Глава 2. Интриги против Дмитрия Милютина
За последние годы все тревожнее доносились вести с Запада. Сначала вроде бы ничего существенного, в Германии в открытую заговорили о воссоединении всех немецких государств в единую страну, со своей конституцией и своими выборными законодательными собраниями во главе с императором. Предполагали, что процесс продлится не одно десятилетие, ведь в Германский союз, созданный после Венского конгресса 1814–1815 годов, входили все германские государства не только северогерманские, но и южногерманские государства, и так шли десятилетия, а единства не было. А теперь все чаще стали раздаваться возгласы о единстве Германии, чтобы противостоять сильным европейским государствам. Особенно активны немцы стали с приходом Бисмарка в руководство прусским государством, все чаще стали собираться общегерманские конференции и приниматься общие решения. Александр Второй и русские министры чаще всего приветствовали усиление Пруссии, ведь во главе Пруссии родной дядя русского императора. Но больше всего это усиление Пруссии волновало Дмитрия Милютина, он прекрасно помнил Семилетнюю войну, как с малыми силами Фридрих Второй смог не только устоять против России и других европейских армий, но в итоге и победить… Сначала заговорили о равноправии Пруссии и Австрии, Пруссия в союзе с Австрией в начале января 1864 года, вскоре после смерти датского короля Фридриха Седьмого и вступления на датский престол принца Глюксбургского под именем Христиана IX, предъявили Дании ультиматум даже не пытаться включить в Данию герцогства Шлезвига и Гольштейна и отмены новой конституции. Первые же столкновения австро-прусских войск с датскими на реке Шлее 6 и 7 февраля 1864 года убедили датчан просить о мире. В августе 1864 года был подписан мирный договор, по которому Шлезвиг, Гольштейн и Лауенбург отошли к австро-прусским владениям: Гольштейн попал во владение Австрии, а Шлезвиг – к Пруссии.
А что происходило в Италии? Алчная Австрия по-прежнему пыталась остаться в Италии… Не менее алчная Франция тоже играла на этой итальянской бирже, пытаясь выиграть в этой битве как можно больше, торгуясь с Австрией, Пруссией, Англией и Россией. А главное – Бисмарк, он полностью владеет европейской внешней политикой, заключает союзы, потом отвергает их, заключает новые… Милютин с удивлением узнал, что после Датской войны Бисмарк предложил создать отдельное Шлезвиг-Гольштейнское государство, заключил с ним оборонительно-наступательный союз, но подчинив его армию Пруссии, а флот вошел в состав прусского флота. И что осталось датскому королю? Да ничего и не осталось – только с удивлением смотреть, как ловко распоряжается Бисмарк европейскими делами. И уж совершенно поражен был военный министр России при виде того, как Пруссия Бисмарка развязала войну с Австрией, с которой только что в союзе раздавила слабые датские укрепления при селении Дюппель и на острове Альзен в апреле и июне 1864 года.
Листая ежедневно документы, письма доверенных людей, донесения послов и других дипломатов, Дмитрий Милютин чувствовал, какая грозная сила собирается на западных границах России. Часто приходилось беседовать и с Александром Вторым, и с князем Горчаковым, который встречался в эти дни и с Бисмарком, и с Наполеоном Третьим, вел переговоры и с австрийскими лидерами, знал весь круг вопросов, которым ловко и хитро руководил Бисмарк, знавший только одну страсть – сделать Германию единой и могучей, и ничто для достижения этой цели ему не должно помешать.
