1. Функциональные особенности коллективизированного крестьянского хозяйства
Всеобщая коллективизация крестьянских хозяйств, проведенная в бывш. СССР с конца 20-х до конца 40-х годов, помимо достижения насущнейшей социально-политической цели (создание организационно-хозяйственной формы, адекватной, по представлениям правившей в стране большевистской элиты, требованиям «построения социализма»), в самой деревне должна была обеспечить решение двух кардинальных задач: а) сформировать институциональные условия для всестороннего политического контроля над крестьянством — подавляющей частью советского народа; и б) создать — в том, что касалось экономического роста страны, — новые устойчивые макровоспроизводственные пропорции, соответствовавшие курсу страны на индустриализацию — аграрный сектор был призван снабжать страну во все растущих размерах товарным хлебом (и другим сельскохозяйственным сырьем). Вместе с тем новая система хозяйства, представляемая колхозами, должна была, во-первых, обеспечивать страну не просто хлебом, а именно дешевым хлебом, и, во-вторых, существенно облегчить условия для отчуждения максимально возможной части прибавочного продукта, производившегося в наиболее отсталом секторе народного хозяйства, ради нужд накопленияу питавшего индустриализацию.
Именно в этом заключалась истинная «генеральная линия» политики большевиков в аграрном секторе советской России, линия, предопределившая на практике применение жестоких методов в построении нового общества, названного «социализмом».
Действительно, поставки сельскохозяйственной продукции государству — а в первые годы коллективизации это были в основном поставки зерновых — были объявлены «первоочередной обязанностью» колхозов4. Для подвергшейся коллективизации традиционной аграрной экономики, опиравшейся на ручной труд и соответствующие ему материальные средства производства, т.е. экономики, предполагавшей расход подавляющей части продукта на воспроизводственные нужды самого хозяйства, установленные кратократией5 нормы обязательных отчуждений были весьма высоки. Так, в начале 30-х годов в зернопроизводящих районах по договорам о контрактации (система контрактации действовала до 1933 г.) колхозы должны были «сдавать» (т.е. продавать государству по принудительным, крайне заниженным ценам) от 1/4 до 1/3 валового сбора зерна6. В 1940 г. норма обязательных поставок зерна государству (без натуральных выплат, причитавшихся МТС; см. ниже) была установлена на уровне 21,9% по отношению к среднему валовому урожаю зерновых в стране в 1938-1939 гг.7. При этом кратократия накладывала жесткий запрет на любое отчуждение какой-либо доли колхозного продукта в целях его рыночной реализации до полного выполнения «плана» обязательных поставок государству. Иначе говоря, с самого начала своей экономической деятельности крестьянское хозяйство, получившее новый, «социалистический», статус, оказалось в петле жестких ограничений в своем общении с рынком.
Режим сдачи колхозами зерна государству все более ужесточался. В 1933 г. политика этого ужесточения в решениях высших властных структур концептуализируется следующим образом: «Мы имеем в этом году не хлебозаготовки старого типа, проводившиеся на основе не вполне определенных контрактационных договоров с крестьянством, а зернопоставки, основанные на твердом и непререкаемом законе, обязательном к выполнению всеми колхозами и единоличниками (курсив наш. — Авт.). Это значит, что никакое уклонение от обязательств по сдаче зерна в срок не должно быть допущено ни под каким видом» (из Постановления СНК и ЦК ВКП (б) от 20 июня 1933 г.). Более того, «колхозы, не выполнившие своих обязательств по сдаче хлеба государству в ... сроки, подвергаются через сельсоветы денежному штрафу в размере рыночной стоимости недовыполненной части обязательства, и сверх того к этим колхозам предъявляется требование о досрочном выполнении всего годового обязательства, подлежащего взысканию в бесспорном порядке (курсив наш — Авт.)» (из Постановления СНК и ЦК ВКП (б) от 19 января 1933 г.)8. При этом кратократия настаивает на безусловном приоритете изъятия «своей» доли: все поставки должны осуществляться «из первых обмолотов»9.
По сравнению с нормами товарности, сложившимися в период НЭПа, в постколлективизационный период резко вырос удельный вес отчуждаемого продукта, принимавшего в руках кратократии товарную форму (и прежде всего главной его составляющей — зерна). Следует выделить несколько основных источников, способствовавших мощному рывку в росте товарности с первых же лет коллективизации.
Во-первых, переключение многих внутридеревенских связей на вертикаль власти и подчиненные ей хозяйственные институты (последняя перехватывала часть обменных потоков в деревне, например, посредством уничтожения частной торговли), а также связанные с коллективизацией крупные социальные трансформации в деревне (уничтожение института «наемного труда» и других видов «эксплуатации» и, соответственно, свертывание внутридеревенского рынка хлеба и других продовольственных продуктов) высвободили дополнительную массу крестьянского продукта, которая ранее обращалась внутри деревни, а теперь, приняв облик «государственных заготовок», прямой дорогой направилась в «закрома государства».
Во-вторых, к источникам роста товарности сельского хозяйства можно было отнести начавшееся в 30-х годах внедрение в мануфактурное разделение труда в аграрном секторе некоторых механизмов (прежде всего тракторов), способствовавшее частичному вытеснению из отдельных сельскохозяйственных операций тяговой силы рабочего скота и соответственно высвобождению части зерновых ресурсов из сферы внутрихозяйственного потребления (в качестве кормов). (Впрочем, излишки зерна, получаемые из этого источника, впоследствии поглощались в формировавшихся отраслях животноводства.)
Но, по-видимому, главный источник увеличения поставок товарного продукта (и в первую очередь его основного вида — зерна) формировался давлением кратократии на фонд жизненных средств коллективизированных производителей. В колхозах четко обозначилась обратная зависимость между динамикой отчуждаемого в пользу государства сельскохозяйственного продукта и динамикой его части, распределяемой в фонд жизненных средств колхозников.
Как свидетельствует один из документов Совета по делам колхозов (1949 г.), такая зависимость характеризовалась следующими данными (см. табл. IV-1).
Автор документа комментирует: «Доля зерна, сдаваемого государству, значительно возросла в последние годы. Снижение внутрихозяйственного потребления произошло за счет сокращения отчислений в семенной фонд (!) и особенно в фуражный». Более «тощим» стал и трудодень: «Средняя выдача зерна на один трудодень колхозникам и трактористам снизилась с 1,65 кг в 1940 г. до 1,02 кг в 1947 г.». При этом «в 1940 г. было 39% колхозов, выдававших зерна на трудодень меньше 1 кг, а в 1947 г. (голодном. — Лет.) таких колхозов было 70% »10.
