Древности русского права. Т.1. Территория и население

Слово - крестьяне, в смысле некоторого определенного класса населения, начинает встречаться в наших памятниках с конца XIV века (АЭ. I. № II. 1391). С того времени и по настоящий день в положении крестьян произошло много коренных изменений; несмотря на это, в дожившем до наших дней наименовании сохранился несомненный след древнейшего значения слова крестьянин.

Какое же это значение? В широком смысле слова крестьянин (христианин) обозначает все население, принявшее христианскую веру; в тесном - он обозначает земледельца, занимающего определенный участок земли и живущего своим домом, своим хозяйством.

С какого именно времени со словом крестьянин стало соединяться такое понятие, этого, за недостатком источников, мы определить не можем; но во всех дошедших до нас памятниках старины слово это употребляется именно в таком смысле.

"Се яз, - читаем в одной порядной, - Андрей, Лутьянов сын, да и с своими детьми, с Семеном да с Микифором, порядилися есмя у Вежицкаго монастыря слуги, у Исака, во крестьяни за Николу Чудотворца Вежицкого монастыря, в деревне Липки, на четверть выти..." (АЮ. 180. 1578).

Быть крестьянином значит занимать на себя определенный участок пахотной земли.

В этом смысле говорят о крестьянах и Судебники. В статьях "о христианском отказе" они предполагают, что крестьянин живет в своем дворе, следовательно, своим хозяйством. Второй же Судебник, дополняя первый, упоминает и о собственной пашне крестьянина (88).

К XVII веку права крестьян существенно изменились, но и в это время они остались сидельцами земли. Такова точка зрения Уложения. Она предписывает беглых крестьян, из дворцовых сел и черных волостей, свозить на старые их жеребьи, по писцовым книгам, с женами и детьми (XI. I). Крестьяне помещиков и вотчинников точно также "в записях написаны на поместных и на вотчинных землях" (XI. 30).

"Быть во крестьянстве" и в XVII веке значит сидеть на земле своим хозяйством.

"Се яз, - читаем в одной поручной, - Яков Никитин сын, хрестьянин Прилуцкаго Богороцкаго ключа, из деревни Стонегова, поручился есми Спасскаго Прилуцкаго монастыря игумену Тихону да келарю, старцу Исайе, и казначею, старцу Трифону, и всей братьи по Богдане, Иванове сыне, в том, что он порядился Спаса Прилуцкаго монастыря в вотчину во хрестьяне в Богородской ключ, в деревню Стонегово, на четверть плуга земли, в Игнатьевской жеребей... и владети ему всеми угодьи, куда ходил плуг, и соха, и коса, и топор"... (АЮ. № 290. П. 1608).

Уложение заботится, чтобы господа не переводили крестьян в свои городовые дворы в дворники. Оно дозволяет это только тем, у кого нет своих людей, и то с ограничением: можно взять только по одному крестьянину во двор (XIX. 14).

Это значение слова "крестьянин" живет в XVIII и XIX веках, в период самого строгого развития крепостного права, живет и после освобождения крепостных.

В термине крестьянин ясно отпечаталась бессословность населения в нашей начальной истории. Рабов, как мы видели, было не так много, чтобы все сельские работы могли быть исправляемы ими; понадобилось содействие свободных сил. И вот для обозначения их не нашлось в русском языке другого слова, как самое общее - христианин. Крестьяне называются в древних памятниках и просто "люди". Таково словоупотребление жалованных монастырям грамот XIV века и позднейших (АЭ. I. №№ 5, 17, 18, 20, 21 и др.). Духовенство называет их и христианами монастырскими, и людьми, и сиротами (АЭ. I. № II). Князья также называют иногда крестьян сиротами (Рум. собр. I. № 34. 1389). Это наименование приличествует им, как меньшим людям. С точки же зрения повинностей, которые они несут в пользу землевладельцев, их называют иногда половниками. Такое словоупотребление встречаем в новгородских и московских памятниках (АЭ. I. № 48. 1450; АЮ. № 110. VI. 1452).

Некоторыми особенностями отличается терминология Псковской судной грамоты. Крестьян называет она изорниками (от орати); наряду с ними она говорит еще об огородниках и кочетниках. Эти изорники, огородники и кочетники могут быть, как увидим ниже, совершенно приравнены к крестьянам московских памятников.

Большинство крестьян сидит или на частновладельческих землях, или на княжеских, которые называются волостными и тяглыми землями. Встречаются крестьяне и на собственных землях; в новгородских писцовых книгах они называются своеземцами, наименование, которым обозначались в Новгороде все частные собственники земли.

Скажем прежде о положении крестьян, сидящих на частновладельческих землях.

Крестьяне занимали владельческие земли на основании договора. Они суть наниматели земли. Действие найма на древнем языке обозначалось выражением "порядитися на деревню, на четверть плуга земли, на пол выти" и т.д. Этот ряд, который вел за собой поселение крестьянина на снятой им земле, предполагает право свободного перехода крестьян с места на место.

Дошедшие до нас памятники, в которых есть указание на свободный переход, принадлежат ко времени сравнительно позднему. Они не старее XIV века. Но нет никакого основания думать, что это новый порядок вещей. Свободный переход крестьян есть исконное явление.

Все дошедшие до нас жалованные грамоты на льготы, как духовным учреждениям, так и частным лицам, единогласно свидетельствуют о том, что крестьяне свободно переходят из княжения в княжение. Такой переход не только предполагается этими грамотами, но и поощряется ими. Крестьян, перезванных из иных княжений, предоставляется селить на владельческих землях с освобождением их от повинностей и податей в пользу князя, от всех или только от некоторых. Эта льгота дается на определенный срок: 10, 15, 20 лет (АЭ. I. №№ 20, 23, 36. 1421 - 1438 и др.) или и совсем бессрочно (АЭ. I. № 4. 1338; № 53. 1453 и др.) Обещанием таких льгот князья привлекают к себе крестьян из чужих владений.

Не совсем понятным представляется молчание большинства договорных княжеских грамот о вольном переходе крестьян, составлявшем общее правило. Мы встретили указание на него в немногих грамотах. В договоре Василия Дмитриевича Московского с тверским князем читаем:

"А меж нас людем и гостем путь чист, без рубежа" (АЭ. I. № 14. 1398).

Так как в этом договоре есть особая статья о свободном переходе бояр и слуг, то приведенное место мы и полагаем возможным отнести к людям вообще, а следовательно, и к крестьянам.

Гораздо яснее начало свободы крестьян выражено в договоре Великого князя Рязанского с его родным братом:

"А... хрестианом меж нас вольным воля" (PC. I. № 127. 1496).

Умалчивая о вольном переходе крестьян, некоторые княжеские договоры содержат статьи, которые дали повод думать, что "во время уделов" существовало запрещение перехода крестьян из одного княжества в другое. Это статьи, запрещающие вывод:

"А вывода не замышлять" или: "а кто учинит вывод, по исправе выдать" (Рум. собр. I. №№ 28, 32, 48, 65).

Статьи договоров излагаются то кратко, то подробно. Для правильного толкования кратких редакций необходимо сличение их с более подробными, а в этих последних читаем:

"А кто имет холопа или должника, а поставит перед волостелем, в том ему вины нет; а выведет из волости и перед волостелем не поставит, в том ему вина" (Рум. собр. I. №№ 76, 88).

Приведенная статья запрещает не переход крестьян, а самовольный вывод должника или бежавшего холопа с нарушением права местного суда. В договорах, следовательно, запрещается самоуправство.

Древнейшую попытку ограничения свободного перехода из княжения в княжение встречаем в Великом Новгороде. В договорах его с князьями, кроме статьи, запрещающей вывод-самоуправство, находим еще и такую:

"А из Бежиц вам, князи (Василию Васильевичу Московскому и сыну его, Ивану) не выводите людей в свою волость, ни из иных волостей Новогородских..., ни вашим княгиням, ни вашим боярам, ни купчины" (АЭ. I. № 57. 1456) и гораздо ранее, в договорах XIII в. (PC. I. № 3).

Это не есть запрещение крестьянам переходить из Новгорода в Москву, а только обязательство, возложенное на московских князей и их служилых людей, самим не перезывать новгородских крестьян. Но можно думать, что новгородцы шли далее и были не прочь и вообще запретить переход своих крестьян в чужие княжения. На эту мысль наводит условие новгородского договора с тверским князем, Михаилом Ярославичем, о выдаче половников:

"А холоп или половник забежит в Тверскую волость, и тех, княже, выдавати" (PC. I. № 10. 1307).

Новгородская республика оказывается, таким образом, смелее и решительнее княжеского правительства. Еще в XIII веке накладывает она руку на свободу крестьянского перехода. Московские князья достигают этой же цели гораздо позднее. Можно, однако, сомневаться, что, при существовании свободы перехода во всех других княжениях, новгородцам действительно удавалось осуществлять на деле свои запрещения. На малое практическое значение этих запрещений указывает и то обстоятельство, что статья о выдаче половников встречается в одном только вышеприведенном договоре с тверским князем Михаилом.

Свобода перехода из княжения в княжение предполагает, как свое необходимое условие, свободу перехода в пределах отдельных княжений. От этой свободы отправляются все жалованные грамоты на льготы.

История государственных повинностей служилого и тяглого населения очень мало у нас разработана. Не подлежит, однако, сомнению, что повинности эти распределялись среди населения чрезвычайно неравномерно. Благодаря льготным княжеским грамотам во всех княжениях было множество привилегированных владений, население которых освобождалось от всех даней и повинностей в пользу князя, и нередко бессрочно. Эти привилегированные владения, натурально, должны были притягивать к себе сельское население. Но переход крестьян с тяглых участков на льготные мог наносить ущерб интересам княжеской казны. Тем не менее и такой переход, по общему правилу, не был запрещен.

Князья только обязывали льготных владельцев не принимать к себе их тяглых людей, или тяглых, даньских, писменных, или просто тутошных волостных и становых людей (АЭ. I. №№ 17, 20, 60, 102. 1410 - 1476.) Такого рода обязательства, возлагаемые на льготных владельцев, не заключают в себе, однако, запрещения перехода тяглым людям. Они только ограничивают для них область переходов. Крестьяне могли переходить, но не на льготные земли.

Но и такие ограничения встречаются весьма редко и очень понятно почему. Они могли ставить льготных владельцев в условия менее благоприятные, чем те, в которых находились нельготные. При удаленности льготных земель от границы княжения крестьяне "иных княжений" могли к ним совсем не попадать; а ближайших соседей, которые могли быть все тяглые, они не имели права принимать и вследствие этого лишены были возможности развивать свое хозяйство.

Вот почему до нас дошло немало жалованных грамот, в которых нет воспрещения принимать тяглых людей; но льготы даются только для тех крестьян, которые будут призваны из иных княжений.

В грамоте московского Великого князя Василия Дмитриевича Спасскому монастырю читаем:

"И кого архимандрит в той деревне посадит своих людей, купленых, или кого перезовут людей в ту деревню из иных княжений, а не из моей вотчины, из великого княжения, и тем людям, купленным и перезванным, не надобе им на 10 лет ни которая моя дань"... (АИ. I. №№ 28, 88; АЭ. I. №№ 31, 36, 41, 95. 1425 - 1479).

Но князья в своей заботливости о привилегированных лицах и учреждениях шли и далее. Они предоставляли им право перезывать на льготе даже тутошных людей, но на меньшей, чем та, на которой перезывались люди из иных княжений. "Тутошним старожилам" давалась, например, льгота на 3 года, а пришельцам из иных княжений на 10, или своим на 9 лет, а чужим на 15 и т.д. (АИ. I. №№ 25, 36; АЭ. I. №№ 21, 23, 39, 44, 51. 1418 - 1453).

Наконец, есть грамоты, в которых право призывать предоставляется без всякого различия между своими и чужими. В них одинакие льготы даются всем, "кто имет седети", или "учнет жити", или "кого перезовут". Таких грамот дошло до нас даже более, чем грамот других видов (АЭ. I. №№ 5, 15, 34, 46, 47, 75, 88, 111, 120, 122, 136, 149, 152, 154, 158, 164, 166, 171; АИ. I. №№ 13, 15, 83, 87, 108. 1361 - 1560).

Этот долгой практикой сложившийся порядок вещей нашел свое выражение и в Судебнике 1497 г. Судебник предоставляет право выхода всяким крестьянам, без различия тяглых и нетяглых.

Так было и в действительной жизни. До нас дошла от 1556 г. жалоба тяглых государевых крестьян Оштинской волости на то, что их волостные крестьяне уходят на помещичьи земли и оттого волостные деревни пустеют (Доп. к АИ. I. № 51. XV). Действительно, от такого перехода волостные деревни пустели и государевой казне причинялся убыток, но переход сам по себе был совершенно законен. Это ясно из другой челобитной (1555 г.) тяглых крестьян, которые жалуются на то, что дети боярские

"Вывозят за собя во хрестьяне жити их крестьян, из Ржевских из черных дерень, не по сроку, по вся дни, безпошлинно" (Доп. к АИ. I. № 56).

Не вывоз здесь незаконен, а то, что он делается не в срок и беспошлинно.

Последнее по времени общее признание исконной свободы крестьян находим в Судебнике 1550 г. (ст. 88).

Но имела ли эта исконная свобода крестьян место и в новгородских владениях? Выше мы видели, что новгородцы стремились к запрещению вывода новгородских крестьян в иные княжения. Если бы крестьяне в Новгороде были уже несвободны, тогда запрещать вывод их также не было бы надобности, как и запрещать вывод рабов. Достаточно было бы упомянуть о выдаче незаконно ушедших, как упоминается о выдаче рабов. Итак, условие о невыводе предполагает уже свободу перехода и в пределах новгородской территории. Это заключение подтверждается и текстом дарственной грамоты посадника Великого Новгорода, Василия Степановича, монастырю Святого Иоанна Богослова. Одаряя монастырь своими страдными землями и пожнями, посадник в конце грамоты говорит:

"А игумену половников посадницих, Васильевых, ни отхожих людей не принимати" (АЮ. № 110. IV. 1452).

В чем разница между половниками и отхожими людьми, этого мы не знаем. Но посадник одинаково обязывает игумена не принимать ни тех, ни других. И те и другие, следовательно, могут уйти.

Переходим к рассмотрению условий, на каких крестьяне занимали владельческие земли.

Княжеские уставы и указы не определяли этих условий. Здесь все предоставлялось обычаям и обоюдному соглашению сторон. Если каждый был свободен продать себя в холопство, то тем более каждый мог сам определить условия найма или сдачи земли в аренду. Это делалось в порядных. Порядная есть договор, в котором владелец земли сдавал в пользование крестьянина определенный участок, а крестьянин обязывался к известным повинностям в его пользу.

