останавливаются у значительных селений, которые полюбовно поделены ими между собою. Здесь их с нетерпением дожидается население, состоящее из их задатчиков, или должников. Это время для последних праздник. Мужчины и женщины одеваются в лучшее платье, чердынцы, или усольцы, как называют их печорцы, угощают женщин пряниками и орехами, а мужчин вином. При такой обстановке совершаются первые сделки. Тогда дают своим задатчикам сначала лакомства: калачи, пряники, орехи, потом крестьянские принадлежности: холст, коноплю, хлеб и разные припасы. Хлеб большею частью дается в долг и только по мелочам променивается. В волостях Усть-Цилемской и Пустозерской хлеб дается в долг рыбопромышленникам, а в других волостях только зажиточным, до марта месяца, и частию за деньги прочие товары продаются или промениваются на местные произведения, частию же даются зажиточным в кредит. Рыбопромышленники, снабженные провизиею в долг, обязываются отдавать своим кредиторам все свои промыслы. Да и сами чердынцы стараются иметь их в долгу, так что если, например, при удачном промысле какой-либо из рыбопромышленников мог бы расплатиться, то чердынец старается взять часть только за деньги, чтобы промышленника оставить в долгу. Когда окончится летний промысел (исключительно белой рыбы), чердынцы забирают добычу у своих должников ценою по взаимному соглашению каждого кредитора с должником. Что касается до семги, то цена на нее устанавливается на промыслах в Болванской губе, где собираются все чердынцы; здесь на общей сходке их и промышленников устанавливается цена. Впрочем, делается и так. Чердынцы, согласившись между собою дать известную цену, приглашают по одному из более значительных промышленников, дают за его рыбу цену значительно высшую, с тем чтобы он остальным рыбопромышленникам объявил цену низшую, причем, конечно, подпаивают их. Эти-то последние объявляют своим товарищам, что они продали семгу по такой-то цене, по какой, конечно, хотели чердынцы. Понятно, что остальным рыбопромышленникам ничего не остается делать, как продать семгу чердынцам по объявленной цене. Установившаяся в Болванской губе цена на семгу делается обязательной и для других местностей [ОПК].
По другим сведениям, при запродаже рыбы бывают еще такие особенности. Для сдачи рыбы и оценки ее все промышленники собираются с ловель домой на 20 июля. Каждое селение особо делает оценку рыбы со своим хозяином-чердынцом. В прежнее время для оценки рыбы все общество и чердынцы собирались в Пустозерск в земскую избу. Теперь оценка эта производится так: чердынец берет ведро и более вина, к нему в судно или квартиру сходятся все его задатчики, коим он подает вначале стакан и два вина; затем предлагает им цены, особые за пуд каждого сорта рыбы, — меною на муку. Задатчик его вначале выпрашивает вдвое, хозяин подает еще по стакану, с просьбой уступить; но задатчики, пока не пьяны, стоят на своем; напившись же, охотно соглашаются на предложение хозяина, с приговоркой: лишь бы тебе, доброхот, ладно-то было, а нам все ладно. Трезвые бывают только зрителями, как другие пропивают их промысел, но не смеют возвысить своего голоса; в противном случае непокорный тотчас выталкивается вон, с угрозой: ступай, ищи себе другого хозяина, а я не дам тебе ничего. Обычай объявления цены существует здесь тот, что если один за какую-либо цену уступает свой промысел, то и целое общество обязано отдавать по той же цене; пьяница, понизивший цену, побуждает к тому же все свое селение. Таким образом, у пустозеров составляется такса на рыбу. Случается, что оценка рыбы делается после приема ее чердынцем и отправки домой [АГВ 1860: № 50].
Зимой, в конце февраля и в начале марта, обыкновенно приезжают чердынцы за получением своих долгов, причем долги эти уплачиваются частью произведениями края. При этом они иногда с некоторыми из зажиточных крестьян заключают запродажные сделки на поставку хлеба в следующем году с получением денег вперед. Цена в это время бывает значительно ниже той, какая назначается во время навигации; так, например, в 1867 г. зимой чердынцы запродали хлеб по 8 р., а во время навигации продавали по 12 р. за куль. Впрочем, эти запродажи крайне незначительны. Нужно заметить, что большинство чердынцев, не говоря уже о баснословных барышах, допускает разного рода злоупотребления: так как муку они отдают всегда без весу, на веру, то в кулях всегда бывает меньшее количество, чем бы следовало; когда же принимают рыбу, то не только весят ее, но и обвешивают.
Барыши их по торговле с Печорским краем громадны. Возьмем для примера муку. Покупая этот продукт в Сарапуле не дороже 4 р. за куль и платя за перевоз 2 р. 65 к., они продают ее в Печорском крае по 12 р.: почти рубль за рубль. Точно так же немалые барыши получают они и на других товарах, привозимых ими. Если же принять во внимание, что получаемые ими произведения Печорского края перепродаются ими со значительною выгодою, то положительно можно сказать, что они в течение полутора лет на капитале получают 150%. Поэтому печорцы правы, когда говорят, что чердынцы объели их совершенно и теперь выедают мозги из костей. Документальных сделок между чердынцами и печорцами нет, но расчеты делаются исправно. Печорцы, находясь в полной зависимости от чердынцев, в случае неуплаты должны были бы остаться без хлеба и других необходимых припасов.
Уже было сказано, что хлебом и товаром от чердынцев кредитуются зажиточные крестьяне, в особенности в других волостях, кроме Пустозерской и Усть-Цилемской. Поэтому там остальное население часто получает все нужное не от чердынцев, а от местных зажиточных крестьян, следовательно, платят еще большие проценты. Справедливо говорят местные жители, что они кормят не только своих детей, но и детей чердынцев и своих богачей [ОПК].
Но никто так не страдает от эксплуатации торговцев, как самоеды, в особенности в отдаленных пунктах. Торговля с самоедами Большеземельской тундры производится в двух различных местностях: у Югорского Шара, где торгуют пустозеры, и около селения Колвы и по р. Ус, в самой тундре, где совершают торговые операции зыряне-ижемцы. Главные предметы сбыта составляют: ножи, топоры, котлы, иглы, красные товары, побрякушки для женщин, свинец, порох, водка и табак. Торговля проводится посредством обмена всех этих предметов на шкуры оленей, песцов, лисиц и других пушных зверей, перо и пух, сало и кожи морских зверей.
Торговля с самоедами весьма выгодна как для пустозеров, так и для ижемцев; как те, так и другие выменивают свои товары только пьяным самоедам. При всякой сделке непременно должна быть водка; где больше водки, туда самоеды идут охотнее торговать, где нет водки, туда они совершенно не являются.
Водка продается по баснословным ценам; о качестве же ее нечего и говорить; она так хороша, что зимою в мороженом виде продается на фунты. Фунт водки стоит два самых лучших песца, или лисицу, или что-нибудь в этом роде. Впрочем, в последнее время самоеды, узнав, что в тундру запрещено ввозить водку, стали ее отнимать, и после нескольких случаев подобного рода торговцы в сношениях с ними сделались менее наглы, но все-таки злоупотребление там на каждом шагу [ОПК].
Цены на товары торговцы назначают по взаимной ставке. Это скорее грабеж, чем торговля. Например, за пуд муки брали по два пуда ворвани, стоящие в 1863 г. в Пустозерске 3 р. 60 к., пара ножей и топоров в ту же цену, 3 фунта табаку — 2 белых песца, то есть в 2 р. 20 к. За четверть аршина цветного сукна берут 2 пуда ворванного сала или 4 песца, за несколько простых толстых иголок — неблюя и т. п. Самоедину нужен 1 пуд печеного хлеба. Пустозер запрашивает от него за это небольшое количество хлеба 2 пуда ворвани. Самоедину, хотя отуманенному вином, кажется невыгодною такая мена, потому что он знает цену своего товара и в Пустозерске, он упрашивает пустозера променяться товаром по крайней мере пуд за пуд, но со стороны этого последнего нет никакой сбавки с запрошенного, и самоедин волей-неволей соглашается на требование монополиста. Самоеды часто бывают принуждены брать товары по более нежели удесятеренной цене противу номинальной ценности их. Пустозеры дают самоедам свой товар и в кредит, разумеется, на еще более выгодных для себя условиях. А так как отдача товара в кредит со стороны пустозера составляет уже до времени риск, то в этом случае, во избежание всяких недоразумений, могущих воспоследовать между ним и его кредитором, делается своего рода документ, который со стороны самоедина имеет всю силу обязательного платежа. Документом этим служит деревцо длиною четверть аршина с обозначением десятков рублей крестиком, пяти — минусом, четырех первых единиц — палочками, копейки же обозначаются точками, самоедин вырезывает на этом деревце родовое свое клеймо, потом деревцо раскалывается на две половины, вдоль по рубежам, и документ готов; одну половину берет продавец, другую — покупатель. По предъявлении рубежей самоеды платят своим кредиторам безоговорочно22. Рубли и копейки в этой торговле совершенно не имеют места, а весь счет производится песцами, полупесцами и пыжами. Так, если пустозер отдал своего товару на один рубль, он говорит: «Я дал тебе на один песец», и за этот песец самоедин должен заплатить ему или пуд ворвани, или черного неблюя, или две шкуры больших оленей, или что-либо подобное, что может соответствовать этой ценности. Если же самоедин за взятый им в кредит у пустозера товар не в состоянии будет удовлетворить всех требований своего кредитора ни в тог, ни в следующий год, то пустозер или берет его к себе в работники, или отдает в работники кому-либо другому, с тем чтобы йотом вся задельная плата самоедина поступала на удовлетворение долга пустозеру. Если у самоедина, находящегося уже в старости, есть дети, то и эти последние обязаны или платить пустозеру долг своего отца, или поступать к нему в работники; даже и смерть главы семейства не освобождает его потомков от платежа долгов продавцу. Так, нередки и в настоящее время примеры, что дети и внуки платят за забранный их отцами и дедами товар, и платят, нисколько не удостоверяясь в подлинности одолжений своих предков, их кредитору безоговорочно [АГВ 1867: № 78, 81, 82].
Путем подобного рода торговых меновых сделок и спаивания пустозеры и ижемцы завладели тундрой, несмотря на то что самоеды, по дарованным им привилегиям, имеют исключительное право на пользование ею. Без согласия самоедских обществ никто не имеет права держать оленей в тундре. Но делается совершенно не так. Владельцы тундры в действительности ижемцы и пустозеры. Главная масса оленей принадлежит им. Точно так же они пользуются в тундре другими угодьями, как то: промыслами пушных зверей и рыбы. Самоеды только работают на них, как батраки [ОПК].
Хлебопашцы в Холмогорском уезде также страдают от недостатка правильной хлебной торговли и от других причин. Осенью, вскоре после уборки хлеба и сена, большая часть крестьян принуждены для уплаты податей, а также и для домашних расходов продавать как хлеб, так и сено. Обыкновенно мера хлеба продается ими в это время от 2 р. до 2 р. 60 к. и сажень сена по 1 р. Начиная же с марта, а иногда с января большая часть крестьян сами начинают нуждаться как в хлебе, так и в сене и покупают первый от тех же богатых собратьев, которым ранее уступили свои продукты, от 3 р. 50 к. до 4 р. меру, а весной при покупке для посева платят и по 5 р., и сено от 2 до 4 р. сажень, при продолжительной же зиме — от 6 до 10 р. Издержав таким образом деньги, вырученные осенью от продажи хлеба и сена, весной крестьяне принуждены бывают продавать коров за бесценок. Хлеб же берут у богатых крестьян в ссуду с условием возвратить за один пуд два или же по 1 р. 20 к. [АГВ 1857: №71]
В Холмогорском уезде промыслы птичьих и пушных зверей: рябое и белку промышленники сдают своим скупщикам, богатым крестьянам, у которых они состоят всегда в кабале, заимствуя у них всегда под промысел деньги на подать, обувь, свинец и порох или получая натурою последние вещи по произвольной цене. При этом промышленники не имеют права продавать своего промысла на сторону, кроме своего хозяина, у которого занимаются. Вследствие этого цены за товар бывают такие, какие вздумают положить сами скупщики по стачке. Только раздор между скупщиками служит причиной возвышения цен.
Белужьи неводы даются богатыми крестьянами беднякам, составляющим артель, иногда из третьей части добычи, а чаще всего с половины [АГВ 1847: № 29; 1848: № 5].
Соловецкий монастырь доставляет промышленникам соседних деревень, занимающимся боем морских зверей, снасти и провизию, пользуясь половиной добычи [Данилевский 1862].
При заеме соли беломорские заимодавцы берут с бедных крестьян рыбою — по пуду семги, по 10 и 20 пудов сельдей или трески за пуд соли, стоящей всего 30 к. [АГВ 1847: № 29]
Взаймы деньги дают большею частью за условные проценты, под заклад движимого и недвижимого имущества, на срок и бессрочно, под сенокос или в меню, то есть за промысел птиц и белки. В Пинежском уезде и в Золотице хлеб и сено даются взаймы только по особенному уважению давца к заимодателю. Чтобы брали проценты или прибавку в таких случаях — весьма редкое явление среди тамошних крестьян. Но иногда вместо процентов предлагаются услуги в работах или предстоящей надобности. В Тулгасском приходе если в ссуду дается хлеб, сено, солома, садовые овощи, лен и конопель, то возвращается без прибавления, с тем, однако, чтобы представлены были лучшего сорта; деньгами снабжаются большею частью бедные для уплаты подушного за проценты — от 5 до 10 к. с рубля. В таких случаях деньги даются сборщику податей при сельском старосте, а если лично просителю, то под заклад хлеба, одежды, сена и скота. По сведениям из Пингишенского прихода, там хлеб и сено дают взаймы за деньги с условием платить 20% за рубль; если отдается хлебом, то на меру берут прибавку 1/4, за кучу сена по 1,5 кучи. Борчане дают хлеб взаймы также с приличным процентом [АГВ 1868: № 24].
В Тулгасском селении займы всякого рода производятся всегда при свидетелях и поручителях. Последние в случае неисполнения условия обязываются уплатить заимодавцу по расписке, которые предъявляются в волостное правление для засвидетельствования. При смерти умирающий считает обязанностью выплачивать долги не только за самого себя, но за отца и деда [Иванов].
Всякие вообще договоры сопровождаются питьем липки и оканчиваются рукобитьем и молитвой. Липки бывают при покупке, найме, подряде и при всякого рода сделках: например, кто нанимает рабочего или подряжает вырубить несколько саженей дров, тот должен дать бутылку водки или более; кто поменяется оленем на оленя — липки ставятся смотря по условию; торговец, покупающий у промышленника семгу, должен дать липки; без этого ему не отдадут семги, да и при весе промышленник станет скупиться. Покупателю терской семги приводится два раза ставить липки: первый раз, когда он покупает семгу у промышленника, а другой раз при сдаче ее оптом в Архангельске или Шуньге; здесь уже липки бывают подороже; иначе новый покупатель забракует часть рыбы, отделив ее в худую партию, и заставляет продавца отдать ее за бесценок; но чем липки лучше, тем и дело выгоднее: хозяева пьют, отдатчик свое дельце делает, часто и худую рыбу отдает за хорошую [АГВ 1868: № 53].
Вот как Максимов описывает совершение уговора кемского судохозяина о постройке лодки с мастером-судостроителем из Подужемья — селения, в котором живут корелы, известные строители судов на все поморье. «Лодейку задумали построить», — сказывает кемлинин в избе мастера, являясь туда с поклоном, приветом и приносом заграничного крепкого рому или коньяку... Откупоривается бутылка, расходуется вино, идут разные сторонние разговоры, пока не своротит на лодейку. Начавши другую бутылку, и заказчик, и мастер под веселый шумок говорят о цене, спорят и шумят, не обинуясь, не изобижая друг друга; опять пьют и шумят, и опять-таки добираются до искомой и сходной середины, на которой и заказчику и мастеру становится безобижно и неубыточно. Спорить — вольно, браниться грех, говорит поговорка. «Ну так, что ли, дело наше, по тому идет?» — спросит еще раз заказчик. «Так, а не так, по тому по самому», — ответит в последний раз мастер. «Ну ударим по рукам, поцелуемся и станем Богу молиться». «Ладно, по рукам — и за Бога». Сговорившиеся хватаются за полы, обнимаются, молятся на тябло и наконец уговариваются о времени заказа судна [Максимов 1859: 264].
Бедные люди, в особенности нищие, нанимают квартиру не за деньги, а из-за работы; они помогают хозяевам носить воду, рубить дрова, колоть лучину, бегают на посылках и проч. Иногда хозяева за это додают еще от себя хлеба, к тому, который выпрошен на стороне. Жить на таких условиях в Холмогорах называется жить на подворье, а живущие на подворье — подворниками и подворницами. Живущие на подворье, если они просят милостыню, равно как и все нищие, часть собираемого хлеба продают, а деньги обращают на харчи, одежду и другие потребности, в чем нуждаются.
Все земледельческие работы: обработка земли, снятие хлеба и уборка сена — исполняются по большей части собственными силами крестьянских семейств. Только некоторые зажиточные крестьяне, имеющие значительное количество земли или отвлеченные от полевых занятий каким-либо промыслом, нанимают на время севов и страды работников и работниц. Но у некоторых содержатся они в продолжение круглого года, если обширное хозяйство требует большего ухода.
Условия о найме в работы бывают наиболее словесные и состоят в сговоре: о сумме денег, третях (периодах) их получения, содержании, о работах, о сговорах, об обязательстве не отлучаться самовольно и об обеспечении договора. Актом ненарушимости условия служат общая молитва перед иконами, сжатие рук и попойка; при этом нередко дается задаток и на гулянку несколько дней. Таких, у которых есть родители, нанимают в работники или работницы не иначе как с согласия отца или вдовствующей матери; даже старшие братья могут отдавать в работники младших. Хозяин к работающим имеет отношение братское; как распорядитель наряжает их на работу, а те обязываются беспрекословно исполнять ту работу, к которой представлены (Холмогорский уезд). Плату, особенно семейные работники, чаще всего забирают вперед. Если работник или работница заболеют во время рабочего срока, то увольняют их и отсылают к родителям. Хотя, по уговору, рабочий может оставить хозяина только тогда, когда на то будет согласен последний, однако условия о найме нарушаются нередко, по большей части со стороны самих рабочих. Случаи обыкновенны, что работник забрал деньги вперед, в одно прекрасное утро берет шапку и уходит от хозяина. За неплатеж же условной платы и худое обращение работник вправе оставить хозяина; в последнем случае с заслуженною платою. Если работник и работница в самую нужную пору, во время уборки хлеба и сена, оставят хозяина, то он лишает их платы, а если отлучились на несколько дней, делает вычет из платы [АГВ 1868: № 35].
Цена работнику-полешку, то есть нанятому на время земледельческих работ, в Пинежском уезде бывает 10-15 р., а работнице — от 3 до 8 р. с готовым продовольствием. Впрочем, цены изменяются со степенью урожая хлеба и трав. О том же, что и работники и работницы должны носить одежду и обувь, бывает особый уговор. При поденной работе в Шенкурском и Холмогорском уездах работающие получают в день 20-25 к. В том и другом уездах есть обыкновение жать хлеб из семян, то есть сколько посеяно хлеба в известном месте, которое выжнет работник, столько ему хозяин и должен отдать зерновым хлебом лучшего сорта. Самая высшая плата за жатву с десятины 3 р., а низшая 1 р. 10 к.-1 р. 20 к. [АГВ 1865: № 42-46].
В Золотице жнея получает, на хозяйском хлебе, по 10 к. и сноп жита, гребея — 20 к. в день, на хозяйском хлебе. В Пингишах жнут по 1 р. с посеянной меры ячменя. Плата за распашку полей и сенокосов дается еще с квадратной сажени, именно по 1 к. и по 1/2 к. [АГВ 1865: № 42-46]. За обработку полей платится половинный урожай, редко третной, или деньгами, смотря по тому, сколько всей земли [АГВ 1865: № 42-46].