Таблица IV-1
Аграрный сектор в СССР: зависимость между движением поставок колхозного продукта государству и движением фонда оплаты труда в колхозах, 1937-1947 гг.*, в % от оприходованного колхозами зерна
* Составлено по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953). Париж, 1992, [Документ № 6]. С. 57.
1 Этот вид отчуждений колхозного продукта мы рассмотрим ниже.
Совершенно очевидно, что в данном случае захватываемая кратократией и превращаемая ею в товар, дополнительная часть колхозного продукта (т.е. часть, выходящая за границы нормы, обеспечивающей минимальную заработную плату колхозника, если за стандарт таковой принять ее довоенный уровень) не опирается на общественное разделение труда, а представляет собой просто вычет из фонда жизненных средств работников колхоза, его «неделимых» и иных фондов, т.е. отчисления из фонда потребления продукта, расходуемого на воспроизводство. В создании такой мнимой товарности в колхозном производстве заключалась сильнейшая аномалия экономического роста, столь тяжело отражавшаяся на воспроизводстве в колхозах.
В погоне за массой изымаемого из колхозов продукта кратократия прибегала и к особо изощренным методам внеэкономического принуждения. В частности, в начальный период «колхозного строительства» с целью изъятия реальных излишков колхозного продукта, остававшихся в колхозах после расчета последних по их многообразным обязательствам перед государством, она инициировала обескровливание колхозов посредством использования механизмов «встречных планов». Провозглашалась необходимость «мобилизации колхозников на выполнение и перевыполнение на основе встречных планов государственных заданий»11; на хозяйства оказывалось жесткое давление — «производственный план колхоза должен стать встречным планом колхозников по выполнению производственных заданий района»12. Идея «встречных планов» внедрялась даже в производственную бригаду: «В практической работе бригада должна стремиться к перевыполнению задания, применяя методы встречных планов»13. При этом понятно, что доступная для дополнительных отчуждений часть колхозного продукта могла быть тем больше, чем больше продукта сохранялось в колхозе после обязательных выплат государству и его институтам системы распределения (МТС и др.), на которой стоял колхозный строй. Вот здесь-то тараном, сокрушавшим колхозные (крестьянские) закрома, наполненные причитавшимися колхозам «излишками» (или по эквивалентной более ранней терминологии — «остатками») хлеба и другой продукции, и выступали «встречные планы».
Джинн был выпущен из бутылки. Низовые (районные) функционеры кратократии, отзываясь на сигналы, поступавшие сверху, при опоре на силу принуждения, прикрытую идеологическим флером — якобы «добровольного волеизъявления» коллективизированных производителей делать дополнительные взносы в «копилку» «социализма», фактически дочиста обирали колхозы: в результате они подрывали уже сформированные ею (кратократией как целостной системой) механизмы производства в коллективном хозяйстве, создавая тем самым угрозу самому процессу воспроизводства в его долгосрочной перспективе. Уже в 1933 г. высшие властные структуры ужаснулись содеянному; теперь они почти в каждом постановлении, касающемся сельского хозяйства, грозят уголовным преследованием всех организаций и лиц, «виновных в даче встречных планов»14.)
Бремя «обязательств», возложенное на колхозы, было настолько тяжело, что недоимки по поставкам государству сельскохозяйственной продукции стали самым уязвимым звеном взаимоотношений колхозов с государством. Возникшие с первых же лет коллективизации, недоимки погружали колхозы в пучину не поддающихся оплате долгов (подробнее см. ниже), хотя, как и собственно текущие «обязательства», подлежали «первоочередному» погашению из собранного в данном году урожая.
Руководители Совета по делам колхозов при Правительстве СССР рапортовали секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову об «успехах» в мобилизации зерна по навязанным колхозам «обязательствам» к концу послевоенной «пятилетки восстановления» (1946-1950 гг.): «В течение последних пяти лет только около половины колхозов полностью выполняют свои обязательства перед государством по поставкам зерна...»15. Драматизм ситуации заключался в том, что по показателю удельного веса колхозов, выполнявших «планы заготовок зерна», высокоспециализированные зерно-производящие регионы страны прочно обосновались в группе,
выделявшейся наиболее высоким удельным весом хозяйств-недоимщиков, о чем свидетельствовали следующие данные Министерства заготовок (см. табл. IV-2).
Таблица IV-2
Удельный вес колхозов СССР, выполнивших планы заготовок зерна, 40-е годы XX в.», %
* Составлено по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953), [Документ №30]. С. 159.
Многофункциональную роль в колхозной экономике играли машинно-тракторные станции (МТС), сеть которых стала формироваться в советской деревне с первых же дней коллективизации. Они воплощали возникавшую в деревне новую, индустриальную систему производительных сил, объективно способствуя внедрению в крестьянское хозяйство новой культуры земледельческого труда, коренному изменению параметров его производительной силы, т.е. экономии земледельческого труда. Они же продавливали на селе тот тип социальной организации хозяйственной деятельности, который кратократия называла «социалистическим», выполняя, помимо прочего, функцию «социалистического» — политического — «надзирателя» над коллективизированным крестьянством.
Совершенно особыми функциями кратократия наделила МТС в области распределения сельскохозяйственного продукта, производившегося в колхозах. Именно МТС как институциональные представители «власти насилия» (см. ниже) непосредственно в сфере экономической деятельности колхозов могли наиболее эффективно выполнять функцию их внеэкономического принуждения, способствуя перекачке в «закрома государства» значительной массы колхозного продукта в рамках оплаты услуг МТС.
По установлению властного партийного форума 1929 г. колхозы должны были расплачиваться с МТС, как при феодальной издольщине, долей валового продукта, безотносительно к действительным издержкам производства в хозяйстве, долей, составлявшей на рубеже 20-30-х годов 25-30% валового урожая зерновых16 (впрочем, в раннем примерном договоре между МТС и колхозами — от 1930 года эта норма была зафиксирована на нижней границе — 25% урожая зерновых). При этом столь крупная доля урожая подлежала изъятию в оплату только предположительной амортизации, топлива и расходов на ремонт предоставленной МТС техники (а также расходов «на содержание административного, агрономического и технического персонала» станции). За отдельные выполненные МТС работы колхозами вносились дополнительные платежи, отдельно оплачивался труд работников МТС (см. ниже)17.
