Политическая самостоятельность волостей
В этом смысле Полоцкое княжение называется отчиной Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволода, хотя там княжила не она, а ее муж, Владимир, по праву завоевания.
Рассказав об отказе Рогнеды вступить в брак с Владимиром, о последовавшей затем войне, убийстве Рогволода, насильственном взятии Рогнеды Владимиром в жены и, наконец, о покушении Рогнеды на жизнь Владимира, летописец продолжает:
"И созва (Владимир) бояры и поведа им (о покушении Рогнеды). Они же рекоша: уже не убий ея детяти (Изяслава, сына Владимира, рожденного Рогнедой) деля сего, но воздвигни отчину ея и дай ей с сыном своим" (Лавр. 1128).
В 1139 г. Всеволод Черниговский ополчился против Андрея Переяславльского, сына Владимира Мономаха, желая передать его княжение брату своему, а Андрея посадить в Курске.
"И Андрей тако рече, сдумав с дружиною своею: леплее ми того смерть, а с своею дружиною на своей вотчине и на дедине, нежели Курьское княжение. Отец мой Курьске не сидел, но в Переяславли, и хочу на своей отчине смерть прияти. Оже ти, брате, всю землю Русскую держачи, а хочешь и сее волости, а убив мене, тобе то волость. А жив не иду из своее волости! Обаче не дивно нашему роду, тако и преже было же, Святополк про волость же ци не уби Бориса и Глеба? а сам ци долго поживе?" (Лавр.).
Переяславль есть отчина и дедина Андрея, потому что там сидели его отец и дед. Вот почему она ему дорога, и он не хочет перемены. Княжеские же права его в Курске, конечно, были бы совершенно те же, какими он пользовался и в Переяславле.
В этом смысле и Новгород Великий не составляет исключения, он тоже княжеская отчина.
"Toe же осени придоша Новгородци, лепшие мужи, Мирошькина чадь, к Великому князю Всеволоду с поклоном и с мольбою всего Новагорода, рекуще: ты, господин, князь великий, Всеволод Гюргевич! Просим у тобе сына княжить Новугороду, за не тобе отчина и дедина Новгород" (Лавр. 1200).
Как Андрей Переяславльский желает остаться на своей отчине, так новгородцы желают иметь князем своего отчича. Но, называя себя отчиной Всеволода, они, конечно, очень далеки от мысли о том, что Новгород Великий есть его собственность.
"Того же лета князь Юрий Святославич да князь Олег Рязанский приидоша к городу Смоленску (который занимали тогда поляки), а в Смоленске бысть в то время мятежь и крамола: овии хотяху Витовта, а друзии отчича своего" (т.е. Юрия Стятославича, сына Святослава Ивановича, занимавшего смоленский стол до 1387 г.) (Воскр. 1401).
Обе партии домогались посадить в Смоленске угодного им князя, а не собственника.
В этом же, конечно, смысле и московские князья называют своей отчиной Москву и Великое княжение Владимирское, а не в смысле своей частной собственности.
Указанная выше практика дробления волостей должна была ослабить изначальную зависимость пригородов от городов; а вместе с этим и самое слово пригород должно было выйти из употребления и замениться словом город.
Эта перемена не во всех волостях совершилась в одно и то же время. По весьма понятной причине старые порядки всего более держатся в Новгороде и Пскове. В Киевской же волости еще в начале XIII века пригороды начинают называться киевскими городами.
"Слышав же вси князи, оже Владимир гна в Галичь, возвратишася вспять, и пришедшим им в Киев, Всеволод Чермный седе в Кыеве, надеяся на свою силу, и посла посадники по всем городом киевским" (Лавр. 1206).
Но домосковская старина отличается большой живучестью. В Новгороде и Пскове пригороды перечисляются еще в XVI веке (Д. к АН. I. C.383 и cл.). Даже для Великого княжения Московского встречаем упоминание пригородов в памятниках XVI века. В таможенной грамоте 1571 г. читаем:
"А кто поедет москвитин изо всех пригородов и из волостей Московские земли..." (АЭ. I. № 282).
