Перед отъездом я попросила Петра Гавриловича построить в глубине леса землянку для тех товарищей, которые захотели бы бежать. Многие из нас считали, что избежать поимки легче, если какое-то время оставаться на одном месте, даже под самым носом у врага, пока тот обшаривает окружающую местность. Я оставила на эту работу 100 рублей – деньги, которые сумела втайне привезти из Петербурга. Землянка была построена, но казаки нашли ее и разрушили. Вероятно, при ее строительстве не проявили должной осторожности.
С первых же дней прибытия в Баргузин я начала подготовку к задаче, которую поставила перед собой, и считала, что вскоре окажусь на свободе. В этом городке я нашла молодых, здоровых, решительных товарищей, готовых на любой риск и презиравших опасности и лишения. И тем не менее прошло два года, прежде чем мы пустились в путь по глухим пустыням Восточной Сибири.
Покидая Кару в кибитке, я пожирала глазами далекие степи, окаймленные округлыми вершинами Забайкальских гор. Мне казалось, что не представляет никаких проблем спрятаться в этих горах или в бескрайней тайге, где даже дикие звери боятся человека. Двое храпевших рядом со мной казаков часто возвращали меня из мечты в реальность. Один из них постоянно наступал мне на ногу. Это было очень неудобно, и мне хотелось только одного – чтобы он проснулся. Я прекрасно знала, что имею право растолкать его и попросить убрать ноги, но не могла вымолвить ни слова, так как с детства привыкла уважать чужой сон. Когда моя нога очень уставала, я повторяла себе в сильном раздражении: «Разбуди их! Какая глупость – терпеть такие вещи!» И тем не менее, на протяжении всего пути в тысячу верст я ни разу их не разбудила.
Моим стражам было совершенно наплевать на то, что я – «преступница». Я угощала их чаем, а они снабжали меня сухарями. Они стелили в кибитке сено, старались не ругаться и останавливались там, где, как им казалось, нас приветит хозяйка дома.
Я мало что помню об этом путешествии, потому что оно меня не интересовало. Меня полностью поглощали планы побега. Вспоминаются только два случая. В Чите начальник полиции приказал поселить меня в гостинице «Май» и велел ее владельцу, полковнику Маевскому, поляку, сосланному после восстания 1863 г., содержать меня за счет правительства. Вероятно, он поступил так по приказу властей из Кары.
По какой-то причине мы провели в Чите два дня. Хозяин гостиницы, чтобы развлечь меня и своих постояльцев, также ссыльных поляков, приглашал нас в гостиную на чай. Я внимательно прислушивалась к разговору умных молодых людей. Маевский был старым морским капитаном, опытным и задумчивым человеком. Один из молодых людей горько сожалел о его бесплодных усилиях, загубленной молодости и потере богатства.
– Как вы могли пожертвовать собой? – восклицал он. – Нам дана только одна жизнь, и мы должны наполнять ее удовольствиями.
– Вы правы, – тихо ответил Маевский, – но именно потому, что нам дана лишь одна жизнь, мы не должны жить как свиньи, если хотим умереть как мужчины.
Второй случай произошел при смене лошадей на одной из станций. К кибитке подошел какой-то господин и заговорил со мной. У него был польский акцент. Он сказал:
– Вы едете в ссылку, и вам понадобятся деньги. Пожалуйста, возьмите у меня столько, сколько вам нужно.
Такая доброта со стороны незнакомца посреди глухих мест согревала душу, но я отказалась, искренне поблагодарив его. Впоследствии я узнала, что это ссыльный поляк, сумевший разбогатеть на золотых приисках Баргузина.
Когда мы приближались к Байкалу, я заметила, что на одной из станций ямщики в своих деловых разговорах постоянно повторяют имя «Лондониха». Мне стало любопытно, что это за всемогущая особа. Я узнала, что ей принадлежат все рыбные промыслы и мастерские. Один человек рассказал мне:
– Мы все ей задолжали. Она – умная, но очень вспыльчивая женщина и начинает свару по малейшему поводу. Ее все боятся – и из-за ее богатства, и из-за ее сварливости.
Она была жена еврея-талмудиста, который тоже явно боялся ее и не вмешивался в ее дела. Будучи грубой, деспотичной женщиной, она требовала от всех уважения и почтительности. (Много лет спустя, когда я в каком-то смысле попала к ней в зависимость, она сурово покарала меня за былое неуважение к ее власти.)
