В. В. Фомин. Варяго-русский вопрос и пути его разрешения
В отношении этнической принадлежности варягов и варяжской руси, представители которой спустя двадцать лет после призвания в лице Олега Вещего в 882 г. объединили Северную Русь и Южную Русь в один государственный организм, чаще всего именуемый в науке Киевской Русью, высказано большое число мнений — они либо норманны, либо славяне, либо финны, либо литовцы, либо венгры, либо хазары, либо готы, либо грузины, либо иранцы, либо кельты, либо евреи...2 Подобный широкий набор мнений ясно говорит о том, что летопись нигде прямо не указывает на этнос и родину варягов и варяжской руси и что утверждения в обратном грешат серьезнейшим отступлением от науки. Однако вместе с тем она дает исследователям важный ориентир, позволяющий безошибочно установить язык столь важных участников нашей истории, следовательно, их этнос и родину.
Согласно ПВЛ, варяги и варяжская русь 862 г., выводимые летописцем с Балтийского Поморья, но при этом не детализировавшего в «Сказании о призвании варягов» откуда именно, т. к. факт этот был прекрасно известен его современникам, говорили на славянском языке. Такое заключение вытекает из чисто славянских названий городов, которые они «срубиша» по своему приходу в пределы Северо-Западной Руси: Новгород, Изборск, Белоозеро и другие. «Срубили» и, как водится, дали названия на своем родном языке, т. е. на славянском. Данное заключение подкрепляет комментарий к «Сказанию о славянской грамоте», привлеченному киевским летописцем в конце X в. и помещенному в летописи под 6406 г., где подчеркивается, что «словеньскый язык и рускый одно есть..» Славянский характер варягов и варяжской руси вытекает из статьи под 854 г. Новгородской первой летописи младшего извода, в которой читается, что «новгородстии людие до днешняго дни от рода варяжьска», т. е. «от рода варяжьска» происходит, на что справедливо обращает внимание А. Н. Сахаров, «не верхушка, не дружина, а именно "людье" — все новгородское население родственно варягам-руси». Дополнительно на славяноязычие варягов указывает Варангер-фьорд — Бухта варангов, Варяжский залив в Баренцевом море. И указывает потому, что местные лопари (саамы) именуют этот залив Варьяг-вуода, т. е. «лопари, как следует из этого названия, — резюмировал А. Г. Кузьмин, — познакомились с ним от славяноязычного населения», ибо знают его «в славянской, а не скандинавской огласовке»3.
Славянский язык пришельцев, их предводителей и их потомков — князей Рюрика, Трувора, Синеуса, Олега, Игоря, Ольги, их бояр и дружинников — в определении родины варягов и варяжской руси выводит на южный берег Балтийского моря. Ибо из всех земель Поморья только в этом районе проживали славянские и славяноязычные народы, создавшие высокоразвитую цивилизацию, которой восхищались их соседи-германцы. Ту же территорию имел в виду летописец конца X в., отмечая, что варяги «седам» по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски...». Земля «Агнянски» — это юго-восточная часть Ютландского полуострова, где до переселения в середине V в. в Британию обитали англо-саксы, с которыми на Балтике очень долго ассоциировались датчане. С англо-саксами на востоке соседствовали «варины», «вары», «вагры», т. е. варяги, входившие в состав южнобалтийского славянского социума и населявшие Вагрию.
С приведенным мнением ПВЛ абсолютно согласуются показания западноевропейских источников, прежде всего свидетельства немцев С. Мюнстера (1544) и С. Герберштейна (1549) о выходе Рюрика и варягов из южнобалтийской Вагрии. Причем оба автора говорят об этом как о факте, хорошо известном в Западной Европе. В XVII — первой половине XVIII в. о южнобалтийском происхождении Рюрика, его братьев и варягов сообщали читателям немцы Б. Латом, Ф. Хемниц, И. Хюбнер, Г. В. Лейбниц, Ф. Томас, Г. Е Клювер, М. И. Бэр, С. Бухгольц и датчанин А. Селлий (при этом практически в один голос утверждая, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба). Одним из источников, которыми пользовались названные лица, была живая традиция, очень долго державшаяся в землях Южной Балтики среди потомков славян, ассимилированных немцами и датчанами. Так, француз К. Мармье в 1830-х гг. посетил Мекленбург, расположенный на землях славян-ободритов и граничащий на западе с Вагрией, и записал там легенду, которая гласит, что у короля ободритов Годлава были три сына — Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили народ Руссии «от долгой тирании» и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал основателем династии.
