Священный Коран
Афганистан… Афган… Скоро два года, как Олег Зубов здесь, в этом прокаленном, пропыленном, иссеченном и заминированном краю. Вот он, этот край, перед ним, во весь стол. Вернее, не весь Афган, а окрестности Джелалабада, где по всем азимутам два года он шнырял со своими разведчиками. Нанеся на карту последний тактический знак, Олег потянулся и посмотрел в окно. Ночь была еще непроглядна, особенно из освещенной комнаты, но, даже не глядя на часы, он понял, что рассвет близок, по едва заметной окантовке гор на востоке.
Мысль нанести на карту свой боевой опыт, чтобы заменщики не тыкались, как слепые котята, пришла перед сном и подбросила с постели. И вот эта мысль реализована в один присест, за одну ночь. «А ничего, – похвалил он себя, любуясь разрисованной картой. – Надо показать другим «старикам». Вдруг что-то упустил…»
– Дневальный!
– Я, товарищ старший лейтенант!
– Вареника, Сарбаева и Губина – ко мне!
– Есть, товарищ старший лейтенант! – напружинился солдат, готовый к боевой тревоге. А что, кроме нее, могло стрястись в такой час?
– Да скажи, пусть не одеваются, прямо с постели – сюда.
– Есть! – не то разочарованно, не то с облегчением вздохнул солдат и ушел.
Зубов прилег головой на карту, левым глазом в уезд Хисарак. Даже закрыв глаза, он видел и Бабурское, и Азрауское ущелья… Ачин… Марульгад… Все эти высотки, перевалы, тропы, укрепрайоны… За каждым пунктом, за каждой стрелкой, за каждым знаком на карте, которые он наносил в эту ночь, тянулся шлейф воспоминаний, заново пережитые удачи, горечь поражений, безысходность утрат. Сколько воюем, сколько бьем моджахедов, помогая Наджибулле, а ни на шаг не продвинулись к победе. Вспомнилась смерть Шпагина. Заныло сердце: «Господи, до чего же я устал! Для чего все это?»
Сонные помятые физиономии Гриши, Ержана и Вовки с хлопающими от недоумения глазами одновременно показались в дверном проеме. «А ведь я их напугал», – только теперь сообразил Зубов, заглаживая вину неформальным обращением:
– Мужики… Я тут карту изобразил для нового комбата. Поглядите, что пропустил. Особенно в ущелье Азрау. Что там было у духов в укрепрайоне?
– Три «ДШК»? Миномет и «ЗГУ», – бодро отрапортовал Ержан, так и не научившийся быть раскованным в присутствии начальства. Хотя вытягиваться сейчас перед ротным в трусах и тельняшке было нелепо, он все же подобрался, рапортуя.
– Да не три, а два, – позевывая и почесываясь, возразил Губин. Вот уж этот и с генералом мог быть запанибрата.
– Знаю точно: три – стал настаивать Ержан, но все склонились над картой и замолчали. Каждый мысленно повторял то, что пережил за ночь Зубов.
– Ось тут родник, – ткнул пальцем Вареник.
– Тоже мне «родник»! – скривился Губин. – Ты как припал к нему, другим не осталось.
– А вот здесь надо отметить победу Губина без единого выстрела, – серьезно добавил Ержан. Все поняли, что подкалывает, но чем, не припоминали. Губин беспокойно сверлил глазами Ержана: ну, говори скорей свою каверзу, я тут же дам сдачи.
– Помните, ночью у костра Вовкины кроссовки сгорели. Паленой резиной всех духов из ущелья выкурило.
– Это называется: солдат спит, а служба идет. Я, может, специально их в костер сунул. Подожди, Ержан, а не у того ли костра ты банку свиного сала слопал? А говорил: мусульманин свинину не ест.
– Когда жрать нечего, можно, – спокойно ответил Ержан, и Губин сник: шутки не получилось.
Олегу не хотелось, чтобы этот добродушный треп иссяк. Сколько скрытой любви, дружбы в этих беззлобных подковырках! Ему самому захотелось включиться на равных в эту веселую болтовню.
– А помните, в Ачине Губин дирижировал хором пленных душманов?
Все мигом преобразились, на разные голоса изображая испуганно поющих пленных: «Мылыон, мылыон алы рос из ыкна, из ыкна видишь ты…» С хохотом ведя мелодию и выкрикивая сквозь смех: «Ведь обучил же духов… всего за полчаса… талант», они не заметили, как вошел подполковник, новый командир батальона, проверявший перед рассветом казармы.
Странная веселая компания никак не укладывалась в параграфы Устава внутренней службы. Пьянка? Ни запаха, ни «натюрморта» на столе. Может, сектанты какие? И самого Зубова, и его подразделение комбату рекомендовали как лучших в разведбате.
– Что здесь происходит?
