Историография
Вместе с тем замечания, наблюдения, а иногда и довольно пространные рассуждения о провинциальном дворянстве содержатся в целом ряде общих обзоров и очерков, посвященных истории дворянства в России. Еще в 1776 г Г. Ф. Миллер составил справку по истории российского дворянства, основываясь на материалах архива Коллегии иностранных дел и Разрядного архива. Она была опубликована Н. И. Новиковым в 1790 г.1 Указав на «утеснения» дворянства в XVII в., состоявшие в подчинении его по службе дьякам Разрядного приказа и наказании «посажением в тюрьму и битьем по телу», Миллер остановился далее на дворянских службах, разделив все дворянство допетровского времени на восемь «степеней чиновных», начиная с детей боярских. Название этого чина он объяснил подчинением их на войне боярам, высказав при этом мысль, что в XVI в. под этим названием объединялись все чиновные дворяне. Дети боярские были расписаны по десятням, причем «десятней называлось целое детей боярских с одного города на войну наряженных собрание»2. Каждой десятней управлял голова из дворян или стольников. Несколько десятен составляли полк под предводительством воеводы. Для того чтобы дать представление о службе дворянства, Миллер приводил выписку из владимирской десятни 1570 г., назвав ее «книгой», — таким образом, понятие десятня связывалось им лишь с воинским подразделением, а отнюдь не с каким-либо документом или списком. Отметив прямую связь количества и качества вооружения с «испомещением» детей боярских, Миллер высказал мнение о слабой боеспособности такого войска, где служить было необходимо «под штрафом лишения части поместья». Определив далее чин жильцов, как детей боярских, временно «по наряду» находившихся на службе в столичном городе, он переходил к собственно дворянскому чину, усматривая в дворянах не общее название всего сословия, которое оно получило лишь в XVIII в., а часть детей боярских, состоявших при дворе и не имевших особых занятий, кроме участия в пышных дворцовых церемониях. Из источников Миллер знал, что «были дворяне московские, были и городовые», и московских дворян можно было записать по городу, тем самым понизив их статус. Он отмечал также, что городовые дворяне находились в ведомстве «городоначальника». Таковы немногие сведения о провинциальном дворянстве допетровского времени, почерпнутые тогда российской наукой из источников. Многие утверждения Миллера были верны, однако сложить их в четкую и ясную картину ему все же не удалось. Принципиально важным было введение понятия десятни, хотя и искаженное, и проведение различия между детьми боярскими как многочисленной «первой степенью» сословия и дворянами городовыми как имеющими отношение ко двору, хотя Миллером они неправильно были поставлены выше жильцов. Вслед за Миллером обзор истории российского дворянства, основанный на изучении первоисточников — материалов Разрядного и Поместного приказов, сделал П. И. Иванов3. Приводя сведения об окладах и верстании дворян, автор подробнее, чем Миллер, остановился на понятии «десятня» и в качестве примера опубликовал выписку из ряжской десятни денежной раздачи 7082 г.4 На основании изученных им материалов Иванов составил таблицу поместных и денежных окладов новиков с разделением городов, по которым они верстались, на 5 разрядов. Изучив наказы 1652 и 1675 гг. о верстании, он описал и процедуру верстания, избрание окладчиков и другие ее особенности, отметив при этом запрещение верстать «поповых детей, холопей боярских и других, у которых отцы не были на службе», а также запрещение писать новиков в десятни по выбору и дворовому списку (отнеся его к 1652 г.), так как это делалось, по его мнению, исключительно в Разряде «по уважению знатности родов». Им же был составлен перечень поводов для придач к окладам, начиная с 1655 г., а также для получения поместья в вотчину. В главах о поместных правах и обязанностях и о наследственных и прожиточных поместьях автор приводил в основном уже опубликованный к тому времени в ПСЗ и других изданиях указной материал, отметив также существование особенных видов поместий в отдельных уездах и «заказных украинных городов». Отдельная глава была посвящена чинам гражданской, придворной и военной службы. Автор повторил приведенный Миллером перечень чинов, начав, однако, с бояр и подробно останавливаясь на чинах дворянских. Упомянув о разделении дворян на московских и городовых, причем городовые «составляли вторую степень дворян», Иванов затем описывал разделение городовых дворян на выборных, дворовых и городовых, полагая, что это разделение существовало только на бумаге, в списках, служба их была одинакова, в выбор же жаловали за отличие. В мирное время воевода мог давать городовым дворянам разные поручения по службе, они же были приставами во время приезда иностранных посланников. Ниже городовых дворян Иванов, как и Миллер, поместил жильцов, составлявших московское охранное войско и разделявшихся на 4 перемены для несения службы в Москве. Отдельный чин составляли дети боярские, это было, как писал автор, многочисленное сословие, составлявшее «первую степень российской службы». В этом разделе Иванов в основном использовал уже упоминавшийся выше текст Г. Ф. Миллера и его представление о десятне, хотя несколько выше в его книге десятней назывался определенный вид документа. Он полагал также, что поверстанные дети боярские служили вместе с дворянами по выбору5.
Эти сведения в основном и исчерпывали тогдашнее представление даже самых осведомленных исследователей о провинциальном дворянстве XVII в. Мы можем судить, насколько они были неточны и поверхностны. Нельзя не отметить и шаг вперед в книге П. И. Иванова — введение понятия десятни как документа, представления о верстании и окладчиках, служилых и неслужилых новиках, разрядах городов. Отсутствие четкости в хронологическом подборе источников и по сути справочный, а не научно-исторический характер книги обусловили статичный характер представлений автора о службе и положении дворянства. В понятие десятни вкрались существенные неточности — автор считал, что туда включались только дети боярские и что она представляла собой отдельное военное подразделение. В следующей книге П. И. Иванова, вышедшей в 1842 г., дано более подробное описание видов документов, хранящихся в Разрядном архиве — десятен, смотренных списков, книг, грамот с публикацией примеров в приложении. Здесь приведено более тщательное описание десятен, или, как называл их автор, «десятенных списков», которые он определял как «подробное и обширное начисление служащего класса людей в военной службе», указывая на наличие в десятнях наказов об их составлении, сведений о способности к военной службе, вооружении, поруках по служилым людям, количестве людей, которые они могут вести с собой в поход, поместных и денежных окладах. Иванов выделяет два вида десятен — разборные и верстальные — и сообщает о категориях служилых людей, встречающихся в десятнях, смешивая при этом категории, встречающиеся в ранних десятнях с находящимися в более поздних. В приложении им были помещены введения и отрывки из владимирской разборной десятни 1622 г. и путивльской и черниговской десятен 1645 г.6 Сложность анализа источников и отсутствие их полного описания давали повод для пока еще слишком поверхностных суждений, а в некоторых случаях ответы на вопросы, поставленные еще П. И. Ивановым, не найдены до сих пор. Так, например, в текстах десятен невозможно провести четкое различие между понятиями «городовой дворянин» и «сын боярский».
Уяснению подобного различия в большой степени была посвящена появившаяся в 1849 г. статья И. Д. Беляева о служилых людях7. Основываясь главным образом на опубликованных к тому времени источниках, автор попытался проследить эволюцию содержавшихся в них понятий «бояре», «дети боярские» и «дворяне» на протяжении XIV—XVI вв. Автор считал, что «боярскими детьми» (перестановка слов в названии сословия была отнюдь не случайной) стали называться примерно с середины XV в. «обедневшие члены боярских родов», в то время как название «бояре» сохранили лишь «первенствующие сановники». Затем, начиная с середины XVI в., «название боярских детей для обозначения первого служебного сословия было решительно заменено названием дворян, именем же боярских детей начали означать низший класс служилых людей»8, в то время как ранее именно дворяне («дворные люди») представляли собой этот низший класс среди служилых. Подобное изменение в названиях И. Д. Беляев связывал с переходом от родового быта к государственному. В его статье мельком упоминалось и о «десятенных книгах», которые велись в Разряде и где все служилые люди были разделены на три статьи по количеству имевшейся в их владениях земли. Подробного описания службы и быта уездных служилых людей И. Д. Беляев не давал, однако, исходя из его общей концепции, можно придти к выводу, что с середины XVI в. доминирующую роль в жизни этого сословия стало играть государство, наделявшее его земельными владениями и ведшее строгий учет внутри сословия. Статья Беляева, несомненно, имела большое теоретическое значение для осмысления процессов, связанных с формированием служилого сословия, способствовало этому и некоторое (хотя и содержащее элементы модернизации и искусственности) уточнение ряда терминов, связанных с историей этого сословия. Неизученность массовых источников по истории дворянства все еще сильно сказывалось на уровне теоретических обобщений. Через четыре года, в 1854 г., вышел четвертый том «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева. В этом труде также давалось объяснение термину «дети боярские», появившемуся в источниках в XV в., однако в нем Соловьев видел не родовой, а скорее социально-политический смысл, понимая под детьми боярскими «высший отдел» княжеской младшей дружины. «Дворные люди», в дальнейшем получившие название дворяне, составляли «второй отдел младшей дружины» и отличались от детей боярских происхождением9. Описание службы детей боярских в русском войске XVI в. в труде Соловьева отличалось уже некоторой систематичностью и пространностью — он писал о верстании и наделении поместьями, об условиях отставки от службы, наследования поместий, мене поместьями, причинах их запустения, отписании их за неявку на службу, разъясняя понятия «неты» и «нетчики», процедуре сбора детей боярских на службу, отдаче их на поруки, наказании кнутом и высылке укрывающихся, упоминая, однако, только о «списках» детей боярских и не говоря ни слова о десятнях и окладчиках10. Рассказывая далее о русском войске первой половины XVII в., Соловьев отмечал его «несостоятельность», приводя в качестве примера выписки из опубликованных к тому времени разрядных книг с описанием трудностей сбора ратных людей, дороговизны их вооружения, отмечая стремление многих дворян из-за разорения записаться в холопы, а также существовавшие тенденции превращения поместного землевладения в наследственное вотчинное11. В очерке «Россия перед эпохою преобразования» Соловьев излагал общий взгляд на состояние русского войска и положение служилых людей в допетровской России. Этот взгляд, основанный на документах нормативного и законодательного характера и отдельных нарративных источниках, послужил для многих исследователей, писавших после Соловьева, своего рода приговором или истиной в последней инстанции по данному вопросу. Между тем последующее изучение источников во многом, если не во всем, опровергло тезисы Соловьева. Так, например, весьма спорными могут быть признаны выводы о «дурном устройстве» войска в допетровской России, о слабости духа и недостаточной храбрости служилых людей, о неподготовленности их к ратному делу, неумении владеть оружием, стремлении их отбывать от службы, отговариваться от необходимости выступления в поход, задаривать должностных лиц для избежания службы и возвращения домой и о массовых побегах из полков12. В качестве доказательства подобного состояния и настроения войска Соловьев приводит статьи Уложения, а также ссылается на донесения воевод, не давая однако никаких ссылок на источники, которые могли бы пролить свет на массовость или единичность этих явлений и их частоту во время того или иного похода. Утверждая, что поместная система «ослабила в служилых людях воинский характер», приведя к погоне за крестьянскими рабочими руками на земле и к борьбе за беглых крестьян, делами о которых, по его словам, «завалены архивы», повествуя о «беззаботности» русских помещиков и нежелании их заниматься хозяйством, Соловьев, как представляется, неосознанно модернизировал те процессы, которые происходили в русском обществе, и особенно в провинциальном обществе, на протяжении XVII в., не заботясь об обоснованности своих выводов, подкреплении их ссылками на массовые источники, что было характерно для многих историков того времени. К сожалению, подобные априорные выводы из трудов С. М. Соловьева 1850-х гг. достаточно глубоко проникли в науку и научную литературу не только XIX, но и XX вв. и превратились по существу в догматы, способствуя формированию достаточно искаженной картины исторической действительности XVII столетия. В «Исторических письмах», опубликованных в 1858 г., Соловьев писал о слабости «сословного начала» в допетровской Руси по сравнению с началами родовым и чиновным, делая одновременно несколько заявлений о сути процессов, проходивших в русском обществе в XVII в. — ослаблении боярства, появлении новых, неродовитых людей в правительстве, постепенных изменениях в организации войска и массовом приеме на службу иностранцев, увеличении потребности в грамотных «ратных людях» и т. д. По его мнению, сословные понятия начинают укореняться в обществе лишь в XVIII в., когда только и образуется дворянство, до этого же имел место «громадный перевес централизующей силы», подавлявший все другие отношения13. Вместе с тем внятного объяснения причин перехода именно к политике поддержки сословий в XVIII в., когда государственное начало еще более укрепляется, историком так и не было дано.
Явный «петроцентризм» в подходе к изучению русского дворянства и войска обнаруживал и Н. Г. Устрялов, посвятивший в первом томе «Истории царствования Петра Великого» несколько страниц описанию состояния русской армии в допетровское время. По его мнению, русское войско, несмотря на все старания русских царей в XVII в. по его модернизации, мало чем отличалось от «ратных ополчений времен Годунова и Иоанна Грозного»: новые названия воинских соединений и перемена оружия по иностранным образцам «не могли переродить старых воинов Руси», по-прежнему они оставались прежде всего землевладельцами, пекущимися больше о своем домашнем хозяйстве, а не о военной службе, «тысячи дворян, рейтар и солдат оказывались в нетях»14. Регулярной армии до Петра в России, по его мнению, не существовало, иноземцы на русской службе «обленивались», вооружение было недостаточно и неисправно, не говоря уже об артиллерии. Непонятным оставалось при этом как Россия могла вести столь частые и изнурительные войны при таком плохом войске и даже расширять свою территорию и чем все же могло помешать военной службе владение землей, которое было принято тогда и в других государствах. Представляется, что в данном труде Устрялова сказалась недостаточная изученность как положения русского дворянства в XVII в., так и состояния в этот период русского войска.
Ко времени празднования столетия Городового положения Екатерины II появилось несколько общих обзоров истории дворянства в России. В книге И. А. Порай-Кошица15, источниками для которой послужили главным образом труды Г. Ф. Миллера, H. М. Карамзина, С. М. Соловьева, а также изданные к тому времени законодательные акты, указывалось на юридическую неоформленность существования дворянства до XVIII в. Говоря о провинциальном дворянстве допетровского времени, автор характеризовал положение «дворян городовых», владельцев поместий, составлявших «земское ополчение» и главную военную силу государства. Они также занимали в своих городах гражданские должности — губных старост по выбору и целовальников — а иногда приезжали и к московскому двору, но главным образом находились в своих поместьях, ожидая объявления указа о призыве на службу. Автор выделяет и «второй многочисленный слой» — детей боярских или «потомков бояр», которые, как он считал, подобно дворянам, разделялись на московских и городовых. Со временем это понятие стало включать уже не «потомков бояр, а поместных владельцев». В каждом городе существовали и дворяне, и дети боярские, которые разделялись на три статьи — служащие по выбору, по дворовому списку и с городом. Лучшие дворяне и дети боярские из выборного списка в количестве 2—3 тысяч поочередно на три года присылались на службу в Москву как для охраны особы государя, так и для «пышности двора» и других служб16. Порай-Кошиц сделал также общий обзор существовавшей в XVI—XVII вв. поместной системы, подчеркивая бесспорное право государя на состоявшие в частном владении земли, исключительное право на владение поместьем служилых людей и указывая на сближение вотчинной и поместной систем как на отличительную черту XVII в. в связи с применением принципа наследования уже не только к вотчинам, но и к поместьям. Переходя далее к объяснению причин «прикрепления крестьян к владельческим землям», автор указывал на это как на единственное средство обеспечения жизни и службы ратных людей, так как «эпоха смут развратила народ», и полагая в нем «материальную выгоду» для крестьян17.
Книга М. Яблочкова, вышедшая в 1876 г., также не была историческим исследованием, основанным на вновь найденных документах, а в основном лишь повторяла сведения, уже изложенные в книгах предшественников. Так, например, автор повторил выводы И. Д. Беляева о происхождении детей боярских и изменениях в их положении, сделанных Иваном Грозным, а также уже ранее приводившиеся С. М. Соловьевым выписки из разрядных книг о сборе дворян на военную службу, их стремлении всячески избежать ее и наказаниях за это. В XVII в., по мнению автора, произошло «замыкание» сословий внутри себя, чему способствовала политика правительства. Вместе с тем Яблочков писал и о стремлении дворянства избавиться от государственного тягла, поисках более легкого положения, нежелании «замкнуться», отсутствии отдельных сословных интересов, стремлении записываться в холопы и другую службу и отсутствии стремления «оградить свое сословие от смешения с низшим людом»18. Поэтому, полагал он, становились дворянами и холопы. Всему этому активно противилось своими указами государство, стремясь замкнуть сословие внутри себя, но только в интересах службы, а не в интересах чистоты сословия. Однако приводимые самим же автором примеры нередко противоречили его тезисам о неразвитости самосознания сословия в XVII в. Яблочков писал и об участии дворян в управлении городами и уездами, и о приобретении находившимися в их владении поместьями черт родовых наследственных вотчин и сближении поместной и вотчинной систем, и о выборах внутри сословия, о приобретении дворянства службой, широкой раздаче за службу поместий и вотчин, приводил тексты указов, в целом отвечавших интересам дворянства. Поэтому весьма странным выглядел вывод автора о том, что до Петра дворяне не имели никаких гражданских привилегий, а все их привилегии были связаны только со службой. Слабой стороной этого, как и многих других исторических сочинений того времени, было использование в качестве источников лишь указного материала, законодательных актов XVII в., причем периодичность и традиционность этих указов не принималась во внимание, они считались однократными. Так, например, говоря об указах (точнее было бы сказать — наказах) 1675 и 1678 г., Яблочков уверен, что ими предписывалось верстать только детей боярских, тогда как «прежде верстали и холопов, крестьян, и посадских людей»19. Подобное недоразумение можно объяснить тем, что автор был незнаком с наказами более раннего, времени, начиная с 1604 г., в которых решительно запрещалось верстать «неслужилых людей» и крестьян. Однако это утверждение Яблочкова впоследствии повторялось во многих исследованиях и обобщающих курсах русской истории, перекочевав даже в «Историю СССР с древнейших времен» 1970-х гг. Вместе с тем книгу Яблочкова можно считать достаточно подробным и обобщающим все то, что уже было издано до этого времени в качестве источников и появилось в качестве научных работ, очерком истории дворянства в России.