На принадлежность варягов и руси к славянской общности указывают арабские авторы. Так, Ибн-Хордадбех информировал не позже 40-х гг. IX в., что русские купцы есть «вид славян» и что их переводчиками в Багдаде выступают «славянские рабы». Ибн ал-Факих (конец IX — начало X в.) дает параллельный вариант чтения этого же известия, но в его сообщении присутствуют только «славянские купцы». Ибн-Хордадбех и Ибн ал-Факих, по мнению А. П. Новосельцева, «пользовались каким-то общим, нам не известным источником», относящимся, как можно сделать вывод, к началу IX или даже к концу VIII века. Ад-Димашки (1256—1327), повествуя о «море Варенгском» (Варяжском) и используя не дошедшее до нас какое-то древнее известие, поясняет, что варяги «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)». Локализует русь на южных берегах Балтийского моря и иудейская традиция X в. «Книга Иосиппон» (середина X в.) помещает русов рядом с саксами и англами-датчанами, «по великому морю», а Ибрагим Ибн-Якуб, посетив в 960-х гг. германские и славянские земли, отметил, что на прусов производят «набеги русы на кораблях с запада». При этом, несколькими строками выше, он сказал, что с польским князем Метко на севере соседят прусы, а на востоке русы, т. е. Ибн-Якуб не смешивает русов, нападавших на кораблях с запада на прусов, с жителями Киевской Руси.
Наличие в истории четырех самобытных традиций — русской, германской, арабской, иудейской — о связи летописных варягов и руси со славянами Южной Балтики есть факт необычайной важности, т. к. другие версии их происхождения лишены источниковой опоры вообще и вызваны к жизни факторами, не имевшими к науке отношения. Историзм этих традиций, вытекающий уже из самого факта их параллельного и совершенно независимого существования, подтверждается массовым археологическим и антропологическим материалом, а также лингвистическими данными. Особенно, конечно, впечатляют масштабы распространения керамики южнобалтийского облика, охватывающей собой обширную территорию до Верхней Волги и Гнездова на Днепре, и удельный вес ее среди других керамических типов в древнейших горизонтах культурного слоя многих памятников Северо-Западной Руси: Старой Ладоги, Изборска, Рюрикова городища, Новгорода, Луки, Городка на Ловати, Городка под Лугой, Белоозера и других (так, на посаде Пскова эта керамика составляет более 81 %, в Городке на Ловати около 30 %, в Городке под Лугой ее выявлено 50 % из всей достоверно славянской). В связи с чем ряд археологов в 1960— 1980-х гг. вели речь о переселении в северо-западные земли Руси жителей Южной Балтики (В. Д. Белецкий, В. В. Седов, Г. П. Смирнова, В. М. Горюнова, С. В. Белецкий, К. М. Плоткин, Е. Н. Носов).
О массовом присутствии в Северо-Западной Руси выходцев из Балтийского Поморья дополнительно свидетельствуют: характер металлических, деревянных и костяных изделий (сплавы новгородских изделий из цветных металлов X—XI вв. «тождественны сплавам подобных изделий, происходящих с южнобалтийского побережья»), характер домостроительства, конструктивные особенности музыкальных инструментов и оборонительного вала (Старая Ладога, Новгород, Псков, Городец под Лугой, Городок на Маяте), присущие только древностям южнобалтийских славян. На Рюриковом городище и в Ладоге открыты хлебные печи, сходные с печами городов нынешнего польского Поморья. Кожаная обувь нижнего слоя Ладоги, Новгорода, Пскова, Белоозера находит себе прямые аналоги также в землях южнобалтийских славян. В ходе палеоботанических исследований установлено, «что набор злаковых культур, распространенных в Новгородской земле в IX—X вв. был аналогичен ассортименту злаков, культивировавшихся в славянских памятниках южной Балтики (Ольденбург) и существенно отличался от набора злаков, наиболее употребительных в то же время в расположенном по соседству скандинавском Хедебю».
