О команде Сталина: годы опасной жизни в советской политике

З мая 1939 года Литвинова вызвали в Кремль и раскритиковали за то, что его политика коллективной безопасности не дала результатов. Дискуссия была жаркой. Молотов якобы кричал на Литвинова: «Вы думаете, что мы все дураки!» Жданов и Берия были также крайне критичны в отношении политики Литвинова. Результатом стала ночная телеграмма всем послам, информирующая их об отстранении Литвинова от должности и замене его Молотовым, который будет совмещать этот пост с должностью главы правительства. Это ознаменовало очень важный сдвиг в международной позиции Кремля. Потеряв надежду на англо-французский альянс против Германии, к которому стремился Литвинов, Сталин и его команда были готовы попробовать альтернативу.

В телеграмме послам увольнение Литвинова объясняется «серьезным конфликтом с Молотовым и правительством»¹. Это беспрецедентное и ничем не обоснованное упоминание личного конфликта, как представляется, должно было затушевать участие Сталина. Конечно, отношения между Молотовым и Литвиновым были плохими. Литвинов считал Молотова дураком и не скрывал своего презрения. Молотов, со своей стороны, «был раздражен резким и зачастую жалящим остроумием Литвинова». По мнению белорусско-американского журналиста Мориса Хиндуса, Молотова задевало, что Литвинов бегло говорил на французском, немецком и английском языках, а его свободная манера общения с иностранцами вызывала у Молотова подозрения. «Никогда не живший за границей Молотов всегда подозревал, что в широком кругозоре Литвинова и в его признании западной цивилизации было что-то нечистое и греховное»².

Передача Наркоминдела была драматичной. Войска НКВД окружили здание, и Молотов немедленно начал чистку сотрудников наркомата (вероятно, это был его первый практический опыт такого рода, поскольку он не участвовал в поездках для проведения чисток в 1937-1938 годах). Говорили, что Молотов был в состоянии яростного возбуждения и кричал: «Хватит литвиновского либерализма! Я собираюсь с корнем вырвать осиное гнездо этого жида [Литвинова]!»³ Это было настолько нетипично для обычно невозмутимого Молотова, который, в отличие от Кагановича и некоторых других членов команды, не позволял себе ругаться и кричать, что можно было бы усомниться в точности этого рассказа, если бы это был единственный случай. Однако, по крайней мере еще один раз, Молотов сорвался на крик в присутствии дипломатического корпуса (дело было весной 1940 года, и поводом был финский ультиматум), и его помощникам пришлось вывести его из зала. Его переводчик думал, что он, должно быть, был пьян, и весьма удивился на следующий день, когда Молотов выглядел нисколько не смущенным и не как с похмелья, а был вполне доволен собой. Из вопросов Молотова о реакции дипломатов он понял, что все это было инсценировкой, возможно, по предварительному соглашению со Сталиным, чтобы как можно более драматично выразить советское недовольство. Если предположить, что это была еще одна инсценировка в соавторстве со Сталиным, то антисемитизм должен был быть сигналом для нацистской Германии. После отставки еврея Литвинова и назначения русского Молотова одно препятствие на пути советско-германских переговоров исчезло.

Наркомат иностранных дел долгое время был пристанищем для партийных интеллектуалов, бывших эмигрантов и оппозиционеров, многие из которых были евреями. Его чистка, кажется, является первым случаем явного антисемитизма со стороны Сталина и Молотова⁴. Вот как рассказывал эту историю Молотов в беседе с интервьюером (русским националистом) в 1970-х годах: «Сталин сказал мне: "Убери из наркомата евреев". Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи... И каждый за собой целый хвост тащил. Причем свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить»⁵. Казалось, что Молотов, который сам не был антисемитом и у которого была жена-еврейка, мысленно вернулся в начало 1920-х годов, когда он возмущался тем, что такие уверенные в себе космополиты, как Троцкий и Зиновьев, одергивали и опекали его.

Но еврейская жена Молотова, Полина Жемчужина, весной 1939 года создала ему много проблем. У Полины была собственная карьера, в то время она была наркомом рыбной промышленности и хотела отправиться в командировку на Дальний Восток, на Сахалин для изучения рыбных промыслов. Местный НКВД возражал, видимо, по соображениям безопасности, но Сталин резко их одернул⁶, и Жемчужина отправилась в путешествие. Очевидно, это была еще одна из сталинских игр в кошки-мышки: пока она отсутствовала, ряд ее коллег и протеже (как в Наркомате рыбной промышленности, так и в Наркомате пищевой промышленности, где она работала ранее) были арестованы. Жемчужина прервала поездку и поспешила домой, но не смогла добиться освобождения своих сотрудников. На допросах некоторые из них дали показания против нее, поэтому ей самой грозила опасность ареста. Однако на этот раз ее просто уволили с поста наркома рыбной промышленности. Странным образом это увольнение заняло много времени, осенью 1939 года эта проблема несколько раз обсуждалась на Политбюро. Затем ее назначили главой советского производства галантерейных изделий, что было существенным понижением в должности⁷. Даже тогда ее проблемы не закончились, они продолжались на фоне громкой деятельности Молотова на посту наркома иностранных дел. Когда Политбюро через год или около того проголосовало за ее исключение из Центрального комитета партии, Молотов воздержался, чем вызвал раздражение Сталина⁸.

Международная обстановка была зловещей. Возникла напряженность с японцами, которые оккупировали Маньчжурию, где основали марионеточное государство. В 1939 году начались боевые действия на границе с Монголией в районе реки Халхин-Гол.Там произошло крупное танковое сражение, в котором прославился будущий маршал Георгий Жуков. Едва ли можно было сомневаться в намерении Гитлера двинуться на восток. Англия, Франция и Советский Союз в 1938 году были глубоко встревожены признаками, выдававшими намерение Германии оккупировать Чехословакию, но так ничего и не предприняли. Осенью 1939 года настала очередь Польши. Сталин надеялся, что сможет маневрировать таким образом, чтобы западные державы вступили в войну с Германией, в то время как Советский Союз оставался бы в стороне; у западных держав была похожая надежда на то, что удастся столкнуть Советский Союз с Германией и те перегрызут друг другу горло.

Между тем усилия Литвинова на протяжении всего времени, пока он был наркомом иностранных дел, были направлены на альянс с Западом (Великобританией и Францией) против немецкой угрозы, эту линию поддержал и возглавляемый Советским Союзом Коминтерн, который в 1935 году перешел к политике Народного фронта против фашизма (имелся в виду прежде всего германский нацизм). Советский Союз вложил значительные средства в антигерманское противостояние, рассчитывая при этом на европейское общественное мнение. Тем не менее когда Британия в августе 1939 года отправила своего переговорщика в Ленинград на тихоходном судне, у Сталина и Молотова кончилось терпение. Молотова обидело, что англичане отправили на переговоры чиновника Министерства иностранных дел «второго ранга» Уильяма Странга, а Странг, как и другие западные дипломаты, с которыми Молотов сталкивался в первые месяцы своего пребывания на посту наркома иностранных дел, был поражен отсутствием у него дипломатических навыков, а также чувства такта⁹. Как вспоминал позднее посол Великобритании, у Молотова не было никакого умения вести переговоры, он только «упорно, деревянным голосом... повторял свою точку зрения и... задавал своим собеседникам неисчислимое количество вопросов». Дипломаты пришли к выводу, что он неспособен «проявлять гибкость и быть приветливым на официальных мероприятиях», и отметили, что при новом режиме «космополитический стиль» эпохи Литвинова сменился «подлинно большевистским» подходом. Молотов, несомненно, был бы польщен, услышав это, но тем не менее его огорчало отсутствие у него необходимых на новой должности навыков общения¹⁰.

Теперь наиболее вероятным стал союз с Германией. Очевидно, именно к этому Молотов и стремился, поскольку испытывал острую неприязнь к Англии и Франции, а также к их «союзнику» на внутренней арене, Литвинову. Сталин, похоже, питал более или менее равную враждебность по отношению к обеим сторонам и, наоборот, был одинаково готов работать с любой из них, если это было в интересах Советского Союза. Представление о том, что он и Гитлер чувствовали взаимную близость как соратники-диктаторы, является мифом: каждый из них рассматривал другого как великого врага и идеологического антипода, и для обеих сторон это был брак по расчету. Гитлер был заинтересован в нейтрализации потенциального советского противодействия притязаниям Германии в Восточной Европе и хотел выиграть время, чтобы сначала расправиться с Западной Европой, а Сталин хотел выиграть время, чтобы укрепить свои вооруженные силы и привести их в боевую готовность. 23 августа немецкий коллега Молотова Иоахим фон Риббентроп вылетел в Москву. Были проведены переговоры с Молотовым и Сталиным (к их разочарованию, ни один из них не мог понять его немецкий — репетитор Молотова по немецкому языку был, увы, арестован!), и пакт о ненападении между двумя державами был подписан в тот же день. Согласно условиям пакта, Германия и Советский Союз обязались не нападать друг на друга и не поддерживать военное нападение третьей стороны.

Пакт произвел шоковое впечатление на команду, учитывая популярность в Советском Союзе идеи Народного фронта против фашизма с середины 1930-х годов. Кроме того, большинство членов команды ни о чем заранее не предупредили¹¹. Но они поняли объяснение Сталина — он, по-видимому, беседовал с ними как по одному, так и коллективно, — что необходимо выиграть время перед почти неизбежной войной. Микоян считал это «неизбежным, вынужденным, а потому правильным» в свете англо-французского «отказа от серьезных переговоров об антигитлеровской коалиции»¹². Берия, возможно, лично был от этого не в восторге, так, по крайней мере, уверял его сын¹³. Каганович, как еврей, испытывал особую неловкость из-за яростного антисемитизма Гитлера, но успокоился, когда на приеме в Москве после подписания пакта Сталин решил немного подразнить Риббентропа и предложил тост за Кагановича. Он обошел вокруг стола, чтобы чокнуться с ним. «Сталин дал понять, что договор мы подписали, но идеологию не изменяем», — объяснил позже Каганович. «А когда мы выходили из зала, в дверях он мне сказал: "Нам нужно выиграть время"»¹⁴. Молотов процитировал еще один из сталинских тостов, который озадачил Риббентропа: «Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!» Немцам не понять марксистское чувство юмора, прокомментировал он¹⁵.

Для советской общественности объявление о пакте стало сенсацией, но было не настолько болезненным, как для коммунистов и сторонников Народного фронта на Западе. Многие советские граждане испытали облегчение, понимая это как отсрочку опасности войны, но некоторые, как и советские лидеры, по-прежнему с подозрением относились к добрым намерениям Германии. Советская пресса прекратила яростные антинацистские выступления, но не перешла на пронацистскую позицию. Хрущев позже утверждал, что в московских театрах специально продолжали показывать пьесу «Ключи от Берлина», действие которой происходит в 1760 году, в конце Семилетней войны, чтобы напомнить, что русские в прошлом победили немцев и захватили их столицу.

