Вновь опустились сумерки, когда я увидел столб черного дыма на горизонте и понял, что перед нами Батайск. Лошадь Пашкова была изнурена до предела, но, подгоняя наших коней еще четверть мили, а потом спешившись и проведя их еще три четверти мили, мы смогли как-то справиться с ними и добрались до места примерно в 4 часа пополудни. Путешествие было сплошной нервотрепкой, потому что, помимо его условий, мы просто не знали, где наткнемся на кавалерию Буденного.
Дики уехал вперед на деревенской подводе и был дозорным, а меня со всех сторон встречали неожиданной хорошей новостью. Вагоны с беженцами уже благополучно исчезли на юге, кроме Лака, который должен был проехать этой ночью. Два грузовика с имуществом, в основном кроватями и другими не столь важными вещами, а также вагон-платформа с установленной на ней автомашиной «форд» пропали в Нахичевани, где в большом количестве был брошен подвижной состав, а самому Лаку было очень трудно убежать. Но в конце концов ему удалось это сделать, и все остальное было в целости.
Несколько вагонов миссии, вагон Богаевского и вагон Сидорина – все находились на станции в своих поездах и дожидались отправления. На платформах ждали беженцы рядом с вагонами, выпрашивая для себя места и выставляя своих детей, в глазах которых виднелась безысходность. Но люди, висевшие на подножках в ожидании сигнала отправления, сами пережили столько личного горя, чтобы еще тревожиться о других.
Мне было велено немедленно прибыть в вагон атамана, пока мои лошади и имущество будут погружены и прицеплены к поезду миссии, который скоро должен отправиться на Тихорецк, где мы все собираемся для получения дальнейших распоряжений.
Из-за продолжавшегося отсутствия Холмена нельзя было сделать ничего определенного, но генерал Коттон, главный советник по артиллерии, одолжил мне еще 20 лошадей, на которые я собирался усадить столько офицеров, сколько мог, и сформировать чрезвычайную военную группу для какой бы то ни было цели, например спасательных операций, какие могли возникнуть. Не хватало не только нескольких британских танков и находившихся при них офицеров, но и ходили слухи, что Самтер, Фрешвилль и его переводчик – все были членами моей группы – с другими британскими офицерами все еще пропадали где-то на севере от Ростова. И мы испытывали за них глубокую тревогу, потому что к этому времени красные в тех местах уже кишели повсюду.
Однако все кончилось ничем, и станция Батайск постепенно пропустила весь этот транспорт на юг в направлении Тихорецка, кроме поезда с Сидориным, который остался в Сосыке, где был занят устройством своего нового командного пункта.
Тяжелогруженный локомотив трогался с места с судорожными торможениями и рывками, колеса проворачивались на месте. Затем, когда они обрели сцепление, поезд медленно двинулся вперед, потом все быстрее и быстрее с бешеным громыханием колес, так что вздрагивали рельсы, когда он проносился, расшвыривая вокруг себя сажу и загрязняя снег. Один поезд следовал за другим, провожаемые мрачными взглядами железнодорожников и несчастных беженцев, которые стояли, безнадежно уставившись вслед составам.
Стояла небольшая оттепель, и дороги были по колено покрыты тающим снегом и слякотью, когда я отправился дожидаться возвращения вагона, который использовал Лак и которым я намеревался воспользоваться сам. Почти тут же меня приветствовали сообщением, что прибыл долгожданный британский полковник, который возьмет на себя командование моей группой при Донской армии, и что он пожелал сделать это сейчас же.
К счастью для меня, я знал его, и он был вполне в курсе того, какое разочарование испытывал я. Его, похоже, было так много, что я сдался. Несмотря на суматоху, мы оставались до самого конца, эвакуировав в своих вагонах более 50 беженцев, и забрали с собой из артиллерийских складов все, что представляло хоть какую-то ценность, а мои офицеры уже собрались в Сосыке, пытаясь связаться со своими русскими частями и восстановить старые связи. Как воинская часть, мы не прекращали функционирование в течение всей эвакуации Новочеркасска и Ростова.
