По окончании маневров вошли в обширную бухту Носи-Бе, стали посреди нее на большой глубине, в чудно прозрачной воде ярко-синего цвета, в месте, указанном по диспозиции. Кроме нашего многочисленного флота здесь стоят еще французские канонерка и две миноноски. С «Суворова» привезли много почты. Наконец-то!
2 февраля. Обмен визитов. Мне пришлось побывать на «Светлане», броненосце «Орел», вспомогательных крейсерах «Терек», «Урал», «Анадырь», «Кубань» и на госпитальном судне «Орел»; здесь я увидал свое медицинское начальство, флагманского врача Я. Я. Мультановского.
Плавучий госпиталь оборудован превосходно. Яков Яковлевич сразу огорошил меня вестью, что, по всей вероятности, я буду переведен на «Аврору» старшим вместо М. М. Белова, списанного по болезни на родину. На «Изумруде» меня заменит младший врач «Авроры» А. М. Бравин, а с эскадрой Небогатова27 прибудет и на «Аврору» младший врач. Не зная радоваться или печалиться этому предложению, я смолчал.
Вернувшись домой, застал приглашение к обеду в кают-компанию крейсера «Жемчуг». Кают-компании «Изумруда» и «Жемчуга» сдружились еще на Невском заводе во время постройки и теперь встретились братски.
Эскадре Рожественского у мыса Доброй Надежды пришлось вынести жесточайший шторм. За два месяца стоянки у берегов Мадагаскара, давно уже не получая писем и газет, все страшно извелись; об участи нашего «Догоняюще-отстающего» отряда не было ничего известно с самой Суды. Эскадра сидит без гроша денег (банков здесь нет, разменять кредитивы негде) и без сапог — запасных в порту Императора Александра III не дали, а старые давно износились. Не так-то легко и прокормить 18 000 человек. Запасы замороженного мяса на специальном пароходе «Эсперанс», вследствие порчи рефрижератора, протухли. Туши, выброшенные в большом количестве в открытое море, принесены обратно течением и плавают по всему рейду, застревают у берега, заражая воздух зловонием.
Настроение на эскадре не из важных. Все злы. Пишутся громовые приказы. Рожественский постарел на 20 лет, а теперь, говорят, серьезно болен, адмирал Фелькерзам тоже. О выходе «самотопов» Небогатова уже известно. Радости мало.
На «Анадыре» вследствие плохой изолировки большой паровой трубы, проходящей через угольные трюмы, произошло самовозгорание около 1000 тонн угля. Посылаются люди со всех судов для разгребания угля и перегрузки его по остывании при помощи барказов на другие корабли. Этой работой заняты уже несколько дней.
5 февраля. На «Изумруде» два тяжело больных офицера. Один из них списывается вовсе с эскадры, другой, старший инженер-механик, начавший кашлять кровью, не хочет и слышать об этом. «Все равно», — говорит, — «и так скоро помирать». Милейший Александр Данилович Семенюк в бою блестяще выполнил свой долг; несколько месяцев спустя, надорванный трудностями и лишениями похода, он умер от скоротечной чахотки. Не так-то легко далось это плавание. Громадное большинство офицеров эскадры до сих пор еще платится своим здоровьем за понесенные труды; то один, то другой выбывает из строя.
Мне на «Аврору» предложено вторично. Я сильно колеблюсь, стараясь предугадать свою судьбу.
Где лучше погибать? На «Изумруде» или на «Авроре»? Почем знать! Отказываюсь. Жаль покинуть судно, в постройке которого я принимал деятельное участие, товарищей и команду, с которыми успел сродниться за полгода плавания.
7 февраля. Читаю вдруг приказ командующего эскадрой: «Судовой врач крейсера II ранга «Изумруд» назначается старшим врачом крейсера I ранга «Аврора», N. назначается младшим врачом крейсера I ранга «Аврора»... с оставлением на госпитальном судне «Орел» в распоряжении флагманского врача».
Вот оригинальный и неожиданный приказ. Я буду нести двойные обязанности, a N., помимо своего содержания плюс содержание от Красного Креста, будет получать еще морское довольствие младшего врача с «Авроры», ничего ровно на ней не делая. Очень мило.
Откланявшись командиру, обняв товарищей, простившись с командой, отваливаю на вельботе от борта «Изумруда» и долго продолжаю оглядываться на красивый стройный крейсерок, ныне ставший мне родным.
Итак, жребий брошен. Участь «Авроры» — моя участь. Вельботные особенно лихо налегают на весла. Крейсер «Аврору»28 легко узнать издали по трем высоким трубам, каких нет ни у одного из других судов. Четверть часа спустя я вступаю на его борт, являюсь командиру, знакомлюсь с офицерами.
