Ссыльные
Эта точка зрения была усвоена и большинством иностранных исследователей1. Другие авторы, наоборот, придерживались взгляда, что ссыльные никакого значения в развитии сибирского хлебопашества не имели.
Илимский край являлся типичным захолустьем, куда в течение почти 300 лет направлялись значительные партии лиц, ссылавшихся и за действительные преступления и за маловажные провинности. Для освещения вопроса о их роли в развитии илимской пашни имеется довольно хороший материал.
При заселении Илимского края, наряду с вольными людьми, садившимися на пашню, сюда направлялись и ссыльные, получавшие существенную поддержку от государства при переходе к земледельческим занятиям. Непременными условиями прочного оседания ссыльных были помощь государства в виде ссуды, подмоги и льгот и наличие у ссыльного семьи.
Сосланные в 40-х годах XVII столетия черкасы были в большинстве случаев люди семейные; например, в 1644 году из Енисейска прибыло 17 семей в составе 56 человек и 3 одиночек. Это были ссыльные черкасы, которых поселили по Лене, и многие из них осели прочно и превратились в пашенных крестьян. В 1653 году прибыло 18 семей (62 человека) и 5 одиночек. На одну семью в обоих случаях приходилось 3,3-3,4 человека. Фамилии ряда этих присланных семейных людей встречаются в списках крестьян Илимского воеводства до конца исследуемого времени.
Можно отметить, что среди бежавших в Даурскую землю пашенных крестьян в 1655-1656 годах нет ни одного из тех, кто был в списке черкасов 1644 года. Из общего числа 22 крестьян, бежавших в Дауры, только три человека было ссыльных крестьян и черкас. Бежали, конечно, холостые. Из семьи Поповых бежал Лучка, а брат его Демьянка остался.
Воеводы сразу убедились, что устраивать в пашню одиноких ссыльных было бесполезно и не раз писали об этом в Москву. Воевода Л. Обухов, прося в 1665 году прислать крестьян на поселение, напоминал Сибирскому приказу, что енисейский воевода Фёдор Полибин прислал людей «добрых, не воров, со всем заводом» и что Шушерин имел возможность устроить их прочно. Воевода С. Оничков в 1672 году прямо указал: «А которые, государь, ссыльные люди до Илимского острогу и в присылке бывают, а велено их строить в пашню, и то, государь, пашенноестроение бывает непрочно. Ссыльные холостые люди тс крестьянства от пашни убегают... пашни мечут пусты; твое государево жалованье — денежную, хлебную ссуду и подмог — уносят и пашенные казенные заводы теряют». Отсюда «убыль и недопашка». Впрочем Оничков идёт дальше и высказывает сомнение в пригодности для поселения на пашню и семейных ссыльных: «А которые, государь, и женатые ссыльные люди во крестьяне... и строены — и те, будучи в твоей, великого государя, пашне за бедностью хлебом своим завесться и дворишками построитца и окоренитца долгое время не могут. И одолжав, пашни мечут же, а сами бродят меж двор и работают ис хлеба на сторонных людей». Поэтому он просит присылать только семейных крестьян, которым есть смысл оказать и государственную помощь2. Воевода И. Зубов через несколько лет, в 1678 году, ссылается на опытного и рассудительного Оничкова, который «не строил старых и увечных и бездетных, за старостью и за увечьем». А бездомовых и холостых «не строил, затем — зерщики (т. е. зернщики) и бражники. И твоя, великого государя, ссуда денежная и хлебная и лошади и пашенные заводы: ральники и косы, и серпы, и топоры, и всякие пашенные заводы теряютца. Покиня твою, великого государя, десятинную пашню, бегают безвесно, неведомо куды и ссуду и подмогу уносят. А поруки на них, бездомовых людей, в твоей, великого государя, ссуде и в подмоге держать некому — нихто не ручаетца. А ручаютца друг по друге круговой порукою и все бегают»3.
