Эпилог
Лето 1919 года было отмечено крупным отступлением, которое несколько месяцев спустя привело к падению правительства адмирала Колчака. Красные войска снова взяли Пермь и угрожали Екатеринбургу. Работа, начатая в урочище близ деревни Коптяки, была приостановлена. 12 июля Н. Соколов решил уехать в Омск. Там он провел август и затем, поняв, что ситуация ухудшается, отправился в Читу, в то время как я остался в Омске.
Через несколько недель после его отъезда во Французскую военную миссию пришли двое мужчин и попросили разрешения поговорить со мной. Они сказали, что генерал Д. должен сообщить мне что-то очень важное, и умоляли пойти и встретиться с ним. Мы сели в машину, которая ждала нас у дверей, и скоро я был у него.
Генерал Д. сообщил, что хотел бы показать мне мальчика, который утверждает, что он – цесаревич. Я знал, что по Омску ходили слухи о том, что цесаревич жив. Он якобы объявился в маленьком алтайском городке, жители которого с энтузиазмом приветствовали его. Более того, Колчак получил телеграмму, в которой его просили поддержать цесаревича.
Опасаясь, что подобные обстоятельства могут привести к серьезным последствиям, адмирал отдал распоряжение привезти «цесаревича» в Омск. Генерал Д. вызвал меня, полагая, что мои показания разрешат эту проблему и положат конец новой легенде.
Дверь соседней комнаты слегка приоткрылась, и я смог незамеченным разглядеть мальчика, который был выше и крепче, чем цесаревич. Его матросский костюм, цвет волос и прическа смутно напоминали Алексея Николаевича. На этом сходство заканчивалось.
Я сообщил генералу Д. о своих выводах. Затем мальчика представили мне. Я задал ему несколько вопросов по-французски – он молчал. Когда мы стали настаивать на ответе, он сказал, что понял вопрос, но предпочитает говорить только по-русски. Затем я обратился к нему на русском. Это тоже не привело к результату. Он сказал, что будет отвечать только лично адмиралу Колчаку.
Так я волей случая столкнулся с первым из самозванцев, которых, без сомнения, будет великое множество. И они, без сомнения, станут источником волнений и брожения умов среди невежественного, но доверчивого русского крестьянства.
Кстати, вскоре после моего отъезда «цесаревич» признался в обмане.
В марте 1920 года я встретился в Харбине с генералом Дитерихсом и Н. Соколовым.
Туда они, как и я, попали после падения Колчака. Они были сильно взволнованы, поскольку ситуация в Маньчжурии становилась день ото дня напряженнее. Ожидалось, что КВЖД в любой момент может оказаться в руках большевиков. Большевистские шпионы уже начали заполнять вокзал и его окрестности. Что было делать с материалами следствия? Где они могли бы быть в безопасности? Перед отъездом Верховного комиссара Британии в Пекин генерал Дитерихс и Н. Соколов обратились к нему с просьбой взять в Европу все документы и то, что осталось от императорской семьи. Он обратился за соответствующими инструкциями к правительству своей страны. Ответ не приходил очень долго. Когда он пришел, он оказался… отрицательным!
Тогда я обратился лично к генералу Жане и проинформировал его о сложившейся ситуации.[71]
«Я готов помочь вам, – сказал он. – Я могу сделать это под свою ответственность, поскольку нет времени связываться по этому вопросу с правительством. Не может быть и речи о том, чтобы французский генерал отказался спасти то, что осталось от человека, бывшего верным союзником Франции. Попросите генерала Дитерихса дать мне письменный запрос, в котором будет выражена уверенность в моем согласии; я сочту любое сомнение личным оскорблением».
Письмо было послано, и генерал Жане договорился с генералом Дитерихсом по всем вопросам передачи драгоценных предметов лицу, названному Дитерихсом.
Два дня спустя генерал Дитерихс, два старших офицера и я взвалили на плечи тяжелые кофры и понесли их к поезду генерала Жане, который стоял на некоторым расстоянии от станции. Мы уже приближались к нему, когда появились какие-то люди и попытались остановить нас. Не отвечая на их крики, мы прибавили шаг. К счастью, мы были уже недалеко от поезда, где нас поджидали выставленные генералом часовые.
Наконец все данные расследования были в безопасности. Как оказалось – вовремя, потому что за нами уже следили. Час спустя мы тайком выскользнули из вагона и, петляя между составами, вернулись к себе.
На следующий день генерал Дитерихс принес генералу Жане коробку с останками семьи Романовых.
Это было 19 марта 1920 года.
