Сбор ясака
Противоречие это достаточно сильно проявлялось и в Сибири, где сохранялись с XVII века хлебное обложение крестьян и сдача пушнины ясачными народами.
Как пашенные крестьяне Илимского уезда не раз просили заменить «провиант» денежной податью, так и «ясачные иноземцы» в течение нескольких десятилетий добивались права сдавать ясак не натурой, а деньгами.
Борьба за отмену ясачного натурального сбора является центральным вопросом истории местных народов Восточной Сибири в XVIII веке.
Правительство долго противодействовало попыткам и самих ясачных и местных властей самочинно заменять пушнину деньгами, но убедилось наконец в необходимости перевести натуральные формы платежа в денежные.
Не случайно замена денежным обложением натуральных платежей как крестьян, так и ясачных, произошла почти в одно и то же время.
Обложение ясаком складывалось на протяжении длительного времени, без учета действительного времени, без учета действительной платежеспособности отдельных родов и племен, нередко под влиянием случайных и скоропреходящих обстоятельств. Только этим можно объяснить значительное неравенство окладов ясака, например, у тунгусов, живших по р. Киренге и по р. Оке; первые платили в 1 ½ раза больше вторых. Еще более резкие колебания в окладах встречаются по другим уездам Восточной Сибири.
Обложение ясаком начиналось с достижения тунгусом (эвенком) 18-летнего возраста. Включение в окладные книги производилось или воеводой при переписях туземного населения, или шуленгами в промежутках между двумя переписями.
Полные данные о числе ясачных плательщиков, о размере оклада и действительной заготовке пушнины за 1721-1728 годы дает ведомость, составленная илимской воеводской канцелярией в 1729 году (Фонд 75, опись 2, арх. № 81, лл. 71-76).
На основании этой ведомости построена следующая таблица 94.
Таблица 94
Средний оклад на человека, выраженный в соболином числе, в начале этого периода составлял 2,6 соболя, затем снизился до 2,4 и, наконец, до 2,1 соболя.
Не все, показанные в ведомости тунгусы, заплатили ясак. Некоторые из плательщиков умерли или бежали, другие оказались неимущими или больными. В среднем из 402 обложенных ясаком тунгусов платило только 347 человек.
Процент взысканного ясака к общему окладу колебался в пределах 69-78% и в среднем за 7 лет (данных по 1721 году не имеется) составил 74,2%. Значит, 25,8% оклада ежегодно превращалось в недоимку.
Счет ясачных платежей велся по «соболиному числу», хотя в действительности ясак сдавался разного рода пушниной и частью деньгами. В среднем ежегодно уплачивалось в переводе на деньги по 711 руб. 34 коп., т. е. по 2 руб. 05 коп. с человека. Из общей суммы платежа 8 руб. 01 коп. вносилось деньгами. Несмотря на кажущуюся ничтожность денежной доли в общем платеже ясака, нельзя пройти мимо этого обстоятельства.
Внесение ясака деньгами дает ценное указание о том, что тунгусы имели какие-то обороты помимо казны и что по каким-то соображениям туземцы предпочитали часть платежей вносить деньгами.
Конечно, главная часть ясака выплачивалась в это время пушниной.
За указанные 8 лет в казну поступило ясака: соболей 115, лисиц 1006, волков 411, горностаев 1037, лосин и оленин 1270, прочих 124 и белок 186673.
Поступившая в 1729 году ясачная пушнина была оценена выбранными оценщиками Иваном Коморниковым и Парфеном Вологжаниным.
Результаты их оценки сведены в таблицу 95.
Таблица 95
Беличьи шкурки обычно оценивались по 21 рублю за тысячу. В таблице вычислены средние цены, около которых колебались цены отдельных партий. Например, цены на лисицу красную опускались до 70 копеек и поднимались до 1 рубля за штуку.
Предоставление свободы коренному населению в выборе форм платежа ясака (деньгами или пушниной) не только избавило бы тунгусов и бурят от обсчетов казной и ясатчиками, но и сделало бы ненужным посылку комиссаров и сборщиков ясака в улусы и стойбища.
Регламентирование цен на ясачную пушнину при развивающемся рынке являлось по существу неприкрытой эксплуатацией местных народов.