Неопубликованные секретные протоколы к пакту (формально не ратифицированные Политбюро, но известные, по крайней мере, в общих чертах большинству членов команды) признавали германские и советские сферы интересов в Восточной Европе. Советская примерно соответствовала историческим границам Российской империи, включавшим Восточную Польшу и страны Балтии. Реальные последствия этого не заставили себя долго ждать: 1 сентября Германия вторглась в Польшу с Запада, в течение недели захватив большую часть страны, включая ее столицу Варшаву. Вторжение в Польшу, несмотря на предупреждения союзников, заставило Великобританию и Францию объявить войну Германии. Советский Союз, нейтральный по условиям пакта с Германией и искренне надеющийся, что война на Западе займет Гитлера надолго, через несколько недель, при поддержке Германии, оккупировал Восточную Польшу. Для западного общественного мнения такой поворот событий был шокирующим, но для большей части советской общественности это представлялось вполне оправданным. Как позже заметил один иностранный корреспондент, «в стране широко распространено мнение о том, что «„нейтралитет" оправдывает себя: в результате советско-германского пакта Советский Союз стал больше и почти без кровопролития укрепил свою безопасность»¹⁶.

Результатом оккупации стало включение бывших польских земель в состав Советского Союза, за счет чего его территория увеличилась. За несколько месяцев жители бывшей Восточной Польши, хотели они того или нет, стали советскими гражданами, а именно жителями Украинской и Белорусской советских республик. Членом команды, который руководил этим процессом на месте, был украинский партийный лидер Хрущев. Он делал это энергично и с энтузиазмом, попутно заводя новых друзей среди польских левых¹⁷. Одной из них была писательница Ванда Василевская, которая вскоре вышла замуж за известного украинского драматурга, коммуниста Александра Корнейчука. Когда Хрущев представил их Сталину, она ему очень понравилась и на протяжении всех военных лет была одним из очень немногих иностранных друзей Сталина, а возможно, и его любовницей¹⁸. Тогда надеялись, что эти вновь занятые территории создадут буферную зону, защищающую от врагов с Запада. Однако вскоре возникли новые проблемы: включение новых территорий означало, что границы Советского Союза отодвигаются на запад, а это повлекло за собой долгий процесс демонтажа старых рубежей и укрепления новых границ.


Сергей Киров и Серго Орджоникидзе, 1920 год. ИТАР-ТАСС


Каганович (в центре) с секретарем Компартии Украины А. В. Медведевым (слева) и Постышевым (справа), 1927 год. РГАКФД


Сталин, его жена Надежда, Ворошилов с женой и Енукидзе в Сочи, 1932 год. РИА «Новости»


Сталин и его коллега (Так фотография называется в архиве: «коллега» — вероятно, Бухарин, а время — конец 1920-х годов.) РГАСПИ


Набросок портрета Сталина, сделанный Бухариным, 20 февраля 1928 года. РГАСПИ


Набросок портрета Рудзутака, сделанный Валерием Межлауком, без даты (конец 1920-х годов (?)). Подписано художником. РГАСПИ


Вожди на трибуне Мавзолея, 1933-1934 годы. Передний ряд слева направо: Валерий Межлаук (Госплан), Молотов, Каганович, Сталин, Ворошилов, Калинин, Андреев и Чубарь. РГАКФД


Вожди на XVII партийном съезде, 1934 год. Второй ряд слева направо: Енукидзе, Ворошилов, Каганович и Куйбышев; передний ряд: Орджоникидзе, Сталин, Молотов и Киров. РГАКФД


Пятидесятипятилетний юбилей Сталина в Кунцеве, 1934 год (снимал телохранитель Сталина, генерал Власик).
Дальний ряд слева направо: Анна Аллилуева-Реденс, Дора Хазан и Зинаида Орджоникидзе; средний ряд: Мария Сванидзе, Мария Каганович, Сашико Сванидзе, Сталин и Полина Жемчужина (Молотова), Ворошилов; передний ряд: неизвестная, Евгения Аллилуева, Бронислава Поскребышева, неизвестный. РГАСПИ


Групповое фото, 1934 год: Киров, Сталин, Куйбышев, Орджоникидзе — на переднем плане; позади них — Каганович, Калинин и Микоян (заслонен). РГАСПИ


Сталин и Ворошилов на приеме в Кремле, 1936 год. РГАСПИ


Встреча команды с руководителем Коминтерна, героем дела о поджоге Рейхстага Георгием Димитровым, 1934 год. Орджоникидзе на переднем плане слева, Димитров и Сталин сидят на диване, Молотов и Куйбышев облокотились на диван слева, Ворошилов — справа. РГАСПИ


Сталин, Ворошилов, Микоян и Молотов на трибуне Мавзолея на праздновании восемнадцатой годовщины революции, 7 ноября 1935 года. РИА «Новости»



Берия со Светланой Сталиной, середина 1930-х годоа. РИА «Новости»


Семья Микоян, середина 1930-х годов. В заднем ряду: Степан и Владимир; средний ряд: Алексей, Анастас и Ашхен; в переднем ряду Иван и Серго. РГАСПИ


Сталин в восточном одеянии (вероятно, это подарок от делегатов из Средней Азии) на встрече с крестьянами, 1935 год. РГАСПИ


Молотов, Хрущев и Сталин в летних костюмах с трибуны Мавзолея смотрят парад физкультурников, 1936 год. Совфото


Ворошилов, Молотов, Сталин и Ежов на канале Москва — Волга, 1937 год. РГАКФД


Сталин с детьми: Василием (слева), Светланой (стоит) и Яковом (справа), рядом с Василием — Жданов, 1 июля 1938 года. РГАСПИ


Руководители партии на встрече с народом Западной Украины, 4 октября 1939 года. В переднем ряду слева направо: неизвестный, Шверник, Андреев, Молотов, Ворошилов, Сталин, Калинин, академик Цицинов, неизвестный, Каганович, Жданов, Маленков и Хрущев. РГАСПИ


Черчилль и Сталин в Кремле, 1942 год. РГАСПИ


Молотов подписывает советско-чешский договор, 1 декабря 1943 года. На заднем плане: Ворошилов, Калинин и Сталин. РГАСПИ


Жуков на белом коне на Параде Победы на Красной площади в Москве, 24 июня 1945 года. Совфото


Сталин на Потсдамской конференции, 1945 ГОД. РИА «Новости»


Команда на похоронах Калинина, 1946 год: Берия, Маленков, Сталин и Молотов (впереди), Вознесенский (в следующем ряду, между Маленковым и Сталиным), Кузнецов (виден за плечом Вознесенского), Каганович (позади, между Сталиным и Молотовым) и Жданов (сзади, крайний справа).


На кунцевской даче, 1 октября 1947 года.
В переднем ряду, слева направо: Каганович, Маленков, Сталин и Жданов; в заднем ряду: неизвестный, дети Сталина Василий и Светлана, рядом со Светланой Поскребышев. РИА «Новости»


Гроб Сталина, март 1953 года. Молотов, Ворошилов, Берия и Маленков (слева); Булганин, Хрущев, Каганович и Микоян (справа). РГАСПИ


Вынос гроба на похоронах Сталина, март 1953 года. Маленков слева, Берия справа, чуть позади него Ворошилов. Сзади справа — Микоян и Хрущев. РГАСПИ


Семья Молотовых, 20 апреля 1953 года. Стоят: зять Алексей Никонов и Полина Жемчужина (фотография, вероятно, сделана через несколько недель после ее возвращения из казахстанской ссылки); сидят: дочь Светлана, ее трехлетняя дочка Лариса и Молотов. РГАКФД


Члены «коллективного руководства» в Китае, 1954 год. Передний ряд: Микоян, Екатерина Фурцева (первый секретарь московской партийной организации), Хрущев, Булганин и Шверник. РИА «Новости»

Прибалтийские страны также были оккупированы и включены в состав Советского Союза, но это произошло позднее, а сразу после подписания пакта их только вынудили согласиться принять защиту Советского Союза. В октябре подобное предложение было сделано и Финляндии, маленькой стране с сильным антисоветским правительством, но финны отказались. Действия Советского Союза все больше не нравились всем малым странам, которых они касались, большинство из них были независимыми всего несколько десятилетий после развала Российской империи в 1917 году, но только Финляндия оказала серьезное сопротивление. Финляндия призвала барона Карла Густава Маннергейма, который участвовал в Гражданской войне в России на стороне белых, чтобы он возглавил военное сопротивление; и не только объявила войну Советскому Союзу, но и, несмотря на значительное превосходство Советского Союза в военной мощи, прекрасно проявила себя в так называемой Зимней войне 1939—1940 годов, доказав слабость советской армии.

Советы просчитались. Как вспоминал Хрущев, они думали, что «достаточно громко сказать им, если же не услышат, то разок выстрелить из пушки, и финны поднимут руки вверх, согласятся с требованиями». Вместо этого они послали отряды лыжников и выставили русских дураками. Сталин был в гневе, особенно он был зол на наркома обороны Ворошилова, его жестко критиковали на заседании ЦК и заменили на настоящего военного профессионала, маршала Семена Тимошенко. По словам Хрущева, сталинские упреки так подействовали на Ворошилова, что однажды на приеме он заявил: «Ты виноват в этом. Ты истребил военные кадры», и разбил стоявшее на столе блюдо с жареным поросенком¹⁹. Война закончилась перемирием, по которому Советский Союз получал военную базу на полуострове Ханко и дополнительно 15 километров между Ленинградом и границей, но при этом потери советской стороны составили до миллиона убитыми и ранеными, и в глазах мировой общественности репутации страны был нанесен большой ущерб. Сталину пришлось заплатить такую большую цену, чтобы понять, что военный опыт Гражданской войны уже в значительной мере не актуален. Это фиаско нанесло непоправимый ущерб репутации Ворошилова как полководца и лидера, его политическое влияние также пошло на убыль²⁰.

В мае 1940 года Германия напала на Францию и нанесла ей поражение так быстро, что это потрясло не только ее союзника, Англию, но и Советский Союз, который был союзником Германии. В июне 1940 года под предлогом «провокаций» со стороны Прибалтийских государств Советский Союз отправил полумиллионную армию, чтобы оккупировать эти три маленькие страны и включить их в состав Советского Союза. Финляндия (которая до революции также входила в состав Российской империи) благодаря своей неуступчивости и военной доблести избежала этой участи. Ответственным за советизацию Эстонии был назначен Жданов, а два заместителя Молотова на посту наркома иностранных дел, Владимир Деканозов и Андрей Вышинский (прокурор на московских показательных процессах), отвечали за Литву и Латвию.

