Даже самые отъявленные опричники не только казнили и грабили. Основным занятием для большинства из них, как и для остальной массы дворян и «детей боярских» в XVI веке, оставалась военная служба.
При деде грозного царя, великом князе Иване III, помимо дворянского ополчения появились пехотинцы, вооружённые огнестрельными «ручницами»; в XVI веке они стали называться стрельцами. Стрелецкие полки-«приказы» (по 500–1000 человек) составляли гарнизоны городов и крепостей, несли полицейскую службу. Рядовых стрельцов набирали из вольных людей — крестьян и горожан, которые поступали на пожизненную службу добровольно. Со временем служба стала наследственной: в стрельцы зачисляли «от отцов детей, от братьев братью, от дядь — племянников». Из старослужащих стрельцов назначали пятидесятников и десятников, сотники же и стрелецкие головы были обычно дворянами.
Московские стрельцы не только участвовали в походах, но и несли дворцовую службу, стояли «день и ночь с заряженными ружьями, зажжёнными фитилями» около царских покоев и охраняли царскую казну, составляли своего рода почётный караул при встрече иноземных послов, получали довольно высокое жалованье: «по семи рублей в год, сверх двенадцати мер ржи и столько же овса», а также «сукна» на мундиры. Видимо, какую-то их часть царь держал при себе в опричнине; во всяком случае, двухтысячный полк «стремянных стрельцов» в Москве, по словам англичанина Флетчера, состоял «при самой его особе, принадлежа к дворцу, или к дому, где он живет». Конные стрельцы не только охраняли царя, но и сопровождали его в походах. Например, в 1578 году «на немецкую и на литовскую землю» в свите Ивана IV шли две тысячи стрельцов и казаков «его двора». Городовые стрельцы (служившие в провинциальных гарнизонах) при зачислении на службу получали по рублю и наделялись огородами, пахотной землей и сенокосами (как тогда говорили, несли службу «с земли»){25}.
Стрельцы были вооружены гладкоствольными ружьями-пищалями, саблями, которые пришли на смену мечам, и бердышами — топорами с лезвием в форме полумесяца на длинных рукоятках; такое устройство позволяло использовать бердыш как рубящее и колющее оружие. На нижний конец его древка насаживалось железное копьецо для втыкания в землю; при стрельбе из пищали бердыш служил для неё опорой-подсошком.
В Москве существовали арсенал (Оружейная палата) и Пушечный двор, где отливались весьма совершенные пушки. В XVI веке русские мастера уже умели изготавливать орудия с казёнными затворами и многоствольные установки на вращающемся барабане — «сороки» и «органы». Тяжёлые пушки крупного калибра составляли «большой наряд» — осадную и крепостную артиллерию; в полевых войсках находился «полковой наряд» — более лёгкие и подвижные орудия (калибром до 9–10 сантиметров). В походах русская армия имела артиллерийский парк до двухсот стволов; всего же на вооружении в крепостях и арсеналах находилось до двух тысяч орудий. На ежегодных смотрах пушкари показывали свое искусство, стреляя по мишеням. В сражениях с татарской конницей успешно применялись «гуляй-города» — подвижные замкнутые укрепления из щитов с отверстиями для пушек и пищалей. С появлением артиллерии деревянные стены перестали быть надёжным укрытием, поэтому стали строить крепости из камня и кирпича — новые кремли в Москве, Туле, Зарайске, крепости Иван-город и Смоленск. Возведением крепостей и осадными работами руководили инженеры-«розмыслы».
Но всё же основную силу как земской, так и опричной армии составляли провинциальные помещики — городовые дворяне и «дети боярские». Дворянские «недоросли» уже с пятнадцати лет считались годными для службы, но небольшая отцовская «вотчинка» или поместье не могли обеспечить средства к существованию для всех подраставших сыновей. Безземельные служилые люди подавали челобитную с просьбой наделить их «поместейцем». В Поместном приказе устанавливался земельный и денежный «оклад»: такого «новика», но получал он, как правило, только часть (половину, а то и треть) полагавшейся ему по окладу земли — «дачу», то количество никем не занятой пахотной земли с крестьянами, которым на данный момент располагала казна в родном уезде соискателя. Остальное приходилось «приискивать» самому и по обнаружении «ничейного» участка земли с мужиками немедленно подавать новую просьбу о закреплении этой земли за ним.
Рост поместного войска способствовал созданию жёсткой, милитаризованной политической системы Московского государства, приспособленной к отражению нападений извне. Но для нормального функционирования этой системы постоянно требовались освоенные земли с крестьянами для поместных раздач, и их нехватка стимулировала активность Москвы во внешней политике. «Хотя бы таковая землица угодная и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодие», — писал в своей челобитной Ивану IV дворянин Иван Пересветов про земли соседнего Казанского ханства.
Провинциальные дворяне вместе с такими же мелкопоместными соседями являлись на смотры, где воеводы проверяли их боеготовность, раздавали жалованье и «верстали» новиков на службу. Те же обещали служить «не щадя головы своей»: «и из городы, и ис полков, и ис посылок без государева указу и без отпуску не съехать, и города не здати, и в полкех воевод не покинуть, и с их государевы изменники не ссылатися». На смотре воевода осуществлял «разбор» служилых людей — оценивал вместе с выборными дворянами их боеспособность и вооружение.