Вот почему правительство на протяжении всего XVIII века препятствовало замене пушнины деньгами.
Однако губернские и уездные власти, близко соприкасавшиеся с нуждами туземного населения, невольно, под давлением самой жизни нередко разрешали прием ясака деньгами. При этом они опирались на некоторые царские указы, изредка в прикрытой форме почти позволявшие такую замену.
Известный иркутский вице-губернатор Жолобов сбавил ясак в Нерчинске с тунгусов «без указу, собою», как расценивала его действия центральная власть. Он допустил также замену ясака деньгами, приказав платить по 1 рублю за соболя.
С точки зрения казны это было, может быть, тягчайшим преступлением из всех правонарушений Жолобова, обстоятельством, решившим судьбу иркутского помпадура.
Сибирский приказ по этому делу послал иркутскому вице-губернатору Плещееву, сменившему Жолобова, следующее распоряжение Сената: «ея императорское величество всемилостивейше указала — Сибирской губернии в Ыркуцкой правинцыи соболиные зборы с ясашных людей попрежнему брать собольми. А деньгами за соболей не брать» (Фонд 75, арх. № 558, лл. 94, 99, 101-108).
Так, «всемилостивейше» ясачные народы были лишены права платить ясак деньгами.
Но местное туземное население продолжало настойчиво борьбу против ясака.
13 селенгинских ясачных родов в 1737 году подали в иркутскую провинциальную канцелярию челобитную о замене ясака деньгами. Заявление достигло Сибирского приказа, Сената, Кабинета и породило обширную переписку. Восторжествовало мнение Кабинета, отраженное в указе Сената от 26 ноября 1739 г.: ясак с 13 родов собирать по-прежнему, а где мало зверей — брать за соболя по 3 рубля.1
Оплата деньгами ясака, столь серьезно встревожившая правительство, занимала ко времени опубликования приведенного указа уже довольно значительную долю. Даже в глухом Илимском уезде денежная оплата, например в 1735 году, составляла по Братским ясачным волостям 41,8% к соболиному окладу, по Нижне-Илимской волости — 25,5% (Фонд 75, опись 2, арх. № 22, лл. 1-34).
По такой же книге 1737 года сбор велся уже только пушниной (Фонд 75, опись 2, арх. № 22, лл. 1-18).
Наряду с отменой права местных народов сдавать ясак деньгами последовали указы о запрете купцам вести скупку пушнины. Сенатским указом 8 февраля 1740 г. Купцам был запрещен даже въезд в иноземческие улусы: «для покупки мяхкой рухляди никому, как приезжим, так и сибирским купцам, по татарским и других ясачных народов деревням и улусам ездить наикрепчайшее запретить и торговать не велеть» (Фонд 75, опись 2, арх. № 325, л. 21).
Через 2 года, 24 ноября 1724 г., Сибирский приказ подтвердил сенатское распоряжение: «российским и внутренним сибирским купцам и никакого чина людем мягкой рухляди, ни дорого ни дешево, ни под каким видом чтоб не продавали, а купцы не покупали» (Фонд 75, арх. № 1065, л. 25).
Несмотря на запрещение перекупщикам появляться в ясачных зимовьях и улусах, туда безостановочно стремились проникнуть ловкие дельцы, правдами и кривдами обиравшие туземцев. Например, в начале 1763 года в усть-кутскую приказную избу поступили сведения от тунгусов, что они были летом 1762 года «близ жилья Каемонской деревни в своих улусах» и к ним приехал илимский разночинец Иван Скуратов «для продажи вина... и за то проданное вино брал и сильно (т. е. насильно) грабил и обирал братию ж нашу, ясашных иноземцов, во-первых, белкою, а потом и камысами и оленьми и лопотию»2 (Фонд 75, опись 2, арх. № 1024, л. 4).
Все попытки изолировать ясачных от проникновения посторонних людей, как изолируют скот в загородках, не приводили к успеху. Пока казна выдаивала одни племена и роды, где-нибудь в углу уже таился пришелец и занимался тем же делом, что и казна. Вспугнутый в одном месте, он, если его не успевали захватить, появлялся в другом углу, и как следствие его соприкосновения с ясачными являлись шуленги и предлагали казне деньги вместо пушнины.