Лондониха и гигантский торос на льду Байкала стали моими главными впечатлениями от дороги из Кары в Баргузин. Торос – это ледяная глыба, поднимающаяся над ледяным полем. Тот торос, о котором я говорю, образовался в декабре, когда замерзал Байкал, под воздействием сильных бурь и ветров. Байкал стал непроезжим до конца февраля, когда ледокол «Ермак» начинал прорубать путь во льду. Озеро замерзало целиком, и ледяные глыбы высотой в несколько метров создавали вдоль берега настоящую стену.
Примерно посередине восточного побережья Байкала в него впадает извилистая, стремительная река Баргузин, начинающаяся среди забайкальских хребтов. Долина Баргузина узкая, скалистая и заросла лесом. В ней, как в трубе, скапливается холодный воздух с замерзшего Байкала, и ехать по долине было ужасно холодно.
Баргузинская полиция ожидала меня. Помощник исправника спросил:
– Вы, наверное, хотите жить вместе с вашими товарищами?
– Да, конечно, – ответила я.
Меня отвели в дом к старику Бутлицкому, где жили трое ссыльных – Николай Сергеевич Тютчев, Константин Яковлевич Шамарин и Дмитрий Григорьевич Любовец. Первые двое были сосланы в административном порядке, последний по приговору суда; но в то время разница между двумя этими категориями существовала только на бумаге. Считалось, что административно-ссыльные не лишены своих прав и обладают некоторыми привилегиями; однако на практике им приходилось даже хуже, чем сосланным по суду, потому что не существовало никаких положений, защищающих их, и они во всем зависели от капризов местных властей. Вся их переписка просматривалась полицией, и им строго запрещалось покидать место жительства. Их попыткам вести просветительскую работу и контактам с населением ставились всяческие препоны, а охота или владение огнестрельным оружием считались преступлением.
Я знала все эти правила и была приятно удивлена, узнав, что они здесь не соблюдаются. Исправник, его помощник и подчиненные им шесть – восемь казаков не притесняли наших товарищей и закрывали глаза на небольшие отступления от правил. Причиной тому отчасти была отдаленность этих мест, а отчасти то, что полиция – единственная власть во всей округе – больше интересовалась своими доходами, чем вопросами политики. Впрочем, я думаю, что главным образом сказалась жизнерадостность, приветливость и общительность всех трех молодых людей, особенно Тютчева. У него было крепкое тело и красивое лицо – то серьезное, то веселое, то беззаботное, то гордое, то решительное и отважное. В минуты опасности он всегда шел впереди, но не придавал особого значения своему мужеству. Его горячее сердце и пылкий темперамент требовали выхода в интенсивной деятельности, а безделье и скука ожидания были для него почти невыносимы. В отсутствие творческой работы он порой направлял свою энергию в сферы, которых не одобряла его совесть. Он заглушал стремление к излюбленной работе вином, женщинами и песнями. Двое других страдали вместе с ним и прибегали к тому же лекарству, но, будучи слабее своего вожака, не могли сравняться с его блеском и отвагой.
Едва познакомившись с ними, я сразу же спросила:
– Как вы готовитесь к побегу?
Оказалось, что они размышляют над этой проблемой и заводят знакомства, но еще не предпринимали ничего определенного. Они сказали, что еще не уверены, на кого из их знакомых можно смело положиться. Поэтому я начала руководить их работой в этом направлении, так как каждый день ссылки казался мне греховным и больше меня ничего не интересовало. Я заводила друзей и совершенно искренне им помогала, но подсознательно всегда помнила о возможности использовать их в своем великом предприятии. Мои молодые товарищи старались делать все необходимое для осуществления моих планов, но их мысли, в отличие от моих, были направлены и на другие темы, я же все свои поступки и замыслы подчинила одной-единственной цели. Мои товарищи уже знали многих людей и в самом городке, и в его окрестностях. Баргузин не имеет никакого значения как культурный центр, но представляет собой довольно важный деловой центр для рабочих и владельцев золотых приисков в южной части Олекминской системы. Весной и осенью рабочие, направлявшиеся на прииски или покидавшие их, останавливались в Баргузине, забирали свой заработок и растрачивали его в игорных домах либо пропивали. Через поселение постоянно проезжали управляющие, персонал и шахтовладельцы, привнося в него оживление. Мы их всех знали. Они были рады знакомству с новыми интересными людьми, хотя, естественно, не могли принести никакой пользы мне с моими планами.
