Тотчас же по постановке на якорь на берег был послан старший флаг-офицер лейтенант Ден, для отправления телеграмм Государю Императору и управляющему Морским министерством и для отыскания русского консула. На «Аврору» прибыл флаг-капитан начальника американской эскадры, которому и были сообщены причина и цель прихода отряда в Манилу.
Вернувшийся флаг-офицер доложил, что русского консула нет совсем, французский отсутствует, а лица, его заменявшего, никто указать не мог. Транспорт с нашим углем, ожидавшийся из Сайгона, до сих пор еще не прибыл. Привезенные сведения о печальной судьбе немногих уцелевших судов эскадры поразили нас, как громом, и повергли в глубокое уныние. Мы предполагали все, только не то, что случилось.
22 мая. На крейсере тихо. Слышны только стоны раненых. Офицеры и команда заметно пали духом. Сегодня воскресный день. На внешнем рейде с утра до вечера большое оживление: снуют, описывают круги возле нас шлюпки, катера, яхты, пароходики с любопытствующей разнаряженной публикой, поминутно щелкающей затворами фотографических аппаратов. Вид наших крейсеров крайне печальный: борта, трубы ободраны, зияют огромные пробоины, краска обгорела, у «Авроры» передняя мачта сбита до половины, заклинившиеся орудия торчат хоботами в разные стороны; матросы, загоревшие, как негры, обносившиеся до последней степени во время плавания, выглядят жалкими оборванцами. На пароходиках мы разглядели рожи японцев. То-то, должно быть, радовалось их сердце. Среди них находился и японский консул, как мы узнали впоследствии.
Мы не пустили к себе на борт ни назойливых корреспондентов, ни фотографов. Адмирал отправился утром с визитом к начальнику американской эскадры контр-адмиралу Трэну, которому изложил положение судов отряда и спросил, можем ли мы надеяться на то, что нам будет дан известный срок для заделки пробоин, разрешение нагрузиться углем, принять необходимые запасы и выйти в море. Адмирал Трэн заявил, что для решения всех этих вопросов ему необходимо снестись с Вашингтоном, но что, насколько он понимает существующие постановления американского правительства относительно захода судов воюющих держав в американский порт, правительство должно дать срок для приведения судов в состояние, обеспечивающее им безопасное плавание, и разрешить принять необходимые запасы угля и прочих предметов в количестве, достаточном для того, чтобы дойти до первого русского порта. Тотчас же была назначена комиссия из американских инженер-механиков для определения сроков, необходимых для приведения каждого из наших судов в состояние, обеспечивающее безопасное плавание. Кроме того, адмирал Трэн любезно предложил свезти наших раненых в морской госпиталь в Кавите (военно-морская станция американского флота в 7 милях от Манилы). Аналогичные же предложения были получены адмиралом Энквистом и от военного начальства, и от городского муниципалитета. Последние два предложения были с благодарностью отклонены, так как уже было решено поместить тяжелораненых в морской госпиталь.
Вскоре на «Аврору» прибыл г-н Генри Жорж, заменявший французского консула на время его отсутствия. Состоялась назначенная адмиралом Трэном комиссия для осмотра повреждений. Судам пришлось снять временные заделки пробоин, поставленные с таким трудом. Комиссия пришла к заключению, что для приведения судов в состояние, при котором им будет обеспечена безопасность плавания, необходимо дать разные сроки. Минимальными из них являлись для исправления «Олега» — 60 дней, «Авроры» — 30 и «Жемчуга» — семь дней.
В ожидании решения участи наших раненых работа на перевязочном пункте шла своим порядком. Я предложил по семафору услуги по рентгеноскопии своим товарищам, и врачи крейсеров «Олега», «Жемчуга» доктора Аннин, Викторов и Ден привезли мне своих раненых. Так как ожидалось, что «Аврора» примет уголь и тотчас же уйдет в море, быть может, на север кружным путем, то, на всякий случай, поставщикам был экстренно заказан запас перевязочного материала. Эту ночь заснуть не удалось: пришлось спешно доканчивать скорбные листы наиболее тяжело раненных, которых предполагалось сдать в американский морской госпиталь.
