3. Реформа А.Н. Косыгина и ее преодоление. Административно-командной системой управления. Интервью с бывшим заместителем председателя Госплана СССР профессором А.В. Бачуриным
А.Б. Я стал заместителем председателя Госплана в 1966 г. и пробыл на этом посту до 1983 г. По моим личным наблюдениям и контактам в этот период могу сказать, что не только среди руководящих работников Госплана, но и среди многих членов Совмина и Политбюро не было особого стремления к изучению экономической теории и ее творческого применения на практике. За некоторыми исключениями. Например, мои деловые контакты с председателем Госплана Н.К. Байбаковым по конкретным вопросам подъема экономики и начатой в 1960-х гг. реформы иногда переходили в длительные беседы, которые весьма интересовали Байбакова (по профессии нефтяника). Он внимательно и с интересом выслушивал все, что затрагивало улучшение планирования и всего хозяйственного механизма. Особо следует выделить А.Н. Косыгина. Он не был крупным теоретиком, но у него был особый экономический талант — видеть всю совокупность технических, финансовых, социальных связей народного хозяйства в целом. Это тот редкий случай, когда концентрированный практический опыт превосходит абстрактную теорию.
Ю.О. Чем был вызван недостаточный теоретический уровень многих руководителей Госплана СССР и Госпланов союзных республик? Ведь в период НЭПа в Госплане СССР блистали такие теоретики, как Громан и Базаров, затем на авансцену выдвинулись совсем другие, но не менее яркие фигуры Кржижановского и Струмилина, а в годы войны и до ареста в 1949 г. теоретическим лидером Госплана был сам его председатель Вознесенский. Быть может, эту деградацию следует объяснить падением авторитета у практиков официально признанной доктрины — марксизма?
А.Б. Видите ли, вопрос в том, как трактовать марксизм. Громан и Струмилин оба были марксистами, однако стояли на противоположных позициях, в том числе и по вопросам планирования. Марксизм не мешал Громану и Базарову развивать, по существу, концепцию прогнозно-индикативного планирования (которая, по моему мнению, и была в тех условиях правильной) в отличие от директивно-волюнтаристской концепции Струмилина. А пренебрежение практиков к теории, и не только марксистской, особенно наблюдалось во времена Хрущева.
Ю.О. Высшее руководство действительно рассматривало экономическую теорию как разновидность идеологии, как инструмент партийной пропаганды. Недаром общественными науками (и не только общественными) в ЦК партии руководил секретарь по идеологии. Но мне также известно, что в конце 1950-х — начале 1960-х гг. в Сводном отделе Госплана изучали «Капитал» Маркса, особенно второй том, посвященный, как известно, проблемам воспроизводства, или тому, что сейчас бы назвали макроэкономикой.
А.Б. Вполне возможно. Тогда этот отдел возглавлял серьезный ученый профессор Г.Сорокин, который затем ушел на работу в Академию наук. Должен сказать, что уважение к Марксу как экономисту в Госплане сохранялось и в 1970-е гг. Но уважать по традиции и хорошо знать — разные вещи. Например, дважды в год для работников Госплана — а это до 1500 человек — читались теоретические лекции, но, увы, достаточных лекторов по актуальным проблемам в огромном Госплане не было. Одно время первым заместителем председателя Госплана работал Н.Рыжков, будущий Предсовмина. Но он избегал подобных выступлений. Хороший инженер, в прошлом директор крупного завода и замминистра, он и в Госплане экономической теорией не увлекался.
Ю.О. Звучит в современных условиях странно. Разве можно быть хозяйственным руководителем, не становясь при этом высокообразованным экономистом?