На западе Гитлеру оставалось еще расправиться с Великобританией. В ноябре 1940 года Молотов с большой помпой совершил поездку в Берлин, чтобы обсудить предложение Риббентропа о присоединении Советского Союза к Трехстороннему пакту, который незадолго до этого подписали Германия, Япония и Италия. Сталин отверг это предложение как уловку с целью втянуть Советский Союз в войну с Великобританией, а этого он хотел меньше всего, но Молотов, возможно, был немного более открыт для этой идеи²¹. Он стал осваиваться в дипломатии, по крайней мере, в его версии дипломатии. Позже он не без удовлетворения описал свои разговоры с Риббентропом: «Он — свое, я — свое. Начал нервничать. Я — настойчиво, в общем, я его допек»²². Одной из причин нервозности Риббентропа могло быть то, что они в это время укрывались в подвале от британской бомбардировки. Как гласит история, на заверения Риббентропа, что англичане уже почти побеждены, Молотов холодно спросил, почему в таком случае они находятся в убежище и чьи это бомбы падают²³. У Молотова была встреча с Гитлером, и он с интересом заметил, что Гитлер пытался его «сагитировать» (то есть Гитлер, в отличие от самого Молотова, не вел себя как упрямый реалист), что он явно был «однобокий очень, националист крайний, шовинист, который ослеплен идеями»²⁴. Этот прямой контакт с Гитлером и растущий апломб в отношениях с немцами повысили статус Молотова в глазах Сталина и команды и завоевали уважение Сталина. По крайней мере, в этот период Сталин оценил Молотова как эксперта по внешней политике²⁵.

Для Запада Вторая мировая война началась в сентябре 1939 года, когда Великобритания и Франция после оккупации Польши объявили Германии войну. Советский Союз еще не воевал, но международная обстановка была главной заботой его лидеров. В результате пакта Молотова — Риббентропа у страны появились новые границы для демаркации и пограничные зоны для мониторинга, новые территории, где надо было ввести советские учреждения, разместить беженцев из Западной Польши, переселить крестьян для укрепления пограничных зон, где нужно было перевести промышленность на военное производство и организовать воинский призыв. Это больше не походило на задачи мирного времени.

Одной из проблемных сфер, занимавших Сталина, была авиационная промышленность, ключевой сектор советского военного производства, где производственные показатели отставали. Наркомом авиационной промышленности был Михаил Каганович, старший брат Лазаря, и Сталину стало ясно, что он не справляется с этой работой. Он насмехался над Михаилом за то, что тот называл нос истребителя «мордочкой»: «Что он понимает в авиации? — издевкой говорил Сталин. — Сколько лет живет в России, а по-русски как следует говорить не научился!»²⁶ Берия, который дружил с Михаилом, хотя Лазаря терпеть не мог, утверждал, что защищал Михаила в Политбюро, когда его критиковали за низкие показатели авиационной промышленности, но это не помешало его ведомству внутренних дел возбудить против Михаила дело — как против вредителя и немецкого шпиона. Михаил покончил с собой в середине 1941 года, после встречи, на которой эти обвинения были выдвинуты. (После смерти Сталина в 1953 году Михаил Каганович был одним из первых, кого Берия посмертно реабилитировал, — примерно за месяц до того, как сам Берия был арестован своими коллегами, в том числе Лазарем Кагановичем, и расстрелян.)²⁷

Падение Михаила происходило на глазах у его преемника, авиаконструктора Александра Яковлева, представителя новой когорты, которая после репрессий заполняла освободившиеся места в правительстве, на партийной, военной и дипломатической работе. Это было редкое явление (как правило, в 1937 или 1938 году старый начальник становился жертвой чистки до того, как появлялся его окончательный преемник), еще более редким случаем было то, что Яковлев оставил воспоминания об этом. Он и его молодые коллеги, в основном в возрасте около тридцати лет, разделяли презрение Сталина к пятидесятилетнему Михаилу Кагановичу, считая его грубым, невежественным, состарившимся революционером с идишским акцентом, который не должен отвечать за техническое министерство. В коротком промежутке между Большим террором и войной все члены команды были заняты отбором лучших молодых людей, часто взятых непосредственно из инженерной школы или аспирантуры, для обучения в качестве руководителей управлений и заместителей наркомов. Их взлеты бывали головокружительными: Алексей Косыгин стал советским наркомом через четыре года после окончания инженерной школы, в возрасте тридцати пяти лет, а затем во время войны был членом Государственного комитета обороны²⁸; Андрею Громыко было тридцать три года, и он окончил экономический факультет только за три года до того, как стал главой американской коллегии в Наркомате иностранных дел; через год или около того, когда он немного подучил английский, его отправили в Вашингтон в качестве второго лица в советском посольстве, а в тридцать четыре года он стал послом²⁹. Появление новой когорты было источником гордости, особенно для Сталина и Молотова; и Сталин, который, казалось, всегда находил время для своих протеже, таких как Яковлев, завоевал их благоговейную любовь и уважение. С этими молодыми людьми он проявлял себя с лучшей стороны — мудрый, доброжелательный, готовый пошутить или сказать пару дружеских слов, чтобы ободрить их, и впечатляюще хорошо информированный об их сфере деятельности³⁰.

Согласно сталинскому сценарию, у Советского Союза должно было быть в запасе как минимум несколько лет, чтобы восстановить полную боевую готовность, но Гитлер решил иначе. Операция «Барбаросса» была подготовлена, и 22 июня 1941 года, нарушив договор, Германия предприняла массированный удар по западной границе Советского Союза.

Сказать, что Сталин, Молотов и команда были застигнуты врасплох этим нападением, было бы не совсем точно, поскольку весь смысл советской политики в течение последних двух лет состоял в подготовке к войне на западе. Но абсолютно верно, что Сталин просчитался, отказываясь верить сообщениям разведки о неминуемом нападении и отчаянно пытаясь избежать провокации, которую, по его мнению, немцы могли использовать в качестве предлога. Сталин и Молотов были убеждены, что Гитлер не рискнет напасть на Советский Союз до того, как справится с Британией³¹. Нет никаких сведений о каких-либо разногласиях в команде, хотя впоследствии Микоян утверждал, что лично у него был менее оптимистичный взгляд на намерения Германии³². В записке, написанной в начале июня, Берия, казалось, стремился подчеркнуть, что именно Сталин мудро определил, что в этом году нападения не будет, несмотря на многочисленные настойчивые предупреждения, которые Берия получал и передавал³³. По словам генерала Жукова, Молотов и Каганович были полностью согласны со Сталиным в этом вопросе, но Жданов выразил сомнение: «Он неизменно говорил о немцах очень резко и утверждал, что Гитлеру нельзя верить ни в чем»³⁴. Жданову не повезло, война застала его в Сочи, куда он только что прибыл на отдых с семьей, и ему пришлось развернуться и возвращаться обратно³⁵.

Когда 22 июня началась операция «Барбаросса», настойчивое требование Сталина не реагировать на провокации сильно затруднило советские ответные действия и привело к уничтожению большей части военно-воздушных сил на земле и хаотическому отступлению сухопутных войск и населения в первые недели войны. Новые границы еще не были полностью укреплены, а укрепления на старой границе были в основном заброшены или демонтированы³⁶. Это нападение очень разозлило Сталина, он обвинял всех, даже самого себя: «Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это просрали»³⁷. После первой катастрофической недели (29-30 июня) Сталин скрылся на своей даче, говорили, что он «в прострации, что он ничем не интересуется, потерял инициативу... на звонки не отвечает»³⁸. Кажется правдоподобным, что, допустив серьезный и весьма заметный просчет, он счел целесообразным последовать примеру Ивана Грозного и уйти в уединение в ожидании, чтобы дворяне пришли и пригласили его обратно и тем самым подтвердили свою лояльность. Они так и сделали, и это подтверждает ту важную роль, которую команда всегда играла в советском управлении. В отсутствие Сталина и без связи с внешним миром основные члены команды — Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия, Микоян и Николай Вознесенский (новый кандидат в члены Политбюро, отвечавший за экономическое планирование) — встретились на экстренном заседании в Кремле. Берия предложил создать новый орган для руководства в условиях войны — Государственный комитет обороны (ГКО), который возглавил бы Сталин. Было решено, что они должны отправиться на дачу как группа, без приглашения, чтобы сообщить Сталину об этом решении. Молотов, по общему согласию, считался руководителем группы в отсутствие Сталина, а значит, и руководителем делегации³⁹.

По воспоминаниям Микояна, когда они приехали на дачу, Сталин вел себя так, будто думал, что они собираются его арестовать, но, возможно, Микоян домыслил это уже позднее. В любом случае Сталин явно считал себя частью команды и был необычайно скромен. Он согласился на предложение сформировать ГКО с ним во главе⁴⁰. Но по его настоянию с первым, после нападения Германии, обращением к народу по радио должен был выступить именно Молотов. Сталин сказал, что сам он не в силах это сделать. Текст сочиняли все вместе, а само выступление Молотова, по мнению неблагодарного Сталина, было неудачным, он снова начал запинаться. Однако заключительные слова речи тронули сердца людей: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»⁴¹. Только неделю спустя Сталин выступил по радио с речью, в которой людей поразило обращение, начинающееся со слов: слов «Братья и сестры!» —это приветствие принято в русской православной церкви. Основная мысль речи состояла в том, что это будет война ради защиты Отечества, с тех пор ее стали называть Великая Отечественная война. Предполагалось, что Гитлер — это новый Наполеон, вторгшийся в Россию с запада полтора столетия назад. Но Сталин, как и Молотов, был очень взволнован, можно было слышать, как он прерывается, чтобы сделать глоток воды⁴².

Несмотря на июньский провал, в дальнейшем влияние Сталина не уменьшилось, наоборот, его роль возросла еще больше. В мае 1941 года Молотов официально передал ему должность председателя Совнаркома (для Молотова это было понижением, он стал теперь одним из пятнадцати заместителей, но продолжал выполнять большую часть повседневной работы, а также сохранил пост наркома иностранных дел)⁴³. В июле Сталин занял пост наркома обороны (раньше эту должность занимал Ворошилов, которого сняли после провала финской кампании). 8 августа Сталин сделал рискованный ход — он принял должность Верховного главнокомандующего вооруженными силами и таким образом стал непосредственным участником войны. Функция принятия наиболее важных решений перешла от Политбюро к Государственному комитету обороны, членами которого были ключевые участники команды. Председателем был Сталин, заместителями Маленков, Берия, Каганович, Микоян, Ворошилов и новый участник — Вознесенский. (В феврале 1941 года Маленков и Вознесенский стали кандидатами в члены Политбюро.) Начиная с декабря 1943 года у ГКО появилось Оперативное бюро, куда входили Молотов, Маленков, Берия и Микоян.

Начальный этап войны был провальным, сопровождался крупными отступлениями, потерей территорий, разрушением промышленной инфраструктуры, поспешной и хаотичной эвакуацией миллионов людей из западных частей страны. Немцы окружали и брали в плен буквально миллионы советских солдат и даже целые армии. В конце июня немецкие войска подошли к Ленинграду, и к сентябрю город оказался в блокаде. Советское отступление продолжалось полтора года, немецкие войска дошли до Волги и захватили территории, на которых раньше проживали 85 миллионов человек (45 процентов населения страны) и где производилось 63 процента всего добывавшегося в стране угля и 58 процентов стали⁴⁴. В то время, что примечательно, не было никаких серьезных угроз советскому режиму и сталинскому руководству изнутри — разительный контраст с опытом Первой мировой войны, когда поражения России и огромные потери привели к свержению царского режима. Но были моменты, когда военное поражение казалось почти неминуемым. Реакция Сталина была предсказуемо резкой: осенью он разработал печально известный приказ о том, чтобы считать всех солдат, которые сдались или попали в плен, предателями и наказывать за это их семьи⁴⁵. В первые месяцы войны у него бывали моменты паники: один из генералов на шатком Западном фронте сообщал о почти истеричном телефонном звонке, когда Сталин, говоря о себе в третьем лице, сказал: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек... товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить сложившееся положение»⁴⁶.

