Заключение
Распространенное в среде историков, этнографов и фольклористов мнение о том, что главным доказательством внутреннего единства поморов служит их почти исключительно новгородское происхождение, нельзя считать основательным.
Во-первых, по ряду прямых и косвенных данных можно предположить, что главную роль в первичном проникновении славян (русских) на Север Европы, вплоть до побережий северных морей, в XI в. играла особая, независимая севернорусская область, центром которой была Ладога и в составе населения которой наряду с преобладающим славянским присутствовали скандинавский, финский и, возможно, балтийский элементы. После включения в состав Новгородской земли Ладога вместе с примыкающей к ней областью по-прежнему принимала оживленное участие в процессе освоения русскими Беломорья.
Во-вторых, в более позднее время (XII—начало XIV в.) заселение таежной зоны Севера Европы ведется как из Новгородской земли — преимущественно славяно-русским населением, так и из Волго-Окского междуречья и Белозерья, заселенных в то время не только славянами (русскими), но и славянизирующимся финно-угорским населением (потомками мери и веси), а также группами смешанного происхождения. При этом роль верхневолжского колонизационного потока в процессе складывания массива земледельческого русского населения в бассейне верхней, средней и частично нижней Сев. Двины представляется весьма значительной и до сих пор недооцененной исследователями. Правда, непосредственно на побережье Белого моря ладожане и новгородцы выходят первыми, видимо в XI—XII вв., однако уже с XIII в. на нижнюю Двину и в некоторые местности Поморья (Терский берег) направляются ватаги от московских князей, пользовавшихся поддержкой русского населения устья и нижнего течения Сев. Двины. В XIV в. освоенные русским населением земли Подвинья становятся объектом массовых захватов со стороны новгородского боярства, но уже с конца этого века московские князья, опираясь на симпатии местного подвинского населения, ведут и здесь ожесточенную борьбу с Новгородом, которая после 1478 г. ускорила присоединение северных земель к централизованному русскому государству.
В-третьих, отчетливые свидетельства о существовании постоянного населения на Беломорье, промышлявшего в море и именовавшегося «поморами», относятся к XVI в., когда Новгород утратил свое былое значение и общее «новгородское» происхождение не могло служить серьезной основой для возникновения новой обособленной группы населения, включавшей лишь часть потомков новгородцев и занимавшей небольшой участок территории древней Новгородчины. Кроме того, вероятно, именно прекращение новгородско-московских междоусобиц в Подвинье и Беломорье в конце XV в., победа Москвы и складывание общерусского рынка послужили политико-экономической причиной расцвета специфического поморского хозяйства (промыслов и торговли) начиная с XVI в.
В-четвертых, само наименование «поморы» ранее всего зафиксировано как общее обозначение населения побережья Кандалакшской губы, занимавшегося западномурманским тресковым промыслом и состоявшего как из пришлого (русских, вероятно новгородского происхождения, и карел), так и местного (саамы) населения. Позднее в мурманских промыслах (на восточном побережье) ведущая роль переходит к жителям Поморского берега (на которых и переносится название «поморы»), вероятным потомкам новгородцев, и к населению нижнедвинских волостей («двинянам»), в среде которых наряду с новгородцами известную часть составляли потомки верхневолжской ветви русских, при своем движении на Север сильнее, чем новгородцы, включавшие в свой состав различные группы неславянского, преимущественно финно-угорского и чудского, происхождения.
Население других, заселенных позднее берегов, в том числе и то, которое также именовало себя «поморами», формировалось как из выходцев с ранее освоенных русскими беломорских районов, так и из переселенцев из разных областей Русского Севера (и даже центральной полосы), в том числе и неславянского происхождения — карел.