Александр Второй был доволен, что Германия, родственная и дружественная, становится единой, столько родственников по всем германским княжествам и герцогствам, столько германских принцесс за русскими великими князьями и столько русских великих княгинь замужем за немецкими князьями. Но самые дальновидные политики, как Дмитрий Милютин, видели только угрозу развитию мирных преобразовательных реформ, ведь русская армия только начинает перестраиваться… А будет ли она сильной? Кто знает…
А Бисмарк затеял новую интригу, на этот раз против Австрии, с которой совсем недавно был в самых дружеских отношениях. На этот раз не поделили огромный пирог, доставшийся им в ходе Датской войны: Шлезвиг, Гольштейн и Лауенбург. Вроде бы разделили, но Пруссия оказалась недовольной той частью, которая ей досталась. И начались интриги, поездки Бисмарка то к одному, то к другому правителю, то одному пообещает, то другому…
Как-то года два тому назад Милютин разговорился с князем Горчаковым, который тоже наблюдал за Бисмарком, виделся с ним в Берлине, вел переговоры. И вот, подводя итоги германской политики, князь сказал:
– Тут вот еще какая затея, Дмитрий Алексеевич! Наполеон третий тоже следит за интригами Бисмарка и тоже чувствует, какую бы выгоду ему получить… Австрийцы готовы вновь занять северную часть Италии, ей это гораздо интереснее, чем земли на севере Европы, но тут Наполеон Третий может помешать. Так что ни Вильгельм, ни Франц-Иосиф не желают втягиваться в какой-нибудь конфликт. Бисмарк тоже надеется избежать этого, ему не хочется делить мир на своих и врагов. Он однажды сказал австрийцам, что союз Вены и Берлина – «не торговая компания, где каждый получает свой доход в строгом соответствии с установленными процентами, а скорее охота, с которой каждая сторона несет домой свою собственную добычу». Вильгельм вовсе не думал о включении в состав своего государства Шлезвиг-Гольштейна, у него нет никаких прав на эти герцогства, а Бисмарк был безутешен, услышав от Вильгельма такое заявление; Фридрих Великий тотчас бы придумал, что он имеет право, а тут такое малодушие проявил Вильгельм, подорвал его интересы. Через некоторое время Бисмарк встретился с Наполеоном, потом в Берлине со мной, выяснил, что ни Франция, ни Россия не поддерживают Австрию… Но ландтаг в Берлине высоко оценил военные реформы в Пруссии и склонился поддержать короля и Бисмарка в их стремлении подчинить своей власти герцогства. А потом, Дмитрий Алексеевич, там начались такие хитроумные интриги, что Австрия просто отказывалась понимать, что происходит. Штаб-квартира прусского военного флота перебазировалась из Данцига в Киль, главный город Гольштейна; Австрия поняла, что может быть втянута в военный конфликт с Пруссией, король и Бисмарк готовы были применить военную силу в этом конфликте, а попытки Австрии получить поддержку от России и Франции не увенчались успехом…
– Да, Бисмарк – сложный и могучий противник, своеволен и циничен…
– Не забывайте, Дмитрий Алексеевич, что он наш друг, помните, как он поддержал нас во время польского кризиса. Его позиция была решающа в этом конфликте, Франция и Англия ничего не могли сделать в поддержку Польши, коалиция развалилась, а ведь Франция так нажимала…
– Помню, как уж тут забыть, но ведь не забыть и усилий Бисмарка по выдворению Австрии из Германского союза вплоть до развязывания военных действий против нее, если она не согласится уступить.
– Вы не представляете, Дмитрий Алексеевич, как эта война с Австрией, ход ее подготовки, интриги, встречи, союзы, выступления то у короля, то в ландтаге резко изменили внешность Бисмарка. Вы помните Бисмарка, когда он был у нас послом Пруссии в Петербурге? Сейчас от того человека ничего не осталось: ему только пятьдесят лет, а у него мешки под глазами, он выглядит как старик с морщинистым и унылым лицом, он уже страдает невралгией, он испытывает острую боль в ногах, он задыхается от астмы, его постоянно тянет в Биарриц…
– Но там же расположился французский двор во главе с императором…
– Тонко, тонко, Дмитрий Алексеевич, заметили… Действительно, там Наполеон Третий тут же пригласил Бисмарка на беседу, потом они встретились на официальном завтраке, потом в Сен-Клу. Они договорились, что если Центральная Европа будет перестраиваться под диктат Пруссии, то Франция будет иметь возможность присоединить к своей империи все земли Европы, говорящие на французском языке. Наполеон Третий был в восторге от этих неофициальных бесед. И тут же Бисмарк нашел, что в Гольштейне прошла массовая демонстрация демократических и революционных масс, предвещавшая полный разрыв между Пруссией и Австрией… Представляете, Дмитрий Алексеевич, сколько информации должна содержать в себе голова министра иностранных дел, если он хочет участвовать как равный в этом диком споре за господство в Европе…
Министры разошлись, а Дмитрий Алексеевич Милютин не успокоился на том, что сообщил ему князь Горчаков. К нему в министерство также поступал целый ворох документов, которые он хотя бы бегло должен был просматривать. И в этих документах почти вся информация была сосредоточена на отношениях Пруссии и Австрии.
