6.3. Понятие «чести»
Особенно заботились о чистоте своих рядов новгородцы. В декабре 1642 г. новгородец Деревской пятины Н. Мещерский подал челобитную с жалобой на вновь поверстанных в 1641 г. по той же пятине Якима и Льва Аристовых, которые, по его мнению, ложно назвались детьми боярскими, утверждая, что дед их, Дмитрий Гурьев сын Аристов, служил по смоленскому списку. На самом же деле, как утверждал Мещерский, они были сыновьями крестьянина Аркажа монастыря Куземки (прозвище Собинки) Дмитриева и так и записаны в монастырских книгах. Мещерский требовал исключить их из списков («по их искони вечной крестьянской природе») и назначить расследование, полагая, что они «искупили» себе запись в десятне в детях боярских, чтобы, как он полагал, «с родители своими твоей государевы службы не отбыть». В феврале 1643 г. из Разряда в Новгород была отправлена грамота по этому челобитью с предписанием «сыскать», действительно ли такой факт имел место3. В 1643 г. челобитную аналогичного содержания подал новгородец Водской пятины Иван Колобов о вновь поверстанных в Новгороде детях псковского псковского посадского человека Воина Бутырского, Федоте и Иване, которые с этой целью даже подделали текст новгородской десяти 114-го (1606) года и назвались детьми Воина Осеева. По этому поводу была подана и коллективная челобитная новгородцев. После проведения расследования в Разряде было решено вычеркнуть имена этих Осеевых из десятен и списков, о чем в августе 1643 г. также отправили грамоту новгородскому воеводе4. В 1678 г. воевода Великих Лук И. Нащокин излагал содержание присланного ему указа из Разряда: «велено... Новгородского полку городов у дворян и у детей боярских полковые службы и розных строев у нетчиков полку касимовского царевича Василья Араслановича с товарыщи, которые по последнему смотренному списку... написаны в нетех, отнять чести, у выборных выбор, у дворовых дворовой, да у них же, выборных и у дворовых, убавить окладов...»5. Как видим, выборный и дворовый чины воспринимались как честь, а неупоминание их, или «прописка», — как бесчестие. Как бесчестье воспринималось и назначение (выбор) на ту или иную службу, например, в нарядчики или знаменщики не в соответствии с социальным положением. В 1638 г. новгородец Я. Зверовский жаловался на то, что его выбрали в нарядчики, а он имеет дворовый чин и никогда он в таких «позорных статьях» не был (см. 1.6). Причиной такого выбора и недоброжелательства к себе Зверовский считал обычную зависть. Он был на службе под Смоленском, ранен в бою и взят в плен, где провел полтора года. По выходе из плена Зверовский был пожалован по дворовому списку и «поместным окладом». Теперь же его «семьями и заговорами по недружбе, которые з твоей государевы службы съехали ис-под Смоленска, рняся тому, что я, холоп, за службишко пожалован, а они не пожалованы, и мимо, государь, прежних нарядчиков и знаменщиков выбирают во всякие позорные статьи»6. Отсутствие понимания в Новгороде заставило Зверовского даже переписаться по Владимиру, где у него было поместье.
Смоленская служба вообще породила много зависти и недоброжелательства в «городах». Вопросы о том, кто как вел себя под Смоленском, продолжали обсуждаться спустя уже годы. В июне 1638 г. приехавшие в Москву для отправки на береговую службу новгородцы, «подсмоленские осадничьи сидельцы» (11 чел.) подали челобитную с жалобой на новгородца же Степана Елизарьева сына Корсакова, который называл их изменниками, целовавшими крест польскому королю, в то время как они находились под Смоленском до отхода войск боярина М. Б. Шейна, до 19 февраля. Сам же Степан, писали они, уехал со службы из-под Смоленска раньше, «подговоря собою многую свою братью, а прожитком и животами он, Степан, у нас лутчей во всем городе». Таким образом, Корсаков не пожелал служить, имея для этого все экономические возможности, и не мог отговариваться тем, что уехал вследствие бедности. Челобитчики просили об очной ставке и допросе Степана, в чем заключается их измена, заметив при этом, что они приехали на службу в срок, в то время как Корсаков приехал после срока7. Очная ставка и допрос состоялись в Разряде 15 июня. Корсаков сказал, что ему до «осадных сидельцев и дела нет», изменниками он их не называл, вражда же у него только с Иваном Судаковым, который его самого назвал изменником и хотел зарезать ножом. На это Корсаков заметил, что как он он может быть хуже тех, кто целовал крест польскому королю, что «на 2 месяца с ним не битца». Обе стороны ссылались на своих свидетелей8. Чем закончилось дело, неизвестно, вероятно, примирением сторон, однако в этом случае новгородцы защищали именно свою личную честь как участников Смоленской войны.
В коллективной челобитной с жалобой на боярина и воеводу С. А. Урусова 1656 г. дворяне и дети боярские обращали внимание на то, что боярин их бесчестит, называя «не слугами и не бойцами». Как бесчестье воспринимались, судя по содержанию челобитной, и наказание кнутом, плетьми, ослопьем9 и батогами, во всяком случае, без вины. Самого же боярина дворяне в свою очередь бесчестили тем, что утверждали, что Урусов не носил оружия, а ездил с одной тростью и боялся пушечной стрельбы10.