В начале октября, когда быстрое наступление Германии создало угрозу Москве, ГКО приказал правительству и дипломатическому корпусу эвакуироваться в Куйбышев на Волге. 16 октября, когда немцы находились на севере Москвы в пригороде Химки и в основном им оказывали сопротивление ополченцы, Сталин приказал членам Политбюро тоже эвакуироваться. Но все основные члены команды — Микоян, Молотов, Маленков и Берия — отказались выполнять этот приказ и остались в Москве. Вознесенский отправился в Куйбышев в качестве исполняющего обязанности главы правительства, надеясь, по словам язвительного Микояна, что это прибавит ему власти и статуса, но, как только он туда приехал, оказался вне игры. Андреев, Калинин и Каганович тоже отправились в Куйбышев вместе со своими женами и детьми, а также с семьями других членов команды, но Андреев и Каганович вскоре вернулись в Москву. Собственные намерения и передвижения Сталина в течение нескольких дней оставались неясными, но в действительности он остался в Москве, отправив Светлану и домочадцев в Куйбышев⁴⁷. Это были отчаянные дни: на улицах хозяйничали мародеры, а простые москвичи в последнюю минуту принимали решение о том, остаться или убегать. Немецкая бомба убила писателя Александра Афиногенова, когда он выходил из здания ЦК в самом центре Москвы⁴⁸. 7 ноября, чтобы показать, что Советский Союз еще не вышел из игры, Сталин, Берия, Каганович, Молотов, Маленков, Микоян и Александр Щербаков (кандидат в члены Политбюро с февраля 1941 года, заменивший Хрущева на посту первого секретаря Московского городского комитета партии) присутствовали на урезанной версии обычного парада в годовщину революции на Красной площади. Герой Гражданской войны маршал Буденный принимал парад верхом на коне, его пышные усы были в снегу. В заранее записанном обращении Сталин приводил в пример героев из прошлого России, от Александра Невского, сражавшегося с тевтонскими рыцарями в XIII веке, до царских военачальников Суворова и Михаила Кутузова, противостоявших Наполеону⁴⁹.

Другой катастрофой был Ленинград. Ворошилов, отвечавший за вооруженные силы в этом районе, оказался не в состоянии справиться с наступлением немцев и был отстранен представителями ГКО Молотовым и Маленковым, которые прилетели туда с проверкой⁵⁰. Партийный руководитель Ленинграда Жданов также был в смятении, он был в плохой физической и психологической форме (в сентябре у него случился сердечный приступ, и он страдал от астмы). Сын Маленкова утверждает, что его отец застал Жданова в состоянии шока «в роскошном бункере — опустившегося, небритого, пьяного»⁵¹, а Молотов, менее красочно, писал, что Жданов был «очень растерян»⁵². По словам Микояна, Жданов позже рассказал Сталину, что у него был панический страх погибнуть под обстрелом или под бомбами, поэтому ему пришлось оставить большую часть повседневной работы в городе своему заместителю Алексею Кузнецову⁵³. Поначалу падение города казалось лишь вопросом времени, но в ноябре 1941 года фронт, которым теперь руководил Жуков, стабилизировался. Поскольку для ленинградского населения, составлявшего несколько миллионов человек, продовольствия осталось меньше чем на неделю, по льду Ладожского озера была проложена дорога, а в январе 1943 года добавился и узкий наземный коридор. Тем не менее в осажденном Ленинграде погибло более миллиона человек, и блокада была снята только 27 января 1944 года⁵⁴.

Учитывая то, через что прошла команда во время больших чисток, удивительно, что они вообще в последующие годы были в состоянии действовать, не говоря уже о том, чтобы проявлять какую-либо инициативу. Тем не менее по большей части во время войны им это удавалось; они эффективно работали под огромным давлением, и часто им приходилось принимать решения самостоятельно. Члены ГКО, как и большинство их подчиненных, прошли без отдыха всю войну. В годы войны произошло возвращение к модели начала 1930-х годов — «коллективное руководство», сосуществующее со сталинской диктатурой де-факто, где каждый член команды имел свою зону ответственности. В этих областях им не только позволено было проявить инициативу, от них это требовалось. Как позже вспоминал Микоян, в первые годы войны команда, как единое целое, была на пике, все работали на полную мощность в обстановке взаимного доверия, важные вопросы решались по телефону без волокиты, и команда трудилась в «отличной товарищеской атмосфере»⁵⁵. Когда основная группа из пяти членов ГКО (Сталин, Молотов, Маленков, Берия и Микоян) собиралась, как это обычно бывало, поздно вечером, без заранее запланированной повестки и без протокола, у каждого была возможность высказаться и отстаивать свое мнение, а отношение Сталина было здравым и терпеливым, даже если ему не нравилось это выслушивать. Нередко Сталин под воздействием аргументов сотоварищей менял свое первоначальное мнение⁵⁶.

Каждый советский гражданский или военный руководитель, посетивший Сталина в Кремле в то время, вспоминал, что его обычно окружали Молотов и другие члены команды, чаще всего Берия и Маленков, хотя говорили они редко⁵⁷. Некоторые из посетителей считали, что они там просто, чтобы поддакивать, и были раздражены их присутствием, но маршал Жуков, который бывал у Сталина чаще, чем кто-либо еще, помимо членов команды, видел это по-другому: «Участвуя много раз при обсуждении ряда вопросов у Сталина в присутствии его ближайшего окружения, я имел возможность видеть споры и препирательства, видеть упрямство, проявляемое в некоторых вопросах, в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения. Многие предложения Сталина, касавшиеся укрепления обороны и вооружения армии, встречали сопротивление и возражения. После этого создавались комиссии, в которых шли споры, и некоторые вопросы тонули в этих спорах. Это тоже была форма сопротивления»⁵⁸.

Молотов, несмотря на проблемы 1939 года и понижение в должности в мае 1941 года, почти постоянно находился рядом со Сталиным в Кремле и других местах встреч в Москве и Подмосковье, включая бомбоубежище на станции метро «Кировская». Позже Микоян выражал недовольство этим и утверждал, что то, что Молотов обязан был присутствовать на этих встречах, отвлекало его от полезной деятельности, что Молотов служил «украшением», но это могло быть вызвано ревностью. Сам Микоян также часто бывал в сталинском кабинете в Кремле, хотя и не так часто, как он утверждал (в годы войны он не был вторым после Молотова по частоте посещений Сталина, а был четвертым в списке, пропустив вперед Берию и Маленкова). Сталин и Молотов были двумя членами команды, которые постоянно находились в Москве, в то время как другие ездили по фронтам. За исключением Тегеранской конференции с союзниками в конце 1943 года, Сталин практически не покидал столицу во время войны. В первые годы войны Молотов совершил две-три поездки по стране, чтобы устроить выволочку какому-нибудь старшему военачальнику от имени Сталина, но в остальном его поездки в качестве наркома иностранных дел были международными: важная (и опасная) поездка на самолете в Великобританию и США в 1942 году, а затем в Тегеран в 1943 году⁵⁹.

В отчасти формализованном разделении работы в ГКО Сталин отвечал за военную сферу, а остальные — за экономику (успехи в экономике, по мнению историков, были на удивление хорошими, лучше, чем у военных). Маленков, Берия и Микоян вместе с Молотовым сформировали оперативное руководство ГКО. Микоян, как обычно, занимался снабжением, в том числе Красной армии, а затем и производством вооружений; он также по-прежнему возглавлял Наркомат внешней торговли и, таким образом, руководил ленд-лизовскими поставками из США и Великобритании. Это был один из самых ярких моментов его карьеры, как с точки зрения эффективности, так и по той роли, которую он играл во власти. Производство танков, авиастроение и атомная промышленность в разное время находились под контролем Молотова, Маленкова и Берии, причем Берия на протяжении войны брал на себя все больше обязанностей⁶⁰. Планированием занимался новый фаворит Сталина Николай Вознесенский, который быстро шел в гору.

Это был этнический русский 1903 года рождения, компетентный, энергичный и (как говорили критики) высокомерный человек, один из сравнительно немногих выпускников Института красной профессуры, которые заняли высокие должности. В команде его отличали не только молодость и образование, но и умственные способности. Экономист по образованию, он был первым профессионалом команды и лидером новой когорты молодых коммунистов-профессионалов, которые выдвинулись после больших чисток и на которых Сталин и Молотов возлагали большие надежды. В качестве протеже Жданова Вознесенский несколько лет работал в Ленинграде в области государственного планирования, а затем в 1938 году был назначен главой Госплана в Москве. Через несколько лет работы, в феврале 1941 года, он стал кандидатом в члены Политбюро. Как писал Микоян, Сталин был «очарован» Вознесенским и однажды, в 1942 или 1943 году, объявил, что теперь Вознесенский будет первым заместителем председателя Совета народных комиссаров по экономическим вопросам, что сделало его номинальным руководителем как Микояна, так и Молотова. По мнению Микояна, это ударило ему в голову, и он сделался высокомерным, стал проявлять амбиции, что побудило Берию начать против него интригу, которая имела некоторый успех⁶¹.

Берия, возглавлявший ведомство госбезопасности и тесно сотрудничавший на протяжении всей войны с военными, был в это время на высоте, хотя некоторые объясняли это интриганством. О Берии вообще трудно получить ясное представление, так как его дискредитация в 1953 году сделала его удобным козлом отпущения, а воспоминания как гражданских, так и военных о его деятельности во время войны носят почти сплошь негативный характер. Обязанности Берии во время войны были огромны. Помимо внутренней безопасности, внешней разведки, депортаций, ГУЛАГа и нескольких сотен тысяч пограничных войск НКВД, он контролировал эвакуацию оборонной промышленности, снабжение рабочей силой и передвижение войск и техники на фронт. В ГКО он курировал оборонное производство, в частности, вооружения и боеприпасы. Расширение сферы его обязанностей, часто описываемое как стремление к созданию империи и любовь к интригам, также предполагает и необычайную степень его компетентности. Более того, он не всегда хотел новых обязанностей: когда Сталин, недовольный работой железных дорог под руководством Кагановича, пытался передать их ему, он отказался. «Четко мыслящий, хладнокровный и рациональный» — таким видел его Сталин, сообщает близкий наблюдатель. В контекст сталинского стиля руководства, хорош он был или плох, Берия вписывался идеально⁶².

