1. Формы владения и пользования водными и земельными угодьями
В результате этнографического обследования поморов — неземледельческой группы севернорусского населения — перед нами предстала одна из разновидностей русской общины — промысловая рыболовно-зверобойная община, изучение которой, на наш взгляд, могло бы способствовать более правильному подходу к решению ряда спорных вопросов в отношении русской общины. Не ставя перед собой столь обширной задачи, постараемся показать общие черты, присущие поморской общине на всей обследованной автором территории и выделяющие ее в качестве уникального явления даже на Русском Севере. Учитывая основную особенность поморской общины как неземледельческого коллектива, мы уделяем первое и главное внимание изучению ее специфических сторон, связанных с производственной, хозяйственной сферой.
Севернорусская община в Поморье, «мир», представляла собой достаточно автономную организацию, с ярко выраженным самоуправлением, выступавшую как юридическое целое в отношениях с другими общинами и государством. Во второй половине XIX—начале XX в. поморская община была представлена двумя основными разновидностями — простой и сложной. Простой общине территориально соответствовало одно поселение (деревня); простую общину представлял и поморский посад, стоявший на пути превращения сельского поселения в поселение городского типа; сложной общине (структурно сложной) соответствовала община-село, в прошлом — волость или «гнездо» деревень. Общинное устройство поморских селений имело много общего с традиционным устройством общины и характером общинных функций в других районах России. Это относилось к структуре общины, многообразию хозяйственных, административных, морально-воспитательных функций, нормам трудовой, общественной и правовой жизни крестьянства.
Среди важнейших архаических черт севернорусской поморской общины следует в первую очередь отметить широкое распространение здесь еще на рубеже XIX—XX вв. древних форм владения и пользования угодьями, основанных на свободном или регулируемом общиной (или временными межобщинными объединениями) вольном захвате промысловых участков побережья и моря, что соответствовало таким же архаическим формам землепользования, зафиксированным во второй половине XIX—начале XX в. в том же Поморье и в некоторых земледельческих областях Сибири, Урала1. В более раннее время вольный захват угодий играл еще большую роль в организации поморского хозяйства и был обусловлен как изобилием незанятых промысловых участков, так и тем, что первыми на Белое море проникали ватаги, промышлявшие сезонно для разных князей и бояр, находившихся в отношениях соперничества между собой.
Второй важной архаической чертой поморской общины являлось то, что она до начала XX в. состояла почти исключительно из больших семей. Широкое распространение большой семьи в Поморье было обусловлено как сохранением пережиточных патриархально-родовых форм общежития русского сельского населения, так и спецификой северного промыслового хозяйства, которое несравнимо удобнее было вести большим, спаянным сознанием своего единства коллективом. Последнее должно было привести к новому расцвету большой семьи в Поморье и почти полному изживанию малой семьи в период формирования поморской группы и промысловой системы хозяйства.
Сочетание этих двух архаических особенностей поморской общины приводило к тому, что древние, захватные формы владения и система пользования промысловыми угодьями, имевшие широкое распространение в межобщинных производственных отношениях, встречались и во внутриобщинной практике, когда отдельные промысловые участки, находившиеся во владении общины, каждый год, в определенный промысловый сезон, заново захватывались (с соблюдением общинных правил) соперничающими большими семьями. Наряду с этими формами владения в XIX—начале XX в. существовали, а в главных морских и речных промыслах доминировали уравнительные или уравнительно-передельные формы.
В целом способы владения местами лова в морском, речном и озерном рыболовстве отражали сложную картину возникновения, развития, сосуществования и взаимовлияния этих видов промысла. Поскольку морские промыслы издавна стали выделяться в качестве главных, а потому играющих решающую роль в жизни населения, община в первую очередь старалась отрегулировать систему водопользования в этих промыслах таким образом, чтобы, с одной стороны, извлечь из них максимум средств (добычи), а с другой — справедливо распределить их между своими членами. Как мы знаем, в тот или иной период на отдельных поморских берегах (или селениях) ведущую роль играли разные морские промыслы, поэтому к середине — второй половине XIX в. в Поморье наблюдалась чрезвычайно пестрая картина способов, форм владения, пользования и распределения морскими угодьями и орудиями лова на них, что отмечалось всеми исследователями; то же самое наблюдалось и в речном рыболовстве, особенно семужьем.
