Правовое положение местных народов и отношение их к русским
Никаких границ ясачных волостей не существовало, да в этом и не было надобности, так как нигде ясачное население не занимало сплошных пространств и одна ясачная волость отделялась от другой или безлюдными местностями или русскими «хлебными» волостями.
Бурят в пределах Илимского уезда оставалось к началу XVIII века несколько десятков семей, кочевавших по рекам Оке и Ие. Но постепенно все буряты перешли южнее, в пределы Балаганского «дистрикта», и уже к концу XVIII века их не оставалось в Илимском уезде ни одной семьи.
Каждая ясачная волость управлялась выборным шуленгой. Шуленги подчинялись илимской воеводской канцелярии, а после ее упразднения — киренскому нижнему земскому суду.
Местные народы Сибири вовсе не имели своего голоса ни в воеводской ни в губернской системе управления. Впрочем, в конце XVIII века кратковременно избирались от ясачных заседатели в нижний земский суд, в нижнюю расправу, а также в некоторые губернские судебные учреждения. Но Павел I лишил ясачных и этого права, которым они едва успели воспользоваться.
Точного и упорядоченного законодательства о ясачных в XVIII веке не существовало. Местные власти руководствовались в отношении ясачных отдельными правительственными актами, указами Сибирских учреждений и некоторых крупных сановников.
Ясачные, как и пашенные крестьяне, считались лично свободными.
Но правовое положение ясачных больше, чем какой-либо другой группы населения Сибири, зависело от произвола властей, а каждый шаг власти, касавшийся туземцев и в действительности направленный к защите интересов казны, истолковывался правительством как доказательство особой милости и неизменной заботы о ясачных.
Все довольно многочисленные государственные акты о запрещении закабалять туземное население исходили из стремления поставить ясачного под непосредственное руководство властей без каких-либо посредников, урывавших часть доходов казны.
Иркутская губернская канцелярия 25 августа 1757 г. (Фонд 75, арх. № 2290, лл. 162-172) подтвердила всем воеводским канцеляриям, что ясашные должны освобождаться от кабалы. При этом была сделана ссылка на указ Сибирского приказа от 26 марта 1757 г. А Сибирский приказ в свою очередь обосновывал свое распоряжение указами Сената от 2 июня 1733 г., 21 октября 1745 г. и 20 июля 1748 г., по которым было велено в Якутске и в Иркутской провинции «у разных чинов людей в холопстве ясачных, новокрещеных и некрещеных мужеска и женска полу иноверцов, отобрав у них, от того холопства свободить в самой крайней скорости». Некрещеных было предложно отпустить на их старые жилища, а крестившися разрешалось жить в городах и уездах «между христианами». Подтверждались ранее изданные указы — не обращать ясачных в личное услужение «и под образом долгов никаких кабал с них не брать». Если же кабалы выданы, то по ним не взыскивать, исключая долгов по торговым сделкам. В том же указе иркутского губернского правления отмечалось, что сибирский губернатор Соймонов велел расследовать, почему некоторые тунгусы после крещения «живут у восприимных их отцов». Эти крестные отцы «молитву дав, усыновляют (ясачных) и во услугах и в пастухах и в протчих работах у себя содержат... и потом за работу необыкновенно малую цену платят».
Можно мимоходом отметить, что властями было дано указание: «ясашным иноверцам по их древнему обыкновению в делании про себя из молока кумыза и вина запрещения не чинить».
Но торговля упомянутыми напитками не разрешалась (Фонд 75, арх. № 2290, лл. 125-131, также фонд 75, опись 2, арх. № 803, лл. 36-41).
Ясачные освобождались от военной службы.
Но, несмотря на разъяснения, оставалось много неясного как в правовом положении ясачных, так и в их обязанностях к государству. Не раз как воеводская, так и губернская канцелярии затруднялись решать многие вопросы из жизни ясачных.