Я не знал, что Холмен вернулся из Екатеринодара, куда он ездил по возвращении с места своей деятельности в Добровольческой армии. Во время его отсутствия, как я узнал ранее, штаб в Таганроге самостоятельно прекратил работу, бросив большое количество снаряжения и совершенно новые аэропланы, и все это учреждение ринулось через ростовский мост до того, как магистраль была перерезана. Я был взбешен, потому что они совершенно неожиданно оставили меня без какой-либо информации и инструкций.
Ростов лежал в руинах. Врангель, которого не так давно приветствовали в здании оперы, в конце концов в досаде отказался от командования и уходил на юг. Его осаждали толпы людей, умоляя забрать с собой, а другие хотели узнать, почему он отказывается от командования, и жаловались на безразличие штабистов. Доходили слухи о подстрекательстве к мятежу, но даже в этот опасный момент Деникин продолжал заниматься лишь изданием политических программ, полных захватывающих фраз, которые никоим образом не помогали в борьбе с растущим беспорядком в Ростове.
Карты с положением на фронте, висевшие в витринах магазинов, которые раньше демонстрировали летние успехи, сейчас показывали лишь, как красные армии охватывали в кольцо такие города, как Омск и Харьков. На железнодорожных сортировочных станциях образовалась фундаментальная пробка, в которой застряли поезда. На многих из них остались шрамы от артиллерийских обстрелов, и составы эти тянулись на многие мили в степь, а персонал станции был подавлен этим хаосом и проявлял к нему безразличие, но при этом даже требовал увеличения заработной платы.
Узловые станции были переполнены забитыми доверху поездами, что, впрочем, происходило на каждой станции на всем пути к побережью, пока их пассажиры пытались взятками подкупить начальников станций и машинистов, чтобы те отправляли поезда до того, как придут красные. И каждый раз, когда какой-то поезд подавал признаки того, что трогается, толпы людей бросались на штурм его, ломали конечности и давили детей и стариков, в свалке опрокидывали барьеры и срывали двери с петель.
Люди сражались за место в поезде и протискивали свои узлы в разбитые окна, и в течение нескольких секунд каждый дюйм пространства в вагоне оказывался занятым как внутри, так и снаружи, каждый буфер, крыша и площадка были забиты людьми. Плакаты с изображением зверств, учиняемых красными, должны были содействовать активной записи в Белую армию, но они лишь увеличивали ужас и ухудшали ситуацию. Многие поезда были полны войск, многие из солдат были пьяны и не обращали внимания на своих командиров, и когда мимо проходили поезда с личным составом, в их окнах были видны мрачные лица офицеров.
В тихих уголках солдаты даже стали объединяться с теми, кто грабил гражданское население, используя свое оружие, чтобы заставить людей отдать свои драгоценности или лишнюю одежду, а на станционных перронах на тачки для всеобщего обозрения укладывали тела детей, задушенных в этой давке при посадке на поезд, надеясь, что это поможет остановить панику.
В центре города было полно идущих людей – два огромных человеческих потока, двигавшиеся в противоположных направлениях через снег и слякоть. По магазинам – все еще украшенным в честь Рождества – люди искали что-нибудь, из чего можно сделать красную полоску, чтобы приобрести иммунитет, когда в город вступят красные. Наконец, на станции появились полуголодные, инфекционные, больные тифом, выпрашивая для себя места на поездах, уходящих на юг.
Шел снег, и говорили, что красные заняли позиции на холмах к северу от города и обстреливают его. Насколько это было правдой, мы так и не узнали, но проезд через Ростов, похоже, был внушающим страх делом. И Холмен был так взбешен тем, как некоторые офицеры из Таганрога подключились к этой свалке, что заявил о своем намерении завести книгу в конторе чиновника при железной дороге, в которой каждый британский офицер, проезжающий через станцию, должен будет расписаться с указанием причин, по которым он оказался здесь.
Говорили, что город в таком хаотическом состоянии, что военный комендант вешает и мужчин, и женщин и как средство восстановления порядка оставляет их трупы качаться на фонарных столбах.
