8. ПОД ГОСУДАРЕВОЮ ВЫСОКОЮ РУКОЮ: КОЛОНИАЛЬНЫЕ ПОДДАННЫЕ И ИМПЕРСКАЯ ПОЛИТИКА МОСКОВИИ
Но, как имперский владыка, царь не мог полагаться только на чистое принуждение, и поэтому вырабатывались различные практики для включения коренных сибиряков в империю и для обеспечения их преданности и стабильной уплаты ясака. По мере того как завоеватели и картографы затягивали континент в сеть империи, коренные жители тоже оказывались в этой сети, и их статус менялся. Из немирных, неясачных иноземцев они превращались не просто в мирных и ясачных, а в московских подданных, «сирот» царя, со всеми вытекающими из этого печальными последствиями и скромными преимуществами. В то время как глубокое изучение колонизации, с точки зрения колонизированных, остается далеко за пределами данного исследования, в этой последней главе мы сделаем хотя бы один шаг в этом направлении, изучив положение коренных народов как подданных царя. Карты только изредка фигурируют в этом анализе, но пространственные концепции статуса человека, выявленные в этой книге, формировали способы понимания московскими колониальными властями своих отношений с колонизированными народами и таким образом формировали опыт колонизации у коренных сибиряков.
Определяющие условия московских имперских амбиций лаконично изложены в отписке Петра Бекетова о его миссии к озеру Байкал.
И велел им сказать государево жалованное слово, чтоб они, братцкие и тунгусские люди и мунгалские люди, были под государевою царскою высокою рукою и жили бы по своим урочищам по Селенге реке, и на Байкале озере, и по Килке реке безстрашно, от государевых бы служилых людей не бегали1.
В этом насыщенном отрывке переплетаются все важные составляющие царской политической теории. Бекетов говорит о сибирских народах как о коллективных единицах, этнотерриториальных сообществах с четко идентифицируемыми географическими границами, определяемыми природными объектами. Когда эти народы входили в империю, они оставались в своих естественных границах, составлявших их пространственную идентичность. Как крестьяне и посадские люди в Центральной России, они получали некоторые минимальные гарантии и права благодаря связи с определенными местами. Внутри своих границ они могли в принципе жить «безстрашно», в безопасности, под защитой и контролем. Земля могла находиться одновременно во владении собственников разного уровня. Коренные жители продолжали ею владеть по праву традиции и по праву официального пожалования от государя, а государь владел ею по праву завоевания, подтвержденному клятвой повиновения, принесенной местным населением. Как подписи свидетелей-крестьян, заполнявшие края имущественных чертежей в московских судах, так и рисунки якутов заполняют страницы за страницами ясачных договоров и клятв, подтверждающих и делающих законным господство над ними царя. С помощью примитивных изображений людей, лодок, животных, оружия и вооруженных воинов обитателей Дальнего Востока заставили наглядно подтвердить свое присутствие на земле и власть над ними русских завоевателей2. Без голосов мужчин и иногда женщин, действительно живших на этой земле и обрабатывавших ее, притязания на владение землей оставались слабыми и могли быть легко оспорены. Взаимное подтверждение многоуровневого владения связывало царя и подданных совместным правом на землю.
При наилучшем развитии событий, через «государево жалованное слово», местные жители интегрировались в Московское государство, как остальные подданные царя. «Жалования» включали выплаты деньгами и натурой, но также подразумевали военную и судебную защиту, защиту прав н5а землю и средства существования и милосердное правосудие. Конечно, была понятна и обратная сторона «жалованного слова». Оказавшись «под государевою высокою рукою», новые подданные испытывали тяжелое бремя пошлин и обязанностей и приписывались к своим традиционным землям. Когда в 1623 году служилый человек Ждан Козлов отправился на разведку в «Братские земли»*, с тем чтобы подчинить жителей, ему были даны приказы склонить «братских людей» на свою сторону обещаниями милости царя и «всякими мерами проведывати». Убедившись в их преданности и в том, что они будут платить ясак, он должен был выдать им царские «жалования» и отпустить их «тотчас в свою землицу»3. Согласно этому идеалистическому представлению московского колониализма, завоеванные народы продолжали жить свободно, в пределах своих естественных границ, в соответствии со своими традициями, «безстрашно» и входили в большое царство как приемные дети царя, обязанные подчиняться и имеющие право на милосердную защиту4. Следуя этой логике, даже самые жестокие деятели русских окраин — такие горячие люди, как Дежнев, Атласов и Хабаров, — могли терпеть и даже восхвалять пестрое собрание разнообразных и на первый взгляд непримиримых культур, верований, практик и политических устройств.
