«Государево жалованное слово»
Григорий Аникеевич Строганов, первый русский, получивший официальное «жалование» царя на территорию, расположенную в Сибири, за Уралом, создал прецедент для присвоения московитами сибирских земель. В 1558 году, за двадцать лет до того, как казак Ермак победил сибирского хана Кучума и открыл Западную Сибирь для русского заселения, царь Иван IV выдал Строганову грамоту, в которой пожаловал ему обширные участки земли в Пермском крае, беспечно названные им «в нашей вотчине». Не желая настроить против себя проживающих в том крае инородцев, зырян и остяков, царь включил в свое «жалование» только «места пустые, лесы черные, речки и озера дикие, островы и наволоки пустые». «И преж деи сего на том месте пашни не пахиваны и дворы деи не стаивали и в мою деи цареву и великого князя казну с того места пошлина некакая не бывала, и ныне не отданы никому, и в писцовых де книгах и в купчих и в правежных то место и ныне не написано ни у кого». Эту гарантированно пустую землю необходимо было быстро заполнить и начать продуктивно использовать, как и любую землю в Московском царстве. «И мне бы Григорья Строганова пожаловати, велети б ему на том месте городок поставити собою, и на городе пушки и пищали учинити, и пушкарей и пищальников и воротников устроити собою для береженья от нагайских людей и от иных орд и около б того места лес по речкам и до вершин и по озерам велети сечи, и пашни росчистя велети пахати, и дворы ставити, и людей велети называти, и в том бы месте велети росолу искати, а гле найдетца, и соль бы ему тут велети варити»17. Передача земли этим поселенцам предположительно происходила примерно по той же схеме, которая установилась позднее в том же веке в Сибири, когда новоприбывшим жаловали землю, «где годно место под сенные покосы», и давали на первое время зерно и освобождение от налогов на десять лет. В обмен на это по прошествии десятилетнего льготного периода половина их продукции должна была отправляться в царские кладовые. Поселенцы имели право продавать свои дома и сельскохозяйственные постройки любому, кто будет готов взять на себя обязательства перед государством18.
Строгановские владения в Перми были переходным случаем; они находились ближе к дому, чем позднейшие завоевания колонизаторов, но они создали образец для будущих вторжений в Сибирь. Там, где земли считались пустыми, а ресурсы в казну не поступали, сибирские администраторы следовали примеру Строгановых, ввозя тщательно отобранных поселенцев из России. Строганов, как и впоследствии сибирские администраторы, должен был пообещать проверить данные всех новоприбывших. Только «гулящие люди», «вольные люди» и, самое главное, «неподатные люди» имели право селиться на новых территориях. Тех, кто не отвечал этим требованиям, сразу же высылали обратно на их прежние места жительства, а в случае крепостных — к их прежним владельцам. Это условие было предназначено для того, чтобы предотвратить утечку налогоплательщиков из центральных налоговых реестров и сохранить целостность русской крепостной рабочей силы19. По мере того как московское колониальное правление все глубже продвигалось в Сибирь, политика импортирования из России только ни к чему не привязанных «гулящих людей» и ссыльных продолжалась. Мужчины, не имеющие привязанностей, зовущих их назад домой, приветствовались на суровой пограничной службе. Им предоставляли землю и приписывали к пушкарям или казакам, охранявшим русские заставы и исследовавшим замерзшие речные пути20. Беглых крепостных встречали с подозрением и часто возвращали на землю, к которой они были прикреплены.
Пытаясь завладеть к своей выгоде богатствами Сибири, Москва дополнила свое колониальное заселение политикой признания и включения коренного населения, вовлекая новых подданных в корыстную паутину получения прибыли. В 1592 году от имени царя Федора Ивановича был дан наказ, предписывавший князю Петру Горчакову построить новый острог у реки Пелым, сразу за Уралом. В ходе этой работы Горчакову было велено записать местных вогулов на государеву службу и отправить их вместе с русскими служилыми людьми строить укрепления. В обмен он должен был пообещать облегчить их обязательства по уплате дани и дать им вознаграждение от царя деньгами и зерном. Он должен был заверить их, что они находятся в безопасности и что государь распространит на них свою доброту и благосклонность и будет покровительствовать им во всех делах. Кроме того, он должен выделить им землю вокруг острога, так чтобы они могли поселиться и возделывать ее, но их следовало держать за пределами самого острога и отдельно от русских21. В 1594 году царь пожаловал «отчины своей Сибирские» небольшую часть остяцкому князю и его брату в награду за его верную службу. Князья получали две волости «со всеми угодьи и ясаком... и Игичею князю с братьею теми волостьми и всякими угодьи и людьми 11-ть человеки владети и ясак с них збирать на себя»22.