И московская знать, и далёкие от двора городовые дворяне-помещики выступали на войну со своими лошадьми, вооружением, снаряжением и необходимыми припасами. Кое-кто из воинов имел полный «доспех»: шлем, «пансырь», наручи и наколенники; большинство — неполный (кольчугу и «шапку железную» конической формы с вытянутым верхом). Знатный боярин мог позволить себе приобрести дорогостоящее импортное вооружение («шолом черкасской да юшман шамахейской… саблю турскую») стоимостью в 30 и больше рублей — за эту сумму можно было купить село с деревнями. Рядовые помещики, составлявшие основу русской армии времен Ивана Грозного, выходили в отцовских и дедовых кольчугах. В середине XVI века их количество достигало 25–30 тысяч человек.
На службу бедный помещик выходил обычно «на мерине в саадаке и с саблею». Сабля, главное оружие дворянской конницы XVI века, стоила от трёх (отечественная) до пяти-шести рублей (восточной работы). Огнестрельное оружие встречалось до конца столетия относительно редко. У опричников имелись «ручницы», в которых для воспламенения пороха в стволе использовался раскаленный жгут, а затем стал применяться фитиль, пропитанный селитрой. Это оружие было у отряда Василия Грязного. По сообщению князя А. М. Курбского, княгиню Евдокию Старицкую опричники убили именно из ручниц. Во время Новгородского похода опричные стрельцы расстреляли в Торжке из пищалей 15 пленных татар.
Основными деталями доспеха являлись прежде всего «пансырь» и кольчуга. Оба эти доспеха были кольчатыми, и принципиальное различие между ними установить трудно. Скорее всего, кольчуга состояла из колец, круглых в сечении, а в описании «пансырей» кольцо будет называться «плоским» или «плосковатым». В XVI веке их разновидностью стала состоящая из крупных плоских колец «байдана», сохранившийся экземпляр которой принадлежал Борису Годунову. К кольчатым доспехам относились также бахтерцы и юшманы: в основную кольчужную ткань рубашки на груди и спине вплетались металлические пластинки, служившие хорошей защитой и от стрел, и от холодного оружия. У бахтерцев пластины обычно делались квадратными, у юшманов — продолговатыми; на более дорогих доспехах пластины украшались орнаментом, выполненным золотой насечкой. В описи имущества Бориса Годунова 1589 года значатся три юшмана московских «доски широкие», десять юшманов «доски мелкие», один юшман «старый золочен».
Более бедные служилые выходили на службу в тегиляях — стёганых кафтанах на очёсках льна или конопли, иногда с зашитыми внутри железными пластинками. Известны тонкие и толстые тегиляи; первые, видимо, надевались исключительно для красоты поверх доспехов: «тегиляй бархатен», «тегиляй атласен», а порой щёголь-дворянин выступал «на коне в саадаке и в сабле, в тегиляе в тонком с горностаем» или надевал на кольчугу «ферязь бархатну».
Тегиляи носили не только дворяне, но и их боевые холопы, которых вотчинники и помещики должны были выставлять на службу по установленной Уложением о службе 1556 года норме: «со ста четвертей (около 50 гектаров. — И.К., А.Б.) добрые угожей земли человек на коне и в доспехе полном, а в далной поход о дву конь». Таким образом, богатые и знатные дворяне шли в поход в окружении пяти, десяти, а то и двух десятков вооружённых холопов. В зависимости от своих возможностей дворяне выезжали на службу на ногайских, турецких или польских конях («аргамаках») или на местных лошадях («на мерине»). Стоили «мерин 4 рубля, кобыла русская 3 рубля», а скакуны ногайской породы ценились вдвое дороже («конь 8 рублев, кобыла ногайская 6 рублев, жеребенок 3 рубля») за выносливость: «…роста среднего, весьма удобные для работы и бегут без отдыха 7 или 8 часов»{26}.
«…Саадак его Иванов, да сабля, да седло сафьянное с подзоры, да седло сафьянное зжено со кзом, да пансырь горелой, да узда черкасская битая» — вот что осталось в доме новгородского помещика Ивана Злобина сына Базарова, не вернувшегося из последнего похода. Брошенные дома предметы вооружения, большей частью негодные к употреблению, были памятью о прошлых боевых делах их владельца, а исправную амуницию он взял с собой в поход. В усадьбе Базарова остались четыре коня и два служивых мерина, что обеспечивало выполнение одного из самых тяжелых требований службы — выставление необходимого количества вооружённых и обмундированных воинов.
В дворянских челобитных жизненный путь служилого человека предстаёт как непрерывная череда походов и боёв. На смотрах дворяне объявляли о «побитых» в боях родственниках (иногда по 5–10 человек из рода) и гордились своими заслугами: «…бились явственно, убили 12 мужиков». Неявка на смотр или в полк — «нетство» — грозила потерей поместья, а понесённые на службе тяготы («кровь и раны и полонное терпение») считались основанием для увеличения «оклада» или перевода в «выбор», то есть на службу при дворе.