23 мая. Утром вызвали во фронт: приехал отдавать визит адмирал Трэн. Он очень интересовался подробностями боя и был чистосердечно удивлен, когда ему сказали, что стрельба в бою велась иногда на расстоянии до 5 миль. Он не хотел этому верить и заметил, что стрелять на таком расстоянии, конечно, можно, но попадать — вряд ли. После его отъезда наш адмирал отправился с визитом к генерал-губернатору Филиппинских островов г-ну Райту и командующему войсками генерал-майору Корбину. Инструкций из Вашингтона до сих пор получено не было. В коридоре, ведущем в кабинет генерал-губернатора, Энквист встретился с японским генеральным консулом, о чем узнал только впоследствии. Местные газеты не преминули ухватиться за этот случай и изобразили его в виде какой-то драматической сцены. Были посланы телеграммы Государю Императору с описанием боя, в Главный морской штаб со списком убитых и раненых. На «Олеге» по беспроволочному телеграфу сегодня получались шифрованные знаки. Коммерческие суда, пришедшие с моря, передали нам предостережение: близ входа в Манилу они видели японские крейсера. Нервы наши очень напряжены. Я решил не посылать телеграммы домой о том, что я жив — стоит ли? Сегодня жив, а завтра, Бог весть. Подождем, пока все выяснится. Транспорта с углем все еще нет.
24 мая. Угольные ямы совсем пусты. Разрешено принять американский уголь. Полный запас принять не можем, так как пробоины еще не заделаны и при полном запасе уйдут в воду.
Наконец получена официальная бумага от генерал-губернатора — ответ американского правительства, оказавшийся неблагоприятным для нас. Так как наши суда потерпели не от морских случайностей, а от столкновения с японскими военными судами, то без нарушения нейтралитета им нельзя разрешить по исправлении повреждений выйти в море. Мы очутились в крайне затруднительном положении: нас перед тем обнадежили различными предположениями, заставили снять все временные заделки пробоин для осмотра комиссией. Теперь же снова приходилось заделывать их своими средствами, что потребовало бы не менее трех дней, и лишь только по окончании этой работы можно было приступить к погрузке полного запаса угля. Адмирал тотчас же подал протест: заделки пробоин были сняты по желанию американских властей, и это обстоятельство не дало возможности судам отряда принять уголь и быть готовыми к немедленному выходу в море.
Адмирал просил дать достаточный срок для приведения судов своими средствами хотя бы в такой вид, в котором они пришли в Манилу. Генерал-губернатор немедленно телеграфировал об этом в Вашингтон. Во время разговора флаг-офицера с генерал-губернатором, последний тоже упомянул о присутствии японских крейсеров в филиппинских водах. По-видимому, это ему было официально известно. В пять часов пополудни на двух пароходиках прибыли из Кавите американские морские врачи со своими санитарами и носилками. С «Авроры» было сдано 26 самых тяжелых раненых, в том числе два офицера: лейтенант князь Путятин и мичман Яковлев. Мой оборванный санитарный отряд не ударил в грязь лицом перед щеголеватыми янки и выносил и спускал раненых сам и на наших носилках, которые, как. я заметил с чувством некоторого удовлетворения, оказались гораздо практичнее американских. Раненые снимали фуражки, крестились, говорили: «Прощайте, братцы, не поминайте лихом!» Ох, и не хотелось же мне отдавать их в чужие руки после стольких трудов, после 11 дней возни с ними на крейсере! Лихорадящих было мало, раны имели прекрасный вид. И я привык к раненым, и они ко мне. Каждого из них я снабдил историей болезни, температурным листком, рентгеновским рисунком; пусть американцы не думают, что у нас как-нибудь. Послал телеграмму главному медицинскому инспектору флота. Скоро ли кончится наше томление!