Более научный характер носила появившаяся в 1876 г. книга Н. Загоскина о служилом сословии в допетровское время. В ней уже ясно обозначено содержание термина «дети боярские» как синонима термина «детские», что означало «высший разряд младших дружинников», в то время как дворяне первоначально составляли «совокупность дружинников, непосредственно окружавших князя»20. Автор подробно рассматривал связь службы с правом землевладения, начиная с XIV в., отмечая постоянную регламентацию не только поместных, но и вотчинных отношений со стороны государства, наблюдавшего за сохранением «равновесия» в поместных отношениях, указывая на развитие вотчинных и поместных отношений в XVI в. и связанной с этим всесторонней регламентации порядка службы. В книге подробно описывался порядок верстания новиков на основе уже использованного многими исследователями наказа 1652 г., отмечалось запрещение верстать детей неслужилых отцов, говорилось о составлении по каждому городу «десятных списков» (однако виды десятен не указывались, создавалось впечатление, что это были исключительно верстальные десятни), изменении окладов в связи с повышением в чинах, наддачах к окладам и причинах их убавления, наказаниях за измену и побег со службы, о прожиточных поместьях как своего рода пенсии для отставных, вдов и сирот, сдаче поместья в случае невозможности нести службу, даточных людях с поместий и вотчин и уплате денег за них. Рассматривая законодательство в области землевладения, Загоскин повторял уже ставший к тому времени привычным вывод о сближении поместного и вотчинного землевладения в XVII в., указывая при этом на раздачу вотчин после всякого благоприятного окончания военного предприятия. Говоря о стремлении государства ограничить право свободного отъезда служилых людей уже с начала XVI в., автор одним из первых обратился к анализу института поручительства, однако в его рассмотрении ограничился лишь изложением актов XVI в. Наконец, перейдя к рассмотрению «элементов», вошедших в состав «служилого класса» Московского государства, он привел примеры вхождения в состав русского дворянства представителей самых разнообразных национальностей и государств. В целом книга Н. Загоскина, основанная, как и другие сочинения этого времени, прежде всего на информации опубликованных актов и законодательных источников, не могла не отразить уже глубоко внедрившегося в умы российской интеллигенции представления о преобладающей роли государства в истории развития русского общества и его структур, регламентации государством всех сторон этого развития и самого образования и формирования сословий.
Еще ранее, в 1875 г,, Н. В. Калачовым была предпринята попытка более детально ознакомить русское общество с таким основополагающим источником по истории дворянства как десятни21. Им было указано на хранящиеся в составе документов Разрядного приказа в МАМЮ 309 «книг и списков» 1577—1682 гг., носящих это название, происхождение которого оставалось «неизвестным», а также было дано определение десятен как «записных книг раздачи денежного жалованья соответственно окладам дворян и детей боярских каждого города». Таким образом, Калачов не разделял еще десятен на виды, сводя их исключительно к десятням денежной раздачи. В брошюре Калачова излагались сведения о служилых людях, сохранившиеся в десятнях, о процессе верстания, окладчиках, новиках и их окладах, прожиточных поместьях, впервые приводились сведения о «свершеных деньгах» (т. е. выплате полного оклада) и «первых деньгах», выплачиваемых новикам. Обратил внимание Калачов и на запрещение верстания холопов, первым приведя введение к муромской десятне 1606 г., где говорилось о верстании «по Борисову веленью Годунова из холопей за доводы (доносы)». Автор приводил несколько примеров из десятен — муромской 114 г. (1606), нижегородской 127 г. (1618/19) и владимирской 130 г. (1621/22), призывая при этом к подробному изучению десятен и разработке приемов такого изучения. Он же первым высказал мысли о генеалогическом значении десятен и возможности создания на их основе в сочетании с изучением других документов — смотренных списков, наказов, отписок, писцовых книг и т. д. — картин древнего быта или очерков жизни представителей дворянских фамилий. При этом Калачов обращал внимание историков и писателей на важность изучения документов МАМЮ при создании их произведений, упрекая, например, автора книги о дворянстве Романовича-Славатинского, за то, что он «к материалам МАМЮ и не подумал обратиться»22. Многие идеи, высказанные Н. В. Калачовым в этой брошюре, актуальны до сих пор, однако его знакомство с десятнями оставалось поверхностным — определение их было неверным, не были выделены их виды, неправильным было и описание службы уездного дворянства (так, например, городовые дворяне, по мнению Калачова, не имели средств выезжать из города и несли службу только непосредственно в городе). Но, несмотря на эти и другие неточности, импульс для описания и изучения десятен как источника был дан, эта работа была продолжена в МАМЮ и вскоре принесла свои замечательные плоды.
В 1884 г. был опубликован подробный обзор книг Разрядного приказа, сделанный H. Н. Оглоблиным23. В числе других книг здесь содержалось и описание десятен, которые Оглоблин определил как «войсковые списки дворян и детей боярских, составленные при разборе, верстании и раздаче им жалованья»24. Он впервые четко выделил три вида десятен — разборные, верстальные и раздаточные, заметив, что раздаточные десятни встречаются среди 309 сохранившихся книг чаще всего, а также отметил тот факт, что десятня не обязательно составлялась для одного какого-либо города, были и десятни нескольких городов. Однако подробного анализа этого вида источников автор не сделал, ограничившись приведением некоторых сведений, которые можно извлечь из десятен, большей частью географического и статистического характера. Говоря о скудости литературы о десятнях и о необходимости их дальнейшего изучения, Оглоблин в качестве первых задач выдвинул уяснение отличия десятен от разборных книг, а также выяснение происхождения самого термина «десятня», указав при этом на случаи деления на десятни и посадских людей.
В 1885 г. появилась «История сословий России» В. О. Ключевского, напечатанная, однако, значительно позже. Говоря о практической неизученности этой темы, Ключевский, однако, по существу выразил свое полное согласие с теми оценками истории возникновения и развития сословий в России, которые ранее дал С. М. Соловьев, прежде всего в «Исторических письмах»25. Вместе с тем изложение Ключевского отличалось большей систематичностью, привлечением более широкого круга источников (автор достаточно подробно ознакомился и с десятнями) и акцентированием внимания на экономическом факторе как одной из основополагающих составляющих сословного деления. Отмечая изменчивость и разнообразие этого деления в русском обществе, Ключевский считал основным отличием сословного деления в XVI и XVII вв. разверстку государственного тягла между классами общества по их хозяйственным положениям. В характеристике чинов служилых, в том числе чинов городовых, Ключевский стремился к предельной четкости, однако эта четкость и точность определений часто приводила к излишне прямолинейным и неверным оценкам. Так, указывая, что чины городовые делились на дворян выборных, детей боярских дворовых и детей боярских городовых, он ошибочно приписывал последним несение службы лишь в гарнизонах своих уездных городов («осадной» службы), полагая, что они «не имели лошадей»26. Положение провинциального дворянина в городовой чиновной иерархии, как он считал, определялась исключительно боевыми качествами и средствами. Говоря о разверстке службы по земле и земли по службе, Ключевский полагал, что набор в службу многочисленных ратных людей (в т. ч. освобожденных от холопства и крестьянства) и их испомешение входило в ряды старых вотчинных обществ новых землевладельцев, что создало на протяжении XVI и XVII вв. «новые землевладельческие уездные общества», на которые была возложена обязанность охранять ближайшие к ним границы государства. В центральных уездах, по его мнению, городовых дворян было очень мало и преобладали землевладельцы высших чинов, городовые же дворяне имели здесь довольно большие оклады. Чем дальше от центра, тем мельче были оклады и больше численность провинциального дворянства. Для иллюстрации этого явления Ключевский воспользовался данными десятен, в частности, коломенской десятни 1577 и ряжской 1597 г. Однако приведенные им перевод окладов в десятины пахотной земли и деление общего ее количества на число помещиков в настоящее время представляется методологически неверным, ход процессов, если следовать такой методике, значительно искажается и упрощается. В южных уездах, как одним из первых указывал Ключевский, служилые люди не имели своих крестьян и жили в огромных укрепленных селениях почти все «однодворкою». В лекции о детях боярских городовых Ключевский останавливался на происхождении этого чина и вслед за И. Беляевым (не принимая во внимание более обоснованного объяснения этого происхождения у С. М. Соловьева) считал, что дети боярские в удельное время были членами боярских родов и стояли тогда выше дворян или простых вольных слуг27. Затем в связи с упадком боярских фамилий члены таких родов постепенно превратились в провинциальных служилых людей, а звание дворянина стало более высоким как придворное. Городовые дети боярские были низшим провинциальным чином, выше его стояли дети боярские дворовые и выборные дворяне. Переходя далее к разверстке службы между городовыми чинами по десятням XVII и XVII вв., Ключевский подробно останавливался на процедуре разбора и верстания, называя при этом окладчиков «коллегией уездных предводителей дворянства»28. Десятни он определял как «список всех служилых людей уезда» с разделением на чины и статьи и обозначением оклада и рода службы каждого человека. Оклады назначались по качеству службы или боевой годности, эти же качества определяли и род службы. Оклад и поместные дачи, по Ключевскому, различались, так как размеры дач зависели от наличия у служилого человека вотчин («оклад по чину, дача по вотчине»). Соотношение оклада и дач он устанавливал на примере елецкой десятни 1622 г. как 2,3 к 1. Отличие городовых чинов от московских и думных состояло в том, что эти высшие чины давались только по отечеству или по отечеству и службе, в то время как чины городовые — только по службе. Географическое размещение поместного землевладения и «сил дворянской милиции» зависело от плотности «крепостного населения» или ратных сил, находившихся в уезде, так что центр государства оказывался окруженным тройным боевым кольцом из сил дворянской милиции и связанного с ним ратного населения. При этом плотность крепостного населения вычислялась Ключевским по данным ревизии 1782 г. Нарисованная им картина или схема устройства провинциального дворянства в XVI—XVII вв. выглядела достаточно четко, использованная им методика воссоздания социальной структуры общества для своего времени была весьма передовой, однако в настоящее время она не выдерживает критики как с точки зрения логики, так и с точки зрения использования источников. Десятни были изучены к тому времени очень поверхностно, не говоря уже о других источниках, которые могли бы дополнить их сведения. Вероятно, Ключевский пользовался материалами, предоставленными ему В. Н. Сторожевым, который успел к этому времени уже описать их достаточное количество. Об этом говорит новизна использованного историком материала. Однако делать из сведений нескольких десятен столь глобальные и поспешные выводы в то время было еще невозможно. Ключевский, как и многие историки до него и после него, огромную роль в устройстве служилого сословия, даже географически, отводил государству, установленному в нем военному строю и поместной системе. Само же сословие выглядело как огромная аморфная масса людей, которых правительство разделяет на чины и статьи, устраивает и распоряжается ими по своему усмотрению. Смысл этого устройства, жизни и службы провинциального дворянства ускользал от наблюдателя, сводясь лишь к простой военной необходимости. Особое внимание в этих лекциях Ключевский уделил эволюции чиновной системы в XVII—XVIII вв. При этом им были выдвинуты несколько тезисов, которые повлияли на все последующие исторические исследования. Основным был тезис о замыкании сословий в XVII в., о стремлении правительства законодательными мерами затруднить и вовсе запретить выход из служилых и тяглых сословий. Это, однако, не означало, по Ключевскому, невозможности продвижения по чиновной лестнице, — вместе с тем провинциальный дворянин, хотя и мог, «постепенно богатея», перейти в дворовый чин и далее в выбор, но «редко шел выше московского дворянства»29. Одновременно с этим замыканием, полагал автор, шел процесс превращения экономических и чиновных выгод в сословные права и происходило обособление трех сословий по правам. Личное землевладение слало исключительным правом служилых людей. Вместе с тем в XVII в. появилась новая группировка общественных классов, различавшихся между собой не только обязанностями, но и правами, происходил и процесс разрушения дробного чиновного склада русского общества, а также смешение генеалогических слоев «высшего служилого класса». Все это привело к созданию новой системы чинов, сословных прав и привилегий и складыванию условий для освобождения сословий, прежде всего дворянства, от тягостей обязательной государственной службы. Ранее обособленное уездное дворянство также, согласно концепции автора, было при Петре I более широко введено в систему местного самоуправления. Эти два тезиса — о замыкании сословий в XVII в. и постепенном освобождении их с начала XVIII столетия — прочно вошли в историографию и стали почти что аксиомой. Однако нельзя не заметить и их противоречивости, особенно по отношению к дворянству. Означало ли освобождение уничтожение замкнутости сословия? Можно ли отождествить замыкание с оформлением? Ответов на эти вопросы автор на давал. По существу, единственным подтверждением тезиса о замыкании дворянского сословия были законодательные запреты вступления дворян и детей боярских в холопы еще со времен Судебника 1550 г. Представляется, что по отношению к дворянству эти схемы Ключевского были весьма приблизительными, основанными вновь главным образом на достаточно односторонне интерпретированных законодательных источниках и не отражали всей сложности действительных эволюционных процессов, происходивших в среде дворянства в XVII в.
Между тем описание и изучение десятен в МАМЮ продолжалось, и с некоторыми результатами осмысления значения этого вида источников читателей познакомил А. А. Востоков в 1888 г.30 Востоков дал свое определение десятен как «списков служилых людей низшего разряда разных наименований, приписанных к какому-нибудь городу», указал на виды десятен, считая, однако, что разборные десятни в чистом виде не существовали (это объяснялось, вероятно, небольшим количествам изученных им источников), описал процедуры приема на службу новиков и поверстания их окладами, характер службы и порядок ее прохождения, получения жалованья с городом и «из чети», деление провинциальных дворян на чины и статьи согласно происхождению, физическому состоянию и службе (при этом он впервые обратил внимание на то, что уездные дворяне также получали оклады по отечеству, а не только по службе). Востоков также высказал несколько новых и оригинальных мыслей как относительно значения десятен, так и положения служилого сословия в целом. Во-первых, он считал, что десятни служили доказательством права лица получить положенное ему по окладу количество земли, тем самым косвенно подтверждая, что уже в это время дворянство имело не только государственные обязанности, но и права. Кроме того, им были отмечены отраженные в десятнях случаи поверстания в дети боярские казаков, крестьянских детей и холопов, автор приводил не только известную фразу из муромской десятни 1606 г. о пожаловании Борисом Годуновым из холопов «за доводы», но и другие примеры, — в частности, елецкую десятню и епифанскую десятню 1585 г. Такие пожалования, как он полагал, были крайне редки, а для украинных городов объяснялись их исключительным положением. И наконец, подводя итог исследованию десятен 1577—1608 гг., Востоков приходил к выводу, что «всматриваясь в отношения правительства к служилому сословию, нельзя не заметить в нем договорного начала»31. Служба дворян и детей боярских была, по его мнению, вольнонаемной, правительство смотрело на служилых людей как на аргель, которая была связана поручительствами. Для того, чтобы избежать службы, достаточно было не явиться к разбору. Служившие имели не только обязанности, но и льготы и получали компенсацию за раны и достаточно долгое прохождение службы. За побег со службы в то время полагалось лишь уменьшение оклада и жалованья. Подобные выводы противоречили оценкам положения служилых людей, данным историками дворянства, в том числе Соловьевым и Ключевским. Объяснением такому расхождению в понимании положения дворянства может служить хронологическая ограниченность исследования Востокова, однако оно может служить и иллюстрацией поверхностного знакомства, а иногда и незнания историками источников по истории дворянства.
В том же 1888 г. вышла книга Н. П. Лихачева «Разрядные дьяки». В ней было высказано несколько интересных замечаний относительно десятен XVI в., в частности, автор полагал, что появление десятен не явилось следствием реформы 1556 г., как считали ранее, и привел несколько примеров из источников, указывающих на то, что десятни (они носили также название «служебные книги и списки») существовали и в первой половине XVI в., в том числе сообщение С. Герберштейна о записи детей боярских в провинциях и назначении им жалованья. Лихачев считал необходимым издание всех десятен «до воцарения дома Романовых».
Это желание в большой степени удалось осуществить человеку, с деятельностью которого связано начало новой страницы в истории изучения русского провинциального дворянства и десятен — В. Н. Сторожеву. Сторожев поступил на службу в МАМЮ в 1888 г. и вынужден был уйти с этой службы из-за разногласий с руководством архива в 1895 г. За это сравнительно короткое время Сторожев успел не только описать и опубликовать множество документов Поместного и Разрядного приказов (им, в частности, были опубликованы воронежские, рязанские, нижегородские и комплекс тверских десятен XVII в.), но и высказать ряд ценных наблюдений и замечаний по истории русского провинциального дворянства на основе изученных источников. Свои размышления по поводу десятен как источника он изложил в статье, опубликованной в 1890 г., где остановился на вопросе об определении этого вида источника, отметив недостатки ранее появившихся в литературе определений. Сторожев считал недопустимым характеризовать десятню как список служилых людей, указывая на тот факт, что десятня могла составляться и для одного только лица и приходя к выводу, что десятню следует определять как «описание служилых людей уездного города», которое являлось гарантией прав служилого человека на известный оклад и подтверждало его правоспособность владеть «белой» (т. е. не обложенной налогом) землей32. Сторожев выдвинул также тезис о том, что изучение десятен будет плодотворным лишь в случае сопоставления с другими источниками, прежде всего с писцовыми книгами — это требование он активно проводил в жизнь, в частности, в публикации «Материалы для истории русского дворянства». Сами же десятни являются, по его мнению, прежде всего статистическими документами, определяя численный состав и «нормальное распределение» по каждому городу, носят однообразный характер, однако незаменимы для изучения боевого строя русского войска. Здесь же он вслед за другими исследователями приводил принципы классификации чинов служилых людей уездного города, их службы, раздачи денежного жалованья, давая более точные и емкие характеристики этих принципов — например, замечая, что «десятня не делает различия между дворянами и детьми боярскими», что осадную службу служили бедные и получившие различные увечья, а не все городовые дети боярские, как это было принято считать ранее, что при верстании городовых также принимались во внимание «порода и выслуга», а не только служба. Сторожев считал необходимым отмечать мелкие подробности характеристики служилых людей, встречающиеся в десятнях33, однако не делал из этого далеко идущих выводов, предпочитая отложить их до создания полной картины. Уже в этой первой статье Сторожева о десятнях были поставлены весьма важные вопросы и даны некоторые ответы, имеющие значение для изучения данного вопроса и по сей день. Это относится прежде всего к определению десятни как документа, носящего в том числе и правовой характер и изучению десятен в комплексе с другими источниками.