Но с 1934 г. примерный договор уже предусматривал оплату услуг МТС колхозами не «валом», а по операциям. За «пакет» из пяти основных операций, осуществлявшихся в зерновом секторе производства, колхозы должны были отдавать МТС, например, при урожайности зерновых 6 ц/га — 30,3%, 8 ц/га — 32,4%, 10 ц/га — 32,9% их валового сбора18. Горькая «изюминка» этих выплат заключалась в том, что продукт, отчуждавшийся из колхозов по нормативам МТС в натуре и выполнявший функцию средства платежа, оценивался пролетарской властью по ставкам, которые были намного ниже рыночных.
У изымавшихся «излишков» цены (представленных разностью между ценой заготовительной и ценой реализационной) был и четко очерченный адрес. По определению СНК СССР и ЦК ВКП (б) (от 25 июня 1933 г.), «без такой оплаты государство не могло бы содержать МТС, а МТС оказывать помощь колхозам»; и, кроме того, присваиваемыми «излишками» цены оно покрывало расходы «по созданию новых МТС»19. Т.е. колхозный продукт, распределяемый по принудительно установленным ценам, с первых же дней существования колхозов становился источником принудительно же формируемых государственных инвестиций в индустриальную базу сельскохозяйственного производства.
Но вот собственником, причем единственным, монопольным, индустриальных средств производства, сосредоточенных в МТС, оставалась кратократия в лице государства, а вовсе не колхозы. Плата за государственную монополию такого рода (монопольная рента) включалась в ту часть продукта, которая отчуждалась у колхозов за услуги МТС. Тем самым, МТС, реализовывавшие эту монополию, как мы не раз убедимся ниже, фактически выполняли для кратократии важную социальную функцию — отчуждение части фонда жизненных средств непосредственных производителей сельскохозяйственного продукта — колхозников. (Три десятилетия спустя со времени старта коллективизации, в 1958 г., кратократия начнет распродавать средства производства, принадлежащие МТС, — за отдельную плату — колхозам, которые многократно уже покрыли их стоимость отчислениями в пользу МТС части своего продукта in natural).
Жесткость отношения МТС к «опекаемым» ими колхозам была заложена кратократией в ее директивных документах. В одном из них (от 25 июня 1933 г.) читаем, что договора МТС с колхозами «имеют твердую силу закона», что «причитающееся МТС от колхозов зерно по натуроплате за произведенные МТС в колхозах работы должно быть сдано машинно-тракторным станциям колхозами полностью и безоговорочно в точном соответствии с размерами произведенных МТС в колхозах работ и установленных норм оплаты», при этом МТС предоставлено «право бесспорного взыскания натуроплаты с колхозов, задерживающих оплату натурой произведенных МТС работ»20. МТС же «взыскивали с колхозов натуроплату в одинаковых размерах» даже при нанесении ущерба своим договорным контрагентам — колхозам21 .
На начальных этапах «колхозного строительства» кратократия даже возложила на МТС ответственнейшую функцию: «устанавливать» в каждом отдельно взятом колхозе, который она, станция, обслуживала, «размер товарных излишков» (по соглашению между станцией и колхозами, но «на основании хлебофуражного баланса года, составленного станцией же для каждого колхоза в отдельности»); соответственно «все товарные излишки полевого хозяйства колхоз обязан был сдать по государственным ценам (причем отнюдь не сразу выплачиваемым. — Авт.) станции непосредственно после уборки урожая». Только после этого «хлебозаготовки считались законченными»22. Этой акцией принуждения со стороны кратократии коллективное хозяйство полностью изгонялось с рынка — воспроизводственные потоки первого переключались исключительно на детерминируемую Властью вертикаль обменных отношений. (Через несколько лет колхозу все-таки позволят весьма скромные «излишки», если таковые все-таки обнаружатся после внесения всех обязательных платежей натурой, реализовывать на колхозном рынке.)
Особый урон поступательному росту аграрной экономики, в частности, развитию товарного производства, наносило жесткое и эффективное осуществление кратократией уравнительного принципа в региональной (порайонной) распределительной политике, принуждавшей «благополучные» колхозы, способные выполнять возложенные на них тяжелые задания по обязательным поставкам и иным платежам, вносить из своего продукта в «государственные закрома» дополнительную дань за «неблагополучные» колхозы, колхозы «отстающие», или просто неспособные нести на себе бремя обязательных платежей в тех пределах, в каких они были кратократией установлены.
В самом деле, в масштабах всего государства основной «учетной единицей» плана изъятий сельскохозяйственного продукта был вовсе не колхоз, а отдельная территориальная единица, представленная районом, областью, краем и даже республикой. Поэтому при любых случаях «недосдачи» массы продукта, определенной к выплате государству, любыми производственными единицами (колхозами), эту «недосдачу» принуждали покрывать те производственные единицы (колхозы), у которых необходимая масса «излишков» продукта могла оказаться в наличии, и эти «излишки» кратократия бесцеремонно вымогала для «государственных закромов», чтобы выполнить «план» района, области и т.п.
Через десять с лишним лет после начала коллективизации ЦК ВКП(б) и СНК СССР вынуждены были признать (7 апреля 1940 г.), что «колхозы, имеющие развитое общественное стадо и увеличивающие его из года в год, должны сдавать все большее и большее количество мяса, молока и шерсти по обязательным поставкам государству, в то время как колхозы, имеющие слабые животноводческие фермы, сдают мало продуктов по обязательным поставкам государству, а колхозы, вовсе не имеющие животноводческих ферм и не желающие их организовывать, находятся в льготном положении, так как не сдают по обязательным поставкам государству продуктов животноводства»23.
Более того, как явствует из доклада отдела Совета по делам колхозов, представленного председателю Совета А.А. Андрееву, от 26 февраля 1949 г., «по указаниям местных органов, передовые колхозы, выполнив свои обязательства по поставке продукции, понуждаются к сдаче дополнительного количества продуктов /.../ практика перекладывания обязательств по поставкам продукции на передовые колхозы имеет место и в других областях и республиках. Это приводит к созданию иждивенческих настроений в колхозах, систематически не выполняющих планы поставок продукции, и подрывает материальную заинтересованность колхозов, добросовестно выполняющих свои обязательства перед государством»24. Изъятия дополнительной массы продукции из закромов «передовых» колхозов были, очевидно, огромны. Так, руководители Совета по делам колхозов в своей записке на имя Г.М. Маленкова, отметив, что около половины колхозов в 1948 г. не выполнили полностью обязательств по зернопоставкам, подчеркнули, что, тем не менее «план хлебозаготовок выполнили почти все союзные республики и большинство областей, краев и республик РСФСР, однако это выполнение обеспечено главным образом за счет перевыполнения сдачи хлеба передовыми колхозами... (курсив наш. — Авт.)»25. Надо ли специально говорить, что все герои «планов громадья» остались безвестны для истории: «Сейчас нет даже надлежащего учета таких колхозов»26. (О нравственных основах отношения Власти к «социалистическому» (колхозному) крестьянству на ранних этапах «строительства» «нового общества» см. подробнее ниже.)
