Гауптвахта
– Склад на краю «зеленки»? – прервал Зубов комбата. – Не поверю! Духи никогда этого не делали. Это ловушка, и я в нее не полезу.
– Пойдешь, говорю! – Глаза комбата полыхнули яростью. – Сведения надежного человека, – чуть сбавляя тон, добавил он (посылать роту на опасное задание с криком и руганью – себе же хуже. Потом, в случае неудачи, хоть стреляйся). Но этого Зубова и уговором не возьмешь.
– Неужели забылось, товарищ подполковник, как такой же «надежный человек» завел Шпагина на гибель? – Голос Зубова зазвенел натянутой струной.
– Вы же разведчики, дорогой старлей! За этими РС ходили черт знает куда, а тут под носом, охраны всего четыре человека.
– Не делают духи склады на открытом месте.
– Пойми, старлей-дуралей, ракеты эти – для ночного обстрела Джелалабада. Поэтому и притащили их так близко. Не успеешь взять сегодня, завтра они сами сюда прилетят.
– Но, товарищ подполковник…
– Молчать! – не выдержал корректного тона комбат. – Одно из двух, ротный: или ты идешь на Сурхад и берешь склад, или… шагом марш под трибунал!
– Есть! – вяло козырнул Зубов, поняв, что «демократизм» комбата исчерпан. Надо повернуться кругом и идти выполнять задание. Но он продолжал возвышаться над комбатом коломенской верстой, уже прокручивая в уме детали предстоящей операции.
– Ну, чего еще? – удивленный паузой, спросил комбат.
– Дайте танки из бригады. Для усиления.
– Хорошо, – и обещал, и выразил удовлетворение концом трудного разговора комбат.
Вспомнился Мухамед-голь, с которым зашли в ловушку. «Интересно, почему я тогда заступился за него перед Шпагиным, который в момент прикончил бы его? Ситуация была нервная. Не до сантиментов. А мне почему-то было ясно, что Мухамед-голь не провокатор. Сейчас же нет причин, а я не верю этому проводнику».
Зубов дал команду резко изменить направление движения влево и увидел, как заерзал афганец, но постепенно успокоился, видя, что «змея» все же приближается к Сурхаду. Да, подозрение в провокации не проверишь, пока беда не грянет. Вот и Ержан не отходит от афганца. У Ержана безошибочная интуиция. Да и у самого Зубова, как и у всех, кто больше года воевал в Афганистане, вырабатывается свое, «десятое» чувство – чувство присутствия врага. Помнится, Шпагин говорил, что у него вдруг глаза начинали слезиться, как от дыма, если приближалась опасность, хотя вокруг не было признаков духов. У кого-то ладони начинали потеть, у кого лицо гореть, один признавался, что духов печенкой чует: как заноет, значит, они где-то тут.
У Зубова напрягался позвоночник, нудно, тягуче, до ломоты. Потом в бою это проходило, вернее, не замечалось. Но перед боем или с приближением опасности срабатывал этот «миноискатель». Вот и сейчас «прибор» подавал сигналы. Но не арестуешь же проводника только потому, что «моя спина подсказывает».
Поворотом влево Зубов подвел колонну к «зеленке» со стороны советских застав, не так, как нанесли ему на карту штабные стратеги. Колонна вышла на гряду сопок и растянулась той же змеей меж ними. Спрыгнув с брони, Олег стал в бинокль разглядывать «зеленку».
– Не туда смотри, командор! – услышал он за спиной голос афганца.
– А куда? – обернулся к пуштуну Зубов.
– Вон туда! – вместе с наводчиком замахали руками Губин и Вареник, возбужденные предвкушением удачи.
– Бачите, четыре духа. Мий взвод зараз визьме!
– Очередь моего взвода! – протестовал Губин. Только Ержан никуда не рвался. В его глазах Олег прочел то, что и его мучило, – сомнение. Уж слишком беспечно поставлен и оставлен этот соблазнительный склад. Не иначе, в сурхадской «зеленке» засада.
– Пайдем, командор! – торопил пуштун. – Харашо пайдем. Всего четыре охранник! – И показывал растопыренные четыре пальца.
