2. Артельная организация на рыбных и морских зверобойных промыслах
Исследование артельной организации поморов может идти по разным направлениям; изучению, например, промысловых зверобойных артелей Зимнего берега была посвящена диссертация автора настоящей работы1. В ней уделено большое внимание определению сущности таких понятий, как тип и форма артели, в первую очередь в зверобойном промысле, хотя привлекался материал и по другим видам морских и речных промыслов. В данном исследовании автор дает представление о типах и формах артелей (и артельных объединений) в промысловом хозяйстве Поморья, имевших как общие закономерности в своем развитии, так и некоторые особенности в отдельных видах промыслов и по берегам.
В свое время крупный специалист по изучению севернорусских артелей А. Я. Ефименко выделила на основе двух критериев — имущественные отношения в производственном коллективе и способ распределения добычи — три типа северных промысловых артелей: складников, уженщиков и покрутчиков. Возникновение этих типов относилось к разным этапам освоения Севера, и эволюция их была тесно связана с особенностями социально-экономического развития северных районов.
Складничество — одно из самых ярких и характерных явлений на Русском Севере — издревле было обусловлено необходимостью ведения хозяйства в специфических природных условиях: коллективного труда требовали не только промыслы (рыболовство, охота, солеварение и т. п.), но и подсечное земледелие. Поэтому складничество возникало как из родственных отношений, так и из договора товарищества, когда соглашались вместе жить и хозяйствовать люди, не находившиеся в родстве: переселенцы, соседи и т. п. Если согласиться с мнением ученых XIX в. (М. М. Богословский, А. Я. Ефименко и др.), что нигде в России не было так сильно распространено складничество, как на Русском Севере, то можно смело сказать, что благодаря складничеству сформировалась промысловая система хозяйства в Поморье, так как прежде всего складнические отношения возникали для промысловых целей.
Социально-экономическое развитие вызывало к жизни иные имущественные отношения, разрушавшие основу складничества, т. е. равноправие; так возникли типы полузависимых и зависимых хозяйственных объединений уженщиков и покрутчиков. В обоих случаях в производственном коллективе выделялся хозяин, владеющий либо какой-то важной частью промыслового имущества — судном, орудиями лова (артель уженщиков), либо всеми орудиями промысла и снаряжением, включая одежду и пищу (артель покрутчиков). Название «уженщик» произошло от слова «ужна», что, по документам XVII в., означало пропитание, корм. Пользуясь промысловым имуществом хозяина и отдавая ему за это определенную часть добычи, уженщик обеспечивал себя едой (и одеждой) на время промысла, поэтому его доля в добыче была значительной.
Покрут на Русском Севере и в Поморье в XIX—XX вв. означал различные виды найма для рыбных и зверобойных морских промыслов, при котором хозяин не только предоставлял свое судно и орудия промысла, но и снабжал работников всем необходимым — продовольствием, одеждой, промысловым инвентарем и т. п. Покрутчик отдавал хозяину часть своей доли в промысле как плату за полное хозяйское снаряжение; определение размера этой доли целиком зависело от хозяина.
Разновременные по происхождению типы промысловых артелей — складников, уженщиков и покрутчиков — сосуществовали в XIX—начале XX в. при явном преобладании последнего во всех видах промыслов.
Обобщая и анализируя характер имущественных и социальных отношений в промысловом хозяйстве Поморья, мы сочли необходимым добавить к выделенным трем типам артели еще один — семейную артель, учитывая фактор социального состава артели.
Семейная артель являлась в Поморье первичной, элементарной производящей и потребительской единицей во всех речных и во многих морских рыбных промыслах, а в некоторых случаях — в морском зверобойном промысле, солеварении и в сельском хозяйстве. Широкое распространение семейных артелей в Поморье было следствием повсеместного существования здесь «большой семьи», представлявшей естественную форму производственного коллектива наряду с промысловыми ватагами, усилиями которых и создавалась в Поморье промысловая рыболовно-зверобойная морская система хозяйства.