Сама же служба была, пожалуй, тяжелее, чем у дворян времён Екатерины II или современников Пушкина. Почти ежегодно с апреля до сентября дворянские «сотни» отправлялись на южную границу, чтобы перекрыть пути татарским набегам. Там дворян ожидали беспрестанные караулы, разъезды и «сторожи»; им приходилось «земляной вал делать и ров копать своими руками».
В боях со стремительно появлявшимся противником неизбежны были потери; многие служилые побывали в татарском плену в Крыму, откуда попадали на турецкие галеры или «басурманились» под угрозой смерти, если государство не выкупало своих слуг. Из удачного похода дворяне возвращались с награбленным добром и «немецким» или «литовским» полоном, из неудачного — шли «безлюдны, безконны и беззапасны».
Пожизненная служба воспринималась как норма, и только вконец подорванное здоровье могло служить основанием для отставки. Спустя полвека после опричных времён, в 1614 году, дворянин из Переславля-Залесского Богдан Губарев попросил об отставке: «Сорок три года всякие ваши государские службы служил летние и зимние, закамские и немецкие и литовские, и на поле в станицах и в подъездах ездил, и на многих делех и на боях ранен был и от тех, государь, многих ран болен и увечен стал». За долгую службу старый воин выслужил «кровью своей и работою» 600 четвертей поместного «оклада», но на деле получил только «дачу» в 200 четвертей, да и на этой земле у него не было ни одного крестьянина — некоторые разбежались во время Смуты, других «посекли литовские люди и московские воры». Ветерана осмотрели в Разрядном приказе и убедились, что он действительно «стар и от ран увечен; левая рука ниже локтя пересечена саблею, и рукою не владеет; левая щека с ухом отсечена; да он пробит из пищали насквозь в щеки и зубы выбиты». Только после «экспертизы» дворянин получил, наконец, отставку и возможность провести остаток дней в собственном доме, но всё равно должен был выставить со своего запустевшего поместья «даточного человека» на службу.
Такие «новгородцы», «смоляне», «можаичи» или «тверичи» шли на службу «всем городом», в сотнях: соседи по уезду служили вместе во главе с авторитетными и опытными ветеранами. Сотни входили в состав основных войсковых подразделений — полков: большого, правой и левой руки, передового и сторожевого. Ими командовали воеводы из состава «государева двора». В 1572 году в армии состояли пять земских (М. И. Воротынский, И. В. Шереметев-Большой, Ф. В. Шереметев, И. П. Шуйский, А. В. Репнин) и пять опричных воевод (Н. Р. Одоевский, А. П. Хованский, Д. И. и П. И. Хворостинины, В. И. Умной Колычёв). Под командованием последних находилось более 4500 детей боярских, что может свидетельствовать о максимальной численности воинства «из опричнины». Возглавлявшие их воеводы были опытными командирами, как правило, много лет защищавшими южную границу и участвовавшими в покорении Казани.
Один из основателей опричнины, Алексей Басманов, начал службу в 1540-х годах, воеводствовал в Елатьме, несколько раз (в 1548/49, 1550 и 1552 годах) ходил под Казань в качестве воеводы и дворянина «в ясауле», а после её взятия остался там третьим воеводой, в 1554 году оказался в армии под Коломной вторым воеводой сторожевого полка, а в следующем — первым воеводой передового полка в походе на «крымские улусы». С началом Ливонской войны Басманов в январе 1558 года отправился «в немцы» из Пскова вторым воеводой передового полка, руководил взятием Нарвы, превращенной в первый русский порт на Балтике, и остался там первым воеводой. В 1559 году он сначала был отправлен опять на юг — в поход из Бронниц на Тулу, но осенью возвращён в Ливонию и воевал под Дерптом. Затем он участвовал в победном Полоцком походе 1563 года. Однако отважный и хладнокровный командир везде находился на вторых ролях.
Звёздным часом Басманова стало отражение татарского набега на Рязань осенью 1564 года. Находившийся в «отпуске» в своём поместье боярин подоспел вовремя и остановил крымцев на пути прорыва в центральные области страны в тот момент, когда русская армия не была готова отразить нападение с этой стороны. Летопись содержит выразительный рассказ о событиях: «В то же время на Рязани были во государьском жалованье в поместье боярин Олексей Данилович Басманов Плещеев да сын его Феодор, и слыша многие крымские люди приход на рязанскую украину, они же со своими людьми да с тутошними не со многими людьми… крымских людей побили и языки поймали не дошед города. Те языки сказали, что пришел царь Девлет-Кирей, а с ним дети его калга Магмет-Кирей царевич да Алды-Гирей со своими крымскими людьми: то первая весть про царя, безвестно убо бяше пришел. Тех же языков прислал Алексей Данилович Басманов да сын его Феодор ко государю царю и великому князю Ивану Васильевичю, а сам Олексей и сын его Феодор сели в городе на Рязани со владыкою Филофеем и ту сущих во граде людей обнадежили, не сущу бо тогда служилым людем никому, кроме городских людей ту живущих и селян, которые успели во град прибежати… У града же тогда крепости нужные… едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изставиша и из града выезжая с татарами бишася, из града стрельбою по царевым полком из наряду стреляти. Татары же ночным временем с приметам и с огнем многажды прихождаху и хотяху взятии град, Божиим же заступлением и Пречистые Богородицы и великих чюдотворцов руских молением граду ничто успеша и от града отступиша в своя страны».