Капитан 1 ранга Евгений Романович Егорьев известен всему флоту, как лихой и бесстрашный моряк, образцовый командир и милый собеседник. На меня он произвел сразу самое симпатичное впечатление. Офицеры крейсера молоды, энергичны, живут дружно и сплоченно. Чистота на судне, порядок — образцовые. Все это дело рук старшего офицера Аркадия Константиновича Небольсина, энергичного и неутомимого. Я быстро схватываю разные мелочи опытным глазом, и радуется мое сердце моряка. Первое впечатление от «Авроры» самое благоприятное. Команда веселая, бодрая, смотрит прямо в глаза, а не исподлобья, по палубе не ходит, а прямо летает, исполняя приказания. Все это отрадно видеть.
На первых же порах меня поразило обилие угля. Много его на верхней палубе, а в батарейной палубе еще больше; три четверти кают-компании завалены им. Духота поэтому нестерпимая, но офицерство и не думает унывать и не только не жалуется на неудобства, а напротив, с гордостью сообщает мне, что до сих пор их крейсер по погрузке был первым, брал первые премии и вообще на очень хорошем счету у адмирала.
Зато осмотр медицинской части привел меня в полное уныние... Лазарета нет. То, что было лазаретом, операционной, до самого потолка завалено мешками с сухарями. Аптека, правда, свободна от сухарей, но в ней из-за жары нельзя работать; ванной также нельзя пользоваться: крейсер загружен, сидит в воде по самые иллюминаторы; стоки гораздо ниже уровня воды, и последняя не вытекает, а напротив, хлещет из-за борта, а потому стоки запаяны.
— Где же больные? Где лазарет?
— Больных у нас очень мало, — утешает меня старший офицер, — а лазарет находится в батарейной палубе на рундуках.
Отправляюсь в батарейную палубу. На высоких рундуках, на которые и здоровому-то трудно влезть, ютятся рядом несколько лихорадящих больных, в соседнем отделении лежит рожистый. Мне объясняют, что переселение лазарета из жилой палубы в батарейную вызвано невозможной жарой и духотой в этих помещениях. В справедливости сказанного я убедился тотчас же при первом обходе.
13 февраля. Первые дни посвящены мною всецело ознакомлению с судном и с командой. Вот уже второй день я произвожу медицинский смотр. Что здесь за молодцы! Здоровые, стройные, так весело и бодро подходят, дают бойкие ответы. Заглянул в камбуз, в баню. Хорошо кормят, часто моют, умелое строго-разумное обращение так во всем и сказывается. Зато и по работе аврорская команда, говорят, первая на эскадре и пресамолюбивая — никому уступить не хочет.
Команды у меня теперь не 300, а 600 человек. Больных среди них действительно мало — на амбулаторный прием явилось не более 20 человек, в то время как на «Изумруде» больные просто одолели: последние месяцы по утрам являлось до 60 человек. Такое различие в состоянии здоровья команды «Изумруда» и «Авроры» объясняется тем, что «Аврора» плавает уже не первый год: люди привыкли, обтерпелись, загорели, обветрились, а изумрудцы большей частью молодые матросы и вдобавок только что с Невского завода, где они принимали участие в работах по постройке крейсера.
Перспектива очутиться в бою одним с 600 человек команды мне вовсе не улыбается. Впрочем флагманский врач уверяет, что N. назначен временно до прихода врача с эскадрой Небогатова. «У Вас обязательно будет младший врач; уже вторая телеграмма послана».
Отлично. Будем ждать. Мы так не торопимся, что младший врач может еще десять раз прибыть на частном пароходе.
Медицинский персонал на крейсере «Аврора» по своей численности больше такого же на «Изумруде». Фельдшеров — два, санитаров — четыре. Старший фельдшер Уласс во время моего первого дальнего плавания на броненосце «Сисой Великий» находился у меня младшим фельдшером. Санитары — молодцы. Все уже дослуживают срок своей службы.
Трудно примириться с лазаретом на рундуках, и я ломаю себе голову, стараясь что-нибудь измыслить. Очень жаль свой прежний лазарет на крейсере «Изумруд», небольшой, но сверкавший чистотой, белизной, с массой всяких удобств и приспособлений.
Я забыл сказать, что «Аврора» тот самый крейсер, которому не посчастливилось в Гулле — его расстреливали свои же суда. Команде было приказано лечь, а из боевой рубки засигналили всеми сигнальными средствами, имевшимися в распоряжении, зажгли так называемую «рождественскую елку», фальшфейера, лучи прожекторов пустили вверх. «Александр III» в это время как раз навел дула своих огромных 12-дюймовых чудовищ и готовился ахнуть по «Авроре» залпом, от которого ей был бы капут. Стрельба стихла. Попаданий оказалось всего пять, и два из них в каюту судового священника.