Изучая и публикуя десятни и другие документы Разрядного и Поместного приказов, Сторожев затрагивал при их комментировании ряд важных вопросов, которые впоследствии стали предметом изучения целых поколений историков. Это были такие проблемы, как, например, вопрос о статусе четвертчиков, разработанный затем в публикации Л. М. Сухотина, или о коллективных челобитных дворянства, также ставший одним из самых популярных сюжетов исторических исследований. В 1892 г. в публикации «Два челобитья» Сторожев остановился на значении коллективных челобитных дворянства второй половины XVII в. о сыске беглых крестьян, указав на их инициативно законодательный характер в сравнении с последующими указами правительства о посылке сыщиков в города и уезды. Им же было впервые указано на важность этих челобитных для изучения представлений дворянства о «крепостном уставе» в Московском государстве, включающем четыре чина, на попытки «теоретического» осмысления дворянами своего места в государстве среди прочих чинов и своего права на владение крестьянами и холопами. Сторожев полагал, что «для XVII в. не могло быть другого исхода, кроме крепостного крестьянского труда»34. Абсурдом последний стал, по его мнению, лишь со второй половины XVIII в., когда дворянство было освобождено от службы. Опубликованные им коллективные дворянские челобитные Сторожев рассматривал прежде всего с точки зрения истории права, связывая их со статьями Уложения и последующим законодательством. В том же году вышла в свет брошюра Сторожева «К вопросу о четвертчиках», где на основании изученных им источниках (прежде всего с многочисленными выписками и примерами из тех же десятен) уточнялись вопросы о происхождении и значении четвертей как финансовых учреждений, порядке выплаты жалованья служилым людям «из чети». Сторожев первым обратил внимание на важность выяснения статуса «четвертчиков», т. е. получавших жалованье из четвертей. По его мнению, это было «избранное меньшинство города», «лучшая часть в составе местной корпорации»35. Тем не менее автор не сумел выяснить причину замеченной им особенности — нередко «четвертчики» получали меньший оклад, чем служилые люди, имевшие жалованье «с городом».
Публикаторская активность Сторожева в отношении десятен вызвала в 1890 г. полемическое выступление H. Н. Оглоблина, ранее уже занимавшегося десятнями и определившего их как «войсковые списки дворян и детей боярских»36. Недоумение и несогласие Оглоблина вызвало определение десятен, данное Сторожевым, ссылавшимся на то, что десятни могли составляться и на одно лицо37. Оглоблин был не согласен с этим аргументом, полагая, что большинство десятен все же составлялось для нескольких или многих лиц и что его собственное «определение остается в своей силе», так как «приказные люди в XVII в. не обращали внимания на названия и формы документов», названия книг или списков часто путали и подменяли одно другим, называли одни и те же документы десятнями, книгами или списками38. Он также упрекал Сторожева и его «Опись десятен» в преувеличении значения этих документов, игнорировании своих работ и открытых им десятен, неоправданном придании десятням юридического значения как гарантии прав на землю, не усматривая также связи между десятнями и писцовыми книгами. Представляется, однако, что Сторожев дал в то время определение, которое было ближе к истине, чем формальное определение десятен Оглоблиным и другими как только «списков», поскольку, несмотря на уверенность Оглоблина в превосходстве модернизаторских определений и терминов XIX в., приказные люди XVII в. прекрасно понимали разницу между различными формами составляемых документов и никогда не называли «десятню» «списком» и наоборот. Определение Сторожева сохранило свое значение и до сих пор и пока не было еще создано другого более подходящего: именно «описание» служилых людей находим мы в десятнях, особенно разборных, — описание, составленное по иерархическому, статейному принципу, даже если в десятнях указаны только поместные и денежные оклады, а в них часто имеется и много других сведений об упоминаемом лице. Заслуживает внимания и вторая часть этого определения, касающаяся юридического характера десятен — она, возможно, нуждается в уточнении (десятни гарантировали не только право на получение земли), но в целом является верной.
Это определение десятни как исторического источника Сторожев впоследствии несколько уточнил и расширил в статье, помещенной в 20 полутоме Энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона и в 4-м выпуске «Тверского дворянства». Здесь это определение звучало так: «Это были описания городовых дворян и детей боярских Московского государства, составлявшиеся в военно-финансовых интересах государства, при их разборе, верстанье и раздаче им денежного жалованья и получившие значение юридического доказательства права владения населенным поместьем»39. Сторожев особо остановился на отличии десятен от списков служилых людей и на отсутствии в десятнях (за редким исключением) служилых людей «по прибору». Здесь же им были приведены подробные сведения о видах десятен и порядке их составления. В этих статьях автор вновь высказал мнение о том, что сами по себе десятни как источник имеют лишь статистическое и генеалогическое значение, историческую же ценность приобретают лишь при изучении в комплексе с другими источниками, в первую очередь писцовыми книгами.
Выводы, к которым пришел В. Н. Сторожев, изучая документы МАМЮ, были затем обобщены в статье, помещенной в книге «Русская история» и называвшейся «Государевы служилые люди». Здесь автор, возможно, под давлением политических обстоятельств и научных авторитетов, несколько отошел от своей первоначальной «беспристрастной» и опирающейся только на данные источников позиции и отдал дань господствовавшим научно-общественным течениям. Основным тезисом в изложении им истории сословия стала первенствующая и негативная роль государства. Возможно, в связи с этим Сторожев изменил свое прежнее определение десятни, считая ее теперь «полным списком всех дворян и детей боярских города, перечисляемых в определенном порядке с указанием боевой годности и порою пройденных отдельным лицом служб». Иными словами, «это — сборник коротких формуляров городовых дворян и детей боярских»40. Десятня подробно обрисовывает «весь строй городового служилого дворянства», а если дополнить ее изучением писцовой книги с ее описанием поместий и вотчин, а следовательно, и крепостного населения, то, по мнению Сторожева, картина существования дворянства в уездах в XVII в. становится достаточно яркой, но вместе с тем и неприглядной: «видно, как назойливо государство следит за каждым шагом служилого человека, давая ему землю и стремясь всеми силами обеспечить ему владение крестьянским трудом»41. В целом в этом очерке Сторожева превалировал взгляд на историю дворянского сословия, уже высказанный в ряде работ, список которых он приводил, — о полной зависимости истории сословия в XVII в. от произвола государства. Этому противоречил приводимый здесь им же тезис о решающей роли дворянства в установлении «крепостного устава» путем поданных правительству «петиций». В это время, по мнению автора, вообще не было речи о каких-либо правах или привилегиях дворянства: право подачи «петиций» было всего лишь «естественно вытекавшим из условий жизни... актом жалобы»42. Говоря о роли в служилом «городе» окладчиков и их выборности, Сторожев подчеркивал, что это не означало собственно выборов в современном ему смысле слова, а было тоже всего лишь актом исполнения «государева дела»43. Систему поручительства в «городе» (Сторожев считал ее системой кругового поручительства) он также рассматривал как одну из несомненных черт «крепостного устава». Вместе с тем автор не видел противоречия в описываемом им тут же порядке постоянной подачи челобитных о повышении по службе в равенстве «с братьей» и пожаловании большего количества земли, так что «служилый человек терпел и служил при условии неуклонного и постоянного удовлетворения всех его аппетитов»44. Таким образом, по Сторожеву, дворянство в XVII в. лишь удовлетворяло свои постоянно растущие экономические и честолюбивые потребности, не имея никакого представления о свободе и правах личности и сословия, каких-либо общественно-политических и нравственных устремлений и понятий, было лишено какой-либо культурной роли, но вместе с тем «при случае с оружием в руках распоряжалось непосредственными судьбами престола»45. Что касается эволюции положения сословия в этом веке, то Сторожев повторял уже ставшие расхожими и привычными тезисы о падении военной роли городового дворянства и переходе к регулярной армии, причем при активном участии служилых людей по прибору (которых, однако, служба помимо особых случаев выслуги не делала дворянами), а также о постепенном превращении поместий в вотчины. Картина жизни дворянства в XVII в. получалась весьма пестрой и противоречивой, и можно предполагать, что в ряде выводов Сторожева сказались модернизаторские тенденции в историографии и общее отрицательное отношение к роли дворянства в истории России, характерное для демократических кругов. Сыграл свою роль и характерный для многих русских историков «петроцентризм», хотя изменения в положении сословия в петровскую эпоху были также весьма слабо изучены и никак не могли быть связаны с расширением прав и привилегий сословия.
Уже в 90-ые гг. в историографии начал разрабатываться еще один важный аспект истории всего общественного устройства России в XVII в., имевший отношение и к истории дворянского сословия — вопрос о коллективных челобитных и их значении. Еще В. О. Ключевский считал, что коллективные челобитные играли роль Земских соборов и со временем заменили их. Сам В. Н. Сторожев затронул этот вопрос в публикции «Два челобитья», однако не остановился на общественно-политическом значении челобитных в XVII в. В 1895 г. вышла работа И. И. Дитягина, посвященная роли челобитий и земских соборов. Рассматривая значение общественной инициативы в современной ему России, автор указывал на то, что законодательная инициатива всецело принадлежит правительству, а огромные слои населения лишены всякого участия в праве на ходатайство; этого права лишены не только крестьяне и горожане, но даже обращения дворянских собраний оканчиваются весьма печально. Автор обращал внимание общества на то, что было время в русской истории, когда таким правом ходатайств пользовались весьма широко, причем «каждое сословие в отдельности и весь народ в его совокупности». Описывая процесс составления, подачи, приема и рассмотрения коллективных челобитных в Московском государстве в XVI—XVII вв., Дитятин приходил к выводам, что жалобы и ходатайства почти всегда удовлетворялись, сфера поднятых в них вопросов никогда не ограничивалась и тем самым «народу Московского государства принадлежала в значительной степени самая инициатива законодательства»46, так как «ход законодательства... шел часто эмпирически... путем издания отдельных указов, вызываемых к жизни... потребностью»47. Приводя примеры коллективных челобитных представителей отдельных сословий, дворянским челобитным автор уделил весьма немного внимания, отметив лишь роль дворянских челобитных в прикреплении крестьян к земле, жалоб дворян и детей боярских «на сильных» в появлении указа 1598 г. и роль таких челобитных в составлении Уложения 1649 г. В то время еще не вошли в научный оборот дворянские челобитные 1630-х — 40-х гг,, опубликованные и изученные П. П. Смирновым и Е. Д. Сташевским в начале XX вв. Говоря о законодательной роли земских соборов в Московском государстве, Дитятин остановился на порядке подачи мнении на них каждым сословием отдельно и особо подчеркнул различие между сословно-представительными учреждениями на Западе и в Московском государстве: если на Западе на этих соборах, по его мнению, происходила «борьба отдельных классов феодального общества между собой и с властью», то в России никакой борьбы не существовало, соборы носили «патриархальный характер»48. Это утверждение сейчас можно рассматривать лишь как дань политической обстановке конца XIX — начала XX вв., так как свою работу Дитятин заканчивал утверждением, что хотя формы XVII в. устарели и непригодны, но сама сущность общественно-политического устройства того времени актуальна и поныне.
В 1890-е гг. появляется ряд фундаментальных обобщающих работ по истории дворянства, в том числе исследовавших не только общие процессы, но отдельные аспекты этой истории, например, книга С. Рождественского, посвященная служилому землевладению. Несмотря на то, что в ней речь шла в основном о процессах, имевших место в XVI в., она прослеживала их связи и со многими явлениями первой половины XVII столетия. В центре внимания автора, как и почти всех историков того времени, находилась политика правительства но отношению к служилому землевладению, уже известная по опубликованным законодательным актам. Основной целью этого труда, как его оценивал сам Рождественский, было «проследить поглощение интересами государства интересов общества», то, как правительство пыталось проводить свой основной принцип в области служилого землевладения — «земля не должна выходить из службы» и какое противодействие этому оказывала «самодеятельность общества» и экономические факторы49. При этом автор опирался на существенно новые методологические подходы, указывая на то, что прежние работы освещали лишь одну сторону — систему правовых норм и часто скрывали «живую историческую перспективу», он же стремился дать историю вотчины и поместья как «бытовых явлений», привлекая новые неразработанные группы источников, в том числе писцовые книги. Указывая на военнослужилый характер поместного землевладения с самого момента его возникновения, подчинения в XVI в. и частновладельческой вотчины «обязательствам службы», Рождественский вместе с тем показывает бессилие правительства в XVI в. остановить законодательными мерами процесс мобилизации служилых земель, вызванный экономическими факторами, в том числе «экономическим оскудением служилого класса», ростом его долговых обязательств перед «богатыми капиталистами», переходом земель в собственность монастырей и духовенства50. Пользование новомодной тогда марксистской терминологией отнюдь не способствовало, однако, лучшему разъяснению сути событий XVI в., приводя скорее к излишней модернизации исторической действительности, тем более, что все приводимые примеры не были подкреплены статистикой, как это, впрочем, тогда было принято в исторических исследованиях. Многочисленные случаи вывода земель из службы, их переход в распоряжение церкви и монастырей исследователь объяснял особенностями экономического и юридического быта общества, господствовавшими в нем религиозно-нравственными понятиями, при этом происходило столкновение интересов государства с интересами общества и условиями быта. Здесь автор, развивая мысль о компромиссах интересов государства с интересами общества51, о том, что законодательная мысль не была последовательной и не выработала системы коренных реформ в области земельных отношений, противоречил ранее высказанному им же утверждению о подчинении всей земельной политики интересам государства. Рассматривая землевладение в Московском уезде после испомещения там выборной тысячи, автор приходил к выводу о его чрезвычайной подвижности благодаря многочисленным сделкам купли, мены и постоянной смены служилых людей «кругом Москвы»52. Переходя к характеристике «основ поместной организации» и привлекая для этого данные писцовых книг, Рождественский отмечал рост владений иноземцев в уездах, расположенных вокруг Москвы и служилых людей низших рангов в южных уездах. Отдельную рубрику он посвятил складыванию системы поместных окладов в XVI в. Отметив их неустойчивость и тенденцию к все большему разнообразию, в том числе по каждому городу, он приходил к выводу, что это явилось следствием разнообразия социального состава дворянства, в которое «несмотря на желание правительства оградить класс служилого дворянства от вторжения посторонних элементов», во второй половине XVI в. начинают проникать «неслужилые», в том числе казаки и холопы. Поэтому провинциальное дворянство было «классом», где существовало наибольшее неравенство поместных окладов53. Далее останавливаясь на системе изменения окладов, их прибавления и убавления, на случаях «нетств», их причинах и наказаниях за них, Рождественский замечает, что часто служилые люди получали прибавку к окладам за формальное исполнение служебного долга, «неотъезд», а смягчающим обстоятельством для оправдания «нетства» служила «пустота» поместья. В XVI в. нарушения служебного долга были так часты, что за них почти не наказывали, ужесточение же наказаний для нетчиков в виде конфискации половины и поместья и убавки окладов на 100 и 50 четвертей относится лишь к первой четверти XVII в.54 В целом же для XVI в. автор констатирует недостаточность культурных земель для испомещения служилых людей, получение ими прежде всего «пустых», неудобно расположенных земель, не в размере полного оклада, пренебрежение правительства «качественной стороной поместной земли». Что касается «техники» верстания, то здесь автор не замечает у правительства того времени ни «правильной периодичности», ни всеобщности верстания. Местные общества часто сами обращаются к центральной власти с просьбой о верстании. Вслед за Сторожевым Рождественский полагал, что «нет оснований опровергать существование единичных верстаний отдельных лиц по их частным челобитным»55. Служилые люди могли сами бить челом и об отставке от службы. За побег из Москвы от верстания наказанием было только лишение права служить, да и то на короткое время. В наказах о верстании автор обратил внимание на положение о необходимости проведения тщательной проверки положения верстаемых, чтобы среди них не было «худых... и поповых и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырских»56, таким образом, как отмечалось уже Рождественским, запрещение верстать представителей крестьянства существовало уже в начале XVII в., а возможно, и ранее. Верстание же, как полагал автор, уже тогда получило значение средства контроля «за правильными взаимоотношениями землевладения и службы». Верстание влекло за собой испомещение, которое имело те же недостатки — отсутствие периодичности, незначительность дач, медленность в исполнении, что требовало от дворянства приложения личных усилий и «хлопот» о дачах из «порозжих земель». Политика правительства, по мнению автора, направлена была на то, чтобы привести в соответствие тягость службы и владение землей, однако практика значительно расходилась с идеалом. Укреплению поместной системы мешало также «сильное развитие долговых связей между служилыми людьми и богатыми капиталистами» (!)57. Системы соотношения между поместными и денежными окладами не существовало. Коренным же недостатком всей поместной системы XVI в. Рождественский считал ее двойственность, присутствие в ней формальной и практической стороны. Переходя затем к анализу типов поместного землевладения и его особенностей в различных уездах, автор отмечал преобладание деления поместий на жеребьи, практику «сдачи» и мены поместий, «вопчего» вдадения или совладения. Несмотря на различие условий в уездах, особенно южных, везде, по его мнению, преобладали одни и те же факторы — дробность и мозаичность поместного землевладения. Выдвигая на первый план в создании системы поместного землевладения интересы государственной службы, автор вновь ставил под сомнение свой собственный тезис, подчеркнув одновременно то, что юридическое сознание самого общества противоречило государственным интересам58. На это указывает стремление помещиков возвращать утраченные жеребьи в своем родовом поместье и тенденция к превращению поместья в наследственное владение. В заключении Рождественский приходил к выводу, что московское правительство, стремившееся к тому, чтобы земля не выходила из службы, однако, вынуждено было отступать от этого под давлением условий «экономического и социального быта» и даже нарушать установленные нормы. Рождественским был проработан огромный фактический материал, хотя и не подвергнутый строгому статистическому учету. Ему удалось вскрыть основные тенденции в развитии поместного землевладения во второй половине XVI — начале XVII вв., которые затем продолжали развиваться или, наоборот, угасали на протяжении XVII в. Однако принятый им с самого начала постулат о ведущей роли государства в развитии изучаемых процессов и преобладание законодательных источников, как и в трудах многих других историков того времени, не позволили ему создать полной объективной картины происходившего и привели его лишь к довольно банальному выводу о противоречии теории и практики.