На ранних этапах освоения и заселения поморских территорий семейные и складнические (видимо, промысловые дружины, ватаги) артели явно преобладали, причем владение и пользование промысловыми угодьями осуществлялось захватным способом. Но уже к XVII в. из разных видов складнической артели, видимо, начали выделяться типы артелей уженщиков и покрутчиков. Все же, судя по документам, артель складников еще преобладала во всех видах водных промыслов и в солеварении; более того, часто артель уженщиков превращалась снова в артель складников. Подавляющая часть документов, дающих нам представление об артелях того времени, имеет церковно-монастырское происхождение, так что в первую очередь мы можем представить тип артели уженщиков и покрутчиков, т. е. зависимых коллективов, нежели типы свободных артелей — семейных и складнических. Ценность имеющихся документов все же несомненна: из них нам становятся ясны многие принципы артельной организации, внутриартельные имущественные отношения, способы распределения добычи, самоуправление и т. п. Во-первых, важен факт существования уже в конце XVI—XVII в., помимо семейных и складнических артелей, артелей уженщиков и покрутчиков, которые начинают преобладать на главных морских и речных рыбных и зверобойных промыслах — семужьем, моржовом, тюленьем. В конце XVII—начале XVIII в. эти типы артелей становятся ведущими вместо складнических на мурманском тресковом промысле. В XVIII в. на Новую Землю отправлял артели Архангельский архиерейский дом, поставляя для промышленников суда, необходимые промысловые орудия, съестные припасы и одежду. Обычно артели для промысла на Шпицберген и Новую Землю насчитывали от 11 до 20 человек, в среднем 15—17 человек на судно (Например: «А на том коче (судне, — Т. Б.) отпущены домовые промышленные люди, кормщик Никитка Тушин с сыном, да рядовых промышленников тринадцать человек»)2. Промысловые артели отправляли также архангельские купцы. Кормщиками в этих артелях обычно ходили «кемляне», «ворзогорцы» (Онежская округа), т. е. жители Поморского берега.
Способов распределения добычи в таких артелях было несколько. Так, например, если артель состояла из 15 человек, то вся добыча делилась на 17 «участков»: 2 «участка» шли архиерейскому дому или какому-либо другому хозяину за судно и назывались «кочевыми», остальные 15 распределялись между всеми промышленниками. Последние большую часть своих «участков» должны были отдавать владельцу судна еще и за продовольствие и одежду. Сами «участки» и отдаваемые доли были неравными и зависели от функции каждого члена артели. Кормщик получал больше всех. От самого начала XVIII в. до нас дошли сведения о других способах распределения добычи, принятых как на моржовом, так и на семужьем промыслах: наиболее распространен был способ дележки всей добычи на три части, из которых 2/3 получал наниматель и владелец судна, а 1/3 распределялась между остальными3.
Разные способы распределения добычи (что входит в понятие «типа» артели) говорят о существовании в то время смешанных, переходных типов артелей в морских промыслах.
Во второй половине XIX в. продолжали сохраняться все 4 типа промысловых артелей с преобладанием в отдельных морских и речных промыслах того или иного типа, хотя наблюдалась общая тенденция к превращению семейной, складнической и уженщической артелей в артель покрутчиков. Семейная артель продолжала оставаться основной на разных берегах Поморья в захватном лове описанных выше промыслов и в общинном семужьем лове. В тех случаях, когда этот тип артели выступал в более или менее чистом виде, т. е. мало затронутом развитием капиталистических отношений (продажей или сдачей в аренду душевого надела, личной материальной зависимостью от скупщика, владельца орудий лова или арендатора), семейная артель получала добытый своим трудом улов полностью. Складническадя артель представляла собой крепкую организацию, когда она была объединением родственных семей. В силу растущего социального неравенства неродственные складнические объединения изживались довольно быстро во всех видах промысла — морском и речном рыболовном и морском зверобойном. Во второй половине XIX—начале XX в. в двух ведущих промыслах Поморья — мурманском тресковом и беломорском зверобойном — уже господствовала артель покрутчиков.
При самом распространенном способе найма все члены артели находились в одинаковых имущественных отношениях с хозяином — владельцем промысловой избы, судна, орудий лова, промысловой одежды и пищи. Все покрутчики в этом случае получали по равному паю без различия их роли в промысле, ловкости, силы и возраста. Такой же пай выделялся и лодке, т. е. ее владельцу, как арендная плата. Приглашая на должность кормщика (на Поморском, Карельском, Кандалакшском берегу — «коршик») известного своим искусством и опытом зверобоя или рыбака, хозяин, нанимавший артель, добавлял ему сверх причитающегося пая вознаграждение. Поскольку хозяин содержал покрутчика на промысле, то по окончании промысла покрутчик отдавал ему часть своего пая в качестве платы за питание.
Иногда хозяин выговаривал себе половину или треть добычи; часть, получаемая артелью, делилась между ее членами поровну. В этих двух способах распределения мы встречаемся со старой системой долевого распределения; разница состояла в том, что в XVII—XVIII вв. раздел чаще всего происходил между артелью и «коллективным» предпринимателем в лице церкви, монастыря, а в XIX в. большая часть артельной добычи поступала частному лицу. В 70-е годы XIX в. распространяется новый порядок распределения добычи на крупных поморских промыслах: хозяин не определяет точную стоимость содержания покрутчика, а договаривается с каждым из них в отдельности о его доле в промысле. Это по существу означало ликвидацию артели как целостного организма: раньше артель покрутчиков как бы платила хозяину за предоставление ей орудий лова, поэтому доли покрутчиков были более или менее равны, т. е. хозяину противостояла своеобразная единая производственная община, хотя и несвободная. При новом порядке распределения усиливался элемент индивидуальной заинтересованности, разрушались внутриартельные отношения и выделялись отношения хозяина с каждым покрутчиком отдельно. Эти последние, кстати, не ограничивались только производственной сферой, а постепенно опутывали всю жизнь покрутчика. Распад артели (хотя само название и формы артельных объединений продолжали в Поморье активно бытовать) явился неизбежным следствием развития капиталистических отношений в поморском хозяйстве.