Как признание собственной экономической выгоды России, в сибирских указах и постановлениях того периода подчеркивается важность поддержания хороших отношений с ясачными людьми для обеспечения постоянного поступления мехов. Очевидно, ведя трудную борьбу с жестокостью своих агентов в пограничных землях, московские приказы постоянно повелевали приказным и служилым людям «беречи [ясачных людей] от проезжих и от тутошних людей, чтоб им обиды и насильства никоторого не было» и обращаться с ними «ласкою». Уже в конце XVI века, всего лишь через десять лет после первых крупных завоеваний в Западной Сибири, царь Федор приказал снизить ясачные сборы для пелымских татар, потому что так много их людей было убито или умерло и так много пушных зверей было поймано, что они не могли платить дань полностью. Было предписано «с них ясак имати по мере, чтоб их тем не отгонити»23. В занятном указе 1599 года новый царь Борис Годунов повелевал своим сибирским представителям облачиться в яркие одежды и собрать сибирских местных жителей, «князей, и мурз, и татар, и остяков, и вагуличь, и всяких ясачных людей», чтобы объявить освобождение от всех ясачных выплат на один год в честь его коронации. Власти должны были заверить сибиряков в добрых намерениях царя, его искреннем покровительстве и желании, чтобы они не испытывали нужды и гнета. Царь и его сын обещали, что коренное население будет жить «во всем в облехченье, и в покое и в тишине», и «велели им жити безоброчно, и в городех бы юрты и в уездех волости полнили». После этого объявления сибиряков следовало пригласить на пир, где подавалась бы еда из государевых кладовых24. На следующий год после празднования своей коронации царь повелел возобновить сбор ясака, как и раньше, но побеспокоился, чтобы освободить от него бедных и больных, «чтоб сибирским людем нужи и отгони не было». После того как сбор дани закончился, власти «роспрашивали [ясачных людей], таков ли ясак с них имали, и нет ли им от ясатчиков какие продажи и убытков и безчестья». У трогательной заботы царя были свои пределы. С крепких и здоровых ясак следовало собирать надлежащего качества и количества: «Наш ясак, соболи, и лисицы, и куницы, и бобры, и белку, и горностаи, збирати по ясачным книгам сполна, и мелочи худые, лоскутишков собольих, и куньих, и бобровых, и бельих не имали, и корысти себе не в чем не чинили»25.
В согласии со своими намерениями вскоре после этого царь Борис поддержал прошение сибирского татарина по имени Епанча, который жаловался, что его притесняли, взяли чрезмерный налог и нарушили право собственности. В ответ царь подтвердил, что татары владеют любой землей, которую они возделывают. Такие земли не должны отдаваться никому другому: ни русским крестьянам, ни служилым людям. «И велел им на нас и на себя пашню пахать, смотря по тамошнему делу, чтоб нашей казне было прибыльнее, и пашенным бы людем, до коих мест пашню розпашут, сытим быти». «А будет татарин Епанча или которые иные татарове учнут говорити, чтоб в их юрте острогу для обид и всякого насилства не ставить и пашенных людей и ямских охотников не устраивать, и ты б им говорил, что преж сего гоняли из Сибири к нам к Москве и с Москвы в Сибирь мимо их юрт наши посланники и гонцы с нашею казною и у них имали проводы и провожатых были убытки великие; и мы по своему царскому милосердому обычаю, жалуя их, велели ям и пашенных людей устроити на пустых местех, а у них пашен и всяких угодей имати не велели». С этими заверениями «они б сумнения себе никоторого не держали, жили в нашем царском жалованьи в тишине и в покое... и твоим раденьем в пашне будет нам прибыль»26. Царь понимал, что его территория, его «вотчина», служила его интересам и приносила прибыль его казне, только если она активно использовалась, т.е. принадлежала людям, занимавшимся трудом — возделыванием полей или охотой на соболей. Как царские земли в России должны были быть отданы дворянам, а от них — крепостным, так и сибирские земли принадлежали царю, но отдавались местным тайшам, а затем людям их племени. Многоуровневые права на собственность были выгодны всем, но только если низшие слои — люди, которые фактически извлекали из земли пользу, — получали некоторые права и гарантии на свои владения. По меньшей мере в принципе, московский обычай определять людей в терминах конкретных мест и связывать их друг с другом защитил обитателей Сибири от тотального выселения, которое было характерно для некоторых колониальных столкновений на Западе.
