Но то горькое время, когда предстояло уничтожить все, что невозможно было вывезти на Большую Землю, неумолимо приближалось.
Умело и хитроумно организовывалась эвакуация личного состава. С полуострова в смертельно опасный путь по густо заминированной Балтике один за другим уходили транспорты, вывозя раненых, боеприпасы, продовольствие, различное вооружение... Однако все вывести не представлялось возможным и многое из того, что заготавливалось с расчетом на годы, приходилось уничтожать.
Из «Краткого обзора партийно-политической работы и боевых действий в условиях 6-месячной обороны Военно-морской базы Ханко» (датирован 20 декабря 1941 года), составленного по возвращению в Ленинград военкомом ВМБ дивизионным комиссаром А. Л. Расскиным и начальником политотдела ВМБ бригадным комиссаром П. И. Власовым, мы узнаем также, что:
«760 автомашин было сожжено, 1200 машин разбиты и заминированы, часть сброшена в гавань...
Взорваны при помощи часовых механизмов с замедлением наиболее ценные объекты базы: электростанция, хлебозавод, холодильник, водокачка и др. .
Этими мероприятиями порт Ханко надолго выведен из строя...»
Еще одно свидетельство очевидца — С. В. Тиркельтауба:
«На Ханко я служил в период между войнами и вплоть до эвакуации базы. То есть с первого до последнего дня существования базы Ханко. Я эвакуировался в самом последнем эшелоне. Было семь эшелонов, и я был в последнем.
...А потом началась и наша эвакуация. Эвакуация проходила так — во-первых, нельзя было ничего жечь и ничего взрывать. Чтобы финны не догадывались, что мы уходим. Наоборот, когда приходили эшелоны и эвакуировались люди, огонь усиливался. То есть делали вид, что мы не эвакуируемся, а наоборот, к нам прибывают пополнения. Такая игра была. И стрельба шла с нарастающим темпом. Во-первых, надо было расстреливать запасы снарядов, так как их все равно всех было не вывезти. А во-вторых, старались таким образом запутать финнов. А потом в самом конце такое было — жечь нельзя было, но очень много ломали — в домах ломали двери, шкафы, вышибали окна. Короче, все, что можно было сломать, ломали. Продукты уничтожали так — ссыпали в кучу мешки с рисом, крупой и так далее, и обливали керосином. Использовать уже нельзя. У нас же был трехгодичный запас всего — и продовольствия, и обмундирования, и снаряжения. Все, что можно, вывозили, а что было не поднять — уничтожали.»
Личному составу ВМБ, особенно рядовому составу, который до последнего времени не совсем догадывался о близкой эвакуации, непросто было объяснить, почему приходится покидать полуостров. Как вспоминал один из участников обороны Ханко:
«Комиссар отряда сказал у нас в роте на комсомольском собрании: «Да, принято решение эвакуировать Ханко. Мы скоро уйдем. Обращаю Ваше внимание на две вещи. Первое: мы уходим с Гангута непобежденные, не под нажимом противника, а по приказу командования. И второе: уходим туда, где сейчас больше нужны наша сила и боевой опыт — на Ленфронт. Уходим быть немецких фашистов. Вот так надо понимать эвакуацию Ханко, товарищи.»
Командование базы жестоко мучил вопрос особой важности: что делать с железнодорожными батареями, особенно 305– и 180-мм калибров — гордостью флота и военной промышленности? Вывезти морем на материк эти артустановки, которые теперь оказались в западне и могли стать желанной и триумфальной добычей противника, было невозможно. А ведь их стволы могли быть повернуты против Красной Армии, против своих! Оставался единственный вариант — взрывать136.
Слово С. И. Кабанову:
«Я решил взрывать почти все батареи в день прихода за нами последнего эшелона. Боезапас, оставленный у орудий на случай отражения внезапного штурма, нужно было в последние часы расстрелять, взрывая в процессе стрельбы поочередно и орудия. Железнодорожные же батареи Волновского и Жилина надо взрывать на день-два раньше. Сигналом для этого можно считать оповещение о выходе отряда кораблей с Гогланда.
Необходимо было уничтожить около 250 единиц железнодорожного транспорта и подвижных батарей: вагоны, паровозы, спецвагоны и транспортеры. Особенно ценны семь железнодорожных транспортеров: три — с 305-миллиметровыми орудиями весом по 400 тонн каждый, четыре — с 180-миллиметровыми орудиями весом по 250 тонн. На все это потребуется время. Я решил подвижной состав уничтожать с середины ноября, оставив до последних дней транспортеры, вагоны-центральные посты, вагоны-силовые станции, вагоны-погреба и часть паровозов. Ох, как жалко было губить все это богатство. Что же делать? Не оставлять же врагу такие богатые трофеи.