Своеобразным итогом изучения положения дворянства в России до середины XVIII столетия стала книга Н. П. Павлова-Сильванского «Государевы служилые люди», вышедшая в 1898 г. В ней на основании всех изученных к тому времени и опубликованных источников, также имеющейся научной литературы, в том числе публикаций и статей В. Н. Сторожева, были рассмотрены все накопившиеся к тому времени проблемы и аспекты проблем данной темы, начиная со времен Киевской Руси. Останавливаясь на происхождении детей боярских, автор приходил к выводу, что они сформировались «из потомков княжеских слуг удельного времени и из разложившихся и обедневших потомков старинных бояр»59, эти наименования присваивались «всем членам упавших боярских родов со времен Василия Темного», впоследствии это название распространилось «на всех слуг второго разряда». Со времени Ивана III входит в употребление и новый термин «поместье». Поместное землевладение становится характерной чертой нового «служилого класса», куда, по мнению Павлова-Сильванского, со временем влились и князья, и «дворные люди» — будущие дворяне, и боярские «послужильцы», а также вотчинники и помещики, служившие боярам и князьям, и никому не служившие «своеземцы» в Новгороде и Пскове. До второй половины XVI в. служилые люди назывались преимущественно детьми боярскими, но в конце этого века название «дворяне» «переносится на всех лучших людей этого класса», что было связано с возвышением царской власти60. Государство производит общую «разверстку» поместий, соразмеряя их владение с обязанностью несения военной службы, постепенно ограничивается право собственности на вотчины. Высший разряд служилых людей образует московское дворянство, провинциальное же дворянство «составило особые уездные общества, приписанные к уездным городам». Каждое общество было разделено на три чина-разряда: выборных, дворовых и городовых. Поместные оклады во время Ивана Грозного не были еще уравнены и различались по уездам. В конце XVI в особое значение получили «украинные дети боярские, военные колонизаторы». Их состав, признает автор, пополнялся иногда из низших служилых чинов, казаков, как это случилось в 1585 г. в Епифани, где 300 казаков было поверстано в дети боярские. Автор останавливался на вопросах численности русского войска этого времени и его боевого устройства, подчеркивая, что русское войско часто терпело поражения в открытом поле, обнаруживая неумение сражаться, слабое вооружение, отсутствие искусного руководства, недостаток дисциплины, однако обнаруживало большую выносливость и неприхотливость. К концу века огнестрельное оружие получило большое распространение в рядах дворянской конницы, однако даже в 1647 г. многие дети боярские служили с одними саблями и саадаками. Для подкрепления этого вывода автор ссылается на сведения некоторых десятен61, опубликованных Сторожевым, но какого-либо систематического подсчета количества вооружения им сделано не было. Останавливаясь особо на характеристике поместного и вотчинного землевладения «служилого класса», автор подчеркивает значение мероприятий правительства по предохранению этого землевладения от упадка, обращая при этом внимание на сильное развитие «родового сознания, крепость семейных и родовых союзов». Среднее же дворянство, по мнению автора, в XVI в. «жило весьма бедно» и с трудом находило средства для отбывания военной службы. Многие дворяне не имели вотчин, а некоторые и поместий, однако примеры подобного положения автор находит прежде всего в южных уездах. Тем не менее наиболее тяжким он считал положение помещиков в центральных областях, откуда с середины XVI в. начался наиболее сильный отлив населения на окраины62. Мероприятия правительства были направлены на упорядочение крестьянского перехода, предпринимались и попытки согласовать интересы помещиков и крестьян.
Переходя к рассмотрению положения дворянства в XVII в., автор уже в начале своего повествования подчеркнул, что это положение при царе Алексее Михайловиче ничем не отличалось от такового при Иване Грозном, полагая, что еще тогда было положено «прочное начало обособлению и закрепощению классов тяглого и служилого»63. Вместе с тем тут же автор отмечает, что поскольку боярство показало свое бессилие во время Смуты, именно дворянство стало во главе «народного движения», восстановившего в стране «внутренний порядок», тем самым противореча своим собственным рассуждениям об обособлении и закрепощении дворянства. Противоречит его же суждениям о падении значения боярства после Смуты тезис об усилении при Михаиле Федоровиче местничества (которое, по его же словам, было опорою боярства). При Алексее Михайловиче местничество распространяется на более широкие слои служилого населения, лиц «малой чести», и не только на дворянство, и правительство вынуждено относиться к нему со все большей строгостью64. К этому же времени относится и постепенное возвышение доселе «худородных», «неродословных» фамилий, таких как Матвеевы, Нарышкины и вытеснение со сцены старых родов, что выразилось в конце концов в отмене местничества как такового. Переходя затем к описанию чинов и должностей в Московском государстве в XVII в., Павлов-Сильванский приводит подробный перечень придворных чинов и сословных наименований, указывая на примеры получения дворянами тех или иных чинов и «наименований» уже не по родству, но за службу, в том числе через дьячество. Особое внимание автор уделил системе поместного и вотчинного землевладения и законодательству по этому вопросу, повторяя в основном выводы С. В. Рождественского об основной цели политики правительства в этой области — стремлении тесно увязать землевладение со службой, не допустить, чтобы земля «выходила из службы». Описывая порядок разбора и верстания в городах, Павлов-Сильванский специально останавливается на вопросе о «нетстве» и случаях уклонения и побега дворян со службы. Несмотря на желание, вслед на Рождественским, уйти от использования лишь законодательного материала и обратиться к событиям реальной жизни того времени, автор остается в плену довольно примитивных представлений об использовании и репрезентативности источников, приводя отдельные цитаты из документов о неявке на службу в конце XVI в., побегах со службы во время Смоленской войны, невозможности выехать на службу из-за бедности, наказаниях за это лишением поместий и убавлением окладов, а также наказании кнутом за двукратный побег. Иногда, по мнению автора, дворянам ставилась и заслугу обычная исправная служба и за по они получали прибавки к окладам65. В книге отсутствовали какие-либо подсчеты случаев «нетства» или побегов, сделанные по территориальному или хронологическому принципам, хотя уже тогда для подобной процедуры можно было бы привлечь такой источник как десятни по тому или иному городу за несколько лет. Таким образом, утверждение, что случаи «нетства» были многочисленны, оставалось в значительной степени риторическим, не подкрепленным убедительными доказательствами и тщательном анализом на основании хотя бы хронологического принципа.
Павлов-Сильванский писал и о некоторых нравах дворян, касающихся, в частности, земельных владений: права получения поместья на «прожиток», постепенное урегулирование порядка перехода поместий но наследству и их мены. Укрепление прав собственности дворянства на земельные владения в форме поместий и вотчин, сближение этих двух типов собственности, свидетельствовало, по мнению историка, о расширении на протяжении XVII в. прав и привилегий дворянства, хотя одновременно он указывал на то, что эти права в значительной степени оставались ограниченными вследствие обязательности службы66. Однако отрывочность данных, отсутствие какой-либо статистики, апелляция в основном лишь к законодательным материалам мешали конкретизировать, более ясно и четко выразить этот в целом правильный вывод.
Отдельная глава была посвящена Павловым-Сильванским рассмотрению положения «класса дворян и детей боярских». Понятие «класс» все чаще проникало в конце XIX в. в работы наиболее авторитетных историков, однако было достаточно расплывчатым и не отражало в полной мере своего социально-экономического значения. Павлов-Сильванский, как и другие историки, говорил и о «классе земледельческом», и «классе служилом», вкладывая в эти понятия одно и то же содержание, определяя его как «наследственный класс землевладельцев, обязанных службою и свободных от податей»67. Как видим, определение это было далеко не марксистским и включало в себя два противоречащих друг другу элемента. Говоря о верстании в службу, он упоминал наказ 1601 г., запрещавший верстать «поповых и мужичьих детей, холопей боярских и слуг монастырских», а также наказ 1606 г., с запретом верстания посадских людей, упомянув при этом как об исключении о случае верстания в Муроме двух холопов, которых Лжедмитрий повелел отставить от службы. Автор приходил к выводу, что чин детей боярских был строго наследственным на протяжении всего XVII в., а случаи верстания крестьян и холопов были лишь следствием злоупотреблений и взяток воевод и указывал на ошибочность мнения М. Ф. Владимирского-Буданова и М. Яблочкова о том, что поступление на службу не принадлежало до конца XVII в. какому-либо «классу по происхождению»68. Основой для такого вывода послужили наказы о верстании начала XVII в., однако автор считал, что до второй половины XVII в. существовала возможность перехода в «класс дворян и детей боярских» служилых людей — «разночинцев низшего разряда», «косвенным образом» разрешался переход казачьих и солдатских детей, на южных окраинах в дворянские списки заносили стрельцов и казаков, и только в 1675 г. стрелецких и казачьих детей «было запрещено называть детьми боярскими». Наследственность, по его мнению, нарушалась также «началом выслуги», что подкреплялось ссылкой на свидетельство Котошихина о выслуге дворянского звания солдатской, рейтарской и подьяческой службой69. Выдвигая тезис о наследственности, Павлов-Сильванский вместе с тем делал множество оговорок, заставляющих взять его под сомнение: он подчеркивал то, что правительство не особенно заботилось о чистоте дворянских рядов и делало это лишь из фискальных соображений, что были исключения, когда в городовую службу записывались представители «неслужилых классов», как например, архиерейские дети боярские. Переходя к правам дворянства и к правовому положению этого «класса», автор указывал на такие права, как землевладение с наследственной собственностью, делая при этом оговорку, что этим правом обладали также и гости, на свободу от уплаты податей и тяглых повинностей (заметим, что этим правом также обладало привилегированное купечество), на право владеть слободами и оставаться «беломестцами»70. Однако, подчеркивал Павлов-Сильванский, все эти права и привилегии дворянство получило не в качестве «самостоятельного привилегированного сословия, но в качестве всецело зависимого от правительства служилого класса». Организацию этого класса определяла исключительно служба, оно находилось в «крепостной зависимости» от правительства, что мешало развитию корпоративности и понятий сословной дворянской чести. Вместо этого были развиты понятия родословной отеческой чести и чести чиновной. Местные дворянские общества, но мнению Павлова-Сильванского, не заботились о поддержании сословной чести и допускали, что в их среду «иногда попадали крестьяне и холопы»71. Ратная служба была для дворянства, по мнению исследователя, таким же тяглом, как и повинности посадских людей и крестьян. Он был «прикреплен к тяглу и не имел права выйти из своего чина», гарантией чего служила круговая порука, о чем имеются записи в десятнях. Дворянин обязан был нести службу до полной потери сил, в холопы принимали лишь отставленных от службы но государеву указу детей боярских72. Вряд ли с эти суждениями Н. П. Павлова-Сильванского сейчас можно безоговорочно согласиться. Они достаточно схематичны, во многом модернизируют положение дел в XVII в., не учитывают нюансов показаний источников (например, сведений о поруке), и наконец, противоречат его же последующим и предыдущим утверждениям. Так, далее в той же главе Павлов-Сильванский подробно описывает борьбу дворян за свои права по сохранению и удержанию за собой крестьянских рабочих рук, что увенчалось их победой в 40-е годы и закреплением ее законодательно. Отныне, по мнению Павлова-Сильванского, закрепощены были и посадские люди, и крестьяне. Используя выражение уже опубликованной В. Н. Сторожевым челобитной дворянства, он утверждал, что государство устанавливало «неподвижный крепостной устав»73. Этот тезис историка также весьма сомнителен, ибо законодательно «тяглое» состояние дворянства никак не было закреплено и в дальнейшем на протяжении XVII в. права дворян все расширялись. В этом случае можно говорить, что дворянство диктовало правительству свою волю, а не правительство дворянству.
В следующей, пятой, главе Павлов-Сильванский рассматривал службу дворян в полках иноземного строя, службу людей «по прибору» и положение дворянства на южных окраинах. Привлекая интересный и разнообразный фактический материал по службе дворянства в полках иноземного строя, отметив привлечение туда сначала беднейших безземельных м малопоместных детем боярских с сохранением отеческих чинов и звании и возрастание значения этих полков в московской армии во второй половине столетия, когда они превосходят но численности поместную дворянскую конницу, исследователь все же не доводит своих выводов до конца и не видит связи между изменением положения дворянства и появлением полков нового строя, не отмечает влияния этого события ни на психологию, ни на экономическое и политическое положение дворянства, ни на его внутреннюю структуру. Вслед за Н. Устряловым Павлов- Сильванский считал, что все эти нововведения «не могло переродить старых воинов Руси», которые по-прежнему тысячами бежали и укрывались от службы74. Говоря о служилых людях «по прибору», Павлов-Сильванский, в отличие от других категорий служилых людей, отмечает, что этот разряд был лишен замкнутости и мог пополняться как за счет крестьян, которых переводили в драгуны, так и за счет детей боярских, которые, не имея ни крестьян, ни бобылей переходили, прежде всего на южных окраинах, «в разряд низших служилых людей разночинцев»75. Здесь автор вновь противоречил своим же собственным, приведенным выше, выводам о юридическом положении детей боярских. Отдельный очерк Павлов-Сильванский посвятил колонизационному движению на южные окраины, уделив при этом особое внимание однодворцам. Это были, как он считал, помещики, которые должны были из-за недостатка в южных областях крестьян, сами обрабатывать свою землю. Правительство, несмотря на их «нетство», выдавало им денежное жалованье. Когда их поселения потеряли свое военное значение, они были превращены в «тяглых крестьян» и платили подворную подать.
Последняя часть исследования Павлова-Сильванского посвящена «шляхетству» петровского времени. Повторив здесь старые тезисы о том, что Петр I начал новый период в истории дворянства, установил выслугу дворянства, открыл свободный доступ туда лицам других классов, автор тем не менее заметил, что некоторые петровские нововведения остались «чужды русской жизни», например, указ о единонаследии 1714 г. Он указал также на то, что «некоторые начатки объединения дворян в местные общества существовали еще в XVII веке»76, выбирались окладчики, представители на земcкиx соборах, однако все же посчитал, что Петр предоставил дворянам «более важное» участие в местном управлении, доверив также выборным земским комиссарам право взимания подушной подати. Однако изложенные в этой главе исследования факты, так же как и доказательства, приведенные ранее писавшими по этому вопросу авторами, отнюдь не убеждают в том, что в царствование Петра I произошло улучшение положения дворянства или расширение его прав. Ссылки же на противоречивые указы петровского правительства, на факты принудительного переселения дворян, беспощадной борьбы с укрывательством от службы (штрафы и битье батогами) могут скорее произвести впечатление ужесточения государственной политики по отношению к этому сословию, равно как, впрочем, и к другим.
В том же 1898 г. появилась книга Г. А. Евреинова «Прошлое и настоящее значение русского дворянства», носящая скорее публицистический, чем научный характер. Однако она весьма показательна для иллюстрации состояния историографии того времени. Описывая состояние «служилого класса» (этот термин стал достаточно распространенным), начиная со времени «Русской Правды» вплоть до эпохи Петра I, Евреинов всячески пытался развенчать представление о благородном происхождении русского дворянства и его «кастовой» обособленности, утверждая, что дворяне первоначально представляли собой «один из низших чинов служебной администрации», а до реформ Петра у служилого класса не было общего именования. Русское «служилое и поместное сословие» не имело, по его мнению, ничего общего с земельной аристократией на Западе, так как земельная собственность в древней Руси не имела ценности, внутри служилого класса господствовали родовые отношения, пережитки которых сохранились вплоть до времени Петра I. При господстве родового начала у служилых людей отсутствовали сословные интересы, что породило местничество, вызвавшее отсталость России в военном отношении. Евреинов полагал также, что вступление в служилое сословие и выход из него в древней России был свободным, на происхождение не обращали внимания77. Тут же несколько ниже автор отмечал, что только Петр I «широко распахнул двери в это сословие». Поместная система неблагоприятно сказывалась на служебной годности, жизнь в поместьях отучала от военной службы, оказывала растлевающее воздействие, порождая многочисленные «нети». Вместе с тем при такой жизни служилые люди, как писал Евреинов уже в другом месте, до Петра I «не могли составить местных дворянских обществ», так как их главным занятием была служба государственная и в поместьях своих «имели они только временное пребывание»78. Служилый класс, как парадоксально заметил автор, может быть назван сословием только в общем смысле большой группы людей, отличающейся от других родом исполняемой повинности, ни общности происхождения, ни наследственной преемственности звания он не имел. На примере этого противоречивого и бездумно повторяющего выводы отдельных исторических исследований текста видно, насколько разнообразными, разнородными и не складывающимися в единую картину были в то время представления о допетровском периоде истории русского дворянства; впрочем, довольно часто таковы они и в наше время.
Много писали о положении дворянства в XIX в. и историки русского права, начиная с К. А. Неволина. Несмотря на то, что источниками для них служили прежде всего законодательные материалы и изучали они лишь юридическое положение сословия, они внесли большой вклад не столько в определение сущности основных этапов развития дворянства, сколько в саму постановку вопроса.
В «Истории местного управления в России» А. Д. Градовский вслед за Б. И. Чичериным указывал на «несвободное» положение дворянства вследствие того, что оно владело «несвободной собственностью». Градовский вновь подчеркнул, что служилые люди обязаны были служить всю жизнь и освобождались от службы только благодаря совершенной «дряхлости». Этот тезис продолжает оставаться господствующим в литературе вплоть до наших дней. Называя поместное дворянство классом, созданным правительством, автор, однако, полагал, что этот класс не имел никакого значения ни для местного управления, ни для выборных должностей, не имел авторитета и общественного положения на местах. Это, но мнению Градовского, объяснялось постоянной зависимостью от службы79. Можно здесь заметить, что Н. Г. Устрялов, например, считал, что военная служба страдала оттого, что дворяне постоянно оставались в своих поместьях (см. выше). Подобные противоречия в оценке положения дворянства были весьма характерны для исторической науки XIX в., которая не выработала еще четких методов и критериев для оценки и анализа фактов и событий. Так, например, Градовский писал о большом количестве «нетчиков», уклоняющихся от службы, и борьбе с ними правительства, что, казалось бы, должно противоречить первоначальному тезису о несвободном положении дворянства. Однако этих противоречий автор не замечал, приводя к тому же для доказательства плачевного положения поместной армии достаточно некорректные количественные изыскания. Не имел дворянин, по его мнению, никакого значения и как член сословия, не были ему присущи и корпоративные связи, отношения дворян с правительством и между собою носили только личный характер, что приводило к индивидуализму и отстаиванию лишь родовой чести80. Эти выводы Градовского оказали значительное влияние на дальнейшую разработку темы.
В появившихся в первом издании в 1890 г. и затем неоднократно переиздававшихся «Русских Юридических Древностях» В. И. Сергеевич дал общую характеристику положения сословий и классов в древней России, т. е. вплоть до конца XVII в., в том числе и характеристику положения дворянства. Автор полагал, что дворянство составляло в XVII в. «обширный класс» «очень разнообразных элементов», от представителей княжеских фамилий до «дворовых людей» и «даже иноземцов». Такой разнообразный состав не мог, как считал Сергеевич, иметь никакого единства и сплоченности, кроме того, автор не видел никаких признаков, отличающих дворянство от других классов. Дворяне, как и другие, имели обязанность военной службы, а их права на землю ничем не отличались от прав дьяков и гостей. Сергеевич видел только одно формальное различие — дворянство записывалось по городам в особые дворянские списки («десятни»), в то время как другие классы были записаны в писцовые и переписные книги. Но эти списки были заведены, писал историк права, — не в интересах дворянства, а в интересах правительства, кроме того, в них часто записывались неслужилых отцов дети, крестьяне и даже холопы81. Неясными оставались для Сергеевича и тонкости разделения провинциальных дворян и детей боярских на выборных, дворовых и городовых. Выводы Сергеевича представляются в настоящее время достаточно наивными, хотя в то время их можно было назвать передовыми. Автор, рассуждая о положении дворянства, исходил прежде всего из понимания прав и привилегий дворянства, присущих его собственному времени, XIX в., значительно модернизируя историческое прошлое. Применяя к дворянству понятие «класс», он вместе с тем не видел отличительных признаков этого класса, приводя для характеристики его положения отдельные вырванные из контекста цитаты из источников, в основном опубликованных. Однако взгляды Сергеевича на дворянство были подхвачены и развиты во множестве трудов того времени и цитируются до сих пор.