Хотя принципы множественного владения землей и неразрывных связей между людьми и местами служили защите прав коренных жителей на землю, русским поселенцам-земледельцам и сибирским кочевникам-пастухам трудно было мирно сосуществовать, потому что они использовали землю по-разному. В споре между русскими пашенными крестьянами и пастухами-якутами на дальнем северо-востоке якуты подали челобитье местному русскому воеводе о том, что они отчаянно нуждались в своих традиционных пастбищах для домашнего скота и что два новых русских поселенца заняли эти луга, вытеснив их и сильно избив в придачу. Стараясь учесть все интересы, воевода придумал компромисс, который, с точки зрения коренных жителей, чьи земли подверглись дележу, возможно, все же выглядел скорее как проигрыш. Он подтвердил право русских крестьян на их поля, но ограничил их доступ к выпасам. «И ты б якутом велел от пашеных крестьян скот держать верстах в 5-ти или в 10-ти для того, чтоб скотом у пашенных крестьян хлеба не потравить, а сенных покосов пашенным дать дать бы на человека по 3 десятины, а больше того не давать, а достальные сенные покосы все отдать якутом. И вперед якутом от пашенных и от руских людей обиды никакие не было»27.
Более решительным был указ 1684 года, в котором в ответ на жалобу, поданную группой бурят, было четко сказано, что «в ыноземских кочевьях пашнями руских людей селить не велено»28. Здесь официальная политика повторила категоричную позицию Уложения 1649 года, в котором утверждались отдельные, четкие и неприкосновенные права различных групп людей на определенные виды земли:
А иноземские иноземцом беспоместным и малопоместным, а мимо иноземцов иноземских поместей никому не давати. А русских людей поместей иноземцом не давать. <...>
А въпредь русских людей поместных земель татаром, а татарских земель русским людем в поместье не давать29.
Несмотря на ясность официальной политики, стычки между русскими и местными жителями возникали постоянно. Казаки, служилые люди и сборщики ясака с готовностью использовали свои «вострые сабли» и огнестрельное оружие против населения, с которым им было приказано обращаться мягко и защищать от обид и насилия. Оправдываясь тем, что местные жители становятся упрямыми, отказываются платить ясак или ведут себя вызывающе, войска обходились с ними жестоко. В донесениях самих русских описывается, как они сжигали юрты вместе с их обитателями, забивали старух до смерти, расстреливали целые деревни, связывали мужчин и избивали их, крали все, что было на виду, и захватывали женщин и детей в рабство. Брать пленных и держать их многие годы в русских крепостях и острогах стало обычной практикой московской политики усмирения. Согласно одному списку, составленному в Юкагирии на дальнем северо-востоке в 1675—1676 годах, 94 из 518 юкагирских мужчин ясачного возраста (от восемнадцати до пятидесяти лет) содержались в плену. Отрезвляющая цифра30. В 1650-х годах К. С. Дунай, русский воевода на Колыме, отличился тем, что обложил тяжелыми и произвольными податями местное население и избивал тех, кто отказывался платить, иногда до смерти. Если юкагиры не могли заплатить, он захватывал их жен, дочерей и сестер и продавал в рабство русским охотникам31. Казак-землепроходец Владимир Атласов отправил подробный доклад о своем обхождении с непокорными коренными жителями, повстречавшимися ему во время походов на Дальний Восток. «И они, камчадалы, великому государю не покорились и ясаку платить не стали. И он де, Володимер, с служилыми людми их, камчадалов, громили и небольших людей побили, и посады их выжгли, для того чтобы было им в страх и великому государю поклонились»32. Он явно не стеснялся сообщать о своих действиях, ничего не скрывая.
