Косыгинская реформа 1965 г.: продолжение или отрицание хрущевских реформ?
Иначе говоря, когда разработка плановых нормативов затрат усложнилась и они уже никого не устрашали и систематически нарушались, «невидимая рука» материального интереса была призвана, чтобы обеспечить эффективность выполнения плана.
В этом и состояла исходная идея хозяйственной реформы Косыгина — Либермана, которая разрабатывалась в последние годы правления Хрущева. Трагические события в Новочеркасске (1963 г.) потрясли Политбюро, они показали, что принудительное снижение удельных затрат труда путем «планового» повышения норм выработки чреваты в новых общественных условиях открытыми мятежами, особенно когда оно совпадает с повышением розничных цен.
Реформа была официально провозглашена 29 сентября и 4 октября 1965 г. (1, с. 118—136) и последовательно проводилась в течение трех лет, в 1966—1968 гг. Ее непосредственные результаты были явно положительными, однако стратегически реформа имела роковые последствия для плановой системы. Это вытекало из двух обстоятельств.
Во-первых, централизованные плановые задания не удалось органично соединить с материальными стимулами и самостоятельностью предприятий, они чем дальше, тем больше противостояли и подрывали друг друга. Во-вторых, реформа впервые за годы советской власти произвела на свет предприятие как экономическую категорию, как обособленный от государства коллективный экономический интерес.
Несколько упрощая, можно сказать, что до реформы заработок отдельного работника не зависел от результатов деятельности данного предприятия; он имел основания считать, что его труд является «непосредственно общественным», т.е. связан непосредственно с обществом в целом. В результате же реформы и директор, и работник мыслили уже категориями «мы» (т.е. трудовой коллектив предприятия) и «они» (т.е. Госплан, министерство, другие предприятия).
Когда речь идет о трудовых коллективах, насчитывающих тысячи и даже десятки тысяч человек (а именно они задавали тон), такая перемена мышления не шутка. Дальновидный Ленин, как всегда, заостряя и забегая вперед, предупреждал, что автономия предприятий — это смерть социализма. Он писал: «...Полным отказом от социализма является всякое, прямое или косвенное, узаконение собственности рабочих отдельной фабрики или отдельной профессии на их особое производство...» (В.И. Ленин. ПСС. Т. 36. С. 481). От начала реформы до признания реальной самостоятельности предприятий должно было пройти еще четверть века. Поэтому было бы преувеличением сказать, что в течение 1966—68 гг. появился новый социальный класс или классы. Однако у существующих классов — рабочих и директоров — стала быстро формироваться новая психология и новые стереотипы поведения. Армия могильщиков централизованного директивного планирования начала формироваться уже тогда, а через два десятилетия, с приходом к власти М. Горбачева, ее де-факто возглавил бывший в 1960—70-е гг. директором «Уралмаша», ставший премьером Н. Рыжков. Одновременно это означало и разрушение фундамента партии, которым служили заводские парторганизации.
Теперь рассмотрим более подробно, почему так и не удалось в ходе реформы сочетать директивный план, с одной стороны, стимул прибыли и самостоятельность предприятий — с другой. Было ли это результатом ошибок, непоследовательности, злой воли, наконец, внешних обстоятельств или в этом проявилась их принципиальная несовместимость?
Реформа заменила основной плановый показатель для предприятия — объем валовой продукции — на показатель объема реализованной продукции. Причем суть замены была не в том, что исключалась незавершенная и лежащая на складе продукция. Суть состояла в фактическом делении этого планового объема на две разнородные части: наполняемую директивно из центра и наполняемую относительно самостоятельно самим предприятием. Директивное наполнение ограничивалось перечнем важнейших видов продукции в натуральных показателях. Это была продукция, прямо либо косвенно связанная с потребностями ВПК, энергетики, транспорта, строительства и некоторых других ключевых отраслей. Остальной объем плана реализации наполнялся продукцией, предусмотренной в договорах данного предприятия с потребителями. Конечно, в большинстве случаев покупатели имели «разнарядки», выданные плановыми органами на «свободную» часть будущего объема выпуска данного предприятия, однако последнее имело реальную возможность «торговаться» с ними по вопросам ассортимента, сроков и других условий выполнения заказа, включая компенсацию «дополнительных расходов».