25 мая. В 11 ч утра на «Аврору» прибыл генерал-губернатор с многочисленным штатом чиновников. По их смущенному виду мы угадали ответ. Президент Соединенных Штатов приказал, в случае нежелания разоружиться, ограничить пребывание отряда в Маниле 24-часовым сроком. Был экстренно созван совет командиров. Никаких инструкций из Петербурга еще не было. Работа на крейсерах кипела. Пробоины торопились заделывать своими средствами. Транспорта с углем из Сайгона, который можно было бы взять с собою для окончания погрузки в море, еще не было. На предложение командирам о выходе в море командир «Олега» заявил, что вверенный ему крейсер положительно не способен к плаванию, с чем адмирал, зная его повреждения, должен был согласиться. Командиры «Авроры» и «Жемчуга» заявили, что плавание в данный момент, при таком состоянии своих судов, они считают хотя и очень опасным, но не невозможным, и что кроме безопасности является вопрос об угле, полный запас которого суда вряд ли успеют принять в такой короткий срок. Никакого ответа американским властям дано не было. Срок истекал на другой день в 12 ч дня. За это время могли прийти какие-нибудь инструкции из Петербурга. Спешно грузился уголь. Крейсера снова переживали томительные минуты. Все равно, куда идти, только скорее бы.
Местная пресса, скорее не расположенная к России, с напряженным вниманием следила за ходом переговоров и была на нашей стороне. В некоторых газетах появились даже выходки против президента, напоминавшие ему, что когда-нибудь и американские суда могут очутиться в таком же точно положении. Неизвестно, был ли это простой искренний призыв к справедливости, или досада на то, что на основании первоначальных заявлений властей, все газеты объявили, что отряду будет разрешено исправить повреждения, а затем выйти в море. Поздно вечером была получена телеграмма от Государя Императора следующего содержания: «Ввиду необходимости исправить повреждения, разрешаю вам дать обязательство американскому правительству не участвовать в военных действиях. Николай».
* * *
О бое мы каждый день узнавали все новые и новые печальные подробности. Из 36 моих товарищей, морских врачей, погибло 13 человек: двое из них на эскадренном броненосце «Сисой Великий» были отравлены ядовитыми газами японских снарядов, остальные пошли ко дну со своими броненосцами. Первое время неприятель считал «Олег» затонувшим ночью от повреждений, полученных в дневном бою, а «Аврору» взорванной минами во время ночных атак. Затем последовало следующее донесение Того: «Во время боя «Олег» и «Аврора» находились в сфере огня наших 3-й и 4-й эскадр, и на них начались пожары. Возможно, что эти суда спаслись, но, во всяком случае, они надолго потеряли свою боевую способность». Из этого же донесения мы узнали, почему к шести часам вечера крейсера оставили нас в покое. Флагманский корабль адмирала Уриу, крейсер «Нанива», получил пробоину в корме у ватерлинии, и отряду Уриу пришлось временно оставить бой около 5 ч 10 мин, чтобы дать возможность флагманскому кораблю сделать необходимые исправления. Другой, тоже флагманский корабль, крейсер «Титосе», (под флагом адмирала Дева) получил более серьезное повреждение. Вода настолько быстро прибывала через подводную пробоину в угольной яме, что он покинул поле сражения и, сопровождаемый своим товарищем, другим крейсером, к шести часам вечера пришел в бухту Абуррайя (ему не надо было там «интернироваться» или «нейтрализоваться», как нашему отряду).93
26 мая. Адмирал заявил американским властям официальной бумагой, что на основании полученного разрешения от Государя Императора, он остается с вверенными ему судами в Маниле и намерен приступить к исправлению их повреждений. Начались переговоры с заводами. Убедившись, что нельзя превратить все судно в госпиталь и что надо же дать отдохнуть и измученным фельдшерам и санитарам, я списал еще 14 тяжелораненых (с «Авроры» было списано всего 40 [человек] ). С «Олега» был откомандирован в морской госпиталь младший врач Ден. Наши раненые заполнили все хирургическое отделение, и часть их вынуждена была поместиться на веранде.