Пострадавших было двое. Священнику раздробило плечо, и он скончался при явлениях гангрены в Танжере. Матрос, раненный в ногу, поправился, но продолжать службу не мог и был уволен на родину.
Я видел следы пробоин. Один из 75-мм снарядов сделал в борту и трех переборках круглые отверстия, немногим больше диаметра снаряда. Словом, даже от 75-мм снарядов все судно пронизывается насквозь; брони, ведь, на «Авроре» нет.
Сегодня впервые слыхал наш оркестр, содержащийся на средства офицеров: очень недурен. По-моему это не роскошь, а необходимая вещь на больших судах, где команды иногда до 1000 человек. Музыка чрезвычайно благотворно влияет на настроение, меняет его, вызывает особый подъем. На «Авроре» даже и авральные судовые работы исполняются под звуки оркестра; играется быстрый веселый «янки-дудль», и в это время буквально вихрем взлетают на воздух тяжелые барказы, полубарказы, катера. Лихо работает команда! Под звуки своего аврорского марша аврорцы полезут куда угодно. Как жаль, что во время боя оркестр не может играть. Впрочем, за ревом орудий его все равно и не услышишь. Все-таки инструменты наши решено нарочно во время боя не прятать в безопасное место — почем знать, быть может, ко дну будем идти с развевающимися флагами под звуки гимна.
По моей просьбе помещение для лазарета оставлено там же в батарейной палубе, но увеличено вдвое, рундуки сломаны, убраны, на их месте размещены койки, переборки выкрашены белой краской.
14 февраля. Был впервые на берегу. Городок носит название Helleville. Это маленькая французская колония с 50 европейцами.
Шлюпки пристают к хорошему длинному каменному молу. У самого берега стоят вилла губернатора с лаун-теннисом, таможня, два сарая с угольными брикетами, полицейское управление, почта — телеграф в Диего-Суарес. В городе европейских зданий очень мало: католическая каменная церковь, небольшой крытый рынок, галантерейный магазин, маленький ледоделательный завод, госпиталь на 20 коек, община католических сестер милосердия (не помню какого ордена).
Кругом дивная растительность. Громадные манговые деревья усеяны плодами; последние валяются всюду на земле; едят их люди и куры, и утки. Чей-то белый конь, развалившись на траве, получил оранжевую окраску от раздавленных манго. Много пальм с кокосами, лимонных деревьев, папайи и других фруктовых, названия которых не знаю. Многие деревья цветут очень яркими цветами преимущественно красного цвета; зелень всевозможных оттенков; лианы, веерные пальмы, громадные деревья из породы кактусовых. Масса хамелеонов, меняющих свои цвета, всяких ящериц и маленьких пестрых птичек.
Население Helleville довольно разнообразно: французы, мулаты, негры, малайцы, индусы, персы, греки, евреи; есть даже и наш соотечественник — мрачный длинноволосый тип.
Туземное население города и острова составляют два племени: сакалавы и мальгаши; живут они в бамбуковых избушках на курьих ножках.
Поблизости от городка ванильные плантации, интересные для нас, никогда не видавших, как растет ванильный стручок. Это в сущности лиана, которая разводится на расчищенной земле тропического леса, но для ее произрастания нужно посадить одну породу деревца, на котором лиана эта хорошо культивируется.
С Мадагаскара вообще вывозится очень большое количество ванили; цена ее здесь — 10 рублей один кило (2,4 фунта). Кроме ванили экспортируется гуттаперча, эбонитовое дерево и, что курьезнее всего, мочала для подвязки европейских виноградников и плодовых деревьев. Это, конечно, не липовая мочала, а какая-то трава в обработанном виде, похожая на мочалу, только белее и мягче.
Днем, обыкновенно с трех до шести часов, когда разрешается иметь сообщение с берегом, маленький городок наполняется нашими белыми тропическими шлемами и костюмами.
Большей частью публика, выйдя на мол и поднявшись под ужаснейшим солнцепеком на крутую горку главной дороги, останавливается перед почтамтом, в крошечное окно которого подается бесчисленное количество писем и денежных переводов родным в Россию. Выстраивается целый хвост в ожидании очереди, которая настает не скоро. Покончив с этим, большинство направляет свои стопы в единственный здешний кабачок «Cafe de Paris», хозяин которого за месяц нашей стоянки наверное стал богатым человеком, так как дерет ужасные цены и каждую неделю повышает их. Чашка кофе — 1 франк 50 сантимов, бутылка пива — 3 франка и т.д. Такие же аховые цены и в мелких лавчонках, в сарайчиках, сколоченных на скорую руку. Аферистов собралось тьма, отовсюду понаехали.