Если характер социально-имущественных отношений в артельных объединениях на Русском Севере и в Поморье получил некоторое освещение в научной литературе XIX—XX вв., то формами артелей до сих пор никто не занимался, хотя, как нам кажется, исследование поморских производственных объединений невозможно без этого аспекта.
Говоря о форме артели в Поморье, мы разумеем три следующих момента: а) функции артели — на промысле (совместные действия, доставка добычи, обслуживание промысловых орудий, например просушка неводов, дежурство и т. п.), совместная дорога на промысел и обратно (на мурманский тресковый лов, на зверобойные промыслы в открытом море), быт и промысловые обычаи и обряды на берегу (в общине села) и на промысле; б) внутренняя структура артели; в) самоуправление артели и артельных объединений.
Нам трудно сказать что-либо о формах артелей в ранние периоды заселения Севера и поморских территорий в процессе формирования промысловой системы хозяйства. Видимо, семейная артель в это время представляла собой не только тип артели, но и ее первичную форму, так как могла поставить на разные виды промысла необходимое для него количество людей — в лодке или без нее. Эта «семейная форма» артели сохранилась и во второй половине XIX—начале XX в., в первую очередь на морском и речном семужьем лове. По свидетельствам этого времени и по нашим полевым материалам, семейная артель на семужьем лове преобладала над всеми другими формами; члены такой артели назывались «седоками», так как лов на семужьей тоне повсеместно в Поморье назывался «сиденьем». Несколько семейных артелей часто объединялись в многосемейную артель (состоящую из ряда родственных или неродственных семей), образуя, таким образом, специфическое артельное объединение4. В конце XIX в., когда распределение семужьих участков производилось путем торгов, несколько семей договаривались и о покупке тони, так что в среднем на одну тоню приходилось по 2—3 семьи5. Если покупку тони осуществляла артель, состоящая из неродственных семей, они именовали себя «складчиной» или «товарищами». Члены семейной или многосемейной артели должны были вносить равное количество снасти, отчего и распределение добычи шло соответственно размеру сети, внесенной каждым взрослым членом семейной артели. Функции, структура и самоуправление такой артели соответствовали внутрисемейным отношениям большой семьи. Поскольку обычно семужий лов происходил недалеко от селения, седоки могли меняться: во время сенокоса на тоне сидели старики и подростки, а женщины уходили на пожни; взрослое мужское население только тогда принимало участие в семужьем лове, когда не было в этот период занято на главных промыслах, например на тресковом. Промысловый быт в семужьем промысле был, если можно сказать, сведен до минимума, особенно в весенне-летний сезон, когда семга только на несколько дней, самое большее на две недели, появлялась у берегов. Поэтому «седоки» могли уходить в село в воскресные или праздничные дни, а если тоня находилась вблизи селения, то рыбаки и не жили постоянно на тоне. Особо следует отметить семейный лов семги на Терском берегу, в районе Кузомени, Варзуги, Тетрина. Там осенний лов семги продолжался с августа по ноябрь, и поскольку он являлся главным занятием жителей, они уходили на него всей общиной (селением), забирая с собой скот и домашнее имущество. Каждая семейная артель имела там промысловую избу, в которой протекала одновременно ее семейная и активная производственная жизнь. Эта хозяйственная особенность наложила отпечаток на общественную жизнь населения данных местностей: исчезли некоторые обряды и обычаи осеннего цикла (беседы, вечеринки т. п.).
Семейная артель превалировала в Поморье в XIX—начале XX в. и в некоторых других видах морского промысла, например в захватном лове сельди — подледном и в открытом море — на Поморском берегу и на Онежском, где этот промысел, кстати, был главным6. Правда, на Онежском берегу, по крайней мере в начале XX в., слова «артель» не знали, а употребляли слово «компания».