Московиты, управляя колониями, неизменно связывали определенных людей с определенными местами. Различные группы и народы рассматривались как от природы различные, от природы отдельные и имеющие точное местонахождение в пространстве. Люди принадлежат конкретным местам. На чертежах была представлена таксономия явлений, существующих в природе, а не просто политическое разделение пространства. Развивая логику такого представления о политической географии, московский имперский проект состоял во включении, а не в разрушении уже существующих «в природе» или «божественно предопределенных» пространственных или этнических единиц. Если язык, вера и место определяли народ, то империя могла стремиться к подчинению, а не уничтожению, перемещению или переопределению каких-либо из этих существенных характеристик. На понятийном уровне это представление о сформированной провидением политической и культурной географии вело московских агентов империи по определенному пути завоевания, при котором различия были прочно закреплены в пространстве.
Семен Ремезов, создававший свои труды в самом конце XVII века, добавил к этому видению имперского разнообразия особую нотку раннего Просвещения. Ремезов утверждал, что, как только сибирские племена подчинятся русскому господству, новые правители возьмут на себя обязательство защищать их и сохранять их образ жизни. В замечательной главе под названием «О мирном поставлении» Ремезов предупреждает:
Философ не довлеет правду во всех делах хранити, от сего велия любовь межь всеми роды добре живет, и новых вещей не вносити, а пришлецов за рубежь высылати. Обаче попечение имети должни есмы, да нашему Сибирству вовеки пребывати, дабы отчизна наша, когда тогда ныне требует совета и мудрости, и подлиным советом здравым, а не спылчивым, что исцелити добрыми обрасцы, которыми мочно междуусобные и градские ухищрения и злобы утишити, ниже сокрушатися; от повестей неискуства смотрети подобает; ведомо мирное поставление крепце в мире чисте...5
Любопытно, что на иллюстрации к этому тексту изображены выстроившиеся в линию люди в западноевропейских платьях, над которыми ангел несет ленту со словами «vreede vreede», что означает «мир» на староголландском (рис. 8.1).
Рисунок и светский философский тон отрывка указывают на западный источник, а личные связи Ремезова и его возможное сотрудничество с Виниусом — голландцем, руководившим в то время Сибирским приказом, указывают на вероятный способ передачи текстов и идей из Голландии через Москву в Тобольск Ремезову.
Идея, выраженная в этом тексте и образе, тем не менее соотносится с московским прецедентом. Ремезов выражает в философских терминах и представляет как моральное обязательство общую политику, характерную для московской имперской экспансии по меньшей мере с 1552 года. Взятие Казани, как и покорение Сибири, было кровавым процессом, но, как только территорию усмирили, местных жителей поощряли продолжать жить в соответствии со своими традициями, держать землю и разрешать споры согласно обычаю, и просто платить дань не хану, а царю6.
Рис. 8.1. Ремезов С. У. Краткая сибирская летопись. Ст. 152. «О мирном поставлении».
В соответствии с взглядами, литературно оформленными Ремезовым, московские переселенцы следовали — или притворялись, что следовали, — стратегическим указаниям быть сдержанными при общении с местными и как можно меньше вмешиваться в их внутреннюю организацию. Когда московские передовые агенты не стреляли и не брали пленных, они, согласно приказам, «ясак збирали с них ласкою и приветом, а не жесточью, чтоб, видя нашу царскую милость, и иных немирных земель люди нам, великому государю, учинились в вечном холопстве и ясак с себя давали»7. Несмотря на западный просвещенческий наряд, философские размышления Ремезова не выражают ничего нового или радикального. Они, напротив, основываются на традиционном московском подходе к колониальному правлению. Внутренняя логика имперского продвижения царского режима покоилась на его стремлении прежде всего сохранить мир и порядок. Согласно этой благотворной идее, колониальное правление должно как можно меньше нарушать существующую социальную организацию, чтобы обеспечить лояльность покоренных народов и вызвать доверие к милостивому, покровительствующему имперскому правителю.