Цены оставались плановыми, однако предприятия получили возможность широко маневрировать номенклатурой выпуска и структурой затрат, исходя из сравнительной выгоды.
Общий фонд зарплаты остался цетрализованно планируемым показателем, однако в этих рамках предприятие получило значительно больше прав влиять на численность и состав рабочей силы и на уровень средней оплаты труда.
Главным показателем эффективности работы предприятия авторы реформы объявили прибыль. Чтобы обеспечить рентабельность каждому «нормально работающему предприятию», была проведена реформа оптовых цен: новые цены обеспечивали 15-20% прибыли по отношению к основным и оборотным фондам такого предприятия по большинству отраслей, включая добывающие (1, с. 31).
Каждому предприятию директивно планировался объем прибыли и уровень рентабельности, а также платежи в бюджет из прибыли (главным образом в виде платы за производственные фонды в размере примерно 6%).
Чтобы заинтересовать предприятия в выполнении и перевыполнении плана по прибыли, были предусмотрены плановые нормативы отчислений прибыли в фонды предприятий: фонд развития, фонд материального поощрения и фонд социально-культурных мероприятий и жилищного строительства. В эти фонды отчислялась примерно половина прибыли.
Как мы видим, реформа по своему замыслу не только создавала у предприятий экономические (мы не говорим здесь об административных, политических, юридических) возможности относительно широко и свободно распоряжаться частью своей продукции и своего спроса на ресурсы, но и встраивала механизм весьма сильной заинтересованности в том, чтобы эти возможности использовать в интересах повышения благосостояния работников и технического развития предприятия.
В добавление к этому предприятие получило исключительно важные права в оперативном распоряжении значительной частью своих производственных фондов. Оно могло само решать, какая часть его оборудования и запасов является излишней, и могло их реализовать другим предприятиям внутри министерства, а при отсутствии «своих» покупателей—предприятиям других
министерств, колхозам, кооперации (но не отдельным гражданам) (5, с. 38—43). Излишние здания и сооружения предприятие могло сдавать в аренду (при этом арендная плата лишь формально ограничивалась размерами амортизации).
Можно резюмировать: проект реформы пошел достаточно далеко, чтобы в результате его полной реализации сложился квазирынок, способный выступить вторым независимым регулятором экономики; однако она не шла настолько далеко, чтобы уничтожить первый регулятор — централизованное планирование, и даже не ставила такой цели. И все же очевидно, что последнее по мере углубления реформы само было обречено превратиться в квазипланирование. У центра в руках оставалось всего три серьезных плановых рычага: задания по важнейшим видам продукции; плановый объем централизованных капиталовложений и ввод за их счет мощностей; плановые цены.
Могли ли два регулятора действовать согласованно или они были изначально обречены на конфликт? История реформы свидетельствует, что реальностью был обостряющийся конфликт, однако в нем участвовало много привходящих факторов, которые затемняют суть этого конфликта, хотя и важны сами по себе.
Среди этих факторов следует указать прежде всего на идеологические: в годы реформы еще действовала принятая XXII съездом КПСС в 1961 г. с большой помпой 3-я Программа партии, провозглашавшая построение коммунизма к 1981 г. Коммунистические принципы шли вразрез с принципами реформы и затрудняли деятельность ее сторонников. По существу, пожизненное право работника на свое рабочее место, требование повышения благосостояния для всех одновременно, негативное отношение к частной собственности — эти и другие распространенные стереотипы «коммунизма» хорошо соответствовали централизованному планированию, но не совмещались с новыми критериями реформы.
Еще большим препятствием была сложившаяся система монополии политической власти КПСС. Реформа выдвигала принципиально новые критерии отбора хозяйственных руководителей и исполнителей — не по личной преданности партийным лидерам и режиму, а по эффективности; в этом усматривалось — с достаточным основанием — расшатывание самого фундамента пирамиды авторитарной власти, опасность роста демократических тенденций, которые ясно проявились уже в 1960-е гг.
