Три недели поезд стучал по рельсам, пока мы доехали до района сосредоточения сил, конечной цели нашего путешествия. В обычное время на эту дорогу хватило бы дня.
Мы подолгу стояли на станциях, дожидаясь очереди на отправку. Ночи становились короче, дни длиннее. В воздухе запахло весной, и стало намного теплее. Было на что посмотреть и что послушать. Возникало достаточное количество поводов для волнений. Полковник все время был начеку. После трагедии в Раздельной он превратил оба наших поезда в неприступные крепости. Открытой оставалась только одна дверь, и она тщательно охранялась. Полковник провел следствие, собрал детальные свидетельские показания и написал заключение, чтобы иметь полную картину происшедшего в Раздельной. Мы предполагали, что эти бумаги понадобятся в случае судебного разбирательства. Все оказалось проще. Никто не направлял никаких запросов, никто не останавливал наши поезда, никто не требовал никаких объяснений. Все это говорило о царящем вокруг беспорядке. Каждый отвечал сам за себя.
Официальные призывы, звучавшие в речах и растиражированные в газетах, вызывали прямо противоположные действия.
– Продолжаем войну, – объявлял оратор, и десятки тысяч рядовых с винтовками в руках… отправлялись домой.
– Сохраняйте революционный порядок! – выкрикивал другой, и толпы пехотинцев вершили свой суд и сами приводили приговор в исполнение.
– Первое наступление Свободной России! – вопил очередной оратор, но в каждом сердце восьмимиллионной армии с безумной силой отпечатался лозунг «Мир! Земля! Хлеб!».
Керенский и его сторонники делали ставку на приближающееся наступление. В затеянной игре это был их первый серьезный ход. Для полной уверенности в том, что войска действительно будут сражаться, они сформировали особую армию «осведомителей». Множество безответственных людей охотно вступали в ряды армии осведомителей. Находясь в течение пяти дней в районе сосредоточения, мы познакомились с подобными типами.
Кем были эти соловьи и теноры бескровной революции? Актерами, альфонсами, писателями, художниками, поэтами, биржевыми спекулянтами, сыновьями богатых родителей? Теперь эти люди своими слабыми женскими голосами призывали к войне.
Выступления этих, с позволения сказать, агитаторов являлись частью веселых водевилей, чтобы солдаты лучше и с большим удовольствием усваивали речи ораторов. Схема была проста. Сначала исполнялась какая-нибудь веселая сценка, минут на десять. Затем выходил, к примеру, актер в полевой форме и в короткой речи, естественно заранее подготовленной отделом пропаганды, призывал продолжать войну. Солдаты с удовольствием смотрели сценку из водевиля, но, когда выходил актер, начинавший свою речь со слов: «Граждане, революция призывает вас довести войну до победного конца», поднимался страшный шум.
– Заткнись! – кричали солдаты. – Мы уже слышали это вчера. Продолжайте представление. Сам заканчивай войну, слабак.
Одним из таких ораторов был художник с сифилитическим лицом, одетый в черное пальто, розовую рубашку и парчовый серебристо-зеленый жилет. Он оглядел толпу через лорнет и хрипловатым, каким-то невнятным голосом начал говорить.
– Прометеи всемирного переворота! Циклопы судьбы! Робеспьеры тирании! – воскликнул оратор и неожиданно, словно фокусник, вытащил из карманов флаги разных государств и, размахивая ими, закричал: – Allons, enfants de la patrie! – и далее нараспев стал произносить слово «вперед» на разных языках: – Avanti! En avant! Forward! Naprzоd! Ade lante!
Толпа взорвалась громом аплодисментов. Солдаты, вероятно, решили, что перед ними клоун, который до революции выступал перед буржуазией, а с приходом свободы показывает свое искусство им. Солдаты оглушительно хохотали, очень довольные неожиданным выступлением.
Следом выступал поэт, длинный, тощий, неряшливо одетый бледнолицый парень в пенсне, написавший длинную поэму о «святой серой массе». Монотонным голосом он читал свои нудные, бессмысленные вирши, дирижируя в такт руками. Солдаты даже не делали вид, что слушают поэта, но, когда он произнес заключительные слова поэмы: «Святая серая масса, я призываю вас обтереть ваши окровавленные штыки сорочками венских кокоток», толпа рассмеялась. Они решили, что выступление поэта – часть развлекательной программы.
Теперь о женских воинских подразделениях. В армии было сформировано порядка двадцати женских подразделений и отдельный женский батальон. Женщины-военнослужащие ездили по различным частям якобы для «поднятия духа в армии». По мнению властей, это был великолепный пропагандистский ход. Глядя на их фигуры, изуродованные армейским обмундированием, никто не сомневался в их нравственности. Слыша их визгливые голоса, отдающие и принимающие команды, было невозможно усомниться в их энтузиазме.
Но по ночам солдаты вспоминали, что, несмотря на форму, это все-таки женщины, и сотни озверевших мужланов врывались к женщинам-военнослужащим. Комиссары пытались пристыдить солдат именем бескровной революции и советовали найти лучшее применение накопившейся энергии – одним словом, идти воевать с немцами. Кто-то следовал их пожеланиям, а кто-то нет и добивался своего.