Теперь ничто не удерживало меня в Сибири. Я знал, что выполнил свой долг перед теми, с кем меня связывали горькие воспоминания. Прошло более двух лет с того дня, как я расстался с ними в Екатеринбурге.
Екатеринбург! Когда я покидал Россию, я снова пережил все впечатления, все моменты нашей жизни, все воспоминания, которые будило во мне это слово. Екатеринбург стал для меня синонимом отчаяния, которое я испытал, поняв тщетность моих усилий, жестокого расставания с людьми, для которых этот город стал последним пристанищем. Там они прожили два ужасных месяца, которые закончились встречей с вечностью.
Это был период, когда Германия твердо рассчитывала добиться полного триумфа и полагала, что победа уже недалеко. Пока Вильгельм «братался» с большевиками, его армии вновь двинулись на Париж.
В эту эпоху полного коллапса в России существовало два очага сопротивлении. С одной стороны, это была небольшая армия добровольцев под командованием генерала Алексеева, которая отчаянно боролась против советских полков, усиленных германскими офицерами. С другой – пламя веры поддерживал заточенный в темнице император. В опоре на императрицу он отказывался идти на какие-то уступки или компромиссы. Им не оставалось ничего иного, кроме как пожертвовать своими жизнями. Они были готовы сделать это, но не уступить врагу, который разрушил страну и посягнул на ее честь.
И смерть пришла, но она не смогла разлучить тех, кого жизнь соединила навеки, и взяла всех семерых, объединенных одной любовью и одной верой.
Я полагаю, что события говорят сами за себя. Все, что я мог бы добавить к этому, было бы литературным излишеством.
Однако я хочу сказать лишь одно: невозможно представить себе, чтобы эти жертвы оказались напрасными. Я не знаю, когда это случится и как, но в один прекрасный день, когда жестокость изживет себя в своей слепой ярости, человечество почерпнет из воспоминаний о страданиях этих людей ту силу, которая даст ему надежду на нравственное возрождение.
Но при этом, как бы ни стремились к этому сердца и каким бы справедливым ни казалось отмщение, сама мысль о новом кровопролитии была бы оскорблением их памяти.
Царь и царица погибли, считая, что принимают мученическую смерть ради своей страны. Их величие нельзя измерить престижем императорского достоинства, но только нравственными высотами, до которых они поднялись. Они стали великой силой, идеалом; и в самом их страдании мы видим волнующее свидетельство той чистоты духа, о которую разобьется любое насилие и которая побеждает даже в смерти.
Через несколько недель после его отъезда во Французскую военную миссию пришли двое мужчин и попросили разрешения поговорить со мной. Они сказали, что генерал Д. должен сообщить мне что-то очень важное, и умоляли пойти и встретиться с ним. Мы сели в машину, которая ждала нас у дверей, и скоро я был у него.
Генерал Д. сообщил, что хотел бы показать мне мальчика, который утверждает, что он – цесаревич. Я знал, что по Омску ходили слухи о том, что цесаревич жив. Он якобы объявился в маленьком алтайском городке, жители которого с энтузиазмом приветствовали его. Более того, Колчак получил телеграмму, в которой его просили поддержать цесаревича.
Опасаясь, что подобные обстоятельства могут привести к серьезным последствиям, адмирал отдал распоряжение привезти «цесаревича» в Омск. Генерал Д. вызвал меня, полагая, что мои показания разрешат эту проблему и положат конец новой легенде.
Дверь соседней комнаты слегка приоткрылась, и я смог незамеченным разглядеть мальчика, который был выше и крепче, чем цесаревич. Его матросский костюм, цвет волос и прическа смутно напоминали Алексея Николаевича. На этом сходство заканчивалось.
Я сообщил генералу Д. о своих выводах. Затем мальчика представили мне. Я задал ему несколько вопросов по-французски – он молчал. Когда мы стали настаивать на ответе, он сказал, что понял вопрос, но предпочитает говорить только по-русски. Затем я обратился к нему на русском. Это тоже не привело к результату. Он сказал, что будет отвечать только лично адмиралу Колчаку.
Так я волей случая столкнулся с первым из самозванцев, которых, без сомнения, будет великое множество. И они, без сомнения, станут источником волнений и брожения умов среди невежественного, но доверчивого русского крестьянства.
Кстати, вскоре после моего отъезда «цесаревич» признался в обмане.
В марте 1920 года я встретился в Харбине с генералом Дитерихсом и Н. Соколовым.