Отдаленный отголосок старины слышится еще в XVII веке. В первой половине этого века в царствующем граде Москве существовало два судных приказа: владимирский и московский. Служба во владимирском считалась честнее службы в московском (Валуев. 36). Это, конечно, потому, что Москва, хотя и царствующий город, но по возникновению своему молодший перед Владимиром; первоначально Москва могла иметь только значение пригорода в Ростовско-Владимирской волости.
Выше я обратил внимание на то, что к городу тянет земля. Пригороды первоначально не только могли не быть центрами земельных владений своих жителей, но могли даже и вовсе не иметь постоянных жителей. Они основывались для нужд города и первоначально могли служить только местом убежища для рабочего населения принадлежащих горожанам главного города сел и деревень. По мере же развития населения пригородов они тоже становились самостоятельными центрами тянувшей к ним земли. Так, например, новгородцы имели поземельную собственность в уезде пригорода их, Торжка; но в Торжке были и свои горожане, бояре и черные люди, которые также обладали недвижимо-стями в уезде Торжка, как и новгородцы (Новогор. I. 1167 и Воскр. 1478).
Таким образом, с течением времени всякие города, как старшие, так и младшие, могли, при благоприятных условиях, стать центрами, к которым тянули окружавшие их села и деревни. Из вышеприведенного случая основания городка Шестакова видно, что города даже и строились иногда местными землевладельцами для собственного их "бережения". По состоянию наших источников нет возможности составить карту древних волостей с показанием, сколько земли тянуло к какому городу; но в старину это было всем хорошо известно. Памятники XVI века говорят еще о "вековых рубежах городу с городом" (АЮ. № 32). Постоянные рубежи города с городом предполагает и Русская правда, когда говорит:
"А из своего города в чюжю землю свода нетуть" (3-я ред. 48).
"В чужю землю" значит здесь в землю, тянувшую к другому городу, как центру чужой волости: у всякого города свои земли. В другом месте Правды эта своя земля противополагается своему городу:
"Аже будет (свод) в одином городе (т.е. только в городе), то ити истьцю до конца того свода; будет ли свод по землям (вне города, но в пределах волости), то ити ему до третьяго свода..." (44).
Волости-княжения, территориальный состав которых мы старались выяснить, составляли самостоятельные государства. Все, что находилось в пределах территории каждого такого государства, подлежало действию местной власти, она производила на своей территории суд и управление, давала указы и пр.
Это положение доказывается текстами всех дошедших до нас духовных грамот и договоров князей.
В духовных грамотах волости-княжения даются наследникам "со всеми пошлинами", т.е. и с пошлинами от суда, а следовательно, и с правом суда.
В договорах читаем:
"А в твой нам удел данщиков своих не всылать, ни приставов давать, ни грамот не давать".
Под грамотами разумеются как льготные, освобождающие от даней и подсудности княжеским судьям, так и определяющие порядок суда и количества даней. Все это есть право местного князя, а потому князья-союзники обязываются в эти внутренние дела не вмешиваться. Тот же смысл имеет и обязательство не всылать в пределы чужого княжения сборщиков дани и приставов, т.е. судебных и всяких правительственных органов.
В духовной серпуховского князя, Владимира Андреевича, это положение выражено в такой форме:
"А судом и данью потянута по уделом, где кто живет".
В договорах московских князей с тверскими то же начало выражено несколько иначе:
"А судом и данью потянуть по земле и по воде".
Та же независимость местного суда предполагается и статьями договоров об общем суде, имевшем место в делах порубежных:
"А судьям нашим (общим, поровну назначенным каждым князем) - третий вольный" (т.е., если судьи "сопрутся", они могут избрать посредника по своему усмотрению).
В общих делах судьи назначаются со стороны каждого князя; в делах же, касающихся только территории отдельного князя, - он один судья.
Все договоры предполагают у каждого князя-волостеля и самостоятельную военную власть. Они говорят о "стяге" князя-волостеля, о собственных "его воеводах" и пр. Он собирает войско и предводительствует им.
Но это еще не последнее слово политической обособленности каждой волости-княжения. В старину принимались меры к тому, чтобы подданные одного княжения не делались поземельными собственниками в пределах другого.
