А. Д. Карпузи. На перевалах
Москва захватила меня. Город, заводы, фабрики своими колоссальными размерами говорили и о колоссальности работы и гигантской мощи рабочего класса. Сами рабочие показались мне внутренне глубокими, стойкими, пролетарски цельными, без налета лощености южного рабочего. В массе было большое количество крестьян, не потерявших связи с деревней, квалифицированный же рабочий — токарь, слесарь, монтер — составляли кадры авангарда пролетариата, но не вышколенного, не выправленного в революционной работе.
Вскоре я, услышав о революционной работе на заводе Вейхельта, перешел работать на этот завод и там познакомился с рабочими-революционерами — с слесарями Хозецким Александром и Бойе Константином. Далее познакомился я с ткачом Поляковым, с слесарем Миролюбовым и многими другими представителями рабочих различных фабрик и заводов, группировавшихся вокруг Центрального рабочего кружка на квартире Бойе, на Немецкой улице. Организация рабочих возглавлялась организацией интеллигентов-марксистов.
Рабочая революционная среда в Москве поразила меня глубиною и закалкой своего самосознания, уровнем идейного содержания. Знакомясь и приглядываясь индивидуально к каждому, зная условия его каторжного труда, зная ничтожное количество его свободного времени и ничтожное количество литературы, из которой он мог черпать лишь крупицы знаний, я поражался внутренней силе каждого, при помощи которой эти крупицы знаний он превращал в богатый внутренний материал — в целый законченный внутренний мир рабочего-революционера, ясно осознающего свои классовые исторические задачи. Таковы были Хозецкой, Поляков, Прокофьев и многие другие активные работники из рабочей среды.
К интеллигенции я относился вообще с предубеждением. По приезде в Москву я слышал от своей землячки и старого товарища С. И. Мурадовой о марксистском кружке Калафати, Давыдова и других. Хотя этот кружок меня заинтересовал, но я не искал связей с ним.
Организация рабочих меня поставила в связь с организацией интеллигентов — Мицкевича, Винокурова и Мандельштама. Вскоре, в один из воскресных свободных дней, меня повели на квартиру Мицкевича. Там я застал Винокурова и Мандельштама. Этот кружок интеллигентов меня заинтересовал как той работой, следы которой я видел в рабочей среде, так и теми отзывами, какие мне давали о нем рабочие. Еще до личного знакомства с этим кружком он был для меня авторитетен.
Мицкевич Сергей Иванович в среде рабочих пользовался особым авторитетом. Винокуров посещал нас на Немецкой улице, мы его звали теоретиком. Мартын Мандельштам был нашим весь. Он часто у нас бывал; юный, горячий, честный, он всегда пылал революционным огнем и любовью к нам.
1893 и 1894 годы прошли в организационной работе. Была сорганизована рабочая касса для покупки литературы и поддержки забастовок. Производилась переброска товарищей на те заводы или фабрики, где нужно было создать ячейку или упрочить таковую.
Выпускались время от времени листовки агитационного характера. Листовки эти клеились на стенах наших тогдашних клубов — уборных, в которые сходились покурить и побеседовать рабочие.
Эти листовки обыкновенно вызывали прения и разговоры среди рабочих, и нередко там, в зловонии ретирада и в чаду махорки, шлифовалась рабочая мысль, охватывавшая после того широкие массы рабочих. Листовки я помню: «Много ли мы зарабатываем», «Долго ли мы живем» и много других по поводу разных случаев из нашей рабочей жизни, как, например, молебен на заводе Доброва и Набгольц с угощением архиерея и взысканием этих расходов с рабочих.
В 1894 г. у Вейхельта сорганизована была забастовка. Требования: повышение заработной платы (расценок на сдельные работы) главным образом, так как систематически Вейхельт сдельщину понижал. Полиция стала на ноги. Нас стали излавливать по трактирам и заставлять силой идти на работу. Вейхельт грозил преследованиями и вызовом войск. На это я ему написал письмо, переписанное рукой Пелагеи Сергеевны Мокроусовой (она всегда принимала горячее участие в наших делах, ведала рабочей кассой, работала в то же время в нашем главном центре). В письме было ему сказано, что если он желает спровоцировать нашу экономическую борьбу с ним и добьется вмешательства в забастовку полиции и войск, то за неизбежные в таком случае жертвы он будет отвечать перед нами.
Забастовка у Вейхельта была выиграна. Организационная работа продолжалась в масштабе все более широком.
Работа наша усилилась с приездом товарища Спонти. Он приехал из Западного края, где пролетариат Польши и Литвы имел уже опыт и практику марксистского революционного рабочего движения. Тов. Спонти внес в наше дело организационную партийную выправку.
С его приездом был сорганизован союз, объединивший все наши кружки, созданные на заводах и фабриках Москвы. Были завязаны связи с рабочими Орехово-Зуева, Коврова и Тулы.