В начале 1890-х гг. М. Ф. Владимирский-Буданов в «Обзоре истории русского права», рассуждая о социальном составе и положении русского общества в XVII в., приходил к аналогичному выводу, что Московское государство было государством «бессословным», не допускающим развития сословных прав в ущерб общегосударственным. Население государства разделялось на классы, а различие их истекало не из прав, а из обязанностей по отношению к государству. Служилые люди — дворяне и дети боярские — не имели в XVII в. никаких особых сословных прав и привилегий — ни податных, ни имущественных, считал автор, вступая здесь в полемику в последующих изданиях своего труда с Н. П. Павловым-Сильванским. Верстанием они определялись в разряд военно-служилых людей, куда допускались с XV и до половины XVII в. и крестьяне, и холопы, и казаки, и посадские люди. Тем самым класс не был огражден от попадания туда низших элементов и никак не мог представлять собой привилегированное сословие82. Однако это положение Владимирский-Буданов подкреплял лишь ссылками на книгу Яблочкова и отрывок из труда Г. Котошихина, не приводя уже опубликованные к тому времени наказы о верстании. Дворянство было лишено, как он считал, особых привилегий и в отношении охраны чести и норм уголовного права, и в отношении права выбора на земские соборы — всеми этими правами оно пользовалось наравне с другими сословиями (классами) — духовенством и посадскими людьми, тогда как, например, в Польше на сейме заседали только шляхтичи. Существовавшее в России местничество не было характерно для государств с сословным строем, так как родовая честь зависела от служебных назначений. Сейчас эта жесткая «государственная» схема Владимирского-Буданова выглядит анахронизмом, она весьма искусственна и не учитывает реальной обстановки ни в России, ни в западных странах, однако иногда следы ее влияния, как и воззрений Сергеевича, еще видны и в современных исследованиях.
Следует указать еще на одну работу о сословиях в России, появившуюся в конце 1890-х гг., а именно на статью Н. А. Рожкова «Происхождение сословий в России». В ней автор, исходя из нового, «социологического» подхода к объяснению фактов русской истории, излагал свое понимание происхождения и положения сословий, которые, в отличие от классов, он рассматривал с политической точки зрения, как социальные группы с определенными правами и обязанностями. Служилое сословие, несшее обязанность военной службы, имело, как полагал автор, и немалые права — свободу от податей и натуральных повинностей, право на землю и владение крепостными крестьянами, право выбирать из своей среды окладчиков и участвовать в выборе, наряду с воеводами, сотенных голов83. В отличие от исследователей старой школы, таких, как Соловьев, Градовский и Сергеевич, которые отводили государству определяющую роль в возникновении сословий, их права считали прямым порождением обязанностей, а весь строй Московского государства объявляли противоположным строю европейских государств, Рожков, опираясь на новые работы Ключевского, Дьяконова и Рождественского, приходил к выводу, что и государство, и сословия в России развивались под воздействием «особого сочетания социально-экономических сил». Так, например, поместная система, по его мнению, не была создана государством, а сложилась как форма условного землевладения под воздействием экономических условий жизни84. Происхождение корпоративных прав служилого сословия, таких, как учреждение института окладчиков в «городах», Рожков также считал не порождением государства, а «ценным правом» уездных дворян, которое обеспечивало их благосостояние. Сословия, — писал Рожков, — были созданы в России не государством, а силами, присущими самому социальному строю, и экономическими условиями того времени85. В угон же статье ученый высказал предположение о сходстве русского социального процесса с западноевропейским, оговорившись при этом, что было бы слишком поспешным считать этот процесс в России лишенным всякого своеобразия. Статья эта, содержавшая новые, смелые и перспективные воззрения на изучение социальной истории, и в частности, истории русского служилого сословия, осталась тогда незамеченной, но ознаменовала серьезный поворот в характере и меюдике исторических исследований.
В начале XX столетия сколько-нибудь значительных работ о положении дворянства не появлялось, за исключением исследования В. И. Новицкого о выборном дворянстве, тема эта перестала быть актуальной и популярной; однако сама проблема не раз затрагивалась в многочисленных обобщающих трудах по истории России, и ее интерпретация носила скорее характер подведения теоретических итогов, а не практических исследований.
В 1912 г. в Киеве вышла «Русская история в очерках и статьях», статью о «служилом сословии» в третьем томе которой написал Е. Д. Сташевский. Исследователь отмечал для XVII в. прежде всего дробность и пестроту состава служилых людей, которые тем не менее, по его мнению составляли «класс» (наряду с другими тремя классами общества), подразделявшийся, в свою очередь, на чины — думные, московские и городовые. Классы и чины не были устойчивы. Вслед за другими историками Сташевский утверждал, что до 1675 г. служилые люди по прибору могли верстаться и переходить в разряд поместных детей боярских. Борясь с пестротой, правительство в XVII в. стремилось «уничтожить подвижность главных служилых сословий», а также «распространить начала тягла на служилые состояния»86. Правительство, возвращая дворян из холопства и уничтожая свободные виды холопства, упрощает состав общества, неподвижно закрепляя людей в их службе и тягле и тем самым вводит обособленность сословий. Так образуется, по мнению Сташевского, Московская сословная монархия с ее «крепостным уставом» (здесь автор воспользовался терминологией, введенной в научный оборот В. Н. Сторожевым при публикации дворянской челобитной 1658 г.). Однако далее, описывая положение служилых людей Московского государства, автор возвращается к их довольно сложной иерархии, подчеркнув сначала то, что служилые люди делились на таковых «по отечеству» и «по прибору», вновь отмечая, что верстание в служилые по отечеству было закрыто в 1675 г. и вновь ссылаясь на тот же наказ с запрещением верстания стрелецких и казачьих детей в дети боярские. Переходя далее уже к правам служилых людей, в качестве таковых Сташевский отмечает их право владения землей на личном вотчинном и поместном праве (что по его мнению, было привилегией одних лишь только служилых людей) и свободу от личных податей и повинностей. Все это ограничивалось обязательством личной ратной и соединенной с ней придворной и административной службы в зависимости от происхождения от служилых отцов. Исходя из этой обязанности, Сташевский делает вывод о том, что «служилое сословие Московского государства было сословием крепостным»87. Однако служилая знать, или боярство, как он полгал, было защищено от произвола «сверху» системой местничества, которая носила «сословно-оборонительный» характер. Иерархия родов объединяла всю сословную аристократию в одно целое и закрывала доступ туда новым родам. Менее знатные лица — московское дворянство — являлись главными деятелями областного гражданского и военного управления. Провинциальное дворянство — городовые дети боярские составляли особые уездные общества или корпорации, приписанные к уездным городам. Все указанные три группы составляли особые сословия. Служебную карьеру в каждом из них регулировала «лествица чинов». Повышение по службе обуславливалось «отечеством» и «выслугой», однако, как полагал Сташевский, за исключением службы городовых дворян, начало служебной карьеры которых не зависело от родословности. Родословные начала полностью преобладали в служебной карьере только думных чинов.
Переходя далее непосредственно к описанию самой службы, Сташевский подчеркивал, что служба отбывалась с земли, но на провинциальном уровне определялась также субъективно оценкой окладчиков. Сташевский писал далее о видах ратной службы, условиях отставки от службы, которая использовалась в «полицейских целях», вознаграждении за службы, полагая, что основным вознаграждением было поместье — «участок земли, данный государем служилому человеку в личное условное владение за службу». Переходя далее к поместной системе, установленной при Грозном, автор останавливался на процессе верстания служилых людей «распределении... по статьям соответственно знатности, физическим качествам, имущественному благосостоянию и пр. для назначения поместного и денежного оклада». Верстание давало право на владение поместьем. Размеры окладов у высшей знати, московских дворян и провинциальных весьма различались. Описав систему верстания новиков, Сташевский вновь вернулся к поместной системе и заметил, что размер поместной дачи не совпадал с окладом, составляя у детей боярских лишь 10% оклада. Вместе с тем многие дети боярские имели вотчины, и чем больше была вотчина, тем меньше — поместная дача88. Дети боярские обладали правом самим «приискивать» поместья в свои оклады, таким образом часто их поместья были разбросаны в 5—6 уездах. Дворяне однодворцы, по мнению автора, имели участки земли, которые приближались к крестьянским, это был «дворянский пролетариат» южных и юго-восточных окраин, хотя тут же Сташевский приводил пример упоминаний однодворцев в начале XVII в. в тверских десятнях, изданных В. Н. Сторожевым. Впоследствии они образовали, как он считал, особый «класс» землевладельцев, а со времени введения подворной подати (1679—1681) стали подлежать ей. Оклады подлежали изменению — прибавлению и убавлению — в зависимости от исправности несения службы. Поместья отписывались на государя за неявку на службу, за двукратный побег со службы полагалось наказание кнутом. Сташевский отмечал постепенное установление наследственности владения поместьями в XVII в., слияние поместий и вотчин, появление уже в 1638 г. термина «родовое поместье» и практики сдачи поместий отставными, с 1674 г. и за деньги., т. е. заклада поместий. Установление при Василии Шуйском практики пожалования части поместий в вотчину привело к концу века к преобладанию вотчин над поместьем89. Описывая уже хорошо известный к тому времени в литературе порядок верстания денежными окладами и выдачи денежного жалованья, Сташевский останавливается на порядке выдаче жалованья «из чети» и не соглашается с господствующей точкой зрения, высказанной В. Н. Сторожевым и другими, что такое жалованье в отличие от жалованья «с городом» было ежегодным, полагая, что оно не для всех было ежегодным и не всем выплачивалось полностью. Полностью и ежегодно его получали лишь несшие беспрерывную службу на западной и южной границах государства. Повествуя далее об окладчиках и системе поручительства, Сташевский отмечает важность этого вопроса как с точки зрения борьбы группировок внутри провинциального «города», так и с точки зрения влияния в нем родовых и семейных отношений и связей. Переходя к описанию десятен, автор, как и почти все другие исследователи вопроса, называет их списками, составлявшимися при разборе, верстании и раздаче денежного жалованья и считает, что десятни имели большое значение в быту служилого сословия, служа доказательством права получения лицом земли в поместье в полном размере оклада, а также того, что данное лицо принадлежит к служилому, а не к другому сословию90. Таким образом автор признавал сословно-юридическое, а не только служебное назначение десятен.
В последней части своего очерка Сташевский остановился на упадке в XVII в. боярства, отмене местничества и притязаниях дворянства. Вымирание старых боярских родов, усилие самодержавной власти привели к всемогуществу «худородной» бюрократии, что вызывало недовольство «первого в государстве чина», т. е. дворянства. В среде дворянства появился проект о непосредственном участии в управлении государством с помощью выборных — «нарочитых людей из служивых», составляющих постоянный государственный совет. Так, полагал исследователь, уже в XVII в. на смену старому правящему классу шел новый класс, дворянство, окончательно ставший таковым уже при преемниках Петра Великого91. Очерк Сташевского о дворянстве обобщал уже имевшиеся в литературе основные наблюдения и выводы, но не решал все же задачи составления полной и логичной картины эволюции положения дворянства в XVII в. Наблюдалась хронологическая непоследовательность, отсутствие четкости в понятиях, таких как «класс», «чин» по отношению к дворянству, рассказ выглядел достаточно статичным в основной его части, не были раскрыты причины и логика изменения положения дворянства к концу века, за исключением лишь общего для всех исследователей наблюдения о превращении поместного землевладения в вотчинное.
В том же 1912 г. очерк «Боярство и дворянство XVII в.» в обобщающем историческом труде «Три века» поместил В. Н. Сторожев, в котором указал на возросшую роль дворянина на протяжении XVII в. как единою целого, отстаивавшего свои интересы с помощью «сыпавшихся неуклонно» челобитных, хотя еще «без политических понятий и представлений» и сумевшее оттеснить старую политическую аристократию — боярство. Дворянство «невольно» сделалось главной опорой престола, при этом всецело имея материальную зависимость от царя. Сторожев обратил внимание на проникновение в ряды дворянства во второй половине XVII в. новых элементов из низших социальных слоев, смену представителей аристократических фамилий на высших должностях представителями захудалых родов и в связи с этим на реформы 1680-х гг., которые явились, по его мнению, попыткой создать «аристократическую табель о рангах», в свете которой «петровская табель о рангах не поражает нас особенной новизной»92. Таким образом, Сторожев одним из первых указал на преемственность процессов, происходивших во время петровских реформ и на кардинальные изменения в положении дворянства к концу XVII в.
Между тем в программной статье А. Преснякова о Московском государстве в том же сборнике в части, посвященной первой половине XVII в., повторялись общепринятые высказывания о положении дворянства в XVII в. как класса «государевых холопов». Оценки эти зачастую были противоречивыми, в том числе тезисы о победе «средних слоев» общества в ходе Смуты, широкой практике «верстания и испомещения» при первых Романовых, невзирая на «отечество», наделении дворянства землей, но вместе с тем о притеснениях дворянства со стороны «сильных людей» и бюрократии93. Тяжелое экономическое положение дворянства, недостаток крестьянских рабочих рук приводили к побегам дворян со службы и укрывательству от нее. Смоленская же война показала отсталость русского военного строя, «беспомощность русской дворянской конницы», что вызвало энергичные меры правительства по модернизации армии. Все эти оценки, во многом верные, плохо согласовались между собой и порождали некоторую хаотичность в представлениях о дворянстве XVII в.
В 1912 г. появилось первое издание книги М. Дьяконова «Очерки общественного и государственного строя древней Руси». Опираясь на труды Сторожева, Милюкова, Рождественского, а также в основном на печатные источники, автор приходил к выводу о разнородности общественных элементов, входивших в состав служилого сословия, начиная с XV в. Собственно начало дворянской сословности, по его мнению, было положено предписаниями наказов начала XVII в. о запрещении верстать в дети боярские «поповых и мужичьих детей и холопей боярских и слуг монастырских», «неслужилых отцов детей», которое на протяжении XVII в. многократно повторялось94. Как полагал Дьяконов, дворяне провинциальные и московские в XVI и XVII вв. представляли «очень пеструю картину различных общественных положений»95. В структуре общества и должностей он отмечал определенное сходство с эпохой французских Меровингов и Каролингов. Аристократия смотрела на низшие слои дворянства с презрением, что выражалось в институте местничества, который был, по мнению, автора чисто аристократическим. Книга Дьяконова была переиздана в 1926 г. и служила, по существу, учебным пособием, одним из немногих, в которых история дворянства в России была представлена достаточно полно и во многом объективно, хотя автор и не был свободен от стереотипов, уже прочно укоренившихся к тому времени в исторической науке.
Юбилей династии Романовых в 1913 г. был отмечен еще одной примечательной публикацией — статьей Н. А. Рожкова «Дворянская революция в России XVII века». В ней автор с уже изложенных им ранее позиций «социологического» подхода к изучению исторических явлений (см. выше) попытался объяснить события в России конца XVI — середины XVII в., главным образом события Смутного времени. Основным содержанием этого периода он считал переход власти от верхушки феодальной знати (боярства) к массам дворянства в ходе совершившейся в стране «дворянской революции» и борьбы этих, как он полагал, «классов» в ходе Смуты. Экономические причины этого процесса лежали, по мнению Рожкова, в смене натурального хозяйства товарно-денежным и борьбе за землю и рабочие руки, которые дворянство и получило, сначала при воцарении Романовых, но окончательно после Уложения 1649 г. Тогда средневековье в России сменилось дворянско-бюрократическим абсолютизмом. В борьбе за свои права дворянство вступало в союз как с казачеством, так и с посадскими людьми. Этот процесс в России не являлся, писал исследователь, «своеобразием русского исторического прошлого», но был характерен для всех народов и стран, которые пережили свои дворянские революции, жили «под гнетом дворянского абсолютизма и делали революцию буржуазную»96. Однако выводы автора вызывают и сейчас, когда ряд положений его статьи признан в исторической науке, множество вопросов и недоумений. Прежде всего это касается применения термина «революция» к событиям достаточно длительным и противоречивым, начиная со второй половины XVI в., когда права дворянства уже защищались правительством, а также применение понятия «класс» к боярству и дворянству. В целом же Рожков справедливо отметил социально-экономический характер процесса борьбы дворянства за свои права с помощью коллективных челобитных и вступления в союз с другими социальными группами, его экономическое и политическое укрепление на протяжении XVII в.
Другим достаточно популярным направлением развития исторической мысли стало тогда изучение дворянских коллективных челобитных XVII в. — вопроса, уже затронутого И. И. Дитятиным в более широком ракурсе, а еще ранее — В. Н. Сторожевым.
Особенно урожайным на исследования о челобитных дворянства 1630—1640-х гг. выдался 1915 год, когда их исследование и публикацию предприняли сразу два историка — Е. Д. Сташевский и П. П. Смирнов. Говоря о том, что исторической наукой уже осознано значение дворянских челобитных, главным образом коллективных, и их «влияние на указную деятельность правительства», Сташевский справедливо замечал, что до сих пор они не собраны и не изучены с источниковедческой точки зрения. Этот недостаток он отчасти восполнил своим исследованием о челобитной дворян 3 февраля 145 (1637) г. и ее публикацией с приведением всех упоминаний о челобитных и указов вследствие ее в делопроизводственных документах97. Главной особенностью этой челобитной Сташевский считал требование введения выборного областного суда, которое однако, не было удовлетворено правительством. Указав на что исследователь отмечал, что в дальнейшем дворянские челобитчики, ведя «агитацию» за полную отмену урочных лет и преобразование судебных порядков, «уже нигде не поднимаются до идеи выборного областного суда»98, оговорившись при том, что наличные печатные и архивные источники не дают порой картины происходившего, без чего «строить выводы преждевременно».