Огромное скопление кладов арабского серебра, констатировал в 1968 г. B. М. Потин, «в районе Приладожья и их состав указывают на теснейшие связи этой части Руси с южным берегом Балтийского моря». Причем самые древние клады восточных монет в Западной Европе обнаруживаются на южнобалтийском Поморье и датируются концом VIII в. В силу полнейшего господства славян на Балтике (как отразил в 1540-х гг. ходячее в Западной Европе мнение C. Герберштейн, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии»), знаменитая дирхемная торговля возникла как чисто славянское явление. И лишь со временем она втянула в свою орбиту какую-то часть скандинавов, преимущественно, как показывают те же нумизматические данные, жителей островов Борнхольма и Готланда, обогатив их язык терминами, связанными с торговой деятельностью, например, «torg» — торг, рынок, торговая площадь, «besman» — безмен (в собственно Швеции клады восточного серебра появляются лишь в середине IX в., т. е. столетие спустя после начала дирхемной торговли).
В 1980-х гг. лингвист А. А. Зализняк, основываясь на данных берестяных грамот, запечатлевших разговорный язык новгородцев XI—XV вв., подытоживал, что древненовгородский диалект во многом отличен от юго-западнорусских диалектов, но близок по ряду признаков в фонетике, морфологии, синтаксису, лексике к западнославянскому, преимущественно севернолехитскому (причем особенно заметные отличия наблюдаются в самых ранних грамотах). В 2003 г. археолог В. Л. Янин подчеркнул, что «поиски аналогов особенностям древнего новгородского диалекта привели к пониманию того, что импульс передвижения основной массы славян на земли русского Северо-Запада исходил с южного побережья Балтики, откуда славяне были потеснены немецкой экспансией». Эти наблюдения, обращал внимание ученый, «совпали с выводами, полученными разными исследователями на материале курганных древностей, антропологии, истории древнерусских денежно-весовых систем и т. д.».
В 1995 г. антрополог Н. Н. Гончарова установила генетические связи новгородских словен с балтийскими славянами, а Т. И. Алексеева в 1999 г. увидела в них исключительно «переселенцев с южного побережья Балтийского моря, впоследствии смешавшиеся уже на новой территории их обитания с финно-угорским населением Приильменья». Но эти переселенцы изначально представляли собой этнически неоднородную массу, в состав которой входили славянские и ассимилированные ими народы Южной Балтики (фризы, например), говорившие на славянском языке, но еще сохранявшие свою самобытность в именослове, религии и погребальных обрядах (отсюда наличие в варяго-русских древностях явно неславянских черт и элементов, в том числе антропологических). И шли они на восток несколькими волнами по давно и ими же наезженным морским путям. По этим же активно действующим путям прибыли в Восточную Европу в середине IX в. к приглашающим их племенам — славянским и угро-финским — варяги и варяжская русь. «Наши пращуры, — сказал в 2007 г. академик В. Л. Янин, — призвали Рюрика из пределов Южной Балтики, откуда многие из них и сами были родом. Можно сказать, они обратились за помощью к дальним родственникам»4.
Как показывают недавние археологические изыскания, проникновение южнобалтийских славян на территорию Северо-Западной Руси шло через Ладожское озеро. В 1997—2001 гг. в Нижнем Поволховье была обследована уникальная каменно-земляная крепость в устье Любши, в двух километрах севернее Старой Ладоги (на противоположном правом берегу Волхова), возведение которой связывают с появлением здесь в последней четверти VII — первой половине VIII в. славянского населения. Открытие Любши, резюмировал в 2001 г. Г. С. Лебедев, «позволяет в поселениях Нижнего Поволховья усматривать памятники начального этапа славянского расселения (VIII—IX вв.), значительно полнее представленного в Западном Приильменье». В 2002 г. археологи Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский, несколько лет изучавшие Любшанское городище, пришли к выводу, что изначально на нем «осела популяция, связанная по происхождению с западными славянами. На последнее указывает как центральноевропейская техника строительства крепостных сооружений, известная на древних западнославянских территориях, так и в определенной мере специфика археологического материала».