Нанимаются на работу на день, на неделю, на месяц, на полгода, с такого-то праздника до такого-то, большею частью работники с Петрова (29 июня) до Богородицына дня (8 сентября), а работницы с Прокопьева дня (8 июля) до Покрова (1 октября). Право нанимать работника принадлежит хозяину дома, а работницу — хозяйке. Уплата денег распределяется в 2 и 3 срока. Самая высшая плата работнику, на всем хозяйском, в год от 35 до 40 р., с Ильина дня до Покрова от 16 до 20 р., в летний месяц 5 р., неделю от 1 р. до 1 р. 50 к., день 25-30 к.; в зимние наполовину дешевле; работнице в год 12-15 р., с Ильина дня до Покрова 7-9 р., в летний месяц 3 р., неделю 1 р., день 20-25 к., в зимний месяц 50 к., неделю 8-10 к. [АГВ 1865: №42-46| При отходе случается, что хорошие хозяева дают прибавку из платного (одежду и обувь). В Холмогорском уезде дается на дорогу посильник, то есть большой хлеб, от 10 до 15 фунтов, рыбников пару, пирогов, шанег, калиток, кусок мыла и овечьей шерсти на чулки.
На Зимнем берегу условия и отношения рабочих и хозяев несколько иначе, что обусловливается родом занятий, отсутствием почти хлебопашества и занятием разного рода промыслами, морскими и лесными. Власть над работником там, особенно на море, неограниченная — деспотическая; помор-хозяин — царек на своем судне. Случается, и очень часто, так: хозяин, лежа на койке, захотел пить и кричит, а нет — так стучит работнику, чтобы тот послал к нему мальчика, кока, который бы подал квасу; а кружка с квасом стоит у самой койки, только стоит протянуть руку. Иногда хозяин кричит мальчику подать башмаки, а стоило только наклониться, чтобы взять их самому. Работницы к хозяйкам вовсе в других отношениях; редкая работница всегда во всем слушается своей хозяйки, часто ни за что ни про что она отходит. Работники только тогда отходят, когда заболеют или не будет возможности от притеснений и от обид хозяина жить у него. С работника или работницы своевольно оставивших хозяина, вычитывается только то, что заплачено нанятым вместо их. Во время служения работника и работницы хозяин дает им иногда то, в чем условились, а чаще смотря по заслуге. Все же вообще получают от хозяина деньги, пищу, обувь, иногда верхнее и нижнее платье. За время найма они не всегда получают с хозяина деньги, а иногда хлеб, платье и обувь [Владимирец].
В Пинежском уезде есть обыкновение в праздник Рождества Христова дарить работников и работниц платками или ситцами на рубашки и на платья. Работниц дарят еще при отеле коровы [Иванов].
При отходе работника и работницы после срока дают им хлеб, пироги с рыбой, а иногда и просто рыбу [Владимирец].
Надобно сказать, что во всем Приморском крае, где жители занимаются преимущественно рыбными и звериными промыслами в море и в реках, никакой хозяин почти не обходится без рабочих, которых нанимает большее или меньшее число, смотря по промыслу и по состоянию. Так, тресковый промысел требует непременно 4 человек рабочих, на звериные промыслы Мезенского уезда надобится 7 душ рабочих, а на Новую Землю от 7 до 12 человек на каждое судно. Такие рабочие в различных местах носят различные названия. Например, служащие при семужьем заборе в Подпорожье Онежского уезда наемные рабочие называются бродчиками, оттого что при починке забора и ловле в нем рыбы они бродят по реке Онеге, которая в том месте довольно мелка. Бродчиков там четыре. Кроме того, бывает еще один заборщик, на обязанности которого лежит постройка самого забора. На Терском берегу бродчики носят название водолазов. При ловле семги поездом работник, держащий сеть, называется коршиком, а работница, гребущая веслами, — носовщиком.
Рабочие но большей части служат из-за пая, реже же из-за жалованья. На каждом почти судне на Мурманском берегу кроме взрослых рабочих есть и мальчики, называемые зуйками, от имени одной морской птицы, или коками. Но обо всех этих работниках мы будем говорить, когда коснемся товариществ, так как из рабочих по большей части складываются артели. Работников, служащих на морских судах, преимущественно торговых, из-за жалованья называют матросами.
Соловецкий монастырь пользуется бесплатными рабочими, проживающими в нем и трудящимися из усердия. Они участвуют во всех монастырских работах, в ловле сельдей и семги и за это пользуются только одеждой и содержанием монастырским.
Церковный сторож, он же и звонарь (по-местному трапезник), нанимается ли он от общества или от выборного им лица, сверх денежного вознаграждения получает подаяние, для этого он ходит по домам прихожан в каждый праздник. Там этому трапезнику подают печеный хлеб, шаньги и проч., а когда священно- и церковнослужители получают ругу, то и он получает свою известную часть масла, сметаны, муки, крупы, пирогов и шанег. В Тулгасском приходе церковный сторож получает в год 8 мер зернового хлеба из церковного амбара, пополам ячменя и ржи, и берет с крестьян за копание могил в зимнее время от 40 до 50 к., а в летнее — от 20 до 30 к. с каждой. Так как там при выборе на эту должность обращают внимание не на нравственные качества лица, а на то, который из кандидатов купит больше водки, поэтому местному причету, при каждом выборе трапезника, который бывает чрез три года, приходится всегда ссориться с крестьянами.
Перевозчики в иных местах получают одно жалованье, а в других тоже ходят в праздничные дни по ближайшим деревням за хлебом. По замерзании же рек они получают особенно большую подачу хлеба.
Пролубник, обязанный очищать по утрам на реке проруби для получения из них воды, водопоя скота и полоскания белья и майны для ловли рыбы, берется с доброй его воли; он бывает из беднейших односельцев. За отправление своих обязанностей он от каждого дома по воскресным дням пользуется подаянием хлеба и шанег в таком количестве, что может безбедно продовольствоваться от одной до другой недели. В городах, например Холмогорах и Пинеге, прорубники во время рынков берут плату за водопой по половине и 1 к. за каждую крестьянскую лошадь.
Трапезники, перевозчики и пролубники ходят для собирания дачи с длинной тростью в одной руке и с корзиной в другой. Под окнами они просто поколачивают в стену палкой и произносят: Трапезнику! или Пролубнику! Перевозчику!
Пастухов содержат не везде. Пастухами нанимаются более старики, но бывают и молодые мужчины, а нередко эту обязанность исполняют мальчики. Кроме пастухов, бывают еще подпаски; это мальчики, нанимаемые уже самими пастухами себе в помощь. Пастух за смерть скотины не отвечает, хотя бы она последовала от его неосторожности, при переправе через реку или съедена была медведем. За свое занятие, сверх рядной платы пастухи во все время паствы кормятся готовым столом, перемещаясь из дома в дом по чередам: что скотина, то и черед — один день, следовательно, сколько скотин, столько дней и кормится [Иванов]. На Зимнем берегу плата пастуху дается от скотины по 20 к., то же за каждую пару телят. В Холмогорском уезде наем пастуха производится общим советом деревни; пастуху дают от 15 до 25 к. со штуки, готовое содержание, белье и верхнюю одежду, а в праздниках водку и колоб с каждого дома. Пастухов в Тулгасском приходе четыре; их нанимает каждая часть общества для себя и почти на одинаковых условиях; именно: со скотины давать столько-то копеек (более 25 и 30 к. не бывает) от Николы Вешнего (9 мая) до Воздвижения (14 сентября), с тем чтобы он скота не морил на одном месте, выгонял со двора и пригонял из лесу, а если какая останется, находил того же дня, берег от зверя, а в случае если съест зверь, отыскал бы костье, в противном случае обязан уплатить половину стоимости съеденной скотины. Содержание пастухов лежит на крестьянах, которые одевают и кормят его по стольку дней, по скольку ходит скотина.
За измол хлеба на ветряных мельницах берется денежная плата на взгляд, с обыкновенного (5-пудового или в 5-6 четвериков) мешка от 10 до 15 к., а на вододействующих заводах плата производится с весу, по расчету, с пуда зернового хлеба до 4 к. В Тулгасском приходе за измол хлеба, кроме платы с каждого мешка в одну четверть 10 к., берется с каждого мешка муки по три горсти.
Молотильщику за молотьбу в Пингишах дается по 3 к. с овина, а в Золотице за молотьбу овинов с 10 овинов платят по одному решету жита.
Общих помочей в Архангельской губернии не бывает, а существуют только помочи по призыву известным хозяином. Когда крестьянин видит, что у него жнива и сенокосу много, а время, между тем, уходит и ему не справиться с работой, не покончить самому, в таком случае он, смотря по количеству работы, приглашает с вечера, большею частью на праздник, особенно если это бывает летом, сколько нужно своих знакомых, всегда из своей же деревни и ближайших с нею. На сенокос приглашают больше мужчин и баб, а на жниву девок и парней. Крестьяне охотно помогают, оставляя свою работу, в той надежде, что и им, если случится нужда в том же, помогут. Помочане поутру рано сходятся в дом хозяина, где для них приготовляется завтрак. После завтрака тотчас же отправляются на работу. Обед приносят на место работы, для сбережения времени. За обедом пьющих угощают пивом и водкой, а кушанья наваливают целые горы. К вечеру, по окончании работы, возвращаются домой с песнями. Дома, если он близко, вымывшись и почище одевшись, идут к хозяину, у которого между тем приготовлены уже столы и кушанье. Во время ужина много пьют пива, водки и от этого бывают очень веселы, а после ужина начинают песни, игры и пляску на всю ночь, если она светла и тепла [ТАСК 1865: 81].
Помочь бывает и тогда, когда крестьянин желает сбить печь из глины. Участвующим в работе хозяин выставляет ряженое количество вина [Иванов].
Бывает и то в Пинежском уезде, что крестьянин, имеющий у себя много сенокосов, уговаривается с другим, у которого его недостает, помочь последнему убрать сено. В таком случае все снятое сено делится на пополам.
В Золотице приглашают девушек на избомытье и за это дарят их калачами, по мотушке калачей на девку, кроме домашнего угощения.
Складчины бывают в здешней губернии во время так называемых канунов и при составлении вечеринок.
Складчины устраиваются также на покупку бочки трески, палтусины и сельдей, на варение к праздникам пива и на покупку водки.
Кануны называются также богомольями и поварками. В Пинежском уезде они празднуются отдельно в каждом селении в какой-либо из важнейших праздников, в Шенкурском уезде каждая отдельная деревня, иногда по две и по три деревни одного и того же селения, имеет свои особенные кануны. В Тулгасе кануны празднуются отдельно каждыми 15 ревизскими душами. Кануны совершаются всею упомянутою общиною в чьем-либо доме, назначаемом по очереди или добровольно уступаемом хозяином. В такой дом приносятся материалы для пива и еды со всей деревни и из складчины варится ниво. В Тулгасском приходе солод для пива собирается со всего селения, а хлеб и другие съестные принадлежности от 15 душ.
Вечеринки в Пинежском уезде по большей части собирают молодые ребята; они нанимают квартиру для вечеров и покупают свечи и «дисерт». Деньги для этого по большей части собираются посредством складчин, по 5 к. или 10 к. с парня; иногда же вечеринки устраиваются на счет одного какого-либо молодца. Десерт состоит из калачей, пряников и орехов; он разделяется между парнями, и каждый берет свою часть в карман для подарка девушкам.
В разных приморских промышленных пунктах, в становищах, в местах, где останавливаются торговцы для обмена своих продуктов, например в Югорском Шару, общими усилиями промышленников устраиваются небольшие часовни, в которые по воскресеньям и праздничным дням промышленники собираются читать часы и молиться. Такие часовни содержатся и украшаются добровольными приношениями промышленников, состоящих из сухой и соленой трески и палтусины. Эта рыба складывается на паперти, то есть крытом крылечке часовни, до тех пор пока ее не заберет кто-нибудь из хозяев, внеся вместо нее деньги по существующей цене [АГВ 1861: № 45; АГВ 1867: № 80].
На границе с Норвегией, на реке Печенге, среди безлюдной местности есть церковь Сретения Господня, называемая монастырем, в память некогда существовавшего там Печенегского монастыря. Обитающие в тамошних тундрах кочевые лопари имеют обыкновение делать, преимущественно в день Сретения Господня, когда сюда приезжают богомольцы из поморья и составляется даже нечто вроде ярмарки, разные приношения в пользу церкви: оленей, оленье мясо, Рыбу, меха, разные хозяйственные вещи и проч. — одним словом, все, кроме денег. Все приношения принимаются церковным старостою, который тут же продает их за деньги богомольцам и лопарям. Весьма замечателен способ продажи этих приношений. Покупатель, выбрав нужную себе вещь, сам назначает ей произвольную цену, которую и уплачивает заведывающему продажами старосте. Разумеется, по пословице — своя рубашка ближе к телу, покупатели большею частию дают самые ничтожные цены; редкий в припадке особенной набожной щедрости даст настоящую цену, и как бы ни была предложенная цена мала, церковный староста принимает ее без всякого возражения. Это делается на том основании, что все приношения, по усердию жертвователей, делаются св. Трифону, следовательно, он и продает их сам, а староста есть только исполнитель его воли. Приношения эти добровольные, точно так же, как назначаемые покупщиками цены тоже есть добровольные приношения, которые каждый назначает по своему состоянию; если же кто, имея средства, с намерением дает малую цену, тот будет наказан св. Трифоном [АГВ 1862: № 9].
Теперь переходим к указанию правил, которыми руководствуются крестьяне при устройстве артелей и определении прав и степени участия в морских и речных промыслах.
Из числа морских промыслов самый важный, но своему размеру и ценности, тресковый, производящийся на Мурманском берегу. Этим промыслом занимаются исключительно жители поморья, Кемского и Онежского уездов.
Основанием организации поморского лова служит промысловая артель, каждый из членов которой получает определенную долю из общего улова — пай, причем доля хозяина артели, принимающего на себя все издержки производства, гораздо значительнее прочих. У колян, напротив того, работники получают, собственно говоря, задельную плату от своих хозяев, почти не принимающих даже на себя издержек производства.
Так как для производства мурманского промысла нужно иметь заведение на Лапландском берегу, состоящее по крайней мере из одной или нескольких шняк, снастей, собственных или нанятых, амбара и избы, запаса провизии и соли, то не каждый из поморов в состоянии производить этот промысел в свой счет и в исключительную свою пользу. Имеющие средство делать эти необходимые предварительные издержки, на собственный ли капитал или на кредит, становятся хозяевами, к которым присоединяются артели, каждая из четырех покрутчиков, то есть работников, нанимающихся не из определенной задельной платы, а из известной доли в будущем улове.
Рабочие, составляющие артель, называются: коршик, то есть кормщик, весельщик, тяглец и наживщик, или наживочник. Последние трое носят название рядовых и отдаются в распоряжение кормщика, которым иногда бывает сам хозяин. Обязанность кормщика состоит в управлении судном, распределении времени и способа лова рыбы и вообще в наблюдении за порядком. От него требуется верное знание местностей всего спопутного Белого моря, а тем более океана и становищ, умение метать снасти и способ осола рыбы, знание воды, то есть времени морских приливов и отливов, и, наконец, знание лучших мест для лова. Так как далеко не все хозяева участвуют в производстве промысла, то кормщики считаются их поверенными или управляющими. А весельщик во время лова трески гребет веслами, тяглец опускает и вытягивает ярус — длинную веревку, к которой прикреплены тысячи уд, наживочник снимает старую наживку, кладет новую и укрепляет уды. У кольских же промышленников берутся, кроме того, женщины и мальчики, называемые половниками. Название это они получили от того, что для скорейшего наживления яруса разделяют с наживщиком труд и получают с ним половинную часть выловленной рыбы, а также и денег [АГВ 1863: № 50]. Собственно поморы имеют в становищах, но не на каждую артель, мальчиков-подростков несостоятельных родителей, для занятий приготовлением пищи в станах промышленников, для чистки уловленной рыбы, промывания бочек, сушки яруса и других мелких утомительных работ. Мальчики эти называются зуйками, на том основании, что они, не имея доли в общем участке, пользуются только брошенною им частью большаками, как маленькая птичка зуек (из породы чаек), хватающая все выкидыши, ненужные потрохи из распластанных рыб. Все вообще рабочие называются покрутчиками, а самый договор или наем — покрутом или покрутой. Число работников, управляемых одним хозяином, зависит от его состоятельности. Меньшее число 8 и редко 4 человека; большее — от 25 до 30 душ. В первом случае хозяин должен иметь от 1 до 2 рыболовных судов, называемых шняками, во втором — от 6 до 7.
Покрут, то есть наем не из-за жалованья, а из определенного пая в будущем улове, составляет повсеместное явление в Поморье и существует с незапамятных времен. Причины, по которым такой способ распределения выгод от промысла между хозяевами и работниками предпочитается как первыми, так и последними обыкновенному способу найма, за незначительную вперед плату, заключаются в некоторых несомненных выгодах, представляемых им для обеих сторон и обеими сторонами сознаваемых. Эти выгоды, по словам г-на Данилевского [Данилевский 1862], заключаются в следующем:
1. При постоянной неверности рыбного промысла, подверженного множеству случайностей, хозяину всегда выгоднее назначать своим работникам долю из будущего улова, нежели определенную плату, которая, при неудаче промысла, увеличила бы его убытки и которую ему, может быть, трудно было бы даже выплатить. Так как эта постоянная плата, очевидно, должна бы сообразоваться со средним барышем, получаемым от промыслов, то, конечно, при изобильных уловах доля, остающаяся хозяевам, за вычетом определенной платы, была бы больше; но так рассчитывать могут только самые зажиточные хозяева, большинству же их, живущему если не со дня на день, то с году на год, очевидно, гораздо легче уступать при значительных барышах большую долю из них, чем уплачивать при неудачном промысле сумму, которая может не только поглотить, но и превысить все его выгоды. Одним словом, и убытки и барыши тут равномернее распределяются между всеми участниками в промысле.
2. Не всякий хозяин имеет возможность следить сам за своим ловом, потому что или участвует в то же время в торговле с Норвегией, или возит свежепромысловую треску на раньшинах в Архангельск. Между тем при системе покрута он вполне уверен, что промысел производится тщательнее, ибо чем больше улов, тем значительнее и доля каждого.
3. При наперед определяемой задельной плате между хозяевами имело бы место соперничество, неминуемым результатом которого было бы то, что все лучшие работники перешли бы к богатейшим хозяевам, могущим давать большую плату, и беднейшим хозяевам, на долю которых оставался бы всегда худший народ, было бы очень трудно подняться. Этого мало, богатейшие хозяева могли бы, постепенно усиливая свои промыслы в ущерб остальным, наконец сделаться монополистами, между тем как теперь, при укоренившемся обычаем способе разделения добычи, богатые не имеют почти никаких преимуществ пред остальными в найме рабочих.
4. Система покрута имеет для работников прелесть лотереи и поддерживает их в надежде при ряде уловистых годов выйти самим в хозяева, надежде, которая от времени до времени и оправдывается, ибо немало есть поморских хозяев, бывших прежде простыми работниками [Данилевский 1862: 116].
Еще с осени или в начале зимы начинают рабочие рядиться, или крутиться, с хозяевами, обыкновенно с теми же, с которыми промышляли в прошлом году. Порядившись, забирают у подъемщика порядочную сумму в задаток, необходимую им как для разных поправок в доме, так и для содержания себя и своих семейств. Каждый хозяин держится своего становища, где у него все рыболовное заведение, и направляет туда свой народ. В начале и в половине марта отправляются покрутчики в путь.