Авторитет Маленкова в глазах Сталина в начале войны был несколько поколеблен, но уже в 1943 году Маленков сумел вернуть доверие к себе. В его отношениях со Ждановым всегда присутствовало соперничество, и продвижение двух ждановских протеже (Вознесенского и Щербакова), должно быть, усложнило его положение. Микоян, который не особенно любил Маленкова, признал, что его контакты с местными партийными руководителями сильно помогли авиационному производству во время войны⁶³. Жданов, полноправный член Политбюро с 1939 года, не находился в Москве и не был членом ГКО, так что большую часть войны не участвовал в руководстве страной. Можно было бы ожидать, что довольно жалкое поведение Жданова в Ленинграде в начале войны скажется на его карьере, и осенью 1941 года Сталин действительно устроил ему хорошую взбучку, но, похоже, во время следующего краткого визита в столицу в июне 1942 года он был прощен, как минимум наполовину. По словам Микояна, Сталин знал слабости Жданова (Микоян называл пьянство и трусость), но прощал его⁶⁴.

У Хрущева был впечатляющий военный опыт, ему пришлось заниматься установлением советской власти и государственных институтов на недавно приобретенной Западной Украине в 1939 году и их восстановлением на Украине, в старой и новой ее части, после отступления немцев в 1944 году. Похоже, он взялся за дело энергично и эффективно. С момента падения Киева в середине сентября 1941 года до его освобождения и восстановления в качестве столицы Украины 21 ноября 1943 года Хрущев был на фронтах либо в дороге, а его семья была эвакуирована в Куйбышев. Как и Жданов, он был полноправным членом Политбюро (с 1939 года), но не членом ГКО. У него было серьезное столкновение со Сталиным по поводу катастрофического провала контрнаступления под Харьковом весной 1942 года, когда почти полмиллиона солдат погибло или было захвачено в плен, но его не понизили в должности, и впоследствии его авторитет был восстановлен. Яков Чадаев, чья должность управляющего делами Совнаркома давала ему возможность наблюдать руководителей вблизи, говорил, что Сталин мирился с довольно упрощенным подходом Хрущева к проблемам, потому что тот был одним из немногих членов команды пролетарского происхождения, но это мнение было высказано уже после падения Хрущева в 1964 году, и, вероятно, оно излишне негативное⁶⁵. В качестве управляющего Украиной Сталину не нужен был просто «образцовый рабочий»; он, очевидно, ценил способность Хрущева добиваться цели, проявлять инициативу и приспосабливаться к новым ситуациям. В отличие от некоторых других гражданских лиц, которые совершали поездки по фронтам, Хрущеву там, кажется, действительно были рады⁶⁶. Оценивая его вклад в конце 1960-х годов (после ухода Хрущева из власти, то есть когда его уже можно было критиковать), маршал Александр Василевский дал положительную оценку его действиям во время войны: «Хрущев был человеком энергичным, смелым, постоянно бывал в войсках, никогда не засиживался в штабах и на командных пунктах, стремился видеться и разговаривать с людьми, и, надо сказать, люди его любили»⁶⁷.

Каганович был из числа старых членов команды, чей авторитет резко упал во время войны. Он был назначен ответственным за эвакуацию промышленности из западных областей страны сразу после нападения Германии, 24 июня 1941 года, но через три недели его сместили, поскольку он не справился. То же самое произошло с железными дорогами. По общему признанию, это очень сложный объект для любого управленца, учитывая огромные требования, предъявляемые к железным дорогам во время войны. Каганович всегда очень гордился своими достижениями в управлении железными дорогами, чей бюджет он так яростно защищал в 1930-х годах («Люди будут требовать от меня: „Дай, дай!“ — но я не уступлю»): в 1990 году он хвастался, что эксплуатация железных дорог, наряду с армией, были двумя чудесами войны. Будучи наркомом путей сообщения в первый год войны, он «работал по восемнадцать часов в сутки, ругаясь и угрожая всем и не щадя никого, в том числе и себя». Но к весне 1942 года основные железнодорожные линии были забиты поездами с солдатами и грузами и оказались почти парализованы, а Каганович ничего не мог сделать, «кроме истерики», по крайне критическому замечанию человека, который сменил его на этом посту. Каганович был уволен постановлением ГКО от 25 марта 1942 года, в котором отмечалось, что он, «несмотря на его удовлетворительную работу в НКПС в мирное время, не сумел справиться с работой в условиях военной обстановки»⁶⁸. Что именно работало в мирное время, но не работало во время войны, неясно: некоторые наблюдатели говорят о его старой привычке кричать, ругаться и даже бить подчиненных, в то время как другие ссылаются на его нежелание слушать советы специалистов, а третьи — на «бюрократический стиль, который не подходил к новым обстоятельствам». Несмотря на то что он снова возглавил железные дороги в 1943-1944 годах, его политическое положение так и не восстановилось⁶⁹. По словам одного историка, к концу 1942 года он был «вне политической игры»; после первых двух лет войны он редко бывал в сталинском кабинете⁷⁰.

Ворошилов также вышел из политической игры к концу 1942 года, хотя в народе он был по-прежнему популярен — его популярность возросла благодаря празднованию его шестидесятилетия в феврале 1941 года. По мнению адмирала Кузнецова, после больших чисток он был деморализован и неспособен справиться с ситуацией. Его руководство Наркоматом обороны во время финской войны и неспособность в качестве командующего Северо-Западным фронтом предотвратить блокаду Ленинграда были подвергнуты критике в резолюции Политбюро от 1 апреля 1942 года, после чего он был направлен на «оборонную работу в тылу». Затем, хотя он оставался членом Политбюро и еще несколько лет состоял в ГКО, его коллеги просто хотели от него избавиться; по мнению одного историка, он потерял «моральное право даже высказывать свое мнение» на их собраниях. Правда, у него все еще был свободный доступ к Сталину и они продолжали называть друг друга на «ты» (кроме Ворошилова, из членов команды со Сталиным оставались на «ты» только Молотов и Микоян). Но после того как Ворошилова в 1944 году уволили из ГКО, его визиты к Сталину стали значительно реже, и, как утверждает Микоян, его больше не приглашали даже на заседания Политбюро, хотя формально он все еще там состоял⁷¹.

Статус Андреева, который, как и Каганович, был одним из самых активных членов команды во время Большого террора, в военное время также понизился. В первые годы войны он был секретарем ЦК, его основными сферами ответственности были эвакуация, снабжение фронта продовольствием и обмундированием, а также организация госпиталей для раненых солдат; позже он был назначен ответственным за сельское хозяйство. Как и в 1930-х годах, он много ездил по стране, теперь с целью организации поставок и отправки продовольствия на фронт. Почему его статус понизился, не совсем понятно. У него было слабое здоровье, и один из источников указывает, в конце 1930-х годов он перестал участвовать в неформальном общении со Сталиным и его командой⁷². Согласно одному из наркомов военного времени, чьи воспоминания могут быть не совсем точны, вклад Андреева в оборону был полезен, но при этом, вспоминает он, когда они вдвоем с Андреевым встречались с генералом, «меня он знал, Андреева не знал. Его вообще мало кто знал. Был он небольшого роста, одевался сверхскромно. Неброская личность. Да и сердце имел больное»⁷³.

Калинин, которому к концу войны было почти семьдесят лет и у которого было слабое здоровье, все еще занимал должность главы государства, но сведения о его деятельности во время войны крайне отрывочны. Первые два года он провел в эвакуации в Куйбышеве, потом, вероятно, вернулся в свою кремлевскую квартиру, по крайней мере, к середине 1943 года. Воспоминания о нем во время войны очень положительные, поскольку, в отличие от большинства других членов команды, Калинин не был скомпрометирован в послесталинские десятилетия. В основном вспоминают, как приятно было с ним говорить, его доброжелательность и мудрые советы. Маршал Жуков был одним из тех, кто проявлял к нему сильную привязанность и вспоминал, как заходил к нему в 1945 году, чтобы рассказать о битве за Берлин. Калинин редко бывал в кабинете Сталина, но Яков Чадаев говорит, что Сталин и другие члены команды часто ему звонили, чтобы посоветоваться по экономическим вопросам. Удивительно, но самым частым гостем Калинина из команды был молодой Вознесенский, глава Госплана⁷⁴.

Непосредственное участие Сталина в руководстве военными действиями хорошо известно, хотя мнения относительно ценности его вклада различаются. После войны Сталин однажды сказал Молотову: «Никто из вас не интересуется военными делами», и Молотов согласился, что в этом есть доля правды⁷⁵. Вероятно, это относилось и к самому Молотову: на протяжении всей Гражданской войны, а затем и во время Второй мировой войны он был занят кабинетной работой. Он не носил военную форму, и ему не хватало тех многолетних рабочих и личных связей с командирами Красной армии, какие были у Микояна, Кагановича и Хрущева, не говоря уже о Ворошилове, который на протяжении многих лет сам считался военным. Правда, в результате репрессий погибли многие друзья членов команды из военных, такие как Егоров, Якир, Гамарник и Уборевич. Но война породила новые связи между военными и политическими лидерами, как в профессиональном, так и в личном плане.

Сталин был в постоянном контакте с военачальниками на протяжении всей войны; его взаимодействие с ними было столь же важно, как и его взаимодействие с командой в рамках ГКО. У Сталина был свой неформальный «военный совет», куда входил маршал Борис Шапошников (начальник Генерального штаба и заместитель Сталина в Наркомате обороны в 1941-1942 годах), маршал Александр Василевский (преемник Шапошникова на посту начальника Генерального штаба и заместителя наркома обороны) и маршал Георгий Жуков (заместитель Верховного главнокомандующего с 1942 года). Сталин особенно уважал Жукова, одного из немногих людей, которые смели ему возражать. Сталин связывался со своими военными по телефону и встречался с ними в Кремле, а его знания о фронте и состоянии армии были из донесений, а не из первых рук. Он не считал это недостатком⁷⁶. Когда украинский драматург Александр Корнейчук (муж любимой Сталиным польской писательницы Ванды Василевской и один из заместителей Молотова в Наркомате иностранных дел в военные годы) написал пьесу с критикой «старого стиля» руководства армией, Сталин счел, что это очень полезная информация, и негодовал, когда маршал Семен Тимошенко раскритиковал Корнейчука в прессе. «Вы зарвались, зазнались, — сказал он. — Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем»⁷⁷.

У других членов команды были свои контакты среди военных, многие из них оставались друзьями и в мирной послевоенной жизни. Хрущев, закончивший войну в звании генерал-лейтенанта, в качестве представителя Политбюро вел кочевую военную жизнь на фронте, у него было множество друзей и протеже среди военных. Вскоре он обнаружил, что ему легче общаться с профессиональными военными, чем со своими коллегами в Москве, и иногда выступал на их стороне против Кремля. Когда в ноябре 1943 года, после двух лет, проведенных с солдатами на фронте, пока его вотчина Украина находилась под немецкой оккупацией, он вернулся в Киев, ему хотелось, как он вспоминал позднее, увидеть наступление в Восточной Европе, но нужно было остаться наводить порядок на Украине. Среди друзей Хрущева были Жуков, Василевский и Тимошенко, «хороший человек и хороший солдат», которого он в 1940 году, безусловно, в нарушение всех правил сопровождал на самолете «в глубь Бессарабии за линию румынских войск», чтобы повидать брата и сестру Тимошенко в их родной деревне⁷⁸.