– Разрешите доложить, товарищ подполковник, рисуем карту для вас, – по всей форме ответил Зубов, стараясь не оглядываться на свою бесшабашную команду, иначе смех не сдержать снова.
Комбат изумленно окинул взглядом «сектантов», недоверчиво шагнул к столу и застыл над ним в наклоне. Выпрямившись, он подобревшим нестрогим голосом приказал:
– Шагом марш в постели! Стратеги в трусах!
Потом снова надолго склонился над картой, ни о чем не спрашивая. Так же молча протянул Зубову руку.
Вдруг кто-то потянул его за каблук. Олег нагнулся, к его уху примостился Вареник:
– Товарищ старший лейтенант, хлопци просят заехать у дуканы.
Они уже двигались по улице города вдоль расцвеченных торговых рядов.
– Зачем?
– Та дембель же пидходе! Щось на подарунки треба.
– Не положено! – официально-холодно отрезал Зубов, но его тут же потащили и за другой каблук.
– Товарищ старший лейтенант!… – по-детски трогательно канючили солдаты и сержанты.
– Ну ладно, – усмехнулся Зубов и велел остановиться у знакомой по предыдущим покупкам лавки. Оставшись на машине, он напутствовал спрыгивающих солдат: – Поторапливайтесь, мужики. Не дай бог, комендантский патруль нагрянет.
Но как тут поторапливаться, когда манят со всех сторон гирлянды огней, горы диковинных фруктов, пестрое изобилие сверкающих иностранных товаров, ароматы жаровен, рядом проплывающие женские фигурки под паранджой, волнующие экзотической таинственностью. Обежать бы все эти бесконечные ряды, поторговаться, прицениться, насмотреться, надышаться… Вареник рассматривает часы. Парнишка, помогающий старому долговязому пуштуну, суетливо подсовывает цветные ремешки к часам. Ержан развернул какой-то дивный платок, играющий цветами павлиньего хвоста. А Вовка уже примеривался изобразить из себя солидного покупателя и заставить старого хозяина побегать вокруг себя на цыпочках, но дуканщик, увидев Зубова, передоверил недовольного Губина парнишке и подошел к машине. Убедившись, что нет лишних глаз и ушей, степенно протянул Олегу зеленую авторучку с электронными часами:
– Бакшиш, командор…
– За что? Я же ничего не купил.
Старик усмехнулся и показал на толпящихся в проходе дукана солдат: за то, мол, что привел покупателей, и снова настойчиво протянул свой «бакшиш». Олег наклонился за подарком и услышал шепот старого пуштуна:
– Каир-Хан помирать. Тебя звал.
Потрясенный Зубов не успел спросить: как, почему? Дуканщик уже возился с покупателями. «Болен? Ранен? – ломал голову Олег, бессмысленно вертя в руках ярко-зеленый «бакшиш». – Да и не это главное. Зачем зовет?» И вдруг с застывшим ужасом обреченного он ясно осознал, что не может не пойти. Если отзывался раньше, когда спокойно можно было и не отзываться, то сейчас невозможно не уважить предсмертную просьбу. «Может быть, это будет последняя мина, такая абсурдная в эти последние афганские дни, но я должен туда идти».
«Ну а что случится, если я не пойду? – размышлял Олег, наблюдая, как возвращаются в БТР с пакетами довольные и веселые разведчики. – Может быть, я уже уехал в Союз? Может быть, он уже умер?» Жаркая волна стыда опалила лицо, он виновато оглядел уже усевшихся в бронемашине ребят, машинально подсчитав, все ли на месте, и дал команду двигаться.
Только тронулись, его снова потянули за каблуки, да так сильно, что он не удержался и рухнул на чьи-то руки и колени. Рассвирепев от этой неуклюжей и неуместной шутки, он распрямился стальной пружиной и, схватив первый попавшийся ворот бушлата, пригрозил:
– Я сейчас здесь кого-то прибью!
В ответ вся разведка весело хором стала скандировать:
– Спа-си-бо! Спа-си-бо!
– За что «спасибо»? – удивился Олег и выпустил воротник, из которого вынырнула физиономия Губина с ответом:
– За дукан, товарищ старший лейтенант! Два месяца ждали удобного случая. Теперь «затарились». – И все охотно стали показывать купленные ботинки, джинсы, часы, косметику…
– Мне бы ваши проблемы! – уже беззлобно пробурчал Зубов, умышленно больно наступил горным ботинком на Вовкино колено и снова вымахнул на броню.
– «Политика национального примирения», – вместо ответа процитировал заголовок лежащей перед ним газеты майор. – Тебе-то что, старлей? Лежи себе, отдыхай, жди замены.
– На 315-ю заставу скоро пойдет колонна?
– На 315-ю? – удивился майор. – Завтра. Повезут воду, дрова, продукты. А тебе-то зачем туда?