А.Б. В прошлом, да и теперь, многие руководящие страной деятели не были озабочены овладением экономической наукой, в том числе теорией эффективной рыночной системы. Советские директора в своем подавляющем большинстве считали, что экономика производства — это дело тех, кто сидит в плановом и финансовом отделах завода. А их дело — организовать производство, «дать выполнимый план». Такая же «организаторская» психология была и у министров, и у многих работников Госплана. Среди последних на всех уровнях было вообще мало образованных экономистов — преобладали люди с инженерным образованием, узкие специалисты-отраслевики. У них не было и особого интереса к экономической теории вообще. К сожалению, это имеет место и теперь в Министерстве экономики и других экономических ведомствах.
Ю.О. Получается, что работа в главном экономическом центре страны — Госплане — была по преимуществу неэкономической? В этой связи как бы вы ответили на вопрос о том, что в деятельности Госплана занимало главное место — составление перспективного плана или текущая работа по его реализации?
А.Б. Если под экономической работой иметь в виду прежде всего сопоставление затрат с результатами и выбор оптимальных решений, то такой деятельностью частично занимались лишь некоторые отделы Госплана — например, сводный и финансовый. А большинство отраслевых отделов от таких задач было далеко. Это ответ на первую часть вопроса. А что касается второй части, то наиболее трудоемкая и тяжелая часть работы Госплана — это составление и повседневный контроль за выполнением годовых планов. «Текучка» занимала чрезмерно много времени. Это маневрирование ресурсами, корректировки, увязки и согласования. Здесь все базировалось на опыте, наработанных связях, владении информацией и техническими знаниями. При Хрущеве была сделана попытка отделить долгосрочное планирование (Госэкономсовет) от составления пятилетних и годовых планов (Госплан). Но она оказалась неудачной, поскольку требовалось научно обоснованное согласование долгосрочных планов (на десять и более лет) со среднесрочными (пятилетними) и текущими (годовыми).
Ю.О. Историки советской экономики спорят, какие хозяйственные решения были реально более важными — плановые или «послеплановые»? Иначе говоря, в какой мере отступали от пятилетнего плана в ходе его реализации? Была ли экономика действительно плановой или она была лишь центральноуправляемой?
А.Б. Я думаю, что некоторые историки недооценивают то значение, которое имел в экономике СССР перспективный план. Замечу, что это связано и с современной явной недооценкой значения научно обоснованного перспективного планирования (с использованием научных прогнозов и программ) для практического решения таких ныне особо важных проблем, как ускорение научно-технического прогресса, увеличение выпуска конкурентоспособной на мировых рынках продукции, и ряда других.
Ю.О. На чем основана такая уверенность ?
А.Б. В хозяйстве существует система довольно жестких межотраслевых связей, а также пропорций между структурой производства и структурой доходов населения и государства. В пятилетием плане все эти пропорции должны быть сбалансированы. Поэтому, если после вступления в силу плана мы захотим серьезно изменить задания по какой-либо отрасли, это возможно лишь в пределах имеющихся резервов. Иначе придется пересматривать весь план, поскольку одна отрасль тянет за собой цепочку других. Такой общий пересмотр имел место после войны только один раз: когда шестой пятилетний план был прерван после трех лет действия и вместо него введена семилетка (1959—1965 гг.) в качестве седьмого перспективного плана. Впрочем, и для повышения точности перспективного планирования требуется анализ выполнения текущих планов.
Ю.О. Но ведь известно, что перспективные планы по отраслям, да и в целом, зачастую не выполнялись.
А.Б. Верно, однако это не было лишь результатом каких-то «послеплановых» решений. Недовыполнение по отраслям, когда оно имело место, как правило, не превышало 5—10 % за пятилетие, или 1—2% за год. Это, конечно, тащило назад и смежные отрасли. Подавляющая часть текущей «послеплановой» работы как раз и состояла в том, чтобы преодолеть трудности, выйти на задания пятилетки, а не в том, чтобы от них уйти. В этом состояла организующая сила директивного плана, который обеспечивал хозяйству устойчивость. Но в этом же была и его слабость, ибо план на пять лет в известной степени консервировал пропорции, лишал экономику структурной гибкости, обусловленной изменением спроса и научно-техническим прогрессом. Поэтому ряд экономистов теоретически обосновали постановку проблемы о непрерывном действии пятилетнего плана (ежегодно продлеваемого).