Семейная артель на прибрежном лове не нуждалась в лодке, но в открытом море, в соответствии с требованиями промысла, образовывалась по типу «лодочной». Такая же картина наблюдалась и в речном лове поездами, где каждая лодочная артель называлась «поездом» (особенно ярко это проявлялось па семужьем лове в р. Варзуге или в Поное на Терском берегу). На сельдяном лове в Сорокской и Сумской губах (весной) основной единицей семейной артели была «лодка»; пара лодок составляла необходимую для этого лова артель—«разгрёб». Правда, разгребы образовывались и на основе найма, но нам важно отметить, что исходной формой, видимо, был «семейный разгреб». По существу разгреб являлся уже артельным объединением, так как его составляли две «лодки», в каждой из которых находилось определенное количество людей, необходимых для лова: «носовщик», «кормовой», «вёсельщик»7. Функции членов такой артели обусловливали и ее самоуправление. Носовщик должен был знать направление косяка рыбы и давать указания к вымету невода; кормовые выметывали невод, весельщики гребли. Две лодки в разгребе были необходимы для лова большим неводом, который лежал в развернутом виде на обеих лодках, пока носовщик искал косяк рыбы. Естественно, он и был «главным» в лодке. Поскольку в разгрёбе их было двое, то главным носовщиком считался более опытный, а второй поддерживал все его действия. Кормовыми и весельщиками в разгрёбах обычно бывали женщины. В наемных разгрёбах распределение добычи шло по паям; по одному паю обязательно приходилось на невод и карбас, т. е. хозяину, остальное распределялось между членами; носовщик получал вознаграждение от хозяина8. Разгрёбы функционировали и на наважьем лове в тех же местностях. Артельный лов разгребами имел свои традиции и обряды, которые особенно разрослись в наемной артели на Поморском берегу. В день начала промысла артельщики вставали в 3 часа. В каждом доме хозяйка пекла шаньги для промысла. После чая рыбаки собирались у хозяина, которого по традиции называли «складынщиком». Все садились, закрыв двери, и некоторое время молчали. Первым вставал хозяин, потом остальные, все молились и со словами хозяина «господи, благослови!» шли к двери в таком порядке: носовщик, кормовой, весельщик. Из неделенной сельди первого улова хозяин отчерпывал всем на уху. В ближайший календарный праздник устраивались семейно-артельные сборища на первую уху. Аналогичным обрядом сопровождался отъезд на наважий и сельдяной подледный лов. Дележ добычи у хозяина назывался «дуваном»9.
Сложным семейным объединением являлась «лодка» на сельдяном лове в Кандалакшской губе. Здесь одна лодочная артель насчитывала от 15 до 20 человек, т. е. объединяла несколько семейных артелей, пользовавшихся одним неводом. В середине XIX в. в один такой невод «сшивалось» несколько семей, как на семужьем промысле; в конце XIX—начале XX в. семейные артели нанимались хозяином невода, получавшим пай за невод, карбас и за себя, если участвовал в лове в качестве кормщика. Все участники «лодки», кроме коршика, назывались гребцами и получали по одному паю (бочонок весом до 8 кг, ведро или корзину сельди). Наемный коршик получал 3.5—4 пая10.
На заре развития мурманских промыслов, по всей видимости, семейная артель могла существовать и в мурманском тресковом лове, так как мурманская артель («лодка») состояла всего из 4 человек и в большой семье нетрудно было набрать четырех взрослых мужчин. Распределение обязанностей в мурманской «лодке» строилось следующим образом. Коршик выбирал место лова, выкидывал тресковую снасть («ярус») в море, подцепляли рыбу «ляном» (крюком на деревянной ручке), «пластал» рыбу и вынимал из нее внутренности; «тяглец» поднимал якорь и вытягивал ярус из воды, сматывал снасть в тюки, отрубал рыбе голову; «гребец» греб, ставил и убирал парус, рассекал тресковые головы и относил разделанную рыбу в становища; «наживочник» чистил шняку (судно) перед выходом в море, надевал на крючки наживку, после снятия рыбы с крючков надевал их снова на ярус, отделял печень от внутренностей11. Коршик, естественно, считался главным в мурманской артели во время промысла и на берегу.
Мурманские артели одного селения образовывали во время промысла своеобразную «производственную общину», состоящую исключительно из мужчин, оторванную от обыденной, семейной и сельской жизни на долгое время — с весны до осени. Жизнь и промысловый быт такой общины характеризовались специфическими чертами внутреннего самоуправления, регулирующего права и обязанности ее членов и каждой «лодочной» артели в частности. Здесь складывались веками свои традиции, обычаи и обряды, переплетавшиеся с обычными, сельскими традиционными обычаями и обрядами, принятыми в данной общине и являющимися общерусскими: календарные праздники и артельные обычаи, соблюдение определенных норм общинного права, отношения с членами другой общины, также промышлявшими в этом или в соседнем становище, и т. п. Известно, что на Поморском берегу, откуда на мурманский промысел уходило почти поголовно все мужское население, и на Зимнем берегу во время зверобойного лова женщины, оставшиеся в общине на берегу, нередко выполняли функции административного порядка — сельских старост, десятских и т. д., надевая «служебные знаки»12.
Совершенно особо следует остановиться на артельной организации в морском зверобойном промысле, довольно существенной отличавшейся от рыбного.