В договорах Новгорода с князьями читаем:
"А в Бежичах тобе, княже, ни твоей княгини, ни твоим бояром, ни твоим слугам сел не держати, ни купити, ни даром приимати, и по всей волости Новогородской" (Рум. собр. I. № I. 1265).
То же и в междукняжеских договорах:
"А тобе, брату моему, в моем уделе сел не купити, ни твоим бояром..."
Бояре и слуги, покупая недвижимости в чужом уделе, тем самым выводили эти недвижимости из службы местной власти, так как получаемые ими доходы с купленных недвижимостей они тратили на службе чужого князя. В этом непосредственная причина приведенных запрещений. Но, по первоначальному происхождению своему, они могут стоять в связи с тем древнейшим порядком вещей, когда волость состояла из совокупности землевладельцев, строивших город в центре своих владений, и когда землевладением обусловливалась принадлежность лица к волости.
Указанная политическая обособленность каждого княжения предполагает право местного князя и его чиновников ездить по уезду для отправления суда и сбора даней. Вследствие этого княжение называется уездом князя. В завещании Ивана Калиты читаем:
"А тамгою поделятся сынове мои, тако же и мыты, которые в которого уезде, то тому".
Приведенные нами доказательства политической обособленности волостей взяты из княжеских завещаний и договоров, тексты которых не старее XIV века. Возникает вопрос, то же ли было в более отдаленное время? Думаем, что да. Хотя более древние договоры и не дошли до нас в полном составе, но летописи сохранили такие выражения из взаимных княжеских переговоров, которые дают право сделать такое заключение.
В случае какого-либо враждебного столкновения двух князей-волостелей они нередко обращаются друг к другу с таким заявлением: "Мир стоит до рати, а рать до мира: уладимся либо миром, либо войной". Если каждому князю-волостелю принадлежит право войны и мира, то надо думать, ему принадлежало и право суда и управления в пределах своей волости.
На ту же мысль наводит и сохранившееся в летописи известие о содержании последней воли Великого князя Ярослава Владимировича. Мы приводим его ниже (с. 127).
Полная политическая обособленность волостей есть наша древность. Эта древность была нашим действующим правом в течение многих веков, во все то время, пока продолжали существовать отдельные княжения. А отдельные княжения существуют у нас еще в XVI веке. Удельный князь Юрий Иванович, брат Великого князя Московского, Василия Ивановича, пользуется такою же самостоятельностью управления и суда в пределах своего княжения, как и удельные князья XV, XIV и более отдаленных веков (Рум. собр. I. №№ 133, 144 и 160).
Московские великие князья начинают вводить некоторые ограничения власти владетельных князей, своих соседей; но ограничения эти касаются внешних сношений князей, а не внутреннего управления их княжениями. Из вопросов внутреннего управления ограничению подвергается только право делать монету, но это ограничение возникает лишь в начале XVI века и только в применении к уделам сыновей Великого князя Ивана Васильевича.
Но князья Рюриковичи не только делили волости, они и соединяли их. Последствия таких соединений не были, однако, прочны и продолжительны, и до второй половины XIV века у князей вовсе не замечается стремления к образованию большого нераздельного государства, которое выходило бы за пределы волостного устройства.
Рюрик с братьями, занимавший в 862 г. Новгород, Изборск и Белоозеро, в год смерти братьев владел, кроме того, Полоцком, Ростовом и Муромом. Эти свои обширные владения он передал Олегу. Но Олег ушел на юг из образованного тремя братьями государства. Последствием этого было образование нового государства в новых границах и с новым центром. Таким образом, создание первых трех братьев заменилось новым политическим телом уже при первом их преемнике.
На третий год по смерти Рюрика Олег собрал множество воинов из варяг, чуди, славян, мери, веси и кривичей, все, конечно, охотников до военной добычи, и предпринял с ними поход на юг. Местности к югу от Новгородской и Полоцкой волостей имели уже города и, следовательно, волостное устройство. Первый город, который встретился этому сбродному ополчению, был Смоленск, затем следовали Любеч и Киев. Олег овладел всеми тремя; в первых двух посадил он мужей своих, в Киеве сел сам. Эти военные успехи, однако, не удовлетворили его. Из Киева он стал предпринимать походы на окрестные племена: древлян, северян, радимичей, уличей и тиверцев. Первые три согласились платить Олегу дань; уличи же и тиверцы оказали сопротивление, а потому враждебные столкновения с ними продолжались. Во главе такого же сбродного ополчения из людей разных племен, в числе которых находим и новых данников и даже такие племена, о завоевании которых летописцу ничего не известно, Олег предпринял свой первый поход в Грецию.