Все магазины были заперты, и не было еды для несчастных беженцев, которые наконец стали переправляться через реку по льду, пока не пришли ледоколы, чтобы не допустить перехода к красным. Было потеряно огромное количество жизней, потому что не было организации, и попытки Холмена как-то упорядочить ситуацию ни к чему не привели, потому что сражение на белых равнинах на севере было окончательно проиграно, и в ночь на 8 января красные ворвались в Ростов. Бойцы Буденного были возбуждены победой, и их командиры, важничая, расположились в доме человека по имени Парамонов – богатого торговца, где совсем недавно размещался штаб белых генералов. В городе вспыхнули оргии грабежей и убийств, и только это дало белым возможность окопаться в Батайске на сильных позициях по линии холмов, к югу от реки, прямо за нею, а справа находился большой участок болот на стороне большевиков. Хотя река и замерзла, болота оставались непроходимыми, и, несмотря на восемь фронтальных атак, предпринятых большевиками, белые позицию удержали.
Холмен, все еще обозленный тем, что британские офицеры добавили со своей стороны к общему беспорядку, появился на железной дороге в Тихорецк, где различные люди из миссии скапливались на станции по пути на юг. За исключением моей донской группы, везде в районе Ростова – Батайска царил беспорядок, и он попытался установить хоть какой-то контроль. Но к тому времени это стало невозможным, и я сам должен был полагаться на своих офицеров, пробиравшихся ко мне, на их инициативу и больше ни на что. До меня просто не доходит, как мы сумели вновь собраться вместе, но нам это удалось. Поскольку мою группу, скорее всего, в ближайшем будущем должны были у меня забрать, я был в мрачном состоянии духа и с горечью наблюдал, как другие группы сосредоточиваются для отъезда на Тихорецк и Екатеринодар. Переформирование фронта сейчас, похоже, требовало совершенно новой организации британской помощи, чтобы ему соответствовать, и я был уверен, что пропущу самые волнующие моменты.
К тому времени Кавказская армия, которой теперь командовал Покровский, отступала от Царицына вдоль линии на Тихорецк, но все еще удерживала фронт на рубеже реки Маныч. На ее левом фланге находились 1-й, 2-й и 3-й Донские корпуса, опиравшиеся на трассу Торговая – Батайск, пересекающую первую магистраль, имея в резерве кавалерийский корпус Павлова на весь свой участок фронта до Батайска. Далее располагалась гвардейская кавалерийская бригада Бобровича из Добровольческой армии, удерживавшая сам Батайск и район до берега Азовского моря, а в то же время южный берег Дона удерживал корпус Кутепова из Добровольческой армии, включая знаменитые полки Маркова и Алексеева. Все войска, кроме кубанских казаков под началом Покровского, находились под командой Сидорина, а поскольку фронт постепенно стабилизировался, он бросил их вперед на Кущевку, где они и оставались вплоть до отвоевания – а через два дня новой потери – Ростова.
Перед тем как мне отбыть в Тихоренк, Холмен отвел меня в сторону.
– Думаю, будет лучше всего отозвать британских офицеров из Донской армии вообще, – сказал он.
Я попробовал было переубедить его, что мы все еще нужны, и в конце концов он согласился, чтобы группа продолжала действовать, поэтому я вернулся в Сосыку 20 января и провел несколько дней за передачей моему преемнику всей информации, что у меня была.
К этому времени события стали неожиданно разворачиваться благоприятно для деникинской армии, потому что красные потерпели два разгрома подряд при попытке переправиться через Дон и Маныч – и каждый раз от Донского кавалерийского корпуса Павлова, которому помогали кавказцы Топоркова. Красные потеряли под Батайском и Веселым несколько пушек, но, к сожалению, эти успехи значительно перевесил негативный результат поведения кубанских казаков, которые теперь определенно склонялись к политике «прекращения войны». Покровский не имел на них такого влияния, каким обладал Врангель, а казачьи политики вновь завели свою волынку в надежде на автономию в обмен на их прекращение сопротивления.