Туда они, как и я, попали после падения Колчака. Они были сильно взволнованы, поскольку ситуация в Маньчжурии становилась день ото дня напряженнее. Ожидалось, что КВЖД в любой момент может оказаться в руках большевиков. Большевистские шпионы уже начали заполнять вокзал и его окрестности. Что было делать с материалами следствия? Где они могли бы быть в безопасности? Перед отъездом Верховного комиссара Британии в Пекин генерал Дитерихс и Н. Соколов обратились к нему с просьбой взять в Европу все документы и то, что осталось от императорской семьи. Он обратился за соответствующими инструкциями к правительству своей страны. Ответ не приходил очень долго. Когда он пришел, он оказался… отрицательным!
Тогда я обратился лично к генералу Жане и проинформировал его о сложившейся ситуации.[71]
«Я готов помочь вам, – сказал он. – Я могу сделать это под свою ответственность, поскольку нет времени связываться по этому вопросу с правительством. Не может быть и речи о том, чтобы французский генерал отказался спасти то, что осталось от человека, бывшего верным союзником Франции. Попросите генерала Дитерихса дать мне письменный запрос, в котором будет выражена уверенность в моем согласии; я сочту любое сомнение личным оскорблением».
Письмо было послано, и генерал Жане договорился с генералом Дитерихсом по всем вопросам передачи драгоценных предметов лицу, названному Дитерихсом.
Два дня спустя генерал Дитерихс, два старших офицера и я взвалили на плечи тяжелые кофры и понесли их к поезду генерала Жане, который стоял на некоторым расстоянии от станции. Мы уже приближались к нему, когда появились какие-то люди и попытались остановить нас. Не отвечая на их крики, мы прибавили шаг. К счастью, мы были уже недалеко от поезда, где нас поджидали выставленные генералом часовые.
Наконец все данные расследования были в безопасности. Как оказалось – вовремя, потому что за нами уже следили. Час спустя мы тайком выскользнули из вагона и, петляя между составами, вернулись к себе.
На следующий день генерал Дитерихс принес генералу Жане коробку с останками семьи Романовых.
Это было 19 марта 1920 года.
Теперь ничто не удерживало меня в Сибири. Я знал, что выполнил свой долг перед теми, с кем меня связывали горькие воспоминания. Прошло более двух лет с того дня, как я расстался с ними в Екатеринбурге.
Екатеринбург! Когда я покидал Россию, я снова пережил все впечатления, все моменты нашей жизни, все воспоминания, которые будило во мне это слово. Екатеринбург стал для меня синонимом отчаяния, которое я испытал, поняв тщетность моих усилий, жестокого расставания с людьми, для которых этот город стал последним пристанищем. Там они прожили два ужасных месяца, которые закончились встречей с вечностью.
Это был период, когда Германия твердо рассчитывала добиться полного триумфа и полагала, что победа уже недалеко. Пока Вильгельм «братался» с большевиками, его армии вновь двинулись на Париж.
В эту эпоху полного коллапса в России существовало два очага сопротивлении. С одной стороны, это была небольшая армия добровольцев под командованием генерала Алексеева, которая отчаянно боролась против советских полков, усиленных германскими офицерами. С другой – пламя веры поддерживал заточенный в темнице император. В опоре на императрицу он отказывался идти на какие-то уступки или компромиссы. Им не оставалось ничего иного, кроме как пожертвовать своими жизнями. Они были готовы сделать это, но не уступить врагу, который разрушил страну и посягнул на ее честь.
И смерть пришла, но она не смогла разлучить тех, кого жизнь соединила навеки, и взяла всех семерых, объединенных одной любовью и одной верой.
Я полагаю, что события говорят сами за себя. Все, что я мог бы добавить к этому, было бы литературным излишеством.
Однако я хочу сказать лишь одно: невозможно представить себе, чтобы эти жертвы оказались напрасными. Я не знаю, когда это случится и как, но в один прекрасный день, когда жестокость изживет себя в своей слепой ярости, человечество почерпнет из воспоминаний о страданиях этих людей ту силу, которая даст ему надежду на нравственное возрождение.
Но при этом, как бы ни стремились к этому сердца и каким бы справедливым ни казалось отмщение, сама мысль о новом кровопролитии была бы оскорблением их памяти.
Царь и царица погибли, считая, что принимают мученическую смерть ради своей страны. Их величие нельзя измерить престижем императорского достоинства, но только нравственными высотами, до которых они поднялись. Они стали великой силой, идеалом; и в самом их страдании мы видим волнующее свидетельство той чистоты духа, о которую разобьется любое насилие и которая побеждает даже в смерти.
<< Назад Вперёд>>