Тем самым кратократия воссоздавала и поддерживала в аграрном секторе принудительный режим фискальной круговой поруки, унаследованный еще от общинных времен бытия аграрного строя и приспособленный к ее (кратократии) требованиям и нуждам. При этом сельскохозяйственная политика кратократии, концептуализированная в различного рода решениях форумов правившей большевистской партии, прямо развязывала и легитимизировала инициативу низшего звена «служителей» кратократии в манипулировании объемами обязательных поставок от различных производственных единиц (колхозов). Этим исполнителям коллективной воли кратократии разрешалось изымать у «благополучных» колхозов на 30% больше среднерегиональной нормы и «прощать» недобор с «неблагополучных» в тех же — 30% — размерах, с тем, однако, чтобы установленный план по каждой учетной территориальной (региональной) единице был выполнен27. Возникала ситуация: чем лучше работал колхоз, тем относительно меньше продукта он и, соответственно, его работники в виде заработанного дохода получали. Таким образом, «благополучные» колхозы лишались «избыточных» ресурсов сельскохозяйственного продукта, которые могли бы быть ими самостоятельно реализованы на рынке за деньги.
В зерновом производстве, главной отрасли сельского хозяйства СССР (в том числе России), механизм такого принудительного распределения и перераспределения действовал особенно сурово и практически едва ли не целиком разрывал межотраслевые «горизонтальные» (т.е. рыночные) связи. Так, в 1948/49 сельскохозяйственном году на колхозных рынках крупных городов была реализована колхозами масса зерна, составлявшая 0,64%, а в 1949/50 г. — 0,7% от общего объема государственных заготовок и закупок зерна28.
Обратим внимание: в собственно мануфактурный период развития аграрной экономики СССР (т.е. до 60-х годов) обе статьи изъятий («обязательные» поставки государству, натуроплата услуг МТС) охватывали около двух пятых цены валового сельскохозяйственного продукта общественного сектора хозяйства и более29. Мы уже говорили о деформирующем воздействии на воспроизводство в обобществленном хозяйстве выплат столь крупной доли произведенного в нем продукта. Подчеркнем, что эта доля взыскивалась в натуральной форме (отнесем сюда и ту фракцию «обязательных» поставок, официально называвшуюся «закупками», которая аккумулировалась государством по принудительно установленным, дармовым (монопольным) ценам, вне всякой связи с чем-либо, хотя бы отдаленно напоминающим рыночную альтернативу).
Воспроизводство натуральных отношений в колхозах осуществлялось широко и всесторонне, одновременно по нескольким направлениям. Колхозный хозяйственный комплекс воссоздавался как целостное бестоварное (натуральное) хозяйство, включавшееся в первые постколлективизационные десятилетия в народное хозяйство СССР (России) методами принуждения. Кратократия тормозила прежде всего рост общественного разделения труда — в том, что касалось системы колхозов, препятствуя развитию, насколько это от нее зависело, любых «горизонтальных» форм обмена, в противоположность единственно господствовавшей «вертикальной» его форме, замкнутой на саму кратократию.
Сохранить «чистоту» сельскохозяйственной деятельности колхозов, не дать ей смешаться, независимо от воли Власти (и представляемого ею государства), с внедеревенскими формами экономической деятельности было одной из важнейших целей кратократии в аграрном секторе. Дело доходило до парадоксов. Когда в конце 30-х годов некоторые колхозы попытались организовать у себя промышленные предприятия (мастерские и др.) и даже, если использовать современную терминологию, заняться угольным бизнесом, Совет народных комиссаров (СНК) СССР решительно воспрепятствовал «этой противогосударственной и противоколхозной практике», приняв специальное постановление (от 22 октября 1938 г.) о ликвидации в колхозах «промышленных предприятий, не связанных с сельскохозяйственным производством», сославшись при этом на то, что «недра земли являются государственной собственностью»30. Попытки коллективов колхозников вырваться в своей экономической деятельности за пределы железного обруча колхозной системы были пресечены у самых их истоков. Отметим, что в данном случае кратократия стремилась выжечь каленым железом именно те проявления совокупной экономической деятельности крестьянина, которые, выступая в форме неземледельческих крестьянских промыслов, до революции, например, в потребляющей полосе России, приносили в крестьянский бюджет 21,5% его суммарного дохода31.
Политику по созданию замкнутых хозяйственных комплексов на базе колхозной системы кратократия активно осуществляла и через механизмы сдерживания общественного разделения труда также в других сферах жизни колхозного хозяйства. Как известно, в рыночном хозяйстве специализация производства, предусматривающая, помимо прочего, экономию труда и используемых ресурсов и обеспечивающая наибольшую выгоду от экономической деятельности, неизбежно ведет к росту концентрации производства в одних группах хозяйств, в одних районах, вытесняя из данного вида экономической деятельности другие группы хозяйств, другие районы.
В условиях кратократии процессы специализации, естественные для рыночной экономики, по существу были повернуты вспять. Одержимая «мечтой» создать систему аграрного хозяйства, каждая ячейка которой была бы самодостаточна и автаркична, а главное — замкнута на «руководящую» власть, последняя стремилась воплощать эту «мечту» — упорно и не без успеха — в своей практической деятельности, de facto, помимо других отраслей, в животноводческом комплексе.
Начало реализации этой «мечты» было положено еще в 1934 г., когда очередной форум правящей партии подчеркнул «решающую роль колхозных товарных ферм в деле развития животноводства». Отсюда «установка» — «укрепление существующих колхозных товарных ферм и создание фермы в каждом колхозе (курсив наш. — Авт.) должно стать первоочередной задачей партийных и советских организаций»32. Дальше — больше. В конце 30-х годов СНК СССР и ЦК ВКП (б) выпускают документ (от 8 июля 1939 г.), в котором постановляют: «каждый колхоз (курсив наш. — Авт.) должен иметь, по крайней мере, не менее двух животноводческих ферм, из них: одну ферму крупного рогатого скота и другую — овцеводческую или свиноводческую ферму», но считать «желательным» и «целесообразным» создавать «в каждом колхозе (курсив наш. — Авт.) три животноводческие фермы, одну — крупного рогатого скота, другую — овцеводческую и третью — свиноводческую»33. Кратократия была бескомпромиссно нацелена на распределение производственных ресурсов по «образу и подобию» распределения таковых в самодостаточном хозяйстве традиционного типа.
