С. И. Прокофьев. Из пережитого
В Центральном рабочем кружке делегаты являлись не просто от своих кружков, а как бы от части города, например, я являлся первое время представителем не только своего кружка, но также и от кружков заводов Листа, Грачева, Брестской дороги, Курской; таким образом, в Центральном рабочем кружке имелись обширные сведения о настроении рабочих всех фабрик и заводов города Москвы. Мы были в курсе дела. Узнавали, какая литература требуется; какая больше идет, обсуждали, как лучше вести пропаганду, способ пропаганды.
К рабочим подходили не только с разговорами о нашем положении, а о капиталистическом строе, о социализме, иногда некоторые рабочие в своих кружках среди более отсталых рабочих начинали со священного писания, с евангелия. Этим особенно отличался рабочий Немчинов. В его квартире собирались рабочие, которые любили послушать беседы; он сначала читал евангелие, а затем переходил к беседам о положении рабочего класса и т. д. Эти кружки особенно любил посещать С. И. Мицкевич. Рабочие незаметно для самих себя втягивались в обсуждение различных вопросов, заинтересовывались политикой и постепенно становились политически мыслящими.
Нашей задачей было пробудить интерес в рабочих к политическим вопросам, заставить их думать, и не только думать, но и создать в них потребность в обмене мыслями не только с нами, но и с интеллигентами. Это было время тяжелое. Сейчас смешно вспоминать об этом, а это было так. Я помню, когда я приходил к рабочему Константинову, у него была жена, какая-то вздорная баба, и как только он поднимался со мной идти, она кричала на мужа: «Куда ты идешь? Вы царя собираетесь убить, проклятые. Вот пойду и донесу». И этим она заставляла его оставаться дома, а мне приходилось ее избегать. Константинов при встрече потом говорил: «Вот проклятые бабы, а без них тоже нельзя жить».
Рабочие сначала очень чуждались интеллигенции, а потом уже постепенно стали привыкать. Это я говорю о старых рабочих, закоренелых. К ним надо подходить умеючи. А старые рабочие играли в мастерской большую роль. На молодежь не так обращали внимание, а уж если заговорил старый рабочий, то это выходит как-то солидно, и разговор старых рабочих оставлял заметный след. Вот почему и приходилось прибегать к разным способам пропаганды. И способ рабочего Немчинова был очень удачный. Во время таких собраний у Немчинова велись разговоры обо всем, на разные темы. И вот такими условиями пользовался С. И. Мицкевич. Он со своей обычной скромностью умело направлял разговоры на животрепещущие темы, и собрания выходили очень интересными. Несмотря на тесноту, жарищу и духоту в комнате Немчинова, время проходило очень интересно и оживленно. Когда выходил я с С. И. Мицкевичем от Немчинова, провожал его до дому и шел обратно, у меня было хорошо и бодро на душе. Я очень оберегал эти собрания от ненужных следов и постоянно проверял, нет ли какой-либо слежки за мной и Сергеем Ивановичем, но ничего подозрительного не замечал. Так дело шло до ареста Сергея Ивановича.
Расскажу об его аресте. Дело было так: за литературой я старался ходить днем, думая, что это не так опасно. И вот как-то я шел к Сергею Ивановичу за литературой. Он должен был приготовить и напечатать, кажется, какое-то воззвание; он тогда жил с Александром Николаевичем Винокуровым. Только вошел к ним в квартиру, меня встретила старуха, прислуга Александра Николаевича, замахала на меня руками: «Скорей,— говорит,— уходите, их забрали». Я вернулся домой ни с чем. Мне было тяжело, больно и обидно. Я остался без руководителей. Этот удар, казалось, был непоправим, и, когда я рассказал рабочим, что мы потеряли, многие приуныли и задумались. Помню, когда собрались у меня рабочие Семенов, Миролюбов, Немчинов, мы молчали, думали и только покряхтывали, сидели как на похоронах; потом Миролюбов встал, развел руками и проговорил: «Ничего не поделаешь, надо терпеть и продолжать работу». Мы разошлись и стали работать самостоятельно.