27 мая. В 11 ч утра состоялось разоружение крейсеров. Офицеры дали слово не выезжать из пределов Манилы без разрешения Президента Соединенных Штатов, что было равносильно запрету участвовать в военных действиях. Тяжело было это вынужденное обязательство. Дрожащей рукой мы подписывали его. Флаг и вымпел суда не спускали. Вслед за этим личный состав отряда был глубоко осчастливлен телеграммой Его Императорского Величества следующего содержания: «Контр-адмиралу Энквисту. Сердечно благодарю Вас, командиров, офицеров и команду крейсеров «Олега», «Авроры» и «Жемчуга» за их беззаветную честную службу в тяжелом бою. Да утешит вас всех сознание свято исполненного долга. Николай».
Милостивые слова нашего монарха подняли совсем упавший после подписания отречения дух отряда и послужили нам нравственной поддержкой на дальнейшие труды. Желая выразить чувства глубокой благодарности и любви к царю, охватившие весь личный состав отряда по получении этой телеграммы, адмирал Энквист отправил Его Императорскому Величеству следующую телеграмму: «Милостивые слова Вашего Императорского Величества радостно отозвались в сердцах всех чинов отряда и помогут нам перенести тяжелую долю, нас постигшую. Контр-адмирал Энквист».
* * *
Из Цусимской ловушки удалось прорваться к северу только небольшим и быстроходным судам: «Алмазу», «Изумруду» и двум миноносцам.94 Отдельные попытки судов «Олег», «Аврора», «Жемчуг», «Светлана», «Мономах», «Донской», «Сисой Великий» и «Нахимов» потерпели неудачу. Первые три, а также два транспорта («Анадырь» и «Корея») и один миноносец95 все-таки прорвались на юг, остальные были потоплены.
Но и «Изумруду» не суждено было увидеть Владивосток: он разбился и был взорван в бухте Св. Владимира.96 «Алмаз», которого ожидало еще одно препятствие — мины, набросанные неприятелем перед самым Владивостоком, на которых только что взорвался «Громобой», — счастливо миновал их. Вот все, что осталось от 2-й Тихоокеанской эскадры. Из донесений Того мы узнали, что «отряд, выделенный флотом, разыскивал неприятеля далеко к югу, но ни один корабль не был найден». Странная судьба нашей «Авроры»! Ей точно не суждено дойти до Владивостока. Впервые она пыталась попасть туда в отряде контр-адмирала Вирениуса, вместе с «Ослябей» и «Донским», но, захваченная в дороге объявлением войны, принуждена была вернуться из Красного моря в Россию и в Суэцком канале стояла бок о бок с «Ниссином» и «Касугой», спешно отправлявшимися в Японию. Назначение последних было известно всем и каждому, но захватить их было нельзя: на них, ведь, развевался «нейтральный» флаг «Владычицы морей».97 Английские кэптены впоследствии прямо заявляли, что на нашем месте они бы ни за что не упустили такой прекрасный случай: «нечаянно» таранили бы эти суда, а там пусть разбирают.98
Второй раз «Аврора» была немногим счастливее: расстрелянная и едва не потопленная своими же судами в Гулле, она дошла гораздо дальше, до самой Цусимы, где снова повстречалась с теми же «Ниссином» и «Касугой», которые плохо отплатили ей за ее любезность в Порт-Саиде. Из всех боевых судов, обогнувших с адмиралом Рожественским мыс Доброй Надежды, «Аврора» — единственное уцелевшее судно.