Ю.О. Видимо, осознание изъянов директивного планирования, стремление избавиться от них с помощью рыночного регулирования подвело ряд экономистов и Председателя правительства А.Н. Косыгина к пониманию необходимости хозяйственной реформы?
А.Б. По существу так, но внешне дело обстояло значительно проще. Я сам финансист, работал в системе Министерства финансов, а потом перешел в Госэкономсовет заведующим отделом финансов и денежного обращения. Мне хорошо были видны серьезные недостатки директивного планирования. И вот в 1963 г. меня в составе группы экономистов направляют в Югославию для изучения опыта сочетания рыночной системы с индикативным планированием. Вы помните, что у Хрущева были хорошие отношения с Тито, обстановка для поездки была благоприятная. Приезжаем в социалистическую страну и видим магазины, полные всяких товаров, а доходы у населения выше наших. По возвращении подготовили записку, на которую, видимо, обратил внимание Косыгин. Он сам примерно в это же время побывал в Англии и был под впечатлением позитивных сторон рыночной системы хозяйствования. Конечно, ничего подобного Косыгин прямо не говорил. Но он обратил внимание членов правительства и Госплана на товарное изобилие и эффективное капитальное строительство в Англии. После этого ряд экономистов получили задание на разработку конкретных предложений по реформе. Эти предложения Косыгин учел в своем известном докладе на сентябрьском Пленуме ЦК в 1965 г.
Ю.О. Став заместителем председателя Госплана, вы вскоре возглавили Межведомственную комиссию по проведению хозяйственной реформы. В чем состояли ее задачи и ее роль по отношению к Совмину и Госплану?
А.Б. Комиссия руководила подготовкой методических указаний и инструкций по реализации хозяйственной реформы. Важнейшие из них потом рассматривались в Совмине. Но следует учесть, что весь аппарат Совмина СССР тогда насчитывал немногим более 200 человек. Не то, что сейчас, когда он увеличен во много раз. Поэтому Косыгин в разработке и реализации реформы опирался на специально созданный отдел Госплана по совершенствованию хозяйственного механизма и нашу комиссию. Предвидя торможение со стороны консервативных отраслевых министров, мы методические указания направляли прямо на предприятия. Узнав об этом, заместитель Косыгина Мазуров (кстати, бывший до этого секретарем ЦК в Белоруссии) однажды указал на превышение власти руководителем Межведомственной комиссии (т.е. мною). Косыгин его решение отменил, заметив при этом, что был бы только рад, если бы и наши министры превышали свои полномочия в реализации требований реформы.
Ю.О. Кроме вас, как представителя Госплана, в эту комиссию входили заместители важнейших хозяйственных ведомств — Минфина, Госкомцен, Госснаба, Госкомитета по науке и технике, Госкомтруда, а также ВЦСПС. Какую позицию занимали различные ведомства в отношении реформы?
А.Б. Здесь важно различать не только ведомственные интересы, но и взгляды людей, которые эти ведомства представляли. Например, Б.М. Сухаревский в комиссии представлял Госкомтруд, который, в общем, занимал нейтральную позицию. Однако сам Сухаревский был убежденным сторонником реформы и активно помогал ее реализации на предприятиях. Меня вы назвали представителем Госплана. Однако ряд членов Госплана оставались скрытыми противниками реформы, нередко они «не содействовали» ее применению в тех отраслях, которыми ведали. Один из их аргументов состоял в том, что создание хозрасчетных фондов развития производства на предприятиях ведет к «распылению капиталовложений». Их трудно было убедить в благотворности даже частичной децентрализации инвестиций.