Его отчет неприкрашенно честен, но ужас от его поступков становится еще сильнее при чтении чрезвычайно интересного документа 1688 года, в котором отражен взгляд якутов на эти столкновения. В якутском челобитье описывается нападение двух казаков, Михаила Гребенщикова и знаменитого Владимира Атласова. «Приезжали оне Михайло с товарищи ко мне, холопу вашему, и родникам моим в юрты, — пишет пострадавший, — и отца моего и братей, и родников моих били и увечили, и мучили, и назад руки вязали, и к деревью и к перекладам везали, для своей бездельной корысти, да он же, Турчек, связаного брата моего родного Быгынея да Акчигира бил и увечил и против сердца ногами топтал, и тем боем изувечили; да оне ж грабежем взяли...» Дальше в жалобе рассказывается, что Гребенщиков «и якуцкого де языку не знают, и он де Мишка при нем Володьке смирен, а Володька Отласов бьет их и мучит и грабежем сильно отнимает». Среди его жертв были женщины, дети, старики и шаманы33.
Помимо тягостных описаний жестокости документ необычен по нескольким причинам. Во-первых, сам Атласов — это гигантская фигура в российской истории, равная Льюису и Кларку. Он исследовал ледяные и негостеприимные земли дальнего северо-востока и установил, что Камчатка является полуостровом. Его репутация доблестного и благородного человека основана на его открытиях, а также на той идее, что он был «ориентирован на мирное присоединение народов Камчатки к России». По его собственным словам, сам он их «призывал [служить царю] ласкою и приветом»34. Встречая это живое описание его реального поведения, мы можем увидеть героя русского освоения Арктики с другой стороны. Голоса его жертв в мучительных подробностях описывают уродливую оборотную сторону московского имперского завоевания.
Во-вторых, стоит рассмотреть контекст, в котором был произведен этот документ, и тот факт, что это отражение точки зрения низов вообще было зафиксировано. Показания якутов существуют, сохраненные в имперских архивах, поскольку якуты считали, что имеют право выдвинуть обвинения в царском суде, в котором дело было рассмотрено, показания по нему должным образом зафиксированы, решение принято, а приговор в отношении обидчиков приведен в исполнение. «По указу великих государей по челобитью иноземскому казаком Володьке и Мишке за воровство их и за озарничество и за бой и за увечья и за разоренья учинити наказанья: Володьку бить кнутом на козле нещадно, а Мишку бить батоги [менее суровое наказание], потому что он иноземского языку не знает. И взять по них поручную запись, что впредь им не воровать и озарничать»35. Насколько мы знаем, приговор был приведен в исполнение. Великий Атласов, исследователь Арктики, получил суровый урок за свое преступление. Итак, несмотря на существующие неравенство, коррупцию и жестокость колониального правления, русский государь и его судебно-административная система стремились серьезно принимать челобитья сибирских коренных жителей и одинаково вершить правосудие и для местных, и для русских36.
Это само по себе является необычной находкой и подводит нас к рассмотрению включения местных народов в Московскую империю в качестве политических субъектов. Когда Бекетов в описанном выше эпизоде велел своим людям объяснить обитателям Прибайкалья, что будет означать принятие ими царского колониального правления, первым пунктом шло разъяснение системы «государева жалованного слова»37. Они будут включены в царство через объединяющую систему «жалованного слова» — важнейших связей, скреплявших всю Московию. Эти отношения подразумевали некоторую взаимность, и обязательства были обоюдными. Подданные были обязаны служить, платить, подчиняться и подтверждать величие царя. Они, несомненно, брали на себя более обременительную часть сделки. При этом царь нес теоретический груз ответственности: защищать своих преданных подданных, сохранять их землю, гарантировать минимальные средства к существованию и вершить действенное правосудие. Как показал Джордж Вейкхардт, московский закон был одновременно несправедлив и предан идее равного правосудия. Закон, как он был написан и применялся, относился к разным людям по-разному. Штрафы и наказания, а также виды поведения, считавшиеся преступными, различались в зависимости от социального ранга и положения. Но в то же время чувство справедливости московитов требовало, чтобы неравные законы применялись к каждой стороне строго в соответствии с предписанием38. Таким образом, русские мелкопоместные землевладельцы, посадские люди и крестьяне требовали, чтобы их иски рассматривались и решения выносились согласно надлежащей правовой процедуре и в соответствии с формальной буквой закона. Точно так же сибиряки могли обращаться в суды со своими жалобами, и если их положение иноверцев-иноземцев ослабляло их юридический статус, то их статус как зависимых подданных царя гарантировал им, по крайней мере в принципе, справедливое слушание в рамках закона.