Зубов опустил бинокль и присел чуть в стороне на валун.
Позвоночник ныл, гудел, как телеграфный столб. «Чую ловушку. Чем доказать? Жизнями солдат? Нет, дорогой комбат, не стану я рисковать жизнями ради ваших гипотетических РС, за которыми охотятся все, но ни одну еще не схватили. Понимаю, ордена светят, но ни себе, ни вам я этого удовольствия не доставлю. Если там есть, пусть взлетят на воздух».
Приняв решение, он резко выпрямился, велел позвать к себе операторов БМП и наводчиков танковых пушек. Вареник, Губин, Ержан и пуштун недоуменно переглядывались. Такого еще не было, чтобы боевое задание проходило мимо командиров взводов. Им оставалось только наблюдать, как ротный что-то втолковывал операторам и наводчикам, тыча пальцем в «зеленку».
Получив задание, солдаты веером рванули от ротного к своим машинам, и через минуту вся броня загрохотала канонадой.
Ержан бросился за пуштуном, который побежал к Зубову с криком:
– Не надо стрелять! Идти надо! Там мирный житель!
Зубов, не глядя на пуштуна, протянул ему бинокль. Но тот, побелев от ненависти, отступил на шаг и рванул нож из чехла. Ержан воткнул ему в спину ствол автомата:
– Не дергайся, душара! Пристрелю!
Афганец заметался, суетливо нашарил в подсумке апельсин и разрубил его пополам, будто для этого и вытаскивал нож. Угодливо протянул половину Ержану, но ее взял повернувшийся к ним Зубов.
Оставшиеся без дела разведчики с открытыми ртами, чтобы меньше глохнуть от канонады, смотрели, как над «зеленкой» поднимались клубы пыли, гари, копоти, и не заметили, когда наступила тишина.
Все произошло неожиданно быстро, ураганно, как бы отстраненно от них. Словно бы фильм посмотрели.
Сконфуженно снова усаживались на броню, чтобы еще засветло вернуться домой. Геройски рвавшиеся в бой Губин и Вареник не смотрели друг на друга. Ержан не сводил глаз с пуштуна, который словно тихо свихнулся: то злобно сверкнет глазами, то заискивающе улыбнется, то побледнеет, то почернеет…
Оставляя за спиной столб пыли и дыма над тем местом, где был склад или не был склад.
– Идиот! Негодяй! – кричал он, размахивая руками. – Тебе что было приказано? Захватить, а не уничтожить! Кто тебе разрешил изменять приказ? Под суд пойдешь! Из партии вылетишь! Ошибся я в тебе, Зубов, сильно ошибся. Под арест! Немедленно!
Стоявший у двери Зубов, где на него набросился, едва он вошел, комбат, вдруг двинулся всей своей громадой на подполковника. Тот даже отпрыгнул в сторону. Не обращая на него внимания и медленно стягивая с себя нагрудник с боеприпасами, Олег подошел к столу, за которым сидел майор из особого отдела. Положив автомат и нагрудник на стол, Зубов наклонился над особистом и устало проговорил, словно давая поручение подчиненному:
– Майор, проверь это дело. Афганца-наводчика проверь. Как человека прошу. Не мог я ошибиться.
И разогнувшись, почувствовал облегчение в позвоночнике.
«Ну, чего вам? Вы тут командуете, а не я», – подумал Зубов, расстегивая ворот. Прапорщик, дождавшийся обращенного на себя взора офицера (а кто на гауптвахту идет весело?), лицом, плечами и всей фигурой изобразил сожаление, что ничем не может облегчить положение «посаженного».
– Я тут… это… завтра в отпуск…. Так вот… сержант Носков, – отрекомендовал он долговязого, стоявшего за спиной.
– Тебя как звать-то? – спросил Зубов Носкова, когда, чуть потоптавшись и не услышав от «посаженного» никаких слов, прапорщик удалился.
– Василий, – хрипло прокашлял сержант.
– А чего у тебя, Василий, лычки на погонах выцветшие? Давно здесь?
– Да нет, такие дали.