Таким образом, наряду с давно установленным фактом преобладания славянского (русского) компонента в формировании русского населения и культуры Севера и поморов, хотелось бы отметить важную роль, которую сыграло в этих процессах включение в состав и культуру севернорусского населения в целом и поморского в частности местных иноязычных жителей, их производственных навыков и элементов культурных традиций. Также хотелось бы подчеркнуть, что до и после сложения поморов как особой группы русского населения имела место определенная тенденция к «мирному сосуществованию» доминирующего русского населения с иноязычными соседями (племенами «чуди заволочской», карелами, саамами, ненцами, норвежцами) — тенденция, обусловившая широкий обмен производственными навыками, хозяйственное сотрудничество и кооперацию, культурное взаимовлияние.
На этой широкой основе и происходит в XIV—начале XVIII в. формирование поморов. Возникновению этой группы способствовал спрос на различные «дары моря», существовавший в высших, а позднее и в широких слоях русского земледельческого населения. Особенности поморской группы на раннем этапе обусловливались в первую очередь географическим фактором, т. е. необходимостью приспособиться к условиям жизни в необычной для русского населения природной зоне — на морском побережье, где тайга выходила к северным морям, в условиях Приполярья и Заполярья. Группы промыслового населения вначале обосновывались на постоянное жительство в устьях рек и заливах (Двинская губа, Кандалакшский залив и т. д.), позднее осваивали открытые берега Беломорья, и в конечном итоге частично выходили даже на побережье Баренцева моря, составляя непрерывную полосу заселения морского побережья протяженностью свыше 1500 км.
Названные выше факторы и обусловили складывание совершенно особой системы хозяйства, ориентированной в первую очередь на морские рыболовно-зверобойные промыслы. Формированию этой системы в экстремальных условиях Заполярья в какой-то мере способствовало то обстоятельство, что значительная часть северного населения таежной зоны в XII—XV вв. была занята не земледелием, а различного рода промыслами либо сочетала подвижные формы земледелия (подсеку) с промыслами и охотой. Но только на морском побережье жители свели до минимума роль земледелия, создав морскую промысловую систему хозяйства, характеризующуюся рядом общих признаков на всех поморских берегах.
В процессе формирования поморского населения возникло и развивалось такое сложное и внутренне противоречивое явление, как самосознание поморов. С самого начала следует оговорить, что у жителей всех поморских берегов не сложилось осознания своего единства и противопоставления этого единства остальной массе севернорусского населения. Равным образом далеко не все жители Поморья (вопреки существующему в художественной и научно-популярной литературе мнению) именовали себя поморами. Однако в их сознании существовал некий эталон настоящего помора, в качестве носителей которого в разное время выступали жители разных берегов. В XVI в. «поморами» именовались промышленники Кандалакшского, части Карельского и Терского берегов, занимавшиеся западномурманским («океанским») промыслом и впоследствии утратившие это наименование. С конца XVII в. и до XX в. название «поморы» в узком смысле слова переносится на жителей Поморского и прилегающей к нему части Карельского берегов, сосредоточивших в этот период в своих руках восточномурманский промысел; их называло поморами население всех остальных берегов. В свою очередь жители Поморского и части Карельского берегов считали поморами только себя, отказывая в этом названии даже зимнебережцам (также именовавшим себя «поморами») вплоть до советского времени.
Соседнее земледельческое русское население было склонно трактовать термин «поморы» более широко, применяя его для обозначения всех жителей беломорского побережья. Русская интеллигенция, познакомившись с поморами во второй половине XVIII—начале XIX в. (в том числе и благодаря М. В. Ломоносову), употребляла название «поморы» в весьма расплывчатом и неопределенном значении: жители морского побережья, русские жители Севера и т. п.
Не объединенное сознанием своего единства, население отдельных поморских берегов имело одну общую черту — понятие своей «особости», вызывавшее известное чувство превосходства по отношению к непосредственно соседствующему с каждой группой «поморов» земледельческому русскому и нерусскому населению. Поморы, особенно жившие по Поморскому берегу, называли своих соседей-земледельцев «деревенскими», «крестьянами». Брачные связи с ними практически отсутствовали.