Микоян, отвечавший за снабжение Красной армии, установил тесные отношения со своим армейскими коллегами: генералом Андреем Хрулевым и генералом Николаем Ватутиным, командующими Воронежским и Юго-Западным фронтами⁷⁹. Берия, по словам его сына, был покровителем и защитником ряда военачальников, в том числе Жукова и Василевского, а также хорошим другом Тимошенко еще до войны. Во время войны он конфликтовал с различными военачальниками, что было неудивительно, учитывая, что он контролировал вспомогательные подразделения НКВД, которые не должны были использоваться в активном бою. Его визиты на фронт, как и визиты Кагановича, часто раздражали военных, потому что он приезжал с большой свитой и всячески подчеркивал свою значимость⁸⁰.

Даже те члены команды, которые провели большую часть войны в Москве, в 1940-х годах приобрели друзей среди военных. Взять хотя бы Маленкова, о котором Хрущев вспоминал, как он прилетал в Сталинград: «Не знаю, зачем он тогда прилетел и чем мог нам посодействовать. Но прилетел ведь из Москвы, а Москва, как говорится, видит выше и дальше. Вот и находился он у нас, проводил дни и ночи без всякой пользы для себя и без пользы для нас»⁸¹. И все же сын Маленкова, как и все мемуаристы из числа членов семьи, подчеркивает «личную дружбу» своего отца после войны с Жуковым, Василевским, Константином Рокоссовским и адмиралом Николаем Кузнецовым, главой военно-морского флота⁸². Дочь Андреева также отмечает, что ее отец дружил с Кузнецовым и маршалами Иваном Коневым, Рокоссовским и Тимошенко, а в послевоенные годы любил собираться вместе с ними и вспоминать о войне⁸³.

Тем временем жены и дети членов команды вели относительно комфортную, но в то же время довольно скучную жизнь в Куйбышеве, общаясь со знаменитыми писателями, балетом Большого театра, иностранными корреспондентами и дипломатическим корпусом и мечтали вернуться в Москву. Дочь Сталина Светлана, которой в 1942 году исполнилось восемнадцать, смогла вернуться в июне того же года и сразу же попала в беду. Брат Василий познакомил ее с Алексеем Каплером, известным режиссером и писателем, который был на двадцать четыре года старше ее, она влюбилась в него, и у них сложились страстные, но, по-видимому, так и не реализованные отношения, а ее испуганные телохранители прятались и были готовы вмешаться в любой момент. Этот роман закончился на высокой романтической ноте, когда Каплер опубликовал в «Правде» эссе, в котором осмелился написать, как он смотрит из окна гостиницы на Кремль и думает о своей любимой. Светлана получила грандиозную взбучку от отца, с которым она почти не виделась с начала войны. Когда Светлана, оправдываясь, заявила, что это любовь, Сталин, что неудивительно, был взбешен. Он считал Каплера (чьи телефонные разговоры со Светланой прослушивались) соблазнителем малолетней школьницы. И не только вспомнил о патриархальном режиме грузинских семей, но и добавил собственную жестокую нотку («Посмотри на себя — кому ты нужна?»). Каплер, который был одним из привилегированных представителей культурной элиты, имевших контакты с иностранцами, был арестован в 1943 году как английский шпион и отправлен в ГУЛАГ на пять лет.

В следующем году Светлана снова нанесла обиду Сталину, когда внезапно вышла замуж за школьного друга Григория Морозова, который, как и Каплер, был еврейским интеллигентом и имел широкие контакты в московском свете. Сталин и НКВД рассматривали молодую пару как угрозу безопасности, которую амбициозные (и, возможно, предательские) представители культурной элиты могли использовать в своих тайных целях. Причина этих опасений отчасти была в том, что отец Григория, немного мошенник, при этом считавшийся другом Полины Жемчужиной, стал хвастаться связью с семьей Сталина и сплетничать о нем (он был арестован в 1948 году за «клеветнические измышления о главе советского правительства»). НКВД сообщило Сталину, что еще один друг Полины, режиссер еврейского театра Соломон Михоэлс, обхаживает Морозова и Светлану в надежде получить прямой доступ к Сталину. В любом случае, по словам Светланы, брак быстро распался из-за внутренних проблем. Но Сталин, хотя и дал согласие на этот брак, никогда не встречался со своим зятем («слишком он расчетлив, твой молодой человек» и любит быть на виду), а в московском обществе считали, что именно Сталин настоял на разводе. Сын Светланы и Григория, которого назвали Иосифом в честь деда, родился в 1945 году, но Сталин почти не виделся с ним⁸⁴.

Война не пощадила и детей членов команды. Ожидалось, ЧТО ИХ СЫНОВЬЯ пойдут добровольцами на фронт, и, похоже, все они это сделали. Среди них были сыновья Сталина, Яков и Василий, а также его подопечный Артем Сергеев, который вспоминал, как он призвал их троих и сказал им: «Ребята, скоро война, и вы должны стать военными!»⁸⁵ Хотя к сыновьям членов команды, без сомнения, было особое отношение, независимо от того, просили ли об этом их родители, один сын Микояна — летчик Владимир — погиб над Сталинградом в 1942 году⁸⁶. Приемный сын Ворошилова Тимур Фрунзе стал еще одной жертвой, и Ворошилов горько упрекал себя за то, что поддался просьбам Тимура о том, чтобы ему позволили идти на фронт, и не посоветовал ему тайком не делать этого: «Его родители доверили его нам, — скорбел Ворошилов, — и мы их подвели»⁸⁷.

Яков (сын Сталина от первого брака, который, в отличие от его детей от второго брака, носил фамилию Джугашвили) и Леонид Хрущев также погибли, но в их случаях обстоятельства были более сложными. Яков, артиллерийский офицер, был захвачен в плен на Белорусском фронте 10 июля 1941 года. Немцы предложили обменять его, но Сталин не хотел вести переговоры о его освобождении, говоря, что во всей России пропали сыновья. Яков отказался сотрудничать с немцами и погиб как военнопленный в концентрационном лагере Заксенхаузен весной 1943 года; очевидно, он был расстрелян из-за неподчинения приказам охранника. Из-за его статуса военнопленного его жена была отправлена на несколько лет в ссылку, свою маленькую дочь по настоянию Сталина она оставила до своего освобождения в семье Светланы⁸⁸.

Смерть старшего сына Хрущева летчика-истребителя Леонида в 1943 году была еще мрачнее. Как и Яков, Леонид был сыном от первого брака, и его отношения с отцом были сложными. В июле 1941 года его подстрелили немцы, он был тяжело ранен и несколько месяцев провел в госпитале в Куйбышеве, где проживала эвакуированная семья Хрущевых. За это время он умудрился в пьяной перестрелке убить моряка и был судим военным судом. Вернувшись на фронт в 1943 году, Леонид пропал без вести; семье сказали, что он «погиб смертью храбрых», о чем пишет Хрущев в своих мемуарах. Если верить биографу Хрущева, вероятно, так и было, но ходили слухи, что он был признан коллаборантом и расстрелян. Этот слух повторил в старости Молотов, после горького разрыва с Хрущевым в 1957 году. Вдова Леонида, как и вдова Якова, была наказана, хотя, возможно, за свои собственные грехи, а не за его: она была арестована по обвинению в контакте с иностранной разведкой, очевидно, в связи с общением с дипломатами в Куйбышеве, и освобождена только в 1950-х годах, из-за чего старшим Хрущевым пришлось воспитывать внучку Юлию⁸⁹.

Много советских дедушек и бабушек воспитывали внуков после исчезновения их родителей, поскольку было обычной практикой арестовывать жен тех, кто, как Яков, был взят в плен. Все же странно думать, что в число этих бабушек и дедушек входили не только члены команды Сталина (Хрущев), но и сам Сталин.

Невестка Микояна была арестована уже после войны, но в 1943 году, когда двое его сыновей сражались на фронте, а третий незадолго до этого был ранен, два его младших сына, Вано и Серго, пятнадцати и четырнадцати лет, были арестованы по делу «кремлевских детей». Оно началось с убийства-самоубийства с участием сына наркома и дочери советского посла. Они использовали пистолет, который принадлежал их другу Вано Микояну. Поводом была несчастная любовь, но, как обычно, в советском контексте, расследование стало политическим, поскольку в дневнике подростка, как утверждалось, содержались фантазии о будущем правительстве, членами которого будут он, Вано и Серго Микояны. Это был не единственный такой случай (другой косвенно затронул приемного сына Ворошилова Петра и дочь старого большевика Николая Шверника): очевидно, что в НКВД испугались при мысли, что «кремлевские дети», которые знают все о планировке Кремля и о подмосковных дачах, подпадут под воздействие непонятно кого в школе и среди сверстников. Два мальчика Микояна оказались на Лубянке, а затем были отправлены в ссылку в Среднюю Азию до конца войны, когда им было разрешено вернуться в Москву. Микоян не пытался заступиться за них, считая вмешательство бессмысленным, и не обсуждал этот вопрос со Сталиным⁹⁰.

Поворотным моментом войны стала Сталинградская битва. Сталинград — город на Волге, далекий от западной границы Советского Союза в обычные времена, в годы Гражданской войны был базой Сталина. Зимой 1942-1943 годов город был практически разрушен в ходе боев, которые велись за каждый дом, за город сражались армия немецкого генерала Паулюса и советские войска на московской стороне реки. Хрущев был там в качестве политического советника при маршале Еременко, который, как командующий Южным фронтом, отвечал за оборону Сталинграда. Позднее к Еременко присоединились Рокоссовский, командующий новым Донским фронтом, и заместитель главнокомандующего маршал Жуков, который принял должность главнокомандующего советскими войсками в этом сражении. Сталинградская битва сразу же приобрела огромное символическое значение; за ее ходом в мельчайших подробностях следил в Москве Сталин, который послал туда в качестве своих эмиссаров Маленкова и маршала Василевского. По мнению Хрущева, главная работа Маленкова там была — следить за ним (Хрущевым) и отчитываться: «Сам-то он в военных вопросах ничего не понимал, но в вопросах интриганства обладал шансами на успех», — резко заметил Хрущев позднее⁹¹. В Сталинграде стало тесно от наблюдателей, все начальники хотели увидеть победу своими глазами. Жуков перешел из обороны в наступление, армия Паулюса была окружена, и, большая удача для Советов, сам Паулюс был взят в плен 31 января 1943 года на следующий день после того, как Гитлер сделал его фельдмаршалом.