– Ты вот что, Василий. Позвони-ка в разведбат, найди сержанта Губина и скажи ему, что ротному, мол, жарко.
Василий понимающе улыбнулся: все знают балагура Губина. В нынешнем положении старшему лейтенанту только юмором и спасаться, а он, Василий, понимает и одобряет шутку.
– Ты понял, Василий? – строго, не отвечая улыбкой на его улыбку, спросил Зубов и отвернулся к стене, показывая, что будет спать.
В скукоте гауптвахты такое поручение для дежурного – подарок судьбы, развлечение. Предвкушая веселую болтовню с Губиным, сержант вскоре позвонил в разведбат.
– Передай старшему лейтенанту, что опахало обеспечим, – серьезно пробубнил Вовка.
– Гы-гы! – попытался включиться в Вовкин юмор Вася, но озадаченно услышал зуммер отбоя. Вспомнив, что сегодня суббота, значит, гонят киношку, он побежал туда, раз с Губиным «кина» не вышло.
Вернувшись, Вася с изумлением увидел вделанный в стену камеры № 12 кондиционер. На дверной ручке – картонка с надписью: «Не мешать отдыхать!». Плевать Вася хотел на это неуставное объявление! Он решительно потянул за ручку, сорвал картонку и еще больше изумился. Над кроватью появилась полка с книгами, на тумбочке магнитофон, на полу рядом с ящиком минеральной воды свистел электрочайник.
– Захади, дарагой, гостем будешь! – широким жестом с кавказским акцентом пригласил Зубов Васю и принялся открывать банку «Си-си». – Как дела на воле? Что слышно? Что говорят обо мне?
Вася ошалело крутил головой, оглядывая весь этот негауптвахтный комфорт, и молчал. Наконец, в нем вызрела реакция:
– Товарищ старший лейтенант, а как же это? Ведь не положено. Меня самого посадят, если узнают.
– А ты никому не говори.
– Как же не говорить? Ведь начальники караула…
– Каждый начальник караула может оказаться на моем месте, – загадочно проговорил Зубов. – Ладно, Вася, Аллах не выдаст, свинья не съест. Иди, спать буду.
Еще не было в его сознательной жизни столько сна подряд. Убаюкивало мерное рокотание кондиционера, холодные струи заставляли кутаться в одеяло, дремота благостно растворяла в груди горький комок обиды и тревоги. В мареве сонных грез всплывали лица жены и дочери, родителей. Не просыпаться бы!
«Как же теперь быть с посаженным на гауптвахту самолюбивым бунтарем? О происшествии знают во всех частях джелалабадского гарнизона. Пойдет гулять легенда, как дуролом комбат зря обидел талантливого командира роты. Что же делать? Послать кого-нибудь, чтобы передал приказ об освобождении? Но надо знать характер этого строптивца. Откажется выходить, стервец. Потребует «наказания виновных, восстановления попранной справедливости». Чего доброго, в Кабул «телегу» пошлет, мол, боевого офицера «с грязью смешали». Придется идти самому, хоть это и унизительно. Не пристало комбату перед ротным извиняться. Мало ли что бывает?! Ну накричал, оскорбил… Мне, что ли, не приходилось? В армии да в боевой обстановке… Проглоти и не кашляй! А перед этим, видишь ли, надо расшаркаться. Да еще неизвестно, соизволит ли его светлость принять твои извинения. Ишь, какое поколение пошло», – рассуждал сам с собой комбат, а ноги несли на гауптвахту.
По старой командирской привычке он начал с разноса выскочившего ему навстречу с рапортом начальника караула. Всегда найдется статья Устава гарнизонной и караульной службы, которую в точности не выполняют. Переходя от камеры к камере, ожидая за каждой очередной дверью Зубова, распекая зычным баритоном начальника караула, комбат уже разговаривал с ним, зная, что тот его слышит.
– А ты не ерепенься, не ерепенься! Подумаешь, какие мы нежные! Сделал начальник замечание – мотай на ус и претворяй!
Открыв дверь с номером 12, комбат сразу догадался по комфорту о зубовской самодеятельности и обрадовался возможности позубоскалить, с юмора легче начинать тяжелый разговор.