Однажды якутская воеводская канцелярия запрашивала о порядке судебных разбирательств по делам, связанным с ясачными якутами. Иркутский губернатор Бриль дал 29 июля 1773 г. следующее разъяснение, посланное для сведения и по волостяс Илимского уезда: о взыскании частных долгов руководствоваться старыми указами; с пойманными ворами поступать по наставлению 1723 года, данному Савой Владиславьевичем (Разгузинским), указом коллегии иностранных дел от 8 ноября 1729 г. и указом Сената от 16 сентября 1769 г. Дела о воровстве в городе разбирать опекуну вместе с депутатом ратуши и «с протчими в городе случающими[ся] княсцами и старшинами». При этом предписывалось: «дабы (разбирательство) чинили со всякою справедливостью, без малейшей на кого-либо посяшки, но стараться накрепко обидимых от наклепов защитить. А кто явится подлинно перед канцелярией, и отсылать в их улусы и волости к старшинам (иногда — «в их команды») с показанием их вин... с подтверждением, чтоб оне из их родов отпусканы не были, а принуждать — велеть ходить обще со своими родниками на звериныя и протчия промыслы. А от воровства их удерживать» (Фонд 75, опись 2, арх. 1371, лл. 1-3).
При нарушении прав ясачных они могли обращаться с жалобами, личными и коллективными, в воеводскую или в провинциальную канцелярии. Но при неясности общеправового положения ясачных, безгласности, неграмотности, рассеянности по таежным стойбищам и при слишком прямой зависимости от местных властей, многие жалобы ясачных затеривались в канцеляриях или рассматривались пристрастными, заинтересованными людьми. А сколько обид не было обжаловано, сколько желаний осталось невысказанными!
Даже возбужденные ясачными бесспорные дела нередко заглушались, обычно под видом мировых.
Ясачные в Верхне-Окинской и Ицкой волости «опромышливались» крестьянами Братской волости, вероятно, в течение длительного времени. Наконец ясачные подали в 1773 году жалобу в илимскую воеводскую канцелярию. В ясачную волость были высланы служилые люди, чтобы повести следствие на месте. Может быть, следователи казались ясачным опаснее крестьян, поэтому челобитчики предпочли примирение суду (Фонд 75, опись 2. арх. № 1419, лл. 70-71).
Другое дело о нарушении прав тунгусов прошло ряд инстанций, и виновные не понесли наказания. Производство этого дела заняло свыше 350 страниц (Фонд 4, арх. № 75, лл. 92-270).
Дело началось с указа иркутского наместнического правления от 23 июля 1789 г. в киренской нижний земский суд об опромышливании нерчинских тунгусов крестьянами Киренского уезда. Тунгусские шуленги жаловались в 1787 году, что 30 русских построили на р. Маме зимовье, нарубили «плашники» и ловят соболей.
Иркутское наместническое правление заканчивало указ предписанием киренскому земскому суду о производстве следствия и о подтверждении прав тунгусов, «дабы ...сего дикаго и необстоятельного народа» не вводить в «затруднительные последствия». Виновным грозило телесное наказание и ссылка в Нерчинск.
Но первые же показания крестьян раскрыли, что они были наняты на промысел священником Витимской слободы Ощепковым и, следовательно, отпадала возможность применения плетей к виновнику.
Узнав об участии священника в опромышливании тунгусов, киренский нижний земский суд просил киренское духовное правление допросить Ощепкова. Последний показал, что 6 крестьян «брали хлеб и протчия припасы... за ряженую плату, з договором, — что ими будет упромышлено, половина промысла за ужны». Оказывается у Ощепкова в двух артелях было 13 человек.
На очных ставках выяснилось, что Ощепков получил с обеих артелей 42 соболя и 150 белок, которые были проданы за 189 руб. 50 коп.
Способ расчета священника с членами артели оказался довольно своеобразным: перед отъездом члены артели получили от священника хлеб и разные припасы, нужные для промысла, так называемые «ужны». Эти «ужны» оценивались в половину стоимости пушнины, которая будет добыта. Если бы члены артели ничего не добыли, то священник потерял бы все, что он затратил на «ужны». Если бы промысл оказался удачным, то каждый артельщик получил бы деньгами половину стоимости пушнины, а вторая половина засчитывалась бы за «ужны». Допустим, «ужны» стоили священнику по 3 рубля на человека. Фактически на каждого члена артели было добыто пушнины на 14 рублей. Значит, они получили на руки по 7 рублей, а доход священника составил 4 рубля с каждого члена артели.