Памятники, на основании которых представляется возможность выяснить эти условия, все принадлежат ко времени сравнительно позднему. Главнейшие из них, крестьянские порядные, не старее XVI века. Но порядок, в них обозначенный, конечно, сложился гораздо ранее. Мы тем более вправе сделать такое предположение, что эти сравнительно новые порядные сами ссылаются на существующие уже обычаи и на старину.

Самый простой вид порядных представляют те случаи, когда крестьянин садился на разработанный уже участок с готовыми постройками. Содержание таких порядных исчерпывается определением размера снимаемого участка и принимаемых на себя крестьянином обязанностей за пользование им.

Такова древнейшая из дошедших до нас порядных:

"По милости Божий, Святого Николы Чудотворца Вежитцкого монастыря, а се порядись у игумена Феодосия, яже о Христе, и с братьею крестьянин Федор, Конанов сын, с братьею на старую свою деревню, на обжу земли с четвертью. А давати ему с той деревни оброку в дом Святого Николы Чюдотворца: хлеба, ржи, и овса 5 коробей, в новую меру, из году в год, и из леса пятой сноп, а из Заозерья шестой сноп; а денежная дань по книгам давати; а тиуньски и ключничи пошлины и посельничи давати по старине, как иные крестьяне дают; а иные всякие розрубы давати по грамоте по волостной; а на дело крестьянское ходити, как и прочий крестьяне ходят. Дана порядная лета 7064 году" (АЮ. Х. 177. 1556).

Здесь землю нанимает старый крестьянин, который жил на том же месте и прежде. Надо предполагать, что двор и постройки были в исправности, а потому о них ничего и не говорится. Нанимай землю, крестьянин принимает на себя обязанность нести государственные повинности и платить монастырю за землю. О государственных повинностях речь идет в словах: "а иные всякие розрубы давати по грамоте по волостной". Волостная грамота это и есть грамота, определяющая повинности волостных или тяглых людей. Владельческие же люди тянут, в этих случаях с волостными. В других порядных вместо этого выражения читаем:

"А государские подати давати в волость и посошныя службы, по волостной ровности" (АЮ. № 184. 1586).

Остальные повинности идут в пользу монастыря. Они состоят из разных взносов, натурою и деньгами, и из барщинных работ. Только взносы натурой определены; все остальные повинности крестьянин принимает на себя в том виде, как они установились уже в деревнях Вяжицкого монастыря.

Принятые постройки должны быть содержимы в исправности и восстановляемы по мере надобности. В грамоте от 1585 г. читаем:

"А во дворе хором: изба нова, да два сенника, да полбани, да полъовина; а живучи мне, Иванку, те хоромы не огноити и вновь ставити" (АЮ. 290.1).

Гораздо сложнее содержание порядных тех крестьян, которые снимали новые земли или давно запущенные старые, постройки которых развалились и нуждались в ремонте. В этих случаях надо было расчистить пахотную землю от лесных зарослей, огородить ее, поправить постройки, а иногда и сделать их вновь. Это все дело съемщика; землевладельцы ничего не строили на крестьянских участках и не приводили их в порядок. В этих случаях наниматель принимал на себя обязательство поля огородить, землю вновь очистить, на дворе поставить избу новую, старую починить и пр. За эти особые работы ему предоставлялась или полная льгота от повинностей в пользу землевладельца на известное число лет, или делалось некоторое уменьшение этих повинностей. Иногда крестьяне получали еще и подмогу деньгами, хлебом, скотом. Подмога деньгами давалась по полтине, и в 2 рубля, и больше; Великий князь Иван Васильевич давал по 5 р. Съемщик земли принимал на себя обязанность привести участок в порядок в течение льготного времени, которое определялось тоже различно: и в 2, и в 3, и в 4 года; князья в своих землях давали льготы крестьянам и до 5 лет (АЮ. №№ 178, 180, 182, 183, 187. 1556 - 1590).

Так как подмога давалась на условии привести участок в порядок, то исполнением этого условия она и погашалась. Если же крестьянин уходил с участка, не исполнив принятых на себя обязанностей, в таком случае он должен был возвратить подмогу (АЮ. № 178. 1556).

Крестьяне, снимающие новые участки или давно заброшенные, являются распространителями сельскохозяйственной культуры. Для землевладельцев - интерес первой важности найти таких нанимателей. За подмогу в несколько рублей и за льготу, которая ничего владельцу не стоит, он получает устроенный крестьянский участок, который, по истечении льготы, будет приносить ему постоянный доход.

Надо думать, что найти нанимателя новых или заброшенных земель на этих выгодных для землевладельца условиях было не всегда легко. Случалось, что крестьяне, соглашавшиеся взяться за обработку нового участка или за приведение в порядок старого, потом отказывались и в назначенный срок не приезжали.

Для предупреждения таких отказов в порядные вносилось условие неустойки.

"А не придем мы на тое деревню на тот срок, и не поставим хором в девятдесят третьем году, и не станем пашни пахати и навозити, и на нас взяти игумену, Ионы, и с братнею за убытки и за волокиту десять рублев московскую и подможныя деньги" (АЮ. 183. 1585).

Цифра неустойки определялась иногда вдвое против цифры подмоги, а иногда и больше.

Подмога выдается вперед. Это есть способ привлечения крестьян.

Но были случаи, когда крестьяне сами домогались сесть на известный участок. Заключаем это из тех порядных, которыми не выговаривается в пользу крестьянина ни льготы, ни подмоги, а крестьянин тем не менее скрепляет ее неустойкой и даже поручительством третьих лиц (АЮ. 290.1. 1585).

Таким образом, спрос и предложение шли то от землевладельцев, то от крестьян.

От подмоги надо отличать крестьянские займы. Заем (по другим памятникам ссуда) есть процентный долг, который погашается уплатой полученного взаймы капитала. Договоры о займе не входят в состав порядных. Для этой цели пишется особый акт, заемная кабала. Вот образец такой кабалы.

"Се яз Федор, да яз Олешко, да яз Иванко, Омельяновы дети, Мироедова, заняли есмя у Елацкаго казначея, у старца у Корнилья, полтину денег монастырскаго серебра казеннаго, великого князя, описного, от Юрьева дни осеннего до Юрьева дни на год. А на то нам серебро давати рост, на пять шестой, а по сроце потому же на пять шестой. А в серебре есмя и в росту все нас один человек: который нас в лицех, на том денги и рост на любом. А на то послуси: Колышка, Дементиев сын, да Федор Репа, Семенов сын. А кабалу писал Лучка, Федоров сын. Лета 7032" (АЮ. № 235. 1524).

Крестьяне занимали по таким кабалам не только деньги, но и хлеб. Проценты выговаривались иногда только с просрочки¹.

Те, которые занимали деньги (серебро), носили наименование серебреников. В древних памятниках немало сохранилось указаний на то, что землевладельцы раздают своим крестьянам деньги в рост. В духовной верейского князя, Михаила Андреевича, читаем: "что мои денги в моих селех в ростех". В духовной князя Андрея Васильевича такие деньги названы "ростовым серебром".

Кроме серебра ростового, памятники упоминают еще о серебре издельном. Издельное серебро есть тоже долг из займа², а потому крестьяне, обязанные издельным серебром, тоже называются серебрениками (PC. № 83). Отличие их от тех, которые платят рост, состоит в том, что вместо роста они работают на кредитора. Отсюда и название издельное серебро. Это серебро называется еще серебром в пашне (PC. № 122). Но в счет процентов шли не одни только пашенные работы, а всякие сельские. В договорах займа, обеспеченных недвижимостями, встречаем выражение "за рост косить". В этих случаях к кредитору переходило право пользования заложенной землей да еще обязанность должника косить луга в этой земле вместо роста. Таким образом, по различию процентного вознаграждения, у нас были займы: служилые (служилая кабала), ростовые и издельные.

В связи с издельным серебром стоит "летнее серебро". Из жалованной грамоты Великого князя Василия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю читаем:

"Я дал те села и деревни и с хлебом и с животиною да половину серебра летняго на людех" (АИ. I. № 54).

В других подобных случаях говорится о серебре издельном. Летнее серебро будет означать заем, проценты которого покрываются летними работами. Летним работам могли противополагаться зимние, например, по лову рыбы.

Псковская судная грамота не употребляет ни слова "подмога", ни слова "заем" в применении к крестьянам. Она имеет свое слово покрута. Слово это означает всякое снаряжение. В новгородских летописях сборы на войну обозначаются выражением "крутитися на войну" (IV. 1137). Поэтому покрута может означать как подмогу, так и заем, ибо крестьянские займы делаются в сельскохозяйственных целях и могут быть рассматриваемы как средство снаряжения крестьянина. Покрута делается и серебром, и зерном, и рыболовной снастью (Ст. 44).

С землями крестьяне снимают и рыбные ловли. В порядной определяется в таких случаях поставка владельцу рыбы:

"Се яз Иван да яз Семен, Петровы дети, из Каргопольскаго уезда, с Водлозера, порядилися есмя у старца Меркурья, у келаря Кирилова монастыря, половничати, Курголовы деревни на треть обжи да на Согиловы горы на шестой жеребей обжи, и всего на полобжи. И жити нам за Кириловым монастырем. А государев царьской оброк денежной давати постарому, по книгам; а в Кирилов монастырь давати нам с году на год и ставити в Кирилове монастыре на срок, на Рождество Христово, с обжи по три бочки рыбы живо-просольныя, бочка щучины живопросольныя, болыния звенья осенния ловли, а пласти не воблые, да бочка лещевины, да бочка судочины. А не захотим мы тое рыбы на тот срок везти в Кирилов монастырь, коя в сей порядной писана, и нам дати за бочку щучины по 20 алтын, да за бочку лещевины по 20 ж алтын денег, а за бочку судочины 20 алтын денег; а буде Бог пошлет сиговины, ино нам привезти за бочку судочины с обжи полбочки сиговины, а не захотим мы тое рыбы свезти в Кирилов монастырь, коя в сей порядной писана, и нам дати за полбочки сиговины двадцать же алтын денег" (АЮ. № 176. 1547).

Крестьяне, снимающие рыбные ловли, по Псковской судной грамоте носят наименование кочетников. Кочетник и теперь означает рыбака (Даль).

В порядных определяется иногда срок, когда крестьянин должен занять нанятой им участок; время же продолжительности найма ни в одной порядной не определено. Надо, однако, думать, что и по свойству крестьянского дела, и по существовавшим в старину воззрениям - это были наймы долгосрочные, но без точного определения срока.

Крестьянину не так легко было подняться со своего участка, как уйти с чужого двора наймиту. И к чужому двору люди привыкают, тем легче было привыкнуть крестьянину к своему двору, который он нередко сам огородил и обстроил, а землю к нему расчистил и распахал.

Но формально крестьянин не был связан никаким сроком. Из дошедших до нас порядных видно, что он мог уйти, даже не отсидевши льготных лет и не исполнив принятых на себя из-за подмоги обязательств. Он должен был в этих случаях уплатить подмогу и неустойку, и только.

Есть даже указания, что первоначально не было никакого общего срока для отказа крестьян от найма. Они отказывались и переходили на новые земли когда хотели. И такой порядок вещей формально утверждался княжескими указами. В грамоте белозерского князя, Михаила Андреевича, путному его человеку, Федору Константиновичу, читаем:

"Присылал ко мне игумен, Еким, и старец, Мартемьян, Ферапонтовы пустыни, и вся братья старца Еустратья, а бил ми челом, а сказывает, что являл им староста волоцкой мою грамоту такову, что им приимати к себе в волость, в твой путь, на Волочек, из Мартемьяновских деревень монастырские половники в серебре межень (среди) лета и всегды" (АЭ. I. № 48. 1450).

Из других грамот узнаем, что крестьяне отходят в Рождество Христово, в Сборное воскресенье, в Петров день, в Оспожин день (Рождество Богородицы) и др. сроки (АЭ. I. № 48. 1450; №83. 1466; АЮ. №10. 1503; Доп. к АИ. I. № 198. 1462).

Переходу крестьянина на другой участок предшествовал отказ его прежнему хозяину. В какой форме делался этот отказ и за сколько времени до перехода, этого мы не знаем. Но не подлежит сомнению, что ни полученная подмога, ни заем не составляли препятствия для отказа. Крестьянин мог отказаться, несмотря на то, что был должен господину. Долг имел следствием иск об уплате подмоги или ссуды, а не иск о возвращении ушедшего крестьянина. Так по Псковской судной грамоте, так и по московским памятникам.

В первой читаем:

"А государю на изорники, или на огородники, или на кочетники волно и в закличь своей покрутыи сочить (искать), серебра и всякой верши по имени, или пшеницы ярой или озимой и по отроку государеву или сам отречется" (44).

Государь может искать долгов своих на ушедшем крестьянине, и только.

Последствия неисполнения обязательств, связанных с получением подмоги, определяются в порядных и нами уже указаны. Последствия неуплаты кабальных долгов определяются в самых кабалах и, кроме того, порядками взыскания кабальных долгов.

В кабалах, на случай неуплаты в срок, писалось: "Который нас (должников, а их было несколько) в лицах, на том денги и рост на любом" (АЮ. № 235. 1524).

Или, подробнее, крестьяне Прилуцкого монастыря, заняв у казначея того же монастыря монастырских денег, пишут:

"А где нас заимщиков по сей кабале застанет, на коим городе или в коей волости, под коим судом ни буди, тут по сей кабале суд и правеж; а кой нас, заимщиков, в лицех, на том денги с росты и с убытки все сполна" (АЮ. № 253. 1608).

Итак, как из условия о подмоге, так и из ростовой кабалы возникает только иск о возвращении денег и уплате роста и убытков.

Московские князья смягчали иногда даже и эти совершенно натуральные последствия неплатежа по обязательству. В вышеприведенной (с. 298) грамоте белозерского князя, Михаила Андреевича, читаем:

"Являл им (игумену с братиею) староста волоцкой мою грамоту такову, что им (старосте и волостным крестьянам) приимати к себе в волость... монастырские половники в серебре, межень лета и всегды; да кто деи выйдет половник серебряник, ино деи ему платитися в истое на два года без росту" (АЭ. № 48.1. 1450).

Князь не только дозволяет уходить серебреникам в серебре, т.е. не заплативши долга, но дает им еще рассрочку на два года и дозволяет платить один капитал (истое) без процентов.