За рязанскую службу царь наградил Басманова и его сына золотыми монетами, и с этого времени роль второстепенного воеводы изменилась — он стал в опричнине одним из первых. В опричнине служили и его родственники: Захарий, Андрей, Иван и Никита Ивановичи Очины-Плещеевы, сыновья старого воеводы Ивана Григорьевича Очина-Плещеева. Представители младшей ветви большого рода Плещеевых числились по Бежецкому верху. Старший из братьев, Захарий, начал службу как «сын боярский второй статьи» и в 1549 году был вторым воеводой в Козельске вместе с отцом, а на следующий год уже самостоятельно участвовал в походе на Казань. Затем он последовательно служил в разных местах: в Мценске, на воеводстве в Карачеве, «годовал» четвёртым воеводой во взятой Казани, летом 1555 года ходил на крымцев под Тулу «головой для посылок» в царском полку, а в августе того же года отправился на север воеводой в Корелу и там воевал против шведов под Выборгом и Орешком. Затем Захарий Очин-Плещеев оказался в Путивле, а оттуда был переброшен в Ливонию, где в октябре 1560 года потерпел поражение от войск магистра Ливонского ордена. Он участвовал во взятии Полоцка в 1563 году, а годом позже из Полоцка ходил третьим воеводой большого полка в Литву, где был захвачен в плен. Но в плену он пробыл недолго и уже в 1564/65 году служил первым воеводой полка правой руки при походе из Смоленска в Литву. Видимо, в награду за «полонное терпение» Захарий был взят в опричнину. Здесь его карьера круто пошла вверх — он получил боярство и стал одним из основных опричных воевод: в сентябре 1567 года в Литовском походе был воеводой «для посылок», затем числился первым воеводой сторожевого полка; в январе 1569 года руководил опричными войсками при взятии Изборска, а позже был на береговой службе в Калуге вторым воеводой большого полка.
Второй из братьев Очиных-Плещеевых, Иван Иванович, участвовал во взятии Казани, а в последующие годы усмирял восставшую «луговую сторону» бывшего ханства. Он ходил в 1555 году вместе со старшим братом на крымских татар, наместничал в Чернигове, брал в 1560-м в Ливонии столицу ордена, город Феллин, а после его взятия остался там первым воеводой. Затем в течение нескольких лет Иван участвовал в боевых действиях против Литвы в качестве смоленского воеводы и воеводы передового и сторожевого полков. В опричнине в 1569 году он стал первым воеводой Великих Лук. Никита Иванович нёс при нём службу на воеводстве в Смоленске и в походах под его началом. В опричных разрядах он упомянут только один раз, в январе 1569 года, в качестве третьего воеводы из опричнины под Изборском. Четвёртый брат, Андрей, в сентябре 1567 года при походе из Новгорода в Литву был дворянином «в стану у государя», в 1567/68 году служил первым воеводой из опричнины в Одоеве, а затем первым воеводой большого полка под Вязьмой и Мценском.
Из других Плещеевых известен Иван Дмитриевич Колодка. В разрядах его имя появилось только во время опричнины, куда он попал благодаря своим родственникам Басмановым и уже в 1567/68 году командовал опричными войсками под Калугой, в 1568/69-м — под Ржевом; а в 1569-м был назначен первым воеводой полка правой руки под Калугой.
Судя по кратким разрядным записям, Плещеевы особых воинских лавров не стяжали, но служили честно. Опричнина позволила им выдвинуться в первые ряды военачальников — но и погубила их карьеру. Захарий и Иван в 1570 году попали вместе с Алексеем Басмановым в опалу и были казнены. Никита и Андрей остались живы, но их имена исчезли из разрядов. Никита Иванович вновь получил назначение в октябре 1573 года и до конца царствования Ивана Грозного ничем отмечен не был. Лишь в 1589 году он стал окольничим и вскоре после этого скончался. Иван Колодка-Плещеев также на три года исчез из разрядов, а в дальнейшем получал должности гораздо менее ответственные и до думного чина отца так и не дослужился{27}.
Более удачливыми оказались князья Телятевские — потомки рода тверских князей, давно лишившиеся родовых вотчин и ставшие ярославскими помещиками. В опричнине служили князь Василий Иванович Телятевский и его племянники Андрей Петрович и Иван Зубан Петрович. Василий был впервые упомянут в разрядах лишь в 1562/63 году среди участников Полоцкого похода, когда был есаулом и состоял в царской свите. В 1564/65 году он служил наместником в Брянске и в 1566-м в качестве «дворянина первой статьи» подписал грамоту Земского собора о продолжении войны с Великим княжеством Литовским. В опричнине он сумел выдвинуться. В 1569 году князь уже стал опричным первым воеводой передового полка в Калуге вместо З. И. Очина-Плещеева, а затем — первым воеводой большого полка в Туле.