1. Захватный способ пользования. Во второй половине XIX—начале XX в. захватные формы существовали в Поморье повсеместно, в разных морских и речных промыслах. Это означало, что на любом поморском берегу одни и те же морские угодья и речные участки в разное время года, т. е. в тот или иной промысловый сезон, поступали в пользование разных членов общины. Морские участки, как правило, захватывались в двух случаях: либо для промысла, игравшего в данный момент подсобную или второстепенную роль, либо это были самые плохие, «неуловистые» угодья, которые община исключала из уравнительного распределения. На Терском берегу захватным способом распределялись места для лова любой морской рыбы (сельди, камбалы и т. п.), кроме семги, т. е. в захватное пользование поступали те же семужьи тони в зимне-весенний сезон, когда не было семужьего лова2. На Кандалакшском берегу захватывались места для промысла трески и другой рыбы, так как основным был сельдяной лов, или свободные (не находившиеся на учете общины) участки для сельдяного лова3. На Карельском берегу в захватное пользование поступали места для проведения сельдяного и других промыслов, помимо семужьего, а на Поморском берегу захватывались морские угодья для лова сельди (особенно в Сорокской губе), наваги, корюха и плохие семужьи тони в семужий сезон4. На Онежском берегу захватывались места для лова любой морской рыбы в зимнее время, поскольку главные для населения промыслы производились в весенне-летний период, а в д. Тамица — и в летнее время, так как здесь море «было нерыбно»5. Захватные способы пользования морскими участками существовали на Летнем и Зимнем берегах во всех промыслах, в том числе и в семужьем6. Несколько сложнее обстояло дело с владениями местами лова морского зверя на Терском, Летнем и Зимнем берегах. По официальным сведениям XIX в., никакого общинного распределения морских угодий для проведения зверобойного промысла, чрезвычайно важного для этих берегов, особенно для Зимнего, где он стал в середине XIX в. главным, не было7. Если и можно было говорить о каком-то распределении угодий, то лишь на Зимнем берегу и в том смысле, что жители того или иного селения промышляли зимой обыкновенно в определенном месте, выбранном ими в зависимости от удобства промысла, т. е. в недалеком расстоянии от их села. Весенний, так называемый «устьинский» промысел (на участке моря между устьями рр. Мезени и Кулоя), производился огромной артелью, объединявшей промышленников ряда селений Зимнего берега и р. Мезени; эта промысловая община пыталась регулировать захватные действия отдельных промысловых объединений8. Рыболовные участки в Белом море, поступавшие в захватное пользование, были известны общине досконально, границы их были издавна определены: все они находились в пределах морских владений данной сельской общины. Границы же морских зверобойных мест лова были подвижны, т. е. расширялись за счет освоения новых участков, поскольку зверя ловили не только у берега, но и выходили в открытое море и океан9.
Весьма сходным со зверобойным был способ пользования местами лова на мурманском тресковом промысле, производившемся далеко от берега. Коренное отличие мурманских промысловых угодий от ближних тоней (около сел) заключалось в том, что они не находились на учете общины и их временное сезонное пользование осуществлялось на основе обычного права производственного коллектива. Жители сел Поморского и Карельского берегов издавна имели свои определенные места лова на мурманском берегу — становища, куда съезжалось несколько десятков, а то и сотен промышленников из разных сел, т. е. разных общин. Например, рыбаки из Малошуйки, Колежмы, Нименги, Кушреки имели своей базой Териберку, из Сороки, Сумского Посада, Сухонаволоцкого, Нюхчи — Гаврилово, из Кеми — Харловку, из Гридина и Калгалакши — Восточную Лицу и т. д.10 Рыбу ловили отдельными артелями даже члены одной и той же общины, и в открытом море участки «захватывались».
Захватные способы пользования, на наш взгляд, явно видны и в одном из важнейших для поморов промысле — речном семужьем. Так, на Терском берегу, в с. Поной, например, захватным способом распределялись речные угодья при лове семги неподвижной снастью — гарвами11. В Поное же захватным ловом было «поездование» перед семужьим забором, когда пары лодок с поездом, мешкообразной снастью, по знаку руководителя неслись, обгоняя друг друга, на лучшие места12. В захватное пользование поступали места для проведения наважьего подледного лова в реках, как на старых угодьях, принадлежавших общине, так и на новых местах, например в реках п-ова Канин, где промышляли жители Зимнего берега. Новые места не поступали во владение общины.
Таким образом, захватное пользование либо представляло собой совершенно самостоятельный способ распределения мест лова в некоторых морских и речных видах промысла, либо сосуществовало наряду с другими формами пользования — обычно в морском и речном семужьем лове.
Захват промысловых участков происходил иногда мирным путем13, но, как правило, в необычайно напряженной и агрессивной обстановке, так как количество угодий было ограниченным. Тогда община регулировала захват участков, обязуя своих членов соблюдать определенные правила. Так, обычное право предусматривало обязательный сбор всех желающих участвовать в захватном лове в одно место. Руководитель промысла подавал сигнал, по которому все разом бросались захватывать участки — бегом по льду (зимой) или гребя в лодках (летом). Захватный подледный лов сельди в Сорокской губе сами поморы называли «войной»: лошадей поили вином, чтобы быстрее неслись; люди бежали по льду в одних рубахах, отнимали друг у друга места, дрались до крови, вырывали сети и т. д. В этих схватках принимали также участие женщины и дети14. В начале XX в. при захвате мест пускались на хитрость: чтобы обогнать лошадей, неслись по льду на коньках15. Захват мест на подледном лове сельди в устье Сев. Двины тоже носил характер схватки: «Лед волной изгибался под их (рыбаков, — Т. Б.) тяжестью, но на это никто не обращал внимания: все были поглощены одним желанием — запастись местом ближе к середине фарватера»16.