Крайние последствия иска из кабалы заключались в том, что должник, если с правежа не платил по обязательству, отдавался кредитору заживать свой долг.

Уложение определяет, во сколько времени заживается известное количество долга и как кредитор должен обращаться с должником.

"А работати им (которым с правежу окупиться будет нечем) мужескому полу за пять рублев год, а женскому полу за полтретья рубли по году. А кому они выданы будут, и по тех взяти порука с записью, что их не убити, не изувечити" (X. 266).

Такова участь несостоятельных должников: они должны принудительно работать и могут быть, вследствие этого, биты кредитором. Уложение запрещает только убивать их и увечить.

Но таковы последствия несостоятельности в сравнительно позднейшее время. В более глубокой древности несостоятельного должника постигала худшая участь. Его продавали в рабство. Относящиеся к этому вопросу статьи Русской правды и Судебников приведены выше (с. 217 и след.).

Указанные последствия иска по кабале дают право заключить, что крестьянин-должник, хотя и имел право уйти с занятой им земли, но в действительности уходил только в том случае, если мог уплатить долг. В противном случае ему угрожал иск с его весьма тяжелыми результатами: в древнейшее время рабством, а позднее - правежом и принудительной работой.

Это сравнительно стесненное положение крестьян-должников объясняет ту весьма, конечно, старинную практику помещиков, дожившую, однако, и до эпохи Уложения, в котором читаем:

"А которые всяких чинов люди, хотя беглых чюжих крестьян и бобылей за собою укрепить, возмут на них кабалы или записи во многой ссуде..." (XI. 23).

Из этой статьи видно, что в половине XVII века господа, по соглашению с беглыми крестьянами, брали с них дутые кабалы для закрепления их за собой; до указов же о прикреплении господам действительно приходилось давать крестьянам деньги по кабалам, чтобы затруднить свободный отказ. Это было очень выгодное помещение капиталов. Крестьянин платил 20 % (нормальный размер %, существовавший уже в XIII веке), да сверх того был затруднен в уходе.

К отказу прибегали как крестьяне, так и землевладельцы, недовольные крестьянами. Это было обоюдное право. Если крестьянин по отказу землевладельца не уходил, последний обращался в суд и просил о выселении. До нас дошел один такой приговор суда о выселении:

"От Великаго князя Василия Ивановича всея Русии, на Рязань, Федору Иванову, сыну Ромоданова. Здесе перед нашим дворетцким, перед князем Иваном Ивановичем Кубенским, искал Богословской игумен, Афонасей, с братиею на Иванке на Гридине, сыне Ботурине, а сказывает, что деи тот Ивашко жил за Богословским игуменом на Богословском селище, на Иванчине, на лготе, да лготу отсидел, а пошлин Богословскому игумену с того селища ни которых не платил, ни под суд ся им не дает, а живет у них в том селище сил но. И дворетцкой наш, князь Иван Иванович, в том Богословскаго игумена с Ивашком с Ботуриным судил, да Богословскаго игумена оправил а Ивашка Ботурина обвинил. И ты б к тому Ивашку к Ботурину ехал, да того б еси Ивашка Ботурина из того селища выслал вон; а срок бы еси тому Ивашку дал возитись вон на месяц. А не вывозится тот Ивашко на тот срок, и ты б его однолично выметал вон часа того. Писан на Москве, лета 7041 февраля в 5 день" (АИ. I. 134. 1533).

Суд назначил для вывоза месячный срок. Надо думать, что и господа при отказе тоже давали срок.

"Отказы" весьма нередко подавали повод к судебному разбирательству. Составители Псковской судной грамоты нашли даже нужным включить в грамоту особую статью, определяющую порядок решения таких споров:

"А запрется изорник, или огородник, или кочетник отрока (отказа) государева, ино ему (изорнику и пр.) правда дать (крестное целование); а государь не доискался четверти, или огородной части, или с ысады рыбной части" (42).

Приведенная статья предусматривает спор по поводу отказа. Изорник, получивщий, по утверждению господина, отказ, не съехал в свое время. Из этого возник иск господина к изорнику о выезде и, вероятно, уплате убытков. На суде изорник сказал, что господин ему отказа не заявлял. В этих случаях, говорит статья, предоставляется изорнику право подтвердить свое отрицание присягой. Надо думать, согласуясь с общей системой судебных доказательств по Псковской грамоте, что статья имеет в виду случай, когда господин не привел в свою пользу свидетелей. Если изорник присягнет, государь не доискался и т.д.

Чего не доискался, это не совсем ясно. Господин искал выезда и, надо думать, убытков. Он "не доискался", следовательно, крестьянин до нового отказа остается на земле и не платит убытков. Выражение "не доискался огородной или рыбной части" легко может быть понято в смысле предлагаемого толкования, если допустить, что рыбник и огородник платили убытки продуктами своего труда. А что значит "четверть"? Она может означать меру сыпучих тел, т.е. тоже часть продуктов изорника, которую господин получил бы в случае обвинения изорника (см. иное объяснение статьи у Энгельмана. Гражд. законы Псков, судн. грам., 55 и у Буданова. Хрестоматия. Примеч. к 42 ст.).

Выше мы указали, что не от крестьян только шел спрос на землю: от землевладельцев бывал спрос на нанимателей земли. В источниках находим указания на то, что землевладельцы посылали своих людей (отказчиков) в чужие деревни с тем, чтобы отказывать живущих там крестьян и вывозить их на свои земли (Доп. к АИ. I. №№ 51 и 56. 1555). Такой "отказ" и "вывоз" делался, конечно, по предварительному соглашению с крестьянином. Если к вывозу прибегал богатый землевладелец, он не затруднялся перевозить к себе и крестьян-должников, погашая их кабалы и заменяя новыми на свое имя.

Переходим к крестьянам, сидевшим на черных, тяглых волостных землях.

Первый вопрос, который здесь возникает, есть вопрос о том, чью собственность составляют земли, на которых сидят черные, тяглые волостные люди? Эти земли составляют собственность Великих князей Московских. Они были приобретены ими самыми разными способами, начиная куплей и кончая конфискацией. Эти свои земли московские государи оставляли во владении и пользовании тех крестьян, которых нашли на месте и которые сидели там на основании порядных с прежними собственниками этих земель. К этим крестьянам перешло владение и пользование не только той землей, которую они нанимали по порядной, но и всеми угодьями прежних собственников, их лесами, лугами, озерами, реками. Крестьяне, съемщики земель, стали на место прежних собственников. Платеж оброка за пользование этими землями был также определен на новом основании. Прежде каждый крестьянин платил за себя по порядной. С переходом земель к государю платеж стали возлагать на целое крестьянское общество, на всю волость. Последствием этого появилась ответственность волости за исправное отбывание повинностей, а вместе и право ее призывать новых крестьян на пустые земли и оставленные крестьянами участки. - Так возникло владение государевой землей крестьянами тяглых волостей. Но земли оставались в их владении до тех только пор, пока это нравилось государю. Если он находил нужным дать им другое назначение, раздать их в поместья или монастырям, он не стеснялся крестьянским владением и передавал земли кому хотел. С такой передачей отношения волостных крестьян к государевой земле совершенно менялись. Из владельцев на себя они обращались в работников нового владельца. Пока существовало право перехода, они сохраняли личную свободу и могли или остаться на землях нового владельца, или уйти с них; после прикрепления земли раздавались с населявшими их крестьянами³. Но права крестьян на государевы земли во все то время, в течение которого они находились в их владении, не были точно определены и нередко выходили за пределы простого владения и пользования. В этом отношении древность наша представляет явления, которые никак нельзя подвести под известные нам понятия собственности и владения. Картина отношений к этим землям великого князя, тяглой волости и отдельных ее членов представляется весьма пестрой. Приведем относящиеся сюда свидетельства памятников. В недостаточной их определенности и заключается причина как тех разнообразных взглядов, которые высказываются в нашей литературе по поводу прав крестьян на волостные земли, так и того мнения, которого я держался в первом издании этого тома "Древностей". Только писцовые новгородские книги конца XV века дают твердое основание для решения этого вопроса. Разработке их я и посвятил статьи о древностях русского землевладения, на которые указал в примечании.

Весьма нередко крестьяне совершенно правильно называют волостные земли "государевыми" и также правильно определяют свое к ним отношение, говоря, что земли эти находятся в их владении. Крестьяне Антон, Нечай да Иван, Степановы дети, в отступной грамоте пишут:

"Ступилися есмя земли великаго князя, а своего владения" (АЮ. № 23. 1571).

Но также часто, если еще не чаще, крестьяне называют такие земли просто "своими" или "нашими волостными" такой-то волости.

Староста залеской, Андрейко, в споре с Троицким монастырем говорит:

"А те, господине, наволоки тянут к нашей земле, к Овсянниковской, к тяглой, к черной из старины. А как, господине, унас отняли те наволоки старцы Троицкие, тому есть лет с двадцать" (АЮ. № 4. 1490).

Или:

"А бывал тот деи лес искони век Куские волости" (АЮ. № 172. 1587).

Но не только крестьяне называют государевы земли своими, они называются так и в государевых грамотах. В грамоте Великого князя Ивана Васильевича к Третьякову Гневашу написано:

"Бил нам челом Ферапонтова монастыря игумен Гурей с братиею на Словенского Волочка крестьян..., да на Ципинския волости крестиан..., да на Иткольскыя волости крестиан, что деи те крестиане Словенского Волочка вступаются у них в их монастырские починки, в починок Данилов и т.д.; Ципинския волости крестиане вступаются у них в монастырские деревни, в деревню Борбошино и т.д., а Иткольскые волости крестиане вступаются у них в монастырские починки, в починок Якушево и т.д., перелезши деи за межу, землю пашут, и лес секут, и пожни косят; а называют деи они те земли, и лес, и пожни, и починки, и деревни своею землею к своим волостным деревням. Мы, в тех землях и починкех и в деревнях,... дали судью тебя, Третьяка Гневашова, а Словенскаго Волочка крестьяне и Ципинские волости крестьяне и Итколские волости крестьяне взяли судью Михаила Лукина, сына Волошенинова, - и ты бы с тем судьей свестяся..., тех бы земель досмотрели и обыском обыскали, чья то земля, и лес, и пожни, и починки, и деревни - изстари?" (АЭ. I. № 209. 1546).

Дело идет о волостной, т.е. государевой земле, но оно так ведется, что и подумать нельзя, что в нем затронуты интересы государя. Истцом является монастырь, ответчиком волостные крестьяне. Дело подлежит рассмотрению третейского суда. Судьи должны решить, чья земля, монастырская или волостная. Интересы государя, как землевладельца, совершенно не представлены. Что земля государева, об этом и речи нет. А сам государь стоит ближе к интересам монастыря, чем к своим собственным. По просьбе монастыря он назначает от своего имени третейского судью, долженствующего защищать претензию монастыря.

И такова обыкновенная практика того времени. В исках о волостной земле истцами и ответчиками постоянно являются волостные крестьяне, а не казна. Ее представителя на суде не бывает, интересы ее никто не защищает. Судьба волостной земли обсуждается на суде так, как бы государю до этой земли не было ни малейшего дела.

Истцами по поводу захвата волостной земли в 1490 г. выступает староста залесский и все крестьяне залесские, в 1498 г. Ликуржской волости крестьяне, Мартынко Ларионов, да Ермолка Федоров, да Анцифарик Антонов, как представители всех крестиан Ликуржской волости, в 1503 г. - Локомский староста, Оброско Кузмин сын, то же во всех крестьян место Локомской волости и т.д. (АЮ. №№ 4, 8 и 9). Приговор суда составляется в пользу или против именно этого истца, волости, в лице ее представителей, а не государя-собственника. А между тем в силу такого приговора земля нередко перестает быть волостной, делается монастырской вотчиной или переходит в собственность иного частного владельца. При таком порядке судебной защиты легко было принять волость за собственника, тогда как она только владелец.

Но что же такое сама волость? Мы уже знаем, что слово это употреблялось в очень разных смыслах. Целое княжение и его административные деления называются волостью, называется так и частная поземельная собственность. В новгородских писцовых книгах крупные поземельные владения больших сведенных бояр называются их волостями, а мелкие волостками. С этими названиями переходят они и к Великому князю Ивану Васильевичу, который иногда соединяет в одну несколько небольших волостей. Волость, следовательно, есть некоторая территория, составлявшая прежде чью-либо частную собственность; она населена крестьянами, которые прежде нанимали под пашню отдельные ее участки. С точки зрения населения волости, она представляет в период свободы крестьянского перехода нечто довольно неопределенное. Волость, как население, составляется из наличного числа крестьян. Но число это от времени до времени меняется, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Увеличивается оно путем обыкновенного прироста и приселения новых членов, а уменьшается свободным выходом и смертью. В одном судном деле крестьяне-истцы говорят:

"Волость, господине, Ликуржская запустела от великаго поветрия. А те, господине, деревни и пустоши волостные розоймали бояре и митрополиты, не ведаем которые, за себя тому лет сорок. А волостных, господине, деревень Ликуржских тогды осталась одна шесть деревень с людми; и нам, господине, тогда было не до земель; людей было мало, искати не кому" (АЮ. № 8. 1498).

Таким образом, с уменьшением населения волости может уменьшаться и размер ее поземельного владения. Пустующие земли легко разбирались соседями.

Это-то наличное количество крестьян и владеет волостными землями. Если земель более, чем сколько им нужно, они сдают их внаем (Доп. к АИ. I. № 84. 1555) или принимают в свой состав новых крестьян.

Поселение новых крестьян на волостных землях совершалось, как и на владельческих, посредством договоров. Но эти договоры несколько отличаются от выше рассмотренных. В них также обозначается размер снимаемого участка, и если он заброшенный или совсем новый, то дается льгота. Но платежей в пользу волости-собственника не выговаривается. Крестьянин, следовательно, садится на волостную землю не как наниматель, а как член волости. Он обязывается только к платежу государевых даней "со крестьяны вместе". Выгода волости при такой сделке заключалась единственно в облегчении ее податной тягости. Возложенные на нее дани, натуральные повинности и разные службы распределялись в таком случае на большее число тяглецов.

В единственной дошедшей до нас порядной этого рода встречаем обязательство крестьянина, уходя с волостной земли, посадить на свой участок "иного жильца". Но неисполнение этого условия не лишает крестьянина права перехода, он обязывается только уплатить неустойку "старосте в мир рубль денег" (АЮ. № 187. 1596).

Трудно допустить, что волость давала подмогу или ссуду новым крестьянам. Нет указаний на то, чтобы в волостях существовали какие-либо волостные капиталы для таких целей.