Вместе с тем не прекращали издаваться указы, подтверждавшие запрещение купцам появляться в ясачных волостях. Например, 26 сентября 1765 г. иркутская губернская канцелярия разослала указ, что «комиссия о расположении в Сибирской губернии вновь ясака и о протчем» велела «накрепко смотреть, чтоб к подострожным баунтовским и ангарским тунгусам и ко всем ясашным иноверцам в их урочища для промыслу зверей никто руския разных чинов люди, а особливо к ангарским и баунтовским, живущим по Лене реке — Витимского, Чечуйского, Киренского острогов и деревень — Пеледуйской, Коршуновой, Сполошной и других мест. ни под каким предлогом не въезжали и чрез то оных тунгусов в разорение и к платежю в казну... ясака в несостояние не приводили» (там же, л. 19).
Не успели разослать этот указ, как от курейских тунгусов поступили заявления, что «ведомства города Илимска и Киренского острогу крестьяне выезжают (в ясачные волости) и опромышливают зверей». Об этом стало известно «о расположении в Сибирской губернии вновь ясаков и о протчем комиссии», которая подтвердила распоряжение сибирского губернатора Чичерина — бить таких промышленников кнутом (Фонд 75, опись 2, арх. № 1131, л. 1). На основании этих разъяснений крестьян
обязали дать подписки, что они не будут ездить в ясачные волости (там же, лл. 21-23).
Получая многочисленные сведения о тяжелом положении ясачных, о злоупотреблениях местных властей, правительство поручало отдельным лицам и комиссиям проведение следствий по заявлениям ясачных, но не давало права своим уполномоченным затрагивать коренные вопросы жизни местных народов.
Именно такой указ был подписан Елизаветой 20 июля 1748 г. и затем отпечатан 8 августа в сенатской типографии. «Известно нам учинилось, что в Сибирской губернии» разным народам и особенно камчадалам «чинятся обиды и разорения», — писалось в указе. О таких обидах поручалось «накрепко изследовать нашему полковнику Вульфу с прочими штаб-офицеры, которые имеют быть в Иркуцке и в других тамошных местах».
В особенности комиссия по иноземческим делам должна была расследовать заявления о взятках, а также изъять все кабалы и обязательства, выданные ясачными. Впредь предписывалось никаких писем на иноверцев и новокрещенных не писать.
Все письменные сделки с ясачными отныне должны были записываться в книги и свидетельствоваться старшинами, если ясачный был неграмотен (Фонд 75, арх. № 1608, л. 72).
Но лишь в апреле 1749 года Сенат утвердил назначение в Сибирь полковника Вульфа и еще 3 офицеров (Фонд 75, арх. № 1693, л. 220).
По предложению Вульфа в 1750 году производится широкая перепись ясачного населения. В Илимском уезде эту работу выполнил, как отмечалось, П. Литвинцев. Его перепись важна не только тем, что она содержит много материалов о численности ясачного населения, но и тем, что он сам дал обстоятельную оценку экономического положения тунгусов и бурят. П. Литвинцев хорошо знал жизнь илимских ясачных, с сочувствием относился к их положению и добросовестно провел сложную работу по переписи туземного населения.
Вот к каким выводам пришел П. Литвинцев: «А по усмотрению моему вышеобъявленные ясачные иноверцы... тунгусы — люди самые бедные и скучные и никакого скота и живота не имеют. А вместо лошадей и скота, по заобычайности своей, а особливо по природе. самое малое число имеют оленей, на которых в лесные и каменистые места для звериного промыслу ходят и юрты свои возят, и то разве изо всех тунгусов одна треть. А протчие за совершенною своею скудностию тех оленей не имеют. Они ж жилищами обитают в лесных и каменичтых и русским людем незнаемых местах, переходя с места на место, а не так как кочюющия братцкие иноверцы — на степях и хлебородных местах». Далее Литвинцев отмечает, что если тунгусы зверя не упромыслят, то отходят в такие места, где и сыскать их невозможно. «К тому ж в нынешних летех против прежних лет зверя весьма умалилось». Литвинцев приходит к заключению, что «по такой их самой бедной скудности. положенного на них ясаку, яко-то от пяти до четырех, до трех, до двух соболей никак им ежегодно исправно выплачивать неуповательно». Поэтому он предлагает убавить ясак до одного соболя на человека, ценою не ниже двух рублей и допустить замену соболей другой пушниной. При этом он предлагает расчет нового ясака, размер которого он устанавливает в 351 соболя, т. е. на 229 соболей меньше прежнего оклада.