Из известий о походах Олега в Грецию можно вывести, что этот князь не был в свое время единственным князем в Русской земле. В рассказе летописца о первом походе его на греков упоминаются другие князья "под Ольгом суще". Согласно с этим договор 911 г. заключен волею не одного только Олега, но и "похотеньем наших князь". Греки обязались хранить любовь не к одному Олегу, а и "к князем светлым нашим русским".
Как были велики собственные владения Олега, определить это не представляется возможным. Есть, однако, основание думать, что и в городах, весьма близких к Киеву, сидели "князья под Ольгом суще", а не мужи его. В известии летописца 907 г. о договоре с греками находим такое место:
"И заповеда Олег... даяти уклады на русские городы: первое на Киев, тоже и на Чернигов, и на Переяслав, и на Полтеск, и на Ростов, и на Любечь, и на прочая городы, по тем бо городом седяху князья под Ольгом суще".
Эти князья "под Ольгом суще" могли сидеть не только в далеком Ростове, но и в близких - Чернигове и Любече.
С значительной степенью вероятности можно утверждать, что Новгород, в приведенном перечислении не упомянутый, не только не входил в состав владений Олега, но и едва ли находился в какой-либо определенной степени зависимости от него. Участие в войсках Олега, громивших Грецию, славян, чуди и кривичей, не доказывает зависимости от него Новгорода. Войска эти состояли из свободной вольницы, которую привлекала к походам жажда добычи, а не обязанность нести военную службу по приказу своего государя. Установление дани во 300 гривен, которую новгородцы должны были платить варягам "мира деля" (Лавр. 882), тоже не доказывает подчинения Новгорода Олегу, после его удаления на юг. Эту дань, по словам летописца, новгородцы платили до смерти Ярослава, а уже при Святославе Игоревиче новгородцы шлют послов в Киев и просят себе князя, из чего, конечно, следует, что они не состоят под властью киевского князя. Дань варягам "мира деля", как бы долго новгородцы ни платили ее, вовсе не обусловлена подчинением их киевскому князю.
Сведения, имеющиеся о преемнике Олега, не позволяют думать, чтобы его владения были очень обширны.
В договоре, заключенном Игорем с греками, есть статья, которою определяется порядок торговли русских гостей в Константинополе и некоторые их преимущества, как, например, право получать "месячное" от греческого царя:
"И приходящим им (руси), да витают у святого Мамы. Да послеть царство наше (греческое), да испишет имена ваша, тогда возмуть месячное свое, ели слебное, а гостье месячное, первое от города Киева, паки из Чернигова и Переяславля".
И только, никаких других городов не упоминается. В соответствующей статье договора Олега прибавлено "и прочий городи". Хотя собственные владения Олега едва ли простирались далее Киева, Переяславля и Чернигова, но в других городах сидели князья, состоявшие с ним в союзе, а потому и прибавлено "и прочий городи". При Игоре, надо думать, не удержалось никакой связи между его владениями и владениями других князей. Договор поэтому упоминает только три города, на которые простиралась непосредственная власть этого князя: Киев, Чернигов и Переяславль.
Этот вывод находит себе некоторое подтверждение и в летописных известиях об отношениях Игоря к древлянам и о положении его дружины.
Мы знаем уже, что Олег воевал древлян, победил и обложил данью; той же участи подверглись северяне и радимичи. Но обложить данью не значит присоединить к составу своей волости. И греки давали Олегу дань. Дань есть только плата за прекращение враждебных действий. Побежденные племена-данники продолжали сохранять свою особность и управляться по-старому собственными своими правителями. У древлян при Игоре был свой князь Мал. Таким образом, даже эти ближайшие соседи полян не входили в сферу власти Игоря; они продолжали оставаться только данниками его, притом и не очень покорными. Узнав о смерти Олега, древляне не пустили к себе Игоря за данью, и он должен был вновь побеждать их. В 945 г., когда сбор дани превысил всякую меру и перешел в грабеж, древляне убили Игоря.