Лето 1894 г. провели в напряженной работе. Работа делилась по кружкам и районам между членами Центральной рабочей организации. Хозецкой, Поляков, Прокофьев, Ананьев, Петров, Бойе Константин и Федор и другие участвовали в работах различных районов Москвы.
По вечерам и праздникам мы посещали кружки, где вели чтение и беседы. Мне поручили кружки заводов Доброва и Набгольц, Листа, Гоппера, Бромлея. Такие кружки иной раз соединяли в себе рабочих разных заводов. В нашей работе помогала интеллигенция, присылая нам на подмогу из Центральной организации интеллигентов для занятий в кружках. Из них, помню, приходили студенты: Жданов, Рязанов, Колокольников, ведшие занятия в кружках. Устраивались часто прогулки за город, где рабочие выступали и говорили по различным вопросам нашей работы. Помню, такая экскурсия была предпринята на Воробьевы горы. Почему-то остался в памяти Владимир Бонч-Бруевич на этой прогулке. Запечатлелась его фигура в комичной позе, когда он близорукими глазами всматривался сквозь очки в массу появившихся рабочих — молодых, здоровых, с песнями, с шумливым весельем.
Не помню, были ли речи, но частичные общие беседы наверное были, вообще дурачились и веселились и с песнями вернулись в город.
Лето прошло в живой организационной работе. Осенью, по решению нашей организации, я поступил на завод Гоппера, где нужно было усилить работу нашего товарища, рабочего Самохина, у которого был кружок модельщиков. Вдвоем наша работа охватила все цехи и особенно механический. Месяца через два или три я был назначен на завод Гужона. Там я сначала работал в механическом цехе, а весною в кочегарке, где ведал насосами. Времени свободного оказалось в кочегарке много; я работал в кочегарке один, и место это стало центром нашей подпольной работы на заводе. В кочегарку мне приносила Пелагея Сергеевна Мокроусова в судках с обедом литературу, и отсюда эта литература расходилась по заводу.
Весною 1895 г. мы работали уже без Центрального кружка интеллигенции: зимою были арестованы Мицкевич, Винокуров и некоторые другие. Наша работа стала выражаться в учащенных массовках за городом, в лесу и в поле. Наши массовки имели характер обыкновенных рабочих прогулок.
Они сплетались с народными массовыми гуляньями и в смысле конспирации обставлялись в таком виде, что не только следящий шпик, но и участвовавший в массовках рядовой рабочий, не член Центральной рабочей организации, видел и чувствовал себя на обыкновенной прогулке и в товарищеской среде; старались не придавать этим массовкам заговорщического характера.
Иначе было дело с нашими собраниями по различным квартирам интеллигентов в городе. Здесь я чувствовал, что мы проваливаемся, так как с этого момента мы уже «нацепили» себе шпиков каждый по двое и по трое. Шпики за нами бегали в городе, на своих же заводских слободках мы их не замечали, и я знал, по верному чутью, что их там не было; эту «прелесть» мы добыли посещением квартир интеллигентов в городе, интеллигентов, часто неизвестных нам. Я ждал провала, но направить дело иначе было невозможно, меня самого захватила массовая работа.
Готовились к маевке. Мандельштам-Лядов уделял много внимания организационным вопросам союза и кассы. Готовились им листовки и воззвания, которые получали большое распространение среди рабочих. Гужоновцы после гудка часто собирались по 40— 50 человек на поляне у какой-то церкви или монастыря (помню высокую каменную ограду) недалеко от завода, на траве отдыхали, заводили там игры и между играми обсуждали наши дела и участие в маевке рабочих нашего завода.
Настала и маевка; она отпразднована была за городом, кажется, в Кускове или Перове, названия не помню, в лесу. День изменили и назначили на 30 апреля из-за конспиративных целей.
Рабочих собралось, по сравнению с тем, сколько могло бы быть, немного: человек 150. Были наши активные работники, были и рядовые. Представительство от заводов и фабрик Москвы, насколько помню, было полное.
Отпраздновали маевку на славу. Были речи, выступал Мартын Мандельштам с программной речью, Поляков, Бойе.
Маевка начинила всех бодрой верой в свое дело; вечером двинулись в город с песнями, веселые, переполненные великой любовью в могучее рабочее дело, с великой надеждой на его светлое будущее. Май прошел в многочисленных рабочих собраниях, в городе и за городом.
В начале июня нас арестовали, и тем завершилась моя работа в Москве.
Волна жизни, веление истории вырвали меня из темного царства мещанских низин и дали мне счастье, великую честь быть участником жизни рабочего класса и в тот великий момент, когда он, после многовекового рабства, сбросив гнет помещиков и капиталистов, приступил на основе уже созданного фундамента к построению бесклассового общества.
Сб.: На заре рабочего движения в Москве. М., 1932, с. 196—200. Печатается с сокращениями.
<< Назад Вперёд>>