Захваченные места отмечались особым способом, что означало переход данного участка во временное личное пользование, но это право часто нарушалось разбушевавшимися соперниками. На подледном лове знаки собственности обычно бывали двоякого рода: захваченный участок или «выпешивали», т. е. вырубали пешней прорубь (Поморский, Карельский, Кандалакшский, Зимний берега)17, или ставили «веха» — втыкали палки, молодые деревца (Онежский берег)18. Иногда для «застолбления» места достаточно было кинуть на лед лопату, пешню, одежду, невод (Летний берег). Каждый старался захватить несколько мест, поэтому все действия надо было производить мгновенно, и обычно ставили около проруби или другого знака собственности кого-либо из родственников. При захвате мест лова в открытом море знак собственности установить было трудно, поэтому действия, означавшие захват владения, были здесь разнообразнее и часто зависели от вида снасти, которой производился лов: на Поморском берегу семужья тоня обводилась неводом с лодки, это так и называлось — «очертить тоню»19, на речном лове семги на Терском берегу участок закреплялся вбиванием 2—3 кольев, на которые потом крепились гарвы, что называлось «бить гарвы»20; на Летнем берегу различную морскую рыбу ловили рюжами и захват участков выражался в забивании кольев для рюжи21. Места на сельдяном, наважьем и семужьем лове, производившемся на лодках с подвижной снастью (неводом, рюжей, поездом), а также на морском зверобойном промысле обозначались выбором направления, по которому намеревалась плыть лодочная артель. В последнем случае границы владения бывали чрезвычайно неопределенными и с ними обычно мало считались, особенно те, кому не везло с уловом. То же самое наблюдалось и в мурманском тресковом лове.
Захватный лов производился орудиями и судами, находившимися или в частном, семейном владении, или в коллективном (нескольких семей), артельном владении, но никогда — общинными. Изготовление снастей для захватного лова происходило в семье либо силами ее членов, либо с помощью соседей («помочи»), либо за плату; иногда сети помогали вязать одинокие старики «за хлеб»22. Пряжу для сетей повсюду в Поморье готовили женщины, но распределение работ по вязанию сетей определенных родов (морских, речных и т. п.) имело свои особенности в разных местностях: в одних морские сети вязали только мужчины, а речные — и женщины23, в других все виды сетей вязали мужчины и женщины24, в третьих к этой работе подключали и подростков.
2. Общинный способ распределения угодий. Если захватное пользование предстает перед нами на протяжении описываемого времени в довольно единообразной и, если можно сказать, «простой», форме, то распределение общиной мест лова между своими членами приобретало в Поморье множество своеобразных форм, быстро сменявших друг друга, что отражало развитие товарно-денежных отношений, разлагавших общину, и ее попытки приспособиться, удержать свои функции социально-производственного организма. Необходимо также учесть, что формы распределения и пользования водными угодьями зависели еще и от естественных причин — изменений биологических циклов рыб и морских животных, состояния питательной среды для них, климатических факторов и т. п. Поэтому община должна была учитывать любые изменения подобного рода, чтобы использовать все возможности для успешного лова.
Во всяком случае до начала XX в. юридически община распределяла все морские угодья, на которых производились составлявшие главные для данного сельского общества промыслы: все морские тони в сезон основного лова, в подавляющем случае — все морские и речные семужьи тони даже там, где лов семги не являлся ведущим, и всегда — лов семги забором в устье реки.
Общинная система пользования морскими и речными угодьями, еще прослеживающаяся во второй половине XIX—начале XX в., основывалась на следующих принципах.
а. Все промысловые угодья находились на учете общины и имели качественную характеристику («хорошие», «средние», «коренные», «уловистые»).
б. Право на временное владение, т. е. получение от общины промыслового надела, доли, имели души мужского пола либо с рождения, либо с определенного возраста. Число разверсточных единиц, таким образом, зависело от количества мужчин в общине (на Онежском берегу, например, в начале XX в. на душу полагалось 25 м тони)25.
в. Все промысловые угодья, особенно морские, делились на несколько групп, каждая из которых включала тони разного качества. Остановимся на этом подробнее.
Количество тоней, входивших в такую группу, зависело от числа душ, прикрепленных к ней; в каждом поморском селении был свой принцип распределения душ по тоням, а следовательно, и по группам тоней, что обусловливалось размером промыслового надела на душу и качеством тоней. Все это создавало впечатление разнообразия форм владения и пользования, что поддерживалось и традиционными терминами, существовавшими в разных поморских местностях для определения групп тоней и деления внутри них. В конце XIX—начале XX в. наиболее распространенным в Поморье наименованием для групп тоней было название «четверть», употреблявшееся независимо от того, на сколько частей (групп) делились все угодья — 3, 4, 5 или более26. Менее часто группы тоней назывались по долевому делению: «осьмина», если всех групп было 8 (Кандалакша), «треть» (Княжая Губа), «пятки» (Карельский, Поморский берега). Обычно подобные группы тоней внутри уже не делились. Деление группы тоней («четверти») на отдельные подгруппы (по 2—3 и более тоней) также имело свои особенности в разных местностях: иногда «четверть» состояла из ряда подгрупп, тоже носивших название «четвертей» (Зимний берег), но чаще всего они назывались «третями» или «десятками» (Терский, Летний берег). В некоторых местностях наряду с перечисленными названиями групп тоней, а иногда и самостоятельно бытовал архаический общеславянский термин «жеребья» — на Кандалакшском (везде), Карельском (Кереть и др.), Онежском (Нижмозеро), Летнем (Сюзьма, Солза) берегах27. Соответственно делению и наименованию групп и подгрупп угодий души также делились на «четверти», «трети», «пятки», «десятки», причем в каждую такую группу и подгруппу входило примерно равное количество душ: к подгруппе, например, прикреплялось обыкновенно от 9 до 11 душ. Интересно древнее название группы ловцов, составлявших «десяток» на сельдяном лове в Умбе (Терский берег), — «дружина»28.