О дворянских челобитных первой половины XVII в. в том же 1915 г. писал и П. П. Смирнов, при этом значительно хронологически расширив и углубив связанную с ними проблематику. Начав с того, что с 1622 г. регулярные земские соборы созываться перестали, а режим Филарета вызывал недовольство всего населения, Смирнов связал коллективные «петиции» дворянства с такими же челобитными торговых людей, поданными примерно в то же время и в таком же почти количестве. Особое общественное значение Смирнов придавал съездам дворянства в Москве перед отправлением в очередные походы. Рассматривая первую челобитную 1637 г., Смирнов вслед за Сташевским отмечал в ней два аспекта — решение крестьянского вопроса и отмену урочных лет, а также жалобу на бесчинства бюрократии и «сильных людей» и просьбу о реформировании суда и переводе его в провинции. По его мнению, «проект дворян в сущности воскрешал губные учреждения Грозного, которые за 10 лет перед тем, в 1627 году, хотели, но неудачно, ввести по всем городам»99. Однако, как он полагал, правительство на это пойти не могло — удобнее было облегчить условия службы дворян и ослабить оборону южной границы, а также «сделать шаг в сторону закрепощения крестьян». Поэтому, писал Смирнов, «выступление 145 года имело значительный успех», выразившийся в значительных льготах и отсрочках по судебным делам, облегчение условий службы путем разделения состава дворян на две половины и увеличении срока сыска беглых крестьян. Это утверждение Смирнова шло вразрез с мнением Сташевского о неудаче выступления дворянства. Следуя своей концепции и описывая далее обстоятельства подачи новой челобитной 149 (1641) г., автор развивает мысль об угрозе властям со стороны съездов дворян и детей боярских в Москве, которая вынуждала правительство идти на значительные уступки, удовлетворив многие требования челобитной, хотя основные вопросы — децентрализация суда, выборность судей, уничтожение посулов — не были решены100. Однако дворяне и дети боярские были сильны только в момент их съездов, между ними не было солидарности. Не привела к полному удовлетворению требований и следующая челобитная дворянства, поданная уже новому правительству после смерти Михаила Федоровича, осенью 1645 г. Поэтому кульминацией выступлений дворянства, как и посадских людей, Смирнов считал челобитную, поданную дворянами (отдельно от посадских и торговых людей) в июне 1648 г., восстанавливая ее содержание по косвенным данным источников. Изданная им челобитная, по его мнению, — «произведение, идущее из средних слоев московского общества... примыкает к другим челобитным» и является «плодом союза» служилых людей с московскими торговыми людьми, союза, который существовал после Смуты и сохранился до 1648 г.101 Центральное место в этой челобитной, но мнению Смирнова, занимают политические вопросы, которые превращают ее в настоящую «петицию русского народа о правах»102. В ней звучит прямое осознание роли русского дворянства, что дает повод автору считать этот документ предвосхищающим «порядки XVIII в.». Полемизируя с историками земских соборов и опровергая их выводы как о несокрушимости самодержавного строя и железной общественной дисциплине (Д. Иловайский), так и о полном общественном индифферентизме в XVII в. (И. И. Дитятин, А. И. Заозерский), Смирнов видит причину прекращения созыва земских соборов в том, что общественная жизнь в это время «текла уже мимо соборов и только в 1648 г. наполнила ветшавшие формы их»103. Служилым людям, в отличие от посадских, земские соборы стали уже не нужны. Они имели свой дворянский орган — московские съезды. Московское правительство «пошло вслед за жизнью» и стало созывать по вопросам внутреннего законодательства «отдельные чины» и «сословные комиссии». Таким образом, исходя из весьма ограниченного по объему материала, П. П. Смирнов сделал весьма смелые и далеко идущие выводы, которые, однако, в научной литературе не получили дальнейшего развития.
Значительным шагом вперед в изучении дворянского сословия стала вышедшая в том же 1915 г. книга В. И. Новицкого «Выборное и большое дворянство XVI—XVII веков», во многом определившая и пути дальнейшего изучения истории дворянства уже в XX в. Определив XVI в. как время объединения «разнородной служилой массы в единое служилое сословие детей боярских», автор в тоже время отметил для этого периода и распространение «начала дифференцирующего», т. е. выделение особого разряда выборных и «больших» дворян путем практики привлечения «лучших», избранных детей боярских в состав московского двора. Новицкий подробно остановился на происхождении выборного дворянства из сословия детей боярских в городах, усвоении ими наименования «дворян», регистрации «выбора» и выборной практике сначала в XVI, а затем и в XVII вв. «Выбор, — писал он, — это продукт твердо упрочившейся в государстве обязательности службы, это — мудрая, но принудительная мера правительства»104. По его мнению, выборные дворяне резко отделялись от общей массы детей боярских в городах и во время военных действий занимали должности голов. Они должны были «збирать» детей боярских для похода. Не попавшие в головы «лучшие» часто составляли отборные отряды. Пользуясь сведениями десятен и боярских списков, Новицкий проследил процесс образования выборных групп на местах, отметив, что города, которых не коснулась выборная практика, в основном находившиеся на южной пограничной черте, не имели в своей среде и дворян. Весьма любопытны наблюдения Новицкого относительно очередности и количества призываемых из городов для службы на Москве выборных дворян, также сделанный им вывод, что выборные дворяне боярского списка не всегда совпадают с выборной группой десятни105. Это означало, как он полагал, постепенную «ротацию» группы выборных в городе, призыв на Москву детей боярских дворовых и городовых и переход их затем в выборную группу, однако посторонние призывались лишь «за отсутствием ближайших родственников отставного». Вообще же, отмечал исследователь, практика непосредственного выбора является для XVII в. уже весьма редкой. Место выборной практики, распространенной в XVI в., занимает строго иерархическая система чинов, к которой относилась и новая группа в десятнях — «выбор»106. Численный рост выборной группы заставлял постепенно отказываться от выборной практики. При этом Новицкий указывал на падение численности других групп, а именно дворовых и городовых детей боярских, которые либо поглощались самой выборной группой, либо исчезали ввиду увеличения количества служилых людей в полках нового строя, а также однодворцев и «малостатейных» служилых107. В XVII в. появляется новый для местных документов термин «дворянин», означающий именно выборного дворянина, выработалось также выражение «дворяне и дети боярские», что означало, по мнению автора, «дворяне выборные и дети боярские дворовые и городовые». Причиной того, что выборное дворянство не превратилось в сословие, Новицкий считал отсутствие передачи этого чина по наследству, а также то, что в выбор и дворовые было запрещено верстать новиков. Однако этот указ он относил не к 1604 г., а только лишь к 1652 (ПСЗ. № 86)108. Идея дворянского «отечества», как он полагал, «значительно прочнее утвердилась в среде московской, нежели городовой провинциальной служилости»109. Московские и выборные дворяне обособляются от сословия провинциальных детей боярских, демонстрируя все признаки образующегося нового сословия — дворянства, представляющего собой «гвардию» при государевом дворе, командный резерв, из которого замещались разные должности. На местах выборное дворянство также играло решающую роль в управлении и самоуправлении — например, в выборе окладчиков; из них, согласно дворянским челобитным, предполагалось формировать и местную судебную власть. Полемизируя в заключительной главе книги с историками, разделявшими широко распространенное представление о слиянии в середине XVI в. двух разрядов служилых — дворян и детей боярских в одно сословие, Новицкий отстаивал их противопоставление, указывая, что «дворяне выбирались из детей боярских для несения дворовой службы»110. Таким образом, опираясь на широкий круг известных к тому времени науке источников, а также новые, «количественные» методы исследования, автор значительно расширил представление об эволюции дворянского сословия в XVI—XVII в., его структуре и функциях. Непроанализированной осталась социально-экономическая основа господствующего положения выборного дворянства, что автор считал несущественным для решения вопроса, пользуясь лишь показаниями десятен о размере окладов «выбора». Внесенные им обобщения и терминологические уточнения в литературе остались, однако, почти незамеченными, но вместе с тем его исследование стимулировало интерес историков к изучению выборной группы служилого «города».
Особый взгляд на социально-экономическое положение, социальную роль дворянства и его участие в политической борьбе во второй половине XVI — первой половине XVII вв. был изложен в книге А. Яковлева «Приказ сбора ратных людей», вышедшей в 1917 г. Согласно его представлениям, во второй половине XVI в. благодаря активным мерам правительства произошло укрепление «служилого класса» путем привлечения «боеспособных элементов» из социальных низов, внесших свежую струю в ряды столичного и уездного дворянства, что породило рознь между привилегированными группировками и уездными детьми боярскими. Служилый «город», по мнению Яковлева, представлял собой «серую, грузную и жесткую массу, готовую на всякие эксцессы», что проявилось в бесчинствах опричников и неурядицах Смутного времени111. Правительственная власть развращала эту массу и натравливала ее на социальных конкурентов, при этом развивая формы поместного землевладения и поддерживая служилых людей выдачей денежных субсидий из «четвертных касс», за что имело содействие в политике централизации. Дворянство получило право участия в государственном строительстве через представительство на земских соборах, что автор сравнивал с «трибунатом» в Римской республике. Однако эта огромная масса рядовых «детишек боярских» по своему культурному уровню почти не возвышалась над крестьянской средой112. Вместе с тем Яковлев отмечал высокий уровень развития уездных корпораций дворянства, имевших характер даже юридических единиц, с широким спектром функций, в том числе организации податного обложения. Во второй половине XVI в. автор замечал даже признаки распада служилого «города», выразившиеся в значительной дифференциации чинов, появлении в нем привилегированных слоев, которые стремились выехать на службу в Москву. Поэтому «основной идеей» служилого люда стала идея своеобразного служилого демократизма — «равенства», отразившаяся в борьбе против «лучших людей». После Смуты правительство в своей законодательной деятельности проявляло большую заботу об ограждении интересов служилых людей, их прав на землю и на крестьянские рабочие руки. Однако этого оказалось недостаточно: служилые люди продолжали жаловаться на бедность и разорение, мешавшие им нести службу, судебные привилегии высших чинов и московских дворян, произвол приказных людей. В борьбе за свои права они прибегали как к петициям — коллективным челобитным «всем городом», так и к участию в широких социальных движениях — июньских событиях 1648 г. в Москве. Эта борьба заканчивается победой — созывом Земского собора и принятием Уложения, защищающего интересы дворянства. Произошел и новый разбор служилых людей и верстание их денежным жалованьем. В дальнейшем, отмечал автор, количество уездных служилых людей, написанных по московскому списку, значительно возросло, к концу века увеличившись почти в четыре раза по сравнению с 1638 г. Вместе с тем Яковлев полагал, что «нельзя... придавать большой цены программным мотивам в челобитных уездной братии, этой серой массы, представители которой нередко бивали челом в холопы и наполняли уездные тюрьмы по обвинениям в разбое и конокрадстве»113. По его мнению, это были всего лишь «болотные огоньки уездной оппозиции», которые, однако, грозили неожиданными эксцессами.
Нельзя не заметить в изложенной концепции явных противоречий. Говоря о серости и некультурности дворянства, автор наряду с этим отмечает наличие у него ясных социальных целей и идей, нашедших отражение в коллективных челобитных, высокий уровень организации уездных корпораций. Выдвигая, с одной стороны, тезис о том, что дворянство и его роль целиком зависели от мероприятий правительства, собственно и создавшего «служилый класс», он, с другой стороны, демонстрирует яркие картины влияния требований и действий того же дворянства на правительство и его законодательные меры. Эти противоречия, впрочем, не были присущи одному Яковлеву — они то и дело возникали на страницах исторических исследований ведущих ученых, являясь следствием как непродуманности общих методологических подходов к изучению социальной истории, так и отрывочности и выборочности использования исторических источников, неразработанности методов их использования.
Таковы итоги, с которыми русская историческая наука подошла в изучении истории дворянства в допетровскую эпоху к рубежу революции 1917 г. Она достигла значительных успехов как в изучении источников, так и в создании общей картины положения дворянства в этот период и некоторых отдельных аспектов его истории, несмотря на наличие известной противоречивости оценок в трудах отдельных историков. В дальнейшем изучение этого сегмента русской истории было существенно заморожено и замедлено, хотя появлялись отдельные работы, которые продвигали науку вперед в этом направлении и содержали гораздо более взвешенные выводы, чем ранее. Так, в 1923 г. был издан первым изданием четвертый том «Русской истории в сравнительно-историческом освещении» Н. А. Рожкова, где автор в рамках изучения структуры общества в целом в годы так называемой им «дворянской революции» (вторая половина XVI — первая половина XVII вв.) дал характеристику положения этого сословия. Повторив и обобщив уже ранее высказанные им наблюдения и выводы (см. выше), Рожков все же не смог избежать значительных противоречий. Утверждая, с одной стороны, что «новый класс служилых землевладельцев» сумел в ходе «дворянской революции» завоевать свои права, прежде всего на землю и рабочие руки, с помощью государства выработать лестницу чинов с сочетанием родовитости и служебной годности, создать уездные дворянские корпорации с возможностью влиять на местное управление, исследователь вместе с тем утверждал, что в силу «сложности и трудности» переходного периода дворянство выдвинуло на первый план в сословной организации обязанность службы, что превращало его в «крепостное сословие», у которого принцип обязанности преобладал над правом114. Однако сам Рожков не видел в этом противоречия, считая, что закрепостив себя службой дворянство «проявило достаточную зрелость, здоровый классовый инстинкт» в борьбе с феодальной аристократией. Получая от государства поддержку в защите своих интересов и личной свободы, дворянство сохраняло по отношению к нему крепостное, «повинностное» состояние, оно не имело самостоятельных личных прав, не было свободно от телесного наказания, не имело дворянского достоинства. Корпоративные права, по мнению Рожкова, существовали лишь в зародыше под прямым воздействием обязанностей115. Реформы Петра I он считал «третьим моментом дворянской революции», подготовка этих реформ уже вовсю шла, по его мнению в XVII в., когда дворянство, обеспечив значительный рост своих земельных владений и сближение поместья и вотчины, было вовлечено в рыночные связи и стало господствующим классом торговокапиталистического общества. При этом общественный строй, как подчеркивал Рожков, сохранил две отличительные черты — сословность и крепостничество, что являлось «временной жертвой» со стороны дворянства116. Следует подчеркнуть, что все эти выводы были сделаны Рожковым на основании изучения не источников, а существовавшей к тому времени научной литературы. Столь противоречивые оценки не могли, конечно, не вызвать нареканий в адрес историка. Тем не менее труды Рожкова стали определенной ступенью на пути осмысления истории дворянства, его изучения с новой точки зрения, а именно с точки зрения истории экономики и хозяйства и даже пресловутого «торгового капитала».
Новую страницу в истории изучения дворянства открыли в то же время и труды А. А. Новосельского. В 1929 г. появилась его статья «Правящие группы в служилом «городе» XVII в.», вскоре ставшая классическим трудом по истории русского дворянства. Автор указывал на недостаточную изученность уездных дворянских обществ по сравнению с посадскими и тяглыми мирами и на противоречивость взглядов историков на степень развития этих организаций. В центре внимания Новосельского, как и В. И. Новицкого, оказалась «выборная» группа служилого «города» как наиболее социально активная его часть. Опираясь на выводы своего предшественника, Новосельский сумел существенно развить их и указать новые направления исследования, привлекая новые источники и используя количественные методы их анализа. Им были выявлены причины господствующего положения «выбора» в служилом «городе», в том числе экономические, такие, как процент наполнения землей окладов и количество имеющихся во владении дворов. «Выбор» он определял как «сосредоточие наиболее родовитых, заслуженных и состоятельных лиц «города»117. В отличие от Новицкого, Новосельский придерживался точки зрения о независимости положения выборного дворянства в городах от связей с центром, выдвигая тезис о постепенном прекращении в XVII в. призывов провинциального дворянства на службу в Москву. Одной из причин руководящей роли «выбора», составлявшего незначительный процент от общей массы городовых служилых людей, в функционировании городовой организации он считал «отечество», господство семейных, родовых и «гендерных» (как мы сказали бы теперь) связей. В связи с этим Новосельский выдвинул и положение о существенной роли отеческой и родовой чести и широком развитии местничества в среде провинциального дворянства, а также и о местничестве самих служилых «городов»118. Большое внимание в статье уделялось роли комиссий окладчиков как органов «властвования сильнейших служилых родов», где также первенствующую роль играл «выбор», и попыткам борьбы с этими «заправилами города» других родов. Совершенно новые выводы с опорой на вышеизложенное были сделаны Новосельским относительно причин упадка служилого «города» во второй половине XVII в. Эти причины он видел не только в увеличении роли и количества полков нового строя, но и в «фрондировании» городового дворянства против власти и боярства, а главное, против воевод, что значительно понижало уровень дисциплины и боеспособность войска119. Таким образом, в том, что ранее Яковлев считал незначительными «огоньками» выступлений дворянской оппозиции, не имеющими серьезного значения, Новосельский видел одну из основных сторон жизни служилого «города», тем самым опровергая господствовавшую ранее точку зрения на русское дворянство лишь как на серую, во всем зависящую от правительства массу.
Подобные же воззрения на русское провинциальное дворянство, во многом противоположные ранее общепринятым, Новосельский развивал и в других статьях, датируемых 1920-ми годами120. Анализируя причины замены дворянской конницы полками иноземного строя, автор приходил к выводу, что они связаны прежде всего с недостатками военно-служилой организации «города», а именно с плохой дисциплиной, недостатками снабжения вследствие привязанности служилых людей к своим поместьям. Дворянская конница была непригодна к длительным походам, поэтому ее действия приобретали сезонный характер. Сословная же организация служилого дворянства также не способствовала усилению военной мощи такого войска, так как борьба служилых людей «за свое социальное господство... посредством множества коллективных челобитий» приобретала «характер мятежей и в представлении самих служилых людей» стала «подобием «рокошей», посредством которых польское шляхетство добивалось от польских королей льгот и привилегий»121. Дворянство, по мнению Новосельского, было чрезвычайно консервативно, ему было присуще сословное самосознание, чувство чести, выражавшееся в местничестве не только отдельных лиц и родов, но и самих служилых «городов». Местничество, — писал он, — «придавало всему военному строю характер необычайно консервативной и косной организации»122. Внутри самих «городов» шла острая борьба между лучшими людьми и родами, прежде всего «выбором», и основной массой дворянства. Все эти недостатки организации служилого «города» вынуждали правительство заменять дворянские сотни более дисциплинированными и целиком зависящими от государства полками нового строя. Эти утверждения Новосельского полностью противоречили ранее распространенным взглядам на служилый «город» как образование, целиком зависящее от государства и исполняющего предписанные ему распоряжения и повинности. Однако в статьях Новосельского отсутствовал полный и достаточно репрезентативный анализ источников, хотя попытки подобного рода, в отношении прежде всего показаний писцовых и переписных книг, им и были сделаны. В остальном же историк, подобно своим предшественникам, ограничивался приведением нескольких цитат из источников, причем довольно широко хронологического разброса. Это не снижает, конечно, ценности сделанных им выводов, по существу верных, но не позволяет считать их абсолютно точными по отношению ко всей территории государства и на всем протяжении столетия.