В 1968 г. события в Чехословакии вновь потрясли Политбюро, резко усилив позиции тех, кто опасался ослабления централизованного контроля над всеми сторонами жизни общества вообще и централизованного планирования в частности (Приложение 2).
Еще одним привходящим препятствием реформе было восстановление административной системы отраслевого управления предприятиями. Министерская бюрократия вместе с региональной партгосбюрократией налагали на предприятия бремя кадрового контроля и различных «добровольных» обязательств, затрудняющих их рентабельную работу.
В печати неоднократно высказывались предложения о том, чтобы сами министерские «главки» перевести на хозрасчет, сделать зарплату их чиновников зависимой от рентабельности управляемых ими предприятий. Такое явное проникновение «буржуазных» начал в сами цитадели централизма противники реформы считали угрозой для сохранения политического руководства хозяйством, а реформаторы поддерживали.
Как будет видно из дальнейшего, реализация министерского хозрасчета имела двойные последствия. Во-первых, она нанесла удар по хозяйственной самостоятельности предприятий. Во-вторых, она ускорила «буржуазное перерождение» верхушки бюрократии, создавая условия для постепенного разложения централизованной системы и ее распада в конце 1980-х гг. (ЧАСТЬ 2-4, Приложение 1).
Можно ли сделать вывод, что перечисленные и им подобные препятствия явились достаточными причинами для объяснения существенного свертывания хозяйственной реформы с конца 1960-х гг.? Нам представляется, что они лишь содействовали этому процессу. Из анализа фактов следует сделать другой вывод: главной причиной попятного движения реформы и реванша директивного плана было то сугубо экономическое обстоятельство, что у предприятия одновременно не могут быть два разнородных регулятора. Как у автомобиля не могут быть одновременно два водителя с двумя баранками.
Что же происходило в конце 1960-х гг. в отношениях между квазипланом и квазирынком, когда второй регулятор стал набирать силу?
Во-первых, директивный централизованный план по «важнейшим видам продукции» требовал столь же директивного обеспечения энергией, сырьем, полуфабрикатами, оборудованием, транспортом и т.п., а также трудовыми ресурсами с соответствующей социальной инфраструктурой. И все это лучшего качества и в приоритетном порядке. Создание в ходе реформ широкой сферы децентрализованных решений подрывало систему приоритетности и обостряло дефициты. В условиях, когда только оборонная продукция охватывала (по разным оценкам) от 17 до 40% ВНП, а с другими видами «важнейшей продукции» не менее 2/3, объективно встала дилемма: либо обеспечивать государственные программы посредством стимулирующих цен, т.е. на рыночной основе, либо вернуться к всеохватывающему плану. К первому руководство и общество не были совершенно готовы ни с точки зрения менталитета, ни организационно, ни по наличию материальных ресурсов. Поэтому был неизбежен постепенный откат по второму пути: в план с каждым годом стало включаться все больше натуральных показателей по номенклатуре выпуска. Были также включены прямые задания по снижению материальных затрат.
Во-вторых, резкое усиление материального стимулирования на основе показателя рентабельности привело к столь же резкому расширению платежеспособного спроса на предметы потребления со стороны населения и не менее значительному повышению финансово обеспеченной потребности предприятий в материалах, оборудовании и услугах для жилищного и другого социального строительства. Кроме того, многие предприятия предъявили спрос на оборудование и квалифицированные кадры для своей модернизации и технического развития; децентрализованные капиталовложения стали быстро обгонять централизованное строительство.
Удовлетворение указанных видов спроса требовало радикальных сдвигов в макроэкономических пропорциях производства и использования ВНП, во всей структуре хозяйства. Было ли готово руководство страны к таким радикальным сдвигам?
Немало, конечно, делалось: в 1965 г. началось ускоренное строительство Волжского автозавода, строились либо расширялись другие предприятия, выпускающие бытовую технику, товары культурного назначения, развивалось кооперативное жилищное строительство и т.д. Однако эти меры были недостаточны и явно запоздали, поскольку сами требовали времени и средств на инвестиционный цикл. К тому же ВПК и лобби тяжелой промышленности не допускали глубокого перераспределения ресурсов.