Далеко не все злоупотребления русских доходили до судов. Насилие составляло неотъемлемую часть процесса завоевания и колонизации, и русские злодеяния с одинаковой вероятностью могли становиться материалом эпических сказаний и легенд или подвергаться осуждению и наказанию. Героические подвиги великого Ермака и его банды головорезов представляют собой наиболее удачный пример. При этом московские администраторы регулярно слушали дела, возбужденные коренными жителями Сибири — иногда против своих соплеменников, иногда против русских, — и в своих вердиктах они, по-видимому, стремились к справедливому решению, каким бы оно ни было. Судебные протоколы, составлявшиеся русскими приказчиками, могли маскировать суровую реальность за фасадом законности, но многие дела без колебаний разрешались в пользу коренного жителя. Например, когда якут обратился в канцелярию воеводы Якутска с жалобой на похищение его жены русским служилым человеком, суд постановил, чтобы русского вместе с соучастником-якутом били без пощады39. Ясачный татарин обратился в русский суд в Туринске после того, как русский служилый человек насильно занял его землю и начал охотиться, ставить капканы и использовать ее ресурсы. Суд приказал вернуть землю законному владельцу, а русскому агрессору сделать выговор. Когда русский, Петрушка Парабелец, ограбил остяка, кетский воевода приказал конфисковать украденные вещи и безжалостно бить злодея40.
Сибиряки обращались в суд не только с протестами против русской жестокости, захвата земель и лугов, уничтожения лесов и мест обитания пушных зверей и эксплуататорских ясачных сборов, но также против друг друга из-за нарушенных обещаний, насилия в семьях, обмана, недостаточного приданого, убийств и массы других будничных и, на первый взгляд, внутренних споров41. Например, якут подал жалобу в русскую приказную избу в Якутске против шамана, который заколдовал его родственника42. Группа якутов пожаловалась в тот же суд по поводу драки, разразившейся на свадьбе, и угрозы шамана заколдовать их всех43. В деле, в котором один якут убил другого, виновный был приговорен к битью без пощады, после чего отдан сыну жертвы «в вечное холопство». Стороны подписали протокол дела на обратной стороне, поставив свои знаки — рисунки оленей и лодок44. Каждое дело слушалось, записывалось и разрешалось. Хотя во многих делах не сохранилось сведений о принятых решениях, те, в которых имеются вынесенные вердикты, показывают, что в судах сибирских воевод, так же, как и в русских уездах, истец, какова бы ни была его этническая принадлежность, обычно получал желаемый результат, по крайней мере до тех пор, пока другая сторона не подавала встречный иск.
17 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 332—335. Другие примеры того, как гулящие люди и ссыльные устраивались на надлежащую службу в Сибири, см.: Там же. Т. 2. С. 177—178, 213—214, 226, 273.
18 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 95.
19 Нежелание царя переходить за Урал во многом сходно с той неохотой, которую выявил Бриан Бек в московской политике по отношению к заселению украинской границы: опасения вызвать недовольство могущественных соседей и лишить центр работников и налогоплательщиков сдерживали московские имперские амбиции (Boeck B. Containment vs Colonialization).
20 Челобитная от ссыльных черкасов с просьбой о предоставлении пахотной земли рядом с рекой Черпаних: РГАДА. Ф. 1177. Оп. 1. № 28. Л. 43. Запись о крестьянах на пахотной земле рядом с Тобольском (1677): РГАДА. Ф. 924. Тобольская приказная палата. № 4. № 5 (1693). Запись о гулящем человеке (бродяге) с крестьянами: Там же. № 6. Согласие гулящего человека поступить на службу к казаку в Березове: РГАДА. Ф. 833. Березовская приказная изба. № 1. Ссыльные, зачисленные в казачьи полки: РГАДА. Ф. 1177. Якутская приказная изба. Оп. 1. № 21. Л. 14. Приглашение гулящим людям и охотникам селиться на земле рядом с Илимом: РГАДА. Ф. 1177. Якутская приказная изба. № 5. Л. 141—152. О том, как селили гулящих и вольных людей, см.: Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 2. С. 308. Переселение крестьян из перенаселенных деревень, где семьи разрослись так, что земельные ресурсы стали недостаточны, упоминается там же на с. 378—379 (№ 287). О том, как в Верхотурье привезли пятьдесят «вольных, гулящих» женщин и девушек, пригодных для вступления в брак, см.: Там же. С. 374—375 (№ 284). См. также: Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. 1900. Т. 194, кн. 3. С. 53—65, 72—76.