Наиболее развитая система артельных форм и различного рода артельных объединений сложилась на зверобойном промысле в открытом море — беломорском тюленьем и океанском моржовом. Беломорским тюленьим промыслом, видимо, издавна занимались жители Терского, Карельского, Летнего берегов и, по некоторым, весьма отрывочным свидетельствам, даже жители нижнедвинских волостей (имеются данные о лове морского зверя в нижнем течении Сев. Двины). Уже в XVII в. сложились основные формы лодочных артелей для лова или боя зверя в открытом море; во всяком случае до нас дошли названия членов артели для тюленьего промысла: «юровщик», «загребщик», рядовые «лямовщики» и т. п.13 Число необходимых участников для зверобойного промысла в разных районах Белого моря, у разных берегов и на различного зверя (тюленя, белуху) должно было быть неодинаковым; совершенно очевидно, что для лова у берега, вблизи селения, не требовалось много людей. Материалы начала XX в. говорят о том, что на Зимнем берегу весной существовал даже семейный лов зверя, хотя он и не имел значения настоящего промысла, промысловой путины. «Торосовый» промысел на Терском берегу осуществлялся силами одиночных артелей («лодок»), состоявших иногда из 2—3 человек; никаких крупных артельных объединений на торосовом промысле не зафиксировано ни в XIX, ни в начале XX в. Видимо, более или менее значительные объединения отдельных лодочных артелей практиковались на белушьем промысле жителей Летнего берега. «Лодка» на белушьем промысле насчитывала от 6 до 8 человек и носила название «ромши»; объединения нескольких лодочных ромш носили название «большой ромши».
Более высокая степень развития форм артелей и артельных объединений наблюдалась уже в XVII—XVIII вв. на моржовом промысле у Шпицбергена и Новой Земли, в котором участвовали жители многих северных районов и заселенных к тому времени поморских берегов. Во второй половине XIX—начале XX в. расцветает артельная организация в тюленьем промысле, производившемся населением Зимнего берега и жителями мезенских сел в горле Белого моря и в Баренцевом море. Зимнебережцы явно использовали вековой опыт артельной организации, выработанный на моржовых, в основном новоземельских промыслах, главные принципы которой дошли до нас в виде «Морского устава новоземельских промышленников»14.
Самая большая новоземельская моржовая артель могла состоять из 20 человек. Во главе артели стоял хозяин судна, если он сам участвовал в промысле, занимая должность кормщика. Если хозяин не шел на промысел, он назначал кормщика своим заместителем (в беломорской артели второй половины XIX в., промышлявшей тюленя, заместитель хозяина — владельца судна, исполнявший обязанности кормщика, тоже назывался «хозяином»). Кормщик либо получал бесплатное продовольствие (как в XVII в.), так называемую «ужну», либо покупал ее за свой счет и тогда назывался «уженщиком». Ни хозяин, ни кормщик непосредственного участия в бое зверя не принимали, они только управляли судном, как во время плавания в открытом море, так и во время промысла.
Кормщику принадлежала главная распорядительная власть на судне. Непослушных он мог подвергать телесным наказаниям, если остальные члены артели были с ним согласны. Если большинство артельщиков отказывало в повиновении кормщику, то он заявлял об этом открыто в присутствии артелей с других судов или на становищах, а по возвращении домой мог предъявить иск хозяину против ослушников. Второй по старшинству в артели — «полукормщик», третий — «полууженщик». «Полукормщик» сам покупал себе либо полную ужну, и тогда он был уженщик, либо половину ужны, и тогда он — полууженщик. Полукормщик и полууженщик исполняли обязанности «носошников» — били зверя «носками» (гарпунами) или кололи «спицей» (род пики). Следующая группа промышленников — «забочешники»; они подавали «носки» носошникам, управляли ремнями, к которым привязывались гарпуны; притягивали их, когда зверь поднимался кверху, и отпускали, когда зверь погружался. Забочешники, видимо, были покрутчиками, в лучшем случае полууженщиками. И последняя группа промышленников — гребцы — были покрутчиками. Помимо гребли, они вытаскивали зверя на льдины и обрабатывали его.
Много места уделяет «Морской устав» правилам организации промысла «котляной» — объединением, составлявшимся из нескольких участвующих в моржовом промысле лодочных артелей. Изучение этого примечательного явления в промысловой жизни поморов XVIII в. требует привлечения дополнительных источников. Поскольку подробное исследование этой проблемы не входит в нашу задачу, мы остановимся лишь на основных моментах.