Постепенно их отряды стали растекаться по своим деревням, исчезая по ночам по одному, по двое и группами либо просто покидая позиции на глазах отчаявшихся офицеров и иногда бредя целыми эскадронами, ротами и даже полками, уставшие от войны, плохого командования и превосходящей силы красных. И никто ничего не мог поделать, чтобы остановить их. Тем временем одновременно на обоих флангах армейской группы Сидорина началось новое красное наступление, в результате чего кавказские части были выбиты назад, на Торговую, и обнажился фланг 1-го Донского корпуса.
Когда я вновь отправился на фронт, холод усилился, а работоспособность немногих паровозов упала до самого низкого уровня, так что эта поездка стала испытанием терпения, потому что поезда проходили за один раз лишь несколько миль, и каждый вплотную упирался в хвост переднего, если получивший хорошую взятку начальник станции ухитрялся пропустить между ними еще один состав. Машинисты зачастую не имели опыта, и наш поезд едва набирал скорость 10 миль в час, будучи перегруженным и таща за собой, как минимум, 80 вагонов, тормозя и вновь трогаясь, останавливаясь, чтобы дать возможность оторваться идущему впереди поезду, затем трогаясь опять под громкое шипение паровоза, пронзительный свист пара, когда колеса буксуют на рельсах, пытаясь вновь привести в движение этот огромный груз. Каждый раз на остановке мы выходили, чтобы размять ноги или даже заварить чай, отлично зная, что не останемся в степи, потому что каждый новый старт был настолько медлительным, что всегда можно было успеть взобраться в вагон до того, как поезд наберет нормальный ход.
Рывки, вызываемые перегруженным локомотивом, приводили к тому, что любая еда не задерживалась на столе слишком долго, но эти рывки ослабели после того, как мы пригрозили машинисту проучить его за то, что разбилась наша последняя чайная чашка.
Мы проезжали мимо разбитых поездов и сгоревших станций – признаков недавних боев или кавалерийских рейдов. Условия становились кошмарными, так как повсюду свирепствовал тиф. На всех станциях и общественных зданиях виднелись объявления, набранные красной краской, призывающие к предосторожности, чтоб не заболеть, и подчеркивающие необходимость мыться и стирать одежду, но так как не было топлива, чтобы разогреть воду, это было слишком трудно, и условия для мытья толп беженцев были совершенно ничтожными. Никто не менял одежду, потому что большинство беженцев не имели смены белья, и все они сидели в своих купе в такой тесноте, что эта смена была просто бесполезной. Медицинское обслуживание отсутствовало, и вши кишели в деревянной обшивке вагонов, в потрепанном обмундировании и овчинных шубах крестьян. Болезнь распространялась, как лесной пожар, и целые составы с людьми погибли из-за отсутствия медицинской помощи или замерзли до смерти, потому что были слишком слабы, чтобы позаботиться о себе. Их замерзшие тела, твердые, как дрова, сбрасывали рядом с рельсами, стаскивали с них сапоги и одежду, которые лишь передавали болезнь здоровым людям, снявшим все это для себя.
В Батайске я направился прямо в штаб кавалерийской бригады Бобровича и впервые получил конкретные новости о двух офицерах, пропавших к северу от Ростова.
Самтер, находившийся на пути в Киев, когда рухнул фронт, пристроился к Бобровичу и с большим мастерством помогал управляться с конной артиллерийской частью, вооруженной пушками «льюис». К настоящему времени он уехал на базу и был в безопасности. Позднее он был убит в Малой Азии.
О Фрешвилле, однако, можно было услышать только плохие отзывы. За неделю до своей эвакуации из Новочеркасска я отправил его на базу, чтобы получить деньги и имущество, но узнал, что, проезжая через Ростов, некий штабной офицер уговорил его с переводчиком изменить маршрут и присоединиться к добровольческим полкам Кутепова, помогать в выборе места для окопов и подготовке обороны в попытке спасти город. С этого момента информация о его передвижениях изменчива и туманна, но мы знали, что русские, к которым он присоединился, бросили его с переводчиком в деревне, которую занимали, не сообщив о своих перемещениях, и его схватили наступавшие красные, которые его и убили. Его тело привязали к седлу и таскали по улицам города. Позднее был совершен рейд через покрытый льдом Дон в Ростов, и Добровольческой армии в плен попался большевистский комиссар, носивший китель Фрешвилля. Мне рассказали, что того забили до смерти стальными шомполами – не столь уже необычная судьба для пленных в ту Гражданскую войну.