Дух и буква этого постановления распространяли свое влияние на развитие животноводства практически в течение всего дальнейшего периода существования СССР. Это относится прежде всего к сектору коллективных хозяйств, который оставался верен убыточному молочному «бизнесу» на протяжении всей эпохи «социалистического строительства», сохраняя в нем («бизнесе») почти 100-процентное присутствие (например, в 1961 г. держали молочных коров 99,8% всех колхозов, в 1985 г. доля колхозов, имевших поголовье молочного скота, упала ... до 99%); более того, сектор даже увеличил долю крупных хозяйств (имевших свыше 1000 голов на хозяйство) — до 11,8% от общего числа колхозов в 1985 г. (против 2,4% в 1961 г.), и сократил долю хозяйств с малым поголовьем коров. Напротив, в секторе совхозов наблюдался явно выраженный процесс деконцентрации поголовья коров: за четверть века сектор резко снизил долю крупных хозяйств (имевших свыше 1000 коров на хозяйство) — более чем в 1,5 раза (с 31,1% до 19,3%), вместе с тем увеличилась (хотя и незначительно) доля совхозов с малочисленным поголовьем коров34. Но при этом подавляющая часть совхозов (86%), подчиняясь жесткой дисциплине «директивного планирования», все еще продолжала держать молочный скот и заниматься, как правило, экономически убыточным молочным «бизнесом».
Конечно, кратократия требовала одновременно создавать в рамках «каждого» колхоза (совхоза), обремененного даже не тремя, а всего лишь одной животноводческой фермой, собственную кормовую базу, каких бы затрат это ни стоило.
По директивной установке СНК СССР и ЦК ВКП (б) (от 17 января 1941 г.), местные органы власти должны были добиваться, чтобы «каждый колхоз (курсив наш. — Авт.) уже в 1941 году имел посевы кормовых корнеклубнеплодов или бахчевых культур»; в своем Постановлении от 29 мая 1941г. СНК разъясняет, что «недостаток сочных кормов в колхозе вынуждает непроизводительно затрачивать излишнее количество зерна на корм скоту»35. Такая практика расходования ресурсов зерна, как о том свидетельствуют данные о застойной динамике пропорций товарного выхода зерна — вокруг 43% с начала 50-х годов XX века до начала 90-х, — сохранялась в аграрном секторе СССР на протяжении всего периода его последующего существования.
По существу речь шла о дальнейшем развертывании системы технического (внутриколхозного) разделения труда, противопоставленного общественному разделению труда с его гарантировавшими экономические выгоды преимуществами. Посредством такого рода политики кратократия подталкивала колхозы к развитию производства автаркического типа и тем самым открывала путь не к экономии, а к нагнетанию издержек производства.
Проклятие «социалистической модели» специализации в области животноводства («всем сестрам по серьге») до сих пор лежит на животноводческом секторе «крупных и средних предприятий» сельского хозяйства современной России. Как и в советские времена, почти 85% этих предположительно коммерческих сельскохозяйственных организаций (товарный выход молока составляет у них 83,7%) держат молочный скот. Более того, происходит прогрессирующее размывание группы крупных молочных хозяйств. По данным Госкомстата России на 2001 г., группа хозяйств с самым крупным поголовьем коров (свыше 1000 голов на хозяйство) составляла лишь 1,9% общего числа «крупных и средних предприятий», т.е. сократилась в 6-10 раз по сравнению с 1985 г. И при этом на ее долю приходилось лишь 15,1% общего объема производства молока. В то же время удельный вес предприятий (организаций), сосредоточивающих каждое до 300 коров, составлял 67,7%36. Очевидно, что крупный производитель молока в 90-е годы активно освобождался от молочного стада, стремясь тем самым снизить потери от нерентабельной хозяйственной деятельности, зачастую не окупавшей даже издержки производства37. Добавим к этому,что процесс такой маргинализации молочного хозяйства происходил на фоне хиреющей (или, может быть, точнее — полузастойной) продуктивности молочного стада. Например, в РСФСР/России с 1965 г. по 2000 г. средние надои молока на корову увеличились с 2030 кг до 2343 кг, или в 1,15 раза за 35 лет38.
Сильнейший удар по общественному разделению труда в ареалах распространения колхозного производства нанесла политика, проводившаяся с 1940 г., в соответствии с которой был принят погектарный принцип формирования государственных заготовок: каждая производственная единица (колхоз) обязывалась к безусловному выполнению предписанного ей наряда по наполнению «закромов государства» — посредством «строжайшего соблюдения политики исчисления обязательных поставок с каждого гектара закрепленной за колхозами пашни при обложении продуктами полеводства и с каждого гектара закрепленной за колхозами земельной площади при обложении продуктами животноводства»39. При этом «обкладывалось» поставками и фактически еще не ставшее реальным, а лишь ожидаемое в будущем производство, или сбор культуры, которая даже не была засеяна!40
Что же подвигло Власть на принятие столь жестких мер в преобразовании механизмов принуждения тружеников колхозов? К концу 30-х годов, через десять лет после начала коллективизации, кратократия уяснила себе, что может (и, соответственно, должна), говоря вещими словами Е. Преображенского, «брать больше из (предположительного. — Авт.) еще большего дохода»41, и, более того, сумеет силой «голого» внеэкономического принуждения преодолеть тенденции к застою в динамике колхозной экономики. В самом деле, «существовавший до 1940 года порядок исчисления обязательных поставок (напомним: «имеющих силу налога». —Авт.) в зависимости от посевной площади или поголовья скота уничтожал заинтересованность колхозов в развитии общественного колхозного хозяйства, приводил к стремлению колхозов добиваться уменьшенных планов сева и развития животноводства, поощрял сокращение посевных площадей, не стимулировал освоения новых земель»42; словом, этот «порядок» задавал четкий алгоритм процессам инволюции — развитию вспять.
При этом утверждалось, что «передовые колхозы, расширяющие посевы и увеличивающие поголовье скота на фермах, ставятся в невыгодное положение по сравнению с отсталыми колхозами, не дающими роста посевных площадей, не имеющими ферм или общественного животноводства»43. Как же быть? Как всех поставить в одинаковое — «выгодное положение»? Оказалось — «просто»: адекватным средством предотвращения указанного «неравенства» стал универсально-уравнительный — погектарный — принцип исчисления обязательных (оплачиваемых по далеко не возмещающим ценам) поставок сельскохозяйственной продукции. Введение «новшества» сопровождалось отрицательными «побочными» последствиями: при тяжести установленных норм обязательных поставок хозяйства не могли изменить внутреннюю специализацию производства с тем, чтобы в рамках колхоза обеспечить оптимальную отраслевую структуру. Окостеневшие нормы по существу консервировали уже сложившуюся структуру или, хуже того, ухудшали ее. (Так было, например, при реализации идеи о преимуществах кукурузо-производства, озарившей Н.С. Хрущева, первое лицо государства на рубеже 50-60-х годов, идеи, внедрявшейся в жизнь под мощным воздействием властных структур, безотносительно к природным и иным региональным условиям производства.)