Судя по «Уставу», существовало несколько видов котляны: «обычная», «плотная» и «смашная» котляна. Общим между обычной и плотной котлянами было то, что их образованию предшествовал предварительный договор на берегу, перед отправлением на Новую Землю: ехать в одно становище, выезжать на промысел в море всем вместе или в разные стороны, уравнивать число людей на суднах («с людных карбасов удалять на нелюдные»). Разница между обычной и плотной котлянами состояла в длительности их совместного промысла. Обычная котляна образовывалась не на все время промысла; некоторые суда могли по прошествии какого-то времени промышлять здесь же, но отдельно. Добычу в обычной котляне делили после каждого выхода на берег. Плотная котляна образовывалась на все время промысла, добычу делили по возвращении домой. Поэтому плотная котляна могла образоваться только с согласия хозяина и кормщика каждого судна (кормщик не мог решать без хозяина, а хозяин не мог принуждать кормщика вступить в котляну). «Смашная» котляна возникала, когда «многие карбасы съедутся к одному лежбищу («наледице») без договору». Суда подавали друг другу знаки, но если одно из них не отвечало на условный знак, выражающий предложение «сделать котляну», то другие суда не могли принудить его к этому. Новоземельский устав явился результатом длительного промыслового опыта поморов на островах Ледовитого океана в предшествующие века. Одновременно складывались и нормы обычного права в производственном коллективе, традиции которого, распространявшиеся и на другие сферы промысловой деятельности, становились общими для поморов всего побережья.
В XIX—начале XX в. на тюленьем прибрежном промысле, производившемся жителями юго-западных селений Зимнего берега, элементарной промысловой единицей являлась «лодка», в которой находилось четыре человека (хотя бывали исключения: 2—3, а иногда и 5 человек); на промысле в открытом море и островах (Моржовце) в зимнем лове промышляла «лодка», в которой находилось 7 человек (иногда до 9 человек). На весеннем промысле во всех местах, где он производился (на Кедах, о. Моржовце, на «устьинской» путине и Конушине), промысловой единицей считалась «лодка», состоявшая из 7 человек (очень редко из 8—9 человек).
Особенности зверобойного промысла требовали очень четкой и слаженной работы маленького лодочного коллектива, для чего, по выражению койденских жителей, искали себе товарищей «друг по дружке» или «свой по-своему» (необязательно родственников). Объединялись по наличию промысловых орудий. Узнавали друг друга во время промыслов, присматривались, на следующий лов приглашали объединиться. При удачной охоте сохраняли свое объединение до следующей путины (до весеннего лова на Кедах или Моржовце). По воспоминаниям стариков, такие объединения часто состояли из соседей, но могли объединяться и люди из разных сел. Если ранее и существовали какие-то родственные или соседские мотивы для организации артели на промысел, то к середине XIX в. налицо картина полнейшего пренебрежения к ним. Имущественное положение в сочетании с личными достоинствами опытного и умелого человека являлись основными стимулами для организации артели. Мы говорим, разумеется, о форме кооперации, связанной с системой покрута. Нам не удалось зафиксировать ни одного чисто родственного объединения жителей Зимнего берега ни на одной зверобойной промысловой путине в открытом море — ни на зимней, ни на весенней.
По распределению обязанностей в артели из четырех-пяти человек можно получить представление о сложившемся производственном распределении ролей на зимнем, прибрежном лове. На основании имеющихся материалов можно утверждать, что на «стрельни» тюленя ходили «в складчину». Правда, иногда участники вносили не совсем равную долю в снаряжение лодки для промысла; имевшееся у зверобоя орудие промысла часто определяло и его роль в промысле. Обычно тот, кто имел лодку для стрельни, имел и орудия лова, но давал только лодку, а объединявшиеся с ним приходили со своими ружьями, кутилами, баграми и т. п. «Хозяином» считался тот, кто дал лодку; стрелками были владельцы ружей; бой и обработка пойманного зверя производились одними и теми же лицами. Выбор места и времени определялся сообща всеми четырьмя промышленниками. Состав такой лодочной артели часто был непостоянным, а связь между людьми существовала на один промысел.
Особенно заметна зависимость «должностного» положения зверобоя от его имущественного и экономического состояния в лодочной артели в семь человек на весеннем промысле в открытом море.
В каждой лодке был «старшой», который ходил в ней «за хозяина» и, как уже говорилось, обычно назывался «хозяином», как настоящий владелец лодки, даже если последний принимал участие в промысле (например, в другой лодке). Попробуем представить себе эволюцию отношений между хозяином-владельцем и хозяином-старшим, оставившую некоторое воспоминание до сегодняшнего времени.
В конце XIX в. сами на промысел ходили только мелкие хозяева, в таком случае хозяин лодки был старшим и кормщиком. Крупные промышленники ходили только на устьинский промысел, а на остальные посылали вместо себя «хозяина»15. В первой половине XIX в. «хозяином» обычно был родственник владельца лодки. Так как он мог и не быть опытным кормщиком, то и не был старшим, а в кормщики и в старшого подбирали опытного и бывалого промышленника. Недоразумения, которые возникали при таком двуначалии (кормщик в таком случае являлся фактическим руководителем промысла, «хозяин» же пользовался своими правами только в непромысловые моменты), а также экономическая невыгодность для хозяина лодки, который ничего не получал из пая своего родственника, привели к тому, что хозяином стал назначаться обычно опытный кормщик, он же и старшим в лодке. Хозяин всегда ходил на «своей ужне». Он выбирал место и время промысла; пока лодка шла на веслах, он правил рулем. Когда лодку волочили по льду, он шел впереди, но не всегда принимал участие в тяге — ему нужно было следить за направлением пути. Хозяин шел со стрелками к лежбищу зверей и был главным бойцом.