г. Система уравнивания, следы которой мы еще застаем в описываемое время, заключалась в способах обмена промысловыми угодьями как внутри группы («четверть»), так и между группами. Смысл обмена состоял в том, чтобы все рыбаки в течение определенного времени равномерно пользовались тонями разного качества. Обмен участками внутри группы чаще всего назывался «переход» и производился, как правило, ежегодно, передвижением «по солнцу», «околицей» (друг за другом), «из-под плохой воды; на хорошую», «по соглашению» и т. п.29 Обмен «четвертями» («передел») происходил в разных местностях Поморья в разные сроки, что зависело от ряда причин, в том числе от количества тоней внутри «четверти» и времени, в течение которого совершались «переходы». Средний срок для «передела» морских угодий колебался от 3 до 10 лет. Повсюду в Поморье передел осуществлялся по жребию (в конце XIX в. даже торги тоней происходили жеребьевкой) и проходил в разные сроки в зависимости от промыслового сезона той или иной рыбы — под Новый год, на Николу вешнего, Егория, в Великий пост и т. д.30 Жеребьевки происходили в волостном правлении; участники тянули либо таблички с названиями или номерами тоней, либо домохозяева — представители родственного или соседского коллектива — бросали свои клейма (знаки) в мешок или рукавицу; под каждым клеймом значилась определенная тоня. При торгах на знаках стояла стоимость тони.
д. Еще в середине—второй половине XIX в. (Н. Я. Данилевский, А. Я. Ефименко) в разных поморских местностях община сама назначала количество необходимых для лова работников (т. е. сколько душ должны выставить одного ловца), промысловых судов и орудий (сетей) на каждую подгруппу тоней. Обязательная для лова снасть в таком случае разверстывалась по душам, так как в дальнейшем по душам же и по количеству снасти распределялась добыча или вырученные от ее продажи деньги. В конце XIX—начале XX в. такой способ уже почти не встречался: каждая группа ловцов, получив определенный участок, решала самостоятельно, кто и сколько человек будет промышлять в течение сезона, поэтому суда и снасть выставлялись тоже по внутренней договоренности.
Интереснейшее и, видимо, в каких-то чертах архаическое явление представляло собой межобщинное владение морскими угодьями в Кузоменской волости на Терском берегу, объединявшее четыре общины — Кузоменскую, Варзужскую, Кашкаранскую и Оленицкую. По свидетельствам начала XX в., до 1907 г. жители этой волости пользовались морскими рыболовными топями сообща: распределение угодий, определение числа душ на каждую тоню и группу тоней, количество необходимых судов и орудий, распределение вырученных от продажи добычи денег — все эти действия производились на Кузоменском объединенном сельском сходе домохозяев всех четырех общин31. Это была сложная, выработанная веками межобщинная организация промысловой жизни, при которой деревни, не имевшие по морскому берегу хороших промысловых угодий (Кашкаранцы, Оленица), могли получить их по жребию или с торгов, складываясь деньгами, всей общиной. Более того, община Оленицкой деревни обменивала приобретенные семужьи тони на сенокосные угодья с Кашкаранской общиной, так что объединенное владение морскими угодьями регулировало и другие стороны хозяйственной жизни населения32. В 1907—1910 гг. кузоменские домохозяева потребовали раздела морских семужьих тонь между отдельными сельскими общинами, считая, что старая система не отвечает их интересам. Произошел раздел, при котором, по местным свидетельствам, соблюдались интересы наиболее зажиточной части кузоменского и варзужского населения.
Общинно-передельная система владения и пользования промысловыми угодьями, без торгов и аренды, была к началу XX в. в Поморье анахронизмом. В качестве примера такого исключительного явления можно привести способ пользования тонями на речном семужьем лове в с. Поньгома на Карельском берегу. Все семужьи тони делились здесь на 3 группы — по рр. Воньге, Куземе и Поньгоме. Души мужского пола распределялись по группам таким образом, что на р. Воньгу приходилась половина всех душ, а вторая половина — на две других реки. Души объединялись в 10 «пятков», 5 из которых ловили на р. Воньге. Между всеми «пятками» на Егорьев день (весной) происходила жеребьевка, и в каждый жребий входило по 2 тони хорошего и плохого качества, на которых выставлялось 2 гарвы. С души полагалось дать 2 гарвяных сетки по 8 сажен и отработать определенную часть общей нагрузки: выезды в море и осмотры гарв, дежурство, просушку сетей и т. п.; при соблюдении всеми ловцами этих условий улов делился подушно. Уравнение достигалось ежегодным «переходом» с одной реки на другую33. Эта уравнительно-передельная система возникла на том уровне социально-экономического развития, когда община уже регулировала сложившееся неравенство (внутриобщинную дифференциацию, необеспеченность промысловым инвентарем и т. д.) и тесноту. Существование в Поморье различных переходных форм общинного владения и водопользования вызывалось неравномерным процессом развития социально-экономических отношений в отдельных поморских районах и видах промыслов.