В данном случае надлежит уточнить, что под «спецификой археологического материала» имеется в виду, прежде всего, ведущая группа лепной посуды так называемого «ладожского типа». А так специалисты именуют южнобалтийскую керамику, в массовом количестве представленную в нижних горизонтах поселений Поволховья (Старая Ладога, Новгород, Холопий Городок, Новые Дубовики, Горчаковщина), ильменского Поозерья (Рюриково городище, Георгий, Прость, Васильевское), в Городке на Ловати, Пскове, Изборске, и чрезвычайно близкую керамике поселения культуры сопок у д. Золотое Колено на р. Мете. Посуда того же типа присутствует среди материалов Тимеревского поселения и, как завершал в 1990 г. Е. Н. Носов приведенный перечень памятников, «ряда других пунктов лесной зоны Восточной Европы» (в 1981 г. он же констатировал, что в лепной керамике поволховских поселений преобладает керамика «ладожского типа»). К сказанному необходимо добавить и заключение В. В. Седова 2002 г., что «керамика ладожского типа представлена во многих памятниках Новгородско-Псковской земли. В частности, она встречена в Пскове, Новгороде, на Новгородском городище, на поселениях Приильменья, в том числе в бассейнах Меты, Шелони и верховьях Луги. Весьма характерна эта посуда для нижних горизонтов культурного слоя Ладоги... На некоторых памятниках такая керамика является доминирующей. К числу таковых принадлежат Холопий Городок, селище Прость и др.».
Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский особое внимание обратили на активное занятие древних любшанцев «ремеслами по изготовлению украшений из цветного металла»: на относительно небольшой вскрытой площади обнаружены «тигли и их фрагменты (19 экз.), льячки (3), литейные формочки и их заготовки (13), матрицы (2), бронзовые и свинцово-оловянистые слитки для изготовления ювелирных изделий. Добавим к тому же, что в этот ремесленный фон органично вписываются многочисленные полуфабрикаты и отходы, относящиеся к деятельности мастеров-ювелиров, а также многочисленные бронзолитейные шлаки». Как делились археологи своим впечатлением от найденного, «такая концентрация находок, связанных с литейно ювелирным производством, пожалуй, не имеет аналогий на остальных раннесредневековых памятниках Восточной Европы».
Они также отметили наличие у любшанцев развитого железоделательного и железообрабатывающего производства, указав при этом, что «не вызывает сомнения, что техника использования стали при изготовлении железных изделий — в частности, трехслойных клинков ножей, появившихся в Ладоге со времени ее возникновения в середине VIII в. — была хорошо знакома раннесредневековым обитателям Любши уже в этот период». Вместе с тем ученые заметили, что «представляет интерес занятие древних любшанцев обслуживанием судоходного пути, который в это время только начал свое функционирование на Великом Волжском пути из Балтики в Восточноевропейскую равнину и далее на Кавказ, Закавказье и Арабский Восток. При раскопках найдена многочисленная серия (около 50 экз.) железных корабельных заклепок и их заготовок. Значимость их обнаружения заключается в том, что такие детали в корабельной технике использовались при соединении деталей крупных морских судов. Далее выходцы из Балтики должны были оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах»5.