– Да, понимаешь, ночной бинокль забыл там.
– Ночной бинокль – штука ценная, – пропел склонный к поучительным афоризмам дежурный. – Ладно, съезди. Скажу старшему колонны, чтобы тебя взяли.
– Спасибо, – козырнул Зубов майору, думая о комбате. Надо приготовиться выслушать разнос за «расхлябанность и небрежное отношение к сбережению военного имущества», изобразить искреннее огорчение и готовность исправить. «Потерянный бинокль» сработал, и разрешение комбата было получено.
С каждым новым шагом Зубов закрывал очередную дверь для отступления. Желание спрятаться за какую-нибудь «объективную причину» смывалось снова горячей волной стыда. И ведь не страх смерти поднимал эти волны. Встречи с Каир-Ханом он уже не боялся, твердо верил, что пуштунский вождь обеспечит его безопасность. Промозгло и липко становилось на душе при мысли, что эта встреча станет известна особистам.
«А не весна ли во всем виновата?» – вдруг подумалось Олегу. Он вспомнил то прошлогоднее весеннее утро, когда взошедшее солнце золотом брызнуло из-за его спины на раскинувшийся внизу полусонный еще кишлак Кандибаг. И кудряво зеленеющие за дувалами садики, и безветренно поднимающиеся дымки очагов, и так ясно донесшееся до его слуха жалобное блеяние чьей-то ярочки, которая словно умоляла не трогать ее беспомощных ягнят, – вся эта милая мирная картина встала тогда преградой на пути его огненной миссии и не позволила дать команду на ее уничтожение. «Вот и сегодня такой же ласковый весенний день. Так хочется домой! А я опять куда-то прусь к черту на кулички», – ругал себя Зубов, трясясь в кабине водовозки, замыкающей колонну тыловиков.
Командир 315-й заставы, знакомый узбек с вечно смеющимися глазами (кажется, Рашидом зовут) встретил его насмешливо:
– Тебя что, из разведки поперли? Командиром водовозки назначили? Заменщику надо быть ленивым и толстым, а ты по заставам шляешься. Бинокль ночного видения? Ну, ты даешь! Неужели надеешься найти? У нас только дальномер лазерный, прицелы ночные. Я сам просил бинокль, не дали. Так что не найдешь. Но я все равно рад тебе. Пошли, заночуешь у меня.
Долго пролежав с закрытыми глазами без сна, Зубов глубокой ночью осторожно встал, оделся и вышел. «Как лунатик», – оценил свои действия, хотя ночь была безлунная. Низкие звезды, непривычно яркие, только подчеркивали аспидную черноту неба и никак не освещали землю, постройки, ряд техники, мимо которых на ощупь ему пришлось добираться до угла продсклада. За ним спуск в сухое русло, а оно уже приведет к кишлаку.
– Часовой! – приглушенно позвал Зубов.
– Я здесь, – отозвался солдат.
– Тебя когда сменяют?
– В пять. А что?
– Пока темно, я схожу, в сухом русле пару мин закопаю. Смотри, не пристрели меня, когда буду возвращаться. Мигну тебе четыре раза.
– Понял, товарищ старший лейтенант. Только вы осторожнее. Духи по ночам вокруг заставы шныряют.
Пройдя с километр по сухому руслу, Олег вытащил из бушлата рацию «уоки-токи» и нажал на кнопку вызова, все еще дивясь своей безрассудности и втайне надеясь, что зов останется без ответа.
«Один… четыре… семнадцать…» – послал он позывные. «Повторяю через минуту, если не будет ответа, вернусь», – внушал он себе. Но рация почти тотчас прохрипела на ломаном русском: «Семнадцать… четыре… один…»
«Ну вот, теперь все. Вперед!» – скомандовал он себе и стал подниматься по правому обрыву русла: в этом направлении должен быть Кандибаг. Минут пять он шел в полной темноте и неведении: туда ли? Где душманские посты? Когда и кого предупреждать о себе?
И вдруг вдалеке засветился костерок. Путеводный маячок! Как-то теплее стало на сердце. Словно к родному, он шагал на этот огонек вольготно и уверенно, изредка мигая фонариком. Без слов и жестов у костра его встретили два моджахеда и повели – один спереди, другой сзади – в глубь кишлака. Ночной Кандибаг только внешне казался спящим. Почти за каждым углом их останавливал окрик:
– Дриш! – И каждому в грудь упирался автомат. Чем ближе к дувалу вождя, тем плотнее была охрана.
Масуд кивнул Зубову, как старому знакомому, жестом ладони освободил сопровождающих и лучом фонарика показал, куда надо идти.
Перебинтованный во многих местах, Каир-Хан лежал на широкой кушетке, тяжело дыша. Вокруг, освещенные тусклым светом керосинового фонаря, стояли рослые мужчины, очевидно, телохранители. «А где же врачи?» – подумалось. Увидев устремленные на себя отрешенные от суеты глаза Каир-Хана, Зубов в почтении склонил голову и прижал правую руку к сердцу, как это делали вошедшие с ним моджахеды.