Общинный лов на морских и речных тонях естественно обусловливал и общинное владение орудиями лова. В описываемое время следы общинного владения сетями существовали там и в той мере, где и в какой мере община еще сохраняла свои права и функции. Во всяком случае мы можем считать исходно «общинной» ту снасть, которая разверстывалась по душам (хотя в конце XIX—начале XX в. члены общины вносили неравные доли в силу имущественной дифференциации). Разверстывание снасти по душам производилось, например, на сельдяном лове в Кандалакше, на семужьем — на Зимнем берегу, в некоторых селениях на Терском, Карельском, Летнем берегах. Наиболее четкие сведения второй половины XIX в. относятся, в частности, к Летнему берегу (юго-восточные селения): вся необходимая семужья снасть разверстывалась по душам, объединявшимся в несколько артелей — «десятков», по 10—11 человек в каждой подгруппе тоней. Член артели вносил по 10 сажен сети («десяточная снасть»), эти части сшивались вместе в одну большую сеть. В лове могли принимать участие не только души, имевшие право на надел, т. е. артель могла насчитывать более 11 человек, лишь бы количество сети соответствовало числу душ. Кроме того, член артели обязан был иметь свою лодку; если он не имел ее, то должен был взамен прибавить еще сети сверх вложенной34. На Зимнем берегу части семужьих неводов («завесок») также вносились по душам. Интересно, что «здорливого», т. е. неуживчивого, сварливого товарища, не желавшего «вшиваться» в общую снасть, община выделяла на отдельные тони, т. е. исключала из артели и в конечном счете — из общины35. На поморских берегах нами не зафиксированы случаи владения снастью одной или несколькими общинами сообща, как это отмечалось для второй половины XIX в. в Заонежье, на Печоре, в деревнях устья Сев. Двины и ряде других севернорусских районов36. По существу в Поморье в описываемое время все снасти являлись в первую очередь семейной или складнической (многосемейной) собственностью, пользование которой наряду с пользованием морскими и речными угодьями отражало сложную картину переплетения общинных и частных форм владения. Вследствие того что морские тони в конце XIX—начале XX в. в основном сдавались общиной с торгов или в аренду, процесс разложения общинного владения и отчуждения отдельных участков в частное пользование шел разными путями (скупка угодий, наем беднейших жителей в счет внесенных за них орудий лова и т. п.). Практиковалась и отдача отдельными членами общины, имеющими право на душевой надел, прав на внесение своей доли снасти или установку рыболовного снаряда на поступившем в его пользование участке. На Терском берегу существовала практика сдачи орудий лова в аренду за плату; установка невода, например, стоила довольно дорого; за каждую из трех родов сеток, его составляющих, платили за 4 недели лова от 3 до 4 руб. (матица)37. Крестьяне Летнего берега сдавали свои места на общинных морских тонях для постановки рюж — по 1 руб. за рюжу38. Бывало, что поморы сдавали свои лодки и снасти членам другой общины и соседнему нерусскому населению, саамам и карелам, для проведения основных промыслов: сельдяного (Кандалакшский берег), семужьего (Поной, Терский берег) — за плату, выражающуюся в определенной доле улова39.
Как было сказано выше, община всегда старалась сама регулировать лов семги забором — неподвижным сооружением, перегораживавшим реку недалеко от устья. Заборный лов во многих поморских районах представлял собой сложный комплекс собственно «заборного» и «передзаборного» лова, в которых сочетались разные формы пользования — общинные (забор) и захватные (передзаборный лов), осложненные в описываемое время отношениями капиталистического характера — торги, аренда, скупка добычи и т. п.
Нормы прав и обязанностей членов общины в строительстве и пользовании заборным и передзаборным ловом были различны не только по отдельным берегам, но и по селам, так как всюду была своя традиционная организация пользования, сложившаяся на основе природных и социально-экономических факторов. К началу XX в. в Поморье оставалось всего несколько крупных заборов и все они находились в руках арендаторов — скупщиков добычи. Наиболее существенные сохранившиеся черты общинного пользования семужьим заборным и передзаборным ловом в начале XX в. наблюдались в Умбе на Терском берегу, Ковде на Кандалакшском берегу и Солзе на Летнем берегу и заключались в следующем40.
а. Община сообща или на свои средства заготавливала весь необходимый строительный материал, который равномерно распределялся на все души, например «кому сколько тарьи (решетки из прутьев, — Т. Б.) заготовить», «кому сколько сажен лозняка запасти» и т. д.41
б. Строительство забора производилось либо членами общины, либо наемными работниками на общинные средства, но ловить забором могли только члены данной общины. Устройством забора и самим ловом руководил опытный мастер — «коловщик» (Умба)42, «заборщик» (Поной)43, который выбирался на общем сходе домохозяев. В с. Умба забор возводили все члены общины, причем работа распределялась на три смены, или очереди, под названиями Степановская, Ермолинская, Соловецкая44. На обязанности первой смены лежала установка козел, перебоев и настила из бревен. Вторая смена вбивала между козлами колья и небольшие копылы; она же делала решетку из прутьев. Третья смена сооружала места для 5 ловушек — вершей. Самой тяжелой и ответственной была первая смена, но три смены ежегодно чередовались, чтобы все члены общины участвовали во всех видах работ45. В возведении Солзовского забора тоже должны были участвовать все души; у кого в семье была одна ревизская душа, тот работал один день, у кого три души — три дня, у кого было больше трех душ — работал три дня, но приводил еще одного работника46.