В другом письме он же, отчитываясь перед Сибирским приказом в устройстве крестьян на пашню, вновь возвращается к вопросу о целесообразности устройства холостых ссыльных в крестьяне. Он указывает, что в 1679 году сыскано 16 ссыльных крестьян женатых и 31 холостой. Из них он, подчиняясь настояниям Москвы, выбрал 2 женатых и 14 холостых, которых велел приказчику Ивану Белоусу устроить на пашню па р. Банзюрку (Манзурку). При Зубове там же поселилось 4 человека «из новоприборных охочих людей», которым дана ссуда. А 14 холостых ссыльных «воры и зерщики, поручных записей по себе не дали и во всем ему (Белоусу) отказали. И 7 человек без него бежали в Енисейск. А достальные 7 живут и скитаютца и кормятца по заимкам у пашенных крестьян. А ссуды дать не смею»4.
Как бы перекликаясь с мнением воевод, Ортюшка Филипов сын Махметьев, сосланный в Илимск «за винную продажу», просил освободить его от пашни: «И мне, сироте твоему, пашенная работа невочь (невмочь?), потому, что я, сирота твой, человеченко увечной, одинакой, бездетной. И твоя, великого государя, казна (именительный падеж вместо винительного) взять — истерять и самому погинуть». Он просится в пушкари: «а мне, сироте твоему, пороховое дело и пушечная стрельба — за обычей»5. Но воевода не решился принять предложение шинкаря и отправил его челобитье в Москву. Видимо, ему отказали, так как ни в одном из списков служилых людей имени челобитчика не встречается.
Неустроившиеся ссыльные люди, как вытекает из приведённых документов, бегали в другие края или снискивали себе пропитание работой у пашенных крестьян.
Когда свободные и удобные для сельского хозяйства земли оказались разобранными, а помощь государства в устройстве на пашню почти прекратилась, уделом ссыльного, даже семейного, становилось батрачество. Роль их как резерва крестьянства закончилась.
В XVIII столетии все ссыльные «изоброчивались», превращались главным образом в поголовных обротчиков и лишь изредка поднимались до положения крестьянина, посадского или служилого человека. Документы конца XVII и первой четверти XVIII столетий с полной ясностью отражают это новое положение ссыльных.
В книге пашенных крестьян 1699 года (с пометами последующих лет) имеется несколько важных свидетельств о ссыльных, живших по деревням Илимского воеводства. В Тушамской, т. е. Нижне-Илимской слободе «сысканы бобыли и захребетники, которые жили без тягла, а велено им быть в оброчном отсыпном хлебе з 209-го году, а кому именем, сколько четей в государеву казну оброк платить — и то писано ниже сего». Далее идёт перечень 7 человек, названных бобылями и захребетниками. Среди них оказывается один тушамский «житель», три крестьянских сына и три присыльных. Из этих присыльных двое были должны, как обычные обротчики, платить по чети ржи, а один полторы осмины, т. е. ¾ чети ржи. В 1701 году здесь появилось еще двое обротчиков-ссыльных.
По Нижне-Илимской слободе сделана ещё приписка о 17 присыльных, которые по сказкам, т. е. по показаниям и по словесному челобитью платят оброчный отсыпной хлеб по 1 четверги ржи, из них трое с 1701 года, семь с 1704 года и семь с 1705 года.
В другой волости, Нижне-Киренской, «208-го (1699) года сентября в 1 день по ведомости из судного стола поверстаны в оброчный отсыпной хлеб 7 присыльных...» «А велено им вместо десятинного тягла [платить] оброчного хлеба с нынешнего з 208 года и впредь — по полторе чети осмипудных ржи на человека на год, и в том оброчном хлебе собрана по них круговая поручная запись». Здесь присыльные превратились в обычных поголовных обротчиков.
В самом Илимском остроге «на посаде живут бобыли и захребетники, поголовный оброчный хлеб платят в государевуказну з 209-го году», в приводимом тут же списке показаны 12 присыльных, размер оброка которых колебался от 1 до РЛ четвертей ржи. Один из них проживал в Нижне-Киренской слободе — «там емлят и оброк», другой — Ивашка Харитонов «1703-го года августа в 19 день по челобитью и по выписке и по приговору воеводы Качанова отпущен он [за] скорбь и за увечье постритчись, а оброчный хлеб с него (1 четверть) снят, а велено разложить на иных присыльных людей. А пострижен он в Ылимском, а из Ылимского отпущен в Киренской монастырь». Один присыльный в 1707 году бежал в Енисейск, где и умер.
Под этим списком сделана всё объясняющая помета: «А под пашню им, вышеписанным бобылям и захребетникам, земли не дано».