Двое «баковых» («подскульщиков»), сидящих на веслах на первой «нашести» (скамье), являлись резервными стрелками и помогали хозяину бить зверя, если его было очень много. Они также снимали шкуры — «пластали» зверя. Средняя нашесть большей частью была занята собиранием и связыванием убитого зверя, иногда помогала хозяину и подскульщикам добивать зверей и разделывать их. Задняя нашесть (обычно это были подростки или новички) таскала связанного ремнями зверя к лодке или «на гору». У сильного хозяина лодочная артель держалась вместе во время промысла, помогая друг другу. Это было особенно необходимо на о. Моржовце, где промышляли без лодок, просто группами в семь человек, которые, однако, тоже назывались «лодками». Таким образом, термин «лодка» употреблялся для обозначения определенной формы артели. У слабого хозяина «лодка» во время промысла разбредалась, и каждый бил зверя в одниочку или по двое. На о. Моржовце, как и на других новых местах лова, часто нарушался внутренний распорядок в лодке во время промысла: зверя бил тот, кому сподручнее, также выполнялись и другие операции — обработка, связывание и выволочка зверя, так как у каждого промышленника имелись багор, нож, лямки. Неизменной оставалась роль хозяина (старшого): он выбирал место промысла и стрелял зверя. Хозяин давал указания о времени окончания промысла и возвращения домой — на берег или в свое село (деревню).
Объединение двух-трех «лодок», как правило, практиковалось как для производства совместного лова, так и для выволочки убитого зверя. Если лежбище было большое и зверя бывало набито достаточно, то основной задачей лодочной артели являлась доставка убитого зверя на берег. Это было чрезвычайно трудным делом. В то же время заработок зависел от количества выволоченных шкур, особенно с 70-х годов, когда оплачиваться стал выволоченный, а не убитый зверь. О совместной выволочке зверя на зимнем моржовецком и кедовском путях договаривались заранее: еще в селе одна лодка брала другую «в товарищи». Обе артели старались работать ближе друг к другу, о чем их кормщики также сговаривались заранее. «Лодки» кончали работу по лову и обработке зверя одновременно; если какая-либо из артелей задерживалась с обработкой, ей помогала вторая. Вся добыча обеих артелей делилась поровну для выволочки (независимо от того, какая сколько добыла), и начиналась тяга «на гору». Кормщики-старшие шли впереди, за ними баковые, подскульщики, затем средняя и задняя нашесть. Изредка передних сменяли, так как идти по непротоптанной дороге было очень трудно, и люди выбивались из сил, особенно если дорога была длинная, а добыча большая. Таким образом, объединение двух «лодок» образовывало «выволочную» артель.
Объединения из трех лодок возникали в подобных же случаях, но чрезвычайно редко — если добыча была так велика, что две лодки не справлялись с выволочкой. В конце XIX—начале XX в. такие объединения документально не зафиксированы.
Иногда двое владельцев лодок заключали между собой словесный договор о совместном промысле и разделе добычи (на кедовской и моржовецкой путипах) не только с целью взаимопомощи на промысле, но и для того, чтобы застраховаться от неудачи — получить хоть какую-нибудь добычу.
Артель, рассчитанная на более или менее продолжительное существование, являлась союзом, каждый член которого был обязан соблюдать определенные условия по отношению к членам своей и чужой артели. Условия были освящены традицией, известны всем и редко повторялись при заключении договора о вступлении в артель. В общих чертах устав организации беломорских артелей, промышлявших тюленя, можно реконструировать следующим образом.
1. Все промышленники одного судна составляют артель.
2. Хозяин судна или его заместитель («хозяин») является главой артели.
3. Обеспечение артели продовольствием, орудиями, снарядами и всякого рода запасами для промысла лежит на всех членах артели или на хозяине судна, а наблюдение за порядком в артели осуществляет глава артели.
4. В состав артели входят по добровольному соглашению с хозяином судна или с его заместителем («хозяином»),
5. Судохозяева не должны мешать друг другу и обманывать один другого, а должны оказывать по мере возможности взаимную помощь.
6. Взаимные претензии артельщиков и главы артели разбираются «словесным» судом.
Поскольку артель была заинтересована в успехе промысла, она обязывала членов быть ответственными за свои поступки.
Таким образом, на основе обычного права организовывались различные межартельные объединения «лодок» для зверобойного промысла: 1) для боя зверя, 2) для выволочки зверя, 3) гарантийные. На мурманском тресковом лове образовывались большие межартельные объединения для лова наживочной рыбы на треску, напоминавшие выволочные зверобойные артели.