Вильгельм Первый опасался этой войны «между братьями», со всех сторон предупреждали его, что Бисмарк безумен, он живет только мыслями о единстве Германии под руководством Пруссии, а условия еще не созрели. Но волнения в Гольштейне обеспокоили императора, тем более что генерал Мольтке, отличившийся в Датской войне, высказывал мысли, близкие Бисмарку. А по характеру и темпераменту Мольтке решительно отличался от Бисмарка. Военный министр Роон, генерал Мольтке и Бисмарк в один голос заявляли, что надо начинать войну против Австрии именно тогда, когда она еще совершенно не готова к войне, у нее серьезный финансовый кризис и вообще царит некий хаос в управлении империей.
28 февраля 1866 года на заседании Государственного совета в присутствии всех министров, кронпринца, посла Франции, начальника Генерального штаба развернулись бурные прения по поводу войны с Австрией: генералы высказались за войну, а генерал Мольтке – за быстрое начало войны, за союз с Италией, чтобы раздробить силы Австрии, Бисмарк начал свое выступление с истории Германского союза, что именно Пруссия должна возглавить всю Германию в единую и неделимую империю, а этим возвышенным и законным амбициям Пруссии постоянно противоречит Австрия, а тут еще и эти герцогства… Кронпринц выступил против войны с Австрией. И король Вильгельм Первый так и не принял окончательного решения, отказав принимать полную свободу действий, как совсем недавно пообещал Бисмарк австрийскому Менсдорфу.
Вскоре до Пруссии дошло известие, что Австрия «вооружается», Вильгельм Первый тут же отдал приказ о мобилизации. И как раз в это время прозвучали два револьверных выстрела в спину Бисмарка, который тут же обернулся и схватил стрелявшего молодого человека, оказавшегося студентом-социалистом. А в это время Австрия, узнав о том, что ее поддерживают Бавария, Гессен-Дармштадт и Вюртемберг, а Саксония и Гессен-Кассель, скорее всего, сохранят нейтралитет, заняла агрессивную позицию. Вильгельм I принял решение атаковать границы Ганновера, Дрездена и Касселя, сопротивления не было, так что бескровно вошли в Саксонию… Вскоре две великие армии – Пруссии и Австрии – расположились вдоль берега реки Быстриц, обе армии насчитывали около полумиллиона солдат и офицеров, разгорелась самая настоящая бескомпромиссная битва, в ходе которой австрийская армия была разгромлена, потеряв убитыми и ранеными 24 тысячи, а 13 тысяч попали в плен.
Милютин внимательно наблюдал за ходом перемирия, столкнулись две армии в жестокой битве, одна – неповоротливая австрийская, вторая – прусская армия, вокруг которой все время возникали споры, все время ее ставили как образец, пример для подражания.
Милютин в ходе реформы русской армии постоянно сталкивался с этими вопросами. Александр Второй, как человек военный, все время рассуждал о реформах, вернувшийся после болезни и лечения за границей князь Барятинский тоже не раз выступал и критиковал реформы армии, указывая на прусскую армию как на образец, достойный подражания. Милютин хорошо знал, какую армию он хотел бы устроить в России, делал все от него зависящее, но столько возникало препятствий и конфликтов… И столько раз Милютин внимательно изучал опыт строительства прусской армии. Хорошая армия, что тут скажешь, особенно изучив сражение между пруссаками и австрийцами близ реки Бистриц. Александр Второй рассказывал вскоре после этого о встрече с прусским послом в Петербурге, который заявил, что Пруссия в этом сражении стремилась только к одному: вывести Австрию из состава германских государств, утвердить свое положение в Шлезвиг-Гольштейне и составить новый устав Германскому союзу.
Как тонкий дипломат и дальновидный политик, Бисмарк не хотел дальнейшего национального унижения некогда сильной Австрии, он хотел, чтобы она таковой и оставалась, а поэтому он согласился с проектом мирного договора, предложенного Францией как посредником: Италия возвращает себе Венецию, Австрия добровольно выходит из состава Германского союза, Шлезвиг и Гольштейн входят в Пруссию, немецкие государства севернее реки Майн образуют конфедерацию под протекторатом Пруссии, южные немецкие государства пользуются полной независимостью на международной арене, Австрия, естественно, выплачивает контрибуцию. Король Вильгельм Первый хотел войти в Вену и оттуда диктовать условия мира, он очень хотел получить и Саксонию… Бисмарк и кронпринц еле уговорили его отступить от этого требования: Франция против. 26 июля 1866 года Австрия и Пруссия подписали мирный договор.