Американские газеты перепечатывали всевозможные сообщения о бое из японских источников. Мы узнали, что один японский разведочный крейсер следил за эскадрой еще с Камранга и все время следовал вблизи нее. Когда эскадра ночью повернула к Шанхаю, разведчик потерял, было, ее, пошел к Цусимскому проливу и, не найдя ее здесь, телеграфировал Того, что эскадра, вероятно, пошла кругом Японии. Того приказал ему не оставлять своего места еще одну ночь, а затем на другое утро идти кругом Японии. На наше несчастье как раз в эту ночь японский разведчик нас нашел — мы уже возвращались из-под Шанхая. Открыл же он нас, благодаря непростительной ошибке: в то время, как все военные суда имели приказание идти без огней, госпитальные суда эскадры «Орел» и «Кострома» несли полные огни, освещенный спардек и напоминали плавучие дворцы. По ним японский разведчик открыл эскадру и донес Того, который уже собирался двинуться на север. Следовательно, мы могли бы свободно пройти Цусимский пролив и, если бы даже и встретились с Того в Японском море, то, без сомнения, дрались бы в условиях, гораздо более для нас выгодных.
Я увиделся, наконец, со своими товарищами: докторами В. П. Анниным, А. И. Викторовым и О. О. Деном. Все они поработали на славу во время боя. Доктор Аннин, в начале боя забравшийся, было, в специально устроенный на «Олеге» боевой перевязочный пункт (прекрасно оборудованный по плану доктора Р. И. Гловецкого, защищенный с бортов углем, но помещенный глубоко внизу, точно в колодце, с пренеудобным спуском — элеватором), едва не был затоплен там со своим материалом и должен был перебраться в один из казематов верхней палубы. Наконец, я уразумел, почему это судьба так распорядилась мной и вопреки моим желаниям назначила на «Аврору». Здесь я, как хирург, оказался нужнее. На «Изумруде» было только семь легко раненных. Но «Изумруд» лихо прорвался, а меня судьба сделала в награду беглецом с поля сражения, как нас стали называть после разъяснений морского критика г-на Кладо, пользовавшегося в то время широкой популярностью в обществе. Впрочем, почем знать! Быть может, на «Изумруде», не имея раненых, я полез бы из любознательности со своим дневником куда-нибудь в такое место, где меня стукнуло бы головой о железную палубу покрепче, чем на «Авроре». Этим и утешимся.
Судовые врачи отряда часто навещали раненых, помещенных в морском госпитале в Кавите, присутствовали при операциях. После каторжной судовой обстановки наши матросы очутились словно в раю: мягкие кровати, белоснежное белье, чудный уход. Жители города, дамы, монахи местных католических монастырей засыпали их лакомствами, фруктами, сигарами. Вот только американский стол, вкусный и разнообразный, для наших митюх, привыкших наедаться до отвалу, показался голодным; американцы сначала не хотели верить, а потом после наших объяснений ввели специальную усиленную порцию для этих «ужасных русских обжор». И еще одно горе было: «чарки» здесь ни под каким видом не полагалось. А привычка к ней была хорошая. В этом отношении американцы оказались неумолимыми.
Осколки снарядов из ран вынимались по моим рисункам. Конечно, на судне все их удалить я не успел. Нужно же было так случиться, чтобы прекрасно оборудованный рентгеновский кабинет морского госпиталя принужден был бездействовать из-за какой-то поломки, которую так и не удалось исправить за все время пребывания наших раненых в Кавите. Самолюбие американцев было, видимо, этим сильно задето. Среди раненых еще несколько человек умерло в госпитале от ран (с «Авроры» комендор Цитко, которому не помогла высоко сделанная ампутация бедра). Между прочим, оказалось, что несколько разрывов барабанных перепонок я проглядел. Но это не