Ныне появился дополнительный материал, позволяющий в еще большей степени видеть в тех, кто в Любше мог «оставлять свои корабли в удобной гавани и плыть затем на мелких речных судах», выходцев именно из пределов Южной Балтики. В 2009 г. А. В. Лукошков, опираясь на результаты проведенного в 2006—2008 гг. поисково-разведочного картирования дна рек Волхова, Невы, Лиелупе, Буллипе, Венты, нижнего течения Даугавы, Ладожского озера и Рижского залива, в ходе которого были обнаружены многочисленные останки деревянных судов, подытоживал, «что все найденные на территории и России и Латвии суда построены по южнобалтийской конструктивной схеме». Говоря, что сравнение сохранившихся изображений и описаний русских судов XVI— XVII вв. с изображениями судов, тогда же плававших по Рейну и Одеру, «свидетельствуют о полной тождественности их конструкций», и что результаты раскопок, произведенных в бассейне Рейна, позволили обнаружить останки судов VIII—XIII вв., «которые имеют прямое сходство с плоскодонными судами, строившимися в регионе Новгорода в тот же период», исследователь заключил: «...Уже сегодня можно говорить о господствующем влиянии именно южнобалтийской судостроительной традиции на создание новгородских судов. Более того — можно предполагать, что именно из западнославянских земель побережья Южной Балтики был привнесен на новгородские земли опыт строительства судов для речного и прибрежного плавания». Вместе с тем А. В. Лукошков акцентировал внимание на том, что «не подтверждают распространения в новгородских землях скандинавской судостроительной технологии и материалы сухопутных раскопок» и что «практически полное отсутствие деталей скандинавских судов особенно наглядно на фоне гигантского объема находок фрагментов плоскодонных судов, построенных по южнобалтийской технологии»6.
В 2008 и 2010 гг. С. В. Цветков очень точно сказал, что «сенсационное по своей сути» открытие городища Любша «значительно изменило представление о развитии региона и судостроения в частности. Основанное выходцами из западнославянских земель, это городище служило своеобразным перевалочным пунктом морских путей, которые дальше шли по русским судоходным рекам», «выполняло важнейшую функцию промежуточного морского и речного порта, где товар перегружали, говоря современным языком, с судов морского типа на речные». Вместе с тем он совершенно справедливо заострил внимание как на торгово-ремесленном характере поселения, так и на развитой на то время торговле, «да еще с применением столь высоких технологий», которую вели славяне. По его мнению, тот факт, «что товар в городке на Любше, а впоследствии и в Ладоге, перегружался из морских судов в речные, говорит прежде всего не только об особой стратегической важности этих городов для всей международной торговли, а в первую очередь о монополизации этой торговли славянами и русами». С. В. Цветков также заметил, что «древние любшанцы не только обслуживали прибывающих западнославянских купцов (на территории этого городища совсем нет скандинавских находок), но и активно занимались торговлей сами, возможно, используя для этого собственные ювелирные изделия, о чем свидетельствуют находки "литейно-ювелирного характера", причем в очень большом количестве»7.
Но Любшанское городище не является самым первым и самым древним поселением южнобалтийских славян в Северо-Западной Руси. В сотнях километров южнее его в Юго-Восточном Приильменье (Парфинский район Новгородской области) расположен Городок на Маяте (река, впадающая в Ильмень), интенсивно изучаемый в последнее время. Вал этого городища, датируемый VI—VII вв., был «сооружен в так называемой "перекладной" технике. Основу вала составляют накаты из бревен, уложенные попеременно вдоль и поперек его продольной оси». Причем, как подчеркивает исследователь памятника И. И. Еремеев, в «культурах 2-й — 3-й четв. I тыс. н. э. в бассейне Ильменя и на соседних землях перекладная техника в фортификации не использовалась. В раннем средневековье она широко известна на славянских городищах Польши и Восточной Германии». Отмечая, что «на фоне других приильменских городищ укрепления Городка на Маяте выглядят очень мощными», археолог констатировал, что вал был «своеобразной пристройкой к пологому склону, придававшей последнему крутизну. Как недавно выяснилось, сходный прием был применен при строительстве древнейшей крепости Рюрикова Городища», и что «в Новгородской земле единственным памятником, который может быть поставлен в один ряд с Городком на Маяте, является Городец под Лугой, исследованный Г. С. Лебедевым и датированный им серединой X в. Наши раскопки позволяют отнести начало бытования "западнославянской" техники крепостного строительства на северо-западе России в более отдаленное время». В жилой зоне Городка И. И. Еремеев отмечает наличие лепной керамики «ладожского типа» IX—X вв.8.