При заключении условия перед отправкой на Мурман Работник получает некоторую сумму денег, например полтинник или рубль — так называемый запивной или заручной, который не идет в общий счет при раскладке промысловых заработков. Заручка хозяином всегда завершается перед походом покрутчиков обедом, на который сзывают промышленников мальчики-зуйки, являющиеся в избы покрутчиков с поклоном и приговором: звали пообедать — пожалуй-ко! Обед прощальный, по обыкновению, бывает сытный и жирный, подправляемый обильным количеством водки, а у тароватого хозяина контрабандным ромом и хересом, привезенным из Норвегии. После угощения рабочие получают от хозяина, вроде наиутствования на дорогу, по деревянной ложке и куску серого толстого сукна для поправки авачуг, кормщику и тяглецу — на две пары, весельщику — на одну [АГВ 1868: № 54; Данилевский 1862: 117].
Жители посада Сумы перед отправлением в путь на Мурман всегда исполняют христианский долг, и перед исповедью, за малым исключением, почти каждый из них отдает в церкви земной поклон народу, прося прощения грехов. Если в путь отправляются на судне, то соблюдают старинный обычай. Один из работников обращается к судохозяину со словами: «Хозяин, благослови путь!» — «Святые отцы благословляют!» — отвечает хозяин. «Праведные Бога молят», — добавляет обыкновенно кормщик. Все вслед за тем молятся в сторону, обращенную к Соловецкому монастырю; потом выкатывается якорь, и судно, сделавши поворот по солнцу, отправляется в путь.
Прибыв на место лова трески, между прочим, заботятся о наживке, которой служат две рыбки: песчанка и мойва. Для улова песчанки промышленники отправляются по вечерам в места, где она появляется, и каждая партия, состоящая из 4 человек и составляющая, так сказать, промысловую единицу, ловит отдельно своим неводом.
Весною, когда ловят мойву, все партии соединяются между собою по четыре, хотя бы они промышляли от разных хозяев, и одна из четырех по очереди постоянно ездит за мойвою, остальные отправляются в море за трескою. Так поступают, во-первых, потому, что мойва недолго остается, редко с конца мая до Петрова дня, но зато в самое уловистое время, которым спешат воспользоваться; а во-вторых, потому, что она ходит гораздо кучнее песчанки и попадается не в столь исключительных местностях, как эта последняя, так что одна четверть промышленников бывает в состоянии продовольствовать ею безостановочный лов остальных трех четвертей, что невозможно при песчанке [Данилевский 1862: 107]. По другим сведениям, промышленники, отправляющиеся за наживкой, собираются вместе, на одно судно, даже от разных хозяев. По улове наживка делится поровну между промысловыми судами. Промышленники, приезжающие за мойвой, в ожидании, пока она из глубины поднимется на поверхность воды, ложатся рядом на песок и предаются сну. По аналогии с тем, что кожи нерп расстилают на снегу для просушки, этих промышленников называют кожею: пришла кожа, пойдем к коже [Максимов 1859: 173-202; АГВ 1847: № 2; 1861: № 17; 1866: № 50].
На основании постоянного и неизменного правила, существующего между всеми поморскими промышленниками за исключением колян, сумма, вырученная за продажу всей наловленной рыбы, делится так, что 2/3 ее идут хозяину, а 1/3 на работников. Эта треть разделяется между ними поровну, так что каждый получает по 1/12 доли, что составляет пай, служащий мерилом улова. Так, если говорят, что на пай пришлось 200 р. ассигнациями, это значит, что ценность улова, добытого на шняку, составляет 2400 р. ассигнациями. В становищах, той же группы по крайней мере, редко случается, чтобы паи у разных хозяев разнились между собою более чем на 20 или на 30 р. ассигнациями. Кроме следующего кормщику пая, хозяин отдает ему еще половину своих 8 паев (половой пай), да он же получает еще так называемый свершонок — определенную сумму денег, которую кормщик всегда себе выговаривает, нанимаясь к хозяину, и которая изменяется от 10 до 50 р. серебром; смотря по репутации, которою он пользуется как по своему искусству, так и по старательности. Кормщик, как мы видели, не только есть распорядитель всего лова и начальник экипажа шняки, но и хранитель хозяйского добра и всех его интересов; поэтому если сам хозяин не присутствует при промысле, то успех предприятия во многом зависит от выбора Кормщика, вследствие сего ему дается значительно большее вознаграждение.
Окончательный рассчет хозяина с работниками производится в Архангельске, после распродажи рыбы.
Зуи, которые бывают в каждом становище в неопределенном числе, по одному на несколько шняк, не получают определенного пая. За исполнение же своей работы зуй с каждых двух тюков получает от той партии, возвратившейся с ловли, которой принадлежит ярус, по треске. Полученную рыбу солит он для себя отдельно, в особливую бочку, и продает в свою пользу в Архангельске, для взноса податей за свою душу. Соль дается ему тем хозяином, с партией которого он прибыл, весом, и ценность ее вычитается потом из его выручки. Расторопные мальчики получают, таким образом, в иной год до 30 р. серебром23. Прежде не определялось, за сколько тюков давать по рыбе, — и давали как кому вздумается. И тут даже много значит протекция. Если зуй — сын приятеля, то ему бросят и рыбу побольше, а иную и сверх счета. Кроме этого обыкновенного своего дохода, зуи имеют еще следующие случайные выгоды. По правилам покрута, вычитается у каждого работника, не отправившегося на шняке на лов вместе со своими товарищами, за каждый раз по целковому из его пая. За эту цену нанимают вместо него кого-либо из зуев, потому что комплект четырех человек необходим для производства лова. Зуи составляют, следовательно, как бы резерв промышленников. Они также иногда пользуются выгодами своего положения, и если большая нужда в подставных работниках, то берут и более целкового за выезд. Этот излишек также попадает на замещаемого работника.
Болезнь, хотя бы и действительная, не избавляет от вычета. Как ни крута может показаться всякому эта мера, но, по мнению г-на Данилевского, «она предписывается необходимостью, потому что какая возможность хозяину или занимающему его место кормщику разбирать, действительная ли болезнь или лень удерживает покрутчика от участия в лове? Без этого вычета, конечно, многие бы пользовались своими полными паями, не выполнив и половины работы, лежащей на них. Такою привилегиею пользовались только в прежние времена, когда у нас отправлялись суда на Шпицберген, грумантские покрутчики. Их так трудно было навербовать, что хозяева принуждены были давать им разного рода льготы» [Данилевский 1862: 124]. В таком правиле мы видим следы развивающейся эксплуатации рабочего капиталистом. В прежнее время, по народному морскому уставу, у больных работников не делалось вычетов не только на Шпицбергене, но и на Новой Земле и в других местах, несмотря на то что промыслы тогда были более развиты, нежели ныне.
Что касается до распределения между рабочим и хозяином результатов труда первого и вообще до положения рабочего Мурманских промыслов, то на этот счет существует два противоположных суждения. Г-ну Данилевскому, автору специального исследования о состоянии рыболовства в России, положение рабочего и вознаграждение его труда кажется очень и очень удовлетворительным, чуть ли не идеально возможным в настоящее время. Напротив, большая часть написавших о мурманском промысле, например г-н Максимов и авторы многих статей, помещенных в АГВ, находят положение рабочего вовсе не привлекательным. Представим сущность мнений обеих сторон. Большинство говорит, что при покруте рабочих хозяин всегда стремится к тому, чтобы по возможности сильнее эксплуатировать артельщиков, так, чтобы по окончании лова как можно меньше доплатить денег рабочему за его труд, а если представится случай, то вместо додачи еще получить от последнего. Во время сбора податей за вторую половину года, в октябре и ноябре месяцах, рабочий обращается к хозяину, у которого работал летом, с просьбой дать ему денег на уплату податей. Хозяин, пользуясь критическим положением рабочего, Дает ему деньги и тут же обязывает его быть работником на следующий тресковый промысел; крестьянин, находясь в стеснительном положении, принимает предлагаемые хозяином условия и обязывается быть у него работником. Потом, в течение зимы, хозяин помогает рабочему в крайней нужде, Дает ему в долг не только деньги, но чаще предметы первой Необходимости: хлеб, одежду, обувь и проч., назначая за них громадную цену, какую только ему вздумается. И это обязательство он продолжает весьма осторожно до марта месяца, то есть до времени, когда работник должен отправиться на промысел. И редкий рабочий может склонить хозяина к тому, чтобы последний поддерживал его семейство по уходе его на промыслы. Вообще же, по отправке работника в путь хозяин прекращает вспомоществование его семейству в том убеждении, что, при плохом промысле, рабочий не возвратит ему и ранее выданного. Таким образом, семейство работника во время его отлучки находится в крайности, и своим 5- и 6-месячным трудом он едва удовлетворяет за забранное ранее и часто возвращается домой с пустыми руками; а иногда бывает и то, что он не в состоянии удовлетворить хозяина своим промыслом и остается у него в долгу, к которому в течение следующей осени и зимы прибавляет новый, входя в кабалу — неоплатный долг, который переходит на его сына и даже внука. Иные из работников забираются, или закабаливают себя, в разных несчастных случаях, на несколько лет вперед. Например, чтобы откупиться от рекрутства и проч., забирают денег 300 р. серебром и закабаливаются богателю лет на 6 и 8.
Во все время производства промысла рабочие находятся на хозяйском содержании. Само собою разумеется, что хозяева стараются кормить их по возможности хуже, чтобы выиграть более барыша. Так что, например, когда один военный чиновник, имевший свой рыбий стан, желая улучшить состояние своих покрученников, доставлял им в изобилии свежей и сытной провизии: солонину, горох, масло, крупу, водку, чай и проч., то все хозяева были этим очень недовольны и просили его вперед не баловать промышленников и не показывать им дурного примера.
Между тем, по словам упомянутых авторов, с чем соглашается и г-н Данилевский, работа на Мурманском берегу сопряжена с такими трудностями и лишениями, как редко где в другом месте. Уже один переход от места жительства рабочих до становищ, на расстояние верст 500 и более, по безлюдным снеговым пустыням до крайности затруднителен. Рабочие сами на себе влекут санки с тяжелым грузом, медленно подвигаясь по подвесеннему снегу, который часто проваливается и покрывается выбоинами, через которые и лошадь с трудом перетащила бы багаж. Обогреваться на пути часто приходится на открытом снегу у огня, а иногда, во время метелей, зарываться в снег. Днем от действия солнца обтают рукавицы и сапоги, и когда их снимут на ночь, то они до того закоченевают, что их невозможно надеть, не отогрев у своего тела. Во время прохода промышленников по всем на пути деревням поднимаются цены на все продовольственные припасы. Наем для проезда лошадей и оленей делается необыкновенно дорого. Достигнув цели своего мучительного странствования — становища, рабочие на все лето располагаются в темных, сырых, холодных и грязных избушках, наполненных самой убийственной атмосферой как от большего стеснения народа, так и от разложения остатков трески и морских водорослей, называемых турою. Зараженный воздух и необходимость продолжительного пребывания в нем, например, до появления наживки вредно отзываются на здоровье рабочего, причиняя ему часто цингу и другие болезни. Самый труд в океане, при быстро сменяющейся погоде, довольно тяжел и неразлучен с опасностями для жизни. И все это вознаграждается только тем, что труженик кое-как сводит концы с концами, не имея возможности обеспечить своего существования. Собрат же его, хозяин, такой же, как и он, крестьянин, ничего подобного не испытывающий и не прилагающий к делу собственного труда или сравнительно весьма мало за то только, что ему удалось так или иначе добыть капитал, получает возможность хорошо устроить свою обстановку: выстроить новенький, обшитый тесом и раскрашенный дом, в котором «и зеркал много, и картины развешены, и полы штучные и крашеные, и во всем проглядывает довольство и изобилие» [Максимов 1859:173-202; АГВ 1847: № 2; 1861: № 44; 1863: № 60; 1866: № 50; 1868: № 54].
Г-н Данилевский берет в основание цифры и на них строит свои выводы... По его словам, распределение результатов труда и капитала, какое существует у поморских промышленников и по которому хозяин получает около 7 1/4 паев и четыре работника вместе имеют только 4 3/4 пая, только с первого взгляда может показаться весьма стеснительным для работников и чересчур уж выгодным для хозяина. Но если принять во внимание, говорит он, что паи, получаемые работниками, составляют для них чистый доход, тогда как приходящиеся на долю хозяину представляют только валовой, из которого нужно вычесть все издержки производства, тогда окажется иное. По его рассчету, при среднем улове можно положить на пай 200 р. ассигнациями, следовательно, всего на 12 паев — 2400 р. ассигнациями. Из них предпринимателю пойдет 1600 р., а всем рабочим 800 р., если не считать полового пая и свершонка, идущих кормчему. Теперь от суммы 1600 р. должны быть отчислены все расходы на производство. Чтобы отделить выгоды предпринимателя мурманских промыслов от выгоды судохозяина или вообще капиталиста, г-ном Данилевским берется в пример такой рыбопромышленник, который ведет свой промысел не на собственный капитал, а на кредит и не имеет ни своего мореходного судна, ни строений в становищах, ибо такие хозяева, по словам Данилевского, составляют большинство. Итак, из 1600 р. ассигнациями вычтем следующие издержки: половой кормщику 100 р., свершонок по среднему рассчету 70 р.24 Соли для соления рыбы 150 пудов — 150 р. Шняка (цена новой хорошей шняки 60 р. серебром, а служба ее продолжается 12 лет, следовательно, в год 5 р. серебром да по 1 р. ежегодной поправки) — 21 р. Ежегодная покупка 4 пудов стоянок, или стеклин, по 5 р. серебром пуд — 70 p.; 1/2 прядины для аростег (10 р. серебром пуд) 17 р. 50 к.; 2000 уд — 52 р. 50 к. Обрезов, бочек и прочей посуды 10 р. 50 к.; палтухов на 5 р., муки 55 пудов, по средним архангельским ценам, если покупать на чистые деньги 140 р.; крупы 10 пудов — 35 р.; дров на 17 р. 50 к.; на наем избы 10 р. 50 к.; на наем амбара 7 р.; за сторожку шняки и снастей лопарями в осеннее и зимнее время 20 р.; обед при отправке покрутчиков их дома, с водкою и сукном на вачуги, 25 р.; кольская выездка, то есть отправка из Колы до становища на нанятых шняках, 21 р.; пища, квартира и вообще содержание в Коле, пребывание в которой до отправки в становища продолжается от одной до двух недель, по 3 р. серебром с человека, 42 р. Прибавим к этому неположенную долю, приходящуюся на каждый год со стоимости первоначального заведения снасти, уд и на разные мелочные расходы, для уравнения счета — только 5 р. 50 к. Итого 820 р. Так как все эти расходы, за исключением половой, кормщику делаются вперед, частью даже за год, то на них надо еще положить проценты. Проценты эти, по трудности доставать для небогатого человека деньги в долг, очень велики. Так как деньгами ему даже редко кто даст, то это делается обыкновенно следующим образом. Помор берет в долг муку у архангельских купцов, часть ее оставляет, как на собственное и своего семейства продовольствие, так и на зиму в становище для будущего года, часть же продает по поморским деревням и на вырученные таким образом деньги снаряжается. Купцы берут в Архангельске за отдаваемую в кредит муку 25% дороже отпускаемой на чистые деньги. К той части, которую помор оставляет для себя и на продовольствие работников, должно, следовательно, прибавить все 25%, на часть же, которую продаст в поморье, он, конечно, берет барыш, но только на номинальную для него цену ее, — на чистые деньги; на действительную же цену, которую он должен будет заплатить при рассчете в Архангельске, он несет убыток, вознаграждая его выгодами с промысла. Следовательно, этот барыш собственно уменьшает платимые им 25% средним числом никак не более, как на 10%, так что положить 15% на 720 р. — 108 р.
Покрутчики забирают из своих паев не менее как на 150 р. каждый, и на эту сумму, следовательно, должно прибавить тоже 15%, итак на 600 р., — 90 р.
Фрахту за доставку наловленной рыбы из становищ в Архангельск но выше приведенному расчету: пай + 10%25 - 220 р.
Так как эта последняя сумма уплачивается уже по продаже рыбы, то на нее процентов не кладется. Итого с прежними 820 р. - 1238 р. [Данилевский 1862:122-123]. Если вычесть эту сумму из 1600 р., то получится чистого дохода предпринимателю 362 р. (а не 312, как выставлено у г-на Данилевского); а это составит 20 с лишним процентов со всего затраченного им капитала, то есть с 1783 р.
Не надобно забывать, что предприниматель получит такой барыш с заимствованного капитала, за вычетом всех процентов с него, и притом в первый же год своей промысловой деятельности; 20 же процентов чистого дохода на заимствованный капитал могут давать немногие промышленные предприятия в других местностях России, и поэтому никак нельзя согласиться с г-ном Данилевским, что хозяин на мурманских промыслах при раздаче добычи не может довольствоваться меньшею долею. Что же касается до рабочего, то следует вспомнить, что значительную часть платы он получает не деньгами, а хлебом и другими продуктами, иногда контрабандным ромом, а также одеждой и обувью. За все эти предметы хозяева назначают такие цены, какие им заблагорассудится. Таким образом, если хозяин навяжет каждому рабочему продуктов и одежды на 100 р. и возьмет только 22%, то со всех четырех он будет иметь 90 р. Эти 90 р. пойдут от хозяина в уплату заимодавцу (15% с 600 р., розданных вперед рабочим, а каждый рабочий от своего пая лишится по 22 1/2 р., и ему будет следовать уже вместо 200 р. только 177 1/2 р. Кроме того, каждый рабочий израсходует путевых издержек от места своего жительства до Колы или до Разноволоцкой станции, по словам покойного промышленника Оскерки, более 22 р. ассигнациями; следовательно, ему останется только около 156 р. Это именно та сумма, которую он выбрал у своего хозяина продуктами и деньгами в течение зимы на содержание себя с семейством и уплату повинностей. Поэтому, на основании же данных, представляемых г-ном Данилевским, необходимо прийти к тому заключению, что простой работник, при рассчете с хозяином останется почти ни с чем и должен снова лезть в долги и быть в вечной зависимости от собрата-капиталиста. Положение кормщика иное; он сверх взятых в зиму 150 р., наравне с другими рабочими, получит еще 170 р., то есть половинный пай и свершонок. Это даст ему возможность удовлетворять всем своим нуждам и, пожалуй, сделать некоторые сбережения, теперь по отношению к валовому доходу (2400 р.) доля рабочего будет составлять 6,5%, доля кормщика 13,5%; всех их 36% (а не 40%, как выходит по исчислению Данилевского); доля хозяина будет равняться 15% валового дохода. Значительный процент (33%) валового дохода (а по вычислению Данилевского — 40%), приходящийся на вознаграждение труда, кажется г-ну Данилевскому вполне достаточным, так что здесь, по его словам, достигается экономический идеал распределения доходов, состоящий в том, что каждый участник в производстве получает долю, равняющуюся всему, что произвел его труд, за исключением издержек производства. По его же словам, в Англии на долю работников приходится всего только 27% валового дохода [Данилевский 1862:126]. Но мы видели уже, что хозяин за свой ничтожный труд получает слишком высокое вознаграждение, что простой рабочий, берущий всего 6%, постоянно остается в долгу у хозяина и что значительный пай, увеличивающий главным образом общую цифру дохода рабочих до 33%, приходится только одному кормщику. Действительно, кормщики получают такое вознаграждение, что, при старательных сбережениях, некоторые из них, поставленные в более благоприятное положение, например по числу работников в семье и проч., могут в течение нескольких лет настолько улучшить свое материальное состояние, что они получают возможность при помощи кредита сами сделаться хозяевами. Но не надобно забывать того, что труды их далеко превосходят труд предпринимателя и обыкновенного рабочего, на это обстоятельство, то есть на выход рабочего, то есть кормщика в самостоятельные хозяева, Данилевский указывает как на факт, нигде почти не повторяющийся и доказывающий справедливость распределения доходов между рабочими и хозяевами. Против этого можно возразить то, что кормщик есть своего рода управляющий или приказчик, и притом самый главный рабочий, а видеть управляющего или приказчика самостоятельным хозяином не составляет ничего необыкновенного во всякого рода торговых и промышленных предприятиях. Что касается до ссылки г-на Данилевского на пример Англии, где рабочие получают только 27% валового дохода, то она ничего не разъясняет, потому что не объяснено, входит ли сюда плата управляющим производством или нет, не указаны проценты, получаемые хозяином (а там часто довольствуются 6 и 7%), и не определена величина остальной затраты на производство.