Предложение Литвинцева не свободно от противоречия. Уменьшение оклада, несомненно, преследует цель облегчить обложение туземцев. Но повышенная зачетная цена на соболя повлекла бы при сохранении цен на другую пушнину к некоторому увеличению ясака, так как практически ясак соболями почти не сдавался. Литвинцев сам пытается предложить повышение цен и на другую пушнину, например, на белку до 3 коп. за шкурку. Но и при такой поправке пришлось бы сдавать за одного соболя 70 белок вместо 50. Значит при уменьшении ясачного платежа с 2 до 1 соболя на человека пришлось бы сдавать 70 белок вместо 100, или меньше только на 30%.
Порочность системы обложения ясаком проявлялась и в неизбежной, можно сказать, обязательной недоимочности.
Расчисленный на тунгусов оклад ясака оставался неизменным до тех пор, пока не проводилась очередная перепись. Но за это время многие ясачные выбывали из числа плательщиков, кто по старости и болезни, кто вследствие смерти, кто из-за переезда в другие края или перехода к земледелию. На выбывших и престарелых продолжали ежегодно начислять установленный ясак и записывать его в недоимку.
Так как обложение было личным, а не родовым, то, следовательно, нельзя было перелагать ясак с одних плательщиков на других, вследствие чего накопление недоимок делалось необходимостью, своего рода закономерным, «нормальным» явлением.
Поэтому время от времени следовало списывать недоимки.
Указом Сената от 3 июля 1755 года была сложена задолженность нерчинских тунгусов «для их нынешняго [бедствия] от упадку скота». Этот указ пошел «по секретной комиссии», как значилось на самом документе.
На основании этого указа илимская воеводская канцелярия стала собирать сведения о недоимочности подведомственных ей тунгусов как обоснования для ходатайства о списании недоимок.
По улусам и стойбищам снова поехал Петр Литвинцев, который учел по всем 5 ясачным волостям 364 плательщика. При этом был установлен размер недоимок за 1747-1754 годы в размере 604 соболей.
Из 126 недоимщиков оказалось умерших 15 человек, больных 44, отлучившихся 10, «не сыскано» 16, «ясаку промыслить не могли и в улове зверей за скудностью не имелось» — 35, ушел в рекруты за крестьянина — 1, под судом состояло — 2, «написан двоекратно» — 1, «явился противен и ясаку не дал неведомо для чего» — 2 человека.
Илимская воеводская канцелярия послала в Иркутск сводку безнадежных недоимок, достигавших 505 соболей. Свое мнение о невозможности погашения этой задолженности она объясняла тем, что недоимка числилась главным образом на умерших и больных, а также «за малоимением в улове зверей... Оттого, что каждогодно зверь выпромышливается, также отшатился в дальние места». Кроме того, воеводская канцелярия отметила, что «здешние иноверцы живут в немалой скудости» и что многие из них уходят «един по единому в дальнейшия пустыя и незнаемые российскому народу места».
В заключение воеводская канцелярия признавалась, что она взыскать недоимки «твердой надежды не полагает» и что необходимо «упомянутую всее доимку ко удовольствию ясашных иноверцев, как и прежде бывало, сложить» (Фонд 75, арх. № 2188, лл. 56-99).
Манифест 1763 года о переписи ясачных не давал никаких указаний о важнейшем вопросе, который ставился самой жизнью — о размере ясака и формах платежа.
Указ провинциальной канцелярии от 14 декабря 1764 г. полностью отразил затруднения местных властей, возникшие при толковании манифеста.