С марксистских позиций попытался осветить историю русского дворянства во второй половине XVI — начале XVII в. В. Мальцев а книге «Борьба за Смоленск», вышедшей в 1940 г. Основным источником для освещения истории «помещичьего класса» стали в этой книге десятни, определявшие «право помещика на эксплоатацию... крестьянского труда» на основании «полученного... от государства временного права собственности на обрабатывавшуюся крестьянами землю»123. Безусловной заслугой Мальцева следует признать источниковедческий анализ и публикацию десятен по Смоленску 7082 и 7114 гг., что позволило выявить особенности формирования смоленской дворянской корпорации. Мальцев отмечал сходство формирования этой корпорации с комплектованием «избранной тысячи» московских помещиков в 1550 г. и наибольшее после Москвы обеспечение «служилого класса» смольнян землей124. Отсутствие среди смоленских помещиков «низших разрядов», носителей идей «дворянского демократизма» привело, по его мнению, к «политическому банкротству» смоленского дворянства, равнодушию к интересам родины и стремлению войти в соглашение с иноземными врагами. В связи с этим интересна характеристика, данная им таким явлениям, как опричнина и политическая активность дворянства в время Смуты. Такая характеристика уже была дана в свое время А. Яковлевым. Мальцев считал опричнину «дворянской демократией наизнанку», с помощью которой правительство успешно решало политические задачи, а вливавшиеся в ряды «служилого класса» широкие потоки из демократических низов определили активную социальную позицию детей боярских южных уездов и рязанского дворянства в годы Смуты. В целом же, согласно его взглядам, привлечение на службу низших разрядов служилых людей являлось признаком разложения феодализма и кризиса дворянства, что проявилось и в событиях начала XVII в., когда борьбу с иноземными захватчиками возглавили «бюргеры и крестьяне»125. Подобное исключение дворянства из числа тех социальных слоев, кто вел борьбу с иностранной интервенцией и внес вклад в возрождение государства, вряд ли может быть названо справедливым, однако самым ценным и перспективным в книге Мальцева является указание на ведущую роль в событиях Смуты представителей служилого сословия из «низов», малопоместных и безземельных дворян и детей боярских. Это направление изучения как эпохи, так и сословия было продолжено и развернуто уже в 70-х — 80-х гг XX в. в работах А. Л. Станиславского.
В 1961 г. вышла еще одна статья А. А. Новосельского, связанная с прежней тематикой его исследований — «Распад землевладения служилого города в XVII веке». В ней он обобщил свои прежние наблюдения, указав на то, что служилый «город» был зародышем дворянской сословной организации, а его члены пользовались некоторыми элементами самоуправления. Однако правительственная идея единства и полной замкнутости «города» не была осуществлена на практике. Основной причиной упадка служилого «города» Новосельский считал развитие товарно-денежных отношений, приводившее к разбросанности землевладения и к тому, что «город» во многих случаях оказывался фикцией. Редкость наличия десятен по «городам» за вторую половину XVII в. свидетельствует, по его мнению, об умирании самой организации. Проанализировав и хронологически сопоставив данные ряда десятен, прежде всего разборных 1622 г., исследователь приходил к выводу о большой чересполосице землевладения в ряде городов. К этим же доказательством им были присоединены сведения о перемещениях помещиков и раздачах дворцовых и черных земель. Не способствовала сохранению единства «городов» и социальная дифференциация внутри них, стремление «выбора» выйти за пределы «города», проникнуть в среду московских служилых людей, что разрушало «город» изнутри. Вместе с тем в этой части статьи Новосельский, неверно понимая выводы исследования В. Новицкого о прекращении выборной практики в XVII в., выдвигает положение о том, что «каждый городовой дворянин в это время был вместе с тем и «выборным»126, и связывает это с правом на получение дополнительного земельного владения в другом уезде, в результате чего происходил, как он полагал, процесс стирания границ между отдельными городовыми организациями. В конце же статьи автор указывал также, что на процесс постепенного разрушения служилого «города» оказали влияние, помимо указанных процессов, также переход к новому военному строю и развитие абсолютизма. Положения этой статьи в настоящее время значительно устарели и являются весьма спорными. Указанный Новосельским процесс земельной мобилизации прямо связать с «распадом» служилого «города» весьма сложно, так как этот процесс имел место и в XVI в., когда «город» только что складывался, что отмечал еще С. В. Рождественский, и в начале XVII в., когда он должен был динамично развиваться. Приведенный автором анализ десятен также мало убеждает, поскольку, несмотря на использование при этом количественных методов, не репрезентативен. На основании документов XVII в. можно доказать и то, что в это время происходил процесс собирания земель отдельных дворянских фамилий в одном уезде. Поэтому эту статью и сами выводы Новосельского именно о «распаде» служилого «города» следует скорее признать данью заданным теоретическим построениям, под которые подгонялся конкретный документальный материал.
В 80-х гг. вновь возник интерес к такому виду источников, как коллективные дворянские челобитные. В статье Д. А. Высоцкого указывалось на большое значение, которое придавал этим челобитным В. О. Ключевский, считавший, что со временем они заменили земские соборы. Проанализировав около двух десятков опубликованных трудами В. Н. Сторожева, П. П. Смирнова и А. А. Новосельского дворянских челобитных, Высоцкий пришел к выводу, что они начали играть важную роль в формировании внутренней политики правительства начиная с 30-х гг. XVII в., однако опыт использования челобитных в борьбе за свои права дворянство имело и раньше, во времена Смуты. Опираясь па опубликованные описи, прежде всего Разрядного приказа, автор указывал также на наличие большого числа челобитных «помещиков одного, реже двух или трех городов»127. Некоторые из таких челобитных, посвященных в первую очередь, местным проблемам, послужили основой и для общих петиций. Рассматривая круг проблем, которые поднимались в коллективных дворянских челобитных, Высоцкий остановился в первую очередь на требовании установления и упрочения крепостного права. Он не согласился с выводом Новосельского о спокойном характере выступлений дворянства во второй половине XVII в. и полагал, что после отмены урочных лет классовая борьба в стране, наоборот, резко обострилась128. Важным результатом борьбы дворянства за свои права была также консолидация сословия. Выраженное в челобитных стремление изолироваться от других сословий, достичь единства позволило дворянству стать тем господствующим классом, на который опирался Петр I во время своих преобразований. В процессе создания челобитных, по мнению автора, формировались общественно-политические взгляды дворянства, в том числе взгляды на государство и государственное устройство. Челобитные от различных городов также, как полагал автор, влияли на формирование органов местного самоуправления, назначение на воеводские и другие должности «креатур местных помещиков»129. Вершиной же дворянской публицистики Высоцкий считал челобитную 1658 г., «уникальный» памятник, где выдвигалось требование о незыблемости «крепостного устава» в государстве, признавалась решающая роль самодержавия и утверждалось господствующее положение служилых людей над массами крестьян. Таким образом, как полагал Высоцкий, в коллективных челобитных, «двигаясь от частного к общему», дворянство развивало свое классовое мышление и давало теоретическое обоснование крепостному праву и государственному строю, что послужило в дальнейшем основой для формирования российского абсолютизма130. Статья Д. А. Высоцкого, безусловно, явилась шагом вперед в изучении не только коллективных челобитных как источника, но и самосознания дворянства прежде всего как класса. Верно было указано и направление поиска и дальнейшего использования дворянских челобитных во всей их полноте. Однако привлечение только лишь описей для раскрытия содержания многочисленных челобитных не позволило автору дать полной картины использования дворянских челобитных как инструмента политической борьбы именно за сословные права. Сомнения вызывает и тезис об обострении классовой борьбы именно во второй половине XVII в., что не подтверждается увеличением общего количества челобитных и не соотносится с ранее сделанными историками выводами об упадке и кризисе служилого «города» во второй половине XVII в. Положения этой статьи Высоцкий развил в диссертации, посвященной общественно-политическим взглядам поместного дворянства. Он произвел количественный подсчет известных коллективных челобитных дворянства XVII в., насчитав их более тысячи (1008) и выделив из них «общие» коллективные челобитные разных «городов» -— 96131. Все челобитные были разбиты им на группы, проанализированы, а наиболее значительные коллективные петиции объединены в общем перечне. Однако для составления этого перечня исследователь часто пользовался только лишь кратким описанием, составленным сотрудниками МАМЮ во время подготовки к печати томов «Описания документов и бумаг». Коллективные челобитные, по мнению исследователя, помогли консолидировать русское дворянство, но при этом он отмечал и бедность подавляющего большинства провинциального дворянства, и противоречия между помещиками южных и центральных уездов132. Как считал исследователь, дворяне не вмешивались в проблемы государственного устройства. Основная масса известных челобитных была посвящена вопросам местного управления и администрации133. Однако трудно согласиться с мнением Высоцкого о фактически выборном характере местного управления во второй половине XVII в. и постоянном контроле дворянством судебных органов134. Считая коллективные челобитные формой оказания давления на внутреннюю политику правительства, Высоцкий приходил к выводу об эволюции общественно-политических взглядов дворянства на протяжении века от умеренного фрондерства до полной апологии абсолютизма как силы, единственно способной обеспечить и защитить права и привилегии всего сословия135. Работы Д. А. Высоцкого, безусловно, явились шагом вперед в изучении не только коллективных челобитных как источника, но и самосознания дворянства прежде всего как класса. Верно было указано и направление поиска и дальнейшего использования дворянских челобитных во всей их полноте. Однако привлечение только лишь описей для раскрытия содержания многочисленных челобитных не позволило автору дать полной картины использования дворянских челобитных как инструмента политической борьбы именно за сословные права. Сомнения вызывает и тезис об обострении классовой борьбы именно во второй половине XVII в., что не подтверждается существенным увеличением количества «общих» челобитных. Анализ челобитных, сделанный
Высоцким, также довольно часто не соотнесен с контекстам общей политической обстановки в стране, что иногда приводит к поспешным выводам.
В начале 90-х гг. XX в. проблемы истории провинциального дворянства получили новое освещение в работах И. Л. Андреева, остановившегося прежде всего на изучении самосознания дворянства. Рассматривая служилый «город» как жестко структурированную, иерархичную, характерную для средневековья организацию, основанную на началах «равенства», что поддерживалось властью, причины распада «города» Андреев видит в усилении начал неравенства. О степени развития самосознания служилого дворянства «городов» говорит, по его мнению, беспрецедентное по масштабам давление на правительства в интересах дворянства, оказанное на протяжении целого столетия путем подачи коллективных челобитных136. Тематика этих челобитных была чрезвычайно широка и выходила за пределы «города», выработавшего уже целую систему регламентации для своих членов. Возможности «города», по мнению исследователя, были изначально чрезвычайно ограниченными и он был предназначен лишь для реализации служебных функций, в то время как провинциальное дворянство стремилось к расширению и углублению своих прав, обращению их в привилегии. «Город» же был сильно зависим от администрации, поэтому возникала потребность в иных организационных формах. Разрушителем чиновных горизонтальных перегородок «города» стал «выбор», в конце XVII в. преобладающими стали «вертикальные связи», что привело в конце концов к внутреннему разрушению «города»137. В статье о коллективных дворянских челобитных И. Л. Андреев подвел итоги изучения этого типа источника, обобщил и сгруппировал тематику коллективных челобитных, отметил особенности хронологии их подачи, связав это с политической обстановкой и выступив при этом против предложенного Д. Высоцким метода подсчета коллективных дворянских челобитных «по описям»138. Вновь выразив принципиальное согласие с оценками, данными по этой проблеме А. А. Новосельским, Андреев повторил его тезис о «распаде» служилого «города» и постепенном стирании граней между московским и городовым дворянством во второй половине XVII в., что отразилось и в коллективных челобитных. Вместе с тем, говоря об этих челобитных как свидетельстве роста дворянского самосознания, он указал на падение в них роли политической составляющей во второй половине века, определенное сужение их тематики, ограничение ее лишь социальными вопросами и вопросами юридической практики. Как иллюстрацию к проблеме взаимоотношений социума и личности в рамках «города» как микроструктуры Андреев рассматривает и институт головства. Постоянная смена сотенных голов в «городе» вытекала из характерного для «города» принципа «равенства» в службе, не допускавшего возвышения отдельной личности в военной профессии139.
Новый подход к изучению истории служилого «города» и поместной конницы прослеживается в опубликованных в 90-е гг. статьях В. М. Воробьева. Изучив на примере новгородских десятен в их хронологическом сопоставлении состояние вооружения, экипировки и боеспособности дворянской конницы в 20—30-е гг. XVII в., автор пришел к выводу, что вооруженность и боеготовность служилого «города» не только постоянно улучшалась и возрастала140, но послужила основой превращения структур служилых «городов» в структуры конницы нового строя, «глубоко реформированной»141. Большую роль в этом процессе сыграло, по его мнению, государство и политика Романовых. В. М. Воробьев стремится отказаться от стереотипов и рассматривает поместное войско и служилый «город» не как анахронизм и препятствие на пути военных реформ, а как достаточно боеспособную и готовую к реформированию и эволюции структуру.
В 1990-е годы появилось значительное количество статей и публикаций, посвященных истории местных дворянских корпораций и дворянских родов в отдельных уездах. Многие из них содержат не только генеалогическую и краеведческую информацию, но и широкие обобщения, касающиеся динамики роста и изменений структуры местных дворянских обществ, в некоторых исследованиях рассмотрены вопросы эволюции служилого «города» не только в отдельных уездах, но и в целом в России. В статье В. А. Кадика, посвященной истории ростовского служилого «города», на основании сравнительного изучения сыскного списка 1616 г., десятен и книг вплоть до 90-х гг. XVII в. отмечен значительный количественный рост служилой корпорации, а также увеличение количества служащих по выбору и дворовому списку. Исследователь указал также на усложнение структуры «города», появление новых рубрик, в которых отмечались служащие в полках нового строя усиление оттока в среду столичных чинов. Все это, по его мнению, повлияло на процесс «распада» служилого «города» к концу столетия142. В статье А. С. Лаврова, касающейся проблем представительства дворянства на Земском соборе 1683—84 гг., рассмотрен состав дворянских представителей разных городов и на основании этого сделан вывод о «размывании верхушки служилого «города», место которой заняли служилые люди «нового ратного строя». Вместе с тем автор отметил и «семейственность», характерную для выбора представителей на собор, главную роль при этом нескольких виднейших родов «города», высокую долю отставных среди выбранных143. В книге В. А. Аракчеева «Псковский край» находим уже несколько иной взгляд на историю дворянства, сходный с воззрениями В. М. Воробьева — дворянство рассматривается уже не как невежественное, забитое и целиком подчиненное государству почти «тяглое» сословие, а как слой населения, посвятивший себя «службе отечеству». Подчеркнув, что в Псковском крае дворянские служилые корпорации сложились уже в середине XVI в., автор показывает процесс их укрепления, увеличения поместных дач, превращения их в вотчину, увеличения численности корпораций, совершенствования вооружения. Аракчеев приходит к выводу, что «это была отборная, в каком-то смысле профессиональная армия. Не обладая признаками регулярности, поместное ополчение в общем решало задачи охраны границ и гарнизонной службы»144. К концу XVII в., получив поместья в вотчинное владение, дворянство, по его мнению, превратилось в «замкнутое сословие, единственной обязанностью которого оставалась служба государству».
Закономерным итогом изучения истории дворянства в 90-е гг. стала вышедшая в 2000 г. монография В. Н. Козлякова. Она ознаменовала значительный шаг вперед в обобщении уже сделанных наблюдений и осмыслении процессов, происходивших в служилом «городе» в первой половине XVII в. На основании привлечения новых и комплексного изучения уже известных источников, опираясь на выводы и методику работ своего учителя А. Л. Станиславского, автор проследил процесс участия провинциального дворянства в политических процессах во время Смуты и его последующего участия в политической борьбе посредством подачи коллективных челобитных и противостояния с «сильными людьми», изучил и описал структуру служилого «города», организацию его службы, военной и гражданской, его участие в сословном и местном самоуправлении, черты мировоззрения и самосознания уездного дворянства. Он указал на множество еще неизученных проблем в истории служилого «города», прежде всего на вопрос о сословном статусе городовых дворян и детей боярских, его корпоративной организации, что должно стимулировать дальнейшие исследования. Однако и В. Н. Козлякову не удалось избежать характерных для историков русского дворянства противоречий, и они также связаны с уже установившимися в исторической литературе клише и штампами. Так, утверждая, что в 1620-х гг. служилый «город» имел некоторую передышку, «относительную устойчивость», «тишину» и «покой», а после Смоленской войны, как и все государство, вступил в полосу затяжного кризиса, характеризовавшегося нищетой, побегами крестьян и недородом145, автор не дает объяснения причин подобного кризиса, довольствуясь изложением жалоб, имевшихся в дворянских челобитных. Между тем источники свидетельствуют о значительном укреплении экономического положения дворянства в 1640-х годах по сравнению с 1620-ми. В этом, скорее всего, и следует искать причину его возросшей политической активности. Сам же автор при этом указал на увеличение в 1648/49 г. в уездах численности выборного дворянства146, что свидетельствовало о подъеме «городов». Говоря о консолидации уездного дворянства, автор замечает, что было запрещено верстание в дети боярские служилых людей «по прибору» и представителей податных сословий147. Однако такое запрещение существовало в наказах о верстании еще в самом начале XVII в., а «выслуга» была введена тогда же. Представляется, что вопрос о консолидации и замкнутости сословия, связанный с общим вопросом о сословном статусе «города», до сих пор не выяснен окончательно и существующие в этом отношении исследования и представления явно недостаточны. В целом же монография В. Н. Козлякова является, на наш взгляд, первым, «описательным» этапом на пути изучения служилого «города» в XVII в. Дальнейшая разработка, углубление и уточнение указанных им вопросов и направлений неизбежны.