Теперь возникает вопрос об отношениях к волостной земле отдельных членов волости. Какие их права на волостные земли?

Древность дает удивительный ответ на этот вопрос. Отдельные члены волости владеют своими участками потомственно, распоряжаются ими на случай смерти, продают их и закладывают, дарят в монастыри, в случае спора являются истцами и ответчиками, а суды либо признают эти участки за ними, либо отсуждают их в пользу третьих лиц, членами волости не состоящих, и без малейшего внимания к правам целой волости. Свои участки волостной земли они называют "землями великаго князя, а своего владения".

Вот акт продажи отдельного крестьянина на волостную пожню:

"Се яз, Тимофей Иванов, сын Дорофеева, отступился есмы царевы великого князя земли, а своего владения, пожен своих, Мартемьяну, Еремееву сыну, Вешнякову; а те мои пожни с Киром, с братом, по половинам. А те мои пожни на Верьхной реки... (указаны границы). А взял есми на тих на своих пожнях четыре рубля денег московским числом. А отступился есми ему тих своих пожен в дернь, без выкупа. А в очищении тем своим пожням яз, Тимофей, Мартемьяну от купчих и закладных, и во всем в снимки в тих своих пожнях.

А не измогл есми с тих своих пожнь потугов платити, ни дани. А на то послуси: Кирило Орел, Иванов сын, Дорофеева да Иван, Дмитриев сын, Коряка. А отступную писал дьяк Климяской Будаец, Михайлов сын, Попов. Лета 7065. Нояврие 25 день" (АЮ. № 136. 1556).

Волостные земли делятся между сонаследниками. В судном списке 1571 г. напечатан раздельный акт 1532 г.:

"Се яз, Назарья, Офонасьев сын, да яз, Есип, да яз, Григорей, да яз, Валфромей, Филиповы дети, да яз, Елизар, Федоров сын, да яз, Василей, да яз, Павел, да яз, Иван, Онкудиновы дети, да яз, Омос, да яз, Онтон, да яз, Иван, Стефановы дети, да яз, Ларион, Стефанов сын, розделили есмя животы отцов своих: кони, и коровы, и овцы, хлеб и деньги, котлы и сковороды, и суды и седла, и весь живот без вывета, и земля в Карзине курьи, свое владение, и серебряное. Вси земли есмя разделили в Карзине курьи по третям, дворы и дворища. Двор Назарьи да Есипу с братьею с нижняго конца и т.д. Не в делу у нас вобчего живота осталось: на Луды двор да лодья с якорем, да в Ислохом конце деревня, Омосова купля, и т.д. Да кабалы вобчиа не делены. На то послуси.....А писал сию делную Харлампейко, Семенов сын. Лета 7039" (АЮ. № 23).

В 1537 - 1538 гг. эти наследники, не в силах будучи "с тое земли дани давати великаго князя, ни службы служити, ни волостных розрубув" тянуть, продали свои участки двум братьям, Тимофею да Гавриле Барсану Селиверстовым. В двух актах отчуждения сказано, что продавцы будут всякие дани давать и службы тянуть до следующего года. По истечении же года уплата тягла, следовательно, переходит на покупателей. В 1558 г. Селиверстовы подарили свои участки, три купленные ими доли, в дом Пречистой Матери Божьи и Николы Чудотворца в Корельский монастырь. В дарственной ничего уже не говорится о государевом тягле.

Тяглая земля перешла, таким образом, в руки привилегированного собственника. Государева казна и волость могли понести убыток, но никто не протестовал.

Через 10 лет, в 1568 г., Корельский монастырь предъявил иск к Перше Трубину, доказывая, что он сидит на подаренной монастырю Селиверстовыми земле и пашет эту землю два лета сильно.

В качестве ответчика суд вызывает Першу Трубина, а не представителей волости. Перша говорит, что он отвечает за собь в своей доли, что он живет в своем дворе и на своей земле, а не на монастырской. Но Перша не доказал своего права, и суд присудил спорную землю монастырю. Потерял от этого не один Перша, но и вся волость, но о ее интересах на суде и речи не было. Судьи и не задумались над правом Селиверстовых подарить монастырю тяглую землю.

А судьи были не приказные люди, местных порядков не знающие, а двинские выборные.

Но совершенно так же поступают и приказные судьи. В 1534 г. Ферапонтов монастырь предъявил иск к нескольким крестьянам Есюнинской волости. Он доказывал, что Гридя Череп с товарищами (всего в деле перечислено 12 человек, считая в этом числе и сыновей при отцах, 5 человек) перелезли за волостную межу, секут монастырский лес и пашни пашут, и сена косят сильно уже третий год. Хотя иск был предъявлен не к волости, а к товариществу, но дело шло о волостной земле. Ответчики говорили: "то, господине, земля, на которой стоишь, Божия да государя, великаго князя, Есюнинския волости; а роспаши и ржи наши, а пашем, господине, те леса мы", и ссылались на старожильцев, которые знают межи Есюнинской земли с монастырскими. Несмотря на то, что дело касалось интересов волости, государевы судьи не вызвали представителей волости, а ограничились вызовом к ответу членов частного товарищества, указанных истцами.

В решении же читаем:

"И по Великаго князя слову, Ивана Васильевича всея Руси, и по Великаго князя дворетцкого докладу, князя Ивана Ивановича Кубенского, и по судному списку, судия, Федор Гневашов, присудил: ищейным старожильцом Ферапонтова монастыря, Ефиму Окулову и пр..., итти с иконою по межам и спорную землю отвести от Есюнинскые волости к Ферапонтову монастырю".

Границы волости при этом отводе, конечно, должны были пострадать, но до этого нет никому дела, а всего, кажется, менее самому великому князю и его дворецкому. Права отдельных членов волости совершенно заслоняют права целой волости. В спорном месте волостной землей владеет Гридя Череп с товарищами, они одни и ответчики, как в предшествовавшем случае отвечал один Перша Трубин.

Древность вовсе не была занята логическим построением юридических понятий, а потому тогда и было возможно невозможное и непонятное для нас. Но логика не может быть нарушаема безнаказанно. Крайнее развитие прав отдельных членов волости на счет целой волости должно было неминуемо вести к ослаблению и разложению волости. Отдельные члены разрывали ее на части.

Первые зачатки такого поразительного порядка вещей можно видеть в старых новгородских писцовых книгах. Возлагая платеж оброка на целую волость и предоставляя ей пользование угодьями, писцы впервые создают права целой волости на землю. Но отдельные участки волостных земель описываются подворно за отдельными крестьянами и поименно. Это их участки, они за ними в книгах записаны. Отсюда легко могла возникнуть та широкая практика по части распоряжения волостными участками отдельных членов волости, на которую мы указали.

Но неужели правительство не находило такую практику несогласной с существом дела и не принимало никаких мер к ограничению распоряжений землями великого князя без его согласия? Принципиальные вопросы не занимали наших древних юристов, но за вопросами пользы государевой казны они следили зорко. А с этой точки зрения переход черных земель к людям не волостным представлялся невыгодным и вызывал некоторые правительственные мероприятия. Приобретателям тяглых земель ставилась такая альтернатива: они должны или тянуть вместе с черными людьми, или взять свои деньги назад и возвратить земли. Если выкуп невозможен, земли, при нежелании покупщика тянуть тягло, возвращаются даром.

"А кто будет покупил земли данные, служни, или черных людей, по отца моего животе, по князя великого по Иванове, а те, хто взможет выкупити, ине выкупят; а не взмогут выкупити, ине потянут к черным людем. А кто не всхочет тянута, ине ся земель сступят, а земли черным людем даром" (PC. I. № 33. 1388).

Если продавец выкупить не может, покупщик обязан тянуть черное тягло. Итак, правительство само допускает продажу, но с условием, чтобы тягло не менялось. В этом смысле, конечно, надо понимать и статью договоров московских князей, которая еще со времен Рейца приводится в доказательство прав собственности черных людей на черные земли. По этой статье князья обязываются:

"Черных земель не купить" (Рум. собр. I. № 33. 1388).

Эту статью можно так объяснить. Продажа черных земель допускается с переносом тягла на покупщика. Но переносить тягло на владетельного князя-покупателя неудобно, а потому князья и договариваются черных земель вовсе не покупать. Это специальное воспрещение покупки, вообще дозволенной.

Распоряжения в духе приведенного повторяются из века в век и доживают до XVII столетия. Грамота Михаила Федоровича в Устюжну Железопольскую от 1614 г. содержит постановление, очень близкое к только что выписанному:

"А кто учнет жита на черной земле, сын боярской или приказной человек, или митрополичь, или владычнь, или монастырьской, или чей кто ни буди: и те люди волостелю устюженскому и его тиуну судимы и тягло им с тех дворов, оброки и всякие разметы тянути по вытно, что на них целовалники положат" (АЭ. III. № 37. 1614).

Но дети боярские и дворяне неохотно подчиняются этому распоряжению и не тянут тягла с черными людьми. Посадские Устюжны Железопольской в 1623 г. доносят Михаилу Федоровичу:

"В прошлых де годех дворяне и дети боярские и всякие съезжие уездные люди покупали на Устюжне в остроге, для осаднаго времени, у посадских людей дворы и посадскую землю, пашни и пожни, и в рядах лавки тяглыя..., а наших де податей с нами, с посадскими людми, с тех своих дворов и с лавок и с земли не тянут" (АЭ. III. № 138).

Этим нежеланием служилых людей тянуть черное тягло надо объяснять то, что московское правительство с начала XVII века начинает принимать более решительные меры к ограждению своих фискальных интересов. Оно начинает запрещать черным людям продавать свои недвижимости белым людям без именного государева указа (ПСЗ. № 1157, где приведен такой запретительный указ от 1626 г.). Практические соображения привели, наконец, к правильной постановке дела, хотя и в ограниченном смысле: государевы земли нельзя продавать белым людям без государева разрешения, тяглым же людям - можно по-прежнему. Но, в силу укоренившейся привычки, продажа тяглых земель без разрешительного указа продолжается и после запрещений. Это вынудило правительство назначить ослушникам новых указов тяжелые наказания; в Уложении читаем:

"А кто продаст или заложит белым людем тяглый двор, и те дворы имати и отдавати безденежно в сотни, а по закладным, у кого те дворы были заложены в деньгах, отказывати. А кто черные люди те свои дворы продадут или заложат, и тех черных людей за воровство бита кнутом" (XIX. 39).

Но и наказания не достигали цели. Даже правительственные учреждения считали акты отчуждения черными людьми своих недвижимостей беломестцам действительными и принимали их к записке в книги. Так поступал, например, Земский приказ еще в 1672 и 1680 гг. А в 1681 г. государь, царь и Великий князь Федор Алексеевич дозволил беломестцам, в противность прежним указам, владеть черными землями, до 1681 г. приобретенными и в Земском приказе за приобретателями записанными, на условии платежа одних мостовых денег (ПСЗ. 887). Это, впрочем, специальный указ; он имеет в виду только городовых тяглых людей.

Возвращаемся на прежнее.

Участки или доли земли отдельных членов волости были далеко неодинаковы. Если крестьяне вновь садились на волостную землю, то, как и при найме владельческой земли, каждый брал себе столько, сколько находил нужным. Впоследствии этот участок мог увеличиться путем распашки нови и разработки лесных зарослей или путем покупки культивированных уже участков и, наоборот, мог уменьшиться дележом между сонаследниками, продажей, дарением и пр. Таким образом, в волости могли быть крестьяне, которые владели участками разной меры, а некоторые и столь значительными, что должны были обрабатывать их наймом. До нас дошла одна такая порядная. Мы указали выше крестьян, Тимофея и Гаврилу Барсана Селиверстовых, скупивших в 1537 - 1538 гг. три доли земли в Карзине Курьи. Один из продавцов в 1544 г. нанялся у покупателей пахать на них часть купленной ими у него же и его родственников его земли и засевать ее.

Вот эта порядная:

"Се яз, Елизарей, Федоров сын, Трубин, Лисестровец, порядился есми Тимофею и Барсану, Селиверстовым детям, в Карзину Курью великого князя, а своего же владения (бывшего), от Елизара (от него же, продавца) шло пять веревок, а другая пять вервей шла от Онтона и от Ивана, от их же сродичев ("их" не описка, а поставлено потому, что Елизарий продал свою долю, пять веревок, не один, а вместе с совладельцем и родственником своим, Павлом Онкиндиновым; Антон и Иван сродичи Елизара и Павла), и яз Елизар порядился на всю десять вервей, а сеяти мне на них шесть пудов жита урком. А приедут писцы великого князя и мне, Елизару, и моим детем на той земли не описыватися. А на то послуси ... А порядную писал... Лета 7052 генваря в 28 день"(АЮ. № 23. 1544).

В 1571 г. сын этого Елизара, Перша, показывал на суде, что у отца его была еще и своя земля.

Приведенная порядная, по всей вероятности, была написана главным образом с целью оградить право Селиверстовых. Поручая обработку купленной ими земли одному из бывших владельцев, они опасались, как бы он, при описи, не показал ее своей. Этой исключительной целью и может объясняться неполнота порядной, в которой ничего не говорится о плате за труд.

В одной грамоте половины XV века находим даже указание на то, что отдельные волостные крестьяне сажали на своих землях других крестьян на тех же основаниях, как это делали монастыри и иные частные владельцы. В грамоте на Белоозеро сотнику городскому и всем христианам и старостам Великий князь, Иван Васильевич, предоставляет возить за себя монастырских серебреников, заплатив за них серебро (АЭ. I. № 73). Кто же будет платить долги серебреников? Мы не видим возможности допустить, что на условии платежа долгов будет возить волость в целом. Наши волости не выработали необходимой для таких общих дел организации. Здесь, конечно, разумеются отдельные крестьяне, которые на свои участки вывозят монастырских крестьян.

Наша древность не знала резкого обособления города от деревни. Крестьяне жили не в деревнях только, они жили и в городских посадах и имели там дворы, лавки и занимались торговлей и хлебопашеством, а с другой стороны, посадские люди имели пашни и занимались крестьянским делом и торговлей.

В описи города Каширы читаем:

"Да на Кашире же по загородью и на посаде места дворовые, что были черные тяглые... а крестьяне померли в лихое поветрие, а иных поймали татарове, а достальные люди разошлися по селам и по деревням; пашни посадские перелогу к черным дворам и кустарем поросло 785 четьи в поле..." (Калачов, писц. кн. XVI в. П. 1304).