Подошла весна 1895 г. Возникла мысль праздновать 1 Мая. При обсуждении этого вопроса в Центральном кружке возникли прения. Было решено отпраздновать этот день, сделать смотр своим силам. Некогда я этот вопрос поставил среди своих товарищей, собравшихся у меня, то решили праздновать втихомолку, не делать шума, старались, как бы не напортить нашей работе,— боялись провала. Товарищи говорили: еще рано заявлять о себе, у нас еще очень мало сил для выступления и что мысль о праздновании сейчас — это мысль интеллигенции; надо ждать, когда эта мысль выльется из среды самих рабочих, тогда это будет прочнее и тогда уже наши провалы не принесут большого вреда нашему делу. Ввиду таких соображений было решено не участвовать на общем праздновании, и поэтому рабочие Брестских мастерских, заводов Листа и Грачева не приняли участия в общем праздновании 1 Мая.
Весною 1895 г. на Брестскую дорогу поступил помощником машиниста Борис Кварцев. Я познакомился с ним и через него познакомился со студентом Колокольниковым. Это знакомство продолжалось недолго, но все-таки я через них доставал литературу, которая также шла в дело. Не помню через кого, у меня было знакомство со студентом Дурново, у которого я с рабочим Немчиновым очищал квартиру. У него ожидался обыск, а на квартире имелся печатный станок и шрифт. Надо было во что бы то ни стало этот станок вывезти. Я с Немчиновым подъехал к его квартире на извозчике, взяли станок и увезли его к знакомому Немчинову лавочнику и там спрятали. Потом, в 1895 г., в августе, у меня сделали третий обыск; хотя ничего не нашли подозрительного, только стихотворение рабочего Полякова «Награда», по все-таки меня арестовали и посадили в Арбатскую часть, а потом перевели в тюрьму, в Каменщики, в одиночку № 93.
В одиночке я сильно страдал за свою семью и особенно за сестру, которая училась на акушерских курсах, боялся, что она не кончит, а пристав, который сопровождал меня в тюрьму, сказал мне, что арестовали и мою сестру. Потом оказалось, что это он наврал, и я месяца через два получил письмо от сестры; она писала, что окончила курсы и что у нее уже есть практика. Это меня сильно успокоило, и уже одиночка была для меня как пух: мне было весело и даже приятно, что я сижу в тюрьме и где-то близко около меня сидят Сергей Иванович и Александр Николаевич и что я вместе с ними. Хотя при допросе мне показывали в жандармском отделении карточки их, а также карточки и других знакомых, я от. всякого знакомства отказался, а насчет стихотворения Полякова сказал, что это попало мне с книгой, которую я взял у студента Вержболовича, который уже умер. Гуляя как-то по тюремному двору, я увидел Миролюбова, который поступил в тюремную мастерскую. Проходя по двору и увидя меня, он весело улыбнулся, и я почувствовал, что на воле все обстоит благополучно. Миролюбов поступил в тюремную мастерскую работать, как потом мне говорили товарищи, со специальной целью завязать связи с арестованными.
Месяцев через шесть меня из тюрьмы выпустили и предложили выехать куда угодно, кроме столиц и университетских городов. Я выбрал город Екатеринодар, и в 24 часа был туда выслан. Меня провожали на станцию, кроме околоточного, и товарищи. Мне было тяжело уезжать, не хотелось покидать Москву и расставаться с товарищами и работой. Вся моя работа промелькнула в памяти, и особенно четко припомнился такой случай: незадолго до ареста я познакомился с рабочим из депо; это был кузнец, фамилию его не помню, пожилой человек. Я с ним много говорил, и он первый раз пришел ко мне за книгой. Мы попили чаю, прочитали «Речь Варлена», потом он встал, перекрестился, поцеловал меня, потом книгу, бережно сложил ее и вышел. С этого времени он энергично стал работать и распространять литературу.
Вспоминая все это, я верил в рабочее дело и думал: прошли те времена, когда, как писал Герцен, у мужика было такое место, на котором, кто хотел, тот и расписывался. Скоро настанет другое время, и это время должно непременно прийти. Если от одного рабочего зависело застопорить машину и остановить всю фабрику, то что же могут сделать все рабочие, когда соединятся в одно. Это такая сила, которую побороть нет средств.
Сб.: На заре рабочего движения в Москве. М., 1932, с. 109—113. Печатается с сокращениями.
1 Как отмечает С. И. Мицкевич, С. И. Прокофьев здесь преуменьшает свою роль в деятельности «шестерки»: в действительности он «был энергичнейшим, неутомимым и умелым организатором рабочих кружков, в ряде которых сам руководил занятиями (сб.: На заре рабочего движения в Москве. М., 1932, с. 109).— 46.
2 Имеется в виду создание в апреле 1894 г. Центрального рабочего кружка, положившего начало московскому «Рабочему союзу».— 46.
<< Назад Вперёд>>
