Слово и дело
Всякий, сказавший «слово и дело», немедленно арестовывался. В воеводской канцелярии у него должны были только узнать, по какому пункту он делает заявление и затем тотчас же отправить в Иркутск для дознания. Все лица, на которых делалось заявление, также подвергались аресту и отсылке для расследования. Ложные заявления жестоко преследовались.
Всего было 3 пункта, относившихся к важнейшим государственным преступлениям, по которым принимались подобные заявления: «1) ежели ето за кем знает злое умышление на здоровье наше, императорского величества, 2) о измене, 3) о возмущении или бунте» (из указа Петра II от 31 мая 1727 г.).
Несмотря на то, что в Илимске невозможно было умышлять на жизнь царя или с изменническими намерениями вступать в связь с иностранцами, в илимскую воеводскую канцелярию подавалось немало заявлений о «слове и деле». Спрос родил предложение.
Главный мотив, заставлявший людей говорит заведомо лживые вещи — личная месть. Если заявитель надеялся, что при дознавании ему удастся вытерпеть пытки, которые являлись непременной частью судопроизводства по таким делам, то оговоренное лицо почти неизбежно подвергалось самому суровому наказанию.
Но, поскольку заявитель решился на такой ужасный шаг, как донос по любому из трех пунктов, он должен был решиться идти и на пытку, так как в случае отказа от выставленных им обвинений ему грозило неминучее и бесчеловечное наказание.
В большинстве случаев не хватало сил перенести пытки, и заявители становились жертвой своей душевной низости и телесной слабости.
Крестьянин деревни Громовской Петр Филипов сказал «слово и дело» на братского приказчика, старосту и двух писчиков. На допросе он заявил: «в то время был мертов пьян», вины ни за кем не знает. Иркутская провинциальная канцелярия по этому делу 17 мая 1737 г. постановила: за ложное показание вырезать у Филипова ноздри, бить его кнутом и сослать в Якутск на вечную работу (Фонд 75, арх. № 740, лл. 6-11).
Еще двое были биты: крестьянин Орленской слободы Чиин, сказавший спьяна на себя «дело» ложно (бит кнутом) и крестьянин сын Широковских, назвавший своего односельчанина изменником (бит плетьми). Канцелярская машина равнодушно отпускала те порции наказания, какие предусматривались указами, не беря на себя риска разбираться в столь шатких и опасных делах.
Под «государево слово и дело» стали подводить всякую мелось, боясь, что за утайку государственных преступлений виновных ждет тяжелая кара.
На двух крестьянских детей было сказано, что они подмешивают в вино воду, на приказчика заявляют, что он присвоил штраф, собранный с крестьян.
Дмитрий Лаптев сообщил 12 января 1739 г. илимской воеводской канцелярии, что один из рабочих его команды, ссыльный распопа Львов, сказал «в пьянке» «слово» на приказчика Усть-Киренского острога, но при допросе отказался от обвинения. Лаптев просит наказать распопу и вернуть его в команду, «понеже он в работу быть годен». Как водится, дело передается в Иркутск, откуда последовало обычное решение — бить распопу кнутом нещадно и вернуть Лаптеву (Фонд 75, арх. № 924, лл. 3-11). Едва распопа был наказан в Илимске, как он, видимо, устрашась работы в Камчатской экспедиции, донес на «иноземца» Шароглазова, будто тот сказал «слово» на другого «иноземца». На этот раз началось громадное следствие (там же, лл. 12-112), которое закончилось в августе 1740 года: за ложное доношение распопу бить кнутом и, вырезав ноздри, послеть в Охотск в вечную работу.
В 1740 году было еще бито кнутом много людей.
Илимский служилый человек Иван Толстоухов донес на двух служилых людей, но вскоре отказался от обвинения: «оное я учинил в безмерном пьянстве, по злобе такой, что... Караулов не додал за работу мне денег рубля двадцати копеек». Когда Толстоухова пытали, он стал впутывать других людей и запутался сам. Наконец, через 5 месяцев следствия, связанного с беспрерывными мучениями, Толстоухов покаялся во лжи. Из Иркутска последовало распоряжение: бить кнутом и сослать в Нерчинск «на серебрянные заводы в работу вечно». Вместе с тем иркутский губернатор Лоренц Ланг указал илимскому воеводе, что он мог легко проверить, правильно ли заявление Толстоухова о воровстве хлеба. Ведь стоило произвести учет, а не затевать необоснованных пыток. Доносителя наказали по всем правилам: «бито кнутом по спине тртцать ударов» (Фонд 75, арх. № 982, лл. 5-27).
Когда уличенного в воровстве ссыльного Жемчугова стали допрашивать об обстоятельствах дела, он вдруг показал сразу по 1, 2 и 3 пунктам «слово и дело» на воеводу Кандратьева, на разночинца Артамонова и на посадского Сумкина. Громоздкое дело направляется в Иркутск (там же, лл. 29-58). Достойно упоминания и то, что этот вор и клеветник избавился от наказания тем, что подал заявление о зачислении его в палачи.