В 30-х годах кратократия категорически запрещала замену обязательных поставок отдельных (ценных) земледельческих культур, в частности, пшеницы и ржи, поставками других культур44. Погектарные нормы жестко применялись при исчислении объемов сдачи колхозами молока45, что являлось одной из существенных причин столь медленных изменений в продуктивности молочного животноводства (см. выше).
Таким образом, действовавший от имени государства механизм внеэкономического принуждения коллективизированных производителей сельскохозяйственной продукции препятствовал естественному, из потребностей поступательного экономического роста развивающемуся, общественному разделению труда, сильнейшим образом тормозил внутри- и межхозяйственную специализацию производства, воспроизводил замкнутость хозяйственных единиц, консервируя их экономическую изоляцию (с предоставлением, однако, небольших отдушин, в частности, в виде колхозных рынков), высокую затратность производства.
Аналитики Всемирного банка следующим образом оценивали долговременные последствия политики «региональной автаркии», осуществлявшейся кратократией на протяжении всех шести десятилетий бытия колхозного строя: «Применительно к зерновой и животноводческим отраслям осуществлялась политика регионального замкнутого хозяйства: более 90 процентов всех совхозов и колхозов бывшего СССР были вовлечены в производство зерна и примерно такая же доля — в производство крупного рогатого скота. Примерно две трети из них занимались свиноводством. /.. / Затраты на производство сильно колебались в зависимости от региона. Затраты на производство единицы продукции зерна, мяса и молока в два или три раза были выше в республиках с высокими издержками по сравнению с республиками с низкими издержками»46.
На ранней, мануфактурной стадии экономического роста за счет колхозных ресурсов осуществлялись и даже наращивали свои масштабы коллективные строительные работы, которые, унаследованные еще от общинной организации труда, активно практиковались кратократией. Речь идет о так называемых «трудгужповинно-стях», выполнявшихся с использованием дармового труда коллективизированных крестьян и их рабочего скота и мертвого инвентаря. По данным ЦУНХУ при Правительстве СССР, трудовое участие колхозников только в дорожном строительстве с применением их средств труда оценивалось за период 1929-1933 гг. в 1,9 млрд. руб., а за период 1934-1938 гг. — уже в 4,3 млрд. руб. (в ценах соответствующих лет)47. За этими показателями роста скрывались процессы расхищения труда и прямого разрушения производительных сил колхозов, их скромного «основного капитала», процессы, происходившие в таких масштабах, что ЦИК и СНК СССР вынуждены были вмешиваться в эту «самодеятельность» кратократии на местах.
Специальным постановлением (от 27 мая 1932 г.) высшие органы власти «ввиду наличия многочисленных случаев незаконного объявления трудгуж-повинности и проведения этой трудгужповинности бесхозяйственным способом, результатом чего является массовый падеж лошадей», запретили местным органам власти «объявлять трудгужповинность без специального в каждом отдельном случае разрешения на это СНК СССР», и более того, предписали вообще «запретить правлениям колхозов предоставлять колхозных лошадей в бесплатное пользование для каких бы то ни было нужд и по чьему бы то ни было требованию, в том числе и органам местной власти, уполномоченным высших органов, заготовителям и т.п.»48. Тем не менее натуральная дань в виде «трудгужповинностей» вносила в тот период весомый вклад в создание общественного продукта за границами собственно аграрного сектора.
Натуральные отношения «партия большевиков» в течение первой половины периода существования колхозного строя в исторической России активно воспроизводила в области оплаты труда работников колхозов. Как известно, труд колхозных работников оплачивался из двух источников: из заработанного в общественном хозяйстве и из дохода, полученного в личном подсобном хозяйстве (ЛПХ), которое рассматривалось большевиками неотъемлемой частью колхозной системы, по крайней мере, в течение многих десятилетий после возникновения в российской деревне колхозного строя. «Трудодень», категория, концептуализированная Колхозцентром, с 1930 г. представлял собой наиболее удобную форму оплаты труда в тогдашних условиях, а главное — единственно возможную форму при оплате труда натурой. В этом смысле «трудодень» как единица учета затраченного труда был органичен механизму натурального воспроизводства, бытовавшему в колхозе, и в частности, распределению фонда продукта, расходуемого на личное потребление в колхозных семьях. Тем более что он соответствовал глубоко укорененным в крестьянстве представлениям о «справедливом» распределении произведенного продукта.
Преимущественно натуральному по наполнению трудодню все-таки нужно отдать должное. В руках кратократии он выступил инструментом вытеснения еще сохранившихся общинных механизмов уравнительного распределения ресурсов производства (в частности, труда), каковые (механизмы) плавно перекочевали вместе с общинным сознанием коллективизированных крестьян в колхозную систему. Так, Наркомзем СССР и Колхозцентр особо выделяли (август 1930 г.) из «основных нарушений установленного порядка распределения урожая и дохода» то, что в ряде колхозов «распределение доходов и урожая ведется только по едоцкому принципу»49. Колхозцентр настоял (январь 1931 г.) на устранении этого «общинного» принципа в распределении продукта, широко практиковавшегося в «колхозах ряда районов»50, потребовав (сентябрь 1930 г.) категорически запретить «распределение дохода по едокам, душам, земле и т.п.»51. Но искоренение уравнительных принципов распределения колхозного продукта происходило медленно и трудно, общинное сознание вновь и вновь обнаруживало свои «ослиные уши».
В дело распределения колхозного продукта включался «деревенский телеграф», и в результате независимо от количества и качества затраченного труда, полученного урожая и других хозяйственных обстоятельств уравнительный принцип распределения продукта вновь торжествовал — теперь в масштабах всего района: трудодень оплачивался в разных колхозах одинаковым количеством продукта. Что подвигло власти предпринять специальные меры по искоренению «фактов уравнительного подхода к определению размеров натуральных выдач в колхозах на трудодень»52.