С середины ноября мы начали уничтожение подвижного состава Ханковской железной дороги и железнодорожных батарей. Решили сбрасывать подвижной состав в воду, в гавань, преследуя две цели: не отдать вагоны, паровозы, транспортеры противнику и в тоже время замусорить гавань, лишить противника возможности пользоваться ею хотя бы 6–8 месяцев, а может быть и больше.
Замусорить-то дело нехитрое, а вот как самим пользоваться при этом гаванью?
Подрывники предложили все сброшенное снабдить сильными зарядами глубинных бомб и мощных 305-миллиметровых снарядов, а потом взорвать и разбросать по всей площади гавани.
Лучшего придумать мы не смогли. Построили специальную железнодорожную ветку, по которой паровозы подавали подлежащий уничтожению подвижной состав в порт, сталкивали в воду, а потом сами, развив скорость, сваливались на груды утопленных вагонов. Машинист должен успеть соскочить с паровоза на ходу.
Всего предстояло уничтожить таким образом: 6 паровозов, 1 мотовоз, 3 автодрезины, 13 железнодорожных цистерн, 1 снегоочиститель, 83 вагона и 63 платформы.
Утром, когда решили уничтожать подвижной состав, я приехал в порт. Новую ветку проложили на пирсе, образующем южную стенку гавани. Началось движение. Два мощных паровоза, толкая сзади состав из двух десятков не сцепленных между собой товарных и пассажирских вагонов, подошли к срезу пирса и сбросили их в воду. Второй состав вагонов падал на первый. Возникла гора из вагонов, падающих уже не в воду, а друг на друга. А паровозы все толкали и толкали. Треск, хруст стекла, грохот! Ужасное, незабываемое зрелище!
Потом пришли бойцы 8-го отдельного железнодорожного батальона и перенесли ветку на другое место. Взвод саперов заложил под вагоны, уже полузатопленные, фугасы из авиабомб и глубинных бомб, но взрывать не стал.
Так продолжалось несколько дней. Подрывать заложенные фугасы нельзя было. Только потом, когда все будут погружены на корабли, в тот последний день, когда сядут на корабль и группы прикрытия, только тогда произойдут эти мощные взрывы.»
А вот как, по воспоминаниям Е. Л. Войскунского, уничтожались танки:
«Мы увидели странную — да не странную, а просто чудовищную картину. Из-за станционного здания, из клочьев тумана с грохотом выехали танки. Один за другим, семь машин. Остановились на стенке, над стылой водой. Повыскакивали танкисты в своих рубчатых шлемах, выносили что-то из люков, а что-то, наоборот, закладывали. Потом один из танков развернулся и, подъехав к крайнему в ряду, уперся тупым носом ему в корму, взревел мотором, — мы ахнуть не успели, как сталкиваемый танк полетел черной тенью в воду. Так, поочередно, танк-толкач спихнул в воду остальные машины, а потом, отойдя назад, будто собрался с духом и медленно двинулся сам к краю стенки. Из люка вылез бледный механик, соскочил с ползущего танка. Загремели взрывы: это взрывались толовые шашки на затопленных танках, выбросив один за другим семь толстых всплесков.»
И, наконец, завершающая фаза — уничтожение железнодорожных артиллерийских транспортеров и особо драматический ее момент — смерть гигантов — 305-миллиметровых систем! Дадим возможность командиру гарнизона Ханко, Сергею Ивановичу Кабанову, закончить свой рассказ:
«Утром 1 декабря комендант сектора береговой обороны генерал-майор И. Н. Дмитриев137, которому было приказано начать уничтожение железнодорожных батарей, доложил мне, что засыпка песка ничего не дает.
Я поспешил на позицию 9-й отдельной железнодорожной батареи и сам убедился: да, выстрел из тяжелой 305-миллиметровой пушки, в которую засыпано несколько ведер песка, срывает один-два нареза. И только. Ствол не приведен в негодность.
Вот тогда я вспомнил пушки, взорванные финнами при сдаче нам островов Выборгского залива. Сумели же они взорвать орудия! Мы тут же решили засыпать в ствол заряженного орудия не песок, а такие металлические предметы, которые смогут остановить движение снаряда, заклинить его. Снаряд взорвется в стволе. Масса пороховых газов громадной своей силой разорвет ствол. Но этого мало. Надо уничтожить или сделать непригодными для дальнейшего использования и лафеты орудий. Опять пришло на память Бьорке. Финны, прежде чем выстрелить из забитого металлом ствола, стравливали давление в накатниках и компрессорах. Я приказал все эти методы разрушения использовать.
2 декабря во второй половине дня началось уничтожение материальной части артиллерии138.