– Что произошло с вами, вождь? – первым заговорил Зубов. – Неужели кишлак накрыла наша артиллерия?
– Мой кишлак накрыла ваша авиация, – с трудом ответил Каир-Хан. Телохранители, как по команде, бросились приподнимать его, подушками придавая удобное положение. Вождь пошарил рукой под подушкой и передал что-то одному телохранителю, тот другому, и вот Зубову протягивают бесформенный осколок советской бомбы величиной с ладонь.
– Вы свой смертоносный металл видите не таким, – в жуткой тишине отрывисто скрипел голос Каир-Хана и доносил до сознания Олега шепотом переводчика смысл скрипучих слов. – Для вас эти бомбы, ракеты, снаряды, наверное, красивы. К нам же они прилетают такими вот безобразными комьями. Пулю можно послать прицельно. А эти страшные уроды не разбирают, где воин, где женщина, где ребенок… Восемнадцать убито, двадцать ранено. О, Аллах! Сколько же горя вы принесли на нашу землю!
В тягостном молчании под направленными на него взорами Зубов, потупясь, долго вертел в руках осколок, не зная, как поступить, что говорить.
– Я скоро умру, командор, – снова заговорил вождь. – Хотел бы перед смертью увидеть тебя, чтобы закончить наш спор. Запомни, шурави, народ, который сражается за свою свободу, на своей земле, победить нельзя. Уходите с нашей земли, командор. Уходите скорее… – Дыхание Каир-Хана стало учащенным. Он справился с кашлем и продолжал: – Снарядами и бомбами вам не усмирить Афганистан. Если у тебя есть душа, пусть ей доскажет за меня этот кусок металла, который убил Каир-Хана. Да поможет нам Аллах! – И устало закрыл глаза. Осколок обжигал руки, Олег перестал его вертеть и положил в карман бушлата. Выпрямившись, он стал ждать момента, чтобы попрощаться.
Не открывая глаз, Каир-Хан проговорил слабеющим голосом:
– Ты о чем-то хочешь спросить, шурави?
– Да, Каир-Хан. Почему моджахеды не боятся смерти?
Вождь снова напрягся, открыл глаза и долго вглядывался в лицо молодого человека, которому еще долго жить, носить смятенную душу, терзаться безответными вопросами.
– У меня уже нет времени отвечать тебе. Пусть поможет тебе священный Коран. – Оттуда же, где лежал и осколок, он стал доставать книгу, ему помогли, тем же путем через несколько рук она дошла до Зубова… – Сам разберешься, если захочешь… А теперь прощай. О, Аллах…
Все хорошо! И земля родная, советская, и таможня наша, советская. И очередь наша. Ура! Ура! Ура! Три часа на солнце? Пустяки! Давай, синемундирный таможенник, смотри, какой классный свитер везет в родной Тугулым Вовка Губин. Замри, Сонька Прокушева! А какой павлиний платок накинет на плечи Карлыгаш Ержан Сарбаев! Целый взвод племянников Вареника будет щеголять в электронных часах, отштампованных в Гонконге.
Строгий неулыбающийся досмотрщик порылся в чемодане Зубова и наткнулся в углу на газетный сверток.
– Это что?
– Книга.
– Что за книга? Это же Коран. Его нельзя провозить.
– Ну почему? Это же не антисоветчина, не наркотики.
– Сказано: нельзя! Не положено.
Зубов обеими руками вцепился в книгу и не отдавал ее таможеннику. Тот нажал кнопку, пришли еще двое, помогли произвести «полный» досмотр, унизительно ощупывая и выворачивая все карманы и складки. Олег только обреченно и безнадежно умолял оставить книгу… Бесстрастно-пустые глаза таможенников равнодушно перебрали все его вещи, добавили к Корану две кассеты «афганских» песен и разрешили, наконец, ступить на родную землю.
Полковник А.А. Устинов,
кандидат филологических наук,
член Союза писателей России
Мысль нанести на карту свой боевой опыт, чтобы заменщики не тыкались, как слепые котята, пришла перед сном и подбросила с постели. И вот эта мысль реализована в один присест, за одну ночь. «А ничего, – похвалил он себя, любуясь разрисованной картой. – Надо показать другим «старикам». Вдруг что-то упустил…»
– Дневальный!
– Я, товарищ старший лейтенант!
– Вареника, Сарбаева и Губина – ко мне!
– Есть, товарищ старший лейтенант! – напружинился солдат, готовый к боевой тревоге. А что, кроме нее, могло стрястись в такой час?
– Да скажи, пусть не одеваются, прямо с постели – сюда.