Но вместе с тем кратократия, в лице своих властных институтов, решительно противилась эволюции натуральной формы оплаты труда колхозника по трудодням в денежную форму. В одном из инструктивных документов уже на самом раннем этапе образования колхозной системы читаем: «Оплата труда в колхозах производится и натурой, и деньгами, причем категорически воспрещается оплата труда колхозникам внутри колхоза исключительно деньгами»53. Более того, даже при оплате наиболее прогрессивной формы труда — сдельной «категорически запрещается оценка работы колхозников в деньгах», последняя должна осуществляться только в трудоднях (30 августа 1930 г.)54., т.е. в учетных единицах натуральной системы оплаты труда.
Натура в оплате труда колхозников в общественном хозяйстве колхоза безусловно доминировала, как можно судить по документам, практически до конца 50-х годов. Так, удельный вес денежной платы в колхозном трудодне составлял: в 1953 г. — 35,7%; в 1954 г. — 45,3; в 1955 г. — 43,0 (расчет наш. — Авт.)\ в 1956 г. — 52,6; в 1957 г. — 54,5; в 1958 г. — 57,1%55. Иначе говоря, перелом в оплате труда по трудодням, отмеченный преобладанием в трудодне денег, произошел в советской (российской) деревне лишь в середине 50-х годов. Но это была еще лишь «первая ласточка» успеха, достигнутого пока в одном, хотя и весьма объемном, звене денежного оборота в колхозном воспроизводстве. По авторитетному свидетельству ЦСУ СССР, совокупная стоимость продуктов, «выданных в натуральном виде колхозникам по трудодням или израсходованных в натуре на хозяйственные надобности колхозов, ... значительно превышает денежные доходы колхозов»56.
Что касается другого источника потребительского дохода колхозного двора — «личного подсобного хозяйства» (ЛПХ), упомянем здесь, что оно, предположительно ориентированное на натуральное производство ради личного потребления крестьянской семьи, приносило ей и главную часть скудного денежного дохода, в противовес той денежной плате, которую колхозники за свой труд получали в общественном хозяйстве (см. табл. IV-3).
Поэтому очевидно — главная масса дохода крестьянского двора от общественного хозяйства в этот период представляла доход, присваивавшийся в натуральной форме.
Отметим также, что как по своим размерам, так и по способу ее движения к работнику заработная плата (личный потребительский доход), выплачиваемая за работы в общественном секторе колхозного производства, была социально четко дифференцирована. Так, в системе оплаты натурой труда работников, трудившихся на колхозном поле, имелась четко разработанная шкала ставок оплаты; в частности, по специальному Постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) (от 13 января 1939 г.)57 «пролетарские кадры (механики, слесаря и т.д.)»58, сосредоточенные в МТС и служившие опорой «пролетарской диктатуры» в деревне, оплачивались по гораздо более высоким ставкам, чем местные «многопрофильные» (неквалифицированные) труженики колхозов.
Для первых был установлен «гарантийный минимум» оплаты труда, осуществлявшейся из ресурсов колхоза, в размере не менее 3 кг зерна за трудодень, при этом колхозы были обязаны доставлять причитавшуюся по трудодням плату механизаторам «на дом»59. Предполагалось, что в течение одного рабочего дня механизатор при выполнении установленной «нормы» мог получить до 12-15 кг зерна в день и более (помимо небольшой, но гарантированной заработной платы деньгами, выплачиваемой МТС). Для сравнения напомним, что в 1939 г. 35,9% колхозов выдавали своим работникам (без учета трактористов) до 1 кг зерна на трудодень, а 31,9% — от 1,1 до 2 кг зерна (количеством зерна более 5 кг трудодень оплачивался в 2,9% всех колхозов)60.
Таблица IV-3
Семья колхозника СССР: доход от личного подсобного хозяйства versus доход от общественного хозяйства колхоза, 1940-1950 гг.», %
* Составлено по: Народное хозяйство СССР в 1985 г. Статистический ежегодник. М., 1986. С. 419 [удельный вес дохода в 1940 г.]; Российский статистический ежегодник 1994. Статистический сборник. М., 1994. С. 92; Попов В.А. Крестьянство и государство (1945-1953). Париж, 1992. С. 212-217 [Документ №48. Из докладной записки начальника ЦСУ В.Н. Старовского Председателю Совмина СССР И.В. Сталину]. Ср. также данные о распределении денежного дохода семьи колхозника в СССР в 1950 г. в: История советского крестьянства. Т.4. М.: «Наука», 1988. С. 179.
1 У трудоспособных колхозников.
2 1952 г., бывш. РСФСР.
3 Включая также продажу некоторой части продукта, полученного натурой из колхоза в оплату труда по трудодням, и, кроме того, выручку от продажи продукции, полученной натурой по выполненным контрактам из колхоза (главным образом домашнее выращивание скота для колхоза).
Конечно, механизаторы относились к категории работников сложного труда, но разница между ними и всей массой работников простого труда — членов колхоза состояла в том, что первые оплачивались по установленным, относительно высоким ставкам независимо от итоговых результатов производства, а колхозники, в отношении оплаты которых действовал остаточный принцип, оплачивались, как постановили СНК СССР и ЦК ВКП(б) 18 августа 1933 года, из «остатков хлеба»61 (а позже - из просто «излишков хлеба», каковым понятием были заменены одиозные «остатки хлеба»).
Более того, при оплате колхозного труда большевики проводили политику двойных стандартов. Так, зерно, выдававшееся колхозникам в оплату заработанных трудодней, оценивалось совсем по другим ценам, нежели те, по которым государство расплачивалось с колхозами за зерно, сданное ими в «закрома государства» в счет выполнения «твердых обязательств», «имеющих силу налога»62, а именно — по ценам, близким к розничным или не отличавшимся от них63. И это объяснимо: ведь в противном случае натуральная часть трудодня, составлявшая до 1953 г. около 2/3 его общей величины, существенно «похудела» бы, в результате трудодень, выраженный в денежной форме, обозначался бы совершенно мизерной величиной.
И еще: о характере колхозного труда. Рабочее время работников колхоза регламентировалось законом, нарушение которого влекло за собой уголовное преследование. Так, за невыработку обязательного минимума трудодней было осуждено в 1946 году 191 тыс. колхозников, в 1947 г. — 137 тыс., в 1948 г. — 117 тыс., а в 1949 г. (три квартала) — 109 тыс.64, т.е. более 550 тыс. колхозников за неполные четыре года. Именно в этом законе, помимо прочего, обнаруживал себя принудительный характер труда в колхозах.
4 Основные директивы партии и правительства по хозяйственному строительству 1931-1934 гг. М.: «Советское законодательство», 1934. С. 105.