При производстве следствия в киренской нижней расправе выяснилось также, что был еще один предприниматель, крестьянин Серкин, артель которого добыла пушнины на 496 рублей.
Киренская нижняя расправа, где, кстати сказать, заседали и крестьяне, решила послать указ киренскому нижнему земскому суду, чтобы он подтвердил запрещение крестьянам ходить на промыслы к ясачным.
Значит, крестьяне, работники обоих нанимателей, были отпущены с миром.
В отношении Ощепкова киренская нижняя расправа постановила: взыскать в казну стоимость проданных зверей, т. е. 189 руб. 50 коп., кроме того, за держание в работе без паспортов семи человек в течение 3 месяцев 9 дней взыскать 9 рубю 58 ½ коп.; наконец, со священником, по мнению нижней расправы, «за непозволительное обязывание ясашными, посылку и хождение в ясашные улусы — поступать по законам».
Но так как опромышленные тунгусы и священник были другого уезда, то расправа решила переслать в иркутское наместническое правление копию всего дела и просить губернское начальство взыскать деньги с Ощепкова.
Далее возникла переписка между киренской нижней расправой, ни слова не сказавшей о крестьянине Серкине, нанимавшем артель промысловиков, и иркутским наместническим правлением, которое потребовало наказать Серкина.
Но нижняя расправа дала справку, что Серкин ходил к ясачным по нужде, «от неурожая», а тунгусы добровольно, за плату разрешили ему промышлять в их лесах в течение года.
Иркутское наместническое правление не могло ничего противопоставить доводам киренской нижней расправы. Так закончилось это дело, в котором на сторону крестьян встала нижняя расправа. Тунгусы же не могли за отдаленностью ехать на суд в качестве истцов и поддержать свои жалобы. Ловкие дельцы — зажиточный крестьянин и священник, воспользовались тем, что закон не запрещал сдавать в аренду ясачные угодия.
Киренский нижний земский суд даже принимал к делопроизводству как законно оформленные документы долговые письма ясачных, сдававших свои угодия в аренду. Больше того, он даже регистрировал такие сделки в книге долговых писем, придавая им, таким образом, вид законным документов.
Например, в 1794-1795 годах записано 3 такие сделки: князец тунгус Мадуда Кызыгын отдал киренскому мещанину Пономареву на 3 года «свои звероловные урочища» по реке Чае за 15 рублей в год; старшина одного из родов сдал тому же мещанину «три речки» за 10 рублей на 3 года; еще один тунгус дал другому мещанину письмо «в продаже ясашного моего урочища» в вершине реки Черепанихи на 10 лет за 10 рублей, из которых 5 рублей были получены сразу, а остальные вносились «погодно» (Фонд 9, арх. № 28, лл. 18-19).
Сдача ясачными своих земель в аренду оказалась щелью в туземном землепользовании, через которую проникали, колебля основы этого землепользования, предприимчивые купцы, разночинцы и зажиточные крестьяне.
О развитии земледелия у тунгусов и бурят в первой половине XVIII века известно очень мало.
Местные власти старались «приохочивать» бурят к сельскому хозяйству, но почти не обращали внимания на развитие земледелия у тунгусов, живших в тайге.
Сведения о развитии сельского хозяйства у местных народов тем более скудны, что ни посевы, ни скот у них налогами не облагались, значит, не было необходимости и в учете пашни и животноводства.
Когда в 1754 году до сведения иркутской канцелярии дошло, что в Селенгинске с тайши было взыскано 5 пудов «пятинной ржи», то канцелярия распорядилась «с ясашных иноверцов, кои завели пашни и сеют всякой хлеб... никакого... оброку в казну не требовать», так как в воеводских статьях о таком обложении «не написано» (Фонд 75, арх. № 2048, л. 346).