– Есть! – не то разочарованно, не то с облегчением вздохнул солдат и ушел.
Зубов прилег головой на карту, левым глазом в уезд Хисарак. Даже закрыв глаза, он видел и Бабурское, и Азрауское ущелья… Ачин… Марульгад… Все эти высотки, перевалы, тропы, укрепрайоны… За каждым пунктом, за каждой стрелкой, за каждым знаком на карте, которые он наносил в эту ночь, тянулся шлейф воспоминаний, заново пережитые удачи, горечь поражений, безысходность утрат. Сколько воюем, сколько бьем моджахедов, помогая Наджибулле, а ни на шаг не продвинулись к победе. Вспомнилась смерть Шпагина. Заныло сердце: «Господи, до чего же я устал! Для чего все это?»
Сонные помятые физиономии Гриши, Ержана и Вовки с хлопающими от недоумения глазами одновременно показались в дверном проеме. «А ведь я их напугал», – только теперь сообразил Зубов, заглаживая вину неформальным обращением:
– Мужики… Я тут карту изобразил для нового комбата. Поглядите, что пропустил. Особенно в ущелье Азрау. Что там было у духов в укрепрайоне?
– Три «ДШК»? Миномет и «ЗГУ», – бодро отрапортовал Ержан, так и не научившийся быть раскованным в присутствии начальства. Хотя вытягиваться сейчас перед ротным в трусах и тельняшке было нелепо, он все же подобрался, рапортуя.
– Да не три, а два, – позевывая и почесываясь, возразил Губин. Вот уж этот и с генералом мог быть запанибрата.
– Знаю точно: три – стал настаивать Ержан, но все склонились над картой и замолчали. Каждый мысленно повторял то, что пережил за ночь Зубов.
– Ось тут родник, – ткнул пальцем Вареник.
– Тоже мне «родник»! – скривился Губин. – Ты как припал к нему, другим не осталось.
– А вот здесь надо отметить победу Губина без единого выстрела, – серьезно добавил Ержан. Все поняли, что подкалывает, но чем, не припоминали. Губин беспокойно сверлил глазами Ержана: ну, говори скорей свою каверзу, я тут же дам сдачи.
– Помните, ночью у костра Вовкины кроссовки сгорели. Паленой резиной всех духов из ущелья выкурило.
– Это называется: солдат спит, а служба идет. Я, может, специально их в костер сунул. Подожди, Ержан, а не у того ли костра ты банку свиного сала слопал? А говорил: мусульманин свинину не ест.
– Когда жрать нечего, можно, – спокойно ответил Ержан, и Губин сник: шутки не получилось.
Олегу не хотелось, чтобы этот добродушный треп иссяк. Сколько скрытой любви, дружбы в этих беззлобных подковырках! Ему самому захотелось включиться на равных в эту веселую болтовню.
– А помните, в Ачине Губин дирижировал хором пленных душманов?
Все мигом преобразились, на разные голоса изображая испуганно поющих пленных: «Мылыон, мылыон алы рос из ыкна, из ыкна видишь ты…» С хохотом ведя мелодию и выкрикивая сквозь смех: «Ведь обучил же духов… всего за полчаса… талант», они не заметили, как вошел подполковник, новый командир батальона, проверявший перед рассветом казармы.
Странная веселая компания никак не укладывалась в параграфы Устава внутренней службы. Пьянка? Ни запаха, ни «натюрморта» на столе. Может, сектанты какие? И самого Зубова, и его подразделение комбату рекомендовали как лучших в разведбате.
– Что здесь происходит?
– Разрешите доложить, товарищ подполковник, рисуем карту для вас, – по всей форме ответил Зубов, стараясь не оглядываться на свою бесшабашную команду, иначе смех не сдержать снова.
Комбат изумленно окинул взглядом «сектантов», недоверчиво шагнул к столу и застыл над ним в наклоне. Выпрямившись, он подобревшим нестрогим голосом приказал:
– Шагом марш в постели! Стратеги в трусах!
Потом снова надолго склонился над картой, ни о чем не спрашивая. Так же молча протянул Зубову руку.
* * *
Ну до чего же не вяжется этот благостный нежаркий весенний день с военными буднями! Это же праздник. Праздник жизни! Пригороды Джелалабада не созданы для войны. За дувалами проплывают цветущие сады, посаженные и выращенные для радости и счастья, на аккуратных делянках дружно зеленеют всходы, обещая довольство и награду дехканам за их неутомимые труды. БТР не дергается, не подпрыгивает, а плавно покачивается на асфальтной ленте – значит, мин можно не опасаться. Можно беззаботно и безвольно подставить лицо и грудь ласковому солнцу и прохладному встречному ветру, опустив ноги в открытый люк. Можно даже не прислушиваться, о чем шумит неугомонный Вовка Губин там, под тобой, в брюхе БТРа, – все равно не услышишь из-за рева моторов и гула ветра. «Господи! – Зубов молитвенно закрыл глаза. – Неужели пронесет? И можно будет наслаждаться этим миром без страха, без опасности в любой момент взлететь на воздух? До замены остались считаные дни… Неужели настигнет?.. Не дай, Господи, свершиться такой несправедливости!»Вдруг кто-то потянул его за каблук. Олег нагнулся, к его уху примостился Вареник:
– Товарищ старший лейтенант, хлопци просят заехать у дуканы.