мудрено было при такой массовой работе; да и на уши никто не жаловался после боя — все одинаково оглохли и считали это в порядке вещей. Лишь полтора месяца спустя после боя в Манилу пришло госпитальное судно «Кострома», врачи которого увидали первых раненых цусимцев в аврорском лазарете. Госпитальные суда «Орел» и «Кострома», прекрасно оборудованные, не сыграли той роли, которая для них предназначалась, а напротив, сыграли даже печальную роль, если именно по ним нас открыл Того, что более чем вероятно. А сколько народу они могли бы спасти во время боя! И зачем это они в самом начале боя удалились так далеко, что были отрезаны и захвачены «Садо-Мару», который и увел их? Со стороны неприятеля это был некрасивый поступок. В оправдание свое японцы приводили то, что госпитальное судно «Орел» заходило в Капштадт*40, Сайгон, принимало почту для эскадры, имело беспроволочный телеграф и таким образом вышло из своей роли чисто госпитального судна; к «Костроме» же была сделана придирка за ее будто бы неправильную окраску вопреки правилам конвенции Красного Креста. Все это мелочные, недостойные придирки. В следующий раз госпитальным судам необходимо постараться как-нибудь избегнуть неприятной возможности быть захваченными в плен и не исполнить своего назначения; необходимо придумать для них какие-нибудь дополнительные постановления и выполнять их уже строго, без нарушений. Возможно ли это? Ведь для желающего придраться всегда найдется новый и новый повод. А после разбирай, кто прав. Победителя не судят. «Кострому», впрочем, японцы, устыдившиеся общественного мнения, отпустили. Кстати, она представляла и менее ценный приз, чем «Орел».99 Мы доставили на «Кострому» из госпиталя часть раненых, уже поправлявшихся, и она повезла их на родину далеким кружным путем. Вспоминая госпитальные суда, которые во время боя прекрасно могли бы подбирать гибнувших, мне вспомнился рассказ о гибели «Ушакова». Очень хотелось бы, чтобы это был только анекдот. Вместо спасательных поясов на русских судах имеются койки-матрасы, набитые пробкой. К ним пришиваются тесемки, которые должны укрепить койку вокруг груди. И вот, когда бедный геройский «Ушаков» пошел ко дну, и неприятельские суда приблизились, они увидали ушаковцев, барахтавшихся в воде и плававших большей частью вверх ногами, благодаря своим спасательным поясам, очутившимся у них не на груди, а на животе. Пораженные подобным зрелищем, японские офицеры на «Микасе», будто бы, кинулись к фотографическим аппаратам, а Того закричал: «Что вы делаете? Тут люди гибнут! Спасать людей!» Быть может, это лишь анекдот, но, во всяком случае, анекдот не невозможный.100 На «Изумруде», помню я, пришлось изобретать наилучший способ прикрепления тесемок и затем перешивать их. Попав с «Изумруда» на «Аврору», я тотчас же вспомнил о койках, и здесь также тесемки пришлось перешить. Надеюсь, на будущее время мы избегнем печальной возможности «спасаться» подобным образом.
* * *
Жестоко ошибется тот, кто подумает, что в Маниле мы отдыхали и веселились. Город действительно встретил нас чрезвычайно гостеприимно, клуб и частные лица засыпали приглашениями, но мы от всего отказывались и ограничились лишь официальными визитами.
Прошло более пяти месяцев нашей стоянки в Маниле. Уже и мир был заключен, и приказание вернуться на родину получено, а починки все еще не пришли к концу, несмотря на энергичную деятельность американских и наших инженеров. С утра до шести часов вечера не смолкал на судне адский грохот, теперь особенно неприятно действовавший на наши измученные, вконец раздерганные нервы. Под оглушительный стук молотов писались обстоятельные боевые отчеты. Каждый следил за работами по своей части.