– А это что у вас тут, товарищ начальник караула? Филиал санатория «Фирюза»? Или кабинет интенсивной терапии?
– Никак нет! – подавленно, механически отвечал начкар, которому не до юмора.
– Кто здесь сидит? Или лежит? – взглянув на завернутую с головой в одеяло мумию на кровати, как можно равнодушнее спросил комбат.
– Старший лейтенант Зубов.
– Где вы видите старшего лейтенанта? Если бы Зубов был здесь, он приветствовал бы своего комбата, как положено по уставу, так или нет? А здесь, видите, никого нет.
Комбат прошел к кровати и неожиданно плюхнулся на спину Зубова. Увесистый, в сотню килограммов «аргумент» подполковника озадачил Олега. Ничего не придумав, он решил молча терпеть.
– У-уф! Отдохнуть немного здесь от жары, что ли? – устраиваясь поудобней, сказал комбат и попросил начкара открыть бутылку минеральной воды.
– Вы для чего сюда поставлены, прапорщик? – между глотками начал рассуждать подполковник. – Если вы заявляете, что в этой камере находится Зубов, а его нет, то как мне вас понимать? – Начальник караула и хлопающий глазами над его головой Вася отвечать, естественно, не могли. А комбат загадочным беззлобно-ворчливым голосом продолжал: – Если перед вами отбывающий наказание офицер, вы обязаны его содержать в строгости и никуда не выпускать. А если вы знали, что офицер Зубов ни в чем не виноват, создали для него комфортные условия, да еще и самовольно отпустили, то значит – что? – вы превысили свои полномочия.
Намек подполковника дошел до Зубова. Радостная волна надежды подбросила его и скинула комбата.
– Ба! – закричал подполковник. – Зубов действительно здесь! А то думаю, куда наш герой запропастился?
Слово «герой» еще больше вселило в Зубова уверенности, что комбат пришел не зря, что обвинения будут сняты, но он все же сдерживал себя в напряженном недоверии.
– Идите-ка, ребята, по своим делам, – махнул комбат в сторону повеселевших караульщиков. – А ты вставай, поговорим.
– Чего говорить! Читайте приговор.
– Приговор так приговор! Вот твой партбилет, удостоверение. Ты был прав, провокатора подсунули… Давай забудем, что наговорили в сердцах. Да и некогда сейчас. Твоя рота переходит под командование опергруппы армии. Под Хостом дорогу через перевал надо пробивать. На тебя – личный приказ. Один день на сборы, послезавтра выходишь.
Выслушивал комбата Зубов уже с застегнутым воротничком, вытянувшись по-уставному. По увлажненным его глазам комбат понял, что прощен, что извинений формальных не требуется, и крепким мужским рукопожатием инцидент был исчерпан.
Не позволявший ни на миллиметр сократить дистанцию между ним и подчиненным, сегодня комбат был неузнаваем, непривычно размягчен. Уже одно «сидение» на спине Зубова и разыгранный им спектакль никак не вязались с обликом сурового командира, к которому он приучил всех. И Олег почувствовал, что сквозь застегнутый подполковничий мундир пробивается что-то «гражданское», не военное. Его тоже потянуло к этому «сухарю». Еще мгновение, и они обнялись бы, но комбат, глухо откашлявшись, сказал:
– Завтра приезжает мой заменщик. Будь здоров! Не поминай лихом. – И еще раз тряхнул руку ротного.
– Пойдешь, говорю! – Глаза комбата полыхнули яростью. – Сведения надежного человека, – чуть сбавляя тон, добавил он (посылать роту на опасное задание с криком и руганью – себе же хуже. Потом, в случае неудачи, хоть стреляйся). Но этого Зубова и уговором не возьмешь.
– Неужели забылось, товарищ подполковник, как такой же «надежный человек» завел Шпагина на гибель? – Голос Зубова зазвенел натянутой струной.
– Вы же разведчики, дорогой старлей! За этими РС ходили черт знает куда, а тут под носом, охраны всего четыре человека.
– Не делают духи склады на открытом месте.