Они уже двигались по улице города вдоль расцвеченных торговых рядов.
– Зачем?
– Та дембель же пидходе! Щось на подарунки треба.
– Не положено! – официально-холодно отрезал Зубов, но его тут же потащили и за другой каблук.
– Товарищ старший лейтенант!… – по-детски трогательно канючили солдаты и сержанты.
– Ну ладно, – усмехнулся Зубов и велел остановиться у знакомой по предыдущим покупкам лавки. Оставшись на машине, он напутствовал спрыгивающих солдат: – Поторапливайтесь, мужики. Не дай бог, комендантский патруль нагрянет.
Но как тут поторапливаться, когда манят со всех сторон гирлянды огней, горы диковинных фруктов, пестрое изобилие сверкающих иностранных товаров, ароматы жаровен, рядом проплывающие женские фигурки под паранджой, волнующие экзотической таинственностью. Обежать бы все эти бесконечные ряды, поторговаться, прицениться, насмотреться, надышаться… Вареник рассматривает часы. Парнишка, помогающий старому долговязому пуштуну, суетливо подсовывает цветные ремешки к часам. Ержан развернул какой-то дивный платок, играющий цветами павлиньего хвоста. А Вовка уже примеривался изобразить из себя солидного покупателя и заставить старого хозяина побегать вокруг себя на цыпочках, но дуканщик, увидев Зубова, передоверил недовольного Губина парнишке и подошел к машине. Убедившись, что нет лишних глаз и ушей, степенно протянул Олегу зеленую авторучку с электронными часами:
– Бакшиш, командор…
– За что? Я же ничего не купил.
Старик усмехнулся и показал на толпящихся в проходе дукана солдат: за то, мол, что привел покупателей, и снова настойчиво протянул свой «бакшиш». Олег наклонился за подарком и услышал шепот старого пуштуна:
– Каир-Хан помирать. Тебя звал.
Потрясенный Зубов не успел спросить: как, почему? Дуканщик уже возился с покупателями. «Болен? Ранен? – ломал голову Олег, бессмысленно вертя в руках ярко-зеленый «бакшиш». – Да и не это главное. Зачем зовет?» И вдруг с застывшим ужасом обреченного он ясно осознал, что не может не пойти. Если отзывался раньше, когда спокойно можно было и не отзываться, то сейчас невозможно не уважить предсмертную просьбу. «Может быть, это будет последняя мина, такая абсурдная в эти последние афганские дни, но я должен туда идти».
«Ну а что случится, если я не пойду? – размышлял Олег, наблюдая, как возвращаются в БТР с пакетами довольные и веселые разведчики. – Может быть, я уже уехал в Союз? Может быть, он уже умер?» Жаркая волна стыда опалила лицо, он виновато оглядел уже усевшихся в бронемашине ребят, машинально подсчитав, все ли на месте, и дал команду двигаться.
Только тронулись, его снова потянули за каблуки, да так сильно, что он не удержался и рухнул на чьи-то руки и колени. Рассвирепев от этой неуклюжей и неуместной шутки, он распрямился стальной пружиной и, схватив первый попавшийся ворот бушлата, пригрозил:
– Я сейчас здесь кого-то прибью!
В ответ вся разведка весело хором стала скандировать:
– Спа-си-бо! Спа-си-бо!
– За что «спасибо»? – удивился Олег и выпустил воротник, из которого вынырнула физиономия Губина с ответом:
– За дукан, товарищ старший лейтенант! Два месяца ждали удобного случая. Теперь «затарились». – И все охотно стали показывать купленные ботинки, джинсы, часы, косметику…
– Мне бы ваши проблемы! – уже беззлобно пробурчал Зубов, умышленно больно наступил горным ботинком на Вовкино колено и снова вымахнул на броню.
* * *
Скучающий дежурный офицер в центре боевого управления батальона удивленно разглядывал командира разведроты, только что вернувшегося с маршрута и тут же интересующегося, нет ли для его роты каких-то заданий на ближайшие дни.– «Политика национального примирения», – вместо ответа процитировал заголовок лежащей перед ним газеты майор. – Тебе-то что, старлей? Лежи себе, отдыхай, жди замены.
– На 315-ю заставу скоро пойдет колонна?
– На 315-ю? – удивился майор. – Завтра. Повезут воду, дрова, продукты. А тебе-то зачем туда?