Начиная с 1970 г. не менее упорно выступал против реформы ряд ответственных работников Минфина. Ссылаясь на нехватку бюджетных ресурсов, Минфин нередко предлагал пополнять их за счет изъятия части фондов, образуемых на предприятиях. Особенно если учесть, что у многих предприятий, проводивших более активную работу по внедрению хозрасчета и новых методов планирования, появились значительные денежные средства благодаря реформе, а также реализации сверхнормативных излишков имущества — материалов и оборудования. Эти и другие обстоятельства объясняют, почему Косыгин в начале 1970-х гг. на одном из заседаний Совмина заявил буквально следующее: «Госплан и Минфин, по сути дела, угробили хозяйственную реформу». Он имел в виду введение ряда дополнительных директивных показателей и сокращение тех заработанных ресурсов, которыми могли распоряжаться сами предприятия.
Ю.О. Распространено мнение, что среди «могильщиков» реформы были и некоторые члены Политбюро, прежде всего сам Брежнев.
А.Б. Что касается Л.И. Брежнева, это явное преувеличение. По опыту своей прежней работы он хорошо знал сельское хозяйство и положение дел в промышленности, понимал роль материального стимулирования. Именно он, став генсеком, провел в 1965 г. значительное повышение закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию. Не думаю также, что он был чрезмерно отягощен идеологической ортодоксией при решении экономических вопросов. Поэтому он поддерживал реформу с ее начала. А вот почему потом его взгляды совпали с позицией ряда работников Минфина и Госплана, на это у меня сложилась своя точка зрения, состоящая в следующем. Брежнев панически боялся возможного отставания СССР от США в военной области. Видимо, питали этот страх личные воспоминания о войне, а также непосредственная ответственность за ВПК. Эту слабость нередко эксплуатировали те, кому это было выгодно, и прежде всего генералитет, Минобороны. В итоге Брежнев постоянно поддерживал увеличение оборонных расходов, в том числе за счет фондов, которые необходимы были предприятиям для модернизации производства, а также на материальное стимулирование работников.
Ю.О. Иначе говоря, реформу погубили генералы, ВПК руками Минфина и Госплана?
А.Б. Честно говоря, да. Косыгин не мог об этом говорить открыто, будучи членом Политбюро. Военные расходы, как известно, были всегда исключительной прерогативой Генсека. Если бы тогда удалось снизить военные расходы, хозяйственная реформа бы прошла успешнее и удалось бы принять ряд решений по ее дальнейшему развитию, в том числе в использовании рыночных методов распределения средств производства между предприятиями — товаропроизводителями. Практика показала, что наши военные расходы были чрезмерны даже с военной точки зрения. Например, произведено было примерно вдвое больше танков, чем необходимо.
Ю.О. А каково было отношение к реформе у других влиятельных ведомств — Госснаба, Минвнешторга?
А.Б. Прежде чем ответить конкретно, давайте вернемся к сути реформы. У меня, как у экономиста, с самого начала непосредственно участвовавшего в разработке и реализации реформы, не было сомнений в том, что ее направленность — это постепенное создание полноценного рынка в сочетании с индикативным планированием. Когда для начала мы выделили 50 предприятий разных отраслей для перевода на полный хозрасчет и самофинансирование, Косыгин сказал нам: «Давайте продумаем, посоветовавшись с предприятиями, возможность оставить в ряде отраслей только один или два утверждаемых показателя — прибыль и объем реализуемой продукции». Итак, рынок, ориентированный на рост прибыли и объема реализуемых товаров, таков был один из замыслов, хотя об этом не говорилось прямо и не было предусмотрено в официальных документах. Но та часть высших хозяйственных руководителей, которая была наиболее информирована, это понимала. Не понимали этого (или не хотели понять) председатель Госснаба и министр внешней торговли. Для них движение к самостоятельности предприятий представлялось неприемлемым.
Ю.О. Это выглядит странно, потому что именно эти ведомства ближе всего стояли к торговле, коммерции.