– Пойми, старлей-дуралей, ракеты эти – для ночного обстрела Джелалабада. Поэтому и притащили их так близко. Не успеешь взять сегодня, завтра они сами сюда прилетят.
– Но, товарищ подполковник…
– Молчать! – не выдержал корректного тона комбат. – Одно из двух, ротный: или ты идешь на Сурхад и берешь склад, или… шагом марш под трибунал!
– Есть! – вяло козырнул Зубов, поняв, что «демократизм» комбата исчерпан. Надо повернуться кругом и идти выполнять задание. Но он продолжал возвышаться над комбатом коломенской верстой, уже прокручивая в уме детали предстоящей операции.
– Ну, чего еще? – удивленный паузой, спросил комбат.
– Дайте танки из бригады. Для усиления.
– Хорошо, – и обещал, и выразил удовлетворение концом трудного разговора комбат.
* * *
И поползла бронированная змея в сторону ГЭС «Дарунта», сквозь пыль отражая горячие лучи полуденного солнца, настороженно ощетинившись вправо-влево стволами автоматических пушек, оружием облепивших броню разведчиков. Зубов изредка взглядывал на сидевшего среди солдат афганца. И самого его не покидало предчувствие обмана. Но комбат верит этому «наводчику». «Делу Саурской революции предан…» – зачитывал слова из характеристики. «Предан…» Преданность и предательство, к сожалению, проверяются только в бою.Вспомнился Мухамед-голь, с которым зашли в ловушку. «Интересно, почему я тогда заступился за него перед Шпагиным, который в момент прикончил бы его? Ситуация была нервная. Не до сантиментов. А мне почему-то было ясно, что Мухамед-голь не провокатор. Сейчас же нет причин, а я не верю этому проводнику».
Зубов дал команду резко изменить направление движения влево и увидел, как заерзал афганец, но постепенно успокоился, видя, что «змея» все же приближается к Сурхаду. Да, подозрение в провокации не проверишь, пока беда не грянет. Вот и Ержан не отходит от афганца. У Ержана безошибочная интуиция. Да и у самого Зубова, как и у всех, кто больше года воевал в Афганистане, вырабатывается свое, «десятое» чувство – чувство присутствия врага. Помнится, Шпагин говорил, что у него вдруг глаза начинали слезиться, как от дыма, если приближалась опасность, хотя вокруг не было признаков духов. У кого-то ладони начинали потеть, у кого лицо гореть, один признавался, что духов печенкой чует: как заноет, значит, они где-то тут.
У Зубова напрягался позвоночник, нудно, тягуче, до ломоты. Потом в бою это проходило, вернее, не замечалось. Но перед боем или с приближением опасности срабатывал этот «миноискатель». Вот и сейчас «прибор» подавал сигналы. Но не арестуешь же проводника только потому, что «моя спина подсказывает».
Поворотом влево Зубов подвел колонну к «зеленке» со стороны советских застав, не так, как нанесли ему на карту штабные стратеги. Колонна вышла на гряду сопок и растянулась той же змеей меж ними. Спрыгнув с брони, Олег стал в бинокль разглядывать «зеленку».
– Не туда смотри, командор! – услышал он за спиной голос афганца.
– А куда? – обернулся к пуштуну Зубов.
– Вон туда! – вместе с наводчиком замахали руками Губин и Вареник, возбужденные предвкушением удачи.
– Бачите, четыре духа. Мий взвод зараз визьме!
– Очередь моего взвода! – протестовал Губин. Только Ержан никуда не рвался. В его глазах Олег прочел то, что и его мучило, – сомнение. Уж слишком беспечно поставлен и оставлен этот соблазнительный склад. Не иначе, в сурхадской «зеленке» засада.
– Пайдем, командор! – торопил пуштун. – Харашо пайдем. Всего четыре охранник! – И показывал растопыренные четыре пальца.
Зубов опустил бинокль и присел чуть в стороне на валун.