Отсутствие на службе или побег с нее могли стать основанием для оскорбления и бесчестия того или иного лица. В этом случае название «беглец» воспринималось именно как личное бесчестие. В январе 1666 г. из Пскова по челобитью был отпущен ротмистр рейтарского строя Панкратий Тимофеев сын Перский для женитьбы на сестре новоторжца Ивана Федорова сына Тыртова. Отпуск ему был дан на месяц, по 22 февраля 1666 г. Однако Перский задержался в отпуске до апреля, в связи с чем на него подал донос новоторжец Федор Романов сын Языков, назвав его «беглецом». Между ними произошла драка, однако затем, после того, как Языков узнал причину отсутствия Перского на службе, они помирились и принесли мировую челобитную11. Таким образом, побег со службы или отсутствие на службе воспринимались как личное бесчестие и могли служить предметом серьезного разбирательства не только со стороны государственных органов, но и частных лиц.
Как бесчестие воспринималось иногда сотенными головами и назначение на службу с тем или иным воеводой, которого они считали «хуже» себя. В мае 1635 г.. например, второй воевода полков, собиравшихся в Переяславле Рязанском, Дмитрий Остафьев, жаловался на сотенных голов рязанцев П. Н. Лихарева, Д. А. Таптыкова и А. Ф. Сатина, которые, получив сотенные списки из рук воеводы Д. П. Львова, отказались возглавить сотни, так как посчитали для себя зазорным служить под руководством Остафьева. Они «лаяли» его в съезжей избе, называя «хуже себя», хотя сами должны были служить не в его полку, а в полку Львова. Кроме того, упомянутые дворяне рязанцы собирались подать челобитную с жалобой на Остафьева и для этого обратились, как он писал, к родовитым людям, Чевкиным, Волконским, Кобяковым и другим, надеясь заручиться их поддержкой12. В полку товарища первого воеводы кн. Д. П. Львова отказались служить в 1645 г. воротынцы Гаврила, Матвей и Павел Тургеневы и просили даже отпустить одного из них к Москве «побить челом», потому что «преже... мы, холопи твои, с большими воеводы бывали, с товарищами не бывали»13. Частыми были и отказы служить в том или ином полку или даже половине «города» вследствие «недружбы». Так, в 1645 г. выборный арзамасец Никита Емельянов сын Григоров, служивший ранее 19 лет в «житье» и написанный по Арзамасу по выбору всего год назад, просил написать его на службу в первую половину, поскольку в другой половине «арзамасцы дворяне есть мне недруги, с Семеном Исуповым сошлась у меня недружба, а за Григорьем, государь, Нетесевым, живут беглые мои крестьянишка, и о тех, государь, беглых моих крестьянишках есть мое на нево челобитье. И за то, государь, они меня, холопа твоего, бессемейнова хотят напрасно затеснить». 4 февраля 1645 г. эта просьба была удовлетворена14. Поддержка семьи и родственников, как видим, и на службе значила очень много, служить предпочитали в семейном окружении.
Бесчестием считались и ругательства в адрес конкретного лица. В 1635 г. муромец Иван Григорьев сын Лупандин подал челобитную на муромца же Никифора Петрова сына Дурасова, которого называл своим «кашехлепцем», то есть приятелем, часто бывавшим у него в доме. На пути со службу из Одоева домой Лупандин доверил Дурасову сумки с товарами, купленными в Москве: ткань (киндяк), ценой в полтора рубля, шапка мужская такой же цены и шапка женская атласная, ценой три рубля. Дурасов «прислал... из двора ко мне сумки порожние, а тое рухледи не отдал... учал меня лаять всякою неподобною лаею...». Лупандин просил дать суд на Дурасова в бесчестье15. По поводу нанесенного бесчестия предпочитали обращаться в суд, а не пытаться искать удовлетворения с помощью оружия, что было связано прежде всего с запретом церковью поединков и боязнью умереть без покаяния.
1 Новосельский А. А. Город как военно-служилая и как сословная организация... С. 190; Козляков В. Н. Служилый «город... С. 132.
2 Там же. Оп. 6в. Книги Новгородского стола. № 31. Л. 108—108об.
3 Там же. Оп. 11. Столбцы Новгородского стола. № 316. Л. 683-692.
4 Там же. Л. 740—750.
5 Там же. № 259. Л. 451.
6 Там же. № 83. Л. 39.
7 Там же. Л. 61, 64—64об.
8 Там же. Л. 65.
9 Ослоп — дубина, острый конец которой был утыкан острыми железными шипами или окован железом.
10 Челобитная Новгородского разряду ратных людей... С. 669.
11 Там же. № 257. Л. 7—11.
12 Ф. 210. Оп. 9. Столбцы Московского стола. № 107. Л. 207.
13 Там же. № 199. Л. 151.
14 Там же. Л. 49—49об.
15 Памятники деловой письменности XVII века. Владимирский край / Под ред. С. И. Коткова. М., 1984. С. 173.
<< Назад Вперёд>>