Конечно, поскольку имперское продвижение по сути своей было уродливым процессом, не все встречи проходили в мирном духе, как представлялось на бумаге в чертежах и официальных указах. В 1556—1557 годах в дружеском приглашении югорским князьям царь Иван IV предлагал им возможность продолжать владеть своими собственными землями, которые с типичным высокомерием описывались как уже являющиеся частью царской «вотчины», и платить дань с этих земель. Далее следовало менее сердечное дополнение: «А не зберете вы нашее дани со всякого человека по соболю и к нам на Москву не пришлете, и мне на вас послать рать своя и вострая сабля... и тому от меня, царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии, быть в опале и в продаже»8. В следующем веке первопроходец Хабаров рассказывал, что, после того как он сжег даурские поселения и изгнал всех жителей, ему удалось захватить несколько «языков», и он «у тех языков роспрашивал и огнем жег», чтобы получить сведения9. Свидетельства ужасного обращения с сибиряками, попавшими в руки русских, встречаются повсеместно. Абстрактно размышляя о своих владениях, московские администраторы и ратные люди представляли себе имперское пространство, состоящее из разнообразных земель и народов, добровольно гнездящихся под распростертыми руками царя, а их картографы наносили этот воображаемый сценарий на бумагу. Получалась приятная картина, в которой разные народы и верования могли гармонично объединиться под единым защитным панцирем. Когда в реальных обстоятельствах такая интерпретация была отдаленно возможна, завоевание даже представлялось как добровольный союз. Когда Атласов отправился в обусловленную чисто экономическими причинами экспедицию «для прииску новых землиц и для призыву под самодержавную великого государя высокую руку вновь неясачных людей, которые под царскою великодержавною рукою в ясачном платеже не бывали»10, ему повезло обнаружить на Камчатке общину из 400 с лишним юрт, которая никогда никому не платила дань. Он с удовлетворением сообщил, что «по государскому счастию русским людям они были рады» и просили русских защитить их от грабежей соседей11.
Что бы ни говорили о мирном и добровольном присоединении, Московия покоряла и подчиняла Сибирь с не меньшей жестокостью и насилием, чем любая другая имперская держава раннего Нового времени. Стремление Бекетова к мирному союзу, например, не слишком убедило его целевую аудиторию и не смягчило его собственную яростную реакцию. Разозленный намеренным, как он интерпретировал, упрямством местных жителей, он гневно сообщал, что «иноземцы, брацкие и тунгусские люди, малоумны, глупы, как видят государевых служилых людей мало, и они побивают государевых служилых людей»12. Обругав «малоумных» туземцев за сопротивление своему предложению завоевать их, он санкционировал полномасштабное нападение в ответ. Исследуя Амурский край, Василий Поярков и Ерофей Хабаров открывали огонь по сопротивляющимся даурам из ружей и пушек13.
Рис. 8.2. Ремезов С.У. Краткая сибирская летопись. Ст. 73. Помощники Ермака усмиряют коренных жителей Назымской волости.
Рис. 8.3. Фрагмент чертежа верховьев реки Тобола. «Служебная чертежная книга». Л. 47 об. — 48 (вклейка 25). Человеческая фигура висит вниз головой, подвешенная за одну ногу, обозначая место, где казаки творили свои жестокости.