Если хозяин имеет собственное судно и хотя небольшой капитал, тогда выгоды его значительно увеличатся, ибо он уже не будет платить ни фрахту, ни процентов на занятый капитал, то есть 418 р. в приводимом выше примере; что составит всего 780 р. чистого дохода, или 59% на затраченный капитал в 1320 р. ассигнациями. Это выгоды хозяина от одной артели, но насколько они увеличатся, если таких артелей будет несколько! А мы уже сказали, что у некоторых богачей их бывает до 6 и 7. Если, становясь хозяевами, небогатые предприниматели продолжают исполнять должности кормщика на своей же шняке и присоединяют таким образом к своим хозяйским паям и кормщиковую долю, то и в таком случае барыши предпринимателей возрастают до значительных размеров. Если у хозяина есть братья или сыновья, хотя бы только вышедшие из детского возраста, то и они участвуют как покрутчики в его промысле, и их доля, конечно, увеличивает общий семейный доход.
Прежде нежели перейдем к указанию организации трескового промысла собственно у колян, должны сделать одно замечание, именно то, что, говоря о распределении выгод между поморскими хозяевами и рабочими, мы не могли говорить о всякого рода случайностях, могущих происходить при условии увеличения или уменьшения общего валового дохода от благоприятного или неблагоприятного улова, потому что имеем в виду одни средние выводы.
Промыслы, производимые кольскими жителями, находятся главным образом в руках двух купцов города Колы и немногих значительных мещан. Все прочие жители Колы, равно как и многие из окрестных лопарей и жители ближайшего селения Кандалакши, ловят на них.
Отношения их бывают двоякие:
1. Одни, имеющие средства завести собственную снасть, могли бы ловить сами на себя; но затруднительность сбыта и необходимость забираться в долг всем нужным в течение зимы у немногих кольских торговцев ставит их в зависимость от этих торговцев, и для уплаты своего долга они обязуются поставлять им всю уловленную рыбу с Благовещенья до Петрова дня, то есть в самое уловистое время года. Этот разряд промышленников называется уженщиками. Потому что они производят улов не только своею снастью и на своей шняке, но и на своей ужне, то есть на своем хлебе, и имеют свои веревки. Если у уженщиков нет своей шняки, то они нанимают ее у своего хозяина, платя в год 10 р. с кортомы. Всю рыбу должны они отдавать хозяину по той цене, которую он назначит, не уговариваясь даже о последней предварительно. В первое время лова промышленники сами сушат треску и в сушеном виде передают хозяевам, ту же, которая предназначается для соления, отдают свежею на хозяйские суда, где она и солится, ибо особливых амбаров для соленья здесь нет. Хозяйские суда стоят в становищах, вблизи мест лова, чтобы, по возможности, получать рыбу в самом свежем состоянии, вскорости после ее поимки. Наполнив свои суда, хозяева отправляются в Архангельск, что, однако же, редко бывает раньше конца июля и начала августа. Хотя бы ловцы уплатили рыбою весь свой долг хозяевам, они все же обязаны поставлять им рыбу по той же самой цене непременно до Петрова дня, конечно, уже за чистые деньги или в счет будущих заборов. Нечего и упоминать, что цена, даваемая хозяевами, всегда ниже той, за которую можно было бы продать рыбу по вольной цене по нормам. Так, в 1860 г. давали хозяева за пуд свежей трески 25 к. серебром, вольная же цена была 30 к. серебром и за сушеную платили 1 р. серебром пуд. В 1859 г., когда рыбы было больше, чем в 1860-м, давали хозяева за пуд свежей трески только 60 к. ассигнациями. Эту произвольно назначаемую цену хозяевами можно скорее назвать заработную платою, платимою ими поштучно, чем действительною покупкою рыбы, С Петрова дня, когда начинается свободный лов, продают кольские промышленники свои уловы или тем же хозяевам, или поморам, идущим как в Норвегию, так и обратно или ловящим в соседних становищах. Но в это время лов не так изобилен, как весною, и гораздо затруднительнее, потому что рыба удаляется от берегов и надо ездить верст за сорок за песчанкою. Конечно, случается, что тайком продают они свою рыбу поморам и ранее наступления срока свободного лова. С удалением же поморов прекращаются все пути сбыта. Как он затруднителен к концу лета, можно судить из того, что тогда случается отдавать пуд свежей трески за 2 фунта пшена, а пикшу за один фунт. С уходом поморов и хозяских судов в Архангельске начинают ловить на собственное свое зимнее продовольствие; с наступлением же морозов замораживают треску и опять продают хозяевам, для отправления зимою в Петербург. Но количество идущей туда мороженой трески незначительно. С половины декабря весь лов прекращается с лишком на 3 месяца [Данилевский 1862: 130]. В это время уженщики, равно как и следующая категория промышленников, забирают у хозяев муку и разного рода припасы но цене, вполне зависящей от последних, рублей на 20, 40, 60 и 80, смотря по их нравственности, умению и физической силе; лопарями свыше 20 р. не доверяют.
2. Не имеющие средств завести собственной снасти, как почти все лопари, так и беднейшие из жителей Колы, промышляют на хозяев как работники из определенного покрута. Провизия и снасть хозяйская; шняки же должны быть пополам между промысловыми артелями и хозяевами; именно если шняка хозяйская, то артель платит ему половину назначаемой обыкновенно за шняку кортоми, то есть 5 р. серебром, если же шняка принадлежит промышленникам, то хозяин приплачивает им ту же сумму. За невод, которым могут пользоваться 12 шняк, артельщики платят 10 р. серебром, за стол, чаны, котлы и проч. 5 р. Все эти деньги вычитаются хозяином из промысловой суммы. Уловленная рыба делится пополам между хозяином и промышленниками, и их половина непременно сдается хозяину по той же произвольно назначаемой им цене, которую они платят промышленникам первого разряда. Когда покрученники и их кормщики, по малому улову рыбы или по низкой ее цене, не могут отпромышлять своему хозяину за забранные ими долги, в таком случае обязаны идти от того же хозяина на следующую весну, только с меньшею задачею денег и провизии; в случае же нежелания покрученника идти от старого хозяина на будущее время он обязан отнести последнему свой долг наличными деньгами. Кормщик никакого отличия пред покрученниками не имеет и платы особой от хозяина не получает; но только он ходит на своем хлебе и веревках, которые забирает на счет у хозяина, получая за то полную часть из промысла, без вычета за эти предметы. Когда промышленник потеряет веревку или что другое, хозяин кладет ему на счет, то есть вычитает из его части. Расчет хозяева ведут по окончании промысла, а иногда, или большею частью, смотря по уговору, когда вернутся из Архангельска; денег на руки покрученникам никогда не дают, а все снабжают товаром, нужным и ненужным: контрабандными ромом, чаем, сахаром, съестным, и проч., и проч. [Данилевский 1862: 131 и письмо священника г-на Терентьева].
3. Между колянами есть и такие промышленники, которые, не обязывая себя кредитом, распоряжаются всем промыслом по своему усмотрению. Эти промышленники называются вольными, то есть не имеющими хозяев и уступающими свой промысел покупателям на наличные деньги [АГВ 1868: № 53].
Легко может показаться, говорит г-н Данилевский, что Кольские работники-половинщики находятся на выгоднейшем положении, чем поморские покрутчики, так как они вместо третьей получают половину уловов. Но поморы получают треть стоимости рыбы по архангельским ценам, коляне же хотя и половину, но по произвольно назначаемой хозяевами цене. Положим, в самом деле, что улов был бы такой, который доставляет на пай, по морскому расчету, 200 р. ассигнациями. Кольский работник должен бы по этому получать 300 р. ассигнациями, но мы видели, что в 1860 г. платимая кольскими хозяевами цена была 25 к. серебром за пуд; в Архангельске же цена соленой трески изменялась в начале шестидесятых годов от 60 до 75 к. серебром за пуд, если мы возьмем самую высшую кольскую цену — 25 к. серебром и самую низшую архангельскую — 50 к. серебром26, то и тогда должны уменьшить эти 300 р. в пропорции 25/50, что даст 150 р. ассигнациями. Эту сумму надо, однако же, несколько увеличить, потому что свежая рыба, пролежав в соли, уменьшится немного в весе, именно из пуда свежей невычищенной трески (то есть с головою и со внутренностями) выходит только 25 фунтов соленой; вычищенная поэтому не уменьшится и до 30 фунтов; но если мы примем даже это, очевидно, слишком большое, уменьшение, то нам придется увеличить 150 р. только на одну треть, ибо каждые три пуда соленой трески, проданные в Архангельске, соответствуют четырем пудам, купленным хозяевами в Коле. Это составит 200 р., следовательно, сумму, равную поморскому паю, или, правильнее, меньше поморского пая 42 1/2 рублями, если разделить поровну между всеми четырьмя покрутчиками прибавок, приходящийся на долю кормщика. Но, как мы сказали прежде, поморский покрученник получит (за вычетом издержек на дорогу и процентов за забранные продукты) только 156 р., а с четвертной доли пая кормщика (42 1/2 р.) средняя сумма будет 198 1/2 р. на каждого. Эта последняя сумма будет несколько менее доли кольского промышленника. Но если мы отбросим по 5 р., вычитаемых из доли каждого покрутчика у колян за пользование неводом и другими промысловыми принадлежностями, да примем в расчет то обстоятельство, что польский хозяин на гораздо большую сумму зачтет продуктов своему рабочему и возьмет с них несравненно высший процент, нежели поморский, по отдаленности края и отсутствию каких бы то ни было конкурентов в торговле, в таком случае доля кольского половника не только поровняется с долей поморского третника, но даже значительно понизится против последнего.
Теперь следует перейти к организации сельдяного промысла на Белом море.
Правила, которыми определяется право и степень участия в сельдяном промысле, весьма различны в разных приморских селениях, но все они соображены так, чтобы выгоды всей общины не страдали от преобладающего влияния отдельных лиц и чтобы личные права каждого были по возможности сохранены; только для достижения этой цели избраны различные средства, смотря по местным условиям.
В соседней к селению Кандалакше части моря есть места, известные изобилием в них егорьевских и заледных сельдей, то есть появляющихся в апреле, мае, июне и августе месяцах. Лов на таких местах производится всем миром, и добытое делится по душам следующим образом. Предварительно определяют и решают, сколько душ должны выставить одного работника. Если нужно, например, одного с трех душ, то двор, имеющий 3 души, посылает из числа их одного, имеющий 6 — выставляет двух и т. д. Если же в доме 2 души, то он присоединяется к такому, в котором 4, и оба высылают двух работников. Каждый работник должен принести с собою необходимые орудия лова и соль. Общий улов продается гуртом, вырученные же деньги разделяются по числу участвовавших в ловле работников; эти последние, если были не от одного двора, полученную сумму распределяют по дворам, сообразно с числом имеющихся в них в наличности душ. Затем, если какой двор имеет средства сверх участия в мирском лове, ловит про себя отдельно, то это ему не возбраняется, но только в тех местах, которые не значатся за Миром. Но если окажется где-либо из этих вольных мест лов особенно выгодным, то на следующий год и это место присоединяется к общему мирскому участку. Прочие ловы сельдей, то есть ивановский и осенний, здесь вольные. Таким же образом производится лов в селениях Ковде и Княжой.
В Умбе, где сельдей не так много, лов их организован иначе. Жители четырех деревень: Умбы, Кузы, Оленины и Сальницы собираются на Новый год в Умбу и здесь разделяются на части, называемые четвертями. Кто-нибудь в каждой четверти делается как бы ее представителем, и это не правильным выбором, а как случится. Эти представители мечут жребий, какой участок из принадлежащей волости части моря (простирающейся всего верст на 50) должен достаться какой четверти. Когда жребий развыметан, то в другие годы его уже более не бросают, а порядок, в котором четверти пользуются участками, идет, как говорится здесь, околицею, то есть четверти каждый год чередуются. Каждая четверть разделяется на 10 дружин, или партий; это разделение делается по взаимному согласию: кому с кем удобнее быть в дружине, те и ладятся между собою. Таким образом составляется 30 дружин, а как во всех четырех деревнях 280 душ, то в 20 дружинах придется по 9, а в 10 — по 10 человек. Дружины каждой четверти опять мечут между собой жребий, указывающий, какой дружине какая должна достаться тоня — место лова. При каждой тоне есть две избушки, в которых живут промышленники во время лова. На таких тонях для членов каждой дружины лов уже круглый год вольный не на одних сельдей, а на всю рыбу вообще, в том числе и на семгу. Добычу делят члены дружины поровну. Если у какой дружины не хватит средств для заведения неводов или времени (за отправлением на Мурманский берег или другими занятиями), то она продает свою тоню кому хочет: другой ли дружине или отдельному лицу.
В Кузомени, где количество сельдей незначительно, лов их не ограничен никакими условиями. Он — вольный; но так как сельди попадаются лишь у самого устья реки Варзухи, то при этом соблюдается только одно условие, именно, чтобы тот, кто первый приехал на устье, первый бы и тянул невод.
Когда первый вытащил свой невод, тогда может закидывать за ним приехавший, начиная с места, где первый вытянул, и так далее тем же порядком. Здесь сельди пополняются только с весны; в конце мая они мечут икру, а после Ильина дня их уже не бывает. Они служат только для непосредственного употребления в пищу [Данилевский 1862: 20-21]. Но главный сельдяной лов совершается в с. Сороке и ближайших к ней Выгском — острове Шижне и Сухом Наволоке. Он производится по причине избытка рыбы без всякого ограничения: каждое семейство ловит на себя столько, сколько позволяют силы, и там, где ему угодно [Данилевский 1862: 20-21]. При ловле часто составляются маленькие артели, состоящие из двух хозяев или дворов. Два карбаса, из которых на каждом бывает по три человека, ловят рыбу двумя неводами, забрасывая их один после другого. Выловленную таким образом рыбу делят обыкновенно на десять паев, хотя в работе только шесть человек. Владельцам карбаса идет по три пая, работникам (четырем человекам) по одному [Максимов 1859: 294]. Переходя к организации семужьего лова на прибрежье Белого моря и на впадающих в него реках, нельзя не привести, как и при описания сельдяного лова, примеров главнейших видоизменений ее.
Начнем с одного из наиболее замечательных по количеству ловимой в нем семги месте — с селений по р. Варзуге.
К деревне Варзуге, лежащей в 18 верстах от устья реки того же имени, приписаны в одно общество: деревни Кузомень, при устье Варзухи; Кашкаренцы и часть Оленицы, на западе от нее, и Чаванган, Тетрина, Стрельня, Чапома и часть Пялицы, — на востоке всего 987 душ. Все домохозяева собираются на Новый год, из трех лет — два раза в Варзугу и один в Кузомень, для продажи с аукциона мест, где ловится семга. Все 987 душ разделены на пять частей, называемых ярлыками. Записанные раз в ярлык в нем и остаются новой ревизии, после которой расписываются вновь. Это Разделение на ярлыки сделано, собственно, во избежание неразлучных с такою продажею шума и сумятицы. Каждый ярлык собирается в особой избе. Для наивозможно большего уравнения выгод каждый ярлык имеет свою долю в каждом из рыболовных участков; но эти участки разделены на пять частей не в действительности, а только идеально, то есть, собственно, разделены не участки, а право пользования ими. Один и тот же покупатель может купить какой-нибудь участок, например забор при селе Варзуге, у всех пяти ярлыков, и в таком только случае пользуется всем ловом у этого забора безраздельно. Но он может также купить его только у одного или некоторых, а не у всех ярлыков, и тогда будет владеть ловом сообща с другими, купившими у остальных ярлыков. Каждый из этих покупателей не будет, однако же, владеть определенною частью забора, а лишь пользоваться одною или несколькими пятыми долями общего улова. Так как каждый ярлык продает свои доли в отдельной избе, то и приходится, что одни продают в общей сложности дешевле, а другие дороже, но разница эта никогда не составляет более 3 р. ассигнациями на душу в каждом ярлыке, обыкновенно же гораздо менее. Деньги за проданные участки каждый ярлык получает отдельно и делит их поровну по душам, причем прежде всего очищаются подати, а затем остальные деньги раздают по рукам. Само собою разумеется, что из общей суммы, таким образом собранной, сами покупатели также получают свою подушную долю. В число этих участков входят: морские тони, лов в реках Чаванге, Чапоме и других, впадающих в море на пространстве берега, принадлежащего общине, и два забора: один в реке Киче, впадающей в Варзугу против самой Кузомени, с одною мережею; другой в Варзуге, при деревне того же имени, с тремя мережами. Такое устройство семужьего лова представляет ту значительную выгоду, что затрудняет снятие лучших участков, каковы заборы, всегда одним и тем же лицом за дешевую цену, ибо разделение каждого участка на пять частей дозволяет покупать их каждому, а не одним богачам, да и самый торг, производимый одновременно в пяти различных избах, затрудняет стачки. Действительно, например, в 1860 г. забор был взят не одним богачом, а несколькими лицами. В 1859 г. от продажи участков пришлось кругом от 37 до 40 р. ассигнациями на душу, следовательно, всего около 11 ООО р. серебром, а в 1858 г. только по 17 р. ассигнациями, всего около 4800 р. серебром. Сверх денег, приходящихся на каждую душу от продажи участков, беднейшие из жителей имеют от семужьего лова еще ту выгоду, что у снявших участки сидят на тонях из покрута, то есть из доли в улове, получая из него пятую рыбу. Купившие право на лов обыкновенно продают семгу свежею покупателям, наезжающим сюда из Архангельска в главное время лова; эти последние уже сами солят ее. Семгу же, ловимую раньше приезда покупщиков, солят сами ловцы; ее скупают приезжие, которые для этого с весами за плечами обходят все прибрежье, где производится лов. Деревни Терского берега: Тетрино, Стрельня, Чапома, из лежащих уже по Терскому берегу, причисляются еще относительно семужьего лова, как мы сказали, к Варзугскому обществу; к нему же принадлежит еще половина следующей за Чапомой деревни Пялицы, другая половина которой сама распоряжается ловом в своих дачах. В реке Пялице, на которой стоит деревня, забивается забор. Часть его, принадлежащая к Варзугскому обществу, устраивается и продается по заведенному там порядку, другая же часть строится на иждивение жителей остальной половины деревни, которые пользуются рыбою из него подушно, точно так, как в Поное. Между Пялицею и Поноем и далеко за Поноем нет уже ни одной русской деревни, и в отношении к семужьему лову Поной составляет одно общество с ближайшими лопарскими погостами: Понойским, Соснавецким, Лумбовским и Иоканским; всего в обществе русских и лопарей 317 душ. Каждый из этих погостов имеет ему принадлежащие морские тони; в Понойском же погосте даже тони, принадлежащие русским его жителям, не смешиваются с лопарскими. Число тоней каждого погоста, как зависящих от условий местности, не может быть уравнено, но к каждой тони того же погоста приписывается одинаковое число душ. Так, в Понойском принадлежит русским, которых 21 душа, 7 тоней, так что к каждой приписывается по три души. Распределение тоней делается по жребию, а потом до новой ревизии ими меняются по очереди. Одна из морских тоней в Понойских дачах — Орловская, у мыса того же имени, на котором стоит маяк, по особливой своей выгодности не причислена ни к одному из погостов, а принадлежит всему обществу, даже и иоканцам, связь которых этим, впрочем, и ограничивается. Орловская тоня продается с аукциона, и выручаемые за нее деньги идут на морские расходы, как, например: на наем отводной квартиры и т. п. На тонях ловят завесками, которые выставляют в расстоянии от 50 до 200 саженей от берега с какого-нибудь мыса, так, чтобы отверстием завески были обращены к губе. Морской лов начинается с половины июня и продолжается до 20 июля; прекратившись на время сенокосных работ, он снова начинается с 1 августа. Морским ловом, следовательно, занимаются все погосты Понойского общества, каждый про себя, и, за исключением Орловской тони, в этом отношении они не имеют между собою никакой связи. Но речной лов (кроме иоканцев, слишком отдаленных и притом имеющих у себя дома хорошие реки) у всех у них общий, в реке Поное, единственном значительном притоке Белого моря на Терском берегу. В Иоканском погосте считается 111 душ, так что в Понойском речном лове принимают участие не все 317 душ, составляющих Понойское общество, а только 206.