Молодежь наша усердно изучает нравы местного черномазого населения и шныряет по узким переулкам, где благодаря редко гостеприимному обычаю можно зайти в каждый домик и свести знакомство с любой красавицей — мамашей, дочкой, кузиной. Обойти молчанием местных дам было бы прямо грешно. Ведь здесь бабье царство. Племена управляются королевами. Мне посчастливилось лицезреть ее величество королеву сакалавов, несомую в особом паланкине в сопровождении свиты фрейлин. Женщины сложены прекрасно: высокая грудь, тонкая стройная талия, походка замечательно гордая; замысловатая прическа, золотые украшения — серьги в ушах и носу; на руках и на ногах масса серебряных браслетов. Тело смуглое, темное, но не такое черное, как у негров. Вообще эта раса совсем не похожа на уродливых абиссинцев, сомали, негров. Костюмы вполне приличны и напоминают классические, тонкие хламиды самых пестрых цветов, в которые женщины очень красиво драпируются. Женщин всегда можно встретить у водопроводов группами с высокими глиняными сосудами-амфорами на плечах. Девушки до замужества пользуются полной свободой. Нравы вообще чрезвычайно просты и патриархальны...
Мужчины?... Их я что-то и не приметил. По-видимому, они в полном подчинении у своих половин.
Жизнь туземцев чрезвычайно дешева. Чистота в избушках прямо поразительная. Чужеземца встречают приветливо, но не назойливо. Детвора ласковая и не торопится выклянчивать сантимы.
С уходом эскадры Helleville опустеет, торговцы разъедутся, и жители заживут прежней идиллической жизнью. Желающим насладиться ею вдали от суеты мирской предлагаю мирный уголок Носи-Бе. Таких уголков на земном шаре теперь немного.
15 февраля. На эскадре частенько бывают похороны. Во время погрузки угля задохнулись от углекислоты два человека машинной команды «Бородино» в угольных ямах; один умер на берегу от солнечного удара; на «Урале» лопнувший гнилой топенант от погрузочной стрелы убил одного офицера, другого тяжело ранил29. Похороны сопровождаются известным церемониалом. Свищут: «Всех на верх!»; офицеры и команда выстраиваются во фронт.
От госпитального судна «Орел» отделяется и медленно идет траурный миноносец. На юте у него лежит зашитый в парусину покойник, убранный зеленью и цветами. Миноносец идет через эскадру, вдоль фронта судов, идет медленно, надрывая душу. С него доносится похоронное пение, а на судах по мере приближения начинают играть «Коль славен». Миноносец выходит в море, скрывается вдали; слышен одиночный пушечный выстрел — тело предано воде.
Печальный церемониал заметно действует на всех. Человек до 18 уже похоронено таким образом. «Команде разойтись», — свистят боцмана.
Церемониал кончился. За обедом гремит уже другая, веселая музыка, и тяжелое впечатление мало-помалу изглаживается.
Судовые и эскадренные ученья идут своим чередом. Дня на два выходили в море на маневры. С наступлением сумерек из опасения нападения миноносцев делают различные приготовления, тушатся огни, и мы проводим время наверху или задыхаемся от жары в каютах при задраенных наглухо боевыми крышками иллюминаторах (иначе виден свет).
Очень красивы ночные учения — отражение атаки миноносцев. Уже тогда все наверху. Миноносцы, стараясь проскочить и приблизиться к судну незамеченными, маскируются и пускаются на разные хитрости. Если это им удастся, судно считается взорванным.
Я часто хожу по крейсеру и прикидываю мысленно, где бы мне основаться во время боя. Крейсер пронизывается насквозь. Артиллеристы говорят, что тот борт безопаснее, который под огнем: его пробивает только снаряд, а на следующий борт летит уже со снарядом целая куча осколков, захваченных по дороге. Мой предшественник предполагал устроить боевой перевязочный пункт в батарейной палубе в церковном отделении. Ждем прихода транспорта «Иртыш», одного из крупнейших наших угольщиков, со свежими новостями. Обносились все невозможно. Запасные вещи подмокли, заплесневели, заржавели.
На крейсере много случаев малярии; появились эпидемические ушные заболевания; у всех тело покрыто тропической сыпью — чешется ужасно, не дает покоя ни днем, ни ночью; при наших условиях средств против нее нет; обтирания спиртом, одеколоном хороши, ну да на всех этого не напасешься.
На днях в Россию отправили транспорт «Малайю» и на нем 28 человек с острым туберкулезом.
Команды с судов стали урывать иногда время для рыбной ловли неводами. Делается это в целях освежения стола и составляет для всех большое развлечение.
Рыбы масса: иные похожи на сигов, сазанов; других команда называет чухонь; есть щуки, но большинство рыб исключительно тропического вида. Хотя здесь с самого сотворения мира никто их неводами не тревожил, но самые крупные из них страшно умны и при каждом заводе невода, заметив ловушку, выскакивают на большую высоту вверх и падают по другую сторону невода, что им и удается очень часто.