Позвоночник ныл, гудел, как телеграфный столб. «Чую ловушку. Чем доказать? Жизнями солдат? Нет, дорогой комбат, не стану я рисковать жизнями ради ваших гипотетических РС, за которыми охотятся все, но ни одну еще не схватили. Понимаю, ордена светят, но ни себе, ни вам я этого удовольствия не доставлю. Если там есть, пусть взлетят на воздух».
Приняв решение, он резко выпрямился, велел позвать к себе операторов БМП и наводчиков танковых пушек. Вареник, Губин, Ержан и пуштун недоуменно переглядывались. Такого еще не было, чтобы боевое задание проходило мимо командиров взводов. Им оставалось только наблюдать, как ротный что-то втолковывал операторам и наводчикам, тыча пальцем в «зеленку».
Получив задание, солдаты веером рванули от ротного к своим машинам, и через минуту вся броня загрохотала канонадой.
Ержан бросился за пуштуном, который побежал к Зубову с криком:
– Не надо стрелять! Идти надо! Там мирный житель!
Зубов, не глядя на пуштуна, протянул ему бинокль. Но тот, побелев от ненависти, отступил на шаг и рванул нож из чехла. Ержан воткнул ему в спину ствол автомата:
– Не дергайся, душара! Пристрелю!
Афганец заметался, суетливо нашарил в подсумке апельсин и разрубил его пополам, будто для этого и вытаскивал нож. Угодливо протянул половину Ержану, но ее взял повернувшийся к ним Зубов.
Оставшиеся без дела разведчики с открытыми ртами, чтобы меньше глохнуть от канонады, смотрели, как над «зеленкой» поднимались клубы пыли, гари, копоти, и не заметили, когда наступила тишина.
Все произошло неожиданно быстро, ураганно, как бы отстраненно от них. Словно бы фильм посмотрели.
Сконфуженно снова усаживались на броню, чтобы еще засветло вернуться домой. Геройски рвавшиеся в бой Губин и Вареник не смотрели друг на друга. Ержан не сводил глаз с пуштуна, который словно тихо свихнулся: то злобно сверкнет глазами, то заискивающе улыбнется, то побледнеет, то почернеет…
Оставляя за спиной столб пыли и дыма над тем местом, где был склад или не был склад.
* * *
Комбат даже не делал попытки держать себя в рамках приличия.– Идиот! Негодяй! – кричал он, размахивая руками. – Тебе что было приказано? Захватить, а не уничтожить! Кто тебе разрешил изменять приказ? Под суд пойдешь! Из партии вылетишь! Ошибся я в тебе, Зубов, сильно ошибся. Под арест! Немедленно!
Стоявший у двери Зубов, где на него набросился, едва он вошел, комбат, вдруг двинулся всей своей громадой на подполковника. Тот даже отпрыгнул в сторону. Не обращая на него внимания и медленно стягивая с себя нагрудник с боеприпасами, Олег подошел к столу, за которым сидел майор из особого отдела. Положив автомат и нагрудник на стол, Зубов наклонился над особистом и устало проговорил, словно давая поручение подчиненному:
– Майор, проверь это дело. Афганца-наводчика проверь. Как человека прошу. Не мог я ошибиться.
И разогнувшись, почувствовал облегчение в позвоночнике.
* * *
Низкий потолок гауптвахты, казалось, придавил воздух, сжал его до невозможной температуры и духоты. Зубов повалился на кровать и закрыл глаза. Вошедшие вслед за ним дежурные по офицерской гауптвахте – старый прапорщик и молоденький акселерат, на голову выше прапорщика, – робко стояли у порога, как бы ожидая от офицера команды.«Ну, чего вам? Вы тут командуете, а не я», – подумал Зубов, расстегивая ворот. Прапорщик, дождавшийся обращенного на себя взора офицера (а кто на гауптвахту идет весело?), лицом, плечами и всей фигурой изобразил сожаление, что ничем не может облегчить положение «посаженного».
– Я тут… это… завтра в отпуск…. Так вот… сержант Носков, – отрекомендовал он долговязого, стоявшего за спиной.
– Тебя как звать-то? – спросил Зубов Носкова, когда, чуть потоптавшись и не услышав от «посаженного» никаких слов, прапорщик удалился.
– Василий, – хрипло прокашлял сержант.