По спадению воды устраивается на реке Поное забор к Ильину дню. Забор устраивается жителями деревни Поноя, как живущими на месте; прочие же погосты непосредственно не участвуют в его постройке, а уплачивают за нее деньгами по следующему расчету. Все участвующие в заборном лове ловят также поездами и гарвами перед забором. Для лова поездами необходимо быть двум лодкам, чтобы тянуть эту сеть за оба конца ее греблею, и в каждой лодке двум человекам, из которых один гребет, а другой правит и держит тетиву поезда. Поэтому каждые четыре человека составляют артель, имеющую право на один пай из заборного улова, и платят 12 р. серебром или 6 с лодки за постройку забора; эти деньги идут тем, которые взяли на себя постройку его, как в вознаграждение их работы, так и на покупку и доставку нужного для этого леса. Первые уловы в заборе идут на общественные расходы, как, например, на наем гребцов для подвод под разъезжающих по казенной надобности и т. д., а также на покрытие всех издержек по устройству забора, каковы: веревки, канаты, гвозди и прочее, кроме леса, который приобретается из других источников. Затем крупная рыба продается наезжающим к этому времени в Поной скупщикам, и вырученные деньги делятся поровну на каждый пай, которых всего около пятидесяти. Мелкая же рыбка делится подушно натурою. В Поное, как и в других местностях Терского берега, где устройством забора и производством промысла жители занимаются всем миром, этим делом заправляет одно лицо, опытное в этом занятии, выбранное из среды крестьян, — это заборщик. К обязанности его принадлежит добывание из тайников, соление и продажа рыбы, хранение у себя вырученных денег и производство с согласия общества всяких расходов. Заборщик за свой труд получает известный процент с выловленной семги [АГВ 1861: №34].
К Ивану Постному (29 августа), когда морской лов семги оканчивается, собираются из погостов все желающие участвовать в лове гарвами и поездами в Поной. Все лодки стоят у берега; весь народ молится, затем разом бросается в лодки. С лодок каждый спешит забить в выбранном им месте по два-три кола для означения того, что берет его в свое владение. После добывают уже большее число кольев, чтобы составить небольшой закол и образовать таким образом завод, в который ставят гарвы, ими ловят, и уже каждый на себя, всю осень. День для начала лова начинается по общему согласию. Пойманную рыбу промышленники сами никогда не солят, а продают свежею съезжающимся в Поной скупщикам. Но так как по отдаленности места скупщиков в иной раз бывает очень мало, то цены зависят не только от степени уловов, но и от числа скупщиков. Бывали годы, что приезжал один только купец, и, тогда, конечно, он покупал семгу почем хотел. В последнее время этого уже не случалось, и цены стояли здесь на одной высоте с другими местами Беломорского побережья.
На тех же основаниях, как в Варзуге, производится лов и в Суме, но только гораздо проще, потому что и число душ в Сумском посаде гораздо меньше, чем в Верзугской волости, и лов семги несравненно менее значителен. Здесь тоже Устраивается забор. При малой воде забор делается ниже порога, при большой же — на самом пороге. Сверх забора, в Котором одна мережа, лов производится еще гарвами, из которых шесть ставятся в определенных местах, а четыре где угодно. Поездами ловят мало. Право на лов всеми этими средствами продается с аукциона; но, по незначительности выручаемой суммы, она не раздается по рукам, а идет на общественные расходы посада.
Иначе организован лов семги в Умбе, по крайней мере та часть его, которая производится посредством забора.
В Умбе, немного повыше порога, ежегодно устраивается забор. К этой работе приступают в то время, когда вода западает. Для устройства все соединяются по 5 душ, и каждый пяток выставляет одного работника; эти работники городят забор бесплатно, материал же на него идет из общего леса. Ранее 1 января общество отдает забор, как в аренду, кому-нибудь из местных богачей, который не назначает определенной цены за пользование забором в течение года, а рядится лишь о цене семги, то есть постановляет условие, почем ему платить обществу за каждый пуд семги, пойманный у забора. Взявший забор вносит за все 280 душ, приписанных к Умбе, подати вперед за будущее полугодие. Нужда в деньгах для уплаты податей составляет причину, почему соглашаются на дешевую цену за семгу. Когда наступит лов, то те же работники, которые строили забор, вынимают семгу из его мереж, разрезают ее, чистят и свежею продают арендатору, а он уже солит ее. Следовательно, на этих работниках лежит как бы общественная повинность. Если семги по предварительно условленной цене не хватит на покрытие податей, вперед уже уплаченных за полугодие, то каждый обязан приплатить арендатору по скольку придется с души. Ежели же останется излишек, то откупивший забор берет его по той же цене и опять уплачивает подати вперед за следующее полугодие; и тут опять, если эта сумма не окупится, то крестьяне доплачивают, если же останется излишек, то его выплачивает наниматель, — и эти деньги делятся уже по рукам. Уговорная цена за семгу меняется от 1 р. до 2 р. 50 к. серебром. Так как действительная цена семги больше, то очевидно, что откупающий забор не только никогда не может потерять убытка, но всегда должен оставаться в значительных барышах; притом он получает их решительно ничем не рискуя, ибо, собственно говоря, он тут только дает деньги в долг под верный залог — будущии улов семги, оцененный им же самим в половину, а иногда и в три и в четыре раза дешевле против настоящей его стоимости. Сверх того он обеспечен на случай могущего быть недолова, ибо так или иначе семгою или деньгами крестьяне всегда должны уплатить ему свой долг. Далее он берет за свою ссуду большею частию огромные проценты, потому что залог свой — семгу всегда продает сам вдвое дороже уговорной цены. Наконец, все издержки производства падают не на него, а на его должников, которые, соединяя все три мыслимых права на получение дохода, то есть право собственности на принадлежащую им рыбу, право, даваемое капиталом, употребленным на издержки производства (забор устроен из их же леса), и право труда, которым устроен забор и добыта из него рыба, несмотря на то пользуются ничтожнейшею частью этого дохода. Какая разница с Варгузою, где всякий торгующийся на рыболовные участки возвышает на них цену, сообразуясь с полученными от рыболовства в прошедших годах выгодами, а если потом и получает большие барыши, то как справедливое вознаграждение за принятый на себя риск, ибо нередко случается оставаться и в убытке, так что в общей сложности выгода всегда остается на стороне правомерного владельца вод — общины. Об Умбенском лове семги в море уже упомянуто при сельдяном лове. Против методы пользования им ничего нельзя сказать — он устроен сообразно выгодам большинства.
В Кандалакше устройство лова уже несколько лучше, чем в только что описанной местности. К этой деревне принадлежит три реки: Нива, на которой построены деревня Кольвица — влево и Ловшеньга — вправо от Нивы. Все эти реки перегораживаются ежегодно заборами; две трети здешних жителей, которых всего 195 душ, приписаны к Нивскому, а одна треть к Колковицкому забору. Две трети жителей, владеющие Нивою, разделяются между собою опять на две части, из коих одна берет себе забор, а другая пользуется сетным ловом перед забором, даже и в то время, когда этот Последний не устроен. Та треть, которой на долю достанется Колвица, вся ловит у забора. Владение этими частями идет околом, то есть каждая треть владеет один год забором в Ниве, на другой там же сетным ловом, а на третий Колвицею. Те, которым достаются заборы, передают их какому-нибудь богатому крестьянину. Устройство забора стоит до 200 р. серебром Крестьяне получают доход обыкновенно по 2 р. серебром на душу; строитель забора получает, конечно за исключением всех издержек, гораздо больше. Части эти берутся деньгами после продажи семги. Здесь, следовательно, устройство промыслов уже гораздо лучше, чем в Умбе, в том отношении, что рыбе не назначается наперед условленная цена, гораздо низшая настоящей, но получается крестьянами известная доля улова, а остальная хотя и уступается, но не даром, а за действительное участие в издержках производства, то есть за постройку забора. Сверх заборного лова все крестьяне участвуют еще в лове по тоням в море, к числу которых, впрочем, причисляются как река Ловшенга, так и некоторые пресноводные озера, в которых промышляют большею частию сигов. На каждые 13 душ приходится по одной тоне; следовательно, всех тонь 15. После ревизии все разделяются на партии, или артели, и мечут жребий: которой какая должна достаться тоня: после того тони уже каждый год и здесь идут околицею: которой артели принадлежала, например, первая по порядку тоня, той на следующий год достанется вторая, второй третья и так до последней, которая переходит на первую. Нередко участники артелей передавали право лова на тоне одному из-за части. Таким образом, налавливается в год пудов до 200 и более семги, которую продают в Архангельске: осеннюю по 7 и 8 р. серебром, межень же и закройку по 4 и 5 р. серебром.
В Сороке нет забора; места же в реке распределяются жеребьем подушно. Каждый бьет свой закол в доставшемся ему месте. Лов здесь вообще незначителен.
В Ковде около 200 душ. В море им принадлежит 5 мест удобных для лова семги тоней. Незначительность этого числа не позволяет распределять их жеребьем подушно, а потому они отдаются от общества внаем рублей за 100 и за 200, смотря по году. Деньги эти идут в уплату податей. В реке забивается забор. Забор устраивается на общественное иждивение и общими трудами.
В те годы, когда забор в Ковде устраивается, семгу солят сообща и продают всю заодно в Архангельске, позднюю же — местным покупателям, которые везут ее на Шунгскую ярмарку. Вырученные таким образом деньги делят подушно. В хорошие годы достается от 4 до 5 р. серебром на брата. Из этого также видно, что выгодное для общества хозяйственное управление семужьим ловом весьма возможно, даже без отдачи его внаймы по паям, как это делается в Варзуге.
Организация Печорского лова совершенно различна в двух соседних волостях, занимающихся им, — Пустозерской и Усть-Цилемской. Это различие зависит от нескольких причин.
1. Оттого, что в части Печоры, принадлежащей Низовой Пустозерской волости рыбы гораздо больше, чем в верхней ее части, принадлежащей Усть-Цильме. 2. Для жителей Пустозерской волости рыболовство составляет главный источник доходов: хлебопашества нет вовсе, скотоводство незначительно, оленеводство же есть достояние немногих богатых семейств. В Усть-Цильме совершенно наоборот, рыболовство составляет только подспорье другим источникам доходов, преимущественно скотоводству и земледелию. Обе эти причины требуют, чтобы выгоды от рыболовства были гораздо равномернее распределены в Пустозерске, чем в Усть-Цильме. 3. Население Пустозерской волости рассеяно на пространстве 120 верст от деревни Великовисочной до Куи, лежащих притом при различных рукавах Печоры, как на материке, так и на островах. Между тем двухтысячное население Усть-Цилемской волости все сосредоточено в одном селе Усть-Цильме, в котором 300 дворов и которое после Архангельска едва ли не самое населенное место в губернии, ибо богатая 6-тысячная Ижемская волость состоит из множества отдаленных деревень. Поэтому каждая из пустозерских деревень может получать большую часть своих рыболовных дач в своем соседстве, тогда как усть-цилемцы необходимо должны рассеяться для рыболовства по всему 250-верстному протяжению принадлежащей им части Печоры. 4. Наконец, у Пустозерска есть и морские дачи, которых нет у Усть-Цильмы. Лов в них должен быть, конечно, совершенно иначе устроен, нежели в реке.
При ревизии собираются в городок, то есть собственно в Пустозерске, хозяева семейств из всех 17 деревень. Все жители их разделяются на десять сотен; в какой деревне не хватает ста душ, к той прибавляют из других. Потом определяют, сколько иметь поплавней27 на каждую сотню и в каких местах. Места эти назначают так, чтобы каждой сотне не все они достались поблизости тех деревень, из которых она составлена, а некоторые выше, другие же ниже их, для уравнения, по возможности, шансов улова так, чтобы и верхняя сотня пользовалась более богатым низовым ловом, и нижние получили бы несколько менее выгодных мест в верховьях всей дачи. Каждая сотня распределяет потом пришедшие ей участки между составляющими ее деревнями. Так, например, деревня Никитца имеет: два поплавня в границе своих дач, третий в Юшине (верст 70 ниже Никитцы), четвертый у Пыземца (верст 100 выше) и, наконец, пятый, состоящий из двух половин, именно 1/2 поплавня в Куе и 1/2 поплавня у урочища Конец-Куста (гораздо ниже Куи). Далее, в каждой деревне распределяется, по скольку душ должно прийтись на поплавень, при этом в расчете одни лишь удобные участки. Так, например, в Никитце, где 75 душ, распределяются между ними сначала только первые три участка (два, лежащие в их дачах, и третий Юшинской), так что к каждому приписывается по 25 душ, которые каждый год чередуются в их пользовании. Четвертый — Пилемецкий — поплавень отдается на куйскую церковь, к приходу которой принадлежит Никитца. Наконец, два полупоплавня, Куйский и Кустский, составляют добавочный поплавец — о нем упомянуто будет после. На каждый поплавень нужно, смотря по плесу, 5 и 6 работников, и на столько же паев разделяют его, приписывая к каждому паю по ровному числу душ, которое, следовательно, не одинаково для разных поплавней. В Никитце, например, приходится на пай по 5 душ. У кого в семье 5 душ, тот выставляет от себя работника, свою долю сетей, веревок и т. д. и пользуется полным паем; у кого же нет 5 душ, тот соединяется с кем-либо другим, и они уже вместе выставляют должное количество сетей и работника. Работники нанимаются (хотя бы они были из того семейства, которое его выставляет) за деньги или из части в улове и в этом последнем случае называются покрутчиками. Прежде покрутчики шли не менее как из 1/2 целого пая, теперь же идут и за 1/3. Добыча делится свежею или уже после посола сначала на паи, а потом уже, если пай составной, делится он по душам, за вычетом доли покрутчика. Добавочный поплавень делится отдельно от главных, и из него также составляют несколько паев; в Никитце так же 5 паев, как и на главных, следовательно, число душ, которым принадлежит пай, возрастает тут до 15. Обыкновенно этим поплавнем не ловят те, которым он принадлежит, а продается ими тем, кому он сподручнее, и вырученные деньги разделяются по душам.
Все сказанное здесь о распределении участков относится собственно к речному семужьему лову. Для распределения омулевых поплавней придерживаются того правила, что где семужий поплавень там и омулевый. Но так как омули идут не по всем плесам, по которым идет семга, то в таком случае заменяют их неводами. Самая верхняя деревня — Великовисочная получает на свою долю только поплавни, которые придутся ей, в низовьях Печоры; в ее же собственных дачах, по местным условиям, поплавки заменяются неводами. Во всей Пустозерской волости считается теперь 40 речных семужьих поплавней и немногим менее омулевых28. Таково устройство Пустозерского осеннего речного лова. По количеству улавливаемой рыбы он много уступает весеннему, но зато несравненно превосходит его ценностью своих уловов, состоящих главнейше из семги и омулей — самой дорогой из белой рыбы после нельмы.
Поплавни, которыми производится осенний лов семги, — это род сети от 200 до 215 саженей длиною; они, как сказано выше, составляются из многих сетей (до 10 и более), которые свирываются, то есть сплетаются вместе. Каждый хозяин пришивает к поплавню свою часть. Поплавень с веревками обходится в 57 р. серебром и более. С каждою сетью ездит карбас с 5 или 6 рабочими, которые тянут ее вдоль реки, пока не доплывут до чужого участка. Подплыв к началу чужого участка, вынимают сети и рыбу и возвращаются обратно на лодке. По возвращении первого отправляется второй карбас и т. д. [ОПК; Максимов 1859: 237].
Весенний речной лов — неводной и вольный, то есть производится в дачах каждой деревни кому где угодно. В это время преимущественно ловится сиг, нельма, зеледь, щука и налим. По существующим здесь обычаям, весенний улов идет собственно на хлеб, вымениваемый у чердынцев на рыбу; осенний же покрывает главным образом уплату податей и другие домашние нужды. Неводы длиною от 100 до 400 саженей. Стоимость его (в 300 саженей) с веревками — 80 р. серебром. Их также иногда сшивают из нескольких сетей. Неводами ловят около берега, тоже по известному направлению. Выбрав невод и рыбу обратно, за ними следуют с другим неводом [ОПК].
Морские тони распределяются совершенно независимо от речных, и притом тони в Болванской губе отдельно от Загубных, так что все получают свои доли в той и другой местности. В Болванской губе 7 общественных тонь, разделенных на паи — от 6 до 14 в каждой; всех паев 80; каждый пай составляется из участков 11 душ [ОПК]. Артели в 11 душ распределяются по тоням сначала по жребию, а потом чередуются в пользовании ими. В Загубье только 4 общественные тони; в них 50 паев. На каждую из этих тоней приходится, следовательно, четвертая часть всего пустозерского населения, то есть около 250 душ, которые ежегодно чередуются во владении ими. Так как каждая тоня разделена на 12 паев, то на пай приходится здесь по 21 душе. Каждые 11 душ, имеющие пай в Болванской губе, и каждая 21 душа, владеющая паем в Загубье, высылают по работнику, приходящиеся на их долю количества сетей и кольев, лодку и хлеб. За то получают они 2/3 всего улова, работник же, если нанялся из покрута, только 1/3. Здесь доля покрутчика больше, чем на речном лове, потому что работа гораздо труднее и ему надо пробыть большую часть лета вне дома на пустынных берегах моря. Впрочем, редко бывает, чтобы партии или артели посылали от себя работника и делили потом между собою добычу. Обыкновенно бедные продают свою воду богатым отпускателям, которых много в Пустозерской волости, потому что для отпуска необходимо скупить воду (несколько участков), завесть сети, иметь запасы продовольствия, чего бедный предприниматель не в состоянии. Участки ценятся по прошлогоднему улову семги; на каком участке в истекшем году улов был более удачен, тот продается на будущее лето дороже [АГВ 1860: № 49; 1863: № 39; ОПК]. Если кто скупит все души пая, то дележ идет только между ним и его работником, если же кто скупит часть, например 15 в Загубской тоне, то остальные 6 участвуют во всех расходах и получают Уз того, что придется на 6 душ из улова всего пая, Уз же и от них идет покрутчику. Часто нанимаются работники и из-за денег, рублей по 10 и более серебром за сход, на всем готовом во время лова. Хотя в хорошие годы, когда на пай приходилось рублей по 200 ассигнациями, покрутчику приходится и вдвое больше этого (66 р. серебром), но зато тут доход его верен, и он обеспечен от недоловов, подобных, например, 1860 г., когда на пай не пришлось и по 2 пуда, то есть менее чем по 12 р. серебром29.
Кроме этих общественных тоней, есть еще тони как в Болванской губе, так и в Загубье, принадлежащие духовенству Пустозерского прихода и известные под именем Поповских. Эти тони отдаются духовенством внаем по ценам, которые в хорошие годы доходят до 1500 р. ассигнациями30.