На долю врачей, как водится, после боя выпало еще больше дела. Восемь месяцев жизни на консервах без съезда на берег не могли пройти для команды бесследно. Открылась цинга. Конечно, против нее тотчас же были приняты надлежащие меры: давалось только свежее мясо, зелень сверх положенного, лимоны. От судовой солонины теперь не только отказались, но, согласно постановлению специально созванной комиссии, всю оставшуюся солонину вывезли далеко в море и выбросили. В общем, из 1207 пудов солонины, принятой в Кронштадте, на «Олеге» было выброшено за полной негодностью 788 пудов, на «Авроре» из 1684 пудов — 1360. Это наводит на грустные размышления. Команда, соскучившаяся по свежей зелени и фруктам, жадно накинулась на них и поглощала в большом количестве в сыром виде. Ели и на судне, и на берегу, умудрялись доставать тайком. Трудно было за всем доглядеть, а наставления не помогали. Начались гастрические заболевания, местная дизентерия. Умудрился и я захватить ее — надолго. Месяца через полтора-два после нашего прихода в городе вспыхнула холера. На «Олеге» от нее умерло двое: прапорщик Соколов и один матрос. Пришлось запретить спуск на берег, продажу фруктов, овощей, даже доступ рабочим-китайцам одно время. Довольно долгое время мы жили в карантине под этой неприятной угрозой. На берегу заболевало по 60 человек в день, и первое время была масса случаев, протекавших быстро и со смертельным исходом. Но наши потери ограничились лишь двумя жертвами, а результатом принятых мер явилось почти полное исчезновение желудочно-кишечных заболеваний. Тщетно я ждал на помощь себе приезда младшего врача. Да, строго говоря, он у меня и был, назначенный на «Аврору» одновременно со мной, но с оставлением в распоряжении флагманского врача на госпитальном «Орле». Вероятно, благодаря этому приказу мне так и не удалось получить младшего врача из России. Захваченный в плен госпитальный «Орел» был тотчас же расформирован, и его врачи, так же как и врачи боевых судов, несколько дней спустя после боя уже возвращались к себе домой на частных пароходах вольными гражданами.
В середине лета нашему отряду пришлось выдержать жестокий тайфун. Много судов погибло в этот день, много их было выброшено на берег; человеческие жертвы были не только на море, но и в самом городе, где рушились постройки, сносились крыши, выворачивались с корнем деревья, телеграфные столбы. От порчи электрического освещения город прогрузился во мрак. В Кавите затонуло несколько военных судов, а неподалеку в море погибла небольшая канонерка со всем своим экипажем. Нас чуть было не сорвало с якорей. Стоя на месте против ветра, мы все время давали ход машинами. На таран «Олега» навалила джонка и пошла ко дну. Лучше всех выдерживал тайфун узкий, длинный «Жемчуг». Остров Лусон известен как центр зарождения тайфунов.
Два раза в неделю на «Авроре» собирались офицеры с трех крейсеров и в присутствии адмирала и командиров обсуждали различные боевые вопросы. На этих заседаниях каждый молодой офицер мог смело и совершенно свободно высказывать свое мнение и оспаривать чужое. Прениями руководил председатель командир «Жемчуга», капитан 2 ранга Левицкий. Относительно прошлого нашей эскадры разногласий не было. Большинство причин, вызвавших поражение, было давно, еще задолго до боя, известно всем и каждому. С остальными же нашими русскими «авось да небось» мы познакомились надлежащим образом лишь в Цусимском проливе. Мы были разбиты превосходством одного артиллерийского огня противника и по качеству, и по количеству. Это и есть главная причина поражения; все остальные бледнеют перед нею. Командующему эскадрой адмиралу З. П. Рожественскому многое ставят в вину: выбор пути, недостаточность совещаний, игнорирование командиров, плохую разведку, пожары на наших судах, перегрузку их, присутствие транспортов, печальную роль миноносцев и т.п. Я глубоко уверен, что в том положении, в котором находился адмирал Рожественский, другой на его месте наделал бы ошибок еще больших, гораздо худших. Нужно знать и вспомнить все перипетии нашего похода. И только благодаря железной непреклонной воле и энергии человека, стоявшего во главе, возможно было, чтобы «армада» эта, составленная из самых разнородных судов и команд, плохо снаряженных, мало плававших, совсем необученных, наконец, не веривших в успех дела, могла обогнуть половину земного шара. Адмирал сделал все, что было в его силах, а ошибки, если таковые были, искупил своею кровью.101 Насколько я заметил, с особенным энтузиазмом и уважением относилась к своему адмиралу молодежь.