Летопись сохранила чрезвычайно характерное обращение к Игорю его дружины:
"В се же лето рекоша дружина Игореви: отроцы Свенелджи изоделися суть оружьем и порты; а мы нази! Пойди, княже, с нами в дань да и ты добудеши и мы" (Лавр. 945).
Вот где побуждение к военным трудам и доблестям.
Дружина великого князя русского не имеет даже чем прикрыть наготу свою! И это после двух походов на Грецию. Не мощь государственная, руководимая широкими политически планами, вызвала эти походы. Они были нужны для удовлетворения хищнических потребностей той вольницы, которую летопись называет "воями" Олега и Игоря. Весьма трудно видеть в князе правителя обширного государства, если ближайшие друзья его могли существовать только грабежом чужого имущества.
Скромные задачи волостного управления и суда мало соответствовали вкусам первых князей, в характере которых, действительно, есть черты, напоминающие норманнских викингов. Их увлекают рискованные предприятия за пределы волости, тогда как волость нуждается во внутреннем строении и бережении от врагов. Это различие вкусов князя и мирных жителей волости не ушло от внимания современников и занесено на страницы начальной летописи. Сын Игоря, Святослав, был одержим не меньшей любовью к военным подвигам, чем его предшественники. Он победил вятичей, козар, ясы, косогов и предпринял поход на дунайских болгар. По рассказу летописца, он взял 80 городов по Дунаю и сел княжить в Переяславце, "емля дань на грьцех". Когда князь находился на вершине военной славы, стольный город его, Киев, подвергся великой опасности. Бесчисленное множество печенегов обложило Киев, и люди изнемогали от голода и жажды. Вот в этом-то крайнем положении киевляне посылают к своему победоносному князю посольство с такими речами:
"Ты, княже, чюжее земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив. Мало бо нас не взяша печенези, матерь твою и дети твои! Аще не поидеши, ни обраниши нас, да паки ны возмуть. Аще ти не жаль отчины своея, ни матере, стары суща, и детий своих?"
Этим и объясняется тот разлад, который, несомненно, существует между жизнью волости и деятельностью первых князей, и малая связь князей с волостью. Олег уходит из Новгорода в Киев; сын Игоря, Святослав, оставляет Киев, чтобы водвориться в Переяславце на Дунае.
Что же оставил предприимчивый воитель, Святослав, детям своим в Русской земле?
Очень немного. Уходя из Киева в Переяславль Дунайский,
"Святослав посади Ярополка в Киеве, а Ольга в Деревех. В се же время придоши людье ноугородстии, просяще князя собе: "аще не пойдете к нам, то налезем князя собе". И рече к ним Святослав: "абы пошел кто к вам". И отпреся Ярополк и Олег. И рече Добрыня: "просите Володимера" (Лавр. 970).
У преемников Святослава осталось всего две волости, Киевская и Древлянская, существовавшие еще прежде прихода варяжских князей на юг. Если надо было в самом ближайшем соседстве с Киевской волостью, в Деревех, посадить особого князя, то трудно думать, чтобы власть которого-либо из них простиралась далее пределов той волости, в которую он был назначен.
Из слов новгородцев ясно, что посадить в Киеве не значит еще посадить и в Новгороде: в Киеве был князь, Ярополк, но Новгород ему не принадлежал. Так как князь есть потребность волости, то новгородцы и в 970 г., как и сто лет тому назад, продолжают искать себе правителя. Характерен ответ Святослава: "кабы кто пошел к вам!" Очевидно, в понятиях князя не существует никакой необходимой связи между Киевом и Новгородом. Это особые государства, ему, впрочем, одинаково ненужные. Не князья ищут волостей, а волости князей!
Из известия летописи, сообщаемого под 980 г., узнаем, что в Полоцке сидит Рогволод, пришедший из заморья, а в Турове - Тур. В конце X века летописец, следовательно, знает пять отдельных князей, которым соответствуют и пять отдельных государств, весьма скоро вступивших в войну между собой. Но кто поручится, что летописец исчерпал всех князей того времени и что не было особого князя в Смоленске, Ростове или Муроме?