в. Каждый член общины имел свою норму лова, обязанности по наблюдению за ходом рыбы и состоянием забора. В с. Умбе, например, взрослый член артели ловцов, состоящей из 4—5 семей, должен был одни раз в день (утром) осматривать ловушки, а вся артель в конце недели — срок ее пользования забором — сдавать добычу. Участники заборного лова в Солзе, тоже делившиеся на артели из групп семей, обязаны были по очереди, по 2 человека, осматривать ловушки и «кротить» (бить,— Т. Б.) рыбу; кто не ходил — платил штраф (25 коп. за пропущенный день)47.
г. Наконец, община должна была обрабатывать всю добычу, которую она сдавала скупщику. Деньги, полученные от продажи заборной семги (оставшиеся после уплаты арендатору), делились, как правило, подушно. Арендатор же обычно вносил за общину все государственные подати, которые прежде она выплачивала именно из доходов от заборного семужьего лова.
Передзаборный лов производился разными сетями: тяглыми (поезд, закидной невод) и ставными (гарва, ставной невод). Владение этими орудиями лова носило как частный (поезд, небольшая гарва), так и общинный характер (большой закидной или ставной невод). В Солзе, например, на ставной невод каждый член общины вносил по сажени сети, карбас для поездки к неводу тоже был общественным. Все участники должны были ежедневно по 6 человек проводить «дневанье», т. е. целый день дежурить у невода; за каждую душу полагалось отдежурить определенное количество дней. Улов из невода продавался, и деньги делились подушно48. В Поное передзаборный лов производился поездами и гарвами и был обязательным для всех, участвующих в заборном лове; места для лова перед забором захватывались (см. выше). Добыча складывалась вместе, продавалась и распределялась по паям — за снасть, лодку, по числу артельщиков, помимо заборного лова49.
Судя по документам XVII—XVIII вв., морские и речные тони во многих поморских районах начали продаваться с торгов, а большие и прибыльные заборы повсеместно в Поморье сдаваться в аренду, видимо, с давних пор. Ко второй половине XIX в. процесс развития капиталистических отношений в Поморье, как и повсюду в России, значительно ускорился, так что концу XIX в. по существу многие тони и заборы находились в руках частных владельцев, являвшихся одновременно фактическими владельцами угодий, судов, орудий лова, работодателями и скупщиками. К этому времени торги морскими и речными топями стали ведущей формой владения в промысловом хозяйстве поморов всех берегов; попытки общины удержать промысловые угодья в своих руках выражались в том, что она долгое время сохраняла право покупки тоней за своими членами. Но это, так же как и распределение добычи по душам, создавало лишь иллюзию самостоятельности общины в качестве единственного владельца промысловых угодий и равноправия в пользовании ими всех ее членов.
Владение и пользование местами лова в озерном рыболовстве всегда (за редким исключением) находилось в личной, семейной собственности и передавалось по наследству, т. е. пользование в этом виде промысла не носило ни захватного, ни общинного характера.
Землепользование. Система землепользования в Поморье касалась способов владения и пользования земледельческими (в тех немногих районах, где существовало земледелие) и сенокосными угодьями.
Точного государственного учета посевной площади в Поморье не было из-за крайне незначительного количества пригодной для земледелия земли и малой роли земледелия в хозяйстве жителей. Община каждого селения владела посевной землей разного качества, поэтому на каждую душу полагалось, как и в группах тоней на промысле, определенное количество плохой, средней и хорошей земли. В начале XX в. в с. Малошуйка, например, общее количество надела на душу составляло 1200 сажен50, а в Нименге — 900 сажен (по 300 сажен каждого сорта земли). Переделы общинной земли были очень редки, и здесь к концу XIX в. хорошая земля сосредоточивалась в руках более активной части населения («у горланов и земля была хорошая»), покупавшей ее с торгов51. Бывали случаи захватного владения и пользования земельными участками, не находившимися на учете общины (в лесах, на островах), которые жители расчищали и обрабатывали «вольно» («раньше землю брали грудью, за каждую полоску боролись»)52.
Более важную часть владений общины составляли сенокосные угодья, так как животноводство в отличие от земледелия существовало в Поморье повсеместно. Судя по имеющимся материалам и нашим полевым данным, владение и пользование сенокосными угодьями, так же как и промысловыми участками, выражалось в разных формах.
Захватная форма возникла (как в рыболовстве) в период заселения поморских территорий. Развитие социально-экономических отношений способствовало довольно быстрому переходу основного массива земельных и сенокосных угодий в общинное владение.