Андрей Телятевский начинал службу царским оруженосцем-телохранителем — рындой; зимой 1558/59 года впервые участвовал в походе на Ливонию и, очевидно, обнаружил недюжинные способности. Уже в Полоцком походе князь стал первым воеводой «ертоула» (разведывательного отряда, следовавшего впереди главного войска), а затем — первым воеводой передового полка: в 1563/64 году в Великих Луках, а в 1565-м — «на берегу». Ещё до учреждения опричнины он пользовался большим доверием царя: именно ему был поручен «обыск… в Юрьеве Ливонском про Олексееву смерть Одашева» — опального недавнего «главы правительства». В опричнину он вошёл сразу при её учреждении и был там одним из ведущих военачальников: в октябре 1565 года послан первым воеводой под Волхов, в сентябре 1567-го — командующим опричными войсками под Калугу. В 1569 году, будучи назначен в опричном войске под Калугой первым воеводой полка правой руки, князь Андрей счёл это назначение недопустимым и заместничался с первым воеводой большого полка Фёдором Басмановым, но до окончания спора не дожил — там же, в Калуге, заболел и умер. Его младший брат Иван, хотя и участвовал в походах в Литву, до высоких постов не дослужился, но зато, как и дядя, не пострадал. Старший же из рода, князь Василий, в послеопричные годы занимал ответственные воеводские должности и в 1576 году состоял при дворе Симеона Бекбулатовича — правнука хана Золотой Орды Ахмата, временно «назначенного» Иваном Грозным московским царём, а затем великим князем Тверским{28}.
Ещё более храбрым и талантливым полководцем показал себя потомок ярославских князей Дмитрий Иванович Хворостинин. Сын не слишком знатного окольничего Ивана Хворостинина (И. Д. Колодка-Плещеев попрекал его потомков в местническом споре 1567 года за службу дмитровским удельным князьям) начал карьеру в 1557/58 году шацким воеводой и в том же году участвовал в походе к Серпухову головой при первом воеводе большого полка. Князь ходил на Ливонию, в 1563 году при осаде Полоцка был в свите царя и сумел отличиться: «…стрельцы и боярские люди многие изо всех полков в острог пошли, и учинилось ведомо государю, что многие люди на животы пались, и литовские люди с ними из города бьютца. И государь царь и великий князь для того послал из своего полку голову князя Дмитрея Федоровича Овчинина Оболенсково да князя Дмитрея Ивановича Хворостинина и велел тех людей беречь, и те головы литовских людей в острог втоптали, а государевых людей отвели, дал Бог, здорово». Он вместе с братьями был сразу принят в опричнину и в октябре 1565 года направлен вторым воеводой для отражения татарского набега: «из опришнины послал государь под Волхов воевод, как царь крымской приходил, с Москвы князь Ондрея Петровича Телятевсково да князь Дмитрея да князь Ондрея Ивановичев Хворостининых». В мае 1570 года крымские «загоны» проникли в Каширский уезд, но под Зарайском «воеводы князь Дмитрей Хворостинин да Федор Львов майя в 21 день сошлися с крымскими людьми в ночи, и крымских людей побили, и языки многие поимали, и полону много отбили». В 1572 году князь Дмитрий командовал передовым полком русского войска при отражении нападения хана Девлет-Гирея на Москву. В решающем сражении Хворостинин героически оборонял полевой «гуляй-город» и вовремя сделал вылазку — «как выстрелили изо всево наряду, и князь Михайло Воротынской прилез на крымские полки ззади, а из гуляя города князъ Дмитрей Хворостинин с немцы вышол, на том деле убили царева сына да внука царева (хана Девлет-Гирея. — И.К., А.Б.) колгина сына и многих мурз и тотар живых поимали».
Судьба хранила военачальника — на политическую роль в опричнине он не претендовал и всю жизнь провёл в полках. Карьера Хворостинина лишь ненадолго прервалась опалой зимой 1573/74 года, но затем мы опять видим его на ратной службе: в 1578 году в походе на Ливонию он взял штурмом шведскую крепость Оберпален, в 1579-м отражал литовское нападение на Невель. Он не смог предотвратить падение Полоцка, но по пути из Можайска в Литву выжег и опустошил все окрестности городов Дубровны, Орши, Шклова, Могилёва и Радомля. Под занавес неудачной Ливонской войны в феврале 1582 года передовой полк русской рати под командованием Хворостинина и думного дворянина Михаила Безнина у села Лялицы атаковал шведов, «и Божиею милостию и Пречистыя Богородицы молением немецких людей побили и языки многие поимали»; противник вынужден был отойти в Нарву. В последние годы царствования Ивана IV князь подавлял восстание луговых черемисов и казанских татар, в 1584 году был пожалован в бояре и назначен наместником в Рязани с поручением охранять «украину» от ногайских набегов. В 1590 году Хворостинин в последний раз показал свой полководческий талант — наголову разбил под Нарвой четырёхтысячное шведское войско под командованием генерала Густава Банера. Вскоре было заключено перемирие, по которому шведы возвратили русским города Ям, Ивангород и Копорье. Но конца войны Хворостинин уже не застал — 7 августа 1591 года знаменитый воевода умер, приняв перед смертью постриг под именем Дионисия.