Из пяти князей-современников счастье улыбнулось младшему сыну Святослава, Владимиру, которого, по совету Добрыни, новгородцы взяли к себе. Олега Древлянского победил Ярополк Киевский и присоединил его волость к своей; Ярополка же и Рогволода Полоцкого победил с помощью неизбежных в начале нашей истории варягов Владимир Новгородский. Владимир сделался, таким образом, князем северных и южных волостей. Он сам сел в Киеве, а в Новгороде посадил дядю своего со стороны матери, Добрыню. Владимир существенно отличается от своих предшественников, ему дороги внутренние интересы волостей, это первый князь-градостроитель:
"И рече Володимер: се не добро, еже мало городов около Киева. И нача ставити городы по Десне и по Востри, и Трубежеви, и по Суле, и по Стугне. И поча нарубати муже лучшие: от словен, и от кривичь, и от чуди, и от вятичь, и от сих насели грады, бе бо рать от печенег и бе воюя с ними и одоляя им" (Лавр. 988).
Владения князя Владимира обширностью своей далеко превосходили владения каждого из его предшественников. Заботы его посвящены были внутреннему устройству городов и земель. Но для оценки взглядов этого князя на территорию необходимо выяснить, как смотрел он на свои города и земли, составляли они в его понятии одно нераздельное целое или это была совокупность самостоятельных волостей, благодаря счастливой случайности соединившихся под его управлением, а после его смерти долженствующих снова разъединиться и вести самостоятельную жизнь? Летопись не сохранила никаких известий о последней воле Владимира; может быть, он и не сделал никаких распоряжений о дальнейшей судьбе своих владений. Мы лишены, таким образом, лучшего источника для ответа на поставленный вопрос. В нашем распоряжении имеется лишь несколько указаний на отношение к этому вопросу, обнаруженное Владимиром еще при жизни.
Из предшествующего мы знаем, что бояре советовали князю Владимиру дать Рогнеде и сыну ее, Изяславу, Полоцкую волость, на том основании, что она принадлежала отцу Рогнеды. Владимир исполнил этот совет бояр.
Итак, он ничего не имел против нового разъединения соединившихся в его руках волостей и отделил Полоцкую волость сыну Изяславу с матерью еще при жизни своей.
Под 988 г. летописец говорит, что и другие сыновья Владимира, хотя не все, были посажены отцом по городам: Ярослав в Новгороде, Святополк в Турове, Борис в Ростове, Глеб в Муроме, Святослав в Деревех, Всеволод - Володи-мери, Мстислав - Тмутаракани.
Кроме Владимира (Волынского) и Тмутаракани, это все уже известные нам области, которые и прежде имели своих князей. С какою же целью Владимир рассадил в них своих сыновей? Назначил он их туда временно, в качестве местных правителей, или с тем, чтобы они оставались там и после его смерти, подобно тому, как Изяслав был назначен в Полоцк?
Утвердительный ответ в смысле последнего предположения вовсе не представляется невероятным. Позднейшие князья наделяли же волостями детей своих еще при жизни своей. Мог подготовлять такую меру и Владимир.
Что же касается сыновей его, то есть указания, что они именно так смотрели на назначение их в города. Мстислав, посаженный в Тмутаракани, сделался по смерти отца самостоятельным тмутараканским князем. Ярослав же еще при жизни отца стал смотреть на себя как на самостоятельного князя Новгородской волости и потому отказался платить отцу 2000 гривен. Эта дань была, кажется, единственной нитью, связывавшей Новгород с Киевом; и она оборвалась еще при жизни Владимира. Владимир стал готовиться к войне с сыном, а Ярослав, боясь отца, послал за море за неизбежными варягами, т.е. поступил совершенно так, как 35 лет тому назад поступил отец его, готовясь к войне со старшим братом, Ярополком. Смерть Владимира положила конец приготовлениям к войне отца с сыном.
Есть указание, что Святополк стал избивать братию, желая расширить свои владения. Следовательно, в раздаче волостей братьям своим и он видел опыт наделения их отцом на случай смерти.