А.Б. Госснаб централизованно управлял потоками материальных ресурсов, отвечал за обеспечение бесперебойного хода производства. Его руководитель опасался, что с переходом к широкой хозяйственной самостоятельности предприятий он утратит централизованный контроль над снабжением, а от ответственности его не освободят. Ответственность была в то время жесткая, прежде всего по партийной линии.
Патоличев же был довольно сложной фигурой, эдакий красный комиссар во главе всей внешней торговли. Двадцать лет он был секретарем различных обкомов, даже секретарем ЦК на Украине и в Белоруссии. После этого еще примерно столько же — министром внешней торговли. Его министерство узурпировало практически все внешнеторговые связи других ведомств и предприятий, отрезая их от прямых экономических контактов с зарубежными партнерами, что не способствовало усвоению передового зарубежного опыта.
Примерно в 1969 г. (не ручаюсь за точность даты) мы подготовили проект постановления Совмина СССР о предоставлении крупным предприятиям-экспортерам (таким, например, как ЗИЛ, Новотрубный на Урале, и другим) права самостоятельного выхода на внешние рынки. За торгпредствами (органами Минвнешторга в странах) сохранялось при этом право контроля. Патоличев среагировал немедленно. Он направил в Политбюро письмо, где обвинил меня в стремлении разрушить одну из основ советской власти — монополию внешней торговли, и, чтобы окончательно устрашить этот орган высшей политической власти, наклеил на меня ярлык «советского Ота Шика». Что мне теперь приятно вспомнить. А тогда было не до шуток — советские войска незадолго до того вошли в Чехословакию, а Ота Шик, тамошний реформатор, был вынужден эмигрировать в другую страну.
Ю.О. В ходе нашей беседы вы неоднократно подчеркивали, что о подлинной направленности, конечных целях реформы нельзя было сказать открыто. Почему? Не лучше ли было в 1965— 1966 гг. прямо заявить о целях, и тогда сопротивление в ходе реализации реформ было бы слабее, а сил у сторонников реформ было бы больше? Хрущев, например, о своих реформах заявлял громогласно.
А.Б. И довольно неудачно кончил. Можно ли было в 1965 г. прямо заявить, что конечная цель реформы — замена централизованной командно-административной системы управления на цивилизованную социально направленную рыночную систему? Об этом можно долго говорить и анализировать ситуацию в стране и в руководстве в тот период. Лучше приведу пару примеров.
На совещании в экономическом отделе ЦК на меня буквально накинулся один из работников этого отдела с грозными вопросами: «Кто выдумал эту прибыль?! На каком основании?» А на заседании в Политбюро, где обсуждался проект реформы, один из членов этого органа некто Подгорный категорически заявил: «У нас не может быть вообще реформ». После Хрущева в руководстве сохранялась аллергия даже к термину «реформа».
В свете таких фактов будет понятно, почему сам Косыгин, выступая на сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК с докладом о реформе, даже термина такого избегал, упомянув лишь, что предлагаемые меры есть «нечто вроде реформы».
Ю.О. Приведенные вами факты свидетельствуют о том, что «правящая элита» в своем большинстве не была готова к проведению полноценной рыночной реформы, не ощущала в ней потребность и, более того, видимо, боялась ее возможных негативных последствий, о которых можно было судить на примере той же Югославии. Не считаете ли вы, что в самом проекте косыгинской реформы были заложены недостатки, противоречия, которые дали пищу для критики ее противникам?
А.Б. Нет, не считаю. Недостатки и противоречия были заложены не в проекте реформы, а в министерской системе централизованного управления (точнее, командования) предприятиями.
Ю.О. Из примерно около сотни членов Совмина подавляющее большинство принадлежало отраслевым министрам. Верно ли, что многие из них были противниками реформы?