Вместе с Дмитрием Ивановичем в опричнине служили три его брата. Князь Андрей в 1565 году состоял под началом старшего брата под Волховом и в 1567 году под Калугой, а под конец опричнины был головой «в полку у государя»; впоследствии он дослужился до окольничего и умер в Смуту. Пётр Хворостинин начал карьеру перед самым учреждением опричнины — в октябре 1564 года был послан в Рязань к отцу и сыну Басмановым с наградными «золотыми» за отражение крымского набега, а в опричных царских походах служил рындой «с копьём». В 1569/71 году он впервые получил самостоятельное назначение в Дерпт сначала вторым, а потом первым воеводой. В 1572 году Пётр Иванович в качестве второго воеводы полка левой руки участвовал в отражении набега Девлет-Гирея. В последующие годы он бывал на воеводствах и наместничествах, но особых талантов не проявил и в октябре в битве под ливонским замком Венденом (Кесью) попал в плен, после окончания войны вернулся, вновь состоял на службе и умер бездетным около 1591/92 года. Наконец, Фёдор Иванович также начал службу царским рындой, в 1571 году стал уже «дворовым воеводой», в 1576-м — дворецким, благополучно пережил царя и умер в 1600 году боярином.
Названные воеводы достойно сражались и тем в каком-то смысле «спасли честь» опричнины, являя собой доказательство того, что не все её члены были дознавателями и карателями. Но, похоже, карьера при дворе не способствовала проявлению военного таланта даже у тех, кто им обладал. Став во главе опричников, боярин Алексей Басманов в походы уже больше не ходил, будучи занят на «внутреннем фронте». Зато его сын и царский фаворит, кравчий Фёдор Алексеевич, который до того был рындой и должен был «за государем ездити», выдвинулся на первые места. Басманов-младший был воеводой «для посылок» при походе из Новгорода в Литву в сентябре 1567 года, той же осенью служил первым воеводой передового полка в Вязьме и, наконец, в 1569 году стал главнокомандующим опричными полками: «…в большом полку кравчей и воеводы Фёдор Олексеевич Басманов да окольничей и воевода Василей Иванович Умново Колычов».
Однако о военных подвигах фаворита у нас сведений нет, как и о победах царского зятя Михаила Черкасского и других опричных командиров — братьев-князей Пронских, Ивана Мятлева-Слизнева, Григория Полева, Никиты Борисова-Бороздина, Петра Шейдякова. Опричник Яков Волынский в мае 1571 года весьма неудачно участвовал в боях против татар Девлет-Гирея: хан разгромил под Серпуховом его отряд и двинулся к Москве. Опричный боярин Василий Тёмкин-Ростовский был казнён за неудачную оборону Москвы от татар; другой командир в этом же походе, боярин Василий Яковлев («гофмейстер» царевича Ивана), был забит батогами вместе со своими земскими родичами, боярами Иваном Петровичем и Семёном Васильевичем. Опричник Василий Умной Колычёв с земским боярином Иваном Яковлевым после неудачной осады зимой 1570/71 года Ревеля угодили в опалу. Оставшийся под стенами города вассал Ивана IV датский герцог Магнус сообщил горожанам, что «когда царь… узнал о жестоких грабежах, убийствах и пожарах, то… приказал в прошлую субботу увезти отсюда обоих воевод в оковах»{29}. Дмитрий Салтыков вместе с младшим братом Даниилом в октябре 1572 года был в опричной Костроме «для поветрия моровова на заставе», но в боях братьям не везло: Даниил был убит в 1578 году под Венденом, а Дмитрий последний раз упомянут в разрядах в 1581 году, когда бежал с поля боя под Старой Руссой.
Ничем не отличились в боях и высшие опричные начальники, пришедшие на смену Вяземскому, Басманову и Тёмкину-Ростовскому. Князь Никита Одоевский, быстро продвигавшийся по службе, известен тем, что в мае 1571 года неудачно пытался со своим полком преградить дорогу хану на реке Наре, а весной 1572 года при назначении разряда «для приходу» крымцев, попытался местничать с виднейшим земским полководцем князем М. И. Воротынским: «В правой руке в Торусе бояре и воеводы князь Микита Романович Адуевской да Федор Васильевич Шереметев, и Микита Адуевской бил челом государю в отечестве на князь Михаила Ивановича Воротынского». Челобитье его было оставлено без внимания, и Одоевский так и остался под командованием своего соперника. Впрочем, и сам Иван Грозный не мог служить для своих воевод примером воинской доблести — во время татарских походов он отсиживался в Новгороде. Но громкого успеха царь не прощал никому: не прошло и года, как и опричный, и земский победители татар под Серпуховом, князья Н. Р. Одоевский и М. И. Воротынский, были казнены.