В XIX—начале XX в. в захватном владении и пользовании находились участки (расчистки) в лесах, на болотах, на островах; чаще всего они назывались «тереба». Захватные участки, поступившие во владение той или иной семьи, бывали разбросаны в разных местах, поэтому семья старалась захватить как можно больше угодий до начала сенокосных работ. В XIX в. казна пыталась учесть расчистки и продавать их по билетам, но это оказалось невозможным, и захватный способ владения и пользования не изживался до начала XX в.53
В общинном владении находились так называемые «общественные сенокосы», которые община разверстывала по душам до очередного передела. Основу общественных сенокосов составляли морские пожни, тянувшиеся вдоль берега. Морские пожни — специфическая особенность Поморья, сложившаяся в процессе формирования промысловой рыболовно-зверобойной системы хозяйства. Границы морских пожней каждой общины были строго и издавна определены: они везде совпадали с границами морских тоней и носили с ними одни и те же названия54. Их ширина и протяженность зависели от природных условий данного поморского района; иногда они носили собирательное название — «кортомленное место» (Гридино, Карельский берег), «берма» (Поньгома)55 и т. п. Кроме них, община владела и другими сенокосными угодьями — в полях, лугах, на озерах. Все общественные сенокосы подлежали переделу через определенные сроки, зависевшие от количества и качества сенокосных угодий, а также от сложившейся традиции или уровня развития товарно-денежных отношений. В первую очередь и особенно строго переделялись морские пожни. Наиболее обычным был срок передела от 3 до 5 лет (Зимний, Летний, часть Поморского берега), в тех районах, где сенокосных угодий было мало и плохого качества, иногда бывали ежегодные «переходы» — с хороших угодий на плохие, как в рыбном промысле (Кандалакшский берег, с. Кереть — Карельский берег)56. В других местностях, наоборот, сенокосы не переделялись по 15—20 лет (Поморский берег от Нюхчи до Кеми, Онежский берег)57.
Поля, или усадебные пожни (термин «пожни» распространился в течение XIX в. и на личные участки), будучи частным владением отдельных семей, находились, как правило, вблизи селения или вокруг него. Во второй половине XIX в. усадебные пожни тоже подлежали казенному учету и поступали наряду с общественными сенокосами в душевое владение, хотя никаких переделов этих участков не происходило. Усадебная пожня числилась пожизненно за душой мужского пола, получавшей ее либо с рождения, либо с 7—14 лет, переходила по наследству по мужской линии и только при отсутствии потомства переходила в общественный фонд. Усадебную пожню нельзя было ни продать, ни передать по дарственной.
В. В. Никольский, собравший материал по хозяйству населения Поморского, Карельского и Кандалакшского берегов в первой четверти XX в., считал, что способы владения и пользования промысловыми рыболовными (морскими и речными) угодьями обусловили издавна, со времени заселения поморских берегов, формы землепользования. Свои выводы он обосновывал на следующих фактах: во-первых, техника «переделов», а в некоторых местностях и «переходов» (число разверсточных единиц по душам населения, способы разверстки и уравнивания, приемы и сроки «переходов» и «переделов») сенокосных участков целиком повторяла те же приемы в водопользовании; во-вторых, названия групп сенокосных угодий или отдельных участков совпадали соответственно с наименованиями групп тоней пли отдельных тоней.
Подобную точку зрения следует считать односторонней, так как приведенные факты говорят скорее об одновременности формирования системы водо- и землепользования в общем процессе складывания промысловой системы хозяйства поморского населения («косили там же, где ловили»). Об этом же говорит наличие древних захватных способов владения и пользования угодьями как в водных промыслах, так и в сельском хозяйстве.
На разных берегах и в отдельных поморских местностях процесс формирования промысловой системы хозяйства, степень развития в ней земледелия и полевых занятий были неоднородны и неодновременны. Степень взаимовлияния социальных форм в хозяйственной жизни пришлого (русского и нерусского) и местного неславянского населения тоже могла быть различной, поэтому мы наблюдаем такое своеобразие способов и форм в водо- и землепользовании в Поморье и их сосуществование на протяжении веков.
1 Александров В. А. Сельская община в России (XVII—начало XIX в.). М., 1976, с. 181.
2 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 38.
3 Там же, л. 31—32.
4 Там же, № 880, л. 10; № 876, л. 13, 14, 64; № 881, л. 4—5.
5 Там же, № 875, л. 72, 73; № 874, л. 8, 13, 29, 41-42.
6 Ефименко А. Я. Артели для лова разной рыбы. — Сб. матер. об артелях России. Вып. 2. СПб., 1874, с. 76.
7 Ефименко П. С. Сборник народных юридических обычаев Архангельской губернии. — Тр. Арханг. статист. комитета за 1867 и 1868 гг., вып. III, кн. 1. Архангельск, 1869, с. 80.
8 Бернштам Т. А. Промысловые зверобойные артели поморов Зимнего берега Белого моря во второй половине XIX—первой трети XX в. Автореф. канд. дис. Л., 1968.
9 ГААО, ф. 211, д. 109, л. 4 и далее.
10 АИЭ, к-1, оп. 2, № 876, л. 12; № 880, л. 29, 34, 36.
11 Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной и Варзугу в 1912 г. — МПРР, т. III, вып. 9. Пг., 1914, с. 38.
12 Там же, с. 40—41.
13 АИЭ, к-1, оп. 2, № 874, л. 29, 44 (Онежский берег).
14 Там же, № 880, л. 10 (Поморский берег); Якобсон Р. П. Отчет по обследованию рыболовных угодий Александровского и Кемского уу. Архангельской губ. — МПРР, т. III, вып. 2, СПб., 1914, с. 21.