При ловле семги в Болванской губе и на взморье каждый пайщик, покрутчик или рабочий должен иметь 300 саженей сетей, таких, какие употребляются для поплавки, и 30 с лишним кольев; колья вбиваются в дно, в 10 саженей один от другого, начиная от берега перпендикулярно но направлению к морю. На эти колья вывешиваются и прикрепляются внизу каменьями сети всех пайщиков каждой тони, сети эти называют переметными, а вся линия, составленная из них, также носит название тони. Во время морского прилива сети покрываются водою, и семга, плавая, попадает в ячеи [ОПК]. Для лова в озерах и висках существуют тоже определенные правила. Ближние озера разделены но деревням. Приписанные к деревне опять разделяются на две или на три части, и такою частью владеет по очереди каждая половина или треть населения, ежегодно переменяясь. Лов производится в них с заморозков и продолжается всю зиму подледными неводами и пущальницами. Каждая душа должна участвовать в составе невода, доставляя для этого по сети, из которых он сшивается; если есть лишние души, то на них раскладываются подборы, веревки и прочие принадлежности лова. Если лов неводной, то все ловят сообща и пойманную рыбу делят поровну. Зимним озерным ловом добывают преимущественно пелядей и чиров. Зимою ловят также неводами и пущальницами по шарам Печоры сигов, а удочками налимов и щук. Этот лов вольный. В висках ловят обыкновенно неводами. Так, в Великой виске хозяева тянут неводы каждый день по очереди и добытую рыбу ежедневно делят по числу душ. Тянувший имеет лишь то преимущество, что может на выбор взять себе до раздела 20 фунтов лучшей рыбы. В так называемой Великой Виске, впадающей в Печору при селении Великовисочном, самом верхнем и самом многолюдном во всей Пустозерской волости, забор считается общественным, потому что устраивается всем обществом, и рыба, попадающая в него, разделяется ежедневно по душам. Против самого селения, где Виска разделяется при мелководье на рукава, устраивает, когда вода совсем уже упадет, то есть во второй половине августа, каждый, кому только угодно, свой забор, которых бывает до 30.
В Усть-Цилемской волости устройство и правила лова гораздо проще. Желающие ловить вместе на одной тоне составляют артель и выбирают место для своего лова; при образовании артели всякий может к ней пристать, и вообще это разделение на артели делается полюбовно, без всяких определенных правил. Осенью ловят одни артели неводами, другие поплавнями; последние артели надеются преимущественно на лов семги, первые же — на лов белой рыбы: сигов и омулей31. Надо заметить, что для этих последних в Усть-Цилемских дачах не держат особливых, более частых, поплавней. Часто случается, что неводная и поплавная артели ловят в одной и той же местности. Как та, так и другая разделяются всегда на две половины, из которых каждая ловит поденно, между тем как другая просушивает свои сети. Улов делится между членами артели свежею рыбою — весом, сообразно количеству доставленных каждым снастей. Потом каждый солит уже про себя доставшуюся на его долю рыбу. Невод или поплавень или принадлежит весь одному семейству, если оно многочисленно, или бывает составной, то есть принадлежит нескольким одиноким или малодушным хозяевам, соединившимся вместе32. На невод нужно бывает от 5 до 6 работников, считая в том числе и женщин, и его закидывают от 8 до 10 раз в сутки, потому что он недлинен — редко в 200 саженей, узок и, следовательно, скоро тянется. Поплавни здешние обыкновенно меньше пустозерских, и для действия ими нужно три человека, из коих один гребет, а двое выметывают; эти двое же и вытягивают поплавень из воды в лодку. Усть-Цилемских неводов и поплавней всего около трехсот. Так как отправившиеся на лов проводят на нем вдали от своих домов месяца два, а часто и целое лето, если между весенним и осенним ловами не бывает перерыва, то они на каждой тоне устраивают по нескольку плетенных из прутьев сараев, которые покрываются толстым слоем свежей травы, и в них часто живут со всем семейством, потому что при ловле семги помогают женщины и дети. Пустозеры редко делают себе такие временные жилища, потому что большею частью ловят вблизи своих деревень. У тех и других строго соблюдается правило не ловить по воскресеньям и праздникам. В эти дни каждая артель закидывает невод и поплавень только для того, чтобы добыть рыбы на варю. Если же случится, что при этом много попадет рыбы, то или посолив ее на общий счет, или свежею посылают в свои деревни для раздачи бедным, преимущественно одиноким старухам, которые не имеют возможности принимать какого-либо участия в лове. При весеннем и зимнем ловах в Усть-Цильме руководствуются теми же правилами, как и в Пустозерске33. В Зимней Золотице Архангельского уезда рыбными тонями на морском берегу владеют четвертями. Четвертей четыре; в каждой по 60 душ. Каждая четверть получает ежегодно одну из самолучших головных тонь, среднюю и худшую. Сидевший на самолучшей тоне на следующий год уступает тому в своей четверти, кто сидел на худшей, и таким образом чередуется до тех пор, пока всем в четверти не достанется сидеть и на худшей, и на лучшей тоне, но и при таком порядке бывают злоупотребления: бедные сдают души на тони, иногда рубля за три, богатым семейным, которые теснят средних, однодушных, тем, что заставляют их садиться на тоню, и разумеется, нехорошую, но нескольку человек. Таким образом, на средних, то есть ни богатых, ни бедных, но однодушных, достается иногда только по пуду семги, и, значит, лето бедным крестьянином потеряно из одного пуда. Между тем как иногда два, а чаще один богач, набравши душ у бедных, сидит все лето один и сам получает то, что средняки делят на пятерых. Реку Золотицу отдают в аренду сами крестьяне, но на какой предмет идут у них арендные деньги, это известно только мироедам [Владимирец].
Жители Пинежского уезда довольствуются рыбной ловлей по ближайшим рекам и окрестным озерам, а в дальних морских промыслах не участвуют. В реках и озерах, лежащих в необитаемых местах, пользуется всякий невозбранно. Что же касается до ближайших рыбных угодий, то там, где рыболовство не составляет важного источника для благосостояния жителей, там нет особенно правильного пользования ими и вода не разделяется на паи. Но при всем том пользование ловлею рыбы в известных речках и озерах признается принадлежностью известных деревень по давности владения, и святость этого коренного начала не нарушается. Из этого должно исключить рыбные места, поступившие в мирские оброчные статьи, которыми пользуются только взявшия их в аренду. Главнейший лов семги и других рыб для продажи их в столицы производится по рекам Пинеге, Кулою, Сояне и Немнюге. По Пинеге каждое селение знает, от какого до какого места дозволяется ему ловить рыбу, и предел, за который нельзя проплыть. По Кулою же и Сояне рыбный промысел делится на участки по числу владетелей на основании давности владения, как долевая земля. Если причисляется к деревне новый член, то он принимается с наделом землею под пашню, сенокос и усадьбу и с дачею Рыболовного участка.
По р. Пинеге иногда на одном участке ловят несколько ловцев. Это предвидится ранее промысла, и потому желающие ловить рыбу заблаговременно входят между собою в соглашение. Они совместно избирают удобное к ловле место, называемое тонею, осматривают его и очищают дно реки от завалов, засорин и других задев, а потом ловят. При производстве ловли соблюдают переменную очередь, как и в других местах, именно: сначала плывет одна лодка, а другая ждет у берега, пока первая не окончит плавания в один оборот; после этого отправляется вторая, а первая остается обыкновенно ждать новой очереди [Иванов].
Лов семги в Нижнем Кулое, выше деревни Долгой Щели, начиная от устья Соябы, производится следующим способом: употребляют 10 и более поплавней, плывущих один за другим, в некотором расстоянии друг от друга. Проплыв несколько верст до назначенного места, первый вытягивает свой поплавень и т. д. до последнего. С этого места начинают новый плав, но уже в другом порядке, так, чтобы каждому доставлялось по очереди быть передним, которому, очевидно, более попадает рыбы, нежели задним. Ежели же во время плава застигнет ловцов прилив, прежде нежели они достигнут назначенной грани, то всякий останавливается там, где его застал прилив, прикрепляет оба конца своего поплавня к кольям, воткнутым в берега, образуя из сети перегородку, идущую поперек всей реки, и остается в таком положении сколько возможно. При малых водах пережидают весь прилив и потом доплывают предназначенное пространство до грани; при сильных же водах, которых бывает не более 6 дней в месяце, оставляют поплавни растянутыми до тех нор, пока это дозволяет стремительность прилива, и затем вынимают их из воды; остающееся же пространство до грани доплывают по окончании прилива [Данилевский 1862: 46].
Если поплавни свирываются и составляется товарищество, то в таком случае улов делится между участвующими свежею рыбою на отбор сообразно количеству доставленных снастей и работе, так, например, тому большая и тому большая рыба, тому небольшая рыбина и другому небольшая, тому мягкая рыбка (рыбка из породы сигов) и другому такая же и т. д. То же правило наблюдается, когда составляется товарищество для ловли рыбы лучением [Иванов].
Из южных уездов губернии, Холмогорского и Шенкурского, мы имеем сведения об устройстве рыбной ловли только из Тулгасского и Пингишенского приходов. В с. Тулгасе летом тот только пользуется рыбной ловлей, кто возьмет известный участок в аренду; а зимою этого не соблюдается. Как только река (Двина) покроется льдом, каждый рыболов спешит на берег, чтобы оставить за собою место для ловли рыбы. Кто первый поставит кол в какое-либо место, тот им и пользуется всю зиму. Иногда здесь составляются товарищества для ловли стерляди. Главнейшим условием для такого товарищества полагается то, чтобы каждому члену его иметь одинаковое число ловушек и рабочих [АГВ 1865: № 42-46].
Рыбные промыслы в с. Пингише, где ловится разного рода мелкая рыба, разделяются на четыре угодья. Первое, самое лучшее угодье, называемое Езенец, заключает в себя истоки между озерами Пач-озеро и Пингишским. Ловля на Езенеце производится весною, при открытии ручьев, и продолжается до Петрова дня. Второе угодье, Узи, — это узкие протоки из помянутых озер в р. Пингишу, с присовокуплением озер Палгыш и Кярныш. Ловлю на Узях производят осенью, посредством заколов, и продолжают, покуда вода совершенно не вымерзнет в истоках. Третье угодье — ловля на озерах зимою, подледный лов. Четвертое — ловля на озерах в летнее и осеннее время неводом. Исчисленные угодья разделяются между поселянами на четыре годовщины, применительно к четырем десяткам, или отделам, на которые разделено все селение. Каждый десяток, в свою очередь, делится на две перемены таким образом, что в круговом обращении каждое угодье достается на перемену чрез 8 лет. Для большей наглядности представляем разделение всего села на десятки и перемены, по околоткам и деревням.
1-й десяток — погощане. 1-я перемена: Погост, то есть деревни Яковлевская, Логиновская, Тарасица и Юрьевская. 2-я перемена: Вахново, то есть деревни Парвениевская и Потаповская.
2-й десяток — ословцы. 1-я перемена: д. Труфиновская. 2-я перемена: Бор, то есть деревни Балакшенская и Кирилловская.
3-й десяток — заречане. 1-я перемена: заречане, то есть деревни Самсоновская и Глезнеэская. 2-я перемена: плахинцы, то есть деревни Порушевская, Кононовская и Савин Починок.
4-й десяток: устрецкий с задничанами. 1-я перемена: устричане, то есть деревни Устрецкая, Видринская и Федоровская. 2-я перемена: задничане, то есть деревни Никифоровская и Боровиковская.
Хотя Езенец составляет самое лучшее угодье для ловли рыбы, но в нем участвуют не все домохозяева участка по той причине, что ловля в нем совпадает с посевом хлеба и требует много рыболовных снарядов: сетей, мереж, переметов ижов, которые стоят недешево. А потому домохозяева продают это угодье более состоятельным крестьянам по сговорной цене, а деньги делят поровну на каждую душу десятка. В прочих трех угодьях промысел всегда производится артелями.
На так называемый подледной ловле составляется из очередного десятка две артели, от 20 до 30 человек каждая. Каждою артелью заправляет особое лицо, называемое еровщиком, который выбирает других должностных лиц: 4 долбарей, долбящих лед на озере, одного вилочника, который обязан топить под льдины жердь с веревками, и лямошников, которые тянут невод подо льдом за эти веревки.
Артель имеет свой условный словарь, который преподается еровщиком, за нарушение его виновный наказывается вицею (розгой) на неводе. Избушку называют теплухою, сороку — векшею, медведя — Мишей стуколкою, ворону — курицею, озеро — лужею, невод — румагой, зайца — лесным барашком. Еровщики наказывают виновных тем же способом за ссору, кражу у артели и пересол ухи. Каждый рыболов обязан иметь две сети, сажени четыре длины и две ширины, из которых сшивается общий невод. Матица, или неводной мешок, полагается за две сети. Таким образом, невод получает до 80 саженей длины. Перед ловлей бросается в сеть хлеб, нарезанный в куски, называемые шахмачами, и, когда проволокут сеть по льду, еровщик вынимает шахмачи и раздает рыболовам, а тс чинно садятся по кругу румаги и, перекрестясь, съедают как бы добычу из тони. Из первой тони самую большую рыбину продают на свечу в церковь [АГВ 1868: № 35].
Промысел морского зверя белухи, или белуги, производится в заливах Двинском, Онежском, Кандалакском и Мезенском, близ устьев Печоры, по губам Тиманского берега, перед устьями впадающих в них рек, преимущественно у реки Пеши, впадающей в Индемскую губу, и у Новой Земли. Сообразно условиям местности и способы лова их различны: в Двинском, Онежском и Мезенском заливах ловят их обметными неводами, а осенью в небольшом количестве и ставными сетями, выставленными крюком, в Кандалакской губе переметами, на Печоре же как этими двумя способами, которые бывают направлены на целые стаи белуг, так и кутилами (род остроги), в одиночку. Прежде число местностей, где производился этот промысел, было гораздо больше, но теперь многие его оставили по неверности доставляемых им уловов, в иные годы, правда, значительных, в другие же — совершенно ничтожных и не оплачивающих употребленных на него издержек.
Для производства белужьего лова обметными неводами соединяются несколько хозяев и составляют временную артель, которая называется бурсою, а на Онежском берегу ромшею. Соединяться в товарищества промышленников, между прочим, побуждает дороговизна белужьего невода. На Онежском берегу каждую ромшу составляет человек до 40 промышленников, которые выезжают на лов в карбасах, по четыре человека в каждом. Тут же бывают и малолетки ребята, которые чистят промысловую избу, моют ложки и караулят зверя, когда взрослые спят. В других местах для обмета белуги соединяется в одну партию только 6 и 8 карбасов, а иногда, например на Печоре, даже 4. На каждом карбасе бывает с хозяином, который исполняет должность кормщика, 4 работника, а так как в летнее время мужчины расходятся по разным промыслам, то половина рабочих состоит из женщин, занимающих должность гребцов. Работники нанимаются или на все время промысла, или понедельно, получая, смотря по уговору, весьма различные цены, обыкновенно же около 15 р. ассигнациями в неделю. Каждый из членов бурсы выставляет по неводу одинаковой цены34.
Часто жители двух соседних деревень владеют одним неводом, например в с. Пуреме и Лямице Онежского уезда или в деревнях Пешу и Индиге, у Чешской губы, по одному неводу. Дележ добычи в таком случае делается поровну. Прочие орудия, необходимые при ловле пешни и кутила, каждый хозяин имеет свои; равно как и пищей запасается своей собственной. Каждый невод стоит от 300 до 400 р. серебром, а по другим сведениям, вдвое дороже да на починку его ежегодно требуется до 50 р., и такой невод служит от 8 до 10 лет. Добычу делят на столько частей, сколько было хозяев, как мы сказали, по ровной части, потому что каждый кладет на невод равную сумму.
У деревни Пушлахты, на северо-восточном берегу Онежского залива, местные и окрестные жители занимаются ловлей зверя на счет Соловецкого монастыря, который доставляет снасть и все содержание промышленникам, уловы же разделяются пополам между последними и монастырем. По Летнему и Зимнему берегам промышленники берут белужьи неводы напрокат у архангельских хозяев и тоже отдают владельцам невода половину выручки, а другую делят между собою; но, разумеется, здесь они имеют уже собственное содержание. В других местах неводы берутся из третьей части, но это очень редко [АГВ 1867: № 83; Максимов 1859: 49-57; Данилевский 1862: 144-147].
По устройству способа боя и дележа добычи все беломорские ловы тюленей разделяются на два вида: к первому из них принадлежат промыслы Зимнебережный, Кедовский и Канушинский, а также и стрельня (которая, впрочем, в сравнении с ними не имеет большой важности), ко второму же — Устьинский.
На промыслах выволочном (то есть Зимнебережном и Кедовском) и Канушинском ловцы живут на берегу в избушках. Они соединяются в небольшие артели, приставая к которому-либо из хозяев, обыкновенно к зажиточным крестьянам из прибрежных деревень. Каждый из хозяев имеет собственно ему принадлежащую избушку и одну или несколько лодок (редко более трех). Такие артели действуют самостоятельно и независимо одна от другой, и каждый хозяин поступает но своему усмотрению.
На этом промысле что каждая лодка добудет, то и делится между ее хозяином и работниками совершенно независимо от прочих. Каждый работник, если он на своих харчах, получает такой же пай, как и хозяин, который получает, сверх того, еще один пай на лодку, так что число паев бывает всегда одним больше против числа участников в промысле. По этому расчету хозяину приходится всего 4 1/2 пая, а рабочим всем 3 1/2 пая. Но таких работников бывает мало, и они или приносят с собою свою провизию — ужну, или покупают ее на деньги у хозяина. Обыкновенно же идут работники к хозяину из покрута, то есть получают от него провизию на все время промыслов, верхнюю одежду: совик, бахилы (длинные кожаные сапоги), рукавицы и одеяло; а взамен этого отдают ему известную долю из пая, который должен на них прийтись. Доля эта определяется по предварительному уговору и составляет 1/2, 3/535, 2/3 и даже 3/4 пая. Чем работник искуснее и сильнее, тем большая, конечно, остается в его пользу; 1/4 получают обыкновенно только мальчики лет 14-15, которые не в силах сработать противу большего и которые принимаются лишь за недостатком взрослых. Часто это бывают родственники хозяев, которые берут их с собою, чтобы приучать с малых лет к этому трудному способу добывания хлеба. На собственно Зимнебережном промысле присоединяется еще то обстоятельство, что так как здесь лов происходит на большом протяжении берега, а не на одном пункте, как у кедов, то встречается надобность перевозить провизию по берегу. Это делается большею частью на оленях, за которых хозяину их идет еще 1/2 пая, так что из общей добычи выделяют 1 1/2 пая лишних противу числа промышленников. Наконец, на Зимнем берегу некоторые промышленники в недавнее время оставили всякое деление на паи, а каждый берет себе то, что может выволочить, потому что собственно набить зверя обыкновенно может всякий, сколько ему угодно, а главное дело в том, чтобы выволочить набитую добычу. Поэтому сильным не захотелось таскать в пользу слабых. Доли выходят при этом очень неровные, и, следовательно, выделить пай на лодку весьма трудно, поэтому тут или лодка принадлежит всем промышленникам, или хозяин добровольно отказывается от получения пая за лодку, если товарищи его на своем содержании; покрутчики же отдают ему каждый долю из своих неровных частей, и, конечно, от сильнейшего работника хозяину выгодно получить и меньшую долю. На каждые 20 человек выбирают здесь обыкновенно старшину, который получает свой пай наравне с лучшими покрутчиками, то есть половину полного пая. Он всегда остается на берегу, где печет хлеб и варит пищу. Во время относов в море обходятся, конечно, с пищею как можно бережливее, и ее разделяют всем поровну небольшими порциями [Данилевский 1862: 87-88].