93 В 16 ч 41 мин крейсер «Нанива» вышел из строя, получив пробоину у ватерлинии, однако смог заделать ее и вновь вступил в бой. Около 17 ч крупнокалиберный снаряд пробил угольную яму крейсера «Касаги» на глубине 3,6 м, что вызвало затопление котельного отделения. «Касаги» стал единственным японским кораблем, вышедшим из строя до конца Цусимского сражения. Под конвоем крейсера «Титосе» он был направлен к берегам Японии. Тот факт, что им не пришлось интернироваться в собственных водах, представляется совершенно естественным. Близость своих берегов давала японцам важное преимущество.
94 «Грозный» (капитан 2 ранга К. К. Андржеевский) и «Бравый» (лейтенант П. П. Дурново).
95 «Бодрый» (капитан 2 ранга П. В. Иванов), интернированный в Шанхае.
96 Командир крейсера «Изумруд» капитан 2 ранга В. Н. Ферзен не последовал сигналу контр-адмирала Н. И. Небогатова о сдаче, с боем прорвался через кольцо японских кораблей и успешно оторвался от преследовавших его крейсеров «Титосе» и «Акицусима». К сожалению, впоследствии он неверно оценил обстановку, предположив возможность перехвата своего корабля японцами в районе Владивостока, при входе ночью в бухту Владимир «Изумруд» сел на камни и был поспешно взорван по его приказу.
97 Перегон купленных Японией броненосных крейсеров «Ниссин» и «Касуга» осуществляли английские экипажи.
98 Возможность подобных действий легко было обсуждать после окончания войны. В конкретной обстановке января 1904 г., до ее начала, для задержки «Ниссина» и «Касуги» были возможны только дипломатические средства.
99 Основной причиной задержания и невозврата госпитального судна «Орел» явилось нахождение на его борту капитана и его помощников с английского парохода «Ольдгамия», задержанного крейсером «Олег» 6 мая 1905 г. Размещение их по распоряжению З. П. Рожественского на госпитальном судне являлось нарушением положения международного кодекса и Гаагской Конвенции, в результате чего «Орел» терял статус неприкосновенности, а на его экипаж более не распространялось покровительство Международного Красного Креста.
100 Это не более чем анекдот. Некоторая доля заключенной в нем правды состоит в противоречивом отношении японцев к побежденному противнику, сочетающем неоправданную жестокость с гуманным и корректным обращением с пленными. После героической гибели броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков» в неравном бою с броненосными крейсерами «Ивате» и «Якумо» японцы некоторое время продолжали огонь по плававшим в воде членам его экипажа, чем вызвали большие неоправданные жертвы. Спасательные работы были начаты японцами с явным опозданием. Несколько человек умерли от переохлаждения. Однако впоследствии спасенные отмечали заботливое и сочувственное отношение к ним со стороны японцев. Отдельные [227] случаи недостаточной эффективности русских спасательных средств связаны с их неумелым использованием в критической обстановке.
101 Оценка, делающая честь подчиненному, после жестокого поражения ни словом не упрекнувшему своего раненого командующего, тем не менее слишком однозначна и отражает лишь одну из граней противоречивой личности вице-адмирала З. П. Рожественского. Успехом 18 000-мильного перехода эскадра действительно в значительной степени обязана железной воле своего начальника, опытного моряка и администратора. При этом решить вторую часть своей задачи — прорваться во Владивосток, выдержав бой с сильным и опытным противником, — командующий оказался не в состоянии, и его личная вина за поражение достаточно велика. По мнению следственной комиссии по выяснению обстоятельств Цусимского боя, она заключалась в пренебрежении вопросами боевой подготовки эскадры в походе, ограничении разумной инициативы подчиненных, тактических ошибках, допущенных при подготовке к бою и в ходе него. Вопрос о том, кто смог бы на месте З. П. Рожественского справиться с задачей лучше, остается открытым; флагмана, равного по своим флотоводческим талантам погибшему адмиралу С. О. Макарову, в России в то время не было.
*40 Кейптаун (Ред.).
<< Назад Вперёд>>