15 Дуров И. М. Быт рыбаков дореволюционного Беломорья (годовой цикл промыслов). — Археол.-этногр. сб. Сост. А. М. Линевский. Петрозаводск, 1936-1937, с. 321—322.
16 Якобсон Р. П. Отчет по обследованию бассейна Сев. Двины в 1913—1914 гг. — МПРР, т. IV, вып. 8. Пг., 1915, с. 58—60.
17 АИЭ, к-1, оп. 2, № 880, л. 28-30; № 881, л. 4-5; № 941, л. 31—32 и др.
18 Там же, № 874, л. 8, 13.
19 Там же, № 876, л. 64.
20 Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной и Варзугу, с. 38.
21 Ефименко А. Я. Артели для лова разной рыбы, с. 76.
22 АИЭ, к-1, оп. 2, № 875, л. 74 (Онежский берег).
23 Там же, № 941, л. 38 (Терский берег).
24 Там же, № 880, л. 10, 30 (Поморскпй берег, Зимний берег и др.).
25 Там же, № 874, л. 8.
26 Там же, № 871 (Зимний берег); № 874, л. 8, 13, 29 (Онежский берег); Обзор Архангельской губ. за 1911 г., с. 58 (Зимний берег); Ефименко А. Я. Артели для лова сельдей. — Сб. матер. об артелях в России, вып. 2, с. 45 (Терский берег); Никольский В. В. Указ. соч., с. 76 (Кандалакшский берег — Ковда, Карельский — Кереть).
27 Никольский В. В. Указ. соч., с. 76; Ефименко А. Я. Артели для лова разной рыбы, с. 76 и др.
28 Ефименко А. Я. Артели для лова сельдей, с. 46; Словарь русских народных говоров, т. VIII, М., 1973, с. 213—214.
29 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 31—32; Никольский В. В. Указ. соч., с. 77 и др.
30 Ефименко А. Я. Артели для лова сельдей, с. 45 (Терский берег, Умба); АИЭ, к-1, оп. 2, № 874, л. 8, 13 (Онежский берег, сельдь, семга); № 876, л. 13 (Поморский берег, семга и другая рыба); Ефименко А. Я. Артели для лова разной рыбы, с. 77 (Летний берег, навага) и т. д.
31 Якобсон Р. П. Отчет по обследованию рыболовных угодий Александровского и Кемского уу., с. 15—16.
32 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941 (Терский берег).
33 Никольский В. В. Указ. соч., с. 78—81.
34 Ефименко А. Я. Артели для лова семги. — Сб. матер. об артелях в России, вып. 2, с. 53, 58.
35 АИЭ, к-1, оп. 2, № 871 (Зимний берег).
36 Майнов В. Поездка в Обонежье и Корелу. СПб., 1877, с. 76—77 (автор говорит об общинном неводе в Выгозере); Якобсон Р. П. Отчет по обследованию бассейна Сев. Двины, с. 29 и др.
37 Якобсон Р. П. Отчет по обследованию Александровского и Кемского уу., с. 59.
38 Алеев В. Р. Промысел наваги и сельди по Онежскому и Кемскому берегам Белого моря зимой 1912 г. — МПРР, т. III, вып. 9. Пг., 1914, с. 12.
39 Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной и Варзугу, с. 49.
40 Некоторые итоги изучения семужьего лова на Зимнем берегу отражены в нашей статье «Семужий промысел поморов Зимнего берега Белого моря во второй половине XIX—начале XX в.» (в кн.: Вопросы аграрной истории. Матер. науч. конфер. по истории сельского хозяйства и крестьянства Европейского Севера СССР. Вологда, 1968, с. 337—344).
41 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 39, 49—51; Ефименко А. Я. Артели для лова семги, с. 65.
42 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 39.-Название известно с древности (ААЭ, т. 1, № 351, с. 425).
43 Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной и Варзугу, с. 28—29.
44 Эти очереди отражали древнее деление с. Умбы на 3 части, 2 из которых населяли «вольные» крестьяне, владевшие 2/3 с промысла в тонях и заборе; 1/3 Умбы владел Соловецкий монастырь, которому полагалось и 1/3 с промыслов. Первые два названия, возможно, произошли от фамилий первопоселенцев.
45 АИЭ, к-1, оп. 2, № 941, л. 39 и др.
46 Ефименко А. Я. Артели для лова семги, с. 65.
47 Там же, с. 66.
48 Там же, с. 67.
49 Алеев В. Р. Поездка на рр. Поной п Варзугу, с. 28—29, 40—41.
50 АИЭ, к-1, оп. 2, № 876, л. 38 (Малошуйка, Поморский берег).
51 Там же, л. 64. 65 (Нименга, Поморский берег).
52 Там же, л. 70 (Нименга).
53 Там же, № 880, л. 31 (Поморский берег).
54 См., например, там же, № 874, л. 6 и др. (Онежский берег).
55 Никольский В. 3. Указ. соч., с. 48, 51.
56 АГО, р. 1, оп. 1, № 91, л. 31.
57 АИЭ, к-1, оп. 2, № 880, л. 38 (Поморский берег).
<< Назад Вперёд>>