Пока, как казалось, не было быстрой возможности добраться до фронта в Торговой из-за нехватки паровозов, я воспользовался шансом, предоставленным мне командиром бронепоезда «Атаман Орлов», чтобы побывать на крайнем левом фланге в Азове, который удерживали войска Добровольческой армии и отряд местных антибольшевистских спортсменов, называвший себя «Черноморский конь». Южный берег Дона между Батайском и Азовом не был защищен, и если б у красных было достаточно сил, они смогли бы перейти реку по льду и совершить набег на юг. Чтобы отвести такую угрозу, между двумя конечными станциями нес патруль бронепоезд с 2 полевыми орудиями и 12 пулеметами, посещая каждую из них примерно раз в три дня.
Боевые части в Азове вроде были боеспособными, но большинство из британских орудий было отправлено назад в Уманскую на ремонт, и я оставался там только одну ночь. Когда я возвратился в Батайск, должен был вот-вот отойти паровоз по пересекающей линии на Мечетинскую, являвшуюся передовой базой Донской армии, поэтому я договорился, чтоб мой вагон прицепили к нему, и сразу же отъехал. Благодаря этому я смог быстро побывать в штабах 3-го и 2-го Донских корпусов, которые сейчас представляли собой лишь немногие потрепанные остатки 4-й и 7-й дивизий и насчитывали лишь около 1000 человек, и наконец повидал своих старых друзей – 1-й Донской корпус, сократившийся ныне примерно до 700 человек 6-й дивизии и нескольких кавалерийских групп, пытавшихся войти в контакт с кубанскими подразделениями на своем правом фланге. На каждом из участков фронта сейчас было достаточно людей лишь для того, чтобы вести наблюдение за переправами противника с северного берега реки Маныч, кроме того, обеими сторонами продолжались непрерывные рейды на сторону противника, немногие солдаты пробирались по ночам напротив какого-нибудь маленького передового пикета, набивались в какую-нибудь хату, съежившись, чтобы удержать тепло, и тут следовала бешеная атака всадников, которые, взметая снег под копытами, мчались, чтобы порубить несколько бегущих фигурок, перед тем как уничтожить их позицию, а потом опять исчезнуть среди деревьев.
Я передал запасные части к орудиям тем командирам батарей, с которыми мы смогли связаться, а также одежду и медикаменты – штабам, но позиция к этому времени выглядела сомнительной, особенно на фронте 1-го Донского корпуса, из-за дрогнувшей способности к сопротивлению Кубанской армии. В тот день, когда я уезжал, мой старый друг артиллерист генерал Марков фактически заявил мне, что становится все более пессимистичным, а по прибытии через несколько часов на узловую станцию Торговая, после того как туда дошла весть о мощном наступлении красных, мы застали всех в крайней панике.
На месте, когда мы приехали, царило огромное возбуждение, и люди передвигались в состоянии заметной тревоги, которая легко могла перерасти в нечто куда более опасное при малейшем неверном слове. Никто, кого не затронула Гражданская война или крупное военное поражение, которые мы сейчас переживали, не сможет понять эту жуткую деморализацию. Она была видна в поведении, речи и выражении всякого, кого я видел, как будто это была распространяющаяся эпидемия неуверенности.
Несколько офицеров тихо беседовали.
– Что же будет дальше? – спросил один из них. – Говорят, беженцы поступают тысячами.
Толпа на перроне прибывала и убывала, поскольку страх передавался от одного человека к другому, и люди заспешили к своим телегам, быстро толкая их вперед со своим имуществом, нервно оглядываясь. Кто-то дал пощечину капризному ребенку, и, когда тот заплакал, раздался шум, перекрывший гвалт этой несчастной мешанины.