Приведенные указания заставляют думать, что Владимир едва ли имел в виду образование из своих владений единого государства.
Ярослав, сын Владимира, есть последний крупный князь Древней Руси. В течение последних 12 лет своей жизни (с 1036 г., когда умер Мстислав Черниговский) он владел всеми волостями, которые принадлежали отцу его, за исключением Полоцкой. Но и у него не было мысли о постоянном соединении волостей. Начальный летописец записал содержание его последней воли, устно высказанной детям. Вот она:
"Се аз отхожу света сего, сынове мои. Имейте в собе любовь, понеже вы есте братия единаго отца и матере. Да аще будете в любви межю собою, Бог будет в вас и покорит вы противные под вы и будете мирно живуще; аще ли будете ненавидно живуще в распрях и которающеся, то погыбнете сами и погубите землю отец своих и дед своих, иже налезоша трудом своим великим. Но пребывайте мирно, послушающе брат брата. Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему, Изяславу, Киев, сего послушайте, якоже послушаете мене, да то вы будет в мене место. А Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Володимер, а Вячеславу Смолинеск". И тако раздели им грады, заповедав им, не преступати предела братня, ни сгонити. Рек Изяславу: "аще кто хощет обидети брата своего, то ты помогай, его же обидять". И тако уряди сыны свои пребывати в любви".
Оставляем в стороне поучение о любви, мире и послушании; мы возвратимся к нему, когда будем говорить о взаимных отношениях князей. Остановимся только на разделе городов. Ярослав делит свои владения между детьми. Он дает "города", подразумевается, конечно, "с пригородами", т.е. волости. Раздавая волости, он имеет в виду полную их политическую самостоятельность, а потому запрещает сыновьям "переступать предел братний". Под этим запрещением надо одинаково понимать как запрещение завладевать чужими уделами, так и всылать в них своих чиновников для взимания даней и пр. Все это было бы "переступление границ". Старшему сыну Изяславу вменено в обязанность помогать тому из братьев, неприкосновенность владений которого будет нарушена.
В завещании Ярослава ни слова не сказано о северных волостях: Новгороде, Полоцке, Ростове и Муроме. О Полоцке и не могло быть сказано, так как волость эта не входила в круг владений его; но почему не упомянул он об остальных? Потому ли, что само собой разумелось, что эти волости входят в круг владений киевского князя, или по какой другой причине? Из предшествующего мы знаем уже, что посадить князя в Киеве не значит посадить и в Новгороде. Причина должна быть иная, о которой можно только догадываться. Северные волости были так удалены от южных, что связь их с Киевом, даже под управлением одного князя, была весьма слабая. Это хорошо знал Ярослав, считавший себя самостоятельным новгородским князем еще при жизни отца, Великого князя Владимира. Эта обособленность севера и была, надо думать, причиной молчания Ярослава. У него на юге, под руками, было много волостей, чтобы устроить всех сыновей; северные волости, мог он думать, не останутся без князя, они найдут его сами.
Кому же достались северные волости? Наиболее деятельному и энергическому. Таким из сыновей Ярослава оказался второй, Святослав Черниговский, изгнавший и старшего брата своего, Изяслава, из Киева. О распространении власти его на северные волости заключаем из того, что в 1070 г. дань на Белоозере собирает муж Святослава, Ян Вышатич; а в 1071 г. сидит в Новгороде сын его, Глеб. Это было еще в княжение Изяслава в Киеве. После смерти Святослава (1076) Глеб был убит в Заволочьи; его место в Новгороде занял Святополк Изяславич, при Святославе же и Муром присоединен был к Чернигову. В 1096 г. там сидит сын Святослава, Олег. В переговорах с Изяславом Владимировичем он называет Муром волостью отца своего (Лавр. 98 и 107).
Таким образом, первые наши князья, Владимир и Ярослав, которых можно назвать князьями-правителями, а не предводителями вольной дружины, не были основателями единого Российского государства. Представляется в высшей степени вероятным, что такая мысль была чужда князю Владимиру. Что же касается сына его, Ярослава, то завещание его не оставляет сомнения в том, что он не смотрел на современную ему Россию как на единое политическое тело.
<< Назад Вперёд>>