Южнобалтийские славяне, проникнув в Поволховье и Приильменье, начинают там капитально обустраиваться, прекрасно понимая всю выгоду расположения этих земель на пересечении Балто-Волжского и Балто-Днепровского торговых путей. Так, в середине VIII в., т. е. спустя 50—70 лет после возведения ими городища Любши, они основывают Старую Ладогу, о чем говорит ранний керамический материал (еще в 1950 г. Я. В. Станкевич отмечала, что «широко распространенные в древнейших жилых комплексах» Старой Ладоги, а именно сюда, по ПВЛ, первоначально пришел Рюрик, сосуды имеют многочисленные аналогии в керамике южнобалтийских славян междуречья Вислы, Одера и Эльбы. В 2002 г. В. В. Седов подчеркивал, что «древнейшие ребристые сосуды на Северо-Западе происходят из Ладоги, где они есть уже в самых нижних слоях, относящихся к моментам возникновения поселения, то есть к середине VIII в.»9). О том же говорит и общая для этих поселений техника использования стали при изготовлении железных изделий, на что указали Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский и, возможно, как ее характеризует А. Н. Кирпичников, «сенсационная находка» в нижнем слое Старой Ладоги — «остатки кузнечно-ювелирной мастерской с беспрецедентным по разнообразию и редчайшим для своего времени (750-е гг.) набором не менее чем 28 инструментов ремесленника-универсала»10 (выше шла речь о высокоразвитом литейно-ювелирном производстве Любши).
В пользу основания Старой Ладоги выходцами из Южной Балтики говорит также одна из ранних староладожских «больших построек», которую ученые сближают со святилищами южнобалтийских славян в Гросс-Радене (под Шверином, VII—VIII вв.) и в Арконе (о. Рюген, конец VIII—IX вв.)11 (в свою очередь общий вид храма славян под Шверином и его детали находят очень близкие, подчеркивали В. В. Седов и А. Г. Кузьмин, «аналогии в соответствующих сооружениях кельтов». Немецкий археолог Й. Херрман констатировал, что, вероятно, это культовое сооружение восходит к древним временам и связано с храмовым строительством кельтов12). В захоронениях Плакуна, расположенного напротив Старой Ладоги и носящего славянское название, соответствующее характеру этого памятника — место погребения и плача по покойникам, представлены сосуды южнобалтийского типа13. В 1994 г. скандинавский археолог Я. Билль заключил, что заклепки из Плакуна «ближе к балтийским и славянским...» В 1998 г. норвежская исследовательница А. Стальсберг, приведя мнение Я. Билля, определила, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции», и объединила гнездовские заклепки с заклепками из Плакуна14.
Связь упокоившихся в Плакуне с Южной Балтикой демонстрирует погребение в камере с гробовищем, имеющее, подчеркивает К. А. Михайлов, «прямые и многочисленные» аналогии в памятниках Дании и Шлезвиг-Гольштейна (конец IX — конец X в.), которые, в свою очередь, близки по своей конструкции к захоронениям германцев VI—VIII вв. Вполне естественен и вывод ученого, что погребенный прибыл из Южной Ютландии. Разумеется, как и те, кто провожал его в последний путь (О. И. Давидан, основываясь на находках в ранних слоях Ладоги фризских гребенок или, как она их еще квалифицирует, западнославянских, вела речь о присутствии среди ее жителей фризских купцов и ремесленников). При этом К. А. Михайлов отметил, что в Плакуне, при наличии женских погребений, по сути, нет скандинавских украшений: «Скандинавские украшения — индикатор присутствия скандинавов в это время в Ладоге — практически отсутствуют»15. Шведская исследовательница А.-С. Грэслунд «особо обращает внимание на отсутствие гробов в камерах Бирки, указывая на типичность данного обряда для Дании и Сев. Германии»16, т. е. Южной Балтики (немцы захватят ее земли в середине и второй половине XII в.).