В платежной книге города Переяславля Рязанского написано:

"В городех Переяславле у Рязанских ворот лавки и прилавки и анбары с разными товары, а в них торгуют: пушкари, и затинщики, и стрельцы, и воротники, и казенные сторожи, и ямщики, и дворники, и из сел крестьяне, и казаки, и белодворцы".

"От Рязанских ворот, в город едучи, на праве: лавка вдовы Марьи Пушкаревой, Ивановой жены... лавка Андреева крестьянина Петровича Клешнина Максимка, оброку 4 алтына 5 денег" (А. до юр.б. № 141. 1596).

В дозорной книге Чаронской округи читаем:

"Да на Чаронде же гостин двор... А ставил тот гостин двор Дмитреев человек, Годунова, Второй Хомутов, и лавки велел ставити посадцким и волостным крестьяном. А ныне стоят в пусте, что торгу нет, не торгуют ни чем, что на посаде и в волостях многие люди, кои лавки ставили, высичены и животы пограблены."

"Да на Чаронде же дворы возле озеро были ставлены, а ставили волостные крестьяне для торгу..." (А. до юр.б. № 128. П. 1615).

Городскими местами, дворами и угодьями, которые тоже были тяглые, черные, крестьяне и посадские люди также распоряжаются по своему усмотрению, как и волостными землями. У Соли на посаде одни посадские дарят в Троице-Сергиев монастырь свои посадские дворы, другие места дворовые, на которых монастырь устраивает свои варницы, у третьих монастырь покупает и дворовые места, и варницы. Вновь приобретенные дворы монастырь сдает бобылям, которые платят ему оброк, а прежние владельцы, посадские люди, платили с них оброк в государеву казну (Писц. кн. XVI в. I. 923).

Выяснив отношение крестьян к волостным землям, переходим к вопросу о крестьянском выходе.

Право крестьянского перехода, при обилии земель и сравнительном недостатке рук, при возможности для богатых собственников предлагать крестьянам более выгодные условия, чем это могли сделать небогатые, не могло одинаково всем нравиться. Были недовольные. Князья получали жалобы на переход. Жалуются и привилегированные владельцы, и волостные крестьяне.

Результатом таких жалоб являются ограничения крестьянского перехода, устанавливаемые в известной местности и только для крестьян известного владельца.

Древнейшие из дошедших до нас ограничений этого рода относятся к половине XV века.

Мы уже знаем, что белозерский князь, Михаил Андреевич, дозволил волоцким тяглым крестьянам принимать к себе монастырских серебреников Ферапонтова монастыря в течение всего года и с чрезвычайными льготами по уплате долгов (с. 221). Это не нравилось монастырю. Он жаловался князю на неудобства такого порядка и просил об отмене. Князь соизволил. Он подернил полетную грамоту и предписал монастырских серебреников принимать на один срок в году, о Юрьеве дне осеннем, и не иначе как по уплате ими серебра.

"И яз пожаловал игумена, Екима, и старца Мартемьяна и всю братью, и ты бы (путный боярин Федор Константинов) монастырских людей, серебреников, от Юрьева дни до Юрьева не принимал, а принимал бы еси серебреники о Юрьеве дни о осеннем, и которой пойдет о Юрьеве дни монастырских людей в твой путь, и он тогды и денги заплатит. А ту есми полетную подернил. А игумену есми и всей братьи от Юрьева дни до Юрьева дни из своих деревень серебреников пускать не велел, а велел есми им серебреников отпускать за две недели до Юрьева дни и неделю по Юрьеве дни. А которые будут вышли в монастырском серебре в твой путь, и они бы дело доделывали на то серебро, а в серебре бы ввели поруку (поручителей в верной уплате), а осень придет, и они бы и серебро заплатили. А прочет сию грамоту да отдай назад игумену Екиму, и старцу Мартемьяну и всей братьи" (АЭ. I. № 48.1).

Таким образом, для монастырских серебреников Ферапонтова монастыря уже в конце XV века, за сто лет до первого Судебника, установлен один срок перехода в Юрьев день, да и этим сроком можно пользоваться, заплатив долг, а задолженным нельзя отходить.

Нуждается в разъяснении выражение: "доделывать дело на то серебро". Здесь, конечно, разумеется серебро издельное. А потому крестьяне, ушедшие с монастырских земель без погашения своего долга, должны продолжать свои работы (вместо процентов) на монастырских землях до уплаты долга в назначенный срок.

Тому же князю принадлежит и другая грамота, в которой Юрьев день признан общим сроком для перехода не только серебреников, но и таких крестьян, которые землевладельцу ничего не были должны. Серебреники же, как и в первой грамоте, не уплатив серебра, не отходят. Грамота дана по жалобе Кириллова монастыря и составляет его привилегию.

"Бил ми челом отец мой, игумен Касьян, а сказывает, что у него отказываете людей монастырьских, серебреников, и половников, и рядовых людей, и юрьевских, а отказываете не о Юрьеве дни, иных о Рождестве Христове, а иных о Петрове дни. И вы бы так серебреников, и половников, и слободных людей (жителей льготных поселков, слобод) не отказывали, а отказывали серебреники и половники о Юрьеве дни, да и серебро заплатит; а после Юрьева дни отказа от серебреника нет, а коли серебро заплатит (на Юрьев день), тогда ему и отказ. А игумену есми серебреника после Юрьева дни пускати не велел. А кто сей моей грамоты ослушает, быти от меня в казни" (АЭ. I. № 48. II. 1450).

Тому же Кириллову монастырю дана такая же привилегия Великим князем Василием Васильевичем, подтвержденная потом и его сыном (там же, III).

Великий князь Василий Васильевич пошел и дальше. От него сохранились две грамоты, которыми он дает право Троице-Сергиеву монастырю вовсе не выпускать (старожильцев) крестьян из села Присек, Белозерского уезда, и из всех монастырских сел в Углицком уезде (АИ. I. № 59. 1455; АЭ. I. № 64. 1460, перепечатана в А. до юр.б. I. № 37). Таким образом, в половине XV века уже сделан первый опыт прикрепления крестьян, по челобитью монастыря, конечно. Хотя это и исключительные случаи, но они обнаруживают тенденцию землевладельцев и волю князей оказать ей поддержку.

Последняя ограничительная грамота из древнейших, до нас дошедших, принадлежит Великому князю Ивану Васильевичу. Она дана Кириллову монастырю. В ней идет речь только о серебрениках, она запрещает вывоз их без уплаты долга (АЭ. I. № 73).

Таких ограничительных грамот могло быть и много. Но сколько бы их ни было, они, установляя исключение из общего порядка, только подтверждают обычное право крестьянского перехода во всякие сроки и без уплаты долгов.

Несколько особое положение занимает грамота Великого князя Ивана Васильевича, относимая издателями ко времени от 1466 по 1478 гг. По жалобе Спиридония, игумена Троице-Сергиева монастыря, на то, что из монастырских Шухобальских сел крестьяне вышли "сей зимы о Сборе, великий князь приказывает вывезти этих крестьян да посадить их по старым местам, где кто жил, до Юрьева дни до осенняго" (АЭ. I. № 83). И в предшествующих грамотах Юрьев день, задолго до первого Судебника, является сроком, которым князья в отдельных случаях ограничивают крестьянский переход. Весьма вероятно, что такое ограничение последовало и для крестьян Шухобальских сел Троицкого монастыря. Но эта грамота имеет важное значение совершенно в другом отношении. Она содержит в себе чрезвычайно любопытное указание на случай возвращения на прежние места крестьян, ушедших до срока.

Этот порядок вещей в Московской Руси продолжается до издания Судебника 1497 г., в котором находим первое известное нам общее для всех крестьян ограничение перехода.

"О христианском отказе. А христианом отказыватися из волости (в волость) и с села в село один срок в году, за неделю до Юрьева дни осеннего (26 ноября) и неделю после Юрьева дни осеннего. Дворы пожилые платят в полех за двор рубль, а в лесех полтина. А которой христианин поживет за ким год да пойдет прочь, и он платит четверть двора; а два года поживет да пойдет прочь, и он пол двора платит; а три года поживет а пойдет прочь, и он платит три четверти двора; а четыре года поживет, и он весь двор платит".

Таково первое общее определение крестьянского перехода. Крестьянам для выхода дан двухнедельный срок, но и на этот срок переход не был свободен. Крестьянин должен был уплатить "пожилое" за пользование двором. Что это, новость или только оформленная старина? Прежде крестьянин обязывался сдать двор в исправности, но не платил за пользование двором. Возвращение двора в исправности могло, конечно, подавать повод к спорам и искам, справедливое решение которых было крайне затруднительно по затруднительности точно выяснить первоначальное состояние двора. Думаем, что для устранения этих споров и установлено пожилое. Составители Судебника отправлялись от той мысли, что нетвердый на своем участке крестьянин постоянно разрушает свой двор. Предполагается, что к исходу четвертого года такой крестьянин должен сделать его негодным к употреблению, а потому за четыре года с него и берут всю цену двора.

Случаи применения закона, однако, не вполне ясны. Как поступали с теми крестьянами, которые не получали готового двора, а сами его вновь строили, а через два-три года находили выгодным уйти?

Второй Судебник увеличивает размер пожилого:

"В поле за двор рубль да два алтына, а в лесе, где десять верст до хоромного лесу, за двор полтина да два алтына" (88).

Вдобавок к пожилому он установляет еще сбор в пользу землевладельца в размере двух алтын с каждого воза, на котором крестьянин увозил свою рухлядь. Это уже чистая новость: налог на крестьянскую зажиточность.

Кроме этого, в царском Судебнике, в разрешение возникавших, по всей вероятности, пререканий, сделаны еще следующие добавления:

"А пожилое имати с ворот (а не с каждых хором, как некоторые, вероятно, требовали). А за повоз (воз) имати з двора по два алтына, а опричь того на нем пошлин нет. А останется у котораго крестьянина хлеб в земли, и как тот хлеб пожнет, и он с того хлеба, или стоячего, даст боран два алтына (в пользу землевладельца). А по кои места была рожь в земли, и он подать цареву и великого князя платит со ржи. А боярского дела ему, за кем жил, не делати" (88).

Но ни первый, ни второй Судебник ничего не говорят о крестьянах-должниках и не повторяют прежде появлявшихся от времени до времени запрещений ухода должникам до уплаты долга. Надо полагать, что такие запрещения так и остались частными мерами, не перешедшими в общий закон. Серебреники могли уходить и после Судебников, не платя долга.

От второй половины XVI века до нас дошли жалобы волостных людей на то, что крестьян из их "черных деревень вывозят не по сроку, по вся дни, безпошлинно" (Доп. к АИ. № 56). Любопытно здесь указание на то, что установленные Судебниками пошлины брались и волостями. Но какие пошлины брали волостные крестьяне? Брали ли они пожилое и за повоз? На это трудно отвечать с полной решительностью. Но не может подлежать сомнению, что подать царя и великого князя со ржи бралась и волостными крестьянами. Писцовые книги конца XVI века (1580), говоря о выходе дворцовых крестьян, упоминают только уплату пошлины "у ржи". Это именно та подать царя и великого князя, о которой говорит второй Судебник. О пожилом же и повозе писцовые книги не говорят. Можно думать, что крестьяне, сидевшие на государевых землях, их и не платили.

Псковская судная грамота, установляя общие правила для перехода крестьян, значительно опередила московское законодательство. Псковские законодатели шли впереди московских если не на целое столетие, то по крайней мере на 70 лет (1397 - 1467).

Общий срок перехода в Псковской грамоте определен весьма близко к сроку Судебников:

"А которой государь захочет отрок дати своему изорнику, или огороднику, или кочетнику, ино отрок быти о Филипове заговейне (14 ноября). Також захочет изорник отречися с села, или огородник, или четник, ино томуж отроку быти, а иному отроку не быти, ни от государя, ни от изорника, ни от кочетника, ни от огородника".

Со стороны редакции статья эта составлена гораздо лучше соответствующей статьи Судебников. Она прямо и даже с особым ударением говорит как об отказе крестьян, так и об отказе господ крестьянам, и установляет для того и другого случая один срок. Московские Судебники говорят только о сроке крестьянского отказа. Можно поэтому думать, что московский землевладелец мог отказать своему крестьянину когда хотел. И формально это, действительно, так. Но мы сомневаемся, чтобы московское правительство именно преследовало такую цель. Оно принимало меры против вопиющих неудобств, а таким неудобством, с точки зрения правящего класса, был бессрочный выход крестьян. При редкости населения, при обилии пустых земель и неравномерном распределении повинностей крестьяне имели гораздо менее побуждений дорожить землевладельцем, чем землевладельцы дорожить крестьянами. В памятниках есть немало указаний на то, что крестьяне уходят бессрочно, что землевладельцы не выпускают крестьян даже в сроки; но чтобы они их разгоняли в сроки или без сроков, этого не видно. Если это иногда и случалось, это были случаи исключительные и едва ли частые.

Постановлений о "пожилом" и "повозе" в Псковской грамоте нет. Но в ней есть статья, регулирующая расчеты землевладельца и крестьянина в момент прекращения последним найма земли:

"А который изорник отречется у государя села или государь его отрьчеть, и государю взять у него все половину своего изорника, а изорник половину".

По буквальному смыслу статьи все имущество изорника, при уходе его, делится между ним и господином поровну. Дележ всего имущества пополам кажется нашим исследователям совершенно невероятным и потому они принимают здесь дележ поровну только последнего урожая. В доказательство правильности такого толкования одни (профессор Буданов) ссылаются на рассмотренную уже нами на с. 302 статью 42, другие (профессор Энгельман) на статью 87, предоставляющую изорнику право искать с господина своих движимостей.

Дележ всего имущества пополам и нам представляется маловероятным. Речь, действительно, может быть, идет о дележе только последнего урожая. К половникам такой способ расчета прекрасно применяется. Но разве в Пскове все были половники?

То, что не договорено Судебниками о крестьянах-должниках, ясно высказано Псковской грамотой: долг крестьянина не мешает его выходу; у землевладельца только иск об уплате долга (см. с. 299).

Итак, общие законодательные памятники конца XV и середины XVI века допускают крестьянский выход даже для крестьян-должников, но приурочивают его к одному определенному сроку.

Теперь возникает вопрос, каковы были последствия установления определенного срока для перехода? Имел господин иск о возвращении ушедшего не в срок крестьянина или только иск об убытках?

С некоторой подробностью, далеко, однако, не исчерпывающей дела, на этот вопрос отвечает Псковская грамота. Она предоставляет хозяину земли право искать с бежавшего изорника покруты своей.