А.Б. Ответить более утвердительно было бы упрощением. Большинство их были мало сведущи в проблемах рыночной экономики. Они не имели своей позиции по таким вопросам, как пути повышения заинтересованности и ответственности предприятий за конечные результаты работы. Они лишь цеплялись к отдельным пунктам новых проектов решений, касающихся их ведомств, которые ограничивали, по их мнению, права министров или уменьшали денежные фонды министерств. Ряд министров поддерживали реформу, в частности министры легкой и пищевой промышленности, электротехнической и приборостроения. Внутри министерств обстановка была неоднозначная. Например, при пассивной позиции Минавтотранса московский его трест, руководимый Гоберманом, одним из первых внедрил реформу, давшую вскоре хорошие результаты. В целом ответить можно так: ряд отраслевых министерств неохотно и под нажимом проводили у себя реформу и при первой возможности старались восстановить былую административную власть над предприятиями.
Ю.О. Разве не сам Косыгин явился инициатором упразднения совнархозов и восстановления министерств? О нем писали как о стороннике отраслевого метода управления.
А.Б. Писали те, кто видел лишь внешнюю сторону событий. Министерства восстановил не Косыгин, а центральный партаппарат, чтобы усилить из Москвы контроль над экономикой страны. Одновременно были расширены и укреплены отраслевые отделы в ЦК, «курирующие» соответствующие группы министерств. Косыгину пришлось подчиниться. Однако он понимал, что замена совнархозов министерствами имеет и негативные стороны, и старался нейтрализовать их последствия. Вскоре он поручил Госплану подготовить проект постановления ЦК и Совмина о расширении прав союзных республик.
Ю.О. Ваше суждение можно назвать сенсационным, поскольку оно противоречит сложившемуся у историков стереотипу.
А.Б. Я больше многих знаю этот вопрос. Работники подведомственных мне отделов Госплана на основе поручений Косыгина посвятили много сил тому, чтобы разработать меры, реально ограждающие предприятия от жесткого министерского администрирования. Помимо мер, заложенных в самом постановлении о реформе, могу назвать следующие:
■ изменение функций министерств с ориентацией на ускорение НТП;
■ создание межотраслевых производственных объединений фактически выведенных из-под власти министерств;
■ перевод главков и целых министерств на хозяйственный расчет;
■ передача многих предприятий из центрального в республиканское подчинение в целях децентрализации управления.
Ю.О. Насколько успешными были эти меры? Что ни говорить, а министерства, что называется, «устояли до конца» советской власти.
А.Б. Секрет их устойчивости в поддержке аппарата ЦК, пока у последнего сохранялась фактическая власть. Но хочу обратить ваше особое внимание на последний из названных мною пунктов. Ибо наряду с расширением самостоятельности предприятий децентрализация управления народным хозяйством была одним из важнейших элементов задуманной реформы.
Ю.О. Децентрализация — самый больной вопрос. Теперь нам ясно, что неспособность разрешить противоречия между центром и республиками оказалась в конечном счете смертельной для СССР. Ощущалась ли такая опасность уже в 1960-е гг.? Как относились руководители республик к реформе Косыгина?
А.Б. Это был действительно принципиальный вопрос. Хотя он не стоял тогда так остро, как в 1980-е гг., уже тогда Косыгин и Госплан понимали его значение. В Госплан поступала информация о накоплении противоречий и даже конфликтов между союзными министерствами и республиканскими властями. Например, когда на Украину являлся министр химической промышленности СССР Костандов и начинал там командовать, как хозяин-распорядитель, не считаясь с местными особенностями, интересами населения, амбициями властей, это вызывало глубокое недовольство и поощряло националистические тенденции. Поэтому в республиках поддерживали реформу Косыгина, которая ограничивала права министерств и расширяла права предприятий. Руководители республик учитывали также и то, что в результате реформы финансовые ресурсы республик возрастали.
В начале 1970-х гг. мы под руководством Косыгина подготовили специальное постановление о децентрализации. Однако в ходе его обсуждений на Совмине оно под напором отраслевых министров было шаг за шагом выхолощено и в итоге было принято как малосодержательная декларация.