Я понимала, что бежать из Баргузина очень трудно вследствие его географического положения. За исключением двух государственных почтовых пароходов, навигации в Сибири не было, как и железных дорог. Путь из Баргузина на запад преграждал Байкал. На севере и востоке к городку подходили горы, покрытые тайгой. Единственная дорога вела на юг вдоль озера к Верхнеудинску на главном сибирском пути, который протянулся от Балтийского моря до Тихого океана, но бежать по этой дороге было безрассудно, так как там негде было спрятаться от погони, и быстрый арест беглеца был бы неизбежен. Таким образом, вся надежда была на дикие горы. Если пересечь их на восток, точно по прямой линии, как летают птицы, то за шесть или семь дней быстрой ходьбы можно было добраться до Читы и далее до Владивостока, откуда до поздней осени ходили пароходы в Америку.
Тщательно исследовав ситуацию, мы решили отправиться этим путем. Забайкальская тайга не похожа на западносибирскую. В Западной Сибири тайга представляет собой равнину, покрытую глухими лесами, в которых водятся дикие звери, но препятствий там гораздо меньше, чем в горной тайге. Глядя на карту, невозможно получить ни малейшего представления об истинном характере этой местности. Судя по карте, она покрыта довольно однообразными выветренными хребтами различной высоты, но на самом деле вся обширная область на тысячи верст к востоку и северу от Байкала представляет собой высокое плато, изрезанное высокими и низкими кряжами. Горные ручьи, в июле и августе бурные и полноводные, а в остальное время года едва заметные, прорезали в этих кряжах бесчисленные глубокие ущелья, склоны которых порой так отвесны, что их не заметишь, пока не подойдешь к самой кромке. Сами эти ущелья невозможно пересечь из-за валунов, упавших деревьев и земляных насыпей. Есть и не такие глубокие ущелья, тоже с отвесными стенами, которые порой разрушены потоками воды и поросли травой, кустарниками и даже лесами. Настоящих долин в этих горах очень мало. Местные жители используют их весной как пастбища для оленей и даже для лошадей и коров, строя для себя хижины, а для животных – загоны. Но эти долины попадаются так редко, что их отделяют сотни и даже тысячи верст, и известны они лишь туземцам, торговцам спиртом и золотоискателям. Тот, кто не знаком с тайгой в любое время года, наверняка в ней пропадет, каким бы храбрым и умным человеком он ни был.
Шамарин и Тютчев с готовностью согласились вместе со мной пересечь забайкальскую тайгу. Мы прекрасно понимали, что это предприятие не удастся без проводника, который знает тайгу и ходил по ней в избранном нами направлении. После нескольких тайных вылазок в соседние горы мы вдвойне убедились, что проводник необходим. Во время одного из этих походов мы с одной из горных вершин смогли взглянуть на море гольцов к северу от Байкала. Серые глыбы походили на волны какого-то фантастического океана, навечно замороженные холодным дыханием полярных льдов. На вид эти пустыни были совершенно безжизненны.
Дело было в июле, но солнце жгло так, как может жечь лишь в середине северного лета. Хотя мы были очень легко одеты, по нашим телам струились ручьи пота. Однако на гольце мы постепенно остыли и жара уступила место почти болезненному ознобу. Мы обошли гору кругом и начали спускаться к маленькой речке Бамной по толстому слою льда, который не в силах было растопить короткое лето. Держаться на ногах нам помогали альпенштоки с железными остриями.
Мы совершили этот поход в компании двух охотников, которые много раз были в тайге. Мы отсутствовали три дня, но никто нас не хватился, так как мои товарищи часто уходили на охоту, несмотря на официальный запрет. Они были так жизнерадостно-отважны и веселы и в то же время держались с такой гордой независимостью, что начальство не вмешивалось в их дела, хотя внимательно следило за ними издалека.
В общем, мои молодые товарищи пользовались большой популярностью среди местных жителей, так как хорошо платили за малейшие услуги и с готовностью делились своим имуществом. Но в городе жило несколько враждебно настроенных людей, которым не нравилось, что власть не относится к этим ссыльным как к изгоям и они сами себя не считают таковыми. По прибытии в Баргузин я обнаружила, что моих товарищей ненавидят трое выродков-невежд: священник, начальник местного гарнизона и самый богатый купец в городе – а впоследствии их злоба только усилилась вследствие личных конфликтов. «Преступники», представлявшие собой самых интересных обитателей города, становились предметом множества ссор и сплетен, но молодые люди лишь смеялись, поскольку интересовались охотой, а постоянные контакты с местными охотниками давали им много возможностей получать информацию и находить надежных помощников. Я тоже познакомилась со многими интересными людьми; но большинство из них были дружелюбно настроенные поляки, которые занимали ответственные должности на рудниках и поэтому не могли ничем помочь, слишком хорошо зная, как опасно оказывать малейшую помощь государственным преступникам. Они даже пытались уговорить нас отказаться от опасной затеи. Многие из них работали на золотых приисках и были хорошо знакомы с опасностями тайги. Они отваживались лишь на относительно короткие путешествия в самых благоприятных условиях, в сопровождении людей, с лошадями и запасами провизии, мы же собирались почти без всякого оснащения нырнуть в неизвестность, где нас не ждало ничего, кроме опасностей и тягот.