"А которой изорник с села збежит за рубеж или инде где, а изорнич живот на сели останется, государю покрута имать на изорники. Ино государю у князя и у посадника взять пристав, да и старость губьских позвати и сторонних людей, да тот живот изорнич, пред приставы и сторонними людми, государю попродати да поимати за свою покруту. А чего недостанет, а потом времени явится изорник, ино государю доброволно искать остатка своего покруты" (76).

Статья не говорит о возвращении бежавшего. Даже в том случае, когда ушедший изорник вновь появится в месте его прежнего жительства, статья не говорит о водворении его на оставленном им участке, а только о дальнейшем взыскании покруты.

Судебники еще короче, они ничего не говорят о последствиях ухода крестьян до срока. Но, конечно, и они предполагают право господина искать убытки. Из этого молчания памятников можно ли заключить, что у господина не было иска о возврате не в срок ушедшего крестьянина?

Если крестьянин мог уйти только в известный срок, то, конечно, господин мог искать возвращения того, кто ушел до срока. Московские писцовые книги XVI века называют бежавшими тех крестьян, которые ушли без отказа и не заплатя пошлин (Т. II. С. 291 и след.). В этом смысле, конечно, и Псковская грамота говорит в ст. 76 о взыскании с бежавшего крестьянина покруты. Вышеприведенная грамота Ивана Васильевича (с. 319) дает и пример правительственного распоряжения

о возвращении на прежние места крестьян, ушедших до Юрьева дня. Другое такое же указание на практику возвращения на прежние места крестьян, ушедших не в срок, находим в указе царя Ивана Васильевича новгородским дьякам Ф.Б.Еремееву да К.Дубровскому в 1555 г. Помещики Вотской пятины жаловались царю, что соседи их развезли их крестьян "не по сроку, и без отказу, и безпошлинно". Царь велел дьякам обыскать, и если действительно окажется, что крестьяне развезены без сроку и без отказу, то "велеть им жить по нашему уложенью, по судебнику, до сроку и на помещика дела делать и доход давать" (Д. к АИ. I. №51. XVIII).

Итак, не подлежит сомнению, что землевладельцы жаловались на досрочный уход крестьян и получали указы о возвращении вышедших и вывезенных на прежние места, где они и должны были оставаться до ближайшего Юрьева дня по крайней мере.

Таково положение вопроса с точки зрения права. Но на практике пользование этим правом представляло очень мало удобств и можно думать, что землевладельцы обращались к нему весьма редко.

Рассмотрим дело на примерах. Крестьянин ушел в самую нужную рабочую пору. Допустим, что хозяин знает место его нового водворения и немедля предъявляет иск о возвращении. Дело легко может протянуться месяц, два и даже три. Какую пользу может иметь для землевладельца решение суда, хотя и благоприятное для него, но состоявшееся по прошествии уже горячей рабочей поры? Очевидно, для него выгоднее было предъявить один иск об убытках.

Но господин мог и не знать, куда съехал крестьянин. Если же он узнавал об этом по прошествии ближайшего Юрьева дня, то предъявление иска о возвращении и принципиально не могло быть соглашено с правом перехода в Юрьев день. В этом случае мог быть предъявлен только иск об убытках.

Допустим, что крестьянин ушел в декабре, иск о возвращении предъявлен тогда же, судебное решение состоялось в феврале или марте, еще до начала работ. Но кто же мешает крестьянину опять уйти в самую горячую рабочую пору? Ведь наказания за такой уход не положено, и за уход в декабре он наказан не был.

При таких условиях представляется весьма натуральным, что иски о возвращении без срока ушедших крестьян представляют исключение, а не правило. Вот один случай из нашей старой практики. В 1502 г. крестьянин Суздальского Евфимиева монастыря, проживая два года на монастырской земле, ушел с нее в день Рождества Богородицы. Монастырские власти удовольствовались получением с него пожилого за двор, полполтины, и засеяли брошенную им паренину рожью на монастырь. Крестьянин озлобился за взыскание с него пожилого и сжег деревню, в которой жил. И после этого монастырь предъявил к нему только иск об убытках в 9 рублей с полтиной (АЮ. № 10).

Такое положение дела дает возможность объяснить и особенности вышеприведенной статьи (76) Псковской грамоты. Она предусматривает случай появления бежавшего крестьянина в месте его прежнего жительства, но говорит только о взыскании убытков, а не о водворении его на прежнее место. Почему бы это? Водворение его на прежнее место представляется здесь очень легким. Бежавшего и разыскивать не нужно. Потому, думаем, что он мог явиться уже после того, как прошел Юрьев день. Этот случай, по всей вероятности, грамота и предусматривает. Предписывая же продажу всех движимостей бежавшего изорника, т.е. крестьянского инвентаря, статья и не предполагает даже возвращения его к прежней деятельности, по крайней мере в прежних условиях.

Эта непрактичность исков о возвращении ушедших до срока, может быть, и есть причина, почему о таком возвращении не говорят ни Псковская судная грамота, ни московские Судебники. Такие иски могут быть предъявлены, но закон о них не говорит. Они подразумеваются только.

Таково положение крестьян во второй половине XVI века.

Этот порядок продолжается до конца века. Только памятники последнего десятилетия начинают говорить об исках о возвращении бежавших крестьян на прежние места.

Вот древнейшее об этом распоряжение:

"Лета 7106, ноября в 24 день, царь и Великий князь Федор Иванович всея Русии указал и бояре приговорили: которые крестьяне из за бояр, и из за дворян, и из за приказных людей, и из за детей боярских, и из за всяких людей, из поместей и из вотчин, и из патриарховых, и из митрополичьих, и из владычних, и из монастырских вотчин выбежали до нынешняго 106 году за 5 лет, и на тех беглых крестьян в их побеге, и на тех помещиков и вотчинников, за кем они выбежав живут, тем помещиком, из за кого они выбежали, и патриаршьим, и митрополичьим, и владычным детем боярским, и монастырских сел прикащиком и служком давати суд и сыскивати на крепко всякими сыски, и по суду и по сыску тех беглых крестьян с женами и с детьми и со всеми животы возити назад, где кто жил" (АИ. I. № 22. III. 1597).

При чтении указов о беглых крестьянах конца XVI века необходимо прежде всего решить вопрос о том, кого они называют беглыми?

В половине XVI века беглыми называются крестьяне, которые ушли без отказа, не в срок и не уплатя пошлин; такой уход называется еще "безвестным", "сшол безвестно". Указы конца XVI века, установляющие право иска ушедших, называют их просто выбежавшими, без всяких определений. В памятниках XVII века вместо "выбежали" начинают иногда говорить просто "вышли". В 1645 г. дворяне и дети боярские всех городов били челом государю царю и Великому князю Алексею Михайловичу о беглых крестьянах; в этом челобитьи читаем:

"Которые де люди их и крестьяне выходят из за них за сильных людей: за бояр, и за окольничих, и за ближних; и государев де указ к отдаче тех их беглых крестьян - урочные годы десять лет; а они де по вся годы бывают на государевых службах, и в те урочные годы про тех своих беглых крестьян проведати не могут" (АЭ. IV. № 14).

Здесь все вышедшие названы беглыми, независимо от срока выхода и отказа. Такое понятие беглого крестьянина совершенно новое, оно имеет свой источник не в правилах Судебников о Юрьеве дне, а в отмене Юрьева дня.

Что Юрьев день был отменен в конце XVI века, это подтверждается и указами царя Бориса от 1601 и 1602 гг., которыми он восстановляет временно старое право перехода, но в известных только случаях.

В указе 1601 г. читаем:

"В нынешнем во 110 году великий государь, царь и Великий князь Борис Федорович всея Русии, и сын его, великий государь царевич, князь Федор Борисович, всея Русии, пожаловали во всем своем государстве от налога и продаж велели крестьяном давати выход. А отказывати и возити крестиян дворяном..., и жилцом..., и детям боярским... (и т.д., идет перечисление лиц, которым дозволено возить за себя крестьян). А срок крестьянам отказывати и возити Юрьев день осеннего, да после Юрьева дни две недели..." (АЭ. И. № 20).

Ясно, Юрьева дня уже нет, а вместе с тем нет и выхода крестьян. Вот почему все вышедшие с конца XVI века и называются беглыми. В 1601 г. царь Борис восстановил на один год выход. Но не для всех, а только для крестьян мелких чинов, не выше дворян. Для крестьян высших чинов, для духовенства, для дворцовых и черных волостей и в 1601 г. выхода нет. Для чего сделано такое различение между мелкими чинами от дворян до конюхов, с одной стороны, и высшими чинами - с другой, совершенно понятно. Выход дан - "от налога и продаж". Отменой Юрьева дня, как и естественно, мелкие владельцы немедленно воспользовались для увеличения крестьянских повинностей. Чтобы помочь крестьянам этих мелких владельцев, им и дано право выхода. Но чтобы они не ушли все к богатым владельцам, за которыми жить было легче, указ дозволяет вывозить крестьян только мелким чинам между собой. На крупных владельцев право отказывать и вывозить крестьян не было распространено. В 1602 г. этот указ был повторен (там же, № 23).

Итак, не может подлежать никакому сомнению, что в конце XVI века последовало общее распоряжение, отменившее крестьянский выход. Естественным последствием такого распоряжения явились иски о беглых и указы, определяющие сроки вчинания таких исков.

Согласно вышеприведенному указу от 1597 г. для предъявления таких исков давался пятилетний срок. Если в течение этого срока иск о возвращении предъявлен не был, крестьянин тем самым освобождался от обязанности возвратиться на землю, которую самовольно оставил.

Но уголовной кары и при отмене Юрьева дня не было установлено, и незаконный выход крестьян все еще не наказывался.

Самый указ, которым крестьяне были лишены своей исконной свободы, до нас не дошел.

Некоторые исследователи (Татищев, Костомаров, Чичерин, Беляев) думают, что прикрепление последовало в 1592 или 1593 г. Они основывают свое мнение на словах вышеприведенного указа от 1597 г. Этим указом предоставляется право искать крестьян, бежавших 5 лет тому назад. Из этого заключают, что прикрепление последовало 5 лет ранее указа 1597 г., т.е. в 1592 г.

Но при этом не обращают должного внимания на слова указа, которые непосредственно следуют за вышеприведенными:

"А которые крестьяне выбежали до нынешняго 106 г. (1597) лет за шесть, и за семь, и за десять, и болши, а те помещики и вотчинники, из за кого они выбежали, и патриаршьи, и митрополичьи, и владычни дети боярские, и монастырских вотчин приказщики, и служки на тех своих беглых крестьян в их побеге, и на тех помещиков и на вотчинников, за кем они, из за них выбежав, живут, до нынешняго 106 году, лет за шесть, и за семь, и за десять, и больши государю царю и Великому князю Федору Ивановичу всея Русии не бивали челом, и государь царь и Великий князь Федор Иванович всея Русии указал и по государеву цареву и Великаго князя Федора Ивановича всея Русии указу бояре приговорили на тех беглых крестьян в их побеге и на тех помещиков и на вотчинников, за кем они выбежав живут, суда не давати, и назад их, где кто жил, не вывозити".

Отсюда следует, что можно было бить челом и о возвращении бежавших за 6, за 7, за 10 и более лет до 1597 г., но только своевременно.

Указ о прикреплении, значит, последовал ранее 1592 г. О бежавших до 1597 г. за 6, за 7, за 10 и более лет следовало бить челом тоже в пятилетний срок, и суд был бы дан. Мы не сделаем большой ошибки, если под "более" будем разуметь еще два года, итого получится 12 лет. Следовательно, можно было бить челом о возвращении бежавших крестьян уже в 1585 - 1586 гг. В какой срок надо было подавать тогда челобитья, в указе не сказано. Но это молчание наводит на мысль, что срок был тот же, т.е. пятилетний. Таким образом, общее прикрепление крестьян надо относить к первому или второму году царствования Федора Ивановича (1584 - 1585).

Прикрепление конца XVI века не было, однако, полным и безусловным. Беглых рабов можно было исстари отыскивать без срока, беглых же крестьян - только в течение известного срока, который получил в наших памятниках наименование "урочных или указных лет". Если крестьянин умел укрыться от господина в течение урочных лет, то не подлежал уже более возвращению.

Эти урочные годы, натурально, не нравились землевладельцам; они должны были стремиться сперва к увеличению их числа, а потом и к предоставлению им права искать крестьян бессрочно.

Древнейшее из дошедших до нас указаний о расширении пятилетнего срока находим в жалованной грамоте Троице-Сергиевому монастырю. В 1614 - 1615 гг. ему было предоставлено право искать своих крестьян, ушедших за 9 и даже за 11 лет тому назад (АЭ. III. № 66).

В 1642 г. десятилетний срок объявлен общим сроком давности для исков о вышедших крестьянах; для исков же крестьян, вывезенных насильно, был дан еще более долгий срок, 15-летний (АИ. III. С. 111). Указ 1642 г. говорит, что 10-летний срок назначается согласно "прежнему государеву указу". Этот прежний указ также не дошел до нас, как и первый указ о прикреплении.

Раз московские государи стали на стороне землевладельцев, дело не могло остановиться на десятилетней давности. Они продолжают получать жалобы на уход крестьян. Мы привели выше такие жалобы из писцового наказа 1646 г. Дворяне и дети боярские заключают свои претензии таким челобитьем:

"И государь бы их пожаловал, велел к отдаче беглых крестьян урочныя лета отставить; и пожаловал бы государь, велел их беглых крестьян отдавать им по писцовым книгам и по выписям, как они тех своих беглых крестьян проведают, а не в урочные лета".

Результатом такого челобитья является полная отмена урочных лет. С этою целью и был составлен писцовый наказ 1646 г., в котором изложены правила новой переписи крестьян, имевшей произойти в том же году. В этом наказе читаем:

"А как крестьян, и бобылей, и дворы их перепишут, и по тем переписным книгам крестьяне, и бобыли, и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет".

Что же мешало до сих пор крестьянской крепости? Не вольный переход, и не Юрьев день, которых уже давным-давно нет, а урочные годы. Они и отменяются.

Писцовый наказ 1646 г. распространяет прикрепление на детей, братьев и племянников записанных за кем-либо крестьян, то есть на всех родственников, которые живут в одном дворе с домохозяином.

Есть основание думать, что это новость, свидетельствующая о том, что московское правительство с течением времени идет все далее и далее по пути закрепощения. Из памятников начала XVII века узнаем, что несвободны были только домохозяева. Сын же от отца, брат от брата и племянник от дяди могли уходить и снимать земли в новых местах (АЭ. П. № 133. 1609).