В 2002 г. была защищена диссертация Н. В. Смирнова «Тверские «служилые города» в XVII веке». Диссертация основана на десятнях «городов» Тверского края, как опубликованных В. Н. Сторожевым, так и подлинниках, изученных непосредственно автором. Выводы исследования относятся к первой половине века. Автор приходит к выводу о кризисе поместной системы и боеготовности служилых «городов» в первые десятилетия XVII в. и постепенном преодолении этого кризиса, увеличении количества поместной земли и улучшении боеготовности «городов» к середине столетия. С этим выводом можно в целом согласиться, однако автор зачастую слишком ограничивает свои задачи и упускает из вида определенный политический и законодательно-административный контекст событий, что приводит к обеднению содержания описываемых событий. Так, Н. В. Смирнов пишет только о службе тверских «городов» на юге, не рассматривая всю совокупность указов об участии дворянства в строительстве Белгородской черты и создании укреплений, говоря о вооружении дворян и детей боярских и в частности, о смене пищали пистолетами и карабином, не останавливается на указе правительства о вооружении провинциального дворянства 1641 г. и т. п. Автор пользуется методикой своего предшественника 3. М. Воробьева, его выводы во многом сходны с выводами исследователя новгородского дворянства. Однако назревает потребность вывести подобного рода исследования из замкнутого круга проблем, порождаемых содержанием десятен.
Иностранные исследования, посвященные истории русского дворянства, немногочисленны, однако отличаются значительной широтой разработки и глубиной постановки темы. В исследовании Ричарда Хелли на основании прежде всего опубликованных источников описывается процесс складывания в России т. н., следуя его терминологии, «среднего служилого класса», который был создан государственной властью, с привлечением значительного числа выходцев из низших сословий, и наделен властью некоторыми привилегиями, земельными владениями, однако его представители жестоко наказывались за желание избегнуть службы. В XVI в., по мнению Хелли, класс был атомизирован, не было консолидации и коллективных челобитных, членство было открыто для всех, статус сына боярского был невысоким148. Подъем класса, как считал автор, следуя при этом во многом за взглядами на дворянскую революцию Н. А. Рожкова, начался в конце XVI в., когда было запрещено верстание в дети боярские представителей других сословий, произошла «жесткая стратификация общества», «средний служилый класс» стал относительно закрытым, однако в южных уездах верстание в дети боярские представителей низших сословий продолжалось вплоть до 70-х гг. XVII в. Из Смуты дворянство вышло победителем, однако не смогло воспользоваться плодами своей победы, будучи оттеснено от власти новыми магнатами двора Романовых149. Правительство, наделяя дворянство привилегиями, не хотело допускать его к власти и удовлетворять его коренные требования, что привело к участию дворянства в волнениях и восстаниях конца 1640-х гг. В результате дворянство вновь победило и после принятия Уложения превратилось в замкнутую военную касту со многими привилегиями150. Хелли не разделял мнения П. Н. Милюкова и Романовича-Славатинского о том, что до Петра дворянство в России не было привилегированным сословием. Однако опасность для дворянства существовала в другом — с 1640-х гг. военные и технические новшества, проникшие в Россию, постепенно начавшаяся в ней реформа армии в соответствии с изменением политической обстановки приводили к тому, что военная служба поместной конницы постепенно оказывалась все менее востребованной, превращаясь в анахронизм. Дворяне были вынуждены вливаться в войска нового строя или превращаться в крестьян. Ядром армии становилась пехота, а не кавалерия151. Служилый класс потерял свое значение стража южной границы и отдал его низшим классовым элементам152. Цвет средней служилой кавалерии погиб в битвах при Конотопе и Чуднове. Служилый класс был дезинтегрирован, в его среде во второй половине века усилилось дезертирство и участились случаи неявки на службу153. Автор полагал, что привилегированные поместные войска, капризные и постоянно угрожавшие восстанием, не могли служить опорой правительства, так же, как и стрельцы, и лишь создание новой армии, зависимой от казны и под командованием иностранных офицеров, вне традиционной системы, могло стать инструментом правительства в решении его задач154. Средний служилый класс был заменен и вытеснен как в военной так, и в гражданской сфере. Лояльность дворянства по отношению к действиям правительства была получена после введения крепостного права, а слабость дворянства позволяла правительству проводить реформы. Взгляд Хелли на русское дворянство во многом соответствует стереотипным представлениям о нем, хотя он и не разделяет многих крайних взглядов на историю этого сословия. Довольно странно и его утверждение о том, что целый класс может исчезнуть лишь благодаря тому, что его представители стали служить в войсках другого строя. Преувеличенными и часто неверными являются и его утверждения о распространении ксенофобии в русском обществе и правительстве XVII в., и о роли иностранных офицеров в русской армии. Однако в книге Хелли имеется ряд несомненных достоинств, которых до сих пор лишены многие отечественные исследования, — это комплексный, системный подход к изучению проблемы, поиски связи между различными явлениями политической, экономической, военной истории и стремление увидеть их как в динамике, так и в статике; это, несомненно, указание на тесную связь истории дворянства с военной историей России и реформами армии, проходившими в XVII в.
Переосмысление сложившихся в истории изучения русского дворянства стереотипов является определяющим в содержании вышедшей в 1996 г. монографии В. Кивельсон. Автор опирается прежде всего на новые архивные источники по истории дворянских корпораций владимиро-суздальского региона. Такой подход позволил ей по-новому взглянуть на многие устойчивые представления и сделать выводы о том, что развитие России в XVII в. шло в русле развития западноевропейских государств раннего нового времени и развеять миф о том, что русское общество в это время представляло собой однородную массу, обязанную служить всесильному государству. Придя к выводу, что термин «дворянство» здесь адекватен английскому термину «джентри»155, Кивельсон рассматривает роль дворянских корпораций и отдельных родов в истории местного самоуправления и жизни местных обществ, связывая ее с историей политической мысли и историей общества в России в целом. Она убедительно доказала, что роль местных дворянских корпораций была значительно больше и шире, чем это было принято считать в историографии, что «укорененность» дворянских родов на местах также была значительной, а концентрация земельных владений отдельных родов имела тенденцию к увеличению, на правах уже наследственного владения, опровергая при этом выводы А. А. Новосельского о «распаде» служилого «города» вследствие разбросанности земельных владений его членов156. Она также подвергла сомнению тезис о большом количестве «нетчиков» среди уездного дворянства: по ее подсчетам, общее количество «нетчиков» во владимиро-суздальском регионе составило лишь около 5% от общего числа служивших дворян, отсутствие же их на службе объяснялось уважительными причинами157. Рассматривая родственные связи и наследственные права провинциального дворянства, Кивельсон пришла также к выводу о большой роли гендерных связей и даже о значительно больших наследственных правах женщин в России, чем на Западе158. Она одной из первых обратила внимание на огромную роль клановых связей и патроната не только на местах, но в русском обществе этого периода в целом — тема, активно разрабатываемая на Западе, значение которой признано у нас лишь недавно. Политическим воззрениям провинциального дворянства Кивельсон посвятила отдельную главу своего исследования, проанализировав в ней коллективные «петиции» первой и второй половины XVII в. и отметив в них тенденцию к уходу от архаичных религиозных и патронатных представлений и переход ко взглядам, отражающим и защищающим идеологию бюрократического абсолютизма. Русское дворянство на местах, чутко откликаясь на все изменения в государственной политике и в армии, стало, по мнению Кивельсон, проводником воззрений правительства и культурных перемен в русском обществе, тем самым подготавливая преобразования XVIII века, но сохранив, однако, при этом некоторые прежние тенденции — в частности, большую роль кланов и патроната159. Проблемы, затронутые в монографии В. Кивельсон, настолько важны и представляют такой интерес, что перевод ее на русский язык явится поистине мощным стимулом к их разработке на основе новых источников и по новым направлениям.
1 Г. Ф. Миллер. Известие о дворянех [Российских] // Г. Ф. Миллер. Сочинения по истории России: Избранное / Сост., ст. А.Б. Каменского. М., 1996. С. 180—226.
2 Там же. С. 113—188.
3 Иванов П. Систематическое обозрение поместных прав и обязанностей, в России существовавших, и с историческим изложением всего, до них относящегося. М., 1836.
4 Там же. С. 4-5.
5 Там же. С. 113—114.
6 Иванов П. Описание Государственного Разрядного Архива. М., 1842. С. 22—23. Приложение. С. 19—30.
7 Беляев И. Д. Жители Московского государства: Служилые люди // Временник МОИДР. 1849. Кн. 3. С. 1—58.
8 Там же. С. 21-22.
9 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1963. Кн. 2. Т. 4. С. 509.
10 Там же. Кн. 4. Т. 7. С. 17—20.
11 Там же. Кн. 5. Т. 9. М., 1963. С. 275—279.
12 Там же. Кн. 7. Т. 13. С. 69.
13 С. М. Соловьев. Избранные труды: Записки. М., 1983. С. 202—225.
14 Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 1. СПб., 1858. С. 176—177, 187—188.
15 Порай-Кошиц И. А. Очерк истории русского дворянства от половины X до конца XVIII века: 862—1796. СПб., 1874.
16 Там же. С. 81—84.
17 Там же. С. 106—116.
18 Яблочков М. История дворянского сословия в России. Смоленск, 2003. С. 226—228.
19 Там же. С. 260.
20 Загоскин Н. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской Руси. Казань, 1876. С. 57—58.
21 Калачов Н. В. Десятни. СПб., 1876.
22 Там же. С. 6.
23 Оглоблин Н. Н. Обозрение историко-географических материалов XVII и начала XVIII столетий, заключающихся в книгах Разрядного приказа // ОДиБ. Т. 4. М., 1884.
24 Там же. С. 170.
25 Ключевский В. О. История сословий в России // Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. Т. 6. М., 1989. С. 247—248.
26 Там же. С. 295.
27 Там же. С. 336.
28 Там же. С. 337.
29 Там же. С. 371.
30 Востоков А. А. Русское служилое сословие по десятням 1577—1608 гг. // Юридический вестник. 1888. Т. 28. С. 264—278.
31 Там же. С. 273.
32 Сторожев В. Н. Десятни как источник для изучения истории русского провинциального дворянства в XVI и XVII вв. // Юридический Вестник. 1890. Т. 4. Кн. 3. С. 489. Полностью определение звучало так: «Десятни суть описания уездных служилых людей Московского государства (дворян, детей боярских и казаков), составлявшиеся по мере надобности в финансово-стратегических интересах государства и получившие значение юридического доказательства права владеть населенным поместьем».
33 «Сгруппировав эти подробности в известном порядке и подборе, можно нарисовать общую картину внешнего положения провинциального дворянства в Московском государстве (Там же. С. 497).
34 Сторожев В. Н. Два челобитья (К библиографии материалов для истории русского дворянства) // Библиографические Записки. 1892. № 1. С. 3.
35 Сторожев В. К вопросу о четвертчиках. СПб., 1892. С. 11—12.
36 Оглоблин Н. Н. Что такое «десятни»? (По поводу «Описи десятен» г. Сторожева)//ЖМНП. 1891. № 11. С. 42.
37 Сторожев В. Н. Четыре верстальные десятни первой половины XVII в. // Библиограф. 1890. № 12. С. 150—156.
38 Там же. С. 47.
39 Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Полутом 20. СПб., 1893. С. 495; Сторожев В. Н. Тверское дворянство по десятням XVII в. Вып. 4. Тверь, 1895. С. 35.
40 Сторожев В. Н. Государевы служилые люди в XVII веке. Б. м. б. г. С. 526.
41 Там же. С. 527.
42 Там же. С. 504.
43 Там же. С. 524—525.
44 Там же. С. 528.
45 Там же. С. 530.
46 Дитятин И. И. Роль челобитий и земских соборов в управлении Московского государства. Ростов н/Д., 1905. С. 7.
47 Там же. С. 21.
48 Там же. С. 42.
49 Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI века. СПб., 1897. С. 1.
50 Там же. С. 83, 103—115.
51 Там же. С. 147.
52 Там же. С. 188, 211.
53 Там же. С. 254, 261.
54 Там же. С. 263—266.
55 Там же. С. 291.
56 Там же. С. 300.
57 Там же. С. 335.
58 Там же. С. 365.
59 Павлов-Сильванский Н. Государевы служилые люди: Происхождение русского дворянства. СПб., 1898. С. 93.
60 Там же. С. 97, 101.
61 Там же. С. 119—120.
62 Там же. С. 137—138.
63 Там же. С. 145.
64 Там же. С. 158-159.
65 Там же. С. 189—192, 204—205.
66 Там же. С. 227.
67 Там же. С. 220.
68 Там же. Прим. 34. С. 324.
69 Там же. С. 223—224.
70 Там же. С. 225-227.
71 Там же. С. 228.
72 Там же. С. 229—231.
73 Там же. С. 234.
74 Там же. С. 240—241.
75 Там же. С. 246.
76 Там же. С. 267.
77 Евреинов Г. А. Прошлое и настоящее значение русского дворянства. СПб., 1898. С. 9.
78 Там же, С. 11, 40.
79 Градовский А. Д. История местного управления в России. Т. 1. СПб., 1868. С. 0—31, 75, 77.
80 Там же, С. 86, 87.
81 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 1. Изд. 2-е. СПб., 1902. С. 480—482.
82 Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Изд. 6-е. СПб., 109. С. 115—119.
83 Рожков Н. А. Происхождение сословий в России // Образование. 1899. №7—8. С. 15—16.
84 Там же. С. 23—24.
85 Там же. С. 28.
86 Русская история в очерках и статьях / Под ред. М. В. Довнар-Запольского. Киев, 1912. Т. 3. С. 4.
87 Там же. С. 8.
88 Там же. С. 21.
89 Там же. С. 26-27.
90 Там же. С. 30—31.
91 Там же. С. 33.
92 Сторожев В. Н. Боярство и дворянство XVII века // Три века: Россия от Смуты до нашего времени. М., 1912. С. 217.
93 Пресняков А. Е. Московское государство первой половины XVII века // Три века. Т. 1. С. 28, 58—60, 65, 82 и др.
94 Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя древней Руси / Предисл. М. Н. Покровского. М.; Л., 1926. С. 218.
95 Там же. С. 225.
96 Рожков Н. Дворянская революция в России XVII века // Современный мир. 1913. №2. С. 37.
97 Сташевский Е. К истории дворянских челобитных / Изд. Историко-родословного общества. Из сб. в честь Л. М. Савелова. М., 1915.
98 Там же. С. 19.
99 Смирнов Павел. Челобитные дворян и детей боярских всех городов в первой половине XVII века / Изд. ИОИДР. М., 1915. С. 11.
100 Там же. С. 16.
101 Там же. С. 27.
102 Там же. С. 30.
103 Там же. С. 36.
104 Новицкий В. И. Выборное и большое дворянство XVI—XVII веков. Киев, 1915. С. 20.
105 Там же. С. 45.
106 Там же. С. 51.
107 Там же. С. 83—84.
108 Там же. С. 74.
109 Там же. С. 89.
110 Там же. С. 120.
111 Яковлев А. Приказ сбора ратных людей. 146—161 / 1637—1653 гг. М., 1917. С. 35.
112 Там же. С. 38.
113 Там же. С. 90.
114 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. Т. 4. Л.; М., 1928. С. 77.
115 Там же. С. 223—224.
116 Рожков Н. А. Русская история... Т. 5. Л.; М., 1928. С. 8, 35, 48—49.
117 Новосельский А. А. Правящие группы в служилом «городе» XVII в. // Ученые записки РАНИОН. Вып. 5. М., 1929. С. 322.
118 Там же. С. 333.
119 Там же. С. 335.
120 См., например, Служилое общество и землевладение на Белоозере после Смуты // Новосельский А. А. Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994. С. 139—161; Его же. Город как военно-служилая и как сословная организация провинциального дворянства в XVII в. // Там же. С. 178—196.
121 Там же. С. 189.
122 Там же. С. 190.
123 Мальцев В. Борьба за Смоленск (XVI—XVII вв.). Смоленск, 1940. С. 46—47.
124 Там же. С. 57, 59.
125 Там же. С. 89, 96.
126 Новосельский А. А. Распад землевладения служилого города в XVII в. (по десятням) // Русское государство в XVII веке. М., 1961. С. 249.
127 Высоцкий Д. А. Коллективные дворянские челобитные XVII в. как исторический источник // ВИД. Вып. XIX. Л., 1987. С. 129.
128 Там же. С. 133.
129 Там же. С. 136.
130 Там же. С. 138.
131 Высоцкий Д. А. Общественно-политические взгляды поместного дворянства и внутреннее развитие Русского государства XVII в. Дисс... канд. ист. наук. Л., 1988. С. 3, 22, 27.
132 Там же. С. 37, 46.
133 Там же. С. 157.
134 Там же. С. 156, 158.
135 Там же. С. 159—160.
136 Андреев И. Л. О проблеме сословной организации и сословного самосознания служилого «города» в XVII столетии // Сословия и государственная власть в России: XV — середина XIX вв. Межд. конференция. Чтения памяти акад. Л. В. Черепнина. Тезисы докладов. Ч. 1. М., 1994. С. 18.
137 Там же. С. 19—20.
138 Андреев И. Л. Коллективные дворянские челобитные XVII века как исторический источник // Источниковедение: Поиски и находки. Сб. научных трудов. Вып. 1. Воронеж, 2000. С. 60.
139 Андреев И. Л. Сотенные головы в России XVII века // Исторические записки: Научные труды исторического факультета ВГУ. Вып. 5. Воронеж, 1999. С. 6—17.
140 Воробьев В. М. Из истории поместного войска в условиях послесмутного времени (на примере новгородских служилых «городов») // Мавродинские чтения. Межвузовская научная программа «Исторический опыт русского народа и современность». М-лы к докладам. 10—12 октября 1994. СПб., 1994. С. 82—91.
141 Воробьев В. М. «Конность, людность, оружность и сбруйность» служилых городов при первых Романовых // Исторический опыт русского народа и современность: Дом Романовых в истории России. Межвузовская научная программа. СПб., 1995. С. 107—108.
142 Кадик В. А. Эволюция структуры ростовского служилого «города» в XVII в. // Реализм исторического мышления: Проблемы отечественной истории периода феодализма. Чтения, поев, памяти А. Л. Станиславского. М., 1991. С. 101—102.
143 Лавров А. С. Представительсво дворянства на земском соборе 1683—84 гг. // Мавродинские чтения СПб., 1994. С. 100—101.
144 Аракчеев В. А. Псковский край в XVI—XVII веках. Псков, 2003. С. 292.
145 Козляков В. Н. Служилый «город» Московского государства... С. 168.
146 Там же. С. 169.
147 Там же. С. 167.
148 Hellie R. Enserfment and Military Change in Muscovy. Chicago, 1971. P. 47.
149 Ibid. P. 62.
150 Ibid. P. 72.
151 Ibid. Р. 185.
152 Ibid. Р. 213.
153 Ibid. Р. 219.
154 Ibid. Р. 233.
155 Kivelson V. A. Autocracy in the Provinces: The Muscovite gentry and political culture in the seventeenth century. Stanford, 1996. P. 37, 57.
156 Ibid. P. 88.
157 Ibid. P. 193.
158 Ibid. Р. 116.
159 Ibid. Р. 269.
<< Назад Вперёд>>