На генетическую связь Любши, где строили крупные морские суда, и Старой Ладоги, где затем также будут строить суда подобного типа, перегружать товары на плоскодонные суда и обеспечивать судоходство, указывает также то обстоятельство, что первая возникла как крепость, тогда как во второй крепость, причем сразу же каменная, появилась лишь в последней четверти IX в.17, т. е. Ладога была ничем не защищенным торгово ремесленным поселением более 125 лет! Хотя Е. А. Рябинин и А. В. Дубашинский отмечают беспокойную военную обстановку, связанную с Любшей — «с самым северным укреплением на окраине Восточной Европы», о чем свидетельствуют «десятки наконечников стрел, часть которых оказалась воткнутой в вал или в каменную обкладку укреплений. Этот археологический факт полностью корреспондирует со следами пожара, выявленными при исследовании городища. Типы стрел датируются в широком хронологическом диапазоне, но верхняя граница некоторых из них не выходит за пределы IX (или, возможно, X) в.»18.
Но эта «беспокойная военная обстановка» более 125 лет не сказывалась на Старой Ладоге потому, что ее надежно прикрывала каменно-земляная крепость на Любше. И лишь когда последняя была уничтожена, как это показал радиоуглеродный анализ, во второй половине IX в.19, то ладожане синхронно со временем ее гибели возвели каменную крепость, способную обеспечить их безопасность. В том же IX в. в девяти километрах вверх по течению от Старой Ладоги появляется, как его характеризует Е. Н. Носов, «значительное укрепленное поселение» Новые Дубовики (в 1961 г. Н. Н. Турина, беря во внимание керамику поселения, в качестве начальной даты его существования назвала VII в.), в котором многочисленной группой представлена все та же лепная керамика южнобалтийского типа, аналогичная керамике Старой Ладоги20.
Таким образом, Любша, Старая Ладога и Новые Дубовики накрепко запирали вход в трансевропейскую магистраль. И как этот вход, так и сами торговые пути к Каспийскому и Черному морям полностью контролировали славяне, где лишь только с их разрешения могли появиться чужаки.
* Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1897. С. 17, 20—21. (Далее — ЛЛ)
1 Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории. Кн. 1—2. М., 1826. С. 84. См. также: Фомин В. В.: 1) Народ и власть в эпоху формирования государственности у восточных славян // Отечественная история. 2008. № 2. С. 170—189; 2) Начальная история Руси. М., 2008. С. 171—177.
2 Мошин В. А. Варяго-русский вопрос // Slavia. Casopis pro slovanskou filologü. Rocnik X. Sesit 1—3. Praze, 1931. C. 532—533. (Эта важная историографическая работа переиздана в кн.: Варяго-русский вопрос в историографии. М., 2010. С. 11—95).
3 ЛЛ. С. 28; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 106; Сахаров А. Н. Рюрик, варяги и судьбы российской государственности // Мир истории. 2002. № 4/5. С. 63; Кузьмин А. Г. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М., 2003. С. 227—228.
4 См. об этом подробнее: Фомин В. В.: 1) Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 422—473; 2) Начальная история Руси. С. 163-223; 3) Ломоносовофобия российских норманистов // Варяго-русский вопрос в историографии. С. 204—210.
5 Носов Е. Н.: 1) Волховский водный путь и поселения конца I тысячелетия н. э. // КСИА. Вып. 164. М., 1981. С. 22—23; 2) Новгородское (Рюриково) городище. Л„ 1990. С. 136—137; Лебедев Г. С. Верхняя Русь по данным археологии и древней истории // Очерки исторической географии. Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 34, 37,40—41; Седов В. В. Изборск — протогород. М., 2002. С. 44—45; Рябинин Е. А., Дубашинский А. В. Любшанское городище в Нижнем Поволховье (предварительное сообщение) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 196—203; У истоков Северной Руси. Новые открытия. СПб., 2003. С. 17.
6 Пукошков А. В. Конструктивные особенности найденных на дне Волхова древненовгородских судов в контексте традиций балтийского судостроения // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 23 / Материалы научной конференции, посвященной 80-летию академика РАН В. Л. Янина. Новгород, 27—29 января 2009 г. Великий Новгород, 2009. С. 220—226.