Какой только чертовщины не вытаскивается неводом: морской аббат, кот, собака, черт, пила-рыба — только ахает наша матросня, поражаясь фантазии природы. Много ядовитой рыбы, с пестрой, очень оригинальной и красивой окраской. Как доктору мне приходится разбираться в выловленной добыче — указывать годную для пищи. Мало-помалу у меня накапливается коллекция разного зверья, чему очень сочувствует командир, большой любитель природы. Команда тащит ко мне все. Купленный на африканском берегу в Габуне попка — премилое кроткое создание, которое целый день все, кому не лень, теребят. Репертуар у него самый обширный, память замечательная. Это большой друг кают-компании.
Затем есть целое стадо лемуров-полуобезьян, которые водятся только на Мадагаскаре. Один из них быстро приручился, общий забавник и баловень, ест все, особенно любит сардинки. Остальные — дикари, живут на реях — никак не поймать: на страшной высоте прыгают в воздухе со штага на штаг, а ночью всем стадом спускаются вниз воровать в буфете бананы и с визгом и хрюканьем удирают, если их настигнут на месте преступления.
Команда не может жить без собак; у нас их две: особенных талантов они, впрочем, не проявляют.
Инженер-механик К, завел себе пару оригинальных друзей — препротивных хамелеонов — самца и самку (на берегу их тьма), возится с ними, нежно ласкает, дрессирует: поднесет к мухе, и из пасти выбрасывается стрелой длинный тонкий язык — муха проглочена. Когда в каюту К. приходят посторонние, хамелеоны гневно надуваются, топорщатся, меняют цвета. Лемуры, долго враждовавшие с ними, в конце концов улучили-таки минутку и выбросили их за борт.
Нас одолели пруссаки — полчища их, легионы ходят днем и ночью повсюду голодные, злые, грызут одежду, сапоги, корешки переплетов, а по ночам выгрызают у спящих кусочки кожи на руках, на лбу. Видали ли вы когда-нибудь пруссаков-людоедов? Мы стараемся изводить их всяческими способами: ловим в стаканы, обмазанные внутри полоской масла. К утру стаканы полны, но вместо уничтоженных врагов появляются новые.
26 февраля. Наступила масляная. «Аврора» и тут в грязь лицом не ударила: офицерами была составлена интересная программа увеселений для команды.
В два часа началась торжественная процессия — шествие ряженых. Был, конечно, Нептун, клоуны, дикари разных племен. Два масляничных деда, недурно загримированных, хорошо исполняли свою роль на большой куче каменного угля, которым загромождена вся верхняя палуба. Были очень откровенные негры, то есть совершенно голые матросы, обмазанные свежей черной масляной краской. В процессии живейшее участие приняли, конечно, все судовые звери, но лучше всех была большая свинья, выкрашенная охрой, с синими ушами; она визжала и вырывалась, а вел ее магометанин Гамиджи, наш присяжный шутник и остроумец, каждое слово которого вызывало дружный взрыв хохота.
На баке были организованы специальные морские судовые игры. Большая часть этих довольно забавных и требующих ловкости игр в общем сводилась к тому, что какая-нибудь пара при самом неудобном для себя положении усердно тузила друг друга при хохоте окружающих. Давно уж мы не смеялись таким здоровым, беспечным смехом.
Затем последовал ряд небольших состязаний: стрельба дробинками из ружей, вытягивание силомера, бегание через марс, состязания в семафоре, дальномере, наводке орудий. В пять часов забегали наши катера, вельботы, барказы, полубарказы, шестерки; начались гонки на призы. По окончании их гребные суда поднимались, как всегда, под звуки веселого плясового «янки-дудль». Палуба горела под ногами, тали дымились, в несколько секунд как пушинки взлетали на воздух тяжелые барказы, а адмирал любовался в бинокль с борта «Суворова» на лихих аврорцев.
Вечером был спектакль на полубаке; крошечная сцена, талантливо расписанная мичманом Ильиным, изображала избу.
Около семи часов вечера все уже были на местах, то есть офицеры теснились на нескольких стульях, остальные зрители облепили все кругом тесного пространства, стояли на пушках, еще выше на скатанном тенте, стояли за бортом, держась за леера. Вдруг хлынул тропический ливень, пришлось удирать вниз. Дождь вскоре перестал и дал возможность закончить этот день согласно программе спектаклем и дивертисментом.
Накануне этого дня наша программа празднества была послана в штаб для утверждения. Сегодня вышел циркуляр, в котором программа эта приводилась дословно, и запрашивались командиры всех судов, позаботился ли кто-нибудь из них устроить какое-нибудь развлечение для команды.