– А чего у тебя, Василий, лычки на погонах выцветшие? Давно здесь?
– Да нет, такие дали.
– Ты вот что, Василий. Позвони-ка в разведбат, найди сержанта Губина и скажи ему, что ротному, мол, жарко.
Василий понимающе улыбнулся: все знают балагура Губина. В нынешнем положении старшему лейтенанту только юмором и спасаться, а он, Василий, понимает и одобряет шутку.
– Ты понял, Василий? – строго, не отвечая улыбкой на его улыбку, спросил Зубов и отвернулся к стене, показывая, что будет спать.
В скукоте гауптвахты такое поручение для дежурного – подарок судьбы, развлечение. Предвкушая веселую болтовню с Губиным, сержант вскоре позвонил в разведбат.
– Передай старшему лейтенанту, что опахало обеспечим, – серьезно пробубнил Вовка.
– Гы-гы! – попытался включиться в Вовкин юмор Вася, но озадаченно услышал зуммер отбоя. Вспомнив, что сегодня суббота, значит, гонят киношку, он побежал туда, раз с Губиным «кина» не вышло.
Вернувшись, Вася с изумлением увидел вделанный в стену камеры № 12 кондиционер. На дверной ручке – картонка с надписью: «Не мешать отдыхать!». Плевать Вася хотел на это неуставное объявление! Он решительно потянул за ручку, сорвал картонку и еще больше изумился. Над кроватью появилась полка с книгами, на тумбочке магнитофон, на полу рядом с ящиком минеральной воды свистел электрочайник.
– Захади, дарагой, гостем будешь! – широким жестом с кавказским акцентом пригласил Зубов Васю и принялся открывать банку «Си-си». – Как дела на воле? Что слышно? Что говорят обо мне?
Вася ошалело крутил головой, оглядывая весь этот негауптвахтный комфорт, и молчал. Наконец, в нем вызрела реакция:
– Товарищ старший лейтенант, а как же это? Ведь не положено. Меня самого посадят, если узнают.
– А ты никому не говори.
– Как же не говорить? Ведь начальники караула…
– Каждый начальник караула может оказаться на моем месте, – загадочно проговорил Зубов. – Ладно, Вася, Аллах не выдаст, свинья не съест. Иди, спать буду.
Еще не было в его сознательной жизни столько сна подряд. Убаюкивало мерное рокотание кондиционера, холодные струи заставляли кутаться в одеяло, дремота благостно растворяла в груди горький комок обиды и тревоги. В мареве сонных грез всплывали лица жены и дочери, родителей. Не просыпаться бы!
* * *
Чекисты все же «раскололи» «наводчика». По сговору с душманами он вел разведроту Зубова в ловушку. Когда об этом доложили комбату, у того исказилось всегда спокойно-холодное скульптурно правильное лицо. В глазах засветилась радость, что Зубов, его офицер Зубов, не виноват и честь батальона будет восстановлена, а из черной дыры открытого рта должен был вот-вот вырваться крик боли и раскаяния, но так и застрял, захлебнувшись в досадливом кряке.«Как же теперь быть с посаженным на гауптвахту самолюбивым бунтарем? О происшествии знают во всех частях джелалабадского гарнизона. Пойдет гулять легенда, как дуролом комбат зря обидел талантливого командира роты. Что же делать? Послать кого-нибудь, чтобы передал приказ об освобождении? Но надо знать характер этого строптивца. Откажется выходить, стервец. Потребует «наказания виновных, восстановления попранной справедливости». Чего доброго, в Кабул «телегу» пошлет, мол, боевого офицера «с грязью смешали». Придется идти самому, хоть это и унизительно. Не пристало комбату перед ротным извиняться. Мало ли что бывает?! Ну накричал, оскорбил… Мне, что ли, не приходилось? В армии да в боевой обстановке… Проглоти и не кашляй! А перед этим, видишь ли, надо расшаркаться. Да еще неизвестно, соизволит ли его светлость принять твои извинения. Ишь, какое поколение пошло», – рассуждал сам с собой комбат, а ноги несли на гауптвахту.