Иркутский вице-губернатор Сумароков признается, что иркутская провинциальная канцелярия встретила затруднения в разрешении важных вопросов, касающихся ясачных, и обратилась 24 июля 1763 г. В Сибирский приказ, прося «повелительного... указу — со оных ясашных иноверцов за неупромыслицею соболей и лисиц, не повелено ль будет брать деньгами». При этом провинциальная канцелярия предлагала оценивать соболя по 3, а лисицу по 2 рубля. Но ответа от Сибирского приказа не последовало.
В указе Сумарокова делается ссылка на сенатский указ от 16 октября 1755 г. о сбавке ясака с нерчинских тунгуов, согласно которому было велено собирать не более 2 соболей с человека. Тункинские, верхоленские и култуцкие ясачные писали в Сенат об уравнении их платежа с нерчинскими, но ответа не получили. А если не уравнять илимских тунгусов с братскими, то «только будет числиться суммою оклад велик, а собрать того с них в казну сполна ласкою и приветом. за оказанною их бедностию никоими способы нечаетельно. А ежели ш взыскивать жесточью и крепким подтверждением, то оне могут разоттись все по незнаемым дальнейшим лесным местам, что и сыскать их будет трудно» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1094, лл. 35-40).
Как же использовали губернские власти данные переписи, которая производилась, как уверяли указы, «для облехчения», «для удовольствия» ясачных, «как они после и усмотреть могут»?
Ответ на вопрос, очень близко касавшийся жизненных интересов туземного населения, можно получить, сопоставляя размеры обложения ясаком, установленные до и после переписи.
В 1750 году было наложено ясака на 374 действительных плательщика в пересчете на деньги — 609 рублей. Согласно переписи 1766 года илимская воеводская канцелярия, принимая во внимание уменьшение числа плательщиков до 317 человек, определила размер платежа в 494 рубля, а комиссия в Иркутске, на которую возлагалось справедливое установление окладов для «бедных и безгласных ясашных», повысила число плательщиков до 339 человек и решила: «А ныне обложены за непромыслицею зверей деньгами, и платить будут со своего уезду по тысяче по семнадцати рублев».
Значит, обязательная сдача ясака пушниной отменялась, а денежный размер обложения удваивался: каждый ясачный плательщик должен был теперь платить в казну по 3 рубля (там же, лл. 346-347).
Так пала азиатская форма эксплуатации местных народов российской казной.
Ясачные могли теперь вносить ясак в казну деньгами или пушниной, по своему выбору. Купец получил свободу действия.
Старая задолженность по ясачному сбору была заморожена. Взыскание ее стало малонадежным делом.
За 1742-1765 годы накопилось по 4 ясачным волостям недоимок 1708 соболей.
Но и перевод ясака в денежную форму лишь немного улучшил сбор платежей в казну. В 1768 году поступили доношения от трех ясачных волостей о причинах неполного сбора ясака. Шуленга Киренской, Хандинской и Усольской волости сообщил, что собрано 64 рубля, а недоимок осталось на 275 рублей, «за неимением в ближних около их кочевий лесах зверей и за ушествием зверей в даль и незнаемые места, к тому ж и за упадком их собственных оленей и собак». Шуленга Нижне-Илимской ясачной волости собрал ясака на 60 рублей, в недоимке осталось 54 рубля «за неуловом в лесах белки и других зверей. К тому ж многие ясачные пришли в крайнее раззорение и убожество... А паче того, заложить и продать из домашних пожитков нечего». Шуленга ВерхнеИлимской волости собрал ясака на 115 рублей из 126-рублевого оклада и дал такое же объяснение причин недоимочности, как и его собрат из НижнеИлимской волости (Фонд 75, арх. № 3098, лл. 192, 195, 197).
В 1771 году было собрано из окладов, установленных в 1766 году корнетом Полянским в размере 1017 рублей, только 401 рубль (Фонд 75, арх. № 3243). Данные о сборе денежного ясака по отдельным волостям за 1771 год приводятся в таблице 96.
Таблица 96
Значит, в 1771 году было собрано менее 40% ясачного платежа.
Имеются указания, что в предыдущем году ясачные болели оспой: «многия плательщики находятся в болезни, называемой оспа. Немалое число померло» (Фонд 75, опись 2, арх. № 1244, лл. 2-3).