Пришел давно ожидаемый «Иртыш». Из Либавы он вышел в 20-х числах декабря, и, как все россияне, вышел без копейки денег, но с кредитивом. В Сайде денег для своей надобности не принял. В Джибути хотел ждать прихода 3-й эскадры. Ревизора отправили за деньгами в Саид, но в это время «Иртышу» было приказано немедленно уйти в Носи-Бе. Теперь ревизор с деньгами должен ехать в Сайгон, где и будет ожидать нас. Интересно путешествие solo*19 с большим мешком золота30.
Из штаба ни одного письмишка. Подействовало это на всех убийственно. Я очень занят: уже теперь одному тяжеленько, что же будет дальше? Тормошат целый день, нередко и ночью. Приемы больных (масса с нервным сердцебиением), перевязки раненых, приведение своего хозяйства в порядок, осмотр запасов наполняют весь день. Набегавшись вдоволь по этажам наших палуб, к вечеру не чувствуешь под собой ног. Приедет ли на помощь мне младший врач, которого якобы телеграммой вызывали?
Чего доброго, останусь я один, во время боя буду разрываться на части, а ранят — буду перевязан фельдшером или вовсе останусь без медицинской помощи. Вот трагизм положения судового врача.
Чувствуя, что по временам необходимо развлечься, спасаясь от лютой хандры, я удираю на берег на охоту: одеваю костюм цвета хаки, шлем, беру фляжку с водой и лимонным соком, принимаю облатку хинина (не лишняя предосторожность). Без тяжелых ботфорт нельзя — приходится лазить по болотам, да и змей страшновато. В провожатые охотно идут черномазые мальчишки.
Иногда приходилось уходить довольно далеко к реке, минуя по дороге большое озеро. Оно лежит глубоко, точно в кратере. Пробраться сквозь гущу окаймляющих его берег камышей очень трудно и небезопасно. Местные жители рассказывают, что оно очень глубоко и изобилует крокодилами. Несколько лет тому назад французские офицеры, желающие измерить глубину дна, спустили шлюпку, которая и была перевернута крокодилами на середине озера.
Закрытое от ветров высокой воронкой кратера озеро всегда спокойно, молчаливо и таинственно.
В небольшой реке масса порогов. Нет, нет, где-нибудь вдали и высунется морда крокодила, которую вначале непременно примешь за плавающий чурбан.
В густой чаще с трудом удается разыскать тропинку. На самой дороге частенько попадаются разнообразные породы змей; лежат себе, свернувшись клубочком, греясь на солнышке.
Повстречать питона (небольшого удава в сажень длиной) мне не удалось, хотя их здесь масса. Туземцы часто продавали на берегу живых, слегка оглушенных ударом бамбука.
Много было прелести в этом шатании среди девственной тропической растительности. Иногда приходилось пролезать в чаще звериными тропами, рубить топором лианы, вечно в ожидании опасности прислушиваться к каждому шороху, иногда слышать шум, треск ломаемого камыша, затем всплеск воды.
Выбрав, наконец, удобное местечко, мы устраивали засаду: долго сидели в полном молчании, или же мальчишки подражали лаю щенка, визжанью поросенка, и вот где-нибудь совсем вблизи нас, шагах в пятнадцати, высовывалась из мутной воды морда; готовясь к выстрелу, нужно было избегать малейшего шороха. Стреляли мы по крокодилам пулями дум-дум, приготовляя их на судне домашним способом. Убитых из воды нельзя было тотчас достать — труп всплывал лишь несколько суток спустя и где-нибудь далеко, значительно ниже того места, где стреляли. После охоты наступал отдых, весело трещал костер, отгоняя назойливых москитов, в котелке варился чай, разогревались консервы.
Тем временем я и мои спутники, выбрав себе предварительно местечко выше по течению реки, меж порогами, где побезопаснее, помельче и вода светлее, постреляв в воду, рисковали купаться. Уж больно донимал зной, и слишком велик был соблазн освежиться пресной водой. Здесь она в изобилии, не то что на судне, где даже на одно полведерко пресной воды для ванны требуется разрешение старшего офицера.
Хорошо было в прохладной воде. Над головой спускались ветви деревьев с незнакомыми, причудливой формы цветами, перепархивали маленькие зеленые попугайчики («неразлучные»), пролетали белые ибисы, цапли, дикие голуби, кружились громадные бабочки самой разнообразной окраски. Случалось выгонять из-под камней в воде змею. Это портило все удовольствие. После одного из купаний получился ожог спины — сплошной пузырь — два дня нельзя было ни лечь, ни спать.
С пустыми руками домой редко когда приходилось возвращаться. Несколько таких прогулок очень освежили меня и развеяли хандру.