Разделение паев здесь изложено не совсем ясно, поэтому приведем сведение о том же предмете из статьи г. Швецова «Очерк промышленности Мезенского края», помещенной в [ПКАСК 1864]. По его словам, лодку с 7 покрутчиками должно считать как бы за единицу; добытый ею промысел разделяется на 8 равных частей, по тамошнему названию «ужин»,36 из которых семь частей разделяется между покрутчиками, по одной на каждого, а одна восьмая принадлежит лодке. Покрутчики нанимаются обыкновенно на хозяйском продовольствии, и в таком случае, по принятому обычаю, хозяину принадлежит из одной восьмой части добытого лодкою промысла половина. Так, например: если лодка добыла, положим, 120 кож, то на каждую ужну придется по 15 кож, из которых 7 1/2 хозяину лодки и 7 1/2 покрутчику, а если кожа продана будет, положим, по 3 р., то ему выдается 22 р. 50 к. деньгами. Некоторых же покрутчиков нанимают из «пятой части», под пятою частью разумеется следующий расчет: 1/8 добытого лодкою промысла делят на пять частей, из которых три принадлежит хозяину лодки и две покрутчику. Так, например: если лодка добыла 120 кож, то на ужну придется по 1537, полагая цену каждой в 3 р. — составит сумму 45 р.; эти 45 р. делятся на пять равных частей, что составит в каждую 9 р., следовательно, покрутчик из «пятой части» получает 2/5 из 45 р., или 18 р., а 27 р. принадлежит хозяину лодки. Бывает, что хозяева-промышленники принимают в свои лодки чужих работников, в таком случае они за это берут деньгами вперед по расчету, чего стоит продовольствие покрутчика в известный путь, затем из 8-й части добычи одна половина отдается работнику, а другая тому, кто нанимал его, или, здешним наречием, чья «ужна»38, но эти случаи нечасты, и хозяева лодок тогда только с охотою принимают чужого работника или покрутчика, когда на их лодках недостает полного числа их собственных работников, то есть по семи человек. При благоприятных урожаях, редко бывающих в Мезенском уезде, покрутчики нанимаются на своих хлебах и потому получают расчет не из 5-й части ужны, как показано выше, но из полной ужны, то есть 8-ю часть всего промысла, заработанного лодкою. Для путей Зимнесторонского с Кедовским нужно на каждую лодку уженников, или покрутчиков, семь человек. На каждого уженника хозяин изготовляет:
Хлеба печеного ржаного по 4 пуда — 28 п.
Круп гречневых по 10 фунтов — 1 п. 30 ф.
Масла постного по 1 фунту — 1 п. 7 ф.
Наваг по 300 на каждого — 2100 шт.
Соленой рыбы морянки по 20 фунтов — 3 п. 20 ф.
Толокна по 3 фунта — 21 ф.
Соли по 3 фунта — 21 ф.
В Устьинский путь — лодка с 7 рабочими, для каждого из них изготовляется:
1. Хлеба печеного по 2 1/2 пуда — 17 п. 20 ф.
2. Круп гречневых по 10 фунтов — 1 п. 30 ф.
3. Масла коровьего по 2 фунта — 14 ф.
4. Говядины по 20 фунтов — 3 п. 20 ф.
5. Морянки по 20 фунтов — 3 п. 20 ф.
6. Толокна по 3 фунта — 21 ф.
7. Соли по 2 фунта — 14 ф.
В Канушинский путь — лодка с 7 рабочими, для каждого из них изготовляется:
1. Хлеба печеного по 5 пудов — 35 п.
2. Говядины по 1 пуду — 7 п.
3. Круп гречневых по 10 фунтов — 1 п. 30 ф.
4. Масла коровьего по 3 фунтов — 21 ф.
5. Морянки по 1 пуду — 7 п.
6. Толокна по 3 фунта — 21 ф.
7. Соли по 4 фунта — 28 ф.
Полагая печеного хлеба из ржаной муки пуд в 1 р. серебром, говядины пуд 1 р. 60 к., круп гречневых пуд 2 р., масло постное 28 к. фунт, масло коровье 15 к. за фунт, рыбы морянки 80 к. за пуд, наваг сотня 30 к.; толокна 5 к. за фунт и соли 60 к. за пуд, выходит, что для снаряжения одной лодки потребуется расходу:
в Зимнесторонний и вместе Кедовской пути — 43 р. 62 1/2 к.;
в Устьинский путь — 32 р. 46 к.
в Конушинский путь — 59 р. 62 к.
Этот расход потребен только для продовольствия, — но если принимать в соображение, что, по утвержденному обычаям порядку, хозяин обязан снабдить каждого покрутчика совиком в 5 р. и бахилами, то есть длинными сапогами выше колен на 2 четверти, — 3 р. и в каждый путь дать на лодку по 1 сажени однополенных дров — 1 р., — то снаряжение лодки обойдется:
для первых двух путей — 100 р. 62 1/2 к.;
для третьего — 89 р. 46 к.;
и для четвертого — 116 р. 62 к.
Впрочем, стоимость снаряжения лодок ежегодно изменяется, сообразно существующим ценам на жизненные продукты.
При снаряжении лодки хозяин еще снабжает ее 7 баграми, 7 лямками с ремнями, каждый в 10 саженей, одной или В двумя винтовками, порохом, свинцом, большим овчинным одеялом, под которым можно бы было укрыться 7 человекам, парусинного на лодку покрышкою, называемою «буйно», и двумя парусами, если отправляются в Устьинский К или Канушинский пути; в Зимносторонском и Кедовском К паруса не употребляются.
При этом хозяева обыкновенно имеют довольно большой барыш, но зато в иные годы, как, например, в 1860 г., покрутчики только поедают у них провизию, ибо за неблагоприятными ветрами не только ничего не добываются, но I и в море не выходят [ПКАГ 1864: статья Швецова].
Определить с достоверностью выгоды хозяина и отношение их к заработкам рабочих довольно затруднительно по приведенным данным, так как в них не обозначен ежегодный средний расход на багры, винтовки, порох, свиней и лодку. Однако мы попытаемся сделать расчет, хотя приблизительно. При найме рабочих на их собственном содержании хозяину, как мы уже знаем, придется 4 1/2 пая, всем семи ужинщикам 3 1/2 пая, следовательно, одному 1/2 пая. Поэтому хозяин получит 56 1/4% валового дохода, а все ужинщики 43 3/4%, каждый же 6 1/4%, но из своего дохода хозяин, как уже видели выше, должен отчислить известную сумму на снабжение ужинщиков верхнею одеждою и дровами, а также на порох, свинец, винтовки и лодку, работники же — на приобретение содержания. Если на верхнюю одежду и дрова для всех ужинщиков положить, согласно исчислению г-на Швецова, 57 р. серебром, а на остальные предметы, которые могут служить в продолжение многих лет, кроме свинца и пороха, положить ежегодно 44 1/2 р., а всего 101 1/2 р., то, следовательно, на хозяйские расходы пойдет 2 1/4 пая всего промысла, или 28 1/8%. Затем самому хозяину остается, за всеми расходами, столько же, то есть 28 1/8% чистого дохода.
Возьмем второй случай, то есть когда рабочие работают на хозяйском содержании «из пятой части». В таком разе хозяину придется 5 1/5 пая, всем рабочим 2 4/5 пая, каждому 2/5 пая, то есть хозяин получит 65% валового дохода, все рабочие — 35%, каждый — 5%. Расход хозяина, кроме 101 1/2 р., показанных выше, на продовольствие, средним числом можно полагать в 52 р., а всего 153 1/2 р., это составит 43 1/2% валового дохода, следовательно, хозяину достанется чистого дохода 22 1/2% из валовой суммы. На самом же деле хозяин получит гораздо более, потому что он не всех покрутчиков нанимает из за 2/5 частей пая; иным он дает 1/3 и даже 1/4 пая. Устьинские промыслы начинаются по окончании промыслов Зимнесторонних и Кедовских, обыкновенно в первых числах апреля, и оканчиваются в первых числа мая. В них участвует почти весь Мезенский край; промысловые лодки посылают сюда крестьяне сел Койды, Вижи, Долгой Щели, Сосны, Семжи, Ламножни и мещане города Мезени, а крестьяне остальных местностей, в том числе и деревень Нижней Немнюги и Каргополя Пинежского уезда, нанимаются на эти лодки покрутчиками, по 6 и 7 человек на лодку. Устьинские промыслы дают занятие почти для 1000 человек местного населения [ПКАГ 1864: статья Швецова].
В прежние, еще очень недавние времена — может быть, не более лет 20 тому назад — все желавшие участвовать в этом промысле составляли одну огромную артель, называвшуюся бурсою, и собирались к определенному дню на Неренский берег. Отслужив молебен в построенной здесь часовне, они отправляли передовых в море на поиски. По возвращении посланных все лодки шли вместе в указанную ими сторону. После того промышленники стали разделяться на три бурсы по трем приморским деревням, к которым принадлежали все хозяева лодок, принимающих участие в этом лове, именно: Койденскую, Долгощели некую и Семжи некую. Койденская бурса отправлялась на промысел с Абрамова Носа; Долгощелинская — с Неринского мыса, куда собиралась прежде вся артель, а Семжинская — из села Семжи. Это разделение общей большой артели на три повлекло за собою самые вредные последствия. Каждая бурса, отправляясь на промысел, не спросясь и не дожидаясь остальных, старалась пуститься в море как можно ранее, так чтобы первой успеть напромышлять. При этом не принимали должных предосторожностей, спугивали зверя, отчего и сами добывали мало, да и других оставляли нередко ни с чем. Даже в одной и той же бурсе часть хозяев отправлялась раньше другой, что происходило оттого, что не ко всем хозяевам успеет собраться из разных мест Мезенского и Пинежского уездов нужное число работников, — и тогда те, которые набрали уже себе полный комплект, а многие и не дожидаясь полного (что очень вредило при дальнейшей работе и даже бывало опасно), отправлялись отдельно от прочих.
Кроме соединения всех промышленников в одну большую артель или в три отдельные бурсы, хозяева лодок соединялись еще по трое и по четверо в более тесные товарищества для взаимной помощи.
Разница в дележе добычи сравнительно с выволочным промыслом заключалась лишь в том, что тут делила ее не каждая лодка отдельно, а целая бурса (прежде вся большая артель) на равные доли, смотря по числу участников и полагая также лишний пай на каждую лодку. Так как некоторые хозяева Койды, Долгой Щели и Семжи имеют по нескольку лодок, то на лишние лодки приглашают они быть хозяевами известных своим искусством стрелков и промышленников, за что полагалось, сверх приходящегося им пая, еще У* пая из своего лодочного, так что такой названный хозяин получает по 1 1/4 пая; а настоящий с двух лодок 1 3/4 [Данилевский 1862: 89-92].
Вследствие разъясненного выше невыгодного положения Устьинских промыслов, некоторые из промышленников просили начальника бывшей Беломорской экспедиции для исследования рыболовства Данилевского, во время пребывания его там, о восстановлении прежнего порядка для производства промыслов. Составленные посему соображения были представлены г-ном Данилевским в Министерство государственных имуществ, а 22 июня прошлого года обнародованы Высочайше утвержденные правила для устройства Устьинских промыслов. По этим правилам все занимающиеся Устьинским промыслом составляют одну артель. Для распоряжений и наблюдений по производству Промыслов промышленниками избираются из среды себя на три года старшины, от селения Койды и Нижи один, также по одному от Долгой Щели с Сояною, от Семжи, Лампожни, Нижней Немнюги с Каргополем и от города Мезени с Мало-Кузнецовской слободой два. Выборные старшины совещаются между собою и назначают время и порядок производства промыслов. Кто отправится отдельно от общей артели на промыслы — тот подвергается денежному штрафу, в количестве 25 р. с каждой лодки, и отобранию всей добычи в пользу артели. Все добытое на промыслах считается принадлежностью целой артели и разделяется поровну между всеми составляющими ее хозяевами, которые уже из доставшейся им доли выделяют условленную часть своим покрутчикам. Промышленники участвуют в дележе добычи даже и в таком случае, если тюки кож будут у кого-либо из них отбиты бурею или отрезаны льдом или они сами, для собственного спасения, вынуждены будут бросать добычу. Добыча, полученная какой-либо партией, по окончании промысла и при возвращении домой считается принадлежностью не артели, а этой партии [АГВ 1867: № 84].
Тюленей также промышляют жители Запечорского края у островов: Вайгача, Матвеева, Долгого, Варандея и Колгуева, также у берегов Тиманского и Карского, между Югорским Шаром и р. Карою. Промышленники добывают этих зверей исключительно ружьем, разъезжая около берегов в маленьких лодках по три человека, из которых один или двое стрельцы. На все промыслы каждому рабочему дается: на одну неделю хлеба и сухарей, полпуда мяса или рыбы соленой, по 3 ф. крупы, по 1 ф. масла, по 1 ф. соли. Стрельцы, обыкновенно самоеды, получают половину пая; русские же рабочие по 10 р. в месяц [ОПК].
Промышленники всех деревень Терского берега, от Тетрина до Попоя, собираются в становище Девятое. Их сходится сюда человек до пятисот, все приезжают на оленях и здесь группируются на артели, состоящие из четырех человек, в числе которых один хозяин. Трое из них отправляются на лед добывать зверей, а четвертый следит за своими товарищами с берега на санках, запряженных оленями, чтобы поспевать туда, где они, возвращаясь с промысла, выйдут на берег, и отвезти утомленных дневною работою в деревню Попой или промысловые избушки, составляющие их временные жилища. На льду промышленники никогда не ночуют и всякий вечер возвращаются на берег.
Промышленники, составляющие артели, идут и здесь к хозяевам большею частью из покрута. Но так как при этом промысле издержки хозяина на лодку, провизию и т. д. не столько значительны, как на Зимнем берегу и в Мезенском заливе, то приходящаяся на долю покрутчиков часть — больше, изменяясь, смотря по достоинству работника, от 1/3 до 2/5 и даже до 1/2 пая [Данилевский 1862: 150-153].
Главный по ценности продукт промысла на Новой Земле составляют моржи.
Каждое судно, отправляющееся за промыслами на Новую Землю, имеет свою артель, называемую котляною. Котляна носит название плотной, когда паевщики идут от себя, а не по найму от хозяев. В каждой котляне снаряженной хозяином, бывает от 8 до 12 и 20 человек. Главный из них называется кормщик, второй за ним — полукормщик, третий — полууженщик, все остальные — простые рабочие — покрутчики, покрученники39. Каждый из них имеет при разделе промысла свой пай, или ужну. На хозяина промысла идет обыкновенно 2/3 всего промысла: кормщик из остальной трети добытого получает, против простого покрутчика, в 4, 5, 6 и даже 7 раз больше, полукормщик против всего этого половину, полууженщик половину против последнего, покрученник, по взаимному договору с хозяином, получает против прежних меньше иногда наполовину, а иногда и того менее. Взаимные и полюбовные условия на честное слово здесь занимают первое и главное место, так что высказанные условия не всегда должно принимать за постоянное, безисключительное правило. По сообщенным мне в прошлом году сведениям промышленниками, ходившими на Новую Землю, у них бывают еще такие условия с рабочими. Общее число паев считается в три раза более против числа рабочих, например, если рабочих на судне 8 человек, то паев считается 24. Каждый рабочий, смотря по уговору, получает обыкновенно от 1 до 2 паев, новичкам дают 3/4 пая, а кормщики, ходящие без хозяев, получают 2 1/2 пая. Таким образом, при десяти рабочих, полагая средним числом на рабочего по 1 1/2 пая, они получают 15 паев, или половину всей добычи, другая половина идет хозяину. Если оценить весь промысел среднего улова в 1500 р., то на каждого рабочего придется по 75 р. Впрочем, на каждом почти судне бывает два и три работника, нанимающихся не из пая, а из жалованья, плата им полагается от 35 до 50 р. в лето. Все содержание как у тех работников, которые получают жалованье, так и у артельщиков всегда хозяйское [АГВ 1867: № 66]40.
Ходившие лет 10 тому назад на Новую Землю пустозерцы, снаряжая лодью на 12 недель, на каждого человека запасались: 7 пудами муки ржаной и ячной, 1 1/2 п. житной крупы, да толокна, да столько же трески соленой, 1 1/2 п. солонины, 10 ф. масла коровьего и 10 ф. постного; ушат кислого молока, или творогу; 1 1/2 ф. пороху, 1 ф. меду; бочку моченой морошки на всю артель. Оленину на постель да овчинное одеяло, снасти, ружья, порох, сети — все хозяйское. Вследствие этого, там одну артель снаряжали по складчине человека 2-3.
Артель каждого хозяина обыкновенно промышляет моржей отдельно; но если промышленники сойдутся в таком месте, где зверей очень много, то, чтобы не перебивать друг у друга добычи и не пугать своею поспешностью зверя, охотятся сообща и потом уже делят добычу поровну. Это тоже называется плотная котляна.
На заколках, когда звери находятся на местах, то есть когда они для совокупления выползают на берег, берут зверей, то есть бьют всеми артелями съехавшихся на Новую Землю промышленников [Максимов 1859: 375, 379, 405].