«По свидетельству очевидцев, – писал Алан Пальмер в биографической книге «Бисмарк», – Бисмарк в бурной радости ударил кулаком по столу и воскликнул: «Я побил их всех! Всех!! Всех до одного!!!» Но так ли это было на самом деле? Мольтке не одержал бы победу в сражении у Кениггретца без кронпринца, без которого Бисмарк тоже не выиграл бы политическое сражение в Никольсбурге. «Все в этом мире перевернуто с ног на голову, – меланхолично заметил кронпринц в тот день, когда он стал свидетелем эмоциональной сцены между королем и его министром-президентом. – Мне пришлось успокаивать их обоих». Это был, пожалуй, единственный человек, который не увлекался преувеличениями и театральными сценами».
Наблюдая за германскими сценами политической жизни, вникая в суть острых столкновений на международной сцене, Дмитрий Милютин приобретал гражданский опыт совместной борьбы за свои действия в ходе реформы русской армии.
Все началось после выстрела Каракозова в апреле 1866 года. Общество, особенно придворное, как будто встрепенулось, и то, что было окутано словно пуховым одеялом благопристойности, неотложной верой в реформы, стало каким-то излишеством, и все постепенно сбрасывали его от себя, как нечто ненужное, фальшивое, противостоящее их стремлениям верховной аристократии. Почему князья и графы должны уступать верховную власть в России? Почему всякие худородные пролезают во власть и указывают, как могут вести себя князья и графы? Этому не бывать…
После выстрела Каракозова и Милютин почувствовал, как наступают перемены в отношениях с Александром Вторым, вроде бы ничто не изменилось, император по-прежнему ласков к нему, внимательно выслушивает его доклады, делает чуткие замечания, но во всем этом Милютин знает от окружающих Александра Второго, что он испытывает какое-то непонимание обстановки: почему стреляли именно в него, ведь он добрый царь, дал крестьянам волю, утвердил земщину, суды, пусть там много еще туманного и неясного, но ведь это уже есть, это уже действует… И Милютин чувствует, как близкие окружающие императора нашептывают ему во все уши, что такие демократические правила поведения императора не служат его безопасности, надо усилить охрану, надо повысить статус жандармерии, имперского двора его величества. И вот такие возгласы постоянно стали слышаться со всех сторон в Зимнем дворце, в Царском Селе… Вот почему так высоко оценивался приход графа Петра Андреевича Шувалова на место доброго, но слабого шефа жандармов князя Долгорукова… У Милютина тоже был свой путь воздействия на Александра Второго – он писал справки, докладные записки, письма, пытаясь воздействовать на царскую волю, на его высокие моральные принципы, на рыцарские чувства. После покушения Милютин поговорил со своим другом Константином Дмитриевичем Кавелиным, известным общественным деятелем, профессором Петербургского и Московского университетов по гражданскому праву, высказал ему все страхи и опасения, которые тревожат императора, и сказал, что главный мотив опасений – это какой-то мистический ужас перед новыми революционными течениями, социализмом и терроризмом, как бы занесенными с Запада.
Кавелин и сам чувствовал, что социализм, превратившийся у нас в нигилизм, очень волнует общество, и студенческое, и мещанское, и придворный мир, который хотел бы закрыться в своих императорских бастионах, но эта тема стала одной из волнующих. Кавелин так и озаглавил свою записку – «О нигилизме и мерах против него необходимых», и Милютин в середине мая передал ее императору.
Как русский либерал, Кавелин, как и Милютин, считал, что западный нигилизм – явление заимствованное, скоропреходящее, нигилизм не имеет ничего общего с простым русским народом, не имеет почвы, принадлежит только той среде, которая его породила. Реакционеры в нашем обществе считают, что нигилизм порожден нашими реформами, некой свободой, которая возникла в нашем обществе. Нет, говорилось в записке, социализм, нигилизм возникли гораздо раньше, факты показывают, что нигилизм возник в России и захватил своими заразными идеями молодое поколение в эпоху самого тяжелого надзора и гнета между 1849 и 1855 годами, сразу после европейских революций, а сейчас просто воспользовался свободой слова и собраний для утверждения этой нигилистической заразы. Кавелин считает, что правительство должно усилить полицейский надзор для выявления этой заразы, но этим нельзя ограничиваться. Кавелин выступает за то, чтобы реформы продолжались, а самое главное – улучшить постановку учебного дела, чтобы окончательно искоренить нигилизм, всяческие социалистические сообщества. «Нет никакой надобности, – писал Кавелин, – изменять нынешних, столь счастливых, исполненных взаимного доверия отношений между правительством и крестьянским сословием. Единственная здравая политика в этом отношении состояла бы в поддержании этих отношений…»
<< Назад Вперёд>>