После Сталинграда немцы отступали, а Красная армия продвигалась через ранее оккупированную территорию, но потребовалось полтора года постоянных боев, чтобы достичь польской границы, а затем еще почти год, чтобы добраться до Берлина. Союзники открыли Второй фронт, чего давно требовал Советский Союз. В сентябре 1943 года американцы высадились в Италии, но Западный фронт, которого хотел Советский Союз, был открыт только в июне 1944 года, когда союзники высадились в Нормандии. Ветер поменялся, и поведение Сталина тоже изменилось — к худшему, как сообщали окружающие. Сталин хорошо работал с командой и своими военачальниками в течение первых трех лет войны. По словам адмирала Кузнецова, хотя в то время бывали случайные вспышки, его поведение обычно было разумным и вежливым. «В военное время относился к людям лучше, чем в мирные годы». Но к 1944 году Жуков почувствовал, что Сталин ревнует к своим командующим армиями, а Микоян заметил, что он, «зазнавшись, стал капризничать». В связи с угрозой голода на разрушенной войной Украине Микоян и Андреев предложили отдать семенное зерно колхозам и совхозам для обеспечения хорошего урожая в следующем году, но Сталин грубо отверг предложение Микояна и обвинил его в «антигосударственном поведении» — он уступил местным работникам (которые, по мнению Сталина, всегда просили больше, чем им действительно нужно) и «совратил» Андреева, более слабого соучастника «проступка»⁹².

Движение на запад и освобождение ранее оккупированных территорий добавили работы Берии, который и так был одним из самых занятых членов команды. В апреле 1943 года службы безопасности были разделены на две части, причем Берия оставался во главе Наркомата внутренних дел (НКВД, в подчинении у которого остался ГУЛАГ), а его бывший заместитель Всеволод Меркулов стал отвечать за новый Наркомат государственной безопасности (НКГБ), но это, похоже, незначительно сократило полномочия Берии⁹³. С введением воинских званий для сотрудников госбезопасности летом 1945 года Берия стал маршалом⁹⁴. По его приказу целые этнические группы с Кавказа были обвинены в коллаборационизме во время войны и коллективной измене и депортированы в 1943-1944 годах, эти операции проводились с пугающей деловитостью и жестокостью. 23 февраля 1944 года в крошечную Чечено-Ингушскую автономную республику прибыли войска НКВД, зачитали приказы о депортации, и все чеченское и ингушское население (почти полмиллиона человек) было загружено в грузовики и поезда для депортации на восток меньше чем за неделю. В общей сложности полтора миллиона человек — чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, месхетинцы и крымские татары — были депортированы в Среднюю Азию или другие места на востоке, где, в частности, обиженные и агрессивные чеченцы создали значительные проблемы, поскольку оказались незваными и недобровольными гостями казахов. Руководство этими карательными акциями осуществлял сам Сталин, но Берия, похоже, был предприимчивым и энергичным помощником, а также блестящим исполнителем⁹⁵.

Депортации были лишь самым драматичным эпизодом арестов и карательных действий, предпринятых в конце войны. Письма армейскому другу с критикой Сталина, написанные с помощью самодельного шифра, привели к аресту молодого офицера Александра Солженицына, ставшего позднее летописцем ГУЛАГа⁹⁶. Прибалтийские страны, вновь занятые осенью 1944 года, подверглись массовым арестам и депортациям. В Литве, как и на Западной Украине, ожесточенная партизанская война против советской власти продолжалась в течение нескольких лет после окончания войны⁹⁷.

Армия с боями продвигалась на запад, и Хрущев в ноябре 1943 года вернулся в Киев. «Город производил жуткое впечатление, — вспоминал он позже. — Некогда такой большой, шумный, веселый южный город, и вдруг — никого нет! Просто слышали собственные шаги, когда шли по Крещатику. Потом мы повернули на улицу Ленина. В пустом городе отдавалось эхо. <...> Постепенно стали появляться люди, возникали прямо как из-под земли. <...> Мы поднимались с Крещатика в направлении Оперного театра по ул.Ленина <...> идем, разговариваем, делимся впечатлениями. Вдруг слышим истерический крик. Бежит к нам молодой человек. <...> Помню только, что беспрестанно повторял: „Я единственный еврей в Киеве, который остался в живых“». Хрущев подумал, что, возможно, этот человек сошел с ума⁹⁸.

Ленинград, и Жданов вместе с ним, были освобождены от блокады в начале 1944 года. Трупы, заполнявшие улицы зимой 1942 года, исчезли, но широкие серые улицы казались странно тихими и пустыми. Харрисон Солсбери из New York Times, приехал в город несколько недель спустя и застал Жданова за рабочим столом в Смольном, он хрипел и кашлял и часто вынужден был оставаться дома из-за приступов астмы⁹⁹. У него было два сердечных приступа во время блокады, и его здоровье так и не восстановилось. Передав управление Ленинградом своему заместителю Алексею Кузнецову в январе 1945 года, Жданов стал главой Контрольной комиссии СССР в Финляндии и в течение года ездил из своей кремлевской квартиры в Хельсинки. Он немного выучил финский язык и участвовал в многочисленных дипломатических приемах, все еще в военной форме, которую, как и большинство членов команды, он надел во время войны¹⁰⁰.

В Восточной Европе и Прибалтике Советы считали себя освободителями, но в глазах многих из тех, кого они освободили, были оккупантами. Когда окончательная победа стала очевидной, маршал Жуков был вызван в Москву для планирования Берлинской операции. Он застал Сталина в мрачном и задумчивом настроении, тот явно был сильно переутомлен и близок к истощению: «Какая ужасная война, — сказал он. — Сколько жизней нашего народа она унесла. Вероятно, у нас осталось очень немного семей, которые не потеряли кого-то из близких»¹⁰¹. За Берлин была гонка, в которой Жуков и маршал Конев конкурировали на советской стороне, а британские и американские силы продвигались с запада, даже в самом городе немцы оказывали упорное сопротивление. Но в мае 1945 года, после жестоких уличных боев в центре города, Берлин был взят, как и Сталинград два с половиной года назад, когда Советы потеряли сотни тысяч человек. После взятия Рейхстага 30 апреля два солдата из армии Жукова подняли над ним советский флаг (знаменитое изображение, снятое советским фотографом, фактически было постановочным). Рано утром 9 мая Жуков и британские, американские и французские командующие приняли акт о капитуляции Германии¹⁰².

Советский Союз заплатил огромную цену за победу — около восьми миллионов погибших военнослужащих и, возможно, еще семнадцать миллионов жертв среди мирного населения (хотя по некоторым оценкам это число вдвое больше)¹⁰³.

Кроме того, во время отступления, в рамках политики «выжженной земли», на огромной территории, находившейся под немецкой оккупацией, были разрушены инфраструктура, промышленные предприятия, железные дороги и мосты. Было эвакуировано 12 миллионов человек, которым предстояло вернуться в свои дома; из восьми миллионов человек в армии большинство должны были быть демобилизованы в короткие сроки. Несмотря ни на что, советская власть, как и Коммунистическая партия, пережила катастрофы 1941 и 1942 годов. По общему признанию, партия была теперь чем-то иным, чем раньше: после уничтожения старых кадров в ходе Большого террора и войны, а также массового вступления в партию на фронте в военное время. Сталин — генералиссимус, как он позволил называть себя (ошибка, о которой он позже сожалел)¹⁰⁴, — теперь возглавил партию, которая по составу была чем-то вроде ассоциации ветеранов. Членов команды, за исключением Молотова и Калинина, часто видели в военной форме, а некоторые из них имели воинские звания.

Девятое мая стало Днем Победы, ежегодно отмечаемым в Советском Союзе (и в его преемнице, Российской Федерации). Но только 24 июня 1945 года Парад Победы проходил на Красной площади перед Кремлем. Сталин хотел сам приветствовать войска верхом на коне, смелый поступок для человека, который, как известно, не имел сколь-нибудь значительного опыта верховой езды (его сын Василий со злорадством рассказывал, что он тренировался, упал с лошади и решил отказаться от этой затеи, но мы не обязаны этому верить)¹⁰⁵. В любом случае он возложил эту почетную роль на Жукова, который исполнил ее как следует и незабываемо, верхом на белом арабском коне. Когда Жукова приветствовали криками «ура», он с некоторым опасением заметил, что Сталину это не понравилось, его лицо напряглось. Но в официальном фильме Сталин показан веселым — несмотря на дождь, из-за которого была отменена воздушная часть парада, а многие в толпе открывали зонтики, он радостно обменивался приветствиями со своими коллегами, которые выглядели как единая команда, когда поднимались по ступенькам трибуны на Мавзолей Ленина. Многие из членов команды, включая Сталина, были в военной форме (Сталин еще не был в форме генералиссимуса, это звание он примет четыре дня спустя), а Калинин, с острой бородкой и в пальто, был в своей обычной рабочей кепке. Хотя их вклад был велик, команда выглядела скромно по сравнению с военачальниками, которые вели свои войска в парадной форме со множеством медалей¹⁰⁶.

Маршал Жуков был единственным, кто выступал на параде, но вечером на приеме в Кремле Сталин произнес тост — не за военное командование, не за Политбюро, не за партию, а за «здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа». Очевидно, он не забыл собственных ошибок в начале войны и считал, что ему крупно повезло, раз он дожил до этого дня. Другой народ, по его словам, выгнал бы правительство, ответственное за неудачи 1941-1942 годов, но русский народ остался им верен, и в итоге они победили. «Спасибо ему, русскому народу, за это доверие»¹⁰⁷.