Если рассматривать отношения ясачных к русским, отвлекаясь от частностей и беря этот вопрос в целом, то можно твердо отметить полную лояльность местных народов к русскому населению, к его государственности, верованиям и хозяйственной деятельности.
Объясняется это тем, что ясачные соприкасались больше всего с пашенными крестьянами, в лице которых справедливо видели подлинных представителей русского народа.
Крестьяне не вступали во враждебные отношения к местным народам, так как не затрагивали коренных земельных прав туземного населения.
На протяжении всего XVIII века не было случая недружественного отношения и ясачных к русскому народу. Наоборот, когда усложнившиеся международные отношения поставили русскую власть в необходимость обратиться к тунгусам с призывом подготовиться к возможному столкновению с Китаем, то все тунгусские роды немедленно изъявили свое намерение — защищать с оружием в руках общегосударственные интересы.
Напряженное положение на китайской границе вызвало в 1727 году тревогу во всей Иркутской провинции. По волостям выехали уполномоченные, чтобы взять подписки с служилых людей и ясачных о готовности их выступить в поход, если начнется война с Китаем или монгольскими ханами.
Тунгусы Киренской ясачной волости в августе 1727 года «у сей записи сказали: огненного ружья у них есть по пищали, есть у них луки и стрелы и пальмы. И когда позовут их на китайскую границу и они де итти готовы». К этой «записи» приложено 17 знамен и несколько знамен с подписями. Усольские иноземцы на предложение дать подписку ответили: «на оное подписуемся... итти нам, и служить готовы со всем своим ружьем». К обязательству приложены 3 знамени (Фонд 75, опись 2, арх. № 67, лл. 160-193).
Мирное сосуществование русского, тунгусского и бурятского народов омрачается лишь одним эпизодом, спровоцированным лазутчиком и соглядатаем монгольских ханов — ламой Данжином. Но и происшедшая недомолвка между русскими и ясачными больше объясняется недоверчивостью местных властей к ясачным, чем недоброжелательностью ясачных к русским.
Дело началось с того, что иркутская губернская канцелярия 30 января 1767 г. известила илимскую воеводскую канцелярию о высылке генерал-майором Якобиес вышедшего из-за границы «мунгальской породы ламы Гылун Нован-Данжин» в отдаленные места, именно в Илимский уезд. Ламу надлежало направить в один из туземных родов (Фонд 75, арх. № 3081, л. 1).
Илимская воеводская канцелярия 6 февраля поручила шуленге Верхне-Окинской и Ицкой волости Никифору Тетюкову принять ламу, держать его пребывание в тайне, имени Гылуна сородичам не объявлять. На всякий случай воевода выдал шуленге ножные железа.
Два месяца прошло спокойно. Но в июне один крестьянин сделал братской приказной избе важное донесение, что ясачный иноземец Мычикеев «выговаривал: вам только жить до субботного дни», т. е. до 29 июня. Немедленно по получении этого известия воевода отправляет в Братский острог сержанта Зарубина, и тот на другой день задерживает 27 братских людей. При допросе один из них показал, что к Братскому острогу должны придти 150 «иноземцев» и указал место, где якобы было спрятано оружие.
Вскоре Зарубин донес, что шуленга Тетюков и лама вели сговор с 75 ясачными Верхне-Окинской волости и с 60 иркутскими бурятами «итти на Брацкой острог и всех жителей... крестьян и протчих... до смерти убить».
Шуленга Тетюков был арестован и на допросе в Братском остроге принес повинную, рассказав, что лама подговаривал его на избиение жителей, «и всей той Верхно-Окинской и Ицкой волости ясашныя склонны». Он же сообщил, что послал связанного в Китайское государство и что китайцы якобы обещали быть у Братского острога к Петрову дню. Больше того, будто бы они приходили в числе 200 человек в Верхне-Окинскую волость и будто до 100 человек из них имели оружие.