Среди выступавших был певец из московского ночного клуба, совсем безголосый, который пел песенки о даме, которой целовали пальцы любившие ее китаец, португалец, малаец; о лиловом негре, который подавал пальто этой даме[22].
Он комкал в руке шелковый носовой платок и пел медленно и печально, словно сквозь горькие слезы.
Его выступление не пользовалось успехом. Стоило ему появиться на сцене, солдаты начали шикать и смеяться. Он спел пару песен и, закончив выступление, стал умолять, именно умолять солдат продолжать войну.
Приезжали к нам и застенчивые молодые люди, которые вели индивидуальную работу с солдатами. Они заводили разговоры о жизни и умело подводили солдат к необходимости продолжать войну. Создавалось впечатление, что они испытывают какое-то извращенное удовольствие, смешиваясь с массой здоровых, дурно пахнущих солдат. Как-то, проходя мимо барака, я случайно услышал горячий шепот одного из этих «агитаторов»:
– Милый, мы вместе пойдем против немцев и вместе умрем на поле боя.
Время от времени появлялись блестящие мужчины, либералы, носители великолепных идей: доктора из Оксфорда и Кембриджа, писатели, журналисты и политики. Романтики, переполненные идеями парламентаризма, они витали в таких высоких сферах, что толпа, опьяненная собственной значимостью и властью, не реагировала на их выступления. Однако даже эти ораторы хвастались своей бескровной революцией, одновременно призывая к кровавой войне.
Благодаря революции Керенского вся эта толпа бывших представителей богемы и теоретиков-мечтателей на какое-то время заняла видное положение. Социалистическая революция сдула их словно пыль со стола.
Приезжали к нам и искалеченные солдаты и офицеры, потерявшие на войне кто руку, кто ногу, кто зрение. С трагической искренностью они призывали продолжить войну. Солдаты равнодушно слушали этих людей. Я присутствовал на выступлении одного из них. Этот солдат, лишившийся ноги, руки и одного глаза, стоял на помосте, опершись на костыли. Не производя ни единого жеста, он выкрикивал в толпу, что надеется, что своей победой солдаты отомстят за его увечья. В его словах слышались слезы. Это был крик души. Но солдаты слушали его не более чем с равнодушным вниманием.
В защиту войны выступали и простые солдаты. Совсем молодые юноши, сироты, для которых армия стала домом. Они ушли в армию совсем юными, не успев получить профессии, и профессией их стала война. Они не понимали, чем будут заниматься в мирной жизни, и боялись оказаться невостребованными. Это были самые успешные ораторы. Они говорили на языке толпы, не ходили вокруг да около, а изъяснялись короткими фразами.
– Послушайте, парни, давайте закончим начатую работу, освободимся, и ну ее к черту!
– Правильно, сын полка! – кричали со смехом солдаты. – Закончим, и ну ее к черту!
Власти думали: «Отлично, солдат удалось убедить, и теперь они пойдут воевать». Но солдат просто забавляла сама речь, то, что ее произносил один из них простым, доходчивым языком. Это не означало, что они по сути согласны с оратором.
Все, кого я уже перечислил, – профессора, раненые, солдаты-сироты – всерьез говорили о войне. Но таких было немного. Они терялись в основной массе мерзавцев, толпившихся на сценах и трибунах.
Я не упомянул еще большую часть офицеров, которые, естественно, ратовали за войну. Они были словно онемевший палец на отмороженной руке. Отречение императора явилось для них тяжелым ударом, заставило оцепенеть. Самое страшное, что они лишились цели. По сути обреченные, они по мере сил старались держать марку.
В действительности наиболее достойно выглядели белогвардейцы, бывшие унтер-офицеры, офицеры, капралы, которые, не рассуждая, не идя на компромиссы, сохранили верность империи и предпочитали умереть, оказаться растерзанным толпой, чем пойти на сделку с новой властью.
И наконец, самая малочисленная группа, которая производила меньше всего шума. Их речи не занимали много времени. На одном дыхании они говорили:
– Помните. Нужнее всего вам хлеб, земля, мир.
– Хлеб, земля, мир, – завороженно повторяли солдаты.
И помнили.
К тому моменту, по крайней мере в армии, Временное правительство уже пыталось закрыть рот тем, кто выступал против войны. Коммунисты действовали полулегальными методами; основная работа велась в подполье. Они не заблуждались насчет народных масс. Прошептав три волшебных слова, они несколько месяцев выжидали, а затем начинали действовать.
В это время комиссары вдохновенно докладывали, что «революционная армия, как никогда, полна решимости и готова идти вперед».
Офицеры, которые тесно общались с солдатами на протяжении трех лет войны, считали иначе. Они пытались доказать, что, если солдаты кричат «Ура!», это еще не означает, что они готовы взять высоту. За эти высказывания офицеров называли реакционерами и обвиняли в саботаже. «Ваше происхождение не позволяет вам понять простых людей» – таков был вердикт комиссаров.
Теноры революции, взяв самую высокую ноту, не видели, что дом охвачен огнем. То же и Керенский, главный соловей, пел и не видел ничего вокруг. Требовалась сила, а у него был только сахар. Он появился в районе сосредоточения сил, сорвал бешеные овации, изучил донесения и зачитал приказ о начале большого весеннего наступления, первого наступления революционной армии.
<< Назад Вперёд>>