Хочу подчеркнуть: если бы два основных замысла Косыгина — переход к рынку и децентрализация управления — были реализованы в конце 1960-х — начале 1970-х гг., то у нас через двадцать лет не было бы ни распада Союза, ни катастрофы производства.
Ю.О. А какое общество у нас тогда могло бы сложиться за 20 лет? Нечто вроде «империи рыночного коммунизма»?
А.Б. Не думаю, что «империя коммунизма». А сложилось бы то, что сейчас существует в ряде стран Запада — соединение прогрессивных сторон капитализма и социализма, их конвергенция, как правильно считал академик А.Сахаров. Капитализм в организации производства в сочетании с социальной справедливостью в распределении национального дохода. Все это на базе рынка, направляемого индикативным (перспективным и текущим) планированием. Это, по существу, социал-демократическая программа в действии. Мы в этом направлении интуитивно хотели двигаться начиная с 1960-х. Ведь то, что мы заложили в основу реформы, был принцип расширения самостоятельности и коммерциализации предприятий. И в этом уже содержался вектор последующего развертывания реформы. Если бы ее не кастрировали и в конечном счете не загубили.
Ю.О. Развивалось ли планирование в 1970-е гг.?
А.Б. Безусловно, развивалось. В эти годы мы стали применять программно-целевой метод, особенно для решения межотраслевых проблем технического прогресса, регионального и межрегионального развития. Шире стали использовать математические методы и ЭВМ, особенно в балансовых расчетах. Стали более квалифицированно увязывать планы с материальными стимулами. В целом могу сказать, что составление планов — на базе той информации, которой мы располагали, — поднялось на более высокую ступень. Но вот с выполнением планов начиная с середины 1970-х гг. дело становилось все хуже и хуже. Темпы роста общего объема производства замедлялись.
Ю.О. Можно ли считать причиной недостоверность информации, получаемой плановыми органами?
А.Б. Думаю, что дело не в этом. Я бы выделил три главные причины. Первая: экономика усложнялась, требовалось создание корпоративных хозяйственных систем, соединяющих науку с производством, и повышение роли банков в предоставлении краткосрочных и долгосрочных кредитов предприятиям. Вторая: возникла потребность в постепенном создании регулируемой государством рыночной системы хозяйствования с многообразием форм собственности. Об этом, кстати, я писал в своей книге в 1973 г. Но рынок был постепенно удушен, план оставался директивным и хуже выполнялся. Третья причина: непосильные для государства военные расходы, о чем я уже упоминал.
Ю.О. Напрашивается вывод, что уже за двадцать лет до горбачевской перестройки в стране вполне назрела необходимость глубоких реформ, перехода к рыночной (смешанной) системе, причем многие советские экономисты это хорошо понимали.
А.Б. Мне представляется, что такой вывод был бы правильным. Но для создания демократической системы управления и многоукладной рыночной экономики требовалось начать перестройку с принятия новой Конституции и разработки научно обоснованной стратегии решения указанных выше трех важнейших проблем, а также приватизации государственной собственности.
Ю.О. Не привело бы все это к распаду СССР уже в тот период?
А.Б. Уверен, что не привело бы. Разумеется, политическая и социально-экономическая стратегия должна была разрабатываться при активном участии всех союзных республик. Это позволило бы полнее учесть их интересы и создать реальные предпосылки для устойчивого роста экономики, не прибегая к крупным кредитам от МВФ и зарубежных банков. Надо было, чтобы важнейшие принципы реформы, разработанные в основном своими научными и практическими работниками, были одобрены всенародным голосованием.
Словом, было не только нужно, но и вполне возможно не допустить того глубокого системного кризиса, с которым мы имеем дело сегодня. Этот кризис является результатом непродуманного проведения радикальной реформы с массой ошибок и просчетов. Причем не только в области экономической политики, но и практики организации производства, его реструктуризации и приватизации государственной собственности.
<< Назад Вперёд>>