Об опричниках не в «генеральских», а в «офицерских» чинах сведений и того меньше. Но заметно, что одни из них предпочитали «сыскную» карьеру, как Григорий Ловчиков, который сопровождал в Антониево-Сийский монастырь насильно постриженного в монахи опального Т. Тетерина и лично участвовал в казнях: под его руководством проводился погром коломенских сёл боярина И. П. Фёдорова, он же в 1570 году «отделывал» новгородцев. Шлихтинг сообщал, что «Григорий Ловчик» был близок к князю Афанасию Вяземскому, а потом обвинил его в том, что он якобы «выдавал вверенные ему тайны и открыл принятое решение о разрушении Новгорода», что и послужило причиной опалы князя.
Другие предпочитали роль суровых «мытарей». Мирон Кузьмин «правил» на новгородцах казну (взыскивал подати), которую не удалось получить в Москве с увезённых туда попов. Братья Басарга и Басёнок Леонтьевы из переславских «детей боярских» прославились тем, что выколачивали подати из населения волости Варзуга на Кольском полуострове. Здесь возник конфликт между земскими варзужанами и опричными двинцами. Последние, взяв местные рыбные промыслы на откуп, единовременно заплатили казне причитавшиеся налоги «с наддачей» и заставляли варзужан возместить им затраты ещё большими податями. Пользуясь покровительством царя, богатые двинские промышленники Бачурины, бравшие на откуп взимание десятины с жителей Беломорья, потребовали от варзужан выплаты 450 рублей накопившегося долга. Те возмутились и разгромили владения двинцев в Варзуге. Тогда Бачурины пожаловались Ивану Грозному. Двинцы подали иск об убытках на огромную сумму в 1764 рубля, признанный обоснованным, и Иван IV направил Б. Ф. Леонтьева с отрядом опричников разобраться на месте, взыскать все убытки двинцев и казны. Опричники и их двинские помощники учинили в селе страшный погром. У варзужан забирали всё ценное, ломали дома, грузили награбленное на суда, везли крестьянское имущество на Двину и распродавали на торгу. Люди разбегались кто куда, одни на Мурман — в Колу и Печенгский монастырь, другие — в Карелию. Вслед за Варзугой опричники разграбили Умбу, Порью Губу, Кандалакшу и селения Кемского побережья.
Донесение Леонтьева о правеже не сохранилось, но результаты и последствия этого злодеяния отчетливо видны в описи села, провёденной в мае 1575 года. Спустя семь лет в Варзуге было 79 пустых дворов и 33 поросших бурьяном места, на которых до погрома стояли крестьянские дома; не использовались 11 сёмужьих «тонь». Вместе с новыми поселенцами, которым разрешили «дворы свои поставити» на покинутых местах, в селе насчитывалось лишь 138 семей. В памяти жителей этот погром остался под названием «Басаргина правежа»; именем лихого опричника пугали непослушных детей…
Формально в этом конфликте царь выступил в роли гаранта неприкосновенности собственности, приносившей казне доход в виде откупа. Однако на деле «опричная» юстиция встала на сторону подведомственных ей двинцев, защищавших не столько государственные, сколько свои корыстные интересы. Варзужане же отстаивали традиционные права на использование общинных промыслов, которые не могли отчуждаться в пользу отдельных лиц, но оказались кругом виноватыми. Погром же подорвал их хозяйство, отчего казна нисколько не выиграла. Разорением воспользовались северные монастыри. Они по дешёвке скупали у крестьян их участки (луки), брали на содержание престарелых и немощных людей с условием, что после смерти их доля угодий перейдет обители; монахи давали нуждающимся под залог луков ссуды на обзаведение хозяйством, предоставляли в долг под проценты муку и вещи. В большинстве случаев обнищавшие поморы не могли своевременно погасить долги и теряли право на заложенные ими земли и угодья.
Но были в опричнине и те, кто не занимался убийствами и мародёрством. Игнатий Блудов принадлежал к верхнему слою провинциального дворянства — в Думе не сиживал и в «государев родословец» не попал. Он начал службу в 50-х годах XVI века, в 1555-м участвовал в битве с крымцами при Судьбищах, попал в плен и был выкуплен через полтора года. В 1558/59 году Блудов являлся вторым воеводой в Мценске, затем в качестве головы участвовал в военных действиях против татар и служил воеводой в Карачеве и головой на береговой службе в Туле при первом воеводе большого полка. В Полоцком походе 1563 года он состоял в свите государя, в 1565-м в походе против Крыма являлся головой при первом воеводе передового полка, в сентябре 1567-го назначен вторым головой в Литовском походе, в 1568-м — вторым воеводой передового полка из опричнины в Калуге; в 1568/69 году — воеводой сторожевого полка; воевал в Ржеве, Володимирове, под Изборском, в 1572 году ходил на шведов в качестве воеводы сторожевого полка. После отмены опричного двора Блудов продолжал службу в воеводах и погиб под Смоленском в конце Ливонской войны{30}.
Отбывая в декабре 1564 года в Александровскую слободу, царь взял с собой московского «сына боярского» Константина Поливанова — представителя известного с конца XIV века служилого рода, ведшего происхождение от татарина Кочевы, в крещении Онцифора, выехавшего из Орды к великому князю Дмитрию Донскому; его правнук Михаил Глебович по прозвищу Поливан (возможно, от «пехливан» — «борец», «богатырь») стал родоначальником Поливановых. К XVI веку фамилия разрослась и захудала. Константин Поливанов начал службу ещё в 1549 году поддатней у царских рынд во втором походе Ивана IV на Казань, а затем состоял по дворцовому ведомству, так что в военных разрядах его имя не упоминается. Он мог бы и дальше служить невидным чиновником или стать «послужильцем» знатного боярина, но случай обратил на него внимание государя.