Недоимочность ясачных влекла посылку в улусы «понудителей» из воеводской канцелярии. Солдат городовой команды Иван Курбатов получил 27 февраля 1773 г. предписание илимской воеводской канцелярии направиться в Киренскую, Хандинскую и Усольскую волость для взыскания недоимок. Он должен был «шуленг понуждать неослабно, не приемля от оных ни малейших отговорок». Курбатову было велено привезти в Илимск шуленгу, чтобы тот объяснил причину слабого взыскания ясачных платежей, «и с ним лутчих тунгусов, по пяти человек (от рода)». За волостью числилось недоимок: «рухлядью» с 1744 по 1766 год «по цене» на 375 рублей, денежных недоимок с 1767 по 1771 год — 91 1 руб. 05 коп. и за 1772 год — 134 руб. 30 коп., всего, следовательно, на 1420 руб. 35 коп., что составляло более четырех годовых окладов.
Через 3 месяца Курбатов сообщил, что взыскал только 40 рублей с одного шуленги, а «других не явилось». Он послал за ними нарочных, но не знает, что делать, если они не приедут (Фонд 75, опись 2, арх. № 1371, лл. 23, 31).
Посылка «понудителей» приводила к насилиям над местными народами.
Так, казак Рыбников, посланный в ту же Киренскую, Хандинскую и Усольскую ясачную волость незадолго до выезда туда Курбатова, «чинил», по сообщению шуленги, «немалые обиды, притеснения и немалые налоги». Он избрал и такой прием: «почасту зазывал (шуленгу) в кабак, опивал и заставлял брать (вино для казака), проговаривал: хоть платье с себе пропейте, а ево, Рыбникова, вином пойте». Казак заставил одного тунгуса продать «стрелебной лук за двадцать за пять копеек». Но этого ему показалось мало и он взял у шуленги 50 копеек казенных денег, связал одного ясачного, требуя с него рубль денег.
Шуленга просит, чтобы «тот Рыбников [был] взят в Илимск, ибо он весьма всем страшен, чтоб ево впредь за понуждением ясака не посылать, но определять смирных, кои бы ясашных народов не только увечили, но и не угрожали, чтоб к збору ясака собирались и с охотою вносили б в казну платеж. А таких распуженых человек до восьми, не знаю где взыскать» (там же, лл. 57-58).
Недаром Курбатом сообщал в Илимск, что шуленги к нему не едут.
По окладной ясачной книге Илимского комиссарства 1783 года размер обложения, установленный в 1766 году, не изменился, но число плательщиков заметно увеличилось: оклад составил 678 рублей, плательщиков числилось 458, значит, на одного плательщика в среднем падало 1 руб. 48 коп.
В этом году почти весь ясачный платеж был взыскан полностью. Но 27 душ перешло вместе с наложенным на них платежом в Балаганский острог (Фонд 2, арх. № 729, лл. 1-3).
В конце XVIII века правительство попыталось вернуться к частичному взносу ясака натурой. Сенат 12 февраля 1797 г. объявил, что ясачные народы, с котрых ясак до 1785 года собирался лосиными кожами, должны и впредь вносить ясак лосиными и оленьими кожами, а не деньгами (Фонд 9, арх. № 176, л. 188).
Замена натурального ясачного сбора денежным означала падение феодальной эксплуатации государством ясачных народов Сибири. Развитие денежных отношений разрушило средневековые азиатские перегородки, отделявшие хозяйство ясачного от внешнего мира, от рынка, заставило государство отказаться от дани, собиравшейся им с подвластных народов Сибири и открыло двери для эксплуатации их купеческим капиталом.
Отныне государство поведет заготовку мехов через скупщиков-торговцев, уступив им львиную долю дохода.
Ясачные народы, освободившиеся от обязательных поставок пушнины, могли легче переходить к земледелию. Этот переход становился неизбежным в тех местах, где земли ясачных перемежались с полями русских хлебопашцев.
1Фонд Сената № 248, опись 20, арх. № 25/1368, лл. 1001-1049.
2Слово «лопоть», т. е. верхняя одежда, встречается и теперь в говорах старожилов-сибиряков.
<< Назад Вперёд>>