За судьбой ссыльных в начале XVIII века можно проследить по нескольким большим партиям, направленным в Илимск в 1700-1702 годах (Россыпь, № 15, св. 2, лл. 246-249 и № 18, св. 2, лл. 51-59).
5 августа 1703 года илимский воевода сообщал в докладе царю, как устроены были прибывшие в Илимск ссыльные. Из доклада выясняется, что в 1700 и 1701 годах по указу государя и по грамоте посланы с Вологды в Сибирь колодники в Илимск на пашню. В 1701 и 1702 годах енисейский воевода Богдан Глебов направил в Илимск новые партии ссыльных. В 1702 году из Енисейска и Красноярска были ещё присланы «в пашню... за многое воровство и возмущение» более двух десятков человек6.
5 сентября 1701 года поступила первая из этих партий в составе 13 чел.; кроме того по дороге в Илимск 10 чел. отсеялось, из них 5 бежало, а 3 умерло. В числе прибывших находились: крестьянин, 2 солдата, 4 стрельца, 2 дворцовых человека, двое крепостных (человек князя Вяземского, человек дьяка Степанова) и один тяглец Мещанской слободы. Из этих 13 ссыльных семеро было направлено в Ново-Удинскую и один в Яндинскую слободы «и велено им... жить у крестьян и работать и к пашенной работе привыкать». Трое остались в Илимске, из них один был отдан в работу причетникам Илимской Спасской соборной церкви. Наконец, двое бежали, видимо, не получив назначения. Всего из 13 человек в разное время убежало 5, из них один после 5-летнего отсутствия вернулся в НовоУдинскую слободу. Через 20 лет из этой партии в Новой Уде осталось двое — один, Василий Затрута, стал пашенным крестьянином, другой, Иван Свешников, хлебным обротчиком.
27 августа 1702 года из Енисейска и Красноярска поступило 17 человек, по дороге из Енисейска бежало 6 человек. В числе этих удальцов один был «роздьяконом», а двое — «Кузнецкойслободы тяглеца Карпова жена Савостьянова Домна с сыном». Среди достигших Илимска находились: 4 крестьянина, 5 стрельцов, двое крепостных, один красноярский пеший казак, один «роздьякон» из Тулы, один подьячий и один тяглец. О двух сведений не оказалось. На пашню в Ново-Удинскую слободу направилось 11 человек, один был отдан илимским церковникам в работу, несколько человек осталось в Илимском остроге. Из этой партии двое стали служилыми людьми.
Понятно, что и из этой партии нашлись беглецы или, как их называли в одном документе, «утеклецы» — бежало 6 человек. Через 20 лет, в 1722 году, из этой партии двое оказались пашенными крестьянами: Михаил Шапошников и Евдоким Исаков, а один — хлебным обротчиком.
Большинство ссыльных из обеих партий, предназначавшиеся к пашенному делу, были отданы в качестве батраков крестьянам или служилым людям, занимавшимся сельским хозяйством. В докладе слободчика Аверкия Шипицина написано: «Стольника Чирикова человек ево Роман Ларионов, холост, живет в деревне у Василея Онцыферова... Боярской крестьянин Петр Иванов Шабашев у Брацкого Спаского монастыря у крестьянина у Ивана Кожевника... Стрелец Степан Васильев Суриков живет в деревне у Андрея Каргина». Всего таких записей 17.
В докладе воеводы царю не упоминается о других ссыльных, но по отписке Шипицина следует, что в Ново-Удинскую слободу было прислано ещё 13 человек, в том числе 9 стрельцов. Почти всех их можно отыскать в списках 1722 года. Из них четверо стали пашенными крестьянами, а 8 — поголовными обротчиками, об одном сведений не разыскано.
Все батраки из ссыльных платили по 1 четверти ржи в год хлебного оброка. Для тех, кто не обзавёлся пашней или не занялся каким-нибудь ремеслом, этот платёж оставался неизменным в течение 20 лет.
Несколько слов о ссыльных женщинах. В те же годы из Енисейска в Илимск было сослано 4 женщины и с Руси три «разбойничьи жены». По ни одна из последних трёх не достигла Илимска: две вышли замуж в Енисейске за пашенных крестьян, а одна по болезни осталась в Соли Камской.