По воскресеньям от четырех до шести часов дня, против губернаторского дома играет суворовская музыка. Военный оркестр производит большую сенсацию, так как здесь никакой местной музыки нет и не бывало. В эти часы можно увидеть весь здешний beau — и просто monde*20. Музыка играет рядом с губернаторским tennis-ground'oм: там, в центре кружка, губернаторша и жены других лиц, принадлежащих к администрации, разные секретари, местный доктор, офицеры с французского стационера и наши.
Выделяется стройная фигура красавца мичмана князя Церетели, играющего в лаун-теннис. Кругом самого оркестра черномазая публика, черные няньки с белыми детьми, две-три французских монашенки, аккуратно по форме одетые, с четками на боку, с распятием на груди. Хорошенькая М-me Р., жена одного из здешних купцов и еще другая дама, в шикарных белых платьях, перчатках и парижских шляпах (несмотря на жару), напомнили нам прелести Европы.
Сверху над головой шелестит листва громадных манговых деревьев: с одного из них шаловливая длиннохвостая серая обезьяна бросает в публику тяжелые плоды манго, величиной с яблоко.
К шести часам вечера нужно непременно поспеть на шлюпку: опаздывать не полагается, а возвращаться на частном катамаране даже опасно — свои же могут расстрелять. Вообще, наделаешь шуму на всю эскадру.
При подъеме флага утром играют гимн, затем марсельезу и марш Рожественского, вечером же, при торжественно замирающих звуках «Коль славен», с последними лучами солнца флаг медленно спускается. Много поэзии во всем этом, оригинальной, грустной поэзии, особенно понятной сердцу моряка.
28 февраля. День проходит за днем, а мы все еще не трогаемся с места. Какие-то неведомые нам обстоятельства принуждают нас сидеть здесь; бесит всех это ужасно.
О политике говорить не принято — ну ее! Посылают умирать — и шабаш! Отлично! Только скорее бы, а назад возвращаться — позор! Хуже смерти! За что, спрашивается, мы столько претерпели? Не думают ли в России, что обогнуть Африку — веселый пикник?
По-прежнему сидим без вестей. Редко, редко по гелиографу передастся телеграмма с какой-нибудь новостью политического характера — она тотчас же вывешивается на почте — но большинство новостей, как с родины, так и с театра военных действий, такого характера, что лучше их и не получать. Способствовать подъему нашего духа они ни в каком случае не могут. Сегодня, например: «50000 русской армии взято в плен, Мукден взят, на днях будет отрезан Владивосток».
Целый день прошел в обсуждении этого события; мы плохо верим в правдоподобность его, но тем не менее находимся в скептическом настроении относительно дальнейшего. В самом деле Владивосток может быть отрезан; тогда наша дальнейшая цель становится необъяснимой. Флот без базы — до сих пор неслыханное предприятие.
Куда мы двинемся с Мадагаскара, абсолютно никто не знает. Адмирал, нужно отдать ему справедливость, мастерски держит все в тайне.
Наконец вышел приказ готовиться к продолжительному походу. Все набрали страшную массу угля — на палубах горы мешков выше человеческого роста, офицерская кают-компания завалена; оставлены лишь узкие проходы и небольшие площадки вокруг орудий. Загрузились так высоко, что кажется еще один пуд угля и ко дну пойдем.
Особенно страшно за броненосцы. Храни Бог на случай бури. Насчет пожара у нас тоже довольно скверно. Много дерева, теснота страшная. Дышать нечем: уголь отнял весь кислород. Многие жалуются на сердцебиение.
Впервые видел, как аврорцы грузят уголь. Действительно любопытно посмотреть. Участие принимают решительно все. Белоручек нет. Франтоватых офицеров не узнать — все превратились в эфиопов, отдают приказания хриплым голосом: завтрак проглатывается наскоро, разговоры только об угле, соревнование страшное. Свою пальму первенства «Аврора» ни за что не хочет уступить. Не остаюсь и я безучастным зрителем — в лазарет то и дело являются раненые — одни сами ковыляют, других на носилках приносят. У иных раны на голове: отвернуты большие лоскуты, обнажена кость. Привести раны в чистое состояние стоит больших трудов — тут даже лица не узнаешь, все негры какие-то. Да и рук маловато — половина медицинского персонала забрана на погрузку.
Наверху над всей этой угольной вакханалией разносится задорно веселый «янки-дудль». Под его бодрящие звуки бегут с мешками, с тележками, толкая друг друга, спотыкаясь, падая, сотни босых ног по палубе, визжат лебедки, поднимаются и с треском рвутся в воздухе старые дырявые мешки, уже достаточно послужившие на своем веку; уголь с грохотом летит на палубу на головы, матросня норовит увернуться, да не всегда удачно. Вакханалия кончена. На всем крейсере беспробудное царство сна. Мой утренний рапорт командиру на следующий день обогащается значительной цифрой прибылых больных — раненых. «Аврору» посетил адмирал Рожественский, обошел, подробно осмотрел помещения, видел у меня в лазарете раненные на погрузке головы, остался очень доволен состоянием корабля, а за погрузку угля особенно благодарил, сказал, что лучшего корабля он в жизни не видал.