Таким образом, и после первых указов о прикреплении конца XVI века оставались еще вольные люди, которые по старине были свободны селиться где хотели. Этим и объясняется тот факт, что долго еще после прикрепления царские грамоты продолжают предоставлять право перезывать во крестьяне вольных людей и дают им льготы (Доп. к АИ. I. №141. 1597; АЭ. П. № 133. 1609; III. №№ 217, 265. 1632 - 1637; АИ. III. №211. 1640).

Эти поселения вольных крестьян на владельческих и тяглых землях после указов о прикреплении делались на тех же основаниях, как и до прикрепления. Крестьяне садились по порядным, которые писались по старым образцам (АЮ. 189, 191, 193, 194. 1599 - 1626). Но новый порядок должен был отразиться и на порядных. От XVII века к нам дошли две порядные, в которых отрицается уже переход.

Петр Никитин, государев бобылек, пришлый человек, порядился в 1634 г. жить в монастырской вотчине во крестьянах и в конце порядной, после обыкновенных условий о размере участка, льготах, подмоге и пр. говорит:

"А будет яз, Петр, Пречистые Богородицы Тихвина монастыря у игумена, Герасима, с братьею не учну жити во крестьянех и в послушании во всем, государева тягла по волостному розрубу тянута и монастырские страды и сделья всякого с протчими крестьяны не учну делати, или учну у собя какое воровство и питье хмелное на продажу держати, и хором старых не учну постраивати и новых ставити, или учну на сторону в иную монастыршину и бояршину, или куды нибуди рядитца, и Пречистые Богородицы Тихвина монастыря игумену, Герасиму, с братьею волно меня, Петра, отовсюду к себе взяти, и что учинитца убытка и во-локиды игумену Герасиму с братьею взяти на мне, на Петри, по сей рядной записи, все сполна..." (АЮ. № 196. III).

Другой крестьянин, Галахтион Кондратьев Роспута, тоже бестяглый, гулящий человек, в конце порядной, заключенной в 1647 г., пишет:

"И мне из за государей своих... не выходить..., во крестьяне и в бобыли ни за кого не рядитца и не задаватца. А не учну я, Галахтион, за государи своими жити во крестьянех на своем крестьянском участке, и государем моим за свою подмогу взять 5 рублев, а впредь таки я, Галахтионко, на том своем участке во крестьянстве и им... крестьянин" (Арх. ист. и практ. св. 1859. И. С.94).

В прекрасном собрании "Актов тяглого населения" г-на Дьяконова можно найти еще целый ряд порядных во крестьянство, написанных в первой половине XVII века. Все они содержат в себе неизбежную прибавку: "Не уйти, не сбежать, ни за кого не заложиться". В некоторых встречается, кроме того, условие уплаты неустойки за уход. Крестьянин обязывается, в случае ухода, уплатить столько-то рублей "заставы", а в других - покрыть убытки, причиненные его уходом, и в обоих случаях - жить по-прежнему в крестьянах. Встречается и условие о подмоге деньгами, хлебом, скотом; но с таким различием от старины: если крестьянин уйдет, подмога возвращается, а крестьянин все-таки остается крестьянином за тем же господином.

Документы этого рода в тексте и подписях называются порядными записями и просто записями.

Понятно, однако, что порядные XVII века остаток старины, факт переживания, не более. Они не соответствуют новому строю жизни, а потому Уложение и вводит иной способ поступления в крестьянство: записку в крестьяне в Поместном приказе. Поместный приказ, получив заявление о желании кого-либо поступить в крестьянство, производит исследование о том, что за люди, желающие поступить в крестьянство, действительно ли они вольные, и если они таковыми окажутся, делает определение об отдаче их в крестьяне. Порядные с этого времени более не нужны. Записка в крестьяне делает вечным крестьянином и без особого на то условия порядной.

"А будет к кому в вотчину и в поместье придут какие люди и скажутся, что они вольные, и похотят те люди за ними жити во крестьянех.,.. приводити их того же году к записке: в Москве в Поместный приказ, а казанцом... в Казань... А в Поместном приказе и в городех воеводам таких вольных людей по тому же роспрашивати и речи их записывати подлинно. Да будет те люди, которых приведут к записке, доведутся по их роспросным речам отдати во крестьянство тем людем, кто их к записке приведет, и тем людем, кому они отданы будут во крестьянство, велети тех людей к роспросным речам, во взятье, руки прикладывати" (Х1. 20; ср. 21).

Поместный приказ и другие, приравненные к нему в этом отношении учреждения, удостоверившись, что желающий поступить в крестьяне действительно вольный человек, делают определение об отдаче его землевладельцу, который в получении крестьянина расписывается.

После того как Уложение установило этот новый порядок поступления в крестьяне, порядные потеряли всякий смысл, ибо крестьян надо было держать не по порядным, а по записям в особые книги, которые велись в Москве - в Поместном приказе, а в городах - у воевод. Тем не менее порядные пишутся и после Уложения, и не только в указанной форме с обязательством не уходить, но и в совершенно новой - на срок: крестьяне снимают землю на 10 лет; в течение этого времени они обязуются платить с нанятого участка все государевы подати и нести все земские расходы (Акт. тяг. н. I. №№ 59, 69. 1664 - 1689).

Возникает вопрос, какое значение имели такие порядные? Могли крестьяне, по истечении условленного срока, уйти? Полагаем, что да. В это время крестьянин делался вечным работником по особой записи в правительственных учреждениях. Крестьянин, снявший землю на срок, в крестьяне у воеводы не записывался, потому что он не бил об этом челом; в писцовых книгах, надо думать, он тоже не записывался крестьянином этого землевладельца; а потому у землевладельца, по истечении срока, не было в руках никаких крепостей для удержания за собой срочного съемщика земли, и он мог уйти.

Но эти новые опыты сохранения крестьянской свободы были, конечно, явлениями редкими и исключительными. Порядные этого рода должны были замениться сделками о найме земли. В большинстве же случаев вольным людям приходилось "записываться" в крестьяне по Уложению. Уложение говорит, кто за кем "похочет жить в крестьянах". Жить за кем-либо в крестьянах значит теперь быть вечным на него работником. Как это захотеть быть вечно чьим-либо работником? Прежде вольные люди поступали даже в вечные холопы, но ведь за деньги, а не даром. Неужели в вечные крестьяне вольные люди отдавались даром? Конечно, нет. Они тоже продавались. Но для этого не было установлено никаких форм. Уложение говорит об одной записке желающих и ничего больше. Крестьянин XVII века не холоп и не кабальный, а потому он не может продать себя ни по полной грамоте, ни по докладной, ни по служилой кабале. Надо было выдумать какое-либо новое средство продажи себя в крестьяне. Московские площадные подьячие, которые писали всякие акты, оказались на высоте положения: они выдумали средство, которое совершенно удовлетворило и вольных людей, желавших продаться в крестьяне, и господ, которые давали им за записку в крестьяне деньги. Это ссудные записи. Крестьянин записывался в крестьяне за известным господином, согласно Уложению, а кроме того, выдавал ему ссудную запись, в которой говорил:

"Я, такой-то, взял у такого-то ссуды столько-то рублей и с тою ссудою обязываюсь жить у него в крестьянах или бобылях и ни кому не отходить и ни за кого не рядиться; а если уйду, волен он взыскать с меня ту ссуду, а меня снова взять в крестьяне".

В некоторых записях продажа себя за ссуду выражалась еще ясней. Киприян Володимиров пишет:

"А взяли мы, Киприянко с женою и с детьми, у строителя Федоровскаго монастыря с братией на ссуду и на всякий крестьянский завод 50 рублей денег инам за те денги жить во крестьянстве за тем монастырем вечно" (Акты тяг. нас. I. 62).

Уложение предписывает записывать "распросныя речи" тех людей, которых кто-либо приводит для записки за собой в крестьяне. В "Актах юридических" (№ 203. 1678) напечатаны две ссудных записи и приклеенные к ним "распросныя речи". В одном из этих документов Конашка Юрьев бьет челом в бобыльство Пречистыя Богородицы за Тихвин монастырь, но обязывается работать, как и прочие крестьяне. Это тот же крестьянин. Мы имеем здесь наглядный пример того, как во второй половине XVII века исполнялось предписание Уложения о записке в крестьяне. Оно легко соединялось с получением ссуды и выдачей ссудной записи. Конашка Юрьев в распросных речах говорит, что ссудную запись он дал на себя добровольно. Ссудная запись, таким образом, предшествует записке в крестьяне. Вольный человек прежде продается, а потом уже записывается в крестьяне за известным лицом, на основании распросных речей и согласно Уложению.

Нам известные ссудные записи второй половины XVII века в тексте и подписях никогда не называются порядными, а всегда ссудными. И это понятно, так как они и по содержанию существенно отличаются от порядных. Старые крестьянские порядные суть договоры найма земли. В них всегда определялось, сколько земли и где именно снимает крестьянин. В этих порядных господин предоставлял в пользование крестьянина известное количество земли, а крестьянин обязывался за это к известным выдачам деньгами и хлебом, а иногда и работами. В ссудных записях вольный человек берет деньги, а не землю. Он обязывается жить крестьянином или бобылем, где ему прикажут; даже деревня, где ему придется жить, не всегда называется.

Но и название "ссудная запись" не очень точно. Крестьянин получал не ссуду, которую должен был бы возвратить, а цену своей свободы. Она взыскивалась с него только в случае ухода; но, уплатив взятую ссуду, он не приобретал свободы, а вечно оставался крестьянином того же господина. Это не взыскание долга, а наказание за уход.

Площадные подьячие не нашли возможным придумать название более подходящее. И это нелегко было сделать. То, что они назвали ссудной записью, нельзя было назвать купчей, хотя по существу это было бы и верно. Нельзя потому, что по Уложению вольные люди не продаются в крестьяне, а только записываются в это состояние. То, что подьячие придумали, совершенно достигало цели, а потому и вошло во всеобщее употребление. Вольный человек получал свою цену вперед, до записки, а господин был уверен, что выданные им деньги не пропадут, хотя бы крестьянин раздумал и не пошел к записке⁴.

Здесь оканчивается изложение юридических древностей, относящихся до крестьянского быта. С великого дня 19 февраля 1861 г. порядки Уложения царя Алексея Михайловича тоже начинают переходить в древность, но это будет древность второго наслоения. Мы приведем из нее некоторые черты только для того, чтобы рельефнее оттенить древность исконную, свободную.

В старину крестьянин мог иметь поземельную собственность, владеть дворами и лавками в городах, торговать, занимать деньги и другим давать взаймы, и никакие указы ему этого не воспрещали.

С прикреплением крестьян многое должно было измениться. Этого требовала логика вещей, от которой нельзя уйти.

Прикрепление провело резкую границу между тяглыми государевыми крестьянами и владельческими. Была разница и прежде, но свобода ее сглаживала. Теперь же образовались два различных состояния.

Владельческие крестьяне вечно и потомственно принадлежат землевладельцам. Они обязаны работать на них. С прекращением выхода работы и повинности назначаются по усмотрению господина. Он же и единственный судья крестьянской исполнительности и усердия.

Это новое положение должно было отразиться и в законах.

Крестьяне, крепкие земле, натурально, продаются с землей. Это само собой разумеется. Уложение косвенно упоминает о совершающейся продаже крестьян (XI. 7).

Владельческим крестьянам не могло быть оставлено право обязываться ростовыми кабалами, так как, в случае несостоятельности крестьянина, такие обязательства могли бы повести к столкновению двух прав: права на крестьянина по кабалам и жилым записям и права на него по писцовым книгам:

"А будет чьи крестьяне и бобыли учнут у кого наймоватися в работу... А тем людем, у кого они в работу наймутся, жилых и ссудных записей и служилых кабал на них не имати и ни чим их себе не крепити; и как от них те наймиты отработаются, и им отпущати их от себя безо всякаго задержания" (XI. 32).

Статья, согласно духу Уложения, имеет казуистический характер; но цель ее - противодействовать закреплению за кем-либо владельческих крестьян, а потому крестьяне вообще не могли обязываться кабалами, а не при найме только в услуги, о чем идет речь в статье.

Но сами крестьяне могли давать деньги взаймы и даже под залоги недвижимостей (XIX. 16).

Владение городскими дворами и лавками также должно быть им запрещено, ибо жизнь в городах для торговли не соединима с обязанностями к господину и ведет к невыгодной для государевых тяглых людей конкуренции:

"А которые боярские и иных чинов люди и крестьяне на Москве и по городам покупили себе и в заклады поймали тяглые дворы, и лавки, и анбары, и погребы каменные, и соляные варницы, и торгуют всякими товары; и тем боярским, и иных чинов людем и крестьяном те тяглые дворы, и лавки, и погребы, и анбары, и варницы продати тяглым торговым и посадским людем, а им теми дворами, и лавками, и погребами, и амбары, и варницами впредь не владети, и впредь ни чьим людем и крестьяном, опричь государевых торговых посадских людей, тяглых дворов, и лавок, и погребов, и анбаров, и варниц ни у кого не покупати" (XIX. 15. Ср. 9 и 16).

Владельческие крестьяне могут, однако, торговать всякими товарами, но только с возов и стругов (XIX. 17).

Закрепощение, начавшееся с конца XVI века, делает у нас чрезвычайно быстрые успехи. Уложение совсем забыло, что крестьянин имеет свою собственность, и приказывает истцовы иски править на крестьянах должников-господ:

"А которые люди учнут на правеже отстаиватися, а окупитися им будет чем, и у них велети, после указнаго месяца, ценити дворы и животы, и отдавати в истцов иск, или истцов иск велети за них правити в поместьях их и в вотчинах на людех их и на крестьянех" (X. 262. Ср. 122).

Уложение подмечает любопытный факт, что за крестьян своих ищут и отвечают землевладельцы. Этот порядок мог возникнуть задолго до прикрепления. При свободе перехода крестьян он, конечно, имел значение покровительства им и защиты со стороны землевладельца. Уложение, установляя те же сроки для предъявления исков к крестьянам, какие существуют для исков к дворянам, обращает эту старую практику, имевшую в своем основании всякий раз согласие крестьянина, в общее правило и незаметно устраняет крестьян от личного участия в суде:

"А на пашенных на всяких людей в управных делех суд давати на те же сроки, на которые сроки указано будет суд давати на дворян и на детей боярских по тому, что за крестьян своих ищут и отвечают они же дворяне и дети боярские во всяких делех, кроме татьбы, и разбою, и поличного, и смертных убийств" (XIII. 7).