---

¹ Dullin, Men of Influence, p. 232; Derek Watson, Molotov: A Biography (Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2005), p. 154.
² Watson, Molotov, р. 152; Maurice Hindus, Crisis in the Kremlin (New York: Doubleday, 1953), p. 48; Berezhkov, At Stalin's Side, p. 317.
³ Watson, Molotov, p. 155; Berezhkov, At Stalin's Side, p. 225-226.
⁴ Arkady Vaksberg, Stalin against the Jews (New York: Alfred A. Knopf, 1994), p. 84-86; Hindus, Crisis, p. 48.
⁵ Чуев, Молотов, с. 332-333.
⁶ РГАСПИ, 558/11/58, л. 99 (Сталин владивостокскому руководству, 9 мая 1939).
⁷ РГАНИ, 3/32/13, лл. 29-32; Сталинское Политбюро, с. 171-172; Хлевнюк, Политбюро, с. 242.
⁸ Чуев, Сто сорок бесед, с. 474-475.
⁹ Richard Overy, Russia's War (New York: Penguin, 1998), p. 44-45; Watson, Molotov, p. 160.
¹⁰ Комментарий британского посла сэра Вильяма Сидса, цит. по: Watson, Molotov, р. 163, 157; Watson, Molotov, р. 149-152.
¹¹ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 128, 135, 139.
¹² А. И. Микоян, Так было, с. 37$_377
¹³ S. Beria, Beria, Му Father, р. 51-52.
¹⁴ Чуев, Так говорил Каганович, с. 89-90.
¹⁵ Чуев, Сто сорок бесед, с. 19.
¹⁶ Timothy Johnson, Being Soviet (Oxford: Oxford University Press, 2011), p. 21-22; Alexander Werth, Russia at War (London: Pan Books, 1964), p. 60-73, 83
¹⁷ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 143-149.
¹⁸ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 145; Marci Shore, Caviar and Ashes: A Warsaw Generation’s Life and Death in Marxism, 1918-1968 (New Haven: Yale University Press, 2006), p. 172-174, 200-202, 237-240.
¹⁹ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 152, 154-155.
²⁰ Overy, Russia’s War, р. 57.
²¹ Watson, Molotov, р. 183-186.
²² Чуев, Молотов, с. 33.
²³ Berezhkov, At Stalin's Side, p. 46-47
²⁴ Чуев, Молотов, с. 35.
²⁵ Константин Симонов, Глазами человека моего поколения (Москва: Новости, 1988), с. 348.
²⁶ А. С. Яковлев, Цель жизни (Москва: Политиздат, 1972), с. 198.
²⁷ Г.А. Куманев, Говорят сталинские наркомы (Смоленск: Русич, 2005), с. 105-106, 556-557; N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 47-48; S. Beriia, Beriia, My Father, 165; Чуев, Так говорил Каганович, с. 78-79; Лаврентий Берия: Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие материалы (Москва: Международный фонд «Демократия», 1999), с. 42-43 (реабилитация 1953).
²⁸ Jerry Hough and Merle Fainsod, How the Soviet Union Is Governed (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1982), p. 242-244.
²⁹ А. А. Громыко, Памятное (Москва: Издательство политической литературы, 1988), т. 1.
³⁰ Sheila Fitzpatrick, “Stalin and the Making of a New Elite,” in Fitzpatrick, The Cultural Front (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1992), p. 149-182; Яковлев, Цель жизни, с. 196-197, 490-492-
³¹ Чуев, Молотов, с. 42.
³² Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 56.
³³ Christopher Andrew and Vasili Mitrokhin, The Sword and the Shield (New York: Basic Books, 1999), p. 94.
³⁴ Симонов, Глазами, с. 355.
³⁵ Волынец, Жданов, с. 328-329; Симонов, Глазами, с. 348 (обратите внимание на противоположное, но неубедительное свидетельство в: S. Beria, Beria, Му Father, р. 52, что Жданов был германофилом, с энтузиазмом поддерживавшим союз с Германией).
³⁶ Overy, Russia’s War, р. 64-65.
³⁷ Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 62.
³⁸ Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 63 (Микоян со ссылкой на Молотова).
³⁹ Radzinsky, Stalin, р. 469-472; Чуев, Сто сорок бесед, с. 330; Чуев, Так говорил Каганович, с. 88.
⁴⁰ А. И. Микоян, Так было, с. 391; Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 63-64; Политбюро и дела Берии, с. 20 (обратите внимание на отсутствие на встрече, созванной Берией, Хрущева, Жданова, Кагановича, Андреева и Калинина; первые двое, вероятно, отсутствовали потому, что их не было в Москве. Андреев примчался с дачи, как только услышал о нападении Германии [Андреев, Воспоминания, с. 323], но, очевидно, его присутствие не требовалось. Что касается совместного визита к Сталину, то существуют разные указания о том, в котором часу это произошло и где именно, а также, как долго продолжалось уединение Сталина, но несколько участников подтверждают, что это имело место).
⁴¹ Watson, Molotov, р. 189-190; Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 58, 481.
⁴² Service, Stalin, р. 449-450.
⁴³ Хлевнюк, Политбюро, с. 254 (резолюция от 4 мая 1941); Watson, Molotov, р. 188.
⁴⁴ Michael К. Roof and Frederick A. Leedy, “Population Redistribution in the Soviet Union, 1939-1956,” Geographical Review (April 1979), p. 210; Alec Nove, An Economic History of the USSR (Harmondsworth: Penguin, 1972), p. 27.
⁴⁵ Dmitri Volkogonov, Stalin: Triumph and Tragedy (Rocklin, CA: Prima, 1991), p. 427 (русское издание: Д. Волкогонов, Триумф и трагедия: политический портрет Сталина (Москва, 1989))-
⁴⁶ Симонов, Глазами, с. 398 (со слов генерала, позднее маршала Ивана Конева).
⁴⁷ Watson, Molotov, р. 192-193; А. И. Микоян, Так было, с. 417, 421; Чуев, Молотов, с. 68; Маленков, О моем отце, с. 42; Андреев, Воспоминания, с. 325.
⁴⁸ Jochen Hellbeck, Revolution on My Mind (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2006), p. 341.
⁴⁹ Правда, 8 ноября 1941, с. i; Overy, Russia's War, p. 115.
⁵⁰ Чуев, Сто сорок бесед, с. 63; Watson, Molotov, р. 192.
⁵¹ Маленков, О моем отце, с. 44.
⁵² Чуев, Молотов, с. 63-64.
⁵³ Волынец, Жданов, с. 333, 347; А. И. Микоян, Так было, с. 562.
⁵⁴ Overy, Russia's War, р. 105
⁵⁵ Watson, Molotov, р. 195; Олег Хлевнюк, «Сталин на войне», Са-hiers de monde russe, 52: 2-3 (2011), p. 211.
⁵⁶ А. И. Микоян, Так было, с. 465.
⁵⁷ Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 67-68.
⁵⁸ Симонов, Глазами, с. 347-348.
⁵⁹ А. И. Микоян, Так было, с. 463; Чуев, Молотов, с. 63; Симонов, Глазами, с. 398; Watson, Molotov, р. 199-205.
⁶⁰ Watson, Molotov, р. 195-196; А. И. Микоян, Так было, с. 425; Ю. Н. Жуков, Тайны Кремля (Москва: Терра, 2000), с. 200, 208; Seweryn Bialer, Stalin and His Generals (New York: Pegasus, 1969), p. 342.
⁶¹ Волынец, Жданову с. 223-224; Куманев, Говорят сталинские наркомы^ с. 495-498; А. И. Микоян, Гак было, с. 435.
⁶² Чуев, Сто сорок бесед, с. 436; Knight, Beria, р. 112-113,118; Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 339-341; Рядом со Сталиным, с. 432 (цитата Я. Е. Чадаева).
⁶³ Жуков, Тайны Кремля, с. 246; А. И. Микоян, Гак было, с. 586.
⁶⁴ Волынец, Жданов, с. 351—352 А. И. Микоян, Так было, с. 562.
⁶⁵ Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 509-510.
⁶⁶ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 182-189; Taubman, Khrushchev, p. 152-154, 167, 171.
⁶⁷ Симонов, Глазами, с. 470-471.
⁶⁸ Постановление ГКО от 25 марта 1942 г. об освобождении Кагановича Л. М. от обязанностей наркома путей сообщения и о назначении на эту должность Хрулева А.В. (РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 43. Л. 142-144, опубликовано: http://sovdoc.rusarchives.ru/#showunit&id=372oi8. — Прим, науч. ред.).
⁶⁹ Overy, Russia’s War, р. 170; Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 88,117-118,138, 233 (цитата А. В. Хрулева), с. 584-585, 501-503; Чуев, Так говорил Каганович, с. 52; Volkogonov, Stalin: Triumph and Tragedy, p. 419 (цитата И. В. Ковалева).
⁷⁰ Юрий Жуков, Сталин: тайны власти (Москва: Вагриус, 2005), с. 127.
⁷¹ Khlevniuk, Master, р. 222; Жуков, Сталин, с. 148-149; А. И. Микоян, Так было, с. 463; Яковлев, Цель жизни, с. 490.
⁷² Kun, Stalin, р. 332.
⁷³ Куманев, Говорят сталинские наркомы, с. 314 (цитата из И. В. Ковалева).
⁷⁴ Г. К. Жуков, Воспоминания и размышления (Москва: Новости, 1990), т- 3’ с- 3°35 Куманев, Говорят сталинские наркомы, с- 492-494 (Чадаев).
⁷⁵ Чуев, Сто сорок беседу с. 271.
⁷⁶ Bialer, Stalin and His Generals, p. 343; Симонов, Глазами, с. 360.
⁷⁷ Пьеса Корнейчука «Фронт», 1942: Симонов, Глазами, с. 356 (реплика Сталина генералу Коневу, критиковавшему пьесу); Власть и художественная интеллигенция (Москва: Международный фонд «Демократия», 1999), с. 781 (примечание, телеграмма Сталина маршалу Тимошенко).
⁷⁸ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 163, 164, 211, 218.
⁷⁹ А. И. Микоян, Так было, с. 394-398, 475.
⁸⁰ С. Берия, Мой отец (1994), с. 195; Knight, Beriia, р. 120; Bialer, Stalin and His Generals, p. 452.
⁸¹ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 196.
⁸² А. Г. Маленков, О моем отце, с. 42.
⁸³ Андреев, Воспоминания, с. 330.
⁸⁴ Аллилуева, Двадцать писем, с. 132-138, 141-143; Service, Stalin, р. 432-433; Зенкович, Самые секретные, с. 404-405; А. И. Микоян, Так было, с. 362-363. О старшем Морозове и Михоэлсе см. в гл. 8 этой книги.
⁸⁵ Чуев, Сто сорок бесед, с. 295.
⁸⁶ Павлов, Анастас Микоян, с. 182-186.
⁸⁷ РГАСПИ, 74/1/429 (Ворошилова, «Нечто вроде дневника», запись от 6 июля 1945).
⁸⁸ Service, Stalin, р. 430-431; Аллилуева, Двадцать писем, с. 122-125.
⁸⁹ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, 190; Taubman, Khrushchev, p. 156-158; Чуев, Сто сорок бесед, с. 352; Чуев, Молотов, с. 421-422; Зенкович, Самые секретные, с. 449-451; Сергей Хрущев, Никита Хрущев: кризисы и ракеты (Москва: Новости, 1994), с. 16-17.
⁹⁰ Павлов, Анастас Микоян, с. 187—188; Зенкович, Самые секретные, с. 264-265, 470-471.
⁹¹ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 189-200 (цитата со с. 197).
⁹² Кузнецов, Крутые повороты, с. 55; Симонов, Глазами, с.377; А. И. Микоян, Так было, с. 466.
⁹³ Knight, Beria, р. 124.
⁹⁴ Правда, и июля 1945.
⁹⁵ Вайнахи и имперская власть (Москва: РОССПЭН, 2011), с. 667-676; Knight, Beria, р. 126-127.
⁹⁶ Арест Солженицына 9 февраля 1945: Людмила Сараскина, Александр Солженицын (Москва: Молодая гвардия, 2008), с. 261-262.
⁹⁷ Елена Зубкова, Прибалтика и Кремль (Москва: РОССПЭН, 2008), с. 129-145.
⁹⁸ N. Khrushchev, Khrushchev Remembers, р. 216.
⁹⁹ Harrison Е. Salisbury, The Siege of Leningrad (London: Seeker & Warburg, 1969), p. 510, 552.
¹⁰⁰ Волынец, Жданову с. 346, 372-392
¹⁰¹ Overy, Russia’s War у р. 264.
¹⁰² Geoffrey Roberts, Stalin’s General (London: Icon Books, 2012), p. 229-231.
¹⁰³ Overy, Russia’s Wary p. 288.
¹⁰⁴ Чуев, Сто сорок бесед, с. 253.
¹⁰⁵ Жуков, Воспоминания, т. 3, с. 305.
¹⁰⁶ http://www.youtube.com/watchPvsSZ2SnuNlN5U; Жуков, Воспоминания, т. з, с. 305; Симонов, Глазами, с. 377.
¹⁰⁷ Сталин, Сочинения, ed. McNeal, р. 203-204.

<< Назад   Вперёд>>