Поэтому макродефицит нарастал, а вместе с тем нарастала и скрытая инфляция, принимавшая разнообразные формы и подрывавшая экономику. Чтобы преодолеть этот специфический общий дефицит, порожденный возникновением двух разнородных регуляторов, также было два пути: один состоял в том, чтобы постепенно отказаться от плановых цен и допустить открытую неравномерную инфляцию, т.е. опять-таки перейти к рынку, сознавая, что этот регулятор затем вызовет радикальный сдвиг в пропорциях; второй путь состоял в том, чтобы вернуться к централизованному планированию источников денежных доходов населения и предприятий и их материального покрытия. На этом пути, ограничивая платежеспособный спрос, можно было избежать глубокого структурного сдвига и дальнейшей эрозии централизованного плана.
Вполне понятно, что руководство двинулось по второму пути. При этом показатель рентабельности, стимулирующие фонды предприятия, плата за фонды и т.п. стоимостные рычаги формально не отменялись, а «дополнялись» другими показателями и инструкциями.
В частности, в число показателей плана снова были введены производительность труда и соотношение между ростом производительности труда и средней заработной платы. Был установлен потолок для выплаты премий за конечные результаты из фонда материального поощрения.
Средства, заработанные предприятием на цели жилищного и другого социального строительства, в большой степени не использовались из-за нехватки материалов, рабочей силы и оборудования; в конце года эти средства стали изыматься в бюджет.
Фонд развития предприятия фактически был включен в государственный план капитальных вложений.
Наконец, основная часть прибыли предприятий стала поступать в бюджет не в виде платы за производственные фонды, а в виде изъятия «свободного остатка прибыли».
В итоге фонд зарплаты и прибыль предприятия были поставлены в жесткие плановые рамки и существенно ограничены. Тем самым материальные стимулы постепенно перестали играть роль второго самостоятельного регулятора производства. Но при этом они утратили и большую часть своей стимулирующей силы.
В-третьих, проблема цен. Практика реформы показала, что в условиях действия двух регуляторов эта проблема в принципе неразрешима.
Плановые цены должны устанавливаться заранее на весь срок перспективного плана, иначе не будет работать механизм стимулирования. Однако с течением времени технологии и организация производства, а также реальные потребности изменяются неравномерно, поэтому неизбежно образуются дефицитные, выгодные и невыгодные группы продукции. Относительная невыгодность производства ряда видов продукции ведет к диспропорциям; иначе говоря, при плановых ценах механизм стимулирования в значительной степени работает против директивных заданий по номенклатуре продукции, и чем более мощным является этот механизм, тем сильнее это противодействие.
Другой аспект проблемы цен состоит в глубоком разрыве между предприятиями одной отрасли по текущим и капитальным затратам на единицу продукции. Отчасти этот разрыв обусловлен природными условиями, однако в большинстве случаев тем, что в течение десятилетий в СССР рост производства осуществлялся за счет нового строительства при сохранении старой техники и методов на уже действующих предприятиях. Не менее 1/3 предприятий до реформы были планово-убыточными, еще столько же — практически бесприбыльными, но это никого не беспокоило; напротив, бесприбыльность тяжелой индустрии, машиностроения рассматривалась как фактор низких цен на их продукцию, стимулирующих капиталовложения.
Реформа оптовых цен с установлением единого, примерно пятнадцатипроцентного среднеотраслевого уровня рентабельности не решила проблемы неэффективных предприятий. Чтобы на них тоже заработал механизм полного хозрасчета, пришлось вводить для них индивидуальные цены, обеспечивающие общий уровень рентабельности. Но это значит, что их цены на данную продукцию оказались значительно выше среднеотраслевых.
Наличие множественности цен на одну и ту же продукцию имело ряд противоречивых последствий. Возникал разнобой в издержках у предприятий-покупателей. Реализовать продукцию по завышенным ценам можно только по принуждению — под давлением плана или дефицита. Эти цены сами по себе консервировали отсталость. В целом множественность цен, обостряя потребность в директивном плане, в то же время затрудняла использование стоимостных показателей в планировании.