Наконец, Уложение запрещает всякие жалобы крестьян на господ. Оно допускает только доносы в государственных преступлениях.

"А будет учнут извещати про государское здоровье или какое изменное дело чьи люди на тех, у кого они служат, или крестьяне, за кем они живут во крестьянех, а в том деле ни чем их не уличат, и тому их извету не верити, и учиня им жестокое наказание, бив кнутом нещадно, отдати тем, чьи они люди и крестьяне. А опричь тех великих дел, ни в каких делех таким изветчикам не верить" (П. 13).

Хотя Уложение и отличает еще владельческих крестьян от холопов, но оно содержит уже в себе все необходимые элементы, из которых должно было развиться самое строгое крепостное право.

О хозяйственном положении крестьян, об отношении их к землевладельцам, о их повинностях и порядке собственного их землепользования я буду говорить в III т. в отделе, посвященном древностям землевладения, там же идет речь и о крестьянах-своеземцах; а теперь остановлюсь на литературе и отмечу существующие в ней разногласия по некоторым затронутым нами вопросам о крестьянах. Всего более сомнений возбуждает вопрос о том, на каких землях сидели волостные крестьяне, на своих или на княжеских?

С величайшею осторожностью отнесся к этому вопросу профессор Рейц. "Могли ли крестьяне приобретать земли?" - спрашивает он и отвечает: "Этого нельзя ни утверждать, ни отрицать решительно".

"Но вероятно, - продолжает он далее, - различное происхождение крестьян породило различные права" (§ 38). В примечании же к этому месту говорит: "Если принять в рассуждение право жителей в вольных городах, то еще вероятнее становится владение поселян землею. Самое запрещение покупать земли черных людей (это уже в московских уделах) едва ли не показывает, что земли сии принадлежат им в собственность".

Переходя к XVI веку, Рейц говорит: "По одной статье Судебника (84) можно подумать, что крестьяне упоминаются там как владельцы земли. По крайней мере закон гласит, что они независимо могли отыскивать права свои и взаимно защищать друг друга против дворян. Можно ли было человеку, который только пользовался казенной землей, поручить защищение ее от притязаний и исков частных лиц? Но что здесь дело идет о собственности, это видно еще и из того, что обращалось особенное внимание на перестановку межей, ст. 87" (§ 100).

При всей осторожности своих выводов Рейц склоняется в пользу мнения, что крестьяне были собственники земли.

Мысль его нашла сторонников в лице Беляева, г-жи Ефименко, Владимирского-Буданова. В пользу противоположного мнения, по которому крестьяне являются не собственниками, а только владельцами, собственник же всех волостных земель есть князь, высказались: Лакиер, Неволин, Соловьев, Чичерин.

У Лакиера не только черные волости, но и все государство есть предмет княжеской собственности (О вотчинах и поместьях. С. 67 и след.). Неволин хотя и признает, что черные люди владеют вечно и потомственно черными землями, но право собственности, по его мнению, не у них, а у князя. По Соловьеву, в XVI веке в Московском государстве не было земледельцев-землевладельцев; владели землей только государство, церковь и служилые люди. У профессора Чичерина все земли принадлежат князю по праву завоевания. На некоторых из этих мнений мы остановимся подробнее в III т. "Древностей".

Другое не менее крупное разногласие существует по вопросу о порядке возникновения крестьянской неволи.

Еще со времен Татищева установилось мнение, что крестьяне лишены свободы перехода особым указом, последовавшим в конце XVI века. До половины текущего столетия в этом никто и не сомневался. В 1858 г. Погодин напечатал в "Русской беседе" (IV) статью под заглавием "Должно ли считать Бориса основателем крепостного права?" В этой статье автор проводит такую мысль: никакого общего правительственного распоряжения об отмене Юрьева дня издано не было; в установлении крепостного права виновны обстоятельства, а не Борис; это дело практики, обычаев и частных правительственных распоряжений. Статья была написана в то время, когда по лицу Русской земли понеслись "новые веяния". Коснулись они и старожила московского, знатока и любителя старины. Под их неотразимым влиянием закрепощение крестьян представилось ему черным пятном на светлом фоне московской жизни, и он решил смыть это пятно. В результате его исследования оказалось, что в лишении крестьян свободы решительно никто не виноват. Аргументы почтенного историка вызвали серьезные возражения со стороны Костомарова (Арх. ист. и практ. свед. 1859. Кн. 2) и никого, кажется, не убедили.

Но мысль Погодина не прошла бесследно. Недавно она возродилась вновь, благодаря профессору Ключевскому, который обставил ее и новыми доказательствами (Происхождение крепостного права в России //Рус. мысль. 1885. Август и октябрь). Автор, как и его маститый предшественник, нисколько не сомневается, что крепостное право не было создано правительством, не было навязано народу законодательством (Окт. 28). Источник его иной. "Оно явилось, - говорит он, - юридическим отверждением мысли, последовательно развившейся из кабального права посредством приложения условий служилой кабалы к издельному крестьянству" (там же). И в другом месте: "Крепостное право на крестьянский труд развивалось из принципа долгового холопства... Ссуда поставила издельное крестьянство под действие начал долгового холопства" (Окт. 34). Наконец: "Вопрос о происхождении крепостного права есть вопрос о том, что такое было крепостное холопство в древней России и как это право привилось к крестьянству" (Авг. 10).

Мысль автора не очень ясна и выражена слишком мудрено. Постараюсь формулировать ее проще. Крепостное право явилось вследствие применения к крестьянам-должникам правил о долговом холопстве. "С половины же XVI века, - говорит автор, - ссуда почти общее условие крестьянских договоров" (Окт. 45). Таким образом, все крестьяне - должники: господа применяют к ним условия служилой кабалы, и крестьяне становятся вследствие этого крепостными. Кажется, именно такова мысль профессора Ключевского.

Вместе с этим и весь вопрос о крепостном праве получает у него новую постановку. До сих пор все думали, что крестьяне были прикреплены к земле. Профессор Ключевский утверждает, что крестьяне прикреплены к своему званию и лицу владельца, но не к земле (Окт. 21). Если к крестьянам были применены правила служилой кабалы, то, конечно, они прикреплены к лицу господина, как и кабальные. Но весь вопрос в том и состоит, были ли применены к крестьянам правила служилой кабалы?

Утверждение почтенного автора, что к крестьянам были применены правила служилой кабалы, представляется нам несколько рискованным. Что такое служилая кабала? Служилая кабала есть договор, заключенный между двумя лицами (см. с. 154 и след.). Теперь спрашивается, состоит крестьянин в таком договоре с господином или нет? Если состоит, то он уже не свободный крестьянин, а кабальный холоп; если не состоит, то к нему условий кабального холопства и применить нельзя. Это ясно, как день. По служилой кабале можно судом возвратить бежавшего холопа, ибо он обязался за рост служить во дворе кредитора; крестьянина по порядной возвратить нельзя, ибо у него есть право выхода, которым он и может пользоваться с соблюдением предписанных законом условий.

Почтенный автор, конечно, знает это коренное различие служилых кабал и крестьянских порядных. Но, может быть, существуют особые указы, которые распространили на крестьян последствия, вытекающие из служилых кабал. Великие князья московские все могут, они могут и крестьян, занявших деньги в рост, приравнять к кабальным холопам, хотя бы эти крестьяне и не дали на себя служилых кабал.

Но таких указов нет. Совершенно наоборот, княжеские указы проводят резкую границу между кабальными холопами и крестьянами, хотя бы эти последние и заняли деньги в рост.

Первое различие между служилыми и ростовыми кабалами установлено Судебником 1550 г. По служилым кабалам должник обязывается за рост служить; отсюда кабальное холопство (78). По ростовым он платит проценты, но не состоит ни в какой личной зависимости от кредитора. Наоборот, всякая личная зависимость воспрещается под страхом весьма тяжелых последствий (см. ст. 82, приведенную на с. 156).

Царский Судебник отнимает, таким образом, всякую возможность распространить на ростовых должников личную зависимость, в которой находились кабальные холопы.

Землевладельцы не могли же не знать этой разницы. Да и забыть ее нельзя было, так как она напоминалась им ежедневной практикой. Если чьи-либо люди (т.е. холопы, а в том числе и кабальные) участвовали в татьбах, грабежах и разбоях, то убытки за них платили господа; если же участвовали крестьяне, господа за них не платили, взыскание падало на собственные животы крестьянина (АЭ. I. № 330. 1586).

От 1606 г. мы имеем боярский приговор о беглых крестьянах. Крестьяне в этом приговоре постоянно противополагаются холопам. Приведем одну выдержку:

"А которые крестьяне, в голодные лета, во 110 и во 111 и в 112 году, пришли в холопи к своим или к сторонним помещикам и вотчинникам, и кабалы служилыя на себя подавали, а старые их помещики или вотчинники учнут их вытягивать из холопства по крестьянству, и того сыскивати на крепко. Будет сшел от бедности и животов у него не было ничего, и тем исцам отказывати: в голодные лета тот помещик или вотчинник прокормить его не умел, а собою он прокормитись не в мочь, и от бедности, не хотя голодною смертию умереть, бил челом в холопи, а тот его принял, в голодные годы прокормил и себя истощил, проча себе; и ныне того крестьянина из холопства во крестьяне не отдавати, а быти ему у того, кто его голодные лета прокормил, а не от самые бы нужи в холопи он не пошел" (АЭ. II. № 40).

Автор утверждает, что во второй половине XVI века крестьянское право выхода замирает уже само собой без законодательной отмены (Окт. 11). Во второй половине XVI века совершилось, следовательно, "приложение условий служилой кабалы к издельному крестьянству". Факт такой всеобщей важности не мог же пройти незамеченным московскими правителями и не оставить следа в их указах. Надо ожидать, что Уложение забывает, наконец, разницу между кабальными холопами и крестьянами и тоже начинает их смешивать, как это делает наш почтенный автор.

И тут наши ожидания не оправдываются. Уложение решительно различает кабальных холопов и крестьян.

Оно воспрещает брать на своих крестьян служилые кабалы и даже угрожает за это наказанием, что государь укажет (XX. 113). Не ясно ли, что это два совершенно разных состояния?

Согласно с этим способы установления крестьянства и кабального холопства и по Уложению разные. Кабальные холопы по-старому дают на себя служилые кабалы, а крестьяне записываются Поместным приказом во крестьянство. Последствия тоже разные. Крестьянин, записанный за господином, по его смерти крепок сыну его; кабальный же по смерти господина получает свободу, а к сыну его не переходит.

Уложение еще не называет крестьян крепостными:

"А от кого збежат кабальные, и иные крепостные девки и вдовы, и крестьянские дочери, и выдут замуж украйных городов за служилых людей; и за тех дворовых беглых вдов и девок... имати выводу за вдову и за девку по 50 рублей за человека: а за крестьянскую дочь, девку или вдову по 10 рублев" (XX. 27).

Крепостные - это холопы кабальные, полные, докладные, старинные; они же дворовые; им противополагаются - крестьяне. И цена вознаграждения разная: за крепостных в пять раз более, чем за крестьян.

Никакого, следовательно, выражаясь фигурным языком г-на Ключевского, "юридического отверждения мысли, последовательно развившейся из кабального права посредством приложения условий служилой кабалы к издельному крестьянству", не произошло. А потому вопрос о происхождении крепостного права, несмотря на сильную поддержку, оказанную профессором Ключевским своему отдаленному предшественнику по кафедре, остается в том же положении, в каком находился и до появления в свет статьи Погодина.

Мысль о связи крестьян-должников с кабальными холопами - не новая в нашей литературе. Она высказана еще Беляевым, но лишь в виде предположения, из которого он не делает никаких дальнейших выводов. "Таковые крестьяне, - говорит он о крестьянах-должниках, - по грамотам назывались серебрянниками и жили, кажется, на том же положении, как и кабальные люди, и, не выплатив ссуды, не могли оставить господина ни в какой срок...." (38).

В 1898 г. появилась новая обработка вопроса о прикреплении крестьян профессора Дьяконова. В статьях о древностях землевладения, напечатанных в "Журнале Министерства народного просвещения", я разбираю его мнение. Этот разбор войдет в III т. "Древностей".

---

¹АЮ. №№ 239, 246, 250, 253, 255. 1549 - 1643. В порядной 1582 г. ссудой названа подмога (АЮ. № 182).
²Это совершенно правильное объяснение предложил еще Б.Н.Чичерин в своих "Опытах".
³Основания изложенного здесь взгляда на принадлежность московским государям права собственности на волостные земли приведены в моей статье, напечатанной в "ЖМНП" за 1900 г. в № 9. Эта статья и следующие за ней, посвященные вопросу о древностях русского землевладения (в № 10 и №№ 2, 3 и 4 за 1901 г.), войдут в III т. "Древностей".
⁴Я очень благодарен профессору Милюкову: он остановил мое внимание на ссудных записях второй половины XVII века. В его прекрасном труде по финансовой истории Московского государства, чрезвычайно метко и остроумно озаглавленном "Спорные вопросы", по поводу ссудных записей напечатано: "Форма договора, обозначаемая этим именем, вообще слишком мало обратила на себя внимание наших историков юристов. Еще недавно незнакомство с ней ввело в некоторые недоразумения проф. Сергеевича" (85).
Совершенно верно. В 1890 г. я знал только две таких ссудных записи, напечатанных в "Акт. юр." № 203. Значение их было для меня неясно, и я не знал, какое отвести им место в ряду других документов, относящихся до крестьян, а потому и ничего не сказал о них. Прекрасный сборник г-на Дьяконова разъяснил мне все, что до того времени было неясно. В нем я нашел до 20 таких записей, и все они относятся ко времени после Уложения. Для меня стало ясно, что эти записи не древность, а совершенно новое явление, вызванное статьей Уложения о новом порядке поступления в крестьяне. Этим записям нашлось определенное место в древностях нашего права, и я говорю теперь о них.
Но не могу согласиться с почтенным автором, что мое незнакомство с записями ввело меня в некоторые недоразумения. Все, что мною было сказано в первом издании сего тома о порядных, подмоге и крестьянских займах, и теперь считаю верным. Крестьянский заем не составляет необходимой части порядной, это особый акт, который, обыкновенно, пишется особо. Ссудные же записи второй половины XVII века не порядные и не займы, а акты продажи себя в крестьяне. Это совершенная новость и очень любопытная в том отношении, что свидетельствует о чрезвычайной изобретательности наших площадных юристов XVII века. Они очень умели приспособляться к требованиям жизни и находить для них подходящие формы.

<< Назад   Вперёд>>