Все это сильно смахивает на выдумку. Возможно, что к шуленге была применена пытка и он сам не знал, что говорил. Никакого потайного склада оружия не нашли, никто не видел и не мог видеть вооруженных отрядов китайцев или монголов не только вблизи Братского острога, но и нигде, на всем тысячеверствном пространстве от границы до этого острога. В Предбайкалье с юга не мог проникнуть ни один вооруженный или безоружный воин по самой простой причине — оно отделено от Китая сотнями верст непроходимых и безлюдных Саянских гор.
Но в Илимск вскоре поступило сообщение, что лама, который «явился приличен» в заговоре, «в ночи июля 4 числа пропал (т. е. умер) и отвезен из Брацкого острогу и зорыт в яму». Ясачные Нижней Подострожной волости сдали свое охотничье оружие казаку Мироманову без возражения, заявили о своей верности русским — «за собой бунтовства не знают» и поэтому были отпущены по домам с поруками.
Илимская воеводская канцелярия, получив все эти сведения, приняла 9 июля секретное решение — считать виновными в волнениях «единственно... ясашных брацкого роду Верхо-Окинской и Ицкой волости», а все допросы отослать в Иркутск. Из этой волости было арестовано 36 человек. Илимск затребовал из Иркутска военную команду, порох, ружья и амуницию.
В июле из Иркутска в Братский острог направляется капитан Чемесов с унтер-офицером, 2 капралами и 30 солдатами. С собой он привез 15 пудов винтовочного и 15 пудов мушкетного пороха для раздачи местным жителям.
Почти одновременно из нижне-илимской мирской избы поступило сообщение, что туда явились ясачные и объявили: «никакой думы и злодейства на христианский народ не имеют».
Все же илимская воеводская канцелярия разослала во волостям указ о предосторожности (то же дело, лл. 11, 12, 22, 26-30, 48, 53-57, 76).
Окончание этого печально эпизода, спровоцированного ламой, находится в следственном деле за 1768-1769 годы (Фонд 75, арх. № 3091, лл. 1-167).
Арестованные буряты в апреле 1768 года после окончания следствия, которое не установило никакой их вины в возмущении», подали губернатору Брилю заявление об освобождении их из тюрьмы и о расследовании насилий, произведенных казаками при арестах.
В иркутской губернской канцелярии уже имелась жалоба жены шуленги на грабежи казаков и русских крестьян.
Для производства расследования в Братский острог выехал воеводский товарищ Иван Федоров с подканцеляристом и 3 солдатами.
Всего к ответственности было привлечено 58 человек, допросы которых подтвердили справедливость жалобы заключенных. Но жена шуленги назвала тех казаков, которые в это время находились в Иркутске и, значит, не могли участвовать в насилиях при аресте бурят.
Федоров вынес решение: «за то грабительство» наказать 8 казаков плетьми, а 55 крестьян «батожьем». Жену шуленги Тетюкова он решил за ложное показание не наказывать «в разсуждении того, что она розсийского порятка и законов не знает».
В сентябре 1769 года приказчик Братского острога сообщил, что «приличившияся крестьяне и разночинцы в брацкую приказную избу собраны были все до единого человека и наказаны («по реэстру») нещадно»).
Сенат 23 апреля 1769 г. велел зачесть бурятам в наказание битье плетьми при допросах, из-под ареста освободить, оружие им возвратить.
Не все воспользовались свободой. Шуленга Тетюков умер в заключении.
Дело закончилось тем, что 22 бурятам было возвращено 30 ружей и 16 натрусок.
Все описанное дело весьма поучительно. Внешней причиной «измены» явился выход шпиона-ламы, вероучителя бурят. Местные власти поторопились объявить бунтовщиками бурят целой волости и натравили на них казаков и крестьян. Когда же выяснилась вздорность обвинений бурят в измене и лойяльность всех ясачных уезда, то властям показалось «неудобным» не свалить вину на казаков и крестьян.
За ошибки властей буряты расплатились тюремным заключением, а казаки и крестьяне — поркой.
<< Назад Вперёд>>