Казачий сотник Михаил Анцыферов, исполнявший должность полицеймейстера в Илимске, был в ссоре с воеводой и сказал однажды в разговоре с Григорием Курбатовым, что забунтует, если Кондратьев останется воеводой.
Курбатов донес, и Анцыферов, окованный в ножные кандалы, отправился под караулом в Иркутск. Там его били кнутом и отправили обратно, выдав подорожную. Так полицеймейстер съездил в губернский город и вернулся к исполнению своих обязанностей (там же, лл. 59-73).
В гнусную сеть доносов попадают не только рядовые, честные люди. В ней запутываются и проходимцы, вроде Курбатова. Как он заставил полицеймейстера съездить в Иркутск — только что излагалось.
Через несколько месяцев, в ноябре 1740 года, он сам оказался замешанным другими любителями доносов в следственное дело о политических преступлениях. Громадный материал, на 100 страницах направляется в Иркутск по делу о Григории Курбатове и его сыне (там же, лл. 146-197 и арх. № 1017, лл. 605-618).
В разгар преступной игры на политических преступлениях пришел печатный указ Елизаветы от 17 апреля 1742 г., отменявший указ Анны Иоанновны о наказании лиц духовного звания по «слову и делу» наравне с светскими лицами. Отныне бело велено у священнослужителей ноздрей не рвать, а самих их в Сибирь не ссылать. Это было наибольшее милосердие, на какое оказалась способной дочь Петра I.
Такие же ложные, пустые заявления стекались в илимскую воеводскую канцелярию на протяжении всего 1742 года.
Поступил донос, что приемщик продал 27 пудов государева хлеба. Следствие выяснило, что приемщик отпустил эти 27 пудов служилым людям из своего хлеба. Доносителя было велено бить плетьми, а приемщика «за привосокупление своего провианта к казенному» — бить батоги и отпустить (Фонд 75, арх. № 1055, лл. 145-175).
Били плетьми Ядрихинского за то, что он не помнил — говорил ли он в пьяном виде «государево слово» за собой или не говорил (там же, лл. 176-193).
Несколько дел по клеветническим изветам возникло и в 1743 году. Били ссыльного, дав 20 ударов кнутом за ложное «слово и дело» (Фонд 75, арх. № 1126, лл. 117-129). Били плетьми и отпустили еще двух, посадских (там же, лл. 134-153). Били выборного писчика Нижне-Илимской слободы за то, что они принимали заявление о секретном деле от пономаря и дьячка (Фонд 75, опись 2, арх. № 351, лл. 20-21).
Подканцелярист Кочергин пожаловался в ноябре 1744 года на копеиста Хлебникова, что то зазвал его в гости, а потом драл за волосы и сказывал за ним «дело». Хлебникова, неповинного в приписанном преступлении, били плетьми и взяли с него подписку, что он обязуется «безмерно до пьяна не упиваться и драки не чинить и никаких продерзостей не чинить» (Фонд 75, арх. № 1223, лл. 167-182).
Позорные дела 1740-1744 годов надолго отбили желание и у жителей и у властей играть в политические доносы.
Но, хоть и изредка, привлекаются и после того некоторые служилые люди «по секретному делу». Был бит в 1747 году подъячий братской приказной избы Василий Березовский и т. д.
Подканцелярист Яков Бекетов, сидя в тюрьме, «крычал необычайно и показывал за ассесором и города Илимска воеводою... Своитиновым подозрение». Доносителя направили в Иркутск (Фонд 75, опись 2, арх. № 474, л. 126).
Бывший целовальник показал на кого-то «слово и дело». Когда его привели «в судейскую камору», то воевода увидел мертвецки пьяного человека. Его отправили выспаться, но, видимо, и на следующий день он молол всякую чепуху, говоря, что знает за приказчиком «слово и дело по первому и второму пунктам». Несмотря на нелепость обвинения (покушение на убийство царя и измена), его, свидетелей и обвиняемого заковывают и везут в Иркутск. Но оттуда быстро отпускают свидетелей, попеняв илимскому воеводе за допросы пьяного (Фонд 75, арх. № 2630, л. 70). Доноситель все-таки был в Иркутске бит плетьми (Фонд 75, арх. № 2632, лл. 7-8).
По указу из Иркутска от 26 февраля 1762 г. били илимского посадского, показавшего на двух канцеляристов по 1 и 2 пунктам (Фонд 75, опись 2, рах. № 954, л. 38).
Названный указ из Иркутска, присланный незадолго до упразднения Тайной канцелярии с ее пресловутым делопроизводством по «слову и делу», оказался в Илимске последним словом и последним делом этого дьявольского института.
Печатным манифестом 19 октября 1762 г. была упразднена Тайная канцелярия: «повелеваем Тайной розыскных дел канцелярии не быть и оную со всем уничтожить». Дела ее передавались в сенатский архив. «Ненавистное изражение, а имянно — слово и дело, не долженствует значить от ныне ничего и мы запрещаем не употреблять онаго никому» (Фонд 75, арх. № 2700, лл. 4-5).
Царская власть, сама создавшая по своему облику и подобию всероссийский застенок, теперь демагогически обращалась к населению с осуждением своего исчадия.
<< Назад Вперёд>>