— Вознаградить вас за такую службу я не в состоянии. Один Царь и Отечество вознаградят.
В устах нашего строго, грозного, но справедливого адмирала такая похвала что-нибудь да значит — поэтому «Аврора» сегодня ликует. Рожественского мы не узнали. Я, видевший его последний раз летом в Петербурге, чуть не ахнул — так он изменился, сгорбился, поседел. На другой день вышел приказ по эскадре: «Все гг. старшие и артиллерийские офицеры приглашаются в такой-то день и час посетить «Аврору» и поглядеть распределение угля». (Наши 600 тонн сверхкомплектного угля по возможности расположены целесообразно: уложены в мешках и просто косяками, так, чтобы не мешать действию своей артиллерии, и чтобы вместе с тем уголь мог служить нам хорошей защитой в случае, если неприятель застанет нас в таком виде.)
В назначенный час съехалась тьма гостей, приехали «наводить на нас критику». Мы встретили их как можно гостеприимнее, показали размещение угля, показали и нашу достопримечательность — следы Гулльской передряги, накормили прекрасным завтраком с музыкой. Спасибо им, ругали мало, больше хвалили.
Аврорский водолазный офицер, мичман В. Я. Яковлев, со своей командой в настоящее время отличается на «Жемчуге» — там оказалось серьезное повреждение в руле, и вот водолазы чинят его без всяких доков, в воде, не боясь акул. Так как и «Изумруд» той же постройки Невского завода, то и ему не сегодня, завтра грозит поломка руля. Поэтому с «Жемчуга» водолазы переберутся на «Изумруд». Водолазы других судов заняты очисткой подводных частей от наросших за долгое пребывание в тропических водах ракушек и «бороды» — морских водорослей, значительно уменьшающих ход судна.
27 Отдельный отряд судов в составе устаревших кораблей (эскадренный броненосец «Император Николай I», крейсер 1 ранга «Владимир Мономах» и броненосцы береговой обороны «Адмирал Сенявин», «Адмирал Ушаков», «Генерал-адмирал Апраксин»), иногда называемый 3-й Тихоокеанской эскадрой. Сформирован по инициативе главного командира Балтийского флота вице-адмирала АЛ. Бирилева и под давлением общественного мнения для усиления 2-й Тихоокеанской эскадры. Вышел из Либавы 2 февраля 1905 г. под командованием, контр-адмирала Н. И. Небогатова.
28 Крейсер 1 ранга «Аврора» заложен 23 мая 1897 г. на стапеле крытого эллинга Нового Адмиралтейства в Санкт-Петербурге. Спущен на воду 11 мая 1900 г., вступил в строй 18 сентября 1903 г. Водоизмещение (полн.) 6731 т. Длина наибольшая 126,8 м, ширина 16,8 м, осадка 6,4 м. Мощность механизмов 11 971 л.с. Скорость хода 19,1 уз. Дальность плавания экономическим 10-узловым ходом 4000 миль. Вооружение (на 1904 г.): восемь 152-мм, 24 75-мм, восемь 37-мм орудий, носовой надводный и два бортовых подводных минных аппарата. Бронирование: палуба 38 мм (скосы 51–63 мм), боевая рубка 152 мм. Экипаж: 20 офицеров, 550 матросов. «Аврора» в 1904 г. была хотя и новым, но несколько устаревшим кораблем. Основными недостатками проекта являлись низкая скорость хода, слабое вооружение, отсутствие броневой защиты артиллерии. Вместе с тем, «Аврора» была крупнее японских бронепалубных крейсеров и по вооружению превосходила большинство из них (кроме «Титосе» и «Касаги»).
29 Эта трагедия имела место 30 декабря 1904 г. на вспомогательном крейсере «Урал», тогда погиб прапорщик по механической части А. А. Попов.
30 Ревизором транспорта «Иртыш» был в это время мичман Г. К. Граф (1885–1966), впоследствии в годы Первой мировой войны служивший в должности минного, а затем старшего офицера эскадренного миноносца «Новик». Автор книги «На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию». (1922 г.; переиздана издательством «Гангут» в 1997 г.). После революции Г. К. Граф — один из видных деятелей русской морской эмиграции, начальник политической канцелярии великого князя Кирилла Владимировича. «Путешествие solo с большим мешком золота» из Порт-Саида в Сайгон увлекательно описано им в ряду других событий похода транспорта «Иртыш» в составе 2-й Тихоокеанской эскадры в книге воспоминаний «Моряки» (1930 г.; переиздана редакцией альманаха «Корабли и сражения» в 1997 г.)
*19Один, в одиночку (шпал.).