Развитию поморского самосознания сопутствовал складывающийся исподволь психический тип помора. Крайне тяжелые для жизни условия приполярного Севера — суровый климат, необходимость приспособления к новой системе хозяйства и природной среде, длительные разлуки мужской и женской части населения, вызванные сезонными промыслами, зимовки на островах Ледовитого океана в течение многомесячной полярной ночи, смена периодов интенсивной деятельности и длительного вынужденного бездействия в ожидании рыбы или зверя — все это приводило к жесткому отбору среди поморского населения. Сюда приходили на поселение люди определенного склада, среди которых выживали, приспосабливались и оставляли потомство далеко не все. В результате в конце XVIII—XIX в. и сложился тот тип отважного промышленника, мореплавателя, первооткрывателя, гордого и свободного духом помора, поражавшего своими качествами каждого, кто с ним сталкивался.
В связи с отмеченными выше особенностями группы поморов необходимо остановиться на одном частном вопросе. В некоторых обобщающих научных трудах (С. А. Токарев) в группу поморского происхождения включаются не только жители беломорского побережья, но и приморских низовий р. Печоры (пустозёры) и даже средней Печоры (усть-цилёмы). Мы допускаем, что в сложении пустозёров могли сыграть роль факторы, подобные тем, которые мы выделили как важные для формирования поморов; однако мы не склонны считать пустозёров неким подразделением поморов. Пустозёры складывались на значительном территориальном удалении от области непрерывного поморского заселения; контакты между теми и другими ограничивались временными совместными промыслами (на Новой Земле) или просто встречами на них. Поморы жили в зоне выхода тайги и лесотундры к морю, в основном на подзолистых почвах; пустозёры находились в глубине тундры, в зоне вечной мерзлоты. И последнее. Поморы издавна включились в общерусское хозяйство, развивая торговые связи Русского государства с иностранцами, играя видную роль в культуре и науке. Пустозёры же жили на отшибе, достаточно замкнуто и обособленно. В среде усть-цилёмов и пустозёров не бытовал термин «поморы», и их так не называло соседнее население. Поэтому полагаем, что было бы правильнее объединять обе группы в единый культурно-хозяйственный тип русского населения Севера.
Особый хозяйственный уклад жизни поморов способствовал созданию поморского календаря, наложил отпечаток на отдельные стороны их социального быта, материальной культуры, в меньшей степени отразился на духовной культуре и искусстве. Нам бы хотелось остановиться на некоторых моментах их социально-производственной жизни, быта и культуры, которые, также являясь общерусскими (уже — севернорусскими) по своей природе, выражены у поморов особенно или достаточно ярко.
В области социально-производственной жизни необходимо в первую очередь подчеркнуть доминирование в поморской среде «большой семьи», представлявшей основную, исходную хозяйственную — производительную и потребительскую — ячейку сельской общины. Мужчины одной «большой семьи» составляли, как правило, ядро рыболовно-зверобойной артели («лодки») — элементарной единицы чрезвычайно развитой в Поморье артельной организации в крупных морских и речных промыслах. Повсеместно распространенная в России артель приняла в Поморье особые формы, послужила основой для создания крупных артельных и межартельных объединений, не имеющих себе равных на Севере и в центральных районах России по размерам и организованности. Также именно у поморского населения получили сильное распространение древние по происхождению вольно-захватные и общинно-захватные способы пользования морскими, речными и земельными угодьями, игравшие значительную роль во внутриобщинных и межобщинных отношениях.
Нельзя не отметить и ту особую роль, которую сыграло поморское население наряду с жителями некоторых других районов Русского Севера в сохранении и развитии некоторых форм и образов древнего общерусского фольклора, в первую очередь былинного эпоса. Известно, что былинная традиция лучше всего сохранилась в среде неземледельческого, промыслового населения Русского Севера (Заонежье, Печора, Мезень, Поморье), а Поморье представляло собой «концентрированную» промысловую область, поэтому практически на всех поморских берегах (кроме пока Онежского и Кандалакшского) зафиксировано бытование былинного эпоса. Думается, что ряд особенностей севернорусских былин (объединение разных сюжетов в один цикл, длинноты, повторы и т. п.) обязан своим существованием и разработкой поморской промысловой среде.