7 Цветков С. В., Черников И. И. Торговые пути, корабли кельтов и славян. СПб., 2008. С. 177, 269, 315; Цветков С. В. Поход руссов на Константинополь в 860 году и начало Руси. СПб., 2010. С. 149.
8 Еремеев И. И.: 1) Исследования в Восточном Приильменье // Археологические открытия. 2004 год. М., 2005. С. 30; 2) Раскопки славянского городка в Восточном Приильменье // Там же. 2005 год. М., 2007. С. 19—20; 3) Исследования на восточном берегу озера Ильмень // Там же. 2006 год. М., 2009. С. 34.
9 Станкевич Я. В. Керамика нижнего горизонта старой Ладоги. По материалам раскопок 1947 г. // Советская археология. Т. XIV. М.; Л., 1950. С. 190—191, 195—196; Седов В. В. Изборск — протогород. С. 45.
10 Кирпичников А. Н., Сарабьянов В. Д. Старая Ладога. Древняя столица Руси. СПб., 2003. С. 61—63.
11 Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе: Историко-археологические очерки. Л., 1985. С. 211—212; Петренко В. П. Раскоп на Варяжской улице (постройки и планировка) // Средневековая Ладога. Новые археологические открытия и исследования. Л., 1985. С. 105—112; Дубов И. В. Культура Руси накануне крещения // Славяно-русские древности. Проблемы истории Северо-Запада Руси. Вып. 3. СПб., 1995. С. 95.
12 Седов В. В.: 1) Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. С. 52; 2) Первый международный симпозиум по славянскому язычеству // КСИА. Вып. 164. М„ 1981. С. 123; 3) Славяне в древности. М., 1994. С. 162—163; Кузьмин А. Г. Истоки культовых особенностей западнославянских языческих храмов // Вопросы истории. 1980. № 4. С. 165; Германн И. История и культура северо-западных славян // Наука стран социализма. Семидесятые годы. М., 1980. С. 380—381.
13 Смирнова Г. П. К вопросу о датировке древнейшего слоя Неревского раскопа // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 166; Петренко В. П. Погребальный обряд населения Северной Руси VIII—X вв. Сопки Северного Поволховья. СПб., 1994. С. 110.
14 Стальсберг А. О скандинавских погребениях с лодками эпохи викингов на территории Древней Руси // Историческая археология: традиции и перспективы. К 80-летию со дня рождения Д. А. Авдусина. М„ 1998. С. 279—281.
15 Давидан О. И.: 1) К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища) // Тезисы докладов Четвертой Всесоюзной конференции по истории, экономике, языку и литературе скандинавских стран и Финляндии. Ч. 1. Петрозаводск, 1968. С. 178—179; 2) К вопросу о происхождении и датировке ранних гребенок Старой Ладоги // Археологический сборник. Вып. 10. Л., 1968. С. 54—63; 3) К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам Староладожского городища) // Скандинавский сборник. Выи. XVI. Таллин, 1971. С. 139, 143; Михайлов К. А.: 1) Южноскандинавские черты в погребальном обряде Плакунского могильника // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 10. Великий Новгород, 1996. С. 52—60; 2) Скандинавский могильник в урочище Плакун (заметки о хронологии и топографии) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. Указ. соч. С. 63—64, 66, 68, прим. 45.
16 Цит. но: Жирное Ю. Э. Женские скандинавские погребения в Гнездове // Смоленск и Гнёздово (к истории древнерусского города). М., 1991. С. 209.
17 Кирпичников А. Н., Сарабьянов В. Д. Указ. соч. С. 27, 45, 52—53, 81.
18 Рябинин Е. А., Дубашинский А. В. Указ. соч. С. 202.
19 Там же. С. 203.
20 Носов Е. Н.: 1) Поселение у волховских порогов // КСИА. Вып. 146. М., 1976. С. 76-81; 2) Волховский водный путь... Там же. С. 19, 22—23.
<< Назад Вперёд>>