21 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 346—354.
22 Там же. С. 361. Тот же глагол «владеть» используется землевладельцами и крестьянами в русских сельскохозяйственных угодьях. О пахотных землях, предоставленных ясачным якутам, см.: РГАДА. Ф. 1177. Оп. 1. Ед. хр. 28. Л. 86—88.
23 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 372—373. Скорость, с которой экологическое бедствие следовало за русским завоеванием, поражает. На чертежах, составленных всего через несколько лет после прихода русских, отмечены области, которые раньше были богаты пушным зверем, а теперь опустели.
24 Там же. С. 381—382.
25 Там же. С. 390—392.
26 Там же. 383—384. Подобные вопросы обсуждаются в работе: Бахрушин С.В. Сибирские слободчики (из истории колонизации Сибири). С. 216—217. Поскольку пахать землю, чтобы прокормить слуг царя, было еще одной формой службы, навязанной местному населению, сохранились челобитные, в которых люди просили выделить им меньше, а не больше земли: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 149—150. Другие просили освободить их от сельскохозяйственных повинностей и вместо этого включить в списки плательщиков ясака: Там же. С. 206—207, 245—246. О принудительном земледелии см.: Огородников В.И. Из истории покорения Сибири. С. 87.
27 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 117. Подобные стычки из-за землепользования происходили в колониальной Новой Англии. См.: Anderson V.D. King Philip’s Herds. P. 601—624; Cronon W. Changes in the Land. P. 54—81.
28 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 134.
29 Уложение 1649 г. Гл. 16. Ст. 14, 41. Деление земель между татарами и русскими проводилось по всей Сибири, например: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 187.
30 Огородников В.И. Из истории покорения Сибири. С. 93; Slezkine Yu. Arctic Mirrors. P. 1—46 [Слёзкин Ю. Арктические зеркала. С. 45—47].
31 ДАИ. Т. 4. № 30. № 82. Огородников В.И. Из истории покорения Сибири. С. 97.
32 Скаски Владимира Атласова. С. 418.
33 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 138.
34 Прокофьев Н.И. Литература путешествий XVI—XVII веков. С. 13.
35 Колониальная политика Московского государства в Якутии. № 138.
36 Слёзкин также отмечает умение коренных жителей добиваться результатов в царских судах (Arctic Mirrors. P. 29—31). (Слёзкин Ю. Арктические зеркала. С. 55).
37 Отписка Петра Бекетова о походе в Забайкалье // Записки русских путешественников. С. 364—365. Это как будто иллюстрирует мысль Ходарковского о том, что русские истолковывали как подчинение то, что племена понимали как соглашения о взаимной защите (Khodarkovsky M. Where Two Worlds Met; Russia’s Steppe Frontier).
38 Weickhardt G.G. Due Process and Equal Justice in the Muscovite Codes. P. 463—480. О народном стремлении к такому чувству справедливости см.: Kivelson V. Devil Stole His Mind. P. 733—756.
39 РГАДА. Ф. 1177. Якутская приказная изба. № 12. Л. 253—254.
40 Миллер Г. Ф. История Сибири. Т. 2. С. 149—150, 253—254. Когда ясачный татарин опротестовал то, что его землю забрали русские, туринский воевода рассмотрел дело и направил его в вышестоящую инстанцию. К сожалению, решение по нему не сохранилось (Там же. С. 251—252).
41 Прекрасное собрание таких дел имеется в сборнике: Колониальная политика Московского государства в Якутии; и в работе: Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа.
42 РГАДА. Ф. 1177. № 2. Л. 152.
43 Там же. № 7. Л. 67. Еще одно обвинение шамана в колдовстве: Там же. № 16. Л. 78—80.
44 Там же. № 12. Л. 183—186. Еще один подобный случай см.: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 377—378.
<< Назад Вперёд>>