– Красные идут, – произнес кто-то, и все устремились к дороге.
Потом, когда люди поняли, что это ложная тревога, к станции вновь прихлынула толпа, беженцы без мест умоляли людей на поездах дать и им местечко. Однако солдатам приходилось проявлять суровость при виде этой трагедии. Человеческая жизнь стала такой дешевой, а смерть – таким привычным явлением, что никто уже не был в состоянии ощущать какие-то эмоции в этом ужасе.
Русские офицеры беспокойно следили за своими солдатами, опасаясь, не набросятся ли они на них, и тихо и мучительно обсуждали, добрались ли впереди красные до места их назначения, вспоминая, как иногда захваченных красными в плен офицеров бросали голыми в снег, пока те не замерзали, или казнили, забивая молотками, чтобы сберечь патроны.
Как обычно, точной информации не было, никто не осуществлял надлежащего командования, и каждый обвинял всех остальных в том, что его подвели. На севере ясно можно было расслышать звуки стрельбы, и несколько групп, отставших от кубанских полков, были в том умонастроении, когда винная лавка представлялась очень привлекательной наживкой. Мы слышали перестрелку и в городе и знали, что, как только вино пойдет по кругу, большевики станут наглее, раздраженные солдаты примкнут к ним, и в конце концов все превратится в руины.
Мои вагоны были прицеплены к поезду, который должен был в любой момент отправиться на Тихорецк, но прошло еще семь часов, прежде чем мы отъехали, потому что выяснилось, что поезд был составлен из вагонов, требуемых для других целей. Увидев, как поезд три раза расцепляли, чтобы убрать эти вагоны да еще один, который был слишком ветхим, чтобы вообще двигаться, Лак, который пробился ко мне назад после того, как увидел своих жену и дочь в целости и сохранности на пути в Новороссийск, в конце концов в бешенстве поднялся в кабину машиниста.
Последовал разгоряченный спор, несколько угроз и весьма многозначительное прикосновение пальцем к кобуре пистолета, и в конце концов машиниста убедили продолжать движение. В течение всего этого времени наши лошади оставались под седлом в стойле рядом с нашим вагоном, потому что ситуация представлялась ненадежной и продолжала оставаться таковой в течение нескольких часов. Но в конечном итоге мы доехали до Тихорецка примерно через тридцать шесть часов.
Деникин уже прибыл туда, и много эмоций было проявлено при ожидавшемся появлении господина – позднее сэра – Джона Макиндера, присланного из Англии в качестве британского верховного комиссара, которому было поручено сформировать свое личное мнение об обстановке. Вероятно, у него была полнейшая свобода действий для ее улучшения при условии, что он не будет вызывать британские войска для ведения каких-либо настоящих боевых операций.
На железнодорожной станции состоялось закрытое совещание между Макиндером, Холменом, Деникиным, Звягинцевым и Кейсом, в результате чего появилась письменная гарантия Макиндера, опубликованная во всех британских и русских официальных изданиях. Это соглашение было заключено с той целью, чтобы, пока Вооруженные Силы Юга России будут вести борьбу, собраться с духом и приложить все усилия для изгнания красных с Кубани, а пока британское правительство будет отвечать за эвакуацию военнослужащих, не принимающих непосредственного участия в боевых действиях, больных и раненых и предложит всю возможную помощь, исключая присылку войск из Константинополя для участия в боях.
Эта гарантия была переведена во многих вариантах ее различными читателями, но она ни в коем случае не была приятной для британского правительства. Рассказывали даже, что, как только ее получили в Лондоне, в ответ умчалась телеграмма – но слишком поздно, чтобы застать Макиндера, который уже вернулся в Константинополь, – игнорировавшая полномочия, с которыми он был послан, и полностью дезавуирующая его действия. К счастью, на месте нашлось несколько сильных личностей, взявших на себя всю ответственность, которые позаботились, чтобы это соглашение было выполнено до последней буквы, и тем самым избежали того, что наверняка стало бы черным пятном позора на уже изъеденном молью гербе британского престижа на Ближнем и Среднем Востоке.
<< Назад Вперёд>>