Следовательно, и по линии цен механизм стимулирования действовал вразрез с директивным планом: единая цена подрывала этот механизм, а разнобой в ценах подрывал стоимостное планирование и толкал к восстановлению натурального.
Подведем итоги. Суть хозяйственной реформы состояла в постепенном расширении хозяйственной самостоятельности предприятий, что привело к появлению квазирыночного регулятора экономики, вступившего в конфликт с плановым регулятором. Вполне возможно, что этот экономический конфликт еще не достиг своего апогея в 1968 г., но проявился он к этому времени достаточно четко. Этот конфликт мог бы развиваться стихийно еще некоторое время по линии коррозии директивного планирования и усиления рынка, но он был прерван и разрешен путем свертывания реформы, действием тех факторов, которые мы выше назвали привходящими.
Забегая несколько вперед, поставим вопрос: был ли усвоен основной экономический урок реформы 1965 г., состоящий в выводе о принципиальной несовместимости директивного плана и хозяйственной самостоятельности в рамках одного предприятия?
Косыгин таких попыток больше не предпринимал, и есть основания полагать, что урок этот он усвоил. Реформы в КНР пошли по принципиально иному пути — по пути разделения предприятий на две группы: подчиненные преимущественно директивному плану (ВПК, тяжелая промышленность, инфраструктура) и ориентирующиеся на рынок (предметы потребления). Видимо, китайские реформаторы тоже урок косыгинской реформы усвоили. А вот новые советские реформаторы, попытавшиеся воскресить эту реформу через пятнадцать лет (начиная с 1983 г.), должных уроков не извлекли и упорно продолжали наступать на старые грабли с известным конечным катастрофическим исходом, о чем будет сказано дальше.
Но уже здесь необходимо рассмотреть еще один важнейший аспект косыгинской реформы, которая явилась крупным (хотя и прерванным) экспериментом по переходу от централизованной системы к рыночной. Дело в том, что, несмотря на все свои внутренние противоречия, эта реформа не вызвала понижения ни уровня производства, ни его эффективности. Наоборот, с первого же года своего осуществления она дала значительный рост прибыли, способствовала ускорению экономического роста.
Данная реформа была самофинансирующейся. Предусматривалось, что предприятия, переводимые в режим самостоятельного хозяйствования, мобилизуют внутренние резервы и за этот счет получат дополнительную прибыль, 90% которой остается в распоряжении предприятия. Уже с самого начала до 50% фондов поощрения формировалось за счет этого источника. Прибыль этих предприятий в 1966 г. возросла по сравнению с 1965 г. на 23,3% (по сравнению с ее ростом по промышленности в целом на 10,6%), причем примерно на 51,5% за счет снижения себестоимости и на 48,5% за счет роста реализации продукции (4, с. 71, 87).
И все пятилетие 1966—1970 гг., когда проводилась реформа, явилось по результатам самым успешным за всю историю советских пятилеток. Это предметный урок по вопросу о том, является ли обязательным «трансформационный кризис». Оказывается, переход от централизованной системы к рыночной может быть не только безубыточным, но и высокоприбыльным. Однако при соблюдении одного обязательного условия: на весь период, пока предприятия находятся на «двухканальном» (директивно-рыночном) режиме функционирования, над администрацией этих предприятий и их «трудовыми коллективами» должен сохраняться жесткий внешний и внутренний контроль на предмет поддержания устанавливаемых границ между разнородными «каналами» в отношении распределения между ними ресурсов, продукции и доходов.
Такой контроль требует твердой политической власти, жесткого правопорядка, многочисленного аппарата квалифицированных контролеров. Очевидно, что он не может быть эффективным постоянно. Проблема, следовательно, заключается в том, имеется ли принципиальная решимость двигаться дальше к одноканальной системе и создаются ли для этого необходимые предпосылки на макро-, мезо- и микроуровне.
<< Назад Вперёд>>