Всего в 1700-1702 годах в Илимск было направлено 69 ссыльных, из них 50 достигли места назначения, а 19 рассеялись, главным образом бежали. В последующие годы из Илимского воеводства бежало ещё 10 человек. Более или менее прочно устроилось, став пашенными крестьянами, 7 ссыльных.
Ссыльные жили на свободе и без всякого надзора. Направлялись они из Илимска на место назначения в лучшем случае с одним провожатым, который должен был передавать приказчику письменный наказ воеводы. Вот почему в делах Илимского воеводства описывается следующий странный, на современный взгляд, случай: «Да в той же Яндинской слободе, — пишет приказчик Шипицын, — явились 3 человека присыльных, а сказывают — присланы де они в Ылимской: стрелец Петр Григорьев Безпомощной да стрелец Феклист Лаврентьев, Иван Толпега. И те их имена под памятью в росписе на написаны. А без указу хлеб с них взять и в книгу вписать не смел». Изложив своё недоумение, Шипицын спрашивает, что воевода укажет ему делать.
Присыльные люди легко бежали из пределов Илимского воеводства. Но беглых ссыльных разыскивали только в особых случаях. В декабре 1703 года пашенный крестьянин дер. Подволошной Яндинской слободы С.М. Горячкин «извещал словесно», что у него в деревне жил присыльный человек Кирило Наумов сын, ярославец, извощик, «выпросил кобылу с саньми и с хомутом», поехал вверх по Ангаре по деревням просить милостыню, для чего взял 3 холщёвых мешка, и не вернулся. Просит его разыскать. «А кобыла де была сужереба, шерстью сивая, по назвищу Нерпа... В пашенной сошной работе работу постановил, а та де кобыла была сошная».
Один беглый ссыльный был обнаружен в Ильинском остроге, за Байкалом. Там он превратился в нищего. Из документов не видно, чтобы илимский воевода побеспокоился вернуть беглеца. Видимо, он предоставил ему возможность свободно «скитатца меж двор» в заморском острожке.
Оба примера поучительны: старый беглец стал нищим, а новый — побирался до бегства. Из собранной милостыни он уплачивал и оброк.
Положение батрака, подворника отмечено и переписью 1710 года и сказками 1722 года: «у него в работе присыльный человек» (в дер. Бурдушной у пашенного крестьянина), «живет присыльный с женой», «двое присыльных, один из Енисейска». В этой роли ссыльный встречается на подворье у крестьян, попов и служилых людей, затеривается среди работников монастырских вотчин, привлекается государством на временные работы и нищенствует, собирая хлеб на оброк государству.
В начальные годы существования Илимского воеводства, когда людей нехватало, присыльные верстались на службу довольно охотно. Достаточно припомнить, что в 1649-1652 годах при наборе 64 служилых людей, вместо бежавших в Дауры, 23 служилых человека были привёрстаны из ссыльных. Но позднее устроиться на государеву службу было всё труднее и труднее. А в XVIII веке переход из ссыльных в разряд служилых людей стал исключением.
В январе 1703 года ссыльный Потап Васильев Кустов подал воеводе челобитную о зачислении в пешую казачью службу. Воеводская приказная изба дала по этому поводу подробную справку — сколько полагается жалованья женатому пешему казаку, чьё место освободилось, указала, что «в прошлом в 1702-м году в апреле и в майе месяцах за безлюдством служилых людей в Ылымском стояли на караулех илимские посадские люди и казачьи дети». В этой же справке даны сведения и о челобитчике: «В 201-м (1693) году по отписке из Енисейска стольника и воеводы... Коробьина присланы в Ылимск с провожатым, с енисейским служилым человеком с Перфильем Ягодиным, ссыльные люди, а в каком чину быть им велено, того в Енисейске не написано. Между ими написан мещанин Потап Васильев. В Ылимском ни в какой чин не приверстан, потому что многими пытками изломан и изувечен».