Эти донесения заставляют нас вспомнить о насилии, которое характеризовало завоевание московитами восточных племен и без которого не обходились европейские столкновения в Новом Свете. Наглядные и словесные каталоги Ремезова могут показаться безобидными, но в его чертежных книгах смело заявлено, что цель, которую он преследует при картографировании и описании всех многочисленных народов Сибири, — это завоевать их и присоединить к Русскому царству. Ремезов включил в «Служебную чертежную книгу» насыщенное действием, напоминающее комикс изображение нападения Ермака на лагерь Кучума, в котором весь передний план усыпан трупами (вклейка 30). Плотное войско русских лучников и всадников с копьями не оставляет сомнений в том, какими средствами русские покорили Сибирь. В своей «Летописи» Ремезов с одобрением описывает, как один из помощников Ермака усмирил коренных жителей Назымской волости, нападая на поселения, захватывая самых сильных мужчин, вешая их на виселице за одну ногу, а затем стреляя в них. Иллюстрация этой сцены есть в «Летописи», и она настолько захватила воображение Ремезова, что он изобразил маленького человечка, подвешенного за одну ногу, на нескольких своих чертежах, буквально сделав частью ландшафта жестокость имперского завоевания (рис. 8.2 и 8.3)14. В других местах Ремезов изобразил сражения и смерти как русских, так и местных жителей, которые сопровождали русское завоевание, с подписями, разбросанными по ландшафту на карте. На чертеже реки Амур среди примечательных объектов местности есть место, обозначенное «Бои окольничего, убито 30 человек ниж Нерчинска»15. Тесная связь между принудительной мощью и добычей ресурсов очевидна на прекрасном чертеже, где изображена солеварня с соседним острогом и калмыцкий лагерь вдоль верховьев Иртыша. Острог, окруженный воинами в полном вооружении, ощетинился пушками, ружьями и копьями (см. вклейку 24)16. Понимая стратегическую пользу мягкого подхода и идеологические выгоды добровольного подчинения, ни один из московитов, участвовавших в колонизации Сибири, не выразил ни малейших сомнений в необходимости прибегнуть к насилию, когда получал отказ на свое приглашение.
1 Отписка Петра Бекетова о походе в Забайкалье // Записки русских путешественников. С. 364—365.
2 РГАДА. Ф. 1177. № 12. Л. 183—186; Колониальная политика Московского государства в Якутии. Таблицы 2—14.
3 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 2. С. 307—308.
4 Slezkine Yu. Arctic Mirrors. P. 29—31. (Слёзкин Ю. Арктические зеркала. С. 45—47).
5 Ремезов С.У. Краткая сибирская летопись. Ст. 152. Стб. 44 (2-й паг.).
6 Pelenski J. Russia and Kazan: Conquest and Imperial Ideology (1438—1560s). The Hague: Mouton, 1974; Idem. State and Society in Muscovite Russia and the Mongol-Turkic System in the Sixteenth Century // The Mutual Effects of the Islamic and Judeo- Christian Worlds: The East European Pattern / Ed. A. Ascher, T. Halasi-Kun, B. K. Kiraly. Brooklyn, N.Y.: Brooklyn College Press, 1979; Rywkin M. The Prikaz of the Kazan Court: First Russian Colonial Office // Canadian Slavonic Papers. 1976. Vol. 18. P. 293—300. См. также: A Discussion on Kazan’ and Muscovy // Slavic Review. 1967. Vol. 26. P. 541—583 (статьи И. Шевченко, Э. Кинана, О. Прицака и Я. Пеленского). Опубликовано слишком поздно, чтобы попасть в англоязычную версию этой книги: Romaniello, Matthew P. The Elusive Empire: Kazan and the Creation of Russia, 1552—1671. Madison: University of Wisconsin Press, 2011.
7 Russia’s Conquest of Siberia / Ed. B. Dmytryshyn, E.A.P. Crownhart-Vaughan, T. Vaughan. P. 315—316; Русско-китайские отношения в XVII веке. С. 203—204.
8 Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1. С. 331—332. Прил. № 1.
9 Отписка Ерофея Хабарова о походе в Даурию // Записки русских путешественников. С. 377.
10 Скаски Владимира Атласова о путешествии на Камчатку // Там же. С. 415.
11 Там же. С. 418. Дежнев рассказывает о просьбе чуванцев защитить их от «погромов» нечестных русских. Они также просили уменьшить для них ясак. Русские в то время держали чуванских пленников, чтобы добиться подчинения (Отписки Семена Дежнева о походе на Анадырь // Записки русских путешественников. С. 401—402).
12 Отписка Петра Бекетова. С. 365.
13 Отписка Ерофея Хабарова. С. 374. Жуткий рассказ об обращении московитов с «малыми народами Севера» в Сибири дает Юрий Слёзкин в первой главе книги «Арктические зеркала». В. И. Огородников рисует героическую картину отваги и верности русских завоевателей (Из истории покорения Сибири. С. 51—82), за которой следует резкое осуждение того, как они обращались с местными жителями.
14 Ремезов С.У. Краткая сибирская летопись. Ст. 73. Рис. на л. 19; Служебная чертежная книга. Л. 47 об. — 48.
15 Хорографическая книга. Л. 147.
16 Там же. Л. 97.
* Имеются в виду места обитания бурятских племен. (Прим. ред.)
<< Назад Вперёд>>