– Да, понимаешь, ночной бинокль забыл там.
– Ночной бинокль – штука ценная, – пропел склонный к поучительным афоризмам дежурный. – Ладно, съезди. Скажу старшему колонны, чтобы тебя взяли.
– Спасибо, – козырнул Зубов майору, думая о комбате. Надо приготовиться выслушать разнос за «расхлябанность и небрежное отношение к сбережению военного имущества», изобразить искреннее огорчение и готовность исправить. «Потерянный бинокль» сработал, и разрешение комбата было получено.
С каждым новым шагом Зубов закрывал очередную дверь для отступления. Желание спрятаться за какую-нибудь «объективную причину» смывалось снова горячей волной стыда. И ведь не страх смерти поднимал эти волны. Встречи с Каир-Ханом он уже не боялся, твердо верил, что пуштунский вождь обеспечит его безопасность. Промозгло и липко становилось на душе при мысли, что эта встреча станет известна особистам.
«А не весна ли во всем виновата?» – вдруг подумалось Олегу. Он вспомнил то прошлогоднее весеннее утро, когда взошедшее солнце золотом брызнуло из-за его спины на раскинувшийся внизу полусонный еще кишлак Кандибаг. И кудряво зеленеющие за дувалами садики, и безветренно поднимающиеся дымки очагов, и так ясно донесшееся до его слуха жалобное блеяние чьей-то ярочки, которая словно умоляла не трогать ее беспомощных ягнят, – вся эта милая мирная картина встала тогда преградой на пути его огненной миссии и не позволила дать команду на ее уничтожение. «Вот и сегодня такой же ласковый весенний день. Так хочется домой! А я опять куда-то прусь к черту на кулички», – ругал себя Зубов, трясясь в кабине водовозки, замыкающей колонну тыловиков.
Командир 315-й заставы, знакомый узбек с вечно смеющимися глазами (кажется, Рашидом зовут) встретил его насмешливо:
– Тебя что, из разведки поперли? Командиром водовозки назначили? Заменщику надо быть ленивым и толстым, а ты по заставам шляешься. Бинокль ночного видения? Ну, ты даешь! Неужели надеешься найти? У нас только дальномер лазерный, прицелы ночные. Я сам просил бинокль, не дали. Так что не найдешь. Но я все равно рад тебе. Пошли, заночуешь у меня.
Долго пролежав с закрытыми глазами без сна, Зубов глубокой ночью осторожно встал, оделся и вышел. «Как лунатик», – оценил свои действия, хотя ночь была безлунная. Низкие звезды, непривычно яркие, только подчеркивали аспидную черноту неба и никак не освещали землю, постройки, ряд техники, мимо которых на ощупь ему пришлось добираться до угла продсклада. За ним спуск в сухое русло, а оно уже приведет к кишлаку.
– Часовой! – приглушенно позвал Зубов.
– Я здесь, – отозвался солдат.
– Тебя когда сменяют?
– В пять. А что?
– Пока темно, я схожу, в сухом русле пару мин закопаю. Смотри, не пристрели меня, когда буду возвращаться. Мигну тебе четыре раза.
– Понял, товарищ старший лейтенант. Только вы осторожнее. Духи по ночам вокруг заставы шныряют.
Пройдя с километр по сухому руслу, Олег вытащил из бушлата рацию «уоки-токи» и нажал на кнопку вызова, все еще дивясь своей безрассудности и втайне надеясь, что зов останется без ответа.
«Один… четыре… семнадцать…» – послал он позывные. «Повторяю через минуту, если не будет ответа, вернусь», – внушал он себе. Но рация почти тотчас прохрипела на ломаном русском: «Семнадцать… четыре… один…»
«Ну вот, теперь все. Вперед!» – скомандовал он себе и стал подниматься по правому обрыву русла: в этом направлении должен быть Кандибаг. Минут пять он шел в полной темноте и неведении: туда ли? Где душманские посты? Когда и кого предупреждать о себе?
И вдруг вдалеке засветился костерок. Путеводный маячок! Как-то теплее стало на сердце. Словно к родному, он шагал на этот огонек вольготно и уверенно, изредка мигая фонариком. Без слов и жестов у костра его встретили два моджахеда и повели – один спереди, другой сзади – в глубь кишлака. Ночной Кандибаг только внешне казался спящим. Почти за каждым углом их останавливал окрик:
– Дриш! – И каждому в грудь упирался автомат. Чем ближе к дувалу вождя, тем плотнее была охрана.
Масуд кивнул Зубову, как старому знакомому, жестом ладони освободил сопровождающих и лучом фонарика показал, куда надо идти.