5 Понятие «кратократия» (от древнегреческого «kratos» — «власть», «могущество»), то есть «власть власти», было разработано для научного объяснения природы того общественного строя, который утвердился в ряде стран мира под маской «социализма» (в странах «социалистического лагеря»); описывает, помимо прочего, детерминантный при «социалистических» общественных порядках тип производственных отношений, а также — что особенно важно в контексте темы настоящей работы — системообразующий фактор экономической динамики при «социализме». Наиболее подробно содержание этого понятия изложено в работе: Капитализм на Востоке во второй половине XX в. М.: «Восточная литература» РАН. 1995. Гл. I (А.И. Фурсов). Интерпретирующие возможности данного понятия, думается, на нынешнем этапе развития общественных наук наиболее полно отвечают задачам научного поиска в области изучения проблем заявленной темы. Необходимые пояснения, относящиеся к смысловой нагрузке этого понятия, будут даны по ходу анализа приведенного в главе материала. Весьма близкой к концепции «кратократии» А.И.Фурсова является концепция «номенклатуры», разработанная М.Восленским, при которой основным объектом исследования выступает класс — сообщество лиц, находящихся у власти (см.: Восленский.М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: МП «Октябрь» «Советская Россия», 1991.)
6 Колхозно-кооперативное законодательство. Сборник директивных, законодательных и ведомственных постановлений. М.: «Советское законодательство», 1931. С. 83,156.
7 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. М.: «Сельхозгиз», 1948. С. 560; Сельское хозяйство СССР. Статистический сборник. М., 1960. С. 202; Народное хозяйство СССР в 1961 году. Статистический ежегодник. М., 1962. С. 341.
8 Цит. по: Основные директивы партии и правительства. 1934. С. 114, 106.
9 Там же. С. 105, 106, 114; Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 591.
10 Цит. по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953). Париж, 1992, [Документ № 6]. С. 58,59.
11 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 76.
12 Там же. С. 101.
13 Там же. С. 119.
14 См., например: Основные директивы партии и правительства. 1934. С. 106, 111, 114, 115, 120; ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК 1925-1935. Ч.И. М., 1936. С. 611, 634, 666; Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 591, 602, 615 и др.
15 Цит. по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953), [Документ №30]. С. 159.
16 XVI Конференция ВКП(б). Стенографический отчет. M.-JL, 1929. С. 140.
17 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 89, 91.
18 Подсчитано по: Основные директивы партии и правительства. 1934. С. 73.
19 Там же. С. 79.
20 Там же.
21 Подробнее см.: Постановление Пленума ЦК ВКП (б) от февраля 1947 г., в: Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 86,87,114.
22 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 91,157.
23 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 557.
24Цит. по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953), [Документ № 6]. С. 66-67.
25 Там же, [Документ № 30]. С. 159,160.
26 Там же. С. 160.
27 Подробнее см.: Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 588, 594, 595, 603, 605, 606 и др.
28 Подсчитано по: Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953), [Документ № 32; данные ЦСУ СССР]. С. 167-169; Сельское хозяйство СССР. Статистический сборник. М., 1988. С. 15; Народное хозяйство СССР. Статистический сборник. М., 1956. С. 27.
29 О пропорциях массы зерна, отчуждавшейся государством из урожаев зерновых в рамках политики заготовок, см. выше; см. также: Растянников В.Г., Дерюгина И.В. Сельскохозяйственная динамика. XX век. М.: ИВ РАН, 1999. С. 111, 114, 213, 214, 271-273.
30 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 272-273.
31 Цит. по: Ларин Ю. Вопросы крестьянского хозяйства. М.: «Московский рабочий». 1923. С. 19.
32 ВКП(б) в резолюциях и решениях съездов, конференций. 1936. Ч.И. С. 613.
33 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 466.
34 См.: Народное хозяйство СССР в 1961 году. С. 443,456; Народное хозяйство СССР в 1985 г. Статистический ежегодник. М., 1986. С. 279,291.
35 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 482,477.
36 Сельское хозяйство в России 2002. Статистический сборник. М., 2002. С. 85.
37 О динамике рентабельности производства молока в 90-х годах см.: Сельское хозяйство в России 1998. Статистический сборник. М., 1998. С. 109; Сельское хозяйство в России 2002. С. 110.
38 Подсчитано по: Народное хозяйство СССР в 1973 г. Статистический ежегодник. Μ., 1974. С. 451; Сельское хозяйство в России 2002. С. 355.
39 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 127,558.
40 Там же. С. 559,587,588.
41 Преображенский Е. Основной закон социалистического накопления, в: Вопросы экономики. 1988, № 9. С. 111.
42 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 127.
43 Там же.
44 См.: ВКП (б) в резолюциях и решениях съездов, конференций. 1936. Ч.И. С. 665 (Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 января 1933 г.).
45 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 626-627.
46 Стратегия реформ в продовольственном и аграрном секторах экономики бывшего СССР. Программа мероприятий на переходный период. [Всемирный банк.] Вашингтон, 1993. С. 71.
47 Социалистическое строительство Союза ССР (1933-1938 гг.). Статистический сборник. M.-Л, 1939. С. 113.
48 Основные директивы партии и правительства. 1934. С. 95-96. См. также: Колхозно-кооперативное законодательство. С. 184.
49 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 129.
50 Там же. С. 117.
51 Там же. С. 135.
52 Основные директивы партии и правительства. 1934.С. 98.
53 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 84.
54 Там же. С. 132.
55 История советского крестьянства. Т.4. М.: «Наука», 1988. С. 326 [Гл. IX, §1, ИМ. Волков, В.О. Морозов].
56 Народное хозяйство СССР. 1956. С. 128, прим. Этот же факт был подтвержден и в более позднем издании сборника ЦСУ СССР (см.: СССР в цифрах. Статистический сборник. М., 1958. С. 200, прим.).
57 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938— 1946 гг. С. 167-180.
58 Колхозно-кооперативное законодательство. С. 93.
59 Важнейшие решения по сельскому хозяйству за 1938-1946 гг. С. 113, 173, 178.
60 Цит. по: История советского крестьянства. Т.З, 1987. С. 106, 107 [Гл. III, М.А. Вылцан].
61 Цит. по: Основные директивы партии и правительства. 1934. С. 99.
62 См. там же. С. 103 (из Постановления СНК СССР и ЦК ВКП (б) οι 19 января 1933 г.).
63 См., например: Народное хозяйство СССР в 1989 г. Статистический ежегодник. М., 1990. С. 714; Народное хозяйство СССР в 1973 г. С. 835; и другие выпуски ежегодника.
64 Попов В.П. Крестьянство и государство (1945-1953), [Документ №55]. С. 253.
<< Назад Вперёд>>