Нарушения договора были чрезвычайно редки: если подобное объединение в чем-либо не устраивало участников, оно распадалось по окончании лова.
В конце XIX в. промышленники Зимнего берега посылали по нескольку лодок на каждый промысел — зимний, весенний, устьинский (от 2 до 11). Как правило, они не ходили ни с одной лодкой — в каждой был «хозяин». Все они оповещались владельцем лодок о начале и месте промысла.
Судовладельцы из Койды, а также из других сел и деревень, принимающих участие в устьинском промысле, составляли из лодок особую «партию» на время устьинского пути. В конце марта каждого года они избирали из своей среды промыслового старосту на устьинский путь от своей партии лодок. Это была форма объединения хозяев. Промысловые старосты койдинской партии составляли большинство промысловых старост от всех участвующих в промысле партий и диктовали на съезде старост в г. Мезени свои условия (собрание решало вопросы о времени промысла, о порядке его проведения и о дележе добычи). Затем старосты отъезжали в свои селения и объявляли решение собрания.
Наиболее крупным объединением лодочных артелей и вместе с тем наиболее крупной и сложной артельной формой не только на беломорском тюленьем промысле на Зимнем берегу, но и вообще в Поморье, была «бурса». В отличие от других артельных форм возникновение бурсы было связано не с техническими условиями промысла, а с необходимостью регулировать взаимоотношения между лодочными артелями, промышляющими в одном, сравнительно ограниченном районе (участок моря между рр. Кулоем и Мезенью).
Во главе бурсы стоял юровщик16. Юровщиком мог быть один из промысловых старост, состоятельный промышленник, хозяин лодки (или лодок), хозяин покрута. Покрутчик не мог быть юровщиком, в крайнем случае им становился уженщик, особенно из тех, кто ходил «за хозяина». Юровщик должен был «хорошо понимать море», особенности движения льдов, направление ветров, излюбленные места лежбищ тюленя. Когда хозяева лодок предлагали своего юровщика, то каждый кандидат должен был рассказать, куда, по его мнению, надо отправиться бурсе, чтобы получить большую добычу, ведь от него наполовину зависел успех промысла. Привлекший своим предложением большинство промышленников становился руководителем, но это скорее относилось к новой кандидатуре, обычно же доверяли признанным авторитетам.
Артельные объединения на длительных морских промыслах представляли собой своеобразные промысловые общины, состоявшие только из мужчин. Структура этих артельных объединений, взаимоотношения между членами одной артели («лодки»), мелкими объединениями (2—3 «лодки») и, наконец, участниками всего объединения в целом — сложный комплекс сочетания норм обычного права общины на берегу и далеко не всегда согласованных с ними традиций общины на промысле. Однако именно последние составляли характерную особенность поморской общины в целом.
1 Бернштам Т. А. Промысловые зверобойные артели поморов Зимнего берега Белого моря...
2 Верюжский В. Афанасий, архиепископ Холмогорский. СПб., 1908, с. 423.
3 ГААО, ф. 1, оп. 1, д. 529-Н; ф. 4, оп. 9, д. 75.
4 Якобсон Р. П. Отчет по обследованию рыболовных угодий Александровского и Кемского уу., с. 24; АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 39 (Терский берег) и др.
5 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 33 (Кандалакшский берег); Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной и Варзугу, с. 38 и др.
6 АИЭ, к-1, оп. 2, № 880, л. 28—30 (Поморский берег); № 874, л. 41—42: (Онежский берег).
7 Островский Е. Из картинок сельдяного промысла в Сороке. — ИАОИРС, 1910, № 8, с. 27-29.
8 АИЭ, к-1, оп. 2, № 880, л. 10.
9 Дуров И. М. Указ. соч., с. 301—308, 309, 310.
10 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 3, 31-32, 27-28, 38.
11 Там же, № 880, л. 3, 36, 37 (Поморский берег).
12 Энгельгардт А. Русский Север. СПб., 1897, с. 210.
13 Ефименко Л. Я. Артели Архангельской губ. — Сб. матер, об артелях в России, вып. 2, с. 23.
14 Полный текст «Морского устава» был напечатан в «Архангельских губернских ведомостях» (1846, № 41—42), а также в виде приложений К работам «Артели Архангельской губ.» А. Я. Ефименко и «Сборник народных обычаев» П. С. Ефименко.
15 Если один хозяин отпускал несколько лодок, то в одной старшим был он, а в других находились «хозяева».
16 «Юро, юрово — косяк, стадо тюленей или рыбы. Юро тюленей — до 7 штук: более этого промышленник не может тащить по льду» (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка, т. IV. СПб. — М., 1912, стб. 1549—1550). Может быть, отсюда и 7 человек в «лодке».
<< Назад Вперёд>>