Все батареи — береговые, зенитные и полевые — открыли по заранее намеченным целям огонь. Стоял сплошной грохот. Вот в процессе этой стрельбы поочередно уничтожали орудие за орудием. В дуло заряженного ствола опускали множество тяжелых металлических предметов, крупные гайки, костыли или крепления рельсов к шпалам, осколки снарядов, стравливали давление в компрессорах и накатниках, придавали орудию угол возвышения, и производился выстрел. Ствол пушки разрывался, противооткатные приспособления ломались. Все летело к черту.»
Своя память об этом осталась у С. В. Тиркельтауба:
«Я знаю про мое орудие. Первое, что было сделано — слили с амортизаторов спирт. Спирт хоть и технический, но по тем временам... Дальше работать было уже некому фактически. Тем не менее, все системы наводки, все электрические схемы были разломаны. В ствол заложили два полузаряда — через дульную часть ввели, засыпали песком, разбежались и подорвали. В результате ствол был погнут и разорван...»
Подрыв железнодорожных артсистем видели и слышали даже в гавани Ханко. Один из таких зрителей был Е. Л. Войскунский:
«Было, наверно, около шестнадцати часов, когда мы с Сашкой... стояли у фальшборта139 и смотрели на берег Гангута. Над кирхой, над водонапорной башней висело облако черного дыма. Город горел. И все еще работала артиллерия. А вот — пошли будто грозовые раскаты, будто ударил гром чудовищной силы, над темной полоской ханковского леса вымахнули дымы, дымы. Мы догадались: это на батареях взрывали орудия.
...Мощные взрывы на берегу продолжались. К борту «Сталина» подходил катер — морской охотник, набитый матросней. И еще бежал к нам тральщик. «Иосиф Сталин» принимал, должно быть, батарейцев, сделавших свое дело.»
Это была настоящая трагедия! Трагедия войны, трагедия сотен и тысяч людей. Сегодня нам трудно, наверное, даже невозможно представить чувства людей, членов боевых расчетов, командиров 9-й батареи 305-мм артустановок Николая Волновского и 17-й батареи 180-мм орудий — Павла Жилина, других бойцов и командиров, которые с болью в сердце, со слезами прощались со своими орудиями!
Незадолго до этого, той же осенью 1941 года, только далеко от Ханко, под Оршей, в дни, когда немецкая армия рвалась к Москве, произошла точно такая же трагедия. Батарея реактивных установок под командованием капитана И. А. Флерова, попав в окружение и помня приказ о том, что сверхсекретная боевая техника ни при каких обстоятельствах не должна попасть в руки врага, подорвала себя... Об этом знают все. О подобной, ничуть не меньшей драме, которая происходила в конце ноября на полуострове Ханко, к сожалению, пока знают немногие.
136 Во всех отношениях это было чрезвычайно ответственным делом. В августе 1941 года при эвакуации главной базы Балтфлота — Таллина была крайне неудачно подорвана 305-мм башенная батарея № 334 на острове Аэгна. Одно из ее четырех орудий после этого сохранило боеспособность, а остальные подлежали ремонту. Немцы восстановили эту батарею и включили ее в состав своего военно-морского флота.
137 Дмитриев Иван Николаевич родился 19 сентября 1901 года в городе Верхне-Уфалей Челябинской области. В 1914 году окончил двухклассное министерское училище. После этого работал конторщиком, инструктором по внешкольному и профтехническому образованию.
С февраля 1922 года по ноябрь 1924 года служил рядовым, политруком и военкомом на бронепоезде № 98 «Советская Россия», бронепоезде № 27 «Буря», в отряде бронедрезин №2 «Гарфорда». С 1924 года по 1932 год И. Н. Дмитриев проходил службу в Шлиссельбургской группе береговых батарей, в форте «Красная Горка» и в других подразделениях артиллерии береговой обороны Балтийского флота.
В 1935 году окончил Особый курс Военно-Морской академии имени Ворошилова. С июля 1935 по октябрь 1939 года служил в Керченском, Южно-Кавказском и Северо-Западном укрепленных районах Черноморского флота. С декабря 1939 года по июнь 1941 года он — начальник НИМАП.
На Ханко, на должность Коменданта сектора береговой обороны, генерал-майор береговой службы И. Н. Дмитриев прибыл за неделю до начала Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. и оставался там до последнего дня пребывания гарнизона советской ВМБ. Руководил операцией по захвату острова Хорсен и другими островными операциями.
После участия в защите Ленинграда, с февраля 1944 год, был назначен командиром 12 железнодорожной артиллерийской бригады Тихоокеанского флота.
Был награжден девятью орденами и многими медалями. Скончался 10 июня 1963 года. Похоронен на кладбище города Феодосии.
138 Финский военный историк Ове Энквист утверждает, что 17-я ОЖДАБ вела огонь по противнику и в этот день.
139 турбоэлектрохода «Иосиф Сталин» — В.Б.
<< Назад
Вперёд>>