Перебинтованный во многих местах, Каир-Хан лежал на широкой кушетке, тяжело дыша. Вокруг, освещенные тусклым светом керосинового фонаря, стояли рослые мужчины, очевидно, телохранители. «А где же врачи?» – подумалось. Увидев устремленные на себя отрешенные от суеты глаза Каир-Хана, Зубов в почтении склонил голову и прижал правую руку к сердцу, как это делали вошедшие с ним моджахеды.
– Что произошло с вами, вождь? – первым заговорил Зубов. – Неужели кишлак накрыла наша артиллерия?
– Мой кишлак накрыла ваша авиация, – с трудом ответил Каир-Хан. Телохранители, как по команде, бросились приподнимать его, подушками придавая удобное положение. Вождь пошарил рукой под подушкой и передал что-то одному телохранителю, тот другому, и вот Зубову протягивают бесформенный осколок советской бомбы величиной с ладонь.
– Вы свой смертоносный металл видите не таким, – в жуткой тишине отрывисто скрипел голос Каир-Хана и доносил до сознания Олега шепотом переводчика смысл скрипучих слов. – Для вас эти бомбы, ракеты, снаряды, наверное, красивы. К нам же они прилетают такими вот безобразными комьями. Пулю можно послать прицельно. А эти страшные уроды не разбирают, где воин, где женщина, где ребенок… Восемнадцать убито, двадцать ранено. О, Аллах! Сколько же горя вы принесли на нашу землю!
В тягостном молчании под направленными на него взорами Зубов, потупясь, долго вертел в руках осколок, не зная, как поступить, что говорить.
– Я скоро умру, командор, – снова заговорил вождь. – Хотел бы перед смертью увидеть тебя, чтобы закончить наш спор. Запомни, шурави, народ, который сражается за свою свободу, на своей земле, победить нельзя. Уходите с нашей земли, командор. Уходите скорее… – Дыхание Каир-Хана стало учащенным. Он справился с кашлем и продолжал: – Снарядами и бомбами вам не усмирить Афганистан. Если у тебя есть душа, пусть ей доскажет за меня этот кусок металла, который убил Каир-Хана. Да поможет нам Аллах! – И устало закрыл глаза. Осколок обжигал руки, Олег перестал его вертеть и положил в карман бушлата. Выпрямившись, он стал ждать момента, чтобы попрощаться.
Не открывая глаз, Каир-Хан проговорил слабеющим голосом:
– Ты о чем-то хочешь спросить, шурави?
– Да, Каир-Хан. Почему моджахеды не боятся смерти?
Вождь снова напрягся, открыл глаза и долго вглядывался в лицо молодого человека, которому еще долго жить, носить смятенную душу, терзаться безответными вопросами.
– У меня уже нет времени отвечать тебе. Пусть поможет тебе священный Коран. – Оттуда же, где лежал и осколок, он стал доставать книгу, ему помогли, тем же путем через несколько рук она дошла до Зубова… – Сам разберешься, если захочешь… А теперь прощай. О, Аллах…
* * *
Могучий Ил-76МД, погасив скорость, под зычное «Ура!» всего своего пузатого нутра, набитого живыми, а потому радостными и полупьяными от счастья «дембелями» и «заменщиками», мягко подкатил к таможне, где уже выстроилась очередь из ранее приземлившихся.Все хорошо! И земля родная, советская, и таможня наша, советская. И очередь наша. Ура! Ура! Ура! Три часа на солнце? Пустяки! Давай, синемундирный таможенник, смотри, какой классный свитер везет в родной Тугулым Вовка Губин. Замри, Сонька Прокушева! А какой павлиний платок накинет на плечи Карлыгаш Ержан Сарбаев! Целый взвод племянников Вареника будет щеголять в электронных часах, отштампованных в Гонконге.
Строгий неулыбающийся досмотрщик порылся в чемодане Зубова и наткнулся в углу на газетный сверток.
– Это что?
– Книга.
– Что за книга? Это же Коран. Его нельзя провозить.
– Ну почему? Это же не антисоветчина, не наркотики.
– Сказано: нельзя! Не положено.
Зубов обеими руками вцепился в книгу и не отдавал ее таможеннику. Тот нажал кнопку, пришли еще двое, помогли произвести «полный» досмотр, унизительно ощупывая и выворачивая все карманы и складки. Олег только обреченно и безнадежно умолял оставить книгу… Бесстрастно-пустые глаза таможенников равнодушно перебрали все его вещи, добавили к Корану две кассеты «афганских» песен и разрешили, наконец, ступить на родную землю.
Полковник А.А. Устинов,
кандидат филологических наук,
член Союза писателей России
Сноски
1 Когда-то американский поэт Роберт Фрост, говоря о скромности, признался, что ему трудно называть себя поэтом («Это все равно, что сказать: «Я – красавец!»), поскольку признание поэтического дара предполагается извне, предполагается и скромность личности, претендующей стать поэтом, – надо ждать, когда другие назовут тебя поэтом, а не бить себя в грудь: я поэт.
<< Назад