Наконец необходимо отметить, что одним из главных (а в отдельные периоды и главнейших) центров старообрядчества на Русском Севере было «Поморское согласие», находившееся на Выгозере вблизи селений Поморского берега и опиравшееся на поддержку подавляющей части всего населения Поморья. Со своей стороны, прибегая к старообрядчеству, поморы выражали в этой приверженности оппозицию по отношению к официальной церкви и государству, их вмешательству в свободную и независимую в духовном отношении жизнь поморского населения. Кроме того, устав старообрядчества импонировал традициям патриархальной «большой семьи» и в то же время удовлетворял их потребность в грамотности.
Перечислив наиболее ярко выраженные черты поморской жизни, быта и культуры, считаем необходимым высказать некоторые, на наш взгляд, важные соображения. Большую семью, захватные способы владения и пользования, былинный эпос принято рассматривать как древние пережитки, занесенные на Север русскими первопоселенцами и сохранившиеся в почти неизменном виде чуть ли не от домонгольского времени. Работами советских историков и археологов доказано, что уже в IX—XIII вв. на Руси — от Ладоги до Переяславля Южного — одной из основных, если не основной производственно-потребительской единицей в крестьянском хозяйстве была «малая семья» наряду с безусловно существовавшей крестьянской же «большой семьей» (родственные ей формы встречались и в других слоях русского общества). Абсолютное преобладание «большой семьи» в Поморье еще в начале XX в. наводит на мысль о том, что здесь эта форма семьи являлась максимально удобной и выгодной. Те же причины могли оказать подобное действие на особенности производственно-общинных отношений и на пути развития былинного эпоса. Разумеется, в основе всех этих явлений лежали древние формы, однако они видоизменялись, переживая период нового расцвета в иных условиях, сочетаясь при взаимном влиянии с другими сторонами хозяйственной деятельности и духовной культуры — такими, как артельная организация, самосознание, новые промысловые обряды и обычаи, морская терминология и т. п.
Большой вклад, внесенный поморами в развитие специфических форм производственной, общественной и культурной жизни Русского Севера, их роль в развитии отечественного мореплавания наряду с экономической ролью Поморья в экономике Русского государства привели к тому, что начиная с конца XVII и вплоть до начала XX в. «Поморье» в устах жителей центральных и южных губерний России обозначало всю территорию Русского Севера. Это обстоятельство говорит о том, что сознательно или бессознательно Поморье считалось средоточием и олицетворением северной России.
Все вышесказанное, как нам кажется, убеждает в правомочности выделения поморов в особую группу севернорусского населения, в обособлении которой сыграли роль природные и хозяйственные факторы, определившие в дальнейшем образование ряда специфических черт в производственно-социальной организации и традиционной культуре, являющихся признаками всей поморской группы.
До публикации и анализа всех находящихся в наших руках материалов по различным сторонам жизни, быта, материальной и духовной культуре поморов мы намеренно воздерживаемся от определения места поморской группы в системе классификации этнических общностей, успешно разрабатывающейся в настоящее время советскими этнографами.
Тем не менее следует отметить, что отсутствие единого и общего для поморов всех берегов самосознания не позволяет считать их типичным примером «малой этнической общности» русского населения, для которой, по Ю. В. Бромлею, наличие самосознания является основным признаком. Отличия же поморской материальной и духовной культуры от севернорусской в целом не столь велики (и связаны преимущественно с явлениями, обусловленными специфическим «морским» хозяйством), чтобы выделить поморов в отдельную этнографическую группу. Не исключено, что в результате полного этнографического обследования поморов и сравнения их с севернорусским населением потребуется некоторое усложнение или дифференциация существующих градаций этнических общностей, по крайней мере применительно к восточнославянскому миру.
Можно также быть уверенным, что дальнейшее изучение поморов и исследование процесса их трансформации в советское колхозное крестьянство Беломорья приведет к интереснейшим результатам, важным для понимания некоторых сторон отечественной истории в целом.
<< Назад