Воевода распорядился приверстать Кустова в пешую казачью службу по Илимскому острогу вместо посланного в даурские остроги илимского служилого человека Микиты Черемисинова, в его оклад — денег 5 рублей, 2 чети полторы осмины ржи (2¾ чети), 2 чети овса, 1½ пуда соли в год. При этом воевода приказал взять по Кустове поручную запись, привесть «по чиновной книге» к вере, приправить его имя в окладных имянных книгах и послать об этом ведомость в хлебный стол. К тому же делу приобщена поручная запись. За человека, сосланного сюда 10 лет назад, поручились: сын боярский, казачий десятник и 4 служилых человека. Поручная была очень проста: если Кустов возьмёт жалованье и сбежит, то «на нас порутчиках в государеву казну пеня и незаслуженное денежное и хлебное и соляное жалованье на нас же, порутчиках».
Среди ссыльных встречались грамотные, в которых нуждалось воеводское управление. Например, 16 марта 1703 года усть-кутский приказчик Герасим Учюжников просит прислать второго писчика ввиду сложности розыскных, таможенных, соляных и других дел. Воевода велит «илимских жителей и присыльных людей, кто писать умеет, переписать на роспись». В Илимске нашлось трое грамотных присыльных: П. Витецкой, К. Вавилов и Л. Посников. Последний и был послан в Усолье, там ему по приговору воеводы нужно было «отвести государской двор, где ему з женою и з детьми жить... Писать справчиво и в книгах бы скребеных и мараных мест не было». Прекрасный почерк Витецкого встречается в следующих годах.
Один из ссыльных в Якутск почему-то задержался в Усть-Кутском остроге, где в 1703 году «подрядили меня жители, судовые плотники и пашенные крестьяня к церкви всемилостивому Спасу во дьячки. А по тому великого государя указу не велено быть присыльным людем в ызбылых». Этот присыльный просит справить его по окладной книге, с платой оброка в размере 1 четверти ржи. Воевода согласился удовлетворить челобитчика. Через несколько листов хранится поручная (арх. № 65, св. 5, лл. 91, 94).
Двое из сосланных в 1700-1703 годах устроились на службу: один, как сказано, писчиком в Усолье, а другой, именно Пётр Щегорин, кольский стрелец, быстро выдвинулся в первые ряды илимских служилых людей. Имя его не раз упоминается внастоящей работе. В 1707 году он ведал одной из крупных и важных волостей — Киренской, затем до 1720 года был приказчиком ряда других острогов и слобод, добился присвоения ему звания сына боярского и в 1721 году илимскими служилыми людьми выбирается на должность камерира — для руководства всеми налоговыми сборами в Илимском воеводстве, а в 1722 году назначается Иркутском надворным судьёй. Он достиг того, что воевода адресовал письма к этому бывшему присыльному не иначе, как: «благородному господину камериру Петру Ефимовичу».
Итак, рассматривая роль ссыльных в развитии земледелия, можно сделать следующие выводы: ссыльные имели значение в образовании крестьянского населения только в первый период развития илимской пашни, т. е. до 60-х-70-х годов XVII века, причём только те из них переходили на положение пашенных крестьян, кто сам был в прошлом крестьянином и ссылался в Сибирь с семьёй.
В конце XVII и начале XVIII столетий ссыльные почти всегда становились работниками, поголовными обротчиками и по социальному положению не отличались от гулящих людей. Только одни были вольными, а другие невольными гулящими людьми. Поголовный оброк, введённый в начале XVIII века, по существу стёр между ними это различие, так как предполагал прикрепление гулящих к постоянному местожительству.
1 Dr. A. Gleiner — «Sibirien das Amerika der Zukunft», Stuttgart, 1904 (Autorisiert nach John Foster Fraser's «The Real Sibiria»), S. 80 на стр. 8 утверждает, что «половина жителей Сибири ещё и теперь являются ссыльными или их потомками». Otto Heller в работе «Sibirien, ein anderes Amerika», Berlin, 1930, S. 256 замечает: «Русского в Сибири до революции никогда не спрашивали: «Как вы попали в Сибирь?» Это считалось невежливостью. Сибирь была штрафной колонией и даже свободные жители были в значительной части потомками ссыльных».
2 Сибирский приказ. Столбец 813, лл. 47-52.
3 Там же, лл. 194-196.
4 Там же, лл. 232-237.
5 То же дело, лл. 155-156.
6 Среди названных Н.Н. Оглоблиным участников восстания (см. его работу «Красноярский бунт 1695-1698 гг.», Томск, 1902) не встречается ни одного имени, совпадающего с именами сосланных в Илимск красноярцев.
<< Назад Вперёд>>