В качестве помощников мы избрали четырех николаевских солдат, которые давным-давно дезертировали и жили в Баргузине под вымышленными именами. На руках они носили клеймо «Б» – «бродяга», но были честными, трудолюбивыми русскими людьми и женились на сибирских девушках. Двое из них были раскольниками, и все четверо выделялись своим уважением к семейной жизни.
Один из них, Григорий Яковлевич Соловьев, шесть месяцев провел в тайге, добывая золото и древесину. Павловна, его жена, жила все это время на одном лишь чае. Вернувшись, муж принес не только золото, но также масло, мясо и рыбу, и Соловьевы устроили пир для себя и своих друзей. Весной запасы пищи подошли к концу, и отважный Григорий оседлал двух лошадей, наполнил мешки провизией и снова пропал. Его вылазки в тайгу были очень опасными. Его подстерегали половодья и лавины, казацкие пули и встречи с другими браконьерами. Его очень любили за благородный и дружелюбный характер. Он и его жена стали нам ближайшими друзьями и советниками в нашем предприятии. Григорий хотел бы нам помочь, но не рискнул стать нашим проводником, хотя проводник из него бы вышел отличный. Поскольку сам он не брал на себя такую роль, мы попросили его найти честного человека из числа «таежных волков».[46]
Он познакомил нас с одним из старожилов – стариком, который также был беглым солдатом; он всегда выступал против начальства и в конце концов украл казну своего полка и закопал деньги. Отбыв срок на каторге, он несколько раз пытался вернуться в Россию за деньгами, но пока что это ему не удавалось. Он жил в деревне в 40 верстах от города. Этот старик был умным и деловитым человеком и пользовался большим влиянием среди местных жителей. Соловьев сказал нам, что если он не сможет рекомендовать надежного проводника, то, значит, найти таких невозможно, так как все известные ему надежные люди не желают рисковать. Участвовать в нашей затее желали многие, но все они были ненадежны.
Мы попросили Соловьева написать старику и пригласить его к нам, чтобы можно было с ним поговорить. После множества предосторожностей тот наконец явился и сказал нам:
– Вы поставили перед собой очень сложную задачу. Не думаю, чтобы вам удалось ее выполнить. О вашем исчезновении узнают по всей Сибири. Вероятно, вы не доберетесь до Читы, но, если это вам удастся, вдоль всего пути до Владивостока вас будут ждать ловушки. Кроме того, вам придется пройти тысячи верст по горам, где опасны не только дикие звери, но и туземцы.
В ответ мы только повторяли:
– Найдите нам проводника. Мы хорошо ему заплатим и снабдим его оружием, главное – найти его.
Он отказался это делать, сказав:
– Я не знаю никого достойного и опытного. Чтобы хорошо знать тайгу, надо регулярно в ней бывать. Тайга капризна, опасности налетают внезапно. Тот, кто побывал в ней однажды или дважды, не может считать, что узнал ее. Я знаю одного честного человека, который носил золото в Читу. Но сейчас от него не будет никакой пользы. Он забыл все тропы и собьется с пути.
С меня было довольно. Неужели у нас самих нет голов на плечах? Разве мы не можем исправлять ошибки проводника? У нас есть карта и компасы и будут деньги, оружие и провизия. Мы решили обратиться к этому человеку, который ходил в Читу, раз нам гарантируют его честность.
Мы немедленно начали собираться в путь, но выяснилось, что это легче задумать, чем сделать. Нужно было достать паспорта для всех нас. Выяснилось, что деньги и лошадей мы сможем добыть лишь при условии, что начнем заниматься сельским хозяйством. Время шло. Миновал целый год, в течение которого мы активно вели шифрованную переписку и втайне покупали оружие.
Тем временем Дмитрий Григорьевич Любовец женился на местной повивальной бабке, получил постоянное место учителя и тем самым лишился стимулов к побегу. Нас осталось только трое. И Шамарин, и Тютчев устали от жизни в Баргузине. Тютчев особенно томился без серьезной конспиративной работы, которой он занимался, когда был членом группы «троглодитов» в Петербурге, из которой вышел ряд виднейших деятелей движения «Народная воля».
<< Назад Вперёд>>