По старой командирской привычке он начал с разноса выскочившего ему навстречу с рапортом начальника караула. Всегда найдется статья Устава гарнизонной и караульной службы, которую в точности не выполняют. Переходя от камеры к камере, ожидая за каждой очередной дверью Зубова, распекая зычным баритоном начальника караула, комбат уже разговаривал с ним, зная, что тот его слышит.
– А ты не ерепенься, не ерепенься! Подумаешь, какие мы нежные! Сделал начальник замечание – мотай на ус и претворяй!
Открыв дверь с номером 12, комбат сразу догадался по комфорту о зубовской самодеятельности и обрадовался возможности позубоскалить, с юмора легче начинать тяжелый разговор.
– А это что у вас тут, товарищ начальник караула? Филиал санатория «Фирюза»? Или кабинет интенсивной терапии?
– Никак нет! – подавленно, механически отвечал начкар, которому не до юмора.
– Кто здесь сидит? Или лежит? – взглянув на завернутую с головой в одеяло мумию на кровати, как можно равнодушнее спросил комбат.
– Старший лейтенант Зубов.
– Где вы видите старшего лейтенанта? Если бы Зубов был здесь, он приветствовал бы своего комбата, как положено по уставу, так или нет? А здесь, видите, никого нет.
Комбат прошел к кровати и неожиданно плюхнулся на спину Зубова. Увесистый, в сотню килограммов «аргумент» подполковника озадачил Олега. Ничего не придумав, он решил молча терпеть.
– У-уф! Отдохнуть немного здесь от жары, что ли? – устраиваясь поудобней, сказал комбат и попросил начкара открыть бутылку минеральной воды.
– Вы для чего сюда поставлены, прапорщик? – между глотками начал рассуждать подполковник. – Если вы заявляете, что в этой камере находится Зубов, а его нет, то как мне вас понимать? – Начальник караула и хлопающий глазами над его головой Вася отвечать, естественно, не могли. А комбат загадочным беззлобно-ворчливым голосом продолжал: – Если перед вами отбывающий наказание офицер, вы обязаны его содержать в строгости и никуда не выпускать. А если вы знали, что офицер Зубов ни в чем не виноват, создали для него комфортные условия, да еще и самовольно отпустили, то значит – что? – вы превысили свои полномочия.
Намек подполковника дошел до Зубова. Радостная волна надежды подбросила его и скинула комбата.
– Ба! – закричал подполковник. – Зубов действительно здесь! А то думаю, куда наш герой запропастился?
Слово «герой» еще больше вселило в Зубова уверенности, что комбат пришел не зря, что обвинения будут сняты, но он все же сдерживал себя в напряженном недоверии.
– Идите-ка, ребята, по своим делам, – махнул комбат в сторону повеселевших караульщиков. – А ты вставай, поговорим.
– Чего говорить! Читайте приговор.
– Приговор так приговор! Вот твой партбилет, удостоверение. Ты был прав, провокатора подсунули… Давай забудем, что наговорили в сердцах. Да и некогда сейчас. Твоя рота переходит под командование опергруппы армии. Под Хостом дорогу через перевал надо пробивать. На тебя – личный приказ. Один день на сборы, послезавтра выходишь.
Выслушивал комбата Зубов уже с застегнутым воротничком, вытянувшись по-уставному. По увлажненным его глазам комбат понял, что прощен, что извинений формальных не требуется, и крепким мужским рукопожатием инцидент был исчерпан.
Не позволявший ни на миллиметр сократить дистанцию между ним и подчиненным, сегодня комбат был неузнаваем, непривычно размягчен. Уже одно «сидение» на спине Зубова и разыгранный им спектакль никак не вязались с обликом сурового командира, к которому он приучил всех. И Олег почувствовал, что сквозь застегнутый подполковничий мундир пробивается что-то «гражданское», не военное. Его тоже потянуло к этому «сухарю». Еще мгновение, и они обнялись бы, но комбат, глухо откашлявшись, сказал:
– Завтра приезжает мой заменщик. Будь здоров! Не поминай лихом. – И еще раз тряхнул руку ротного.
<< Назад Вперёд>>