Артельные обычаи на Новой Земле соблюдаются строго, свято и ненарушимо. Вот что пишет об этом известный академик Бер:
Во время посещения мной Новой Земли для изучения тамошних произведений, я был поражен строгостью, с коей промышленники следуют правилам, введенным обычаем. Эти правила исполняются точнее, чем писаные законы во всех государствах. Всеобщее в русском народе обыкновение устраивать артель, в коей меня удивила власть хозяина, ибо хотя прежде плавания все промышленники равны ему и делаются опять равны по возвращении с промысла, но в течение трех месяцев, проведенных мною в море, я не видал ни одного случая неповиновения воле хозяина нашего судна и даже не слышал малейшего противоречия. Хозяин же этот был притом только половинщиком. Другой участник находился также с нами, но начальство предоставлено было первому, как более опытному моряку, и потому товарищ его вовсе не вмешивался в распоряжения, а, напротив того, удалялся всякий раз, когда требовалось решиться на что-нибудь важное. Когда несколько судов сходится на одной бухте, они никогда не мешают друг другу в промысле. Хозяин последне-прибывшего судна немедленно по положении якоря объявляет, желает ли он составить одну артель с прочими и сколько человек отправит на промысел; ибо добыча делится поголовно или остается отдельною артелью. В первом случае хозяева составляют общий план промысла, а в последнем сговариваются, коим образом отправить своих людей по различным заливам. Никто один другого не обманывает ложными вестями, но каждый поступает честно, ибо неизвестный за честного не в состоянии составить артели и не может быть принят в нее. Я никогда не слыхал, чтобы на Новой Земле в похвалу кого-либо называли добрым, как бывает часто в России, но всегда честным. Наш хозяин вступил в артель с двумя другими. Я купил у них часть добычи, [поскольку] лов был вообще неудачен, то последне-пойманные звери продавались по весьма высокой цене. Так, например, за морского зайца назначено было 40 р. Я согласился дать эту цену, но с тем чтобы мой хозяин и люди его получили 20 р. А другие два судна по 10 р., потому что наши люди поработали больше. Но он тотчас же возразил мне, что это сделать совершенно невозможно, ибо они уговорились быть в одной артели, а сделанный здесь уговор должен исполняться без исключений. Мы видели на Новой Земле мышей, но долго не могли поймать. Тогда я обещал 15-летнему сыну хозяина 1 р. серебром за первую мышь, которую он мне принесет, 50 к. серебром за вторую и по рублю медью за следующих. Вскоре Александр Афанасьевич принес мне мышь; но, отведя в сторону, убеждал с стесненным сердцем, что, если бы я точно хотел дать ему деньги, не говорить о том отцу, потому что и он состоит в артели. Я возражал ему, что ловля мышей, конечно, не относится к их промыслу и что хотя морские звери, и птицы, и самые перья идут в дележ, но что за мышей с Новой Земли, конечно, с сотворения мира никто еще не давал копейки. Я говорил это с полным убеждением. «Это все так, — отвечал он, — но отец не дозволит мне оставить себе деньги». Получив деньги, честный мальчик не выдержал до вечера и рассказал отцу о полученном рубле. «Этот рубль принадлежит артели, — сказал отец, — и должен быть разделен так же, как и те, которые еще получишь». После он считал в Архангельске в числе добычи от промысла и пойманных мышей. Хозяин наш получил притом не много прибыли, ибо лов не был изобилен в этот год. Не менее удивила меня в этой стране всеобщая безопасность и неприкосновенность собственности при совершенном отсутствии полиции и правителей. Избы, в коих укрываются временные жители Новой Земли, не имеют замков. Обыкновение это имеет, по-видимому, силу закона. Но из такой избы никогда и ничто не пропадало, а если б вся артель вымерла, то и тогда наследники получили бы следующее им. Я сам видел избу, коей все жители померли от цинги. Это было известно, и многие промышленники входили в нее, но вещи лежали там в том же порядке, как их оставили хозяева, только сих последних уже не было. Вещи состояли в мехах, которые в той стране равноценны деньгам; сверх того там был сундук с мелкими вещами и вместо замка с надписью: «Этот сундук принадлежит работнику Нестору». В конце лета отправились бывшие там промышленники в избу, чтобы вместе пересчитать все, что в ней оставалось, и доставить наследникам. На вопрос, отчего происходит на Новой Земле такая верность собственности? — получаешь один ответ: здесь не украдут. Но закон обычая, препятствующий красть, простирается там еще далее. Если убитого зверя, по отдаленности от избы, неудобно тотчас же отнести домой, то промышленник втыкает возле него палку, это и служит доказательством, что зверь кому-то принадлежит, что он оставлен с умыслом и потому неприкосновенен41. Я сам видел лодку, привязанную на том самом месте, где за три года пред тем оставил ее штурман Пахтусов, который не мог взять ее с собой, потому что его судно расколотило льдом, следовательно, он бросил ее; но так как стоял еще шест, к которому лодка была привязана, то никто и не смел взять ее. Вещь с подобным знаком считается неприкосновенною. Как-то на берегах Лапландии я нашел лодку с сетями и разными рыболовными орудиями и возле — наклонно воткнутое весло. Я хотел было опереться на него, как вдруг несколько промышленников бросились ко мне и просили не трогать весла, потому что это грех. Только впоследствии объяснили мне эти слова и уверяли, что если б я оставил на Новой Земле часы, воткнув возле них палку, то их, конечно, никто бы не тронул. Неудивительно посему, что такие обычаи имеют там силу закона при спасении погибающих и погребении умерших. Например, кто найдет умершего, тот должен немедленно похоронить его, хотя бы терял чрез это благоприятное время для промыслов. Обыкновение сие достойно полного уважения в стране, где все удобное для промысла время не продолжается долее 6 недель, из числа коих половиной нельзя пользоваться по причине дурной погоды. Таким образом, едва выдаются 20 дней, в течение коих можно добывать на целый год пропитание для многих семейств. Тот самый промышленник, о честности коего говорил, за три года перед моим приездом сопровождал казенного штурмана Пахтусова в плавании далеко на севере от Новой Земли. Несколько больших льдин, сопровождаемых туманом, разделили их. Когда туман рассеялся, промышленник был в большом беспокойстве, ибо не видел более судна Пахтусова, и хотя он не был связан со штурманом никаким условием, но пошел искать его и наконец нашел на небольшом острове. Судно Пахтусова было расколочено льдами. Люди спаслись на льдине и могли взять с собою только небольшое количество съестных припасов и небольшую лодку. Льдина пристала к острову, но до Новой Земли они не могли добраться. Радостно принял их промышленник к себе и разделил с ними съестные припасы свои. Пахтусов, желая воспользоваться остатком лета, просил Еремина уступить ему судно его со всем экипажем за 2000 р. ассигнациями. Еремин согласился, и в начале зимы Пахтусов возвратился в Архангельск, где вскоре умер. Тогда Еремин обратился с просьбой к начальству о выдаче ему 2000 р. Его спросили, было ли заключено им с Пахтусовым письменное условие? Он с гордостью отвечал, что не подумал об этом, когда, найдя Пахтусова на пустынном острове, принял к себе его и всех людей с ним, кормил их, служил им и лишился добычи от целого летнего промысла, что, впрочем, многие из них живы и находятся в Петербурге и Архангельске. Еремину отказали по закону, что претензии на казне должны быть подтверждаемы бесспорными доказательствами. Впоследствии, по новому представлению, что казенные люди могут погибать прежде чем промышленники на Новой Земле выучат заковы, и что тамошние обычаи не дозволяют им лгать, Еремину велено было выдать деньги, но не в виде должного, а как награду. Посему из помянутых 2000 р. 10% были вычтены в пользу инвалидов, а он получил только 1800 р. Постигая, что долг к ближнему мог обязать его к пожертвованию целым летним промыслом для спасения погибающего, он никак не мог понять, за что он и другие промышленники должны пожертвовать эти 200 р., принадлежащие им.
Можно представить себе, в каком восхищении, видев промышленников Новой Земли, я прибыл потом к поморцам Белого моря. Но здесь меня уверили, что те же люди, столько честные, верные и бескорыстные далеко на севере, делаются хитрыми и лукавыми в сношениях с полицейскими властями. Там они почитают свои обычаи необходимостью, здесь же видят в законах только препоны, которые надобно обойти [АГВ 1846: № 43].
В прошлом столетии, когда морские промыслы на Новой Земле находились в цветущем состоянии и имели значительно большие размеры против теперешних как по числу судов, ходивших туда и остававшихся там даже на зимовку, так и по количеству добывавшегося промысла, морские обыкновения были еще более проникнуты артельным духом и яснее теперешнего определяли значение артелей и обязанности членов их между собой и по отношению к другим артелям. Эти весьма интересные обыкновения, к счастию, были записаны самими промышленниками и, таким образом, дошли до нас. Когда в царствование императрицы Елизаветы Петровны все северные морские промыслы были отданы в монополию графу Шувалову и все вольные промышленники должны были продавать свою добычу графским скупщикам, в то время конторою Архангельского сального правления затребован был от мезенских промышленников их морской устав. Упомянутый устав впоследствии достался студенту Озерецковскому, который и издал его. Копию этого интересного устава сообщаем в виде приложения к настоящей главе.
На остров Колгуев промышленники ездят за охотой на перелетных птиц: гусей, морских уток и проч.; их там стреляют из ружей и ловят сетями в несметном количестве. На охоту отправляются или артелью, или в одиночку. Лодку обряжают туда с небольшим запасом, меньше новоземельского, потому что на Колгуеве живут самоеды, которые не скупятся зарезать для промышленника оленя; тем более что между промышленниками и самоедами существует такой обычный Уговор, чтобы каждая артель при отъезде домой непременно отдавала по бочке соленых гусей на харчи самоедам [Максимов 1859: 455].
В Пинежском уезде производится главная заготовка леса для заграничного торга и для гаванской продажи, а также для внутреннего употребления. На лесопромышленность подряжаются более артелями, нежели в одиночку; подряжают купеческие приказчики обыкновенно в октябре и ноябре месяцах. Для этого крепят контракты, которые предъявляются в местных правлениях. Берут подряд артелями для того, чтобы отвечать круговою порукою, как все за одного, так и один за всех. Плата за работу с бревна не везде одинакова, но за каждое потерянное или выкидное (фаутное) дерево порубщик платит заготовщику 1 1/2 р. серебром. Рядная плата выдается не везде одновременно, а паями чаще в пять сроков: задаток при заподряде, вторая треть — при начале вывозки леса на катище, третья — по сдаче дерева на катище; подъемные — на сплаве и в путь и остатки — по сдаче леса в назначенные для сплава места [Иванов].
В Ненокском посаде солеварение разделяется между мещанами на участки по душам и, таким образом, имеет артельный характер. Только два завода составляют исключение; остальные считаются общим достоянием посада. Пользование соляными участками, или паями, унаследовано с весьма давнего времени, и доля каждого по участию в солеварении переходит из рода в род в тех самых размерах, в каких оно досталось. Солепромышленники для каждого года составляют списки, в которых распределяют между собою очереди по солеварению, особо для каждой варницы. Вместе с тем они ежегодно избирают или, вернее, нанимают для каждой варницы особых старост, которые обязаны наблюдать за очередями каждого солепромышленника, следить за действиями солеваров при выборке соли, находиться при снимке соли на потоки для просушки, при вывозке ее в амбары и при отпуске ее оттуда, заботиться о прочности и ремонтировке варницы и т. п. Словом, староста есть полный распорядитель своей варницы, в конце года он отсчитывается с участниками своей варницы во всех издержках, какие им были употреблены на поправку црена (чрен — железный ящик для выварки соли) и вообще на ремонт варницы, и, наконец, усчитывается своими хозяевами в том, сколько в течение года выварено и приходится на долю каждого соли. Помимо этого, солеваренные старосты обязаны за своих избирателей вести отчетность пред чиновником соляного надзора и вообще подчиняться всем правилам соляного устава, которые, в иных случаях, ложатся на них довольно отяготительно. За все это каждому из них платится 1 р. в месяц, и, несмотря на такое ничтожное вознаграждение и на те хлопоты и ответственность, которые сопряжены с званием старост, претендентов является немало; одновременно нанимаются на круглый год кузнецы для починки чренов, рабочие и солевары, которых для каждой варницы полагается по три человека; из них каждый поочередно, во время действия солеварения, наливает рассол из колодца в чрен. Плата тех и других производится большею частью натурою, или, как говорят там, пайками, а если иногда деньгами, то не больше 1 р. в месяц на каждого, но это в редких случаях. Впрочем, солевары свое скудное содержание наверстывают на другом. Помимо платы, они угощаются магарычом от своих хозяев за то, чтоб получше выварить соль, иначе они ее могут прижечь и тем самым выварить меньшее количество, истратить больше дров, и притом от нерадения соль может вывариться темнее и т. п. Для выварки соли требуется всего только сутки времени, чему особенно благоприятствует крепость рассола. Все варницы в одно и то же время не могут производить солеварение, потому что иначе не хватило бы рассолу, который накопляется в колодце дополна в течение суток, для этого варницы чередуются между собою, или, как выражаются в Неноксе, отварившие варницы отдыхают. Большею частью в одной и той же варнице, при одной и той же очереди, участвуют несколько солепромышленников, которые по окончании солеварения получают каждый свой пай. Дрова в этом случае бывают общие. В последние годы, по случаю неурожаев на хлеб, если не наполовину, то, наверное, большая часть солепромышленников обеднела до того, что сделалась несостоятельною ко взносу попенной платы на дрова, которые необходимы Для солеварения. Это повело к тому, что некоторые из них отказались от солеварения и принуждены обыкновенно продавать свои паи другим состоятельным промышленникам, и продавать за бесценок. Таким образом, солепромышленность из общего достояния незаметно переходит к нескольким местным монополистам, которые разного рода ссудами успели настолько поработить бедняков, что задаром почти пользуются последними их средствами [АГВ 1868: № 85].
В некоторых местностях губернии обывательские станции содержатся артелями; так, например, в Тулгасском приходе. Там лошадей 8; гоньба производится ими понедельно; приход и расход распределяются между товарищами по числу лошадей, право содержать станцию дается с торгов, производящихся в волостном правлении.
Заграничная торговля при Архангельском порте дала возможность к образованию особых артелей для нагрузки судов, отведения барок и снятия балласта: из них горнею артелью называется та, на обязанности которой лежит переноска товаров из магазинов в барки или обратно на берег, на гору, как говорят местные жители. Другие составляют карбасную артель, которая занимается подводом барок с грузом к мореходным судам в гавань и в отводе порожних обратно [АГВ 1847: № 4]. Балластная артель разгружает балласт с иностранных кораблей.
Горняя артель называется еще шкивидорской. Последних две: женская и мужская, вот как они образуются и организуются, по словам г-на Огородникова. В среде населения Соломбалы находится немало бойких женщин, наметавшихся кое-как объясняться с иностранцами, и эти-то женщины, с приходом к порту кораблей, начинают играть видную роль в глазах прочих, которые, признавая над собой их превосходство, группируются около них по образцу артелей, в числе 40-50 человек, смотря по количеству груза и приходу судов, и подчиняются их власти. Такая женщина, которая, при знании иностранного языка, заключает условия с корабельщиком, получает от него заработанную плату, и делит ее между своими работницами, и управляет артелью, называется шкивидоркой42. Положение шкивидорок приобретает им выгоды как в материальном отношении, потому что она получает плату сравнительно с прочими вдвое более, так и со стороны почета, оказываемого им корабельщиками и своими. Весь труд шкивидорки — набрать артель, следить за работой и не упустить случая сделать в то же время подряд с другим корабельщиком, выполняя все выговоренные условия за определенный срок. Таковые артели избирают для своей работы предметы, подходящие под силу, каковы: овес, семя и рожь, предоставляя остальные предметы погрузки мужеской артели. Заработная плата в сутки не превышает 10-15 к. серебром на каждую женщину, и шкивидорка получает по 30 к. и иногда более. Операция погрузки овса, семени и ржи производится так называемым тромпанъем: взявшись за руки, ряд женщин уминает босыми ногами насыпаемый сверху овес, ходя по нему в ширину судна; и по мере неудобства ходьбы, когда овес уже погружен в достаточную вышину назначенного для него помещения, женщины ползают на коленях тем же порядком и даже ложатся на живот, продолжая работу; за успешную нагрузку судна шкивидорка получает, кроме положенной платы, от более достаточного корабельщика еще какой-нибудь подарок, состоящий преимущественно в деньгах. Впрочем, женщины, работающие в артелях, зарабатывают немного, едва обеспечивая себя на лето от крайних своих нужд.
Мужеская артель, имея во главе шкивидора — крестьянина из подгородных деревень, группируется точно так же, как и женская артель, но только в малом количестве, в числе 12-14 человек, не более, и работает при погрузке досок, пеньки, смолы, льна и др. предметов, получая плату в значительно большем количестве против женщин. Так, шкивидор получает не менее 1 р. в день, а остальные по 30-40 к. Он имеет у себя помощника, а иногда двух и трех помощников, смотря по важности груза. Эти помощники получают плату около 60 к. серебром и носят название чижика, какое название им потом присваивается на все время до следующего лета, ибо обязанность чижика предполагает сноровку при нагрузке; и по своей роли он главное лице в работе. Чижик Управляет инструментом домкратом, которым нажимаются бунты льна, пеньки и проч. Плата рабочим производится посуточно, а шкивидор получает ее с контор, по нагрузке судна, и так же, как шкивидорки, имеют в одно и то же время два, три и четыре корабля, поспевая везде за своими работами [ТАСК 1865, кн. 2: 60-62].
Ныне шкивидорская мужская артель, так же как и балластная, состоит из одних архангельских мещан и имеет свой устав, составленный местной администрацией и утвержденный Министерством внутренних дел. 18 июля 1868 г. Устав балластной артели утвержден 18 октября 1867 года. Первый помещен в [АГВ 1867: № 64], а второй в [АГВ 1868: № 74].
20 Бралыциками называются вольные покупатели (а не промышленники-хозяева), которые закупают у колян треску по вольным ценам для отвоза в Петербург.
21 Здесь, хотя и не у места, заметить, что обычай крестосованья существует между одними русскими парнями; крестосованье означает заключение тесной дружбы, а также состоит в обмене крестов.
22 Рубежи в употреблении и между русскими крестьянами в Пинежском уезде; они даются местными жителями торгующим крестьянам и служат вместо долговых актов.
23 Это так по словам г-на Данилевского [Данилевский 1862:124]. По словам же других, зуи собирают в лето только по 25 пудов трески и солью пользуются от хозяев безденежно [АГВ 1861: № 44].
24 Здесь Данилевский берет свершонок в 70 р., а раньше, когда он полагал на рабочих 4 3/4 всей добычи, свершонок равнялся 50 р. ассигнациями.
25 Кстати сообщить здесь, что плата за провоз с Мурмана до Архангельска составляет обыкновенно от 6 до 10 к. серебром с пуда, смотря по количеству находящихся налицо судов и по уловам. Прежде же, а часто и теперь держатся следующего рассчета: хозяин судна берет за провоз рыбы сумму, равную той, которая придется при продаже на каждый пай, и сверх того еще на каждые 10 р. ассигнациями этой суммы рубль серебром прибавка. Или другими словами: сверх пая еще 10%, что составляет около 1/10 цены всего груза [Данилевский 1862].
26 50 копеек составляет, собственно, среднюю цену трески, потому что в настоящее время стоимость ее ниже. (Примем. авт.)
27 Поплавнями называются рыболовные участки от неводов сего имени.
28 По словам Отчета [ОПК], ныне всех участков по Печоре, принадлежащих Пустозерскому обществу, 23, на них 111 поплавней и 10 неводов.
29 По другим сведениям, покрутчиками бедные идут охотнее, потому что при счастливом улове они получают хорошие барыши, а когда нет удачного промысла, то они все-таки в выгоде, потому что забирают под промысел в долг более, чем получит каждый работающий из зажалования [ОПК].
30 По другим сведениям, и некоторые общественные участки отдаются в аренду с торгов; например, в Куе. Для промыслов же белой рыбы пустозеры и куяне воды не арендуют, поэтому каждый пришлец из другого общества до 20 июля может свободно промышлять рыбу по Печоре и на взморье без уплаты аренды в общества, в Куе круглый год [АГВ 1860: № 49; 1863: № 39]. Надобно заметить, что лов семги в р. Печоре производится только с августа месяца, когда она приходит с моря [ОПК].
31 По словам [ОПК], в Усть-Цилемской волости нет разделения участков по душам (хотя самые участки существуют), как в Пустозерской волости, и ими пользуются только зажиточные крестьяне. Желающий участвовать пайщиком в семужьем лове (у кого-либо в лодке) непременно должен иметь четыре или пять сетей для невода, веревки, бочки и соль для соления.
32 Некоторые имеют по две поплавни и один невод и нанимают рабочих, а иные составляют артели из 2 поплавней и невода, иные же имеют только одни поплавни или один невод. В участках, где нет поплавней, неводами ловят по очереди, таким же образом, как и в Пустозерской волости, а где много неводов и поплавней, там очередуются таким порядком, что в одно время ловят одним неводом и 5 или 6 поплавнями, переменяясь так, что те поплавни, которые плыли впереди, в следующий раз плывут сзади.
33 Все приведенные сведения о семужьем лове, за исключением немногих, источники которых указаны в своем месте, заимствованы из книги [Данилевский 1862: 38-96; 60-63; 138-155].
34 Здесь разумеются сети, которые сплетаются вместе и из которых составляется один общий невод.
35 По этому рассчету хозяину приходится 5 1/5 паев, а рабочим 2 4/5 пая.
36 Ужною здесь называется и самая артель из ужинщиков.
37 В 1859 г. на пай пришлось именно это количество кож.
38 Ужною в этом случае называется известный запас сушеного хлеба и некоторая часть харча. Запасы такие рабочие получают от своих компаньонов, остающихся при домах, с обязательством разделить доставшуюся от промысла добычу с ними в условном размере [Иванов].
39 В прошлом столетии некоторые члены артели носили другие названия: хозяин или его наместник — кормщик, два носошника, метавшие носки в зверя, два забочешника, подававшие первым багры, и гребцы. Главою артели был кормщик, которого все прочие должны были слушаться.
40 По словам академика Озерецковского, в прошлом столетии дележ промысла между промышленниками производился так: отпускатель судна брал себе сначала половину добычи, а другая половина делилась на промышленников, которые не все ходили на промысел из равной доли, а иной из целого пая, другой из половины, третий из трети; ходили также из четвертой доли пая. Остаток пая в пользу хозяина [АГВ 1846: № 42].
41 Верещагин говорит, что тот же обычай существует у поморов при ловле зверей в Белом море. Если добыча их так велика, что не вмещается в лодку, то они складывают весь груз на каком-нибудь острове, закрывают его камнями и кладут туда особый значок или клеймо, чтоб впоследствии найти оную добычу. Никто из промышленников, случайно открыв это место, не присвоит себе чужой добычи: все поморы свято уважают права собственности, хорошо зная, каких трудов стоила добыча, и боятся гнева Божия за подобный поступок [Верещагин, 1847].
42 Слово английское, означающее человека, который распоряжается нагрузкою на корабле; то же, что и подрядчик.
<< Назад Вперёд>>