Именно Поливанов привёз 3 января 1565 года в Москву митрополиту Афанасию из Александровской слободы грамоту Ивана Грозного об оставлении престола. В опричнине Константин сделал карьеру — стал одним из голов царского полка и в этом качестве участвовал в походе на Литву. Потом он служил первым воеводой из опричнины в Мценске и вторым в передовом полку в Калуге. Во время Новгородского погрома 1570 года Поливанов был в походе рядом с царём. Воевода как будто не участвовал в «новгородской казни», когда по велению царя опричники заталкивали горожан под лёд, но именно он с Угримом Безопишевым во главе двадцати семи приставов «казну правил для государя на монастырех» после ухода опричной армии на Псков. В течение нескольких месяцев опричники собрали с обителей 13 тысяч рублей и в октябре отправили их в Москву. Как именно действовал сам главный пристав, мы не знаем, но новгородцы его запомнили и много позже могли указать место (дом дворецкого), «где стоял Костянтин Поливанов».
Выполнив царское поручение, Константин, тем не менее, в ближайшее опричное окружение государя не вошёл. В 1572 году, когда Иван Грозный с царевичами отправился в поход на Ливонию, Поливанов при осаде и штурме Пайде состоял приставом у царского вассала, датского принца и короля Ливонии Магнуса — эта должность, может быть, и была почётной, но не являлась воинской. После отмены опричнины старый голова оказался не на «дворовой», а на земской службе с небольшим поместьем в 450 четей. В 1577 году бывший опричник состоял «у крепостей», что можно понимать как службу в возникшем в том же году Городовом приказе по строительству укреплений. Затем мы видим его осадным головой среди защитников Пскова от войск польского короля Стефана Батория. Осаждённые отразили два генеральных штурма, множество мелких приступов и все попытки захватить крепость с помощью минных подкопов, остались глухи к посулам и выдержали длинную блокаду. Воеводы умело организовывали вылазки — последней и самой значительной из них в январе 1582 года руководили головы М. Косицкий, Ф. Мясоедов и К. Поливанов. Благодаря стойкости защитников Пскова Россия вышла из Ливонской войны, не утратив собственной территории.
Только в самом конце царствования Ивана IV Константин Поливанов получил повышение: пожилой и опытный командир в 1582–1583 годах был наместником в Карачеве. Пограничную службу в городке, стоявшем за Засечной чертой, на стыке крымской и литовской «украин», можно считать пределом карьеры для бедного «сына боярского». В 1584 году во время волнений, начавшихся в столице после смерти грозного царя, Константин Поливанов был назначен одним из пяти больших московских голов с широкими полномочиями: «…были в обозе да в головах для пожару и для всякого воровства… в Китае Богдан Иванович Полев и Константин Дмитриевич Поливанов»; впервые в документах он назван с отчеством.
Осенью 1589 года готовился большой царский поход на шведов, и Константина Дмитриевича в последний раз назначили на службу: он должен был выехать из Москвы в Новгород «наперед» царского поезда, готовя царю безопасную дорогу. Возможно, из этого похода старый воевода уже не вернулся — более поздних сведений о нём в разрядных книгах нет, и что случилось с храбрым в бою и решительным с подчиненными бывшим опричником, мы не знаем{31}. Лихо ли пытал он невинных — или был жестоким только по монаршему приказу? Вспоминал ли он на склоне лет о службе при Иване Васильевиче? Замаливал ли опричные грехи? А может, наоборот, гордился тем, что ревностно выполнял царские поручения и из «детей боярских» вышел в люди? Всё-таки именно опричнина дала простому «воиннику» Косте Дмитриеву сыну Поливанову, храбро и беспрекословно исполнявшему волю царя, возможность дойти до почётного места головы в царском полку и до чинов «стратилатских» (полководческих).
25 См.: Епифанов П. П. Оружие и снаряжение // Очерки русской культуры XVI в. М., 1977. Ч. 1. С. 346–348.
(обратно)26 См.: Там же. С. 305–307; Русская историческая библиотека. Т. 31. СПб., 1914. С. 285, 286; Денисова М. М. Поместная конница и её вооружение в XVI–XVI вв. // Антология научных трудов Государственного исторического музея. М., 2002. Ч. 2. С. 23–34.
(обратно)27 См.: Кобрин В. Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 62–67.
(обратно)28 См.: Там же. С. 80–81.
(обратно)29 Цит. по: Скрынников Р. Г. Опричный террор. С. 136.
(обратно)30 См.: Кобрин В. Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 27–28.
(обратно)31 См.: Зуев М. И. Константин Дмитриевич Поливанов — опричник и воин (из материалов к Псковскому биографическому словарю) // Земля Псковская, древняя и современная: Тезисы докладов к научно-практической конференции. Псков, 1994. С. 121–126.
(обратно)<< Назад Вперёд